Повесть о пребывании французского алхимика в России времен конца царствования Ивана Грозного
Мишель Дюбуа мерил комнату из угла в угол, полный отчаяния и мучительной тоски. Неужели дни его сочтены, и скоро завершатся неизбежной и неотвратимой плахой? Два года он честно корпел в лабораториуме, расшифровывая, толкуя и исполняя все мудрейшие предписания старых алхимиков, но, по-видимому, звезды не сошлись: как ни бился, желаемого результата достичь не удалось...
Два труднейших года молодой алхимик жил взаперти, сокрытый от всех, в замке графа де Монруа. Сюзерен предоставил все затребованные материалы: минералы, руды, металлы, корни экзотических деревьев, даже кровь летучих мышей, а также все инструменты и колбы, необходимые для опытов, включая специально сооруженную печь... Граф поверил, что этот увлеченный алхимик с горящим взором добудет ему философский камень, благодаря которому любой металл можно будет превращать в золото в неограниченном количестве.
Дни напролет, с нарастающей тревогой за исход дела, Мишель Дюбуа, не покладая рук, варьировал составы. Но все было впустую… Зато ночи приносили ему блаженство и умиротворение, благодаря миловидной и безотказной Бланш, служанке графа, приставленной к добровольному узнику.
Но сегодня в обед подруга прибежала встревоженная и насмерть перепуганная. Девушка сообщила услышанное ненароком: разгневанный хозяин приказал своему доверенному помощнику Жозефу организовать достойное аутодафе «этому шарлатану и мошеннику», водившему за нос его, графа де Монруа, целых два года. Решено безжалостно расправиться с пройдохой, вздернув на виселицу, крытую позолотой.
- Нашему самозваному алхимику-золотоискателю такое обхождение должно понравиться! – смеясь, добавил граф.
Бедная Бланш передавала Мишелю эти слова, обливаясь слезами, готовая на все ради спасения возлюбленного. Мишелю стало ясно: надо немедля бежать, пока за ним не пришли. Но как? Замок охраняется денно и нощно, и он, направляясь к выходу, будет схвачен уже на подходе...
- Давай, я пойду с тобой! – предложила Бланш. – Понесешь корзины мне в помощь. Я выхожу часто и, быть может, на тебя не обратят внимания.
- Нет, милая Бланш, это не годится. Зачем я буду подвергать еще и тебя смертельному риску? Неужели ты думаешь, мне будет легче, если на виселице рядом повесят и тебя? Или изобьют и надругаются… Спасибо, чистая душа, за все, что ты мне давала, за ласки, любовь, за твою самоотверженность! Но, видно, небо так решило, и мои дни сочтены… Не жаль умирать молодым, а жаль, что не успел сделать того, к чему было мое предназначение. Знаю, чувствую - подари мне высшие силы еще немного времени, и я получил бы великий камень философов, а с ним и секрет бессмертия и золотого изобилия. Но, увы…
Мишель говорил, а Бланш вдруг принялась скидывать с себя одежды. Бедняга, уже чувствующий дыхание смерти, оторопело уставился на девушку:
- Бланш… В такую минуту я…
- Быстро надевай мое платье! Свое заверни в котомку и легкой, быстрой походкой, не останавливаясь, выходи из замка. Пресвятая дева Мария нас не оставит, и ты благополучно убежишь!
- А ты? Как же ты, Бланш?
- А что я? Скажу - подлец меня скрутил, напугал ножом, натянул мое платье и убежал, заперев за собой дверь. Как выберешься из замка, тут же переоденься, а мою одежду оставь на земле, бросив рядом и ключ.
Хотя Мишель был невысокого роста и хрупкого телосложения, но корсет Бланш и ее блузка еле застегнулись. Второпях алхимик коротко остриг свою приличествующую его занятиям длинную окладистую бороду. Надев шляпку спасительницы, и взяв котомку, куда кроме одежды поместились палочка со спрятанным в ней золотым порошком, колба со ртутью да узелок с кое-какими лекарствами, Мишель не забыл прихватить и кисет с махоркой. Распрощавшись с благоразумной и преданной подругой, он бросил котомку в корзину и выскочил из своей обители, позабыв запереть за собой дверь.
Бланш, в разорванной ею нижней рубашке, выглянула и тихонько окликнула любимого. Мишель уже сделал пару шагов от двери и, хотя возвращаться дурная примета, вернулся. Еще раз поцеловав прекрасное создание, он запер девушку и поспешил к выходу из замка, держа у лица носовой платок.
Стоявшие у дверей трое стражников о чем-то оживленно болтали и даже не обратили внимания на быстро прошмыгнувшую мимо них женскую особу с низко склоненной головкой.
Минуя огромный двор, Мишель мысленно твердил: «Пресвятая дева Мария, спаси и помилуй!» Молитва ли, или просто удача, но он беспрепятственно достиг ворот, у которых, облокотившись на чугунную резную ограду, дремал могучего вида наемник-мушкетер.
Проскользнувший мимо Мишель услышал:
- Торговать пошла?
Не оборачиваясь, он утвердительно кивнул головой и поспешил далее. Служака, по-видимому, обознавшийся, крикнул вдогонку:
- Бог в помощь!
«За хорошее пожелание – мерси боку!» - подумал Мишель, направляясь в придорожные кусты.
Там, переодевшись, и оставив в корзине платье Бланш и ключ, он все вокруг посыпал махоркой, дабы графские собаки, с которыми его, бесспорно, будут искать, сбились со следа.
...Быстро вечерело. Погода сопутствовала беглецу, хотя было начало апреля. В небе сияли звезды, улыбался серпик луны, а в воздухе царил весенний аромат.
Мишель Дюбуа вышагивал по дороге, готовый броситься в кусты при любой опасности, но полный веры в свою путеводную звезду, которая всего несколько часов назад готова была закатиться. Усталости он не чувствовал, хотя прошел уже достаточно. Только бы не наткнуться на разъезды его сиятельства, да на лихих людей, коими кишат местные леса…
В пурпуэне алхимика были зашиты шесть золотых экю – все, что нажил у графа. Больше ничего у него за душой не было - ни кола, ни двора. Но, как считал Мишель, все эти житейские атрибуты ему и не нужны, ведь настоящее его богатство - в голове и руках, способных растворять, сублимировать, прокаливать, амальгамировать, дистиллировать, экстрагировать и переплавлять, и все с одной единственной целью — добиться вожделенной трансмутации первоэлементов. Теперь, когда он счастливо избежал расправы нетерпеливого и взбалмошного графа, пора подумать, как обеспечить себе новую возможность для продолжения Великого Делания. Ради этого он готов снова и снова идти на поклон к алчным до злата и легким на расправу властителям. Но прямо сейчас самое важное - найти способ надежно спрятаться от длинных рук разъяренного хозяина замка Монруа…
Так, погруженный в раздумья, Мишель Дюбуа добрел до придорожного трактира. Сразу ощутив голод, он решил подкрепиться, а заодно разузнать о ближайшем монастыре, в котором можно будет найти временный, более-менее безопасный, приют.
Не успел Мишель приняться за еду, как к нему подошел уже солидного возраста господин и заговорил в довольно фамильярной манере:
- Поль-Роже Готье де Марсель, астролог. А ты, бьюсь об заклад, охотник за химерами, то есть алхимик, надувший какого-то алчного аристократа и удачно сбежавший от него!
Этого толстого лысого живчика с наигранной улыбочкой на устах можно было бы принять за добряка, если б не бегавшие глаза с коварной хитринкой…
Пораженный прозорливостью незнакомца, Мишель в который раз огляделся вокруг, все еще опасаясь погони, и с осторожностью спросил:
- А с чего вы, месье Поль-Роже, все это взяли? Неужели звезды подсказали?
- Именно! Ты абсолютно прав, как там тебя…
- Мишель Дюбуа, к вашим услугам, - представился в свою очередь беглец.
- Весьма приятно, весьма приятно! Итак, едва я взглянул на тебя, Мишель, как понял – звезды правы: ты тот, с кем я должен повстречаться сегодня! – ответил звездочет, а сам подумал: «Догадаться, что перед тобой алхимик, о котором недавно тут расспрашивал графский соглядатай, несложно... Ученый муж, как и я, беглец, и может пригодиться…»
- А что еще обо мне рассказали звезды? – поинтересовался Мишель, весьма заинтригованный, но все еще опасающийся - не уловка ли это, не подослан ли к нему графом этот скользкий Поль-Роже…
- А возвестили звезды то, что вдвоем нам будет весело, и к тому же сподручнее. А еще они указали, что каналья трактирщик давно косит на тебя глазом, и пора отсюда проваливать, пока не напали на твой след и не вздернули… - при этих словах новый знакомый раскатисто засмеялся. - Так что давай, поскорее расправляйся со своим антрекотом и деру! А по дороге я поведаю тебе одну печальную историю…
…Поль-Роже, как оказалось, несколько лет был приближенным астрологом у герцога, имя которого он предпочел не раскрывать. Звезды неизменно сходились на благополучном завершении задуманных его светлостью забав, до которых тот был весьма охоч. Но совсем недавно случилось несчастье: разгоряченный травлей оленя, герцог сильно пришпорил лошадь, и та вдруг понесла. Всадник не удержался в седле и упал. В родовой замок его доставили с кровавым переломом ноги, не говоря об ушибах.
Страдающий от боли и дум о возможной хромоте, герцог не нашел никого другого, на ком мог бы выместить злость, и обрушился на незадачливого астролога, не предупредившего о грозящей опасности. «Негодяя, шарлатана, враля и авантюриста, несведущего в звездах» было приказано без проволочек казнить.
Полю-Роже удалось сбежать, и теперь он намерен покинуть Францию, так как «звезды располагаются удачно для длительной дороги». А в обществе алхимика они и вовсе сулят ему успех, причем в стране, где астрологов весьма чтут.
- Мне само Провидение послало тебя! – такими словами заключил свой рассказ Поль-Роже Готье де Марсель.
- И где же подобная страна? – поинтересовался Мишель Дюбуа.
- О, это благодатная земля, лежащая на востоке.
- Уж не жаркая ли Индия, куда путь страшно далек?
- Нет, дорогой Мишель. Цель моя – попасть в Московию, или Россию, как там ее называют, огромную и, наоборот, весьма холодную. Начинаются ее земли сразу за польскими и литовскими владениями. Мне про нее поведал один негоциант, вернувшийся оттуда с хорошим барышом и полный удивления. Зимы там лютые, снежные, но страна богата пушниной, и все одеты в меховые длиннополые шубы и мохнатые шапки. Люди проще нас, как и еда их, но хлебосольны и открыты. Про их ярмарки рассказывал, кукольников, и про кулачные бои, глядя на которые диву даешься – до чего сила богатырская у бойцов этих. Говорил, грохот стоит, когда дубасят они друг друга кулачищами. А еще рассказал тот негоциант про замок Кремль, их короля Ивана обитель. Называют они короля царь. А теперь самое важное, слушай внимательно. Кремль огорожен каменной стеной с девятнадцатью сторожевыми башнями, и в семи из них якобы живут астрологи, которые каждое утро докладывают властителю страны, что звезды пророчат на предстоящий день. Наш брат, астролог, у короля-царя в почете, и все они ходят в парчу разодетые!
- А про алхимиков он вам, этот торговец, ничего не говорил?
- Не буду врать, о твоем ремесле речи не было. Но звезды указывают, что встретившихся сегодня попутчиков, ставших друзьями, ждет богатство, почет и поклонение на новом месте!
«А мне, кроме средств на опыты и удачи больше ничего из всего этого и не нужно!» - подумал Мишель Дюбуа, находя и свои резоны в предложении нового знакомца. Ищейки графа наверняка уже повсюду ищут его, одинокого, и вряд ли обратят внимание на двух веселых друзей, если составить компанию этому словоохотливому астрологу.
- Достопочтенный месье Поль-Роже Готье де Марсель! Я польщен оказанной мне честью считаться вашим другом и попутчиком, и с благодарностью принимаю ваше предложение! – торжественно произнес Мишель, вызвав радостную реакцию толстяка:
- Я не ошибся в тебе, брат! Итак, уносим ноги, и адье, Франция! Живи и процветай, но без нас.
…По предложению того же Поля-Роже, они направились в Гавр, намереваясь на первом же судне, уходящем с ищущими выгоды в чужих землях купцами, отправиться по Балтике в сторону Московии.
За проезд до Гавра платил Мишель. Поль-Роже, улыбаясь, пообещал:
- В следующий раз будет моя очередь.
В порту они зашли в таверну, скорее не для того, чтобы потратить быстро тающие средства, а, как сказал Поль-Роже, «обогатиться нужными сведениями». Пообщавшись с несколькими охочими до дармового угощения и оттого словоохотливыми моряками, астролог быстро выяснил, что стоящая у причала дряхлая, но вместительная посудина должна вот-вот отправиться в прусский Кенигсберг. Оказалось, что двухмачтовый парусник зафрахтовали несколько купцов, занимающихся в тех краях какой-то торговлей. Хозяином судна является Жан-Мари Пуассон, кривой на один глаз местный богач, а капитаном нанят испанец, бывалый моряк Хосе Гонсалес.
Получив нужные сведения, Поль-Роже, хитро улыбаясь, и радостно потирая руки, изрек:
- Теперь остановка за малым - раздобыть рисовую бумагу, и дело будет в шляпе!
Мишель ничего не понял, кроме одного: неугомонный астролог явно затеял какую-то авантюру.
- Сиди тут, приятель, уплетай любимые тобой креветки и цеди местное пойло, а я быстро обернусь! – бросил на ходу Поль-Роже, явно почувствовавший себя в родной стихии.
И действительно, не успел Мишель досмаковать свой сидр, как в дверях появился похоже профессиональный искатель и любитель приключений. Не переступая порога, и заговорщицки подмигивая, он поманил Мишеля, победно потрясая свитком бумаги, перевязанным бечевой с чем-то похожим на сургучную печать.
- Итак, почтеннейший дорогой друг, достославный Мишель Дюбуа, - сказал астролог, увлекая компаньона в сторону порта и помахивая своей подзорной трубой, с которой ни на минуту не расставался, - остается совсем чуть-чуть, и мы, как того достойны, отчалим от родного берега. Хотя, видит бог, как мне хочется промочить горло и опорожнить пару кружек пива… Но дело не терпит!
Насобирав на берегу гальки, он всыпал ее в свернутый бумажный рулон, похожий на депешу. На недоуменный взгляд алхимика, ничего не понимавшего в манипуляциях звездочета, Поль-Роже, смеясь, пояснил:
- Сие есть груз, необходимый для потопления послания. А тебе скажу вот что, друг мой. Задача твоя небольшая и заключается в том, чтобы поднимаясь вслед за мной по трапу, делать надутый и напыщенный вид, словно знатная персона.
Мишель в ответ рассмеялся:
- Дорогой Поль-Роже, у меня не получится. Физиономией не вышел, да и животика необходимого не наел…
- Рыло твое тут ни при чем. Принимай значительное и гордое выражение лица, будто открыл уже свой философский камень, и иди, не замечая никого, как бы презирая всех. Подумаешь, козявки! Это же так легко! А вот, что живота нет – ты прав, одни мослы… Но, ничего – фунт презрения, два - нахальства, и мы поплывем, как знатные вельможи. А дурачить и учить простаков сам господь велел.
- Почему дурачить? – остановился удивленный такой позорной перспективой и оскорбленный своей ролью в этом Мишель. – Может вы, астрологи, и умеете со своими звездами такое проделывать, но я честно тружусь, чтобы создать эликсир против болезней, да и обогатить всех, превращая простые металлы в золото.
Эти слова вызвали у собеседника искренний хохот.
- Много ли ты этим своим трудом золота добыл, незадачливый алхимик, я не знаю, а вот что тебе виселица грозит – это точно!
Напоминание об эшафоте возымело действие.
Еле дождались беглецы, горящие нетерпением покинуть родной край, момента, когда судно уже готовилось отчалить, и капитан дал команду убрать трап, отдать швартовы и поднять паруса.
С громким властным криком:
- Постойте! Важная депеша! – с дебаркадера бросился Поль-Роже, размахивая своей подзорной трубой в одной руке, а в другой высоко над головой держа, словно знамя, свернутую бумагу. Капитан, озадаченный приказным тоном, отменил команду.
Спеша по наклонному трапу, хитрец сделал какое-то неуклюжее движение, чуть не свалившись с него. К счастью, он еле удержался, но…
- О, боже! - вскричал Поль-Роже, выпустив из рук набитую грузом депешу, которая тут же исчезла под водой, стремясь ко дну. – Что теперь будет со мной?! Бедная моя старая голова! Что натворил! – с неподдельным отчаянием твердил безутешный толстяк, принимая помощь капитана, подавшего ему руку. – Ведь это было важнейшее секретное поручение, доверенное лично вам, от вашего хозяина, достопочтенного месье Жан-Мари Пуассона, которому открылся сам… я даже боюсь назвать имя вельможи! Вы, дон Хосе Фернандо Непомусено Мария де лос Ремедиос Лопес и Гонсалес де Бальбоа, сами понимаете… Что я скажу дожидавшемуся меня, и готовому уйти на вашем судне с секретным заданием, посланнику его сиятельства? Вам, почтеннейший дон Хосе, зная вашу исключительную порядочность, достоинства, и испытывая к вам всевозможное уважение, была оказана великая честь, миссия послужить добрым деяниям, а затем быть щедро за все вознагражденным, что и было зафиксировано в документе, который я, неуклюжий, жирный, толстобрюхий индюк утопил. Лучше бы я утонул, чем этот документ!
Капитан поначалу с недовольным видом выслушивал стенания пожилого толстяка, которого невозможно было остановить, как, впрочем, нельзя было усомниться в искренности бедняги, так естественно тот убивался от содеянного. «У них, этих вельмож, сорвалось какое-то дело, а я тут при чем? Меня-то, секретное, не секретное, каким боком задевает?» – думал капитан. Но, услышав о достойном вознаграждении, ожидавшем по прибытии в Кенигсберг, за доставку туда таинственной персоны, дон Хосе оживился. Человеческая слабость взяла верх, и, витиевато выругавшись, непонятно кого обозвав «каброном», он дал согласие.
- Зови своего посланца!
Когда на судно поднялся Мишель Дюбуа с щегольской дорожной сумкой, за час до того приобретенной, он, гордо задравши голову, и отвернувшись, проследовал мимо капитана, не удостоив того взглядом, и лишь сквозь зубы процедил сопровождающему толстяку:
- Куда?
Хосе Гонсалес аж задохнулся от важности и надменного вида таинственной особы и тотчас поверил всему сказанному Полем-Роже. Так вести себя может только имеющий власть и богатство…
А воодушевленный одержанным успехом, едва судно отчалило, астролог тут же стал диктовать условия:
- Нам были обещаны отдельная каюта и соответствующее питание и уход. А также охрана в течение всего путешествия!
- Но у меня нет для вас отдельной каюты… И так судно перегружено.
- Ничего не знаю! Нас заверили, вы же понимаете, что секретность должна быть соблюдена…
- Хорошо, будет вам каюта. Но там лишь одна койка.
- Ничего. Его светлость… - тут, сделав вид, что проговорился и испугался этого, Поль-Роже продолжил: - Я полагаюсь, месье, на вашу честь. Его… месье будет спать на койке, а я на полу. Уверен, тюфяк у вас найдется.
Когда беглецы, наконец, остались одни в маленькой, но уютной каюте, Поль-Роже, ткнув Мишеля кулаком в бок, воскликнул:
- Убедился? Смекалка и нахрапистость движут горами! Держись, брат, меня, и не пропадешь! Это мне подсказывают звезды, расположившись к удаче.
Глядя в световой люк на волны, несущие их по морскому простору, Поль-Роже от избытка своей кипучей энергии запел, по-видимому, сочиняя на ходу:
- Адье мой край родной,
Уношу я ноги,
Прощаюсь, дом, с тобой,
Ждут меня дороги.
Ай, да Поль-Роже,
Ай, да звездочет,
Сух ты под дождем,
Счастье тебя ждет!
Подскажут звезды ясно,
Что встречу на пути,
Какие рвы опасные,
Придется обойти.
Ай, Поль-Роже, астролог,
Твой к счастью путь недолог!
Он напевал свои нескладные вирши, а Мишель, все еще не веря в случившееся, с удивлением смотрел на певца, открывшегося ему с новой стороны…
Вскоре их посетил капитан, пришедший удостовериться, как устроилось анонимное знатное лицо, и поинтересоваться, будут ли почетные гости есть у себя, или их устроит в кают-компании, со всеми?
- Бесспорно, отдельно! – отрезал Поль-Роже. – Наша миссия секретная!
Когда был занесен обещанный тюфяк, толстяк, ощупав его, и широко улыбаясь, заявил Мишелю:
- Я уверен, тебе, мой добрый алхимик, на нем будет удобно спать. Ты же, разумеется, не претендуешь на койку и уступишь ее, как и положено, пожилому человеку?
Ночью фонарь, до того слабо освещавший каюту, был затушен. Воцарилась кромешная тьма. Слабая качка убаюкивала, и Мишель Дюбуа, настрадавшийся в последние несколько суток, полных тревог и волнений, быстро забылся мертвым сном.
Поль-Роже не отставал от него, но посреди ночи проснулся от духоты и спертого воздуха в каюте. Вставая с койки, чтобы проветрить каморку, астролог расчихался, чем разбудил компаньона, который, услышав открывающуюся дверь, спросил:
- Поль-Роже, это вы?
- Да, мой друг. Духотища в этом каземате! Пойду, подышу свежим воздухом и погляжу на звезды – если небо очистилось. Хочется прикинуть, где мы сейчас.
- Смотрите же, не сиганите за борт! – предупредил его Мишель.
Мишель Дюбуа, полагая, что каюта достаточно проветрилась, закрыл дверь и улегся спать.
Нагулявшись, и, по-видимому, насмотревшись на звезды, их служитель и почитатель направился к своей каюте. Судно освещалось только установленным на носу фонарем, а каюты, как и капитанский мостик, располагались на корме. Поль-Роже двигался почти на ощупь, но хорошо помнил, что их дверь оставалась открытой. Не обнаружив таковой, он, не задумываясь, открыл первую же из трех, находившихся рядом. Полный уверенности, что зашел к себе, толстяк, очутившись в кромешной тьме, нащупал койку и рухнул на нее, не удержавшись из-за усилившейся качки. В то же мгновение он вскочил из-за истошного вопля:
- Караул! Грабят!
Поняв, что попал впросак, перепутав дверь, Поль-Роже, не растерявшись, заорал:
- Где грабитель? Держи его!
С этими словами он стремглав выскочил из каюты с одной мыслью - как бы теперь не угодить еще куда-нибудь…
На его счастье уже почти дремавший Мишель, услышав трубный голос приятеля, гоняющегося за кем-то, быстро поднялся и успел только приоткрыть дверь, чтобы выглянуть, как был едва не сбит с ног нарушителем спокойствия, влетевшим в каюту, и молниеносно плотно закрывшим и запершим за собой дверь.
Чуть отдышавшись, Поль-Роже шепотом объяснил:
- Я чуть не раздавил большущего клопа!
Назавтра на судне среди команды только и было разговоров, что о ночном происшествии. Неужели действительно кто-то покушался на купцов?
А хитрец все повторял Мишелю:
- Надо быть осмотрительными теперь, об этом и звезды говорят!
…Погода благоприятствовала, попутный ветер услужливо надувал паруса, и вот-вот беглецы должны были достичь промежуточного пункта в движении к своей цели.
Поль-Роже обратился к капитану с просьбой: как только судно причалит к берегу, доверившиеся ему секретные пассажиры должны немедленно первыми сойти с трапа, дабы не разминуться со встречающими их персонами, которые и рассчитаются с великолепным, опытным, умелым и все понимающим капитаном, человеком чести и достоинства. Теплыми словами и медовыми речами лаская душу гордого испанца, Поль-Роже добился своего.
- А какая необходимость покидать судно первыми? – с недоумением спросил Мишель Дюбуа своего хитроумного попутчика.
- Когда окажемся на берегу, я тебе объясню! – ответил Поль-Роже, подумав: «Наивная душа, как сам не понимает, что нам надо поскорее и подальше уносить ноги, пока этот надутый каплун, по имени Хосе Фернандо… и так далее де Бальбоа не очухается!»
Наконец, порядком надоевшее, но беззаботное путешествие осталось позади. Впрочем, для Мишеля оно не прошло впустую: все это время ученый проводил в размышлениях о различных, не опробованных пока, комбинациях, новых составах, записывая все, дабы не забыть. Уединенность способствовала работе. Правда, если бы не бесконечная болтовня неуемного астролога, удалось бы сделать гораздо больше. Но приходилось терпеть и радоваться тому, что толстяк любил поспать под плеск волн за бортом старого корыта, да к тому же имел обыкновение сиживать с умным видом над своей картой звездного неба (в это время его рот был закрыт и не отвлекал алхимика от дум).
Успешно ретировавшись из порта славного города Кенигсберга, и отыскав весьма скромный, но чистый постоялый двор, вынужденные путешественники решили пока остановится в нем. Миловидная и моложавая хозяйка уютного заведения (как оказалось, не так давно овдовевшая), радушно встретила вновь прибывших и пожелала поселить их на втором этаже.
Поль-Роже неожиданно воспротивился:
- Вот от этого увольте! Только на первом мы с удовольствием бросим у вас якорь. В противном случае придется распрощаться – найдем другой гостеприимный двор.
Хозяйка недоумевала:
- Наверху лучшие комнаты, там спокойнее – что за прихоть?
- Это не прихоть, а необходимость! Взгляните, фрау Гертруда, на меня. Я был бы счастлив остановиться с большим комфортом, но подниматься и спускаться по лестницам в мои годы и с моей комплекцией – занятие не из приятных… Так что приходится мириться с худшими условиями. Вам решать – или-или… Хотя жаль расставаться с такой доброжелательной и привлекательной фрау, на которую мой друг, как истинный француз, глядит с восхищением!
И действительно, Мишелю приглянулась хозяйка, да и она с интересом поглядывала на молодого спутника толстяка. К тому же ей совершенно не хотелось терять новых постояльцев.
Тут же для них отыскалась комнатка, правда, узкая, длинная, с подслеповатым окошком, расположенная под лестницей. В общем номер совсем не впечатлял… Но Поль-Роже объявил, что, несмотря на знатность их происхождения и занимаемое положение, они господа скромные и непритязательные по натуре и готовы довольствоваться таким жильем ради общества сердобольной и обворожительной хозяйки…
Оставшись наедине, недоумевающий Мишель спросил у выдумщика, что за новое коленце тот выкинул? Гораздо приятнее жить в приличном помещении, чем ютиться в подобной конуре…
- Святая душа! - толстяк затрясся от смеха. – Ты не слышал, что эта пухленькая красотка с ямочками на щеках нам преподнесла? Два грошена с носа в сутки с ежедневной расплатой! Ты готов на такое? Я – нет. К тому же надо обеспечить себе легкий путь к отступлению, когда придется брать ноги в руки и драпать, что есть мочи.
- А не лучше ли подыскать здесь богатых покровителей и приступить к нашим прямым занятиям, чем бесконечно бегать? Мне эта постоянная гонка надоела, как и бесконечный обман! – честно признался Мишель Дюбуа.
- А ты думаешь, мой месье, мне это в жилу? Но готовых хорошо раскошеливаться покровителей мало в любом краю. Сначала надо их отыскать. Но уж точно не здесь, среди прижимистых немцев. Хотя язык их нам известен, в этом, бесспорно, преграды нет. Но, я все же считаю, что в русских землях куда легче будет найти любителей сорить деньгами ради возвеличения своей персоны, гордящихся тем, что у них есть персональные звездочет и колдун, способный извлечь из дерьма золото.
Последние слова обидели алхимика:
- Я занимаюсь высокой наукой! – сказал Мишель Дюбуа. – Если вам, месье, это неизвестно, то знайте - алхимия наука будущего и она откроет тайну бессмертия. А вот ваши звезды, уверен, врут безбожно!
- Не поминай господа всуе! – так, кажется, сказано в Писании.
- О, месье звездочет знает и это! – съехидничал Мишель Дюбуа.
- А, что здесь удивительного? Я учился в иезуитской школе! Так что много чего было в мою башку напихано, – миролюбиво пояснил Поль-Роже. – Но сейчас нам, друг, не следует устраивать состязание, чье занятие важнее, а нужно избрать тактику дальнейших действий. Скажи, Мишель Дюбуа, ты пойдешь со мной или предпочтешь остаться тут? Решай, не тяни.
«Хотя астролог еще тот фрукт, - подумал Мишель, - но, фактически без денег, в чужой стране оставаться одному страшно». И он уверенно ответил:
- Я с вами, месье.
- Тогда, вперед! – обрадовано воскликнул Поль-Роже. – Если честно, я так к тебе, алхимик, привык, что боялся услышать другие слова… А чтобы ты не скучал, пока я буду искать возможность здесь подзаработать для продолжения пути, ибо, признаюсь, я на мели, ты получше приглядись к нашей вдовушке. Фрау Гертруда совсем неплоха. Будь я помоложе, случая бы не упустил! Но теперь, увы, приходится тешить себя воспоминаниями да приятными сновидениями. А ты, пока еще есть порох, стреляй эту дичь!
…Послушав совета старого сводника, Мишель Дюбуа без особых усилий оказался в спальне хозяйки постоялого двора. Там алхимику так понравилось, что он готов был уже изменить их плану и остаться надолго, а может и навсегда в объятиях страстной вдовы. Но отрезвляло чуть ли не ежедневное напоминание о расчете за постой… Поль-Роже умело оттягивал момент расплаты, кормя хозяйку байкой, что они ждут со дня на день богатого компаньона с помощниками, так что пусть готовит еще номера для толстосума, а расплатятся уж все вместе.
Но когда Гертруда в категорической форме заявила, что завтра кончается неделя их пребывания под ее крышей, и она настоятельно просит расплатиться, Поль-Роже не стал ее разочаровывать:
- Конечно, милая фрау Гертруда, сегодня же, не откладывая, расплатимся. Лишь пообедаем и отдохнем после вашей вкуснейшей стряпни! Но, так как я что-то неважно себя чувствую, видите, даже не пошел, по обычаю, в город, прошу принести еду к нам в комнату. Да, буду очень благодарен, если это сделаете вы сама, на которую приятно смотреть, а не служанка, от которой пропадает всякий аппетит!
Мишелю же он сказал:
- Еще разок осемени бабенку, и сразу же, по моей команде, не забыв свои пожитки, во время трапезы уносим ноги!
Хорошо заправившись на дорогу, как только Гертруда отправилась за очередным блюдом, постояльцы дали деру.
Они едва успели свернуть за угол, как услыхали истошный вопль:
- Господа, вы куда?!
Понимая, что облапошенная вдовушка сейчас поднимет гвалт и организует облаву на лихих французов, оказавшихся мошенниками, Поль-Роже неожиданно борзо припустил по узким улочкам, увлекая за собой Мишеля Дюбуа, снедаемого раскаянием. Уже порядком удалившись, астролог остановился и позволил себе отдышаться. Видя хмурое лицо спутника, толстяк, воспринимающий происшедшее как проделку, шалость, сказал:
- Друг мой, не вешай носа и не переживай за обманутую в своих надеждах бабенку!
- Но мы ведь опять совершили недостойное дело и за это можем поплатиться!
- Пустяки, Мишель! Ты ублажал вдовушку целую неделю, и не ты ей, а она тебе должна за то, что скрасил ее одинокие ночи. Нам теперь не об этом надо думать, а о том, как поскорее драпануть из этих мест и очутиться в Московии. Я разузнал в городе, что король Иван прихватил почти все ливонское побережье Балтики, уж не знаю, надолго ли, а, значит, до его земель уже недалеко. Властитель Кремля несметно богат, и очутиться рядом с ним - большая удача. Вот за ней мы и направляемся! И начать следует сейчас с поисков купеческого обоза, отправляющегося в те места. Благо война, которая долго там полыхала, поутихла, границы стерлись. Так что никаких препон перед нами возникнуть не должно. О чем и звезды пророчат! Это, дорогой брат, говорит тебе знаток древнейшей науки астрологии, сам Поль-Роже Готье де Марсель!
«Каков ты астролог, я не знаю, - подумал Мишель Дюбуа, - но в том, что пройдоха отменный – уверен безусловно!» Однако, понимая, что всецело зависит сейчас от звездочета, не замедлил в тон ему ответить:
- Так не теряйте же ни минуты на разговоры, почтеннейший Поль-Роже, в умениях которого я не сомневаюсь! Давайте начнем поиски нужного нам обоза.
- В таком случае, дорогой Мишель, выкладывай, сколько еще золотых у тебя припрятано? Без оных с купцами дело не пойдет. Они ушлые: не то, что за наши великие знания, за любые заслуги даром не повезут. Торгаши уважают только две вещи – деньги и силу, способную отнять у них богатство. Силы у нас нет. Хотя тебе, владеющему твоим колдовством, можно и припугнуть. Но это чревато серьезной опасностью. Остается любезное их сердцам золото, которое, я уверен, у тебя припрятано… Ведь так?
- Вы, Поль-Роже, ошибаетесь. У меня осталось всего три золотые монеты (одну Мишель все же решил перепрятать, засунув к себе в туфлю под пятку).
- Маловато… Но, все же это лучше, чем рисковать головой! – заявил астролог, явно довольный уловом.
Для Поля-Роже, владеющего, по мнению Мишеля, даром хорошей ищейки, не составило большого труда отыскать готовившийся в путь купеческий обоз, направляющийся в Нарву.
Договариваться об условиях, на которых возьмут с собой двоих путешественников, вполне естественно, Мишель Дюбуа предоставил своему старшему и более сведущему в таких делах компаньону. Да и сам ушлый астролог предпочел заняться этим самостоятельно, предварительно предупредив Мишеля, чтобы не вмешивался, а лучше был подальше, когда ему, достаточно солидному, да и гораздо более опытному в житейских делах, придется отчаянно торговаться и уламывать этих жадных до барыша презренных купчишек.
Наконец, сияющий, Поль-Роже подошел к коротавшему невдалеке время и ожидавшему его алхимику со словами:
- Еле удалось сладить дело. От Нарвы, они говорят, рукой подать до вотчины московского правителя. Согласились взять по золотому с носа, и еще один – за провиант в дороге.
Место, отведенное им, не отличалось комфортом и располагалось на последней телеге, крытой прочной парусиной.
На десятые сутки пути на одном из привалов Мишель Дюбуа, присевший в кустах по надобности, неожиданно услышал голос их возницы, сказавшего своему невидимому собеседнику:
- Эти двое, что в моей телеге едут, не пруссаки, не немцы. Все шепчутся между собой на своем языке. Сдается мне, пояса у них не пустые, да и котомки, видать, полные. А не прикончить ли их, да сбросить в дороге? Никто даже не заметит пропажу…
Возница и, наверняка, охранник, едущий за обозом, удалились, а Мишель, поняв, о ком шла речь, тут же поделился услышанным с компаньоном.
- Надо потребовать от купцов, взявших за провоз большие деньги, поменять нам повозку! - горячился Мишель Дюбуа.
Звездочет же, ни копейки не заплативший купцам, а упросивший возницу подвезти их, наобещав златые горы по прибытии, не колеблясь, заявил Мишелю:
- Не поможет. Если уж задумали убить… Пока не поздно, хватаем свои пожитки и уносим ноги!
- Куда?
- Куда глаза глядят, но подальше от них! Спрячемся в кустах, пока обоз не отъедет, и пойдем по дороге. Куда-нибудь она нас приведет. Я верю в свою звезду!
Видя, с каким озабоченным видом шагает рядом с ним алхимик, Поль-Роже решил подбодрить приятеля и стал на ходу сочинять:
- Нос не вешай, посмотри смелей!
И на сердце станет веселей!
Шире плечи, грудь вперед,
Нас дорога вдаль зовет!
- Вижу, Поль-Роже, вы не только астролог, но и заправский менестрель!
- Нет, не певец я, любезный месье Дюбуа, а просто занимаюсь рифмоплетством. Это даже легче, чем щелкать орехи. А, и вправду, чего грустить? Солнце светит, птички поют - благодать! Главное – встретить по пути трактир, где можно было бы хорошо заправиться и провести там ночь.
- То-то и оно… Хотя до темноты еще далеко, но успеем ли до сумерек дойти по этой безлюдной дороге до какого-нибудь приюта? Пока не видать ничего вокруг…
- Не чеши затылок и не вздрагивай по пустякам, мой достославный искатель философского камня!
Мишель в который раз подивился оптимизму своего попутчика, и позавидовал ему. А звездочет, потряхивая животом, бодро шел по дороге и громко пел, сочиняя очередную удалую песню:
- Поль-Роже, он всем хорош!
Лучше - мире не найдешь!
Любит сытно он поесть,
Где еще подобный есть?
Он умен, красив и строен,
И признания достоин…
Вдруг астролог прервал пение – в отдалении послышался стук копыт. Путники, не сговариваясь, стремглав бросились в кусты: кто знает, кого несет по этой дороге? Самое благоразумное – остеречься.
Едва они укрылись в придорожном подлеске, как мимо пронесся отряд из нескольких десятков всадников в мрачного вида черных одеяниях, похожих на монашеские.
Подождав, пока смолкнет шум пронесшейся ватаги, ученые мужи вышли из своего укрытия и продолжили путь.
Уже начало смеркаться, когда вдали забелели домишки под соломенными крышами.
- Я же говорил – удача витает над нами! – радостно вскричал Поль-Роже. – Мой старый добрый нос уже учуял запах жареных колбасок, а в животе играет призывное урчание.
Мишелю тоже стало веселее от перспективы отдохнуть. Он изрядно устал от пыльной дороги, а утомленные ноги гудели и отказывались идти…
Когда путники очутились на околице селения, их глазам предстала ужасная картина. На дороге, во многих дворах в лужах крови лежали зарезанные жертвы разбоя. По-видимому, здесь побывала повстречавшаяся им черная свора...
Немногочисленные оставшиеся в живых, перепуганные жители спрятались, запершись в своих избах. Французы, ошеломленные увиденным, измученные жарой, жаждой, голодом и продолжительной ходьбой, напрасно стучали. Ни одна дверь не открылась, ни один житель не выглянул в оконце. Единственной благостью оказалось наличие колодца…
За питьем их и застала растрепанная старуха, как оказалось лишенная рассудка. Несчастная все повторяла на незнакомом языке одну фразу и кому-то грозила кулаками в сопровождении зловещего смеха...
Наблюдать это было так жутко, что Мишель Дюбуа и Пьер-Роже, без слов поняв друг друга, устремились вон из этого очага страха и безумия.
Немного отойдя от селения, они, не сговариваясь, направились к стоявшим в поле скирдам и решили дать отдохнуть натруженным ногам, а если удастся - заснуть.
Казалось, после увиденного, сон навсегда покинет их, к тому же голод, особенно звездочету, не давал покоя. Поль-Роже, забыв о своих звездах, ярко сиявших на небе, громко стонал и стенал, жалея себя.
Мишель же, в который раз, корил себя за то, что дал необдуманное согласие на поиски неведомой Московии. Не зная тамошнего языка, не имея понятия об этих землях и людях, живущих на них, – зачем погнался за иллюзией?
Но запах сена и навалившаяся усталость сделали свое дело, и вынужденные ходоки заснули мертвым сном, охраняемые одним звездным небосводом и Провидением, пока благоприятствовавшим им.
Ранняя утренняя прохлада разбудила Мишеля Дюбуа. Он открыл глаза и замер: рядом с ним спокойно ползла гадюка. Страх сковал алхимика – уж ему-то были хорошо известны свойства змеиного яда. Не дыша, он наблюдал, как скользкая тварь, не спеша, перемещалась, извивая длинное тело. Мишелю казалось, что прошла уйма времени, пока опасность миновала, и гадюка юркнула вглубь стога.
Алхимик принялся будить напарника. Поль-Роже был полон гнева:
- Какого дьявола не даешь спать? Только светает, куда торопиться?
- Но здесь змеи… - начал оправдываться Мишель.
- Ну и… – астролог принялся виртуозно ругаться, но внезапно осекся, увидев змеиную головку с уже готовым вонзиться жалом.
Подхватив свою подзорную трубу, и по-бабьи заверещав: «Ой-ой-ой!», он припустил с такой скоростью, что не верилось, как это возможно с подобной комплекцией. Мишель последовал за ним, не забыв прихватить их дорожные сумки.
Лишь выбежав на дорогу, звездочет остановился и сказал со смехом:
- Стоило день поголодать, и в теле появилась легкость! Мне кажется, еще немного, и смогу взлететь при виде змеи. Удивительно, как эти твари не попробовали нас на зубок в течение ночи? Там, видно, целое гнездо.
- Наверно, они тоже спали… – предположил алхимик. – Но признайтесь, милейший Поль-Роже, такое соседство не очень приятно. А вы были недовольны, что я вас разбудил…
- Умоляю, мой добрейший попутчик и товарищ, простить меня! Я понятия не имел, что сплю совсем рядом с ядовитой дамой. А, быть может, это была не гадюка, а уж? – вдруг осенило его, и астролог расхохотался. – А мы от него улепетывали!
И Поль-Роже весело запел:
- Мне кушать хочется, хочется, хочется!
Живот давно настойчиво урчит,
А в голове все носится, носится -
Что день грядущий мне сулит?
И снова они вышли на дорогу. В отличие от предыдущей, пыльной, эта была каменистой, вся в ухабах. Мишелю Дюбуа было особенно тяжело идти, так как золотой экю из-под пятки переместился к носку и изрядно давил. Но алхимик стойко терпел, желая сохранить монету «инкогнито» - мало ли, что ждет впереди…
Была уже вторая половина дня, когда путники наконец-то достигли стен небольшого городка, ворота которого были сорваны и валялись рядом, как напоминание, о некогда благополучных временах.
- Первым делом поищем, где тут можно отдать должное чревоугодию! – сказал Поль-Роже, еще не войдя в поселение.
Однако искать заведение не потребовалось, так как кабак расположился сразу за въездом.
Вывеска на незнакомом языке все же указывала на то, что здесь можно, наконец, подзаправиться и унять сосущее чувство голода, так как под надписью были изображены две кружки с каким-то напитком и каравай хлеба.
Путники уверенно направили свои стопы сюда. В небольшом пустом зальчике, уставленном длинными деревянными столами и такими же скамьями, их встретил могучий голубоглазый блондин, что-то приветливо сказавший.
Обращенные к хозяину слова приветствия, что на французском, что на немецком, явно были ему непонятны. Тот улыбался, качал головой и повторял в ответ свое.
Измученный аппетитными запахами, стоявшими в помещении, Поль-Роже прибегнул к жестам. Быстро сообразив, хозяин указал им на скамью, приглашая сесть за стол, и вскоре перед благодарными едоками появились поджаренный черный хлеб, натертый чесноком, миски с грибным супом, за которым последовали свиные зразы с тушеной капустой, поданные вместе с кружками, наполненными необычным и просто восхитительным напитком.
Ученые мужи ели и блаженствовали, молниеносно уничтожая все подносимое, а рядом стоял хозяин, довольный впечатлением, производимым его стряпней на посетителей, и, по-видимому, в уме уже подсчитывал приваливший барыш.
Когда все было съедено и выпито, и близилась пора расчета, Поль-Роже обратился к хозяину, подавая кружки, и показывая, что гости желают еще повторить. Кабатчик, против ожиданий, направился не на кухню, а к своей стойке, чего астролог явно не ожидал.
Ничего не поделаешь, и Мишелю был дан уже знакомый, ставший чуть ли не девизом, клич:
- Уносим ноги!
Поль-Роже первым бросился к дверям, Мишель последовал за ним. Но не тут-то было. Хозяин заведения проявил такую проворность, что чуть не схватил алхимика за рукав. Французу все же удалось вырваться и выскочить вслед за приятелем за дверь, которая, захлопнувшись, изрядно ударила кабатчика.
…Бежать в город, которого не знаешь, было безрассудно, и Поль-Роже крикнул собрату по приключению:
- Скорее в лес!
Выскочившие вслед за ними уже трое верзил, включая хозяина, ринулись вдогонку. Но беглецы, перебежав дорогу, успели укрыться в придорожных кустах, а их преследователи углубились дальше в лес.
Когда же мужланы во главе с обманутым хозяином, громко обсуждая случившееся, несолоно хлебавши вышли из леса и вернулись восвояси, Поль-Роже, страдавший от неудобного сидения и долгого молчания, которое ему давалось особенно нелегко, возгласил:
- Слава богу, пронесло! Хотя скоро стемнеет, но надо двигать!
Мишель Дюбуа был зол: почему такой солидный на вид человек не расплатился и предпочел опять сплутовать, как последний воришка? Это так недостойно ученого мужа! К тому же заставил и его, уважаемого алхимика, никогда до того не попадавшего в такое ужасное положение, последовать за ним…
Они уже были готовы выбраться из кустов и направиться к дороге, как из городских ворот выехали три всадника – уже знакомые верзилы, которые на сей раз двинулись по дороге, по-видимому, надеясь обнаружить на ней мошенников.
Поль-Роже, недолго думая, скомандовал:
- Поворачиваем в лес! Движемся вдоль дороги, не упуская ее из вида.
…Вскоре исчезли последние лучи. В лесу сгустилась непроглядная темень. Блуждая в темноте и стремясь поскорее выбраться из леса, компаньоны неожиданно наткнулись на преградивший им путь густо заросший овраг.
Не терявшийся в любых передрягах Поль-Роже снова впал в поэтическое настроение:
– Вуаля - опять преграда,
Обойти ее нам надо!
Примем вправо или влево,
По лесу пройдемся смело!
Повернем, месье, немножко, -
Снова выйдем на дорожку.
Унывать, мой друг, не надо,
За терпенье ждет награда!
Вперед, алхимик мой, вперед,
Астролог за собой зовет!
Несмотря на плохое настроение, вызванное не только сегодняшним бесчестным поступком, но и перспективой предстоящей ночевки в глухом лесу, Мишель Дюбуа не мог без улыбки слушать этого, никогда не унывающего, жизнерадостного толстяка.
- У вас, почтеннейший Поль-Роже, по всякому поводу готов стих! Но, все же, как нам быть? Ведь уже ночь…
- Почему такие грустные речи у моего высокочтимого спутника? Это же прекрасно – провести ночь в девственном лесу! Конечно, следовало бы разжечь костер, но кто мог предвидеть и предугадать такой пассаж, и припасти на этот случай кремень, чтобы высечь искры? Но ничего, насладимся прелестью царящей вокруг, напитаемся благодатным воздухом и романтикой ночного леса. И подумаем, где и как расположиться и, размяв уставшие ноги, прикорнуть. Не знаю, как вы, дорогой Мишель Дюбуа, но я расположен где-то здесь и примоститься.
Он только окончил свою возвышенную речь, как поблизости, послышалось какое-то подозрительное шуршание.
- Давайте отойдем от оврага, - предложил алхимик, почуяв в этом шорохе надвигающуюся опасность.
Они сделали несколько шагов в обратном направлении, но шуршание послышалось опять, уже в тишине гораздо отчетливее.
Поль-Роже, по-видимому, ощутив то же, что и Мишель, умолк. Ясно слышалось - кто-то крался вслед за ними.
Оглянувшись, Мишель вздрогнул, увидев совсем близко, сверкнувшую пару желто-зеленых огоньков, а за ними – еще несколько таких же, снующих во тьме.
- Волки! – отчаянно крикнул он и, бросив свою сумку, в мгновенье ока с необычной сноровкой вскарабкался на дерево.
- Где? – недоверчиво спросил Поль-Роже, но тут же был повален, наверно, вожаком…
Душераздирающее: «А-а-а-а-а-а!..» – огласило лес и повисло в воздухе, резко оборвавшись, а взамен послышалась грызня и злобное рычание набежавшей стаи, разрывающей тело бездыханного, несчастного Поля-Роже…
Его предсмертный вопль навечно застрял в ушах охваченного ужасом Мишеля, который изо всех сил, до крови в ногтях вцепился в ствол дерева.
Казалось, страшному волчьему пиру не будет конца. Сколько времени прошло после случившегося, Мишель представить не мог, но в какой-то момент понял, что расправа, учиненная волками, подошла к концу.
Затекшие руки требовали от объятого ужасом алхимика спуститься с дерева, но он лишь отважился поменять положение и, цепко держась за крепкие ветви, остался в своем убежище. Наконец, Мишель решился рассмотреть картину внизу. В свете появившейся из-за туч луны и звезд, безразлично взиравших с небес на гибель верного им астролога, он разглядел лишь блестевшую лужу крови, в которой возился хромой, вероятно, одинокий волк. Стая удалилась, утащив с собой останки бедняги…
Ночь, проведенная без сна, в неизбывном страхе и смятении, наконец, завершилась. С появлением солнечных лучей лес начал просыпаться щелканьем и щебетаньем птиц, а утренний ветерок, ласково коснувшись крон деревьев, стал легонько раскачивать их, словно желая напомнить о начале нового дня.
Мишель Дюбуа оставил свое спасительное убежище и спустился на землю. На месте кровавого пиршества он нашел лишь клочья растерзанной одежды приятеля и подзорную трубу, откатившуюся в сторону. Это было все, что осталось от весельчака и плутоватого искателя приключений по имени Поль-Роже...
Потрясенный такой страшной кончиной, совершенно растерявшийся Мишель, стремясь поскорее убраться из проклятого места, в последний раз взглянул на то, что осталось от соотечественника. Он сделал несколько шагов прочь отсюда, но, вспомнив о своей дорожной сумке, вернулся и тут же отыскал ее под деревом. Наткнувшись на подзорную трубу незабвенного звездочета, Мишель сначала не решился к ней прикоснуться – зачем она ему? – но, подумав, решил взять с собой: «Пусть, если останусь в живых, послужит памятью об ее хозяине, принявшем жуткую смерть...»
Проплутав полдня по лесу, алхимик, уже потерявший всякую надежду выбраться отсюда, и бредущий полный безразличия и бездумной тоски, нежданно вышел на тропу, вскоре приведшую к большой дороге.
Перенесенная ночь, потеря неповторимого спутника и голод забрали у него столько сил, что Мишель даже не обрадовался этому. Нет Поля-Роже, который тараторил без умолку, сочинял и пел свои бесхитростные вирши, облегчающие путь… В чужой стране, не зная языка и народа, что ждет его впереди, если не околеет на этой бесконечной дороге?..
Мишель Дюбуа шагал, спотыкаясь, перекинув сумку через плечо, а под мышкой, помогая себе рукой, держал непонятно отчего тяжелую подзорную трубу. Несколько раз он готов был ее бросить, но, понимая, что этим осквернит память друга, дорожившего прибором, выкинуть не решился и ковылял далее.
Последняя золотая монета была извлечена из туфли и уже не мешала ходьбе. Теперь она покоилась в потайном кармане на случай, если появится возможность поесть или придется откупаться от лихих людей.
Палящее солнце довершило действие всего перенесенного, и лишенный последних сил алхимик упал на пыльную траву прямо у дороги, неспособный сделать более ни шагу. Даже когда Мишель услышал конский топот и увидел экипаж, запряженный четверкой коней, он сумел только чуть приподняться и, отчаянным усилием превозмогая слабость, постарался дать о себе знать, подняв повыше показавшуюся почти неподъемной подзорную трубу.
Карета, взметая пыль, пролетела мимо. Отчаявшийся алхимик, с горечью поглядев вслед всадникам, сопровождавшим карету, вновь лег на землю, в который раз позавидовав покойному астрологу: ведь тот уже, пройдя земные тернии, устремился к своим звездам, «per aspera ad astra»… А вот ему, Мишелю Дюбуа, что еще предстоит испытать?..
…Бывший воевода и большой боярин Сила Фомич Торопыго пребывал в добром расположении духа. Еще бы - царь Иван Васильевич, наконец, после тьмы покаянных челобитных, соизволил отменить опалу и даже пожаловал десяток сел с землицею на Псковщине, взамен ранее забранной в казну родовой вотчины под Суздалем.
Конечно, полученное «владение» несравнимо с прежним, ан все же не чужбина ливонская, куда на новые земли, теперь вставшие под руку государя, на поселение был выслан опальный боярин.
В сопровождении царских стрельцов, с должным государевым уважением возвращался сейчас на исконную Русь Сила Фомич, и все нутро его переполняли радость и счастье.
У ног боярина на низенькой скамейке трясся его преданный тиун-приказчик, угодник и наушник Спиридон. Он-то и узрел у дороги, скорей всего, местного смерда, размахивавшего чем-то необычным, и указал на то боярину:
- Сила Фомич, тут смерд при дороге машет какой-то непонятной палицей. Взглянуть, али как?
Боярин, пребывая в благостном расположении, рассеянно позволил:
- Можно.
- Так велеть придержать коней? – уточнил приказчик. – Шишовина, кажись, ненашенская…
- Спирька, дубина сущеглупая, хватит языком воздухи месить! Не на ходу же тебе сигать?
Карета уже прилично отъехала, когда остановилась. Спиридон вышел и затрусил к лежащему, дабы разузнать, чего холопу надобно, а главное разглядеть, чем это он размахивал.
Подойдя к смерду, скорее всего пьяному, боярский приспешник с удивлением воззрился на Мишеля, поняв, что обознался. С аккуратно подстриженными усами, еле видной бородкой клинышком на подбородке, да в кафтане явно нездешнего кроя, лежащий у дороги человек не походил ни на бродягу, ни тем паче на местного холопа, или одного из разбойничьей братии, шалящей в окрестных лесах. Скорее всего, сие был ограбленный иноземный гость, немец или фрязин, неведомо как очутившийся здесь.
В свою очередь бедный, измученный странник, увидев, что экипаж остановился и к нему почти бегом заторопился бородатый кряжистый человек, не успел подняться и сообразить к добру ли эта встреча, как услышал что-то на незнакомом языке от подошедшего, который тут же ухватился за наследство покойного Поля-Роже и потянул трубу к себе.
Однако Мишель крепко вцепился в свое единственное оружие, понимая, что тяжелая труба еще может послужить ему защитой.
- Кто таков? Чего валяешься у дороги? Да что за штуковина изрядная у тебя? – вопрошал Спиридон незнакомца, стараясь подтянуть к себе эту невидаль, дабы лучше рассмотреть.
Но горемыка крепко держал ее и все талдычил непонятное.
Мишель Дюбуа, будучи осмотрительным, и помня совет покойного звездочета остерегаться и перед чужаками сразу не раскрывать своего истинного занятия, решил назваться лекарем. Тем более, что это было недалеко от истины, ведь за плечами медицинский факультет Парижского университета, правда, без единого дня дальнейшей практики…
Измученный путник бесконечно повторял незнакомцу:
- Je m'appelle Michel Dubois, je suis m;decin! Je vais ; Moscou chez le tsar Ivan!
Из всего услышанного Спиридон уловил лишь титул и имя самодержца и сообразил, что, скорее всего, перед ним непростая птица. С этим и вернулся к боярину.
- Ну, Спирька, чего высмотрел, докладай!
- Видать, важный заморский гость! Направляется к самому царю, да не понять, отчего валяется у тракта...
Так чего ж ты, дурья башка, не притащил его сюда? – проревел Сила Фомич, заинтересовавшись нежданной возможностью угодить царю. – Гони стрельца за немчином, живо! Пусть доставит!
Все еще не пришедший в себя ошеломленный алхимик, поддерживаемый могучим всадником, усадившим его на коня рядом с собой, вмиг был доставлен к карете. Очутившись в ней, Мишель Дюбуа увидел важно развалившегося явного вельможу и поспешил поприветствовать того и представиться:
- Bonsoir, Monsieur! Je m'appelle Michel Dubois. Je suis medecin.
Видя недоуменный взгляд, он растерянно еще раз повторил:
- Je m'appelle Michel Dubois. Je suis heureux de vous rencontrer!
Поняв, что боярин не понимает французского, Мишель повторил все по-немецки.
- Не пойму, что лопочет сей Жапелька? И откуда ты, Спирька взял, что направляется к царю Ивану?
Услышав знакомое имя, Мишель закивал головой:
- Oui, oui, je m'appelle Michel Dubois. Je voudrais etre medecin du tsar Ivan!
- Ни хрена, ни бельмеса не пойму! Чего Жапелька баит? – в сердцах брякнул Сила Фомич. – Ан пусть едет с нами, авось надобность в нем появится. Толмача бы добыть...
Взяв кубок, боярин сделал несколько глотков. Изнывающий от жажды бедный алхимик, глядя на пьющего боярина, не выдержал, и совершенно забыв, что его тут не понимают, громко попросил и по-французски, и по-немецки:
- J'ai soif! Ich habe Durst! – облизывая при этом пересохшие губы.
В отличие от слов жест был понят. Боярин соизволил приказать:
- Спирька, плесни-ка браги убогому иноземцу.
Рядом с тучным, высоченным Силой Фомичом, изящный, исхудавший француз действительно смотрелся куда как невыгодно...
Осушив разом добрую порцию хмельного напитка, страдалец воспрял духом и воскликнул:
- Vive le tsar Ivan de Moscou! – чем вызвал удивленный и настороженный взгляд бывшего царского сановника – не подослан ли?..
Но уже через несколько мгновений захмелевший француз, склонив голову, заснул.
Когда повстречавшийся придорожный иноземец попал в объятия Морфея, Спиридон, снедаемый любопытством, захотел разглядеть получше его палицу. Но тот крепко зажал трубу между ног. Зато дорожная сума незнакомца лежала рядом, и ничто не препятствовало заглянуть в нее. Но, как ни старался боярский любимец ее открыть, хитроумный запор так и не поддался…
Мишель Дюбуа был разбужен Спиридоном, когда колесница остановилась у придорожной харчевни на ночевку. К радости обоих – боярина и алхимика, корчмарь худо-бедно объяснялся по-немецки, и вскоре, с горем пополам, все же растолковал Силе Фомичу, что сидящий рядом с ним - французский лекарь, направляющийся в Москву, и готовый поступить на службу к самому царю Ивану Васильевичу.
Новость понравилась боярину, решившему не отпускать француза, а оставить у себя, дабы вызывать зависть у соседних помещиков. А, может, и подарить царю в благодарность за снятие опалы…
Насытившись капустным мясным супом с куском свинины, а потом разными пирогами и кровяной колбасой, напившись вволю очень понравившегося напитка - кваса, Мишель Дюбуа не поверил своему счастью, наконец, утолив голод. Более всего из съеденного ему пришлись по душе пироги с вязигой, доселе не виданные и не пробованные.
А затем он услышал от корчмаря, что боярин желает взять французского лекаря себе в услужение на полном довольствии и спрашивает, останется ли француз тут, отказавшись от предложения, или поедет с ним?
- Решай побыстрее! – поторопил Мишеля хозяин заведения.
На это алхимик, обрадованный удачей, ответил:
- Передай знатному господину, что я благодарен за оказанные честь и доверие и буду счастлив служить ему. Но, как я смогу что-то объяснять и лечить, не зная языка?
- Будет тебе толмач! - перевел корчмарь обещание боярина.
Мишель Дюбуа, не теряя достоинства, отвесил церемонный поклон важному боярину, чем доставил Силе Фомичу превеликое удовольствие. Боярин не терпел непокорных холопов и с ними безжалостно расправлялся, а преданных, таких как Спирька, ценил. Вот и от неожиданно приобретенного лекаря ожидал такой же преданности и верной службы…
После следующей остановки для ночевки (боярин ночами ехать опасался, остерегаясь шалящих в окрестностях разбойников), объевшись в харчевне гречишных блинов с разными начинками, а, быть может, из-за несвежего кваса, Сила Фомич стал блевать да страдать от напавшего поноса.
Увидев мучения своего суверена, Мишель Дюбуа тут же прибегнул к испытанному для таких случаев средству, лежавшему в сумке в числе нескольких необходимых в дороге препаратов. Он растворил в воде порошок на основе черной магнезии и подал страдальцу со словами:
- Buvez-vous! S'il vous plait!
Измученный боярин уже готов был взять протянутый кубок, как подскочивший Спиридон чуть не выбил его из рук лекаря.
- Ты чего, Спирька, ополоумел? Жапелька желает от дрисни меня избавить, так я думаю.
- Ой, надежа наша, Сила Фомич, а вдруг он вражиной какой подослан, чтобы извести тебя? Пусть сначала сам испьет сие зелье!
Недоумевающий Мишель Дюбуа с удивлением смотрел на бородачей, о чем-то громко рассуждавших, и, хотя ничего не понял, но по взглядам догадался о недоверии к себе. Тут же он поднес ко рту спасительный эликсир.
Убедившись в добрых намерениях француза, боярин влил в себя залпом рубиновую жидкость, не забыв при этом трижды осенить себя крестом.
Вскоре напасть исчезла словно ее и не бывало, и Сила Фомич, убедившись в умении приобретенного лекаря, проникся к нему доверием.
…Через несколько дней путешествие подошло к концу, и они очутились на землях, дарованных царем Иваном помилованному им боярину.
Обнесенный высоким бревенчатым частоколом будущий господский двор не впечатлял. Среди нескольких подсобных изб разместились убогие «хоромы» с небольшим покосившимся крыльцом. Прихожая, две большие горницы на подклети, соединенные сенями, да отхожая горница тут же рядом – вот и весь боярский дом… На задах двора расположились амбары, погреба, конюшня с сеновалом и банька по-черному.
Это тебе не исконная вотчина близ Суздаля, отнятая в казну… Там был большой каменный дом с колоннами, с красным крыльцом, с печью, украшенной заморскими изразцами. Ан, что поделаешь, дарованному коню в зубы не смотрят… Слава богу, что смилостивился Иван Васильевич и, взамен отобранного, жаловал от щедрот своих землицы с захудалыми деревеньками да эту убогую усадьбу.
С досады Сила Фомич даже плюнул. А ведь было у него все: не только вотчина богатая и милость царская, но и женка молодая, сладкая, белая… Да оказалась блудливая, о чем надул в уши боярину верный Спирька, едва проведал о прелюбодеяниях боярыни с молодым кучером Васькой.
Разгневанный боярин самолично забил паскудника батожьем, а срамницу отправил в монастырь на вечное покаяние, хотя желал более суровой кары. Но духовный отец Никодим тогда не дал на то благословения:
- Пусть, - подсказал он, - весь свой бабий век греховница в четырех стенах замаливает прегрешения!
С тех пор Сила Фомич стал жить бобылем. Правда, страдал от этого недолго. Ублажала хозяина дворовая девка Степанида, в любовных утехах весьма сведущая и до них охочая. Да нелегкая попутала Силу Фомича похвастать искусницей перед царем… Иван Васильевич загорелся и потребовал девку к себе.
Взбрыкнул тут Сила Фомич и спрятал Степку, сказал де, сбежала. Царь, видящий всех насквозь, осерчал тогда на строптивца и удалил немедля из своего ближнего круга. Тут же была воздвигнута хула против опального боярина, обвинили того в крамоле да воровстве. Хорошо, обошлось без кровей излития: выслан был Сила Фомич на поселение в беспокойные бывшие ливонские земли.
Но теперь небеса, видно, вняли молитвам боярина: смягчилось царское сердце, сменил государь гнев на милость. А там, глядишь, может еще призовет к себе боярина Торопыго, у которого ноне для царя готов подарок – знатный заморский лекарь.
А ведь Иван Васильевич подношения любит… А кто их не любит? Слаба душа человечья, хотя бы и царская. Ан нашему помазаннику божьему всего мало: закрома полны, сундуки ломятся от каменьев разных, диамантов да смарагдов с яхонтами, от мехов драгоценных, серебра да злата. Вся Русь в руках зажата! Соседние земли под себя всю жизнь подминает, дабы славу о царствии своем на веки вечные оставить. То понятно… А пока поборами непомерными люд собственный изводится… Да все оглядывается государь, мнятся ему повсюду крамольники да воры, умыслители против самодержца. Опричнину завел, эту разбойничью свору, от которой слезу льют и бояре, и холопы. Хорошо, сам узрел, какая силища выросла, за свой живот убоялся, да распустил ту чернорясную опричнину. Но тати сии безбожные и по сей день шастают по деревенькам скопом, грабят, убивают повсюду. А Иван Васильевич, как и прежде, советами бояр ближних да мудрейших гнушается, в каждом врага чует, и, чтоб уличить, интриги плетет. То с лаской приблизит, а то на кол посадит, или в опалу вышлет, как его, Силу Фомича. Опасен царь: сегодня ласка, а завтра встряска. «Нет, в Москву не поеду! – решил боярин. - Кукиш ему, а не подношение, лекаря не отдам! А след немца моего припрятать, чтобы молва об его умении не доползла до Кремля. А то, как Степаниду, потребует…» Так думал Сила Фомич, глядя на цареву милость – позорные хоромы. Крепким словом в который раз помянув помазанника божьего, боярин несколько раз истово осенил себя крестом и переступил порог своего нового жилища.
…А Мишель Дюбуа, несмотря на убогий вид российской деревни и неприветливую погоду, встретившую холодным ветреным дождем приезжих, был рад окончанию своего путешествия и этому пристанищу - скромной избушке, да сытному обеду и мягкому ложу на толстой перине.
Боярин сначала пожелал поселить своего лекаря в подвале своего дома, подальше от посторонних глаз. Однако ушлый Спирька, как всегда, вмешался со своими рассуждениями:
- Мнится мне, Сила Фомич, что еще помыслить тебе твоей ясной головою надобно. Ведь не дело немца держать рядом с нужником, от которого смрадом разит. Да и в подклети окон нет, а сидючи без света, Жапелька станет денно и нощно лучины жечь. Кабы ненароком пожар не учинил…
Боярин, поняв, что в речах Спирьки есть резон, выделил Мишелю Дюбуа отдельную избу. Туда же вскоре был поселен специально доставленный толмач. Им оказался немец, неплохо владевший французским и латынью, но зато русские слова коверкавший неузнаваемо, с ужасным акцентом. Толмач оказался большим любителем хмельного, и через несколько месяцев был отправлен восвояси
Но это не мешало, и даже принесло радость алхимику, привыкшему общаться по большей части с приставленной к нему в услужение дворовой девкой Марфой. Эта русоволосая, курносая и конопатая хохотушка сразу пришлась по душе Мишелю Дюбуа, чем-то напомнив Бланш, оставленную им, вместе с частицей сердца, в далекой теперь Франции…
…Время шло. Благодаря Марфутке, этой милой босоногой простушке, старавшейся изо всех сил помочь французу овладеть ее родным языком, Мишель постепенно стал улавливать смысл в речи окружающих, а спустя некоторое время отважился говорить и сам, чем очень смешил Марфутку, да и забавлял самого боярина. Тот стал особенно ценить своего лекаря после того, как Жапелька дал ему испить намешанное зелье, избавив этим от напасти, что жгла, как угольями, его нутро (поняв, что у его патрона простая изжога, Мишель Дюбуа излечил страдальца обычной щелочью).
Условия жизни вполне удовлетворяли. Алхимик даже привык к местным кашам, киселям, кислым щам, пареной репе, студню, квасу, пирогам, называемым кулебякой, с разными начинками. А вот бражки, уже отведанной, да медовухи остерегался и от них отказывался.
Все было бы хорошо, если бы не ныла душа по делу его жизни, тому, что было предначертано судьбой – поискам великого эликсира жизни, философского камня. Времени для занятий имелось предостаточно, но не хватало многого необходимого, начиная с вытяжной трубы и кончая подручными материалами.
После двух лет пребывания у боярина, видя к себе его доброе расположение, Мишель Дюбуа открылся русскому графу и поведал об алхимии и своей принадлежности к ее клану.
Рассказу ученого о философском камне, способном сделать людей бессмертными, боярин внимал, недоверчиво качая головой. Однако когда услышал о возможности извлекать из любого металла золото, то вскричал:
- Так что же ты, сучий потрох, до сей поры молчал? Сколь времени угробил впустую! Скажи, чего надобно для дела сего, все достану!
Когда же алхимик перечислил условия, при которых возможны изыскания, боярин опять усомнился: а не брешет ли умник сей, не водит ли за нос? И хотя Мишель Дюбуа просил хозяина держать все в тайне, иначе философского камня не открыть, Сила Фомич не удержался, и решил поведать о своих сомнениях Спирьке. Все едино тот должен и будет помогать в сем иноземцу, одному ведь, точно, не управиться.
Спиридон, выслушав хозяина, взъерепенился:
- Лжа предерзостная! Хитрит лекаришка, мутит тебе, Сила Фомич, голову! Невесть что несет, тебя оплетая.
- Не ори непотребное, Спирька, хватит базлать! Я слыхивал, у царя Ивана Васильевича тьма умельцев иноземных обретается. Оттого-то и дюжит он и богачество свое приумножает. Надо попробовать и мне. Мыслю, лекарь правду баит. Ведь дрисню и прочие болячки умело унимает. Глядишь, и золотишко научится из всяких железяк образовывать. А ты, Спирька, помалкивай, никому сию тайну не рассказывай! А то переманят, али выкрадут немца у меня!
- Хранцуз он.
- Да все едино. Заморская птица, пускай пользу приносит. Чую я, не брешет. А коль слукавит, живота лишу, сие мы быстро!
- Твоя правда, Сила Фомич.
Спиридон последнее заявление боярина воспринял с радостью. Лекаря он недолюбливал: уж слишком барин того к себе приблизил.
А Мишель Дюбуа, почувствовав колебания боярина, решил для большей убедительности провести хитроумный опыт, к которому, увы, приходится прибегать некоторым алхимикам для доказательства своих возможностей перед владетельными профанами. Поставив на огонь ртуть, он стал ее помешивать деревянной палочкой, запечатанной на конце воском, и наполненной внутри золотым песком. От тепла воск расплавился, и золото моментально растворилось в ртути. Постепенно ртуть выпарилась и перед Силой Фомичом, раскрывшим рот от изумления, заблестели освободившиеся золотые россыпи. Боярин уже ни в чем не сомневался, и вскоре алхимик получил в своей избе настоящий лабораториум, где стал без устали проводить опыты.
День за днем, месяц за месяцем проходили безрезультатно, и как-то, раздосадованный долгим ожиданием Сила Фомич сказал своему лекарю:
- Брехня все, я вижу! Ни хрена у тебя, Жапелька, не выходит. Каменюка, которую ты заполучить возжелал, видать, не по твоей чести. Так что велю разворотить твой, как ты его зовешь, запамятовал…
- Лабораториум… - подсказал убитый его словами алхимик.
- Тьфу, язык вывернешь! Завтра прикажу разломать, а тебя…
- Месье Сила Фомич, боярин моя! Je vous prie … - начал неудачливый алхимик. – Моя просить…
- Чего еще надобно? Какого еще рожна клянчить станешь?
- Немного дней. Я показать тебе золото!
- Так и быть, дарую еще пару деньков. Смотри же у меня!
Мишель опять решил пойти на хитрость: расплавив свой единственный экю, и превратив в слиточек, он принес его боярину.
Когда в руках Силы Фомича оказался кусок настоящего золота, он долго крутил его в руках, даже взял на зуб, а потом, расплывшись в улыбке, сказал своему лекарю:
- Ну, что ж, хранцуз, колдуй далее! Авось толк выйдет.
…А на следующую ночь, когда Мишель наслаждался со своей Марфуткой, раздался громкий стук в дверь. Открыв ее, он увидал взъерошенного Спиридона.
- Чего сидишь взаперти?
- Боярский воля…
- А с ним беда, с нашим Силой Фомичом, - напала лихоманка! Трясет его, аки на мороз голым вышел. Ступай живо, спасай отца нашего!
И действительно, больной лежал под двумя перинами и весь сотрясался. Зуб на зуб у него не попадал, горел весь.
Мишель Дюбуа, едва взглянув, сразу предположил – у боярина лихорадка, и немедленно стал класть ему на голову холодные примочки. Когда жар стал спадать, Сила Фомич, облившись потом, зло проревел:
- От них, перин ваших, околевать начинаю!
Мишель понял – в диагнозе не ошибся. Приготовив микстуру с полынью, куда для большего эффекта добавил натертой коры, кусочек которой некогда презентовал приятель, возвратившийся из Нового Света, он стал пользовать горчайшей настойкой боярина. Болезнь постепенно стала отступать, приступы делались короче и реже, а вскоре и совсем исчезли.
Но взамен пришла новая напасть: Сила Фомич стал хуже слышать и часто, сердясь, требовал повторить сказанное:
- Чего шептать все стали? - возмущался он.
А вскоре верный Спиридон, присмотревшись, спросил:
- Ты, Сила Фомич, в зерцало на себя глядел?
- А почто мне глядеть на себя надобно? Не девка и не баба!
- Да потемнел как-то и желтоватый, аки мертвец лежалый стал. Очи, вон, желтые тоже. Мыслю, не проделки ли твоего лекаря, боярин мой? Не удумал ли извести тебя, порчу навести? Вот лихоманку и наслал, да неведомой дрянью стал поить. И уха лишил, чародей.
- Чего лжу возводишь, Спирька, наговор деешь на фрязина? Какая ему оттого корысть?
- Неведомо мне какая корысть, а что туг на ухо да желтый стал - сам видишь. Крест даю, без него, окаянного, не обошлось!
- Так приволоки колдуна сюда! Хоть и ночь уже, сдери с печи, – пускай обскажет, отчего желтым стал я, а не железо!
…Этот день выдался для Мишеля счастливым: взятые в удачном соотношении ингредиенты при добавлении мышьяка дали небывалый доселе результат. В осадок выпал сверкающий золотом порошок.
- Аллилуйя! Аллилуйя, Мишель Дюбуа! – кричал в восторге алхимик. – Санта Мария, неужели это правда, и я открыл Его?
Мишель быстро записал взятые пропорции. «Но, может быть, случайность?» – засомневался ученый, боясь поверить в невообразимую свою удачу, и опять повторил опыт. Сомнений не было – он это сделал!
Мишель хлопал в ладоши, прыгал, танцевал от счастья. Под вечер пришла Марфутка, его сладкая отрада и утеха. После ласк и поцелуев – ведь не виделись целый день, - они лежали, обнявшись, а Мишель рассказывал своей желанной, что принесет открытый им жизненный эликсир всем людям.
- Я теперь, мой любовь, смогу отнять тебя у боярин! Покупаю, и отвести под венец!
Они лежали счастливые, мечтая, а в окно, не прикрытое ставнями, заглянула вышедшая из-за туч необыкновенно красная луна, осветившая доселе пребывавшую во мраке горницу. Стоявшая под образами лампада высвечивала лишь лики святых.
- Ой, - воскликнула Марфутка, - луна какая страшная! Аки кровь! Такую отродясь не видывала…
И тут она попросила: можно ли ей посмотреть на луну через ту трубу, что лежит у Мишеля под лавкой? Уже давно, убираясь, Марфа наталкивалась на нее, и Мишель объяснил однажды, что через эту трубу смотрел на звезды его покойный друг, вспоминать о котором тяжело. Хотя девушка горела желанием взглянуть через эту трубу на звезды, но все не решалась попросить. Теперь же отважилась.
- Если хочешь, смотри, – разрешил Мишель Дюбуа.
Марфутка быстро вскочила и, вытащив эту тяжеленную трубу, подошла к окну. Поднеся ее к глазу, она направила окуляр на круглый диск луны.
- Миша, не понять мне, ничего же не видать! Не испорчена ли труба сия?
Мишель, до сих пор так и не нашедший ни времени, ни желания взглянуть на звезды (они его попросту не интересовали), насмехаясь над темной девчонкой, не сумевшей справиться с таким пустяком, попробовал сам разглядеть луну. Но тоже ничего не увидел…
«Наверно, заслонка мешает - решил он. – Надо что-то подкрутить». Когда алхимик принялся вертеть навинченный окуляр, случилось невероятное. Из трубы потоком посыпались на стол золотые монеты, да столько, что образовалась приличная горка…
Оторопь и недоумение охватили Мишеля Дюбуа. «Ай да Поль-Роже, ай да хитрец и скряга! Сколько золота имел, и все было мало! Вот эта жадность и сгубила его. Не ходил бы, не искал, где еще можно нагреть руки, и жизнь бы не потерял, такую страшную смерть не принял… Да, враль был отменный. Но, о чем сейчас речь… прошлого не вернешь. Пусть покоится с миром. А вот золото… честным ли путем заработано, и не принесет ли взявшему его беду?» - так рассуждал Мишель Дюбуа, глядя на кучу золота перед онемевшей от увиденного Марфуткой.
В эту минуту с грохотом упала дверь, сорванная с петель, и в горницу ворвались Спиридон с двумя стражниками. Приказчик в ошеломлении на мгновение застыл, увидев на столе груду золота, рассыпанную перед стоящими в одном исподнем лекарем и дворовой девкой Марфой, и тут же распорядился:
- Взять сего аспида! Бросить в подклеть!
Ничего не понимающий, обескураженный случившимся, Мишель Дюбуа, которого тут же скрутили и потащили, растерял все русские слова, и повторял только:
- Pourquoi? Warum?
И лишь у двери он крикнул Марфутке:
– Моя дело, бумага - cacher! – дабы она спрятала бесценные записи.
Бедная простушка глядела вслед любимому вся в слезах. А Спиридон жадно зачерпнул пригоршню золотых монет и спрятал у себя за пазухой. Затем, растерянно оглядевшись вокруг, по-видимому, что-то ища, и не найдя, схватил лежавшую на лавке кофту Марфы и сгреб в нее остальное золото. Довольный нежданным уловом он поспешил к боярину.
- Вот, Сила Фомич, что я тебе толковал: лекарь твой – колдун! Богачество сие лежало у его на столе. А сколь припрятано, кто ведает?
- Спирька, чего шепчешь? Откуда злато сие? Давай его сюда!
- Да что я толкую - аспид, душегуб сатанинский лекарь сей. У него, видать, злата немерено спрятано.
- Пытать ирода, да с пристрастием! А как секрет свой расскажет - извести антихриста! – вскричал Сила Фомич, наконец, разобравшись. – А ты, Спирька, покуда тащил злато сие, толика малая к тебе не прилипла ли?
- Окстись, Сила Фомич, кормилец… Да я…
- А ну, поди-ка сюда, ядрена вошь!
Когда обнаружились монеты, боярин расхохотался:
- Так и знал! Да не пужайся, Спирька, я тоже не устоял бы. А за то, что изобличил лукавца, хвалю! Ну и нос у тебя! Иди, еще поразнюхай злата в избе сего чернокнижника окаянного. А после попытай его с пристрастием, должон указать куда спрятал. Ишь, в обмане по вся дни меня держал!
- Все справлю, Сила Фомич… Есть у меня еще задумка: пощекотать девку Марфу надо бы, что в заговоре с антихристом, видать.
- Откель взял?
- Так она же рядом с им в одном исподнем тогда стояла.
- Чего и ее не повязал, коли паскудница стояла возле оборотня, да в срамном виде? Мало девке нашенских мужиков… Да за то, что себя не блюла, а блудом с колдуном занималась, и сама, должно, ведьмой стала, ее… Коль на дознании не обскажут, как золотишко чародей добывает, да где прячет, - обоих на плаху!
…А Марфутка, когда увели Мишеля, все стояла, словно приросла к полу, растерявшаяся, подавленная произошедшим. Наконец, опомнившись, она надела юбку и уже направилась к выходу, как вдруг остановилась, вспомнив слова любимого. Тот явно просил ее что-то сделать. Но, что?.. Девушка силилась понять, но не могла. Мишель два раза повторил незнакомое «каше», но что оно означает? Упомянул свое дело, так и сказал: «Каше моя дело»…
И тут вспомнилось, как любимый сегодня радовался и поведал ей, что добыл то, что искал, и это принесет им счастье. Он так его и назвал: «Этот мое дело».
«Так пусть же дело моего Миши не достанется гадкому Спирьке! Я его спрячу, пока родной не вернется!» - решила Марфа. - Но каково оно, сие дело? Неужто листы, на которых водил пером и царапал какие-то знаки?» - догадалась девушка. И схватив свиток со стола, она, спрятав бумагу на груди, выскочила вон.
Марфа бежала по безлюдной деревне, жители которой уже почивали в своих избах, и без конца думала: что бы значило это «каше»? Внезапно, когда уже была у цели, ее осенило. «Каше» означает – изничтожить! Точно. Миша тогда сказал: «Мой дело, бумага – каше!» Так и не научился правильно говорить... Конечно, же, он вернется и все опять нацарапает, а «это», как и велел, надо порушить. Но как? Разорвать да кинуть, али закопать? А вдруг подымут, найдут? Нет, надо сжечь, чтобы не досталось ни Спирьке, ни боярину.
…Недовольная мать встретила Марфу словами:
- Чего ночами шастаешь? Зачем пришла?
- Надобность есть.
- Снедать будешь? Не иначе, все застыло уже.
- Идите, мама, спите. Я сама управлюсь, – ответила дочь.
Мать полезла на печь, а Марфа, быстро вынув из печи два глиняных горшка, достала из-за пазухи свиток, положила его в печь и тут же поднесла лучину. Огонь вспыхнул, охватив листы, но, обласкав их, начал затухать, лишь опалив бумагу. Кочерга не помогла и огонь потух. Тогда Марфа, схватив лампаду, плеснула из нее масла в печь и опять запалила. Пламя заплясало, заиграло, заискрилось, пожирая дело Мишеля, превращая его в пепел, а Марфа шевелила кочергой листы, помогая огню поскорее справиться с работой.
Когда последние искры гасли на кучке золы, раздался грохот в сенях, дверь распахнулась, и в избу ворвались боярский прихвостень с помощниками…
…Бедных Мишеля Дюбуа и Марфутку хлестали плетьми по раздельности, но мало чего добились. Спирька докладывал боярину:
- Сей аспид, чернокнижник, твердит, мол, золото не его, а какой-то рожи. Блаженным прикидывается, не иначе. А девка все талдычит: дескать, золото сыпалось из евонной трубы.
- Так проверь трубу сию! – вскричал боярин.
- Проверял. Ни хрена из нее, окромя пыли, не сыплется. Брешет, блудница.
- На дыбу воров сих, не таких обламывали! Да не переусердствуй – допреж пускай сознаются!
Едва увидев орудия пытки, и представив себе муки, которые из-за него сейчас примет Марфутка, Мишель заявил, что согласен передать открытый им секрет получения золота в обмен на свободу.
- Конечно, сладенький ты наш, а как иначе? – заверил несчастного расплывшийся в улыбке Спиридон. – Боярин так и наказал – пущай потом идут на все сто четыре стороны!
Но удача, похоже, совсем оставила бедного алхимика. Под недреманным оком Спиридона и его соглядатаев, из уже опробованного состава неизменно получался искрящийся золотистый порошок. Да только, увы, это было не золото!.. Тогда, в моменты своего, казалось, звездного часа, ошалевший от счастья Мишель Дюбуа не удосужился проверить вожделенные крошки, и даже вообразить себе не мог, что остался столь же далек от цели, как и годы тому назад…
Налитый гневом, Сила Фомич повелел:
- На плаху вора-чародея с ведьмой его! Да черни согнать поболее, дабы холоп видел и знал, что бывает с теми, кто супротив боярина своего злое умышляет!
…Людно было на пустыре возле погоста, где готовилась казнь преступников. Стоящая поодаль от виселицы толпа с любопытством и страхом ожидала свершения барской воли. Многие шепотом переговаривались, делясь своими познаниями в грехах приговоренных, но говор смолк, когда наконец-то вывели эту пару, «одетую» в мешки с дырками для голов казнимых.
Словно по команде люди принялись креститься и шептать молитвы. На идущих на казнь одни смотрели с жалостью и повторяли: «Прими, Господи, души сии заблудшие и помилуй!», другие со страхом твердили: «Что деется… Сгинь нечистый! Боже, избавь от соблазна бесовского!» и плевали вслед обреченным, которые брели, глядя себе под ноги.
Мишель Дюбуа шел, погруженный в тяжкие думы. Его не пугала смерть, быть может, это избавление от всех страданий, но жгли боль и досада - не оттого, что обречен, а от абсурда: философский камень, эликсир бессмертия и процветания, на поиски которого положена жизнь, ускользнул из рук, и словно в отместку за преследование упорным алхимиком, привел его к плахе, а не к почету и славе. Но, с другой стороны, великое открытие, могущее избавить мир от болезней и нищеты, и не должно было попасть в грязные лапы жадных до богатства ничтожеств. «Небу виднее, как решить мою судьбу на таком повороте!» - решил алхимик, и ему стало немного легче. Но сердце Мишеля продолжало обливаться кровью из-за вины перед идущей рядом на плаху, ни в чем не повинной, чистой и прекрасной девушкой по имени Марфа...
А она проделала свой последний путь с единой мыслью, что предстанет перед Господом так и невенчанной, а, значит, там ее ждет разлука с любимым…
Уже стоя с петлей на шее, Мишель Дюбуа отважился взглянуть на свою спутницу:
- Я люблю тебя! – прошептала она.
Обезображенное пытками лицо алхимика осветилось счастливой улыбкой.
Палач приготовился выбить чурбак из-под ног боярского лекаря, когда раздался даже не вопль, а истошный визг яростно расталкивающего толпу тиуна Спиридона:
- Расправу отменить! Удавку снять! Да половчее! Боярин костью подавился, живота лишается!
С алхимика тут же была содрана петля, а услужливый палач осведомился:
- А с девкой-то, что творить указано?
- Вздерни лиходельницу, и аминь! – на ходу бросил Спирька, подталкивая в спину лекаря.
- Jamais! Никогда! Моя не будет помогать боярину, милуй Марфа скорее, vite! – крикнул остановившийся Мишель Дюбуа.
Торопясь спасти хозяина, боярский холуй отменил и казнь девушки.
- Иди рядом меня, Марфутка! – распорядился Мишель, уловивший смену своего положения.
Переминающаяся с ноги на ногу вокруг места казни, раскрывшая рты от удивления толпа в нерешительности глядела на уходивших – разойтись или ждать продолжения зрелища, на которое была согнана? Кто-то пустил слух, что видел, как колдун, когда ему надевали удавку, слал проклятия. Вот и результат – боярин помирает… И в страхе многие стали истово креститься и молить бога пронести мимо кару, насланную сподручником сатаны, уберечь их от козней лукавого.
Лишь только алхимик с подругой, в сопровождении Спирьки и стражника очутились под сводами боярского дома, Мишель Дюбуа опять остановился и потребовал снять с них мешки и дать одежду - иначе он не сумеет помочь боярину.
Из-за двери слышалась какая-то смесь рыка, хрипов и воя. Спиридон, не ожидавший ничего подобного от строптивого лекаря, растерянно огляделся вокруг, не понимая, во что бы того одеть. Поход за нужными вещами занял бы много драгоценного времени, а под мешком антихрист - в чем мать родила. Быстро найдя выход, приказчик рявкнул стражнику:
- А ну, сымай одежку!
- Ты что? - запротестовал служивый. – Да я…
- Нишкни, гузно носатое! С боярином что случится, кину псам! – заверещал боярский приспешник, принимаясь срывать с того одежду.
Понимая, что у грозящего слова не разойдутся с делом, подневольный стражник под понукания стал раздеваться.
Спирька, содрав с Мишеля мешок, подал ему чужую одежду, которую тот отстранил:
- Моя pourpoint! Моя shausses!
- Я те покажу сей момент твои… тьфу! А ну, дай-ка пистоль! – повернулся озверевший Спирька к стоявшему в исподнем стражнику.
Понимая, что дело принимает крутой оборот, и от этого боярского шакала можно ожидать всего, алхимик начал одеваться.
Едва он успел натянуть штаны и кафтан, как тотчас был втолкнут в боярскую опочивальню. Однако Мишель вошел туда не один, а потянул за собой и Марфутку, вцепившись в ее мешок.
На огромном сундуке с глазами навыкате сидел, согнувшись, посиневший и отчаянно хрипевший боярин Сила Фомич. Только Мишель попытался засунуть ему в рот пальцы, как Марфутка крикнула:
- Спирька, трубу надобно лекарю немедля! Без оной у него ничего не выйдет!
Сообразив, что это затеяно его Марфуткой неспроста, Мишель подтвердил:
- Oui, oui! Труба неси, споро!
Спирька с отчаянным стоном выскочил за дверь, думая послать за нею. Но, вспомнив, что труба спрятана у него дома, решил сбегать сам. Удаляясь, он строго-настрого приказал стражнику:
- Следи, чтобы парочка не ускользнула! Уж я тебя…
Едва закрылась дверь, Марфутка тихо сказала Мишелю:
- Миша, брось возиться с ним и сыми с меня мешок!
- Но… pas de robe, pas de jupe! Голый… без юбка?
- Стяни мешок скорее! Я ему покажу мою «жюпь»!
- Карош… - удивляясь ее требованию, ответил Мишель, однако повиновался, прервав спасение страдальца.
Едва он стянул с Марфутки мешок, как боярин, сладострастный развратник, увидав перед собой совершенно нагое, прекрасное девичье тело, на миг позабыл о своих муках и, широко раскрыв глаза, уставился на нее. Из его горла даже послышалось нечто вроде:
- О-го-го!
В тот же момент Марфа, схватив посох боярина, с размаху оглоушила того по темени и тут же натянула мешок на осевшего без чувств хозяина.
- Вяжи руки кушаком! – шепотом приказала она изумленному и ничего не понимающему Мишелю. – Да покрепче стяни! – продолжала она командовать, быстро надевая лежащий тут же роскошный халат Силы Фомича.
В чужом одеянии Марфутка утонула, но девушку это не смутило. Затейница побега тихо повернула ключ в замке, спрятала его под ковер и, распахнув окно, поманила Мишеля прыгнуть. Вслед за ним, подобрав полы халата, сиганула и сама.
Беглецы спрыгнули удачно. После этого Мишель подсадил подругу к себе на плечи, и она закрыла окно.
- Пусть решат, что мы сквозь землю провалились! – довольная, сказала Марфутка. – С дверью еще повозятся, да с боярином, а мы - айда к реке!
За углом боярских хором располагался конный двор, куда они теперь и устремились. На счастье никого по пути не повстречали – почти вся челядь, да и стража, еще толпились на пустыре у погоста в ожидании возможного продолжения зрелища и в обсуждении случившегося.
У конюшни отрок-конюх возился, подметая землю. Подошедшая пара вызвала у паренька растерянность. Перед ним стояли стражник (ведь Мишель был в одежде служивого), а рядом закутанная в богато расшитую непонятную хламиду дворовая девка Марфа, которую, кажется, должны были вздернуть на плахе, за то, что спуталась с немцем.
- Чего надобно? – спросил отрок, с опаской поглядывая на стражника, в котором, приглядевшись, признал боярского антихриста-лекаря.
«Ой, да он ведь оборотень! – похолодело внутри конюха. – Такой обернется кем угодно: хоть немцем, хоть лекарем, наверно, и собакой может, а теперь стал стражником. Да и морок напустить ему ничего не стоит!» И бедный парнишка осенил себя крестом, оглядываясь по сторонам, а то одному боязно.
А Марфа будто подслушала его мысли и приказала:
- Скидай, Митька, портки! Да споро!
- Ты чего, белены объелась? Одного мужика мало?
- Дурак! Коли не хочешь получить трясучку, сымай, сопля, порты да рубаху, а не то я тебя сейчас… каше!
Это «каше» напугало особенно, так как колдун отчего-то засмеялся, явно обрадовавшись, и два раза повторил:
- Cacher, cacher! – и еще добавил что-то на своей тарабарщине.
Митяй трясущимися руками снял рубаху и портки и, как мог, прикрыл срам руками. А эта девка, бесстыдно заголившись, тут же натянула одежку на себя и потребовала:
- Выводи двух коней, да побыстрей!
- Конь один только оседланный… - начал Митяй, пытаясь оттянуть время - авось кто-то подойдет на выручку.
Уж больно было жаль одежды, хотя Марфа и кинула ему явно барский халат. Да на кой он на конюшне? Спирьке отдать надобно будет, а то беды не оберешься.
- Выводи одного! Живо! – грозно, словно не лекарь колдун, а она сама, скомандовала Марфа.
Мишель, к удивлению Митяя, лихо взобрался на коня и подхватил Марфу, вцепившуюся в гриву.
- А ну, подай-ка ту лопату! – вдруг приказала конюху девушка, а получив ее, воскликнула: - А теперь, прощевай!
Марфутка так ударила жеребца ногами, что тот чуть ли не галопом понесся со двора.
…Направляемые Марфой, они проехали сравнительно недолго, а затем спешились и, бросив коня на произвол судьбы, направились к обрыву, внизу которого спокойно текла довольно широкая река.
- Умеешь плавать? – спросила Марфа.
- Да-да, но не всегда карош… - ответил он.
Теперь Мишелю стало ясно, зачем Марфа взяла лопату. С помощью заступа они спустились с невысокого, но довольно крутого обрыва. Очутившись у воды, Мишель понял, что после перенесенных в подвале боярского дома истязаний и всех последующих треволнений, переплыть реку ему не под силу… Да и Марфутка усомнилась, когда, намочив ноги, ощутила холод, в котором долго не продержишься…
Тут ей вспомнилось, как в детстве с мальчишками сооружали плот, и на нем переправлялись на тот берег, ходили в лес по грибы и ягоды. Но для плота нужна древесина...
К счастью, искать долго не пришлось: неподалеку у кромки воды из земли торчало толстенное бревно.
- Миша, подсоби! – крикнула Марфутка.
Исцарапав до крови руки о колоду, глубоко засевшую в земле, и натрудив босые ноги, когда налегали на заступ, они все же достигли желаемого. С превеликим трудом скатив в воду, беглецы оседлали свой «плот» верхом. Мишель, взяв в руки лопату, собрался направить бревно вниз по течению.
- Нет, Миша, нельзя плыть мимо деревень боярских, даром повернул колоду! Сразу поймают, и тогда уж плахи не миновать. Схорониться надо!
И тут разочарованный в своих надеждах Мишель признался, что думал – путь их лежит в Москву, дабы у царя Ивана, покровителя иноземных мудрецов, найти защиту от боярина.
- Ох, миленький ты мой… - горько вздохнула Марфутка. – Да супротив царя нашего, батюшки, Сила Фомич, боярин окаянный, - тьфу, тля малая, а по гневливости – так агнец невинный! Вон, донесла молва людская: сварил царь не так давно своего казначея на огне медленном, а от печатника и вовсе куски опричники тихонько отрезали... Недаром народ глаголет: «От милостей царских одна маета – то вознесет, то лишит живота…» Так что брось о Кремле думать, а дорога наша пока лежит в лес сей. В лесах сейчас многие беглые обретаются да спасаются, найдем их и примкнем до поры. А там поглядим… У нас и выбора-то нет… - правь к тому берегу, к лесу!
- Марфа, j'ai peur de la foret! – указывая на лес, и забыв все слова, воспротивился Мишель.
- Чего лопочешь не по-нашему? Уж позабыл, как «лес» сказать?
- Ой, моя боится le loup! Твоя не понимать? Собака de la foret!
- Не возьму в толк, какую собаку боишься? Или боишься леса?
- Нет, злой собака в лес! – и он завыл, как тот хромой волк в памятную страшную ночь…
- Волков боишься? – догадалась Марфутка.
Они как раз подплыли к противоположному берегу.
- Поспешаем, Миша! – заторопила Марфа, соскакивая с бревна. – А человеки, те, что сейчас следов наших рыщут, пострашнее будут. Но, коли бог не захочет - волк не съест! Только бы не достала облава боярская да рука царская… Выживем!