Заслонить собой горы в новой редакции

Заслонить собой горы
Посвящается инструктору по горному туризму Борису Маскилейсону
Пролог
Весь 2017 г. я занималась темой взросления. В этом мне помогал 32-летний сын: он советовал, что почитать, а затем мы обменивались мнениями. Сын хотя и работал в бизнесе, интереса к гуманитарным вопросам, к счастью, не потерял.

Как-то раз Иван сказал: «А что мы всё чужие тексты разбираем, разве у тебя нет примеров из собственной жизни?» — «Отчего же нет. Есть». — я решила рассказать историю о человеке, который в конце 80-х вместо «Жигулей» купил для сына компьютер.

— Я, кажется, знаю, что это за человек, — сказал сын. — Это Борис, инструктор по горному туризму. Он живет в Домбае. А суть твоей истории в том, что Борис предложил жене позвать всех соседских ребятишек, то есть всех черкесских детей, чтобы они вместе с их малолетним сыном осваивали невиданную для тех лет технику. Но я уже не помню, чем все это кончилось.

— Жена, конечно, была против. Она, вообще, была против покупки компьютера, считала, что он не стоит тех денег, какие стоят «Жигули». А тут ещё Борин «закидон» насчет черкесских детей. Лина, так звали Борину жену, считала, что мальчишки не просто сломают компьютер, а «растерзают его на части».

По ее мнению, только ненормальный человек способен пригласить всех имеющихся в поселке детей осваивать их компьютер. Но Боря успокоил жену, сказал, что за порядком в доме будет следить Лешка, их 10-летний сын. «И, по-твоему, он справится?» — только и могла сказать Лина.

Но Лешка, действительно, справился. «Он разрешил приходить всем, но не всем сразу». Как там между собой малые черкесы договаривались, Борис и Лина не знали, но в доме более двух детей видели редко.

Взрослые черкесы были очень довольны поступком Бориса. На тот момент никто из них не мог позволить себе компьютер. О том, как были довольны малые черкесы можно и не спрашивать. Лешка же получил организаторский опыт и авторитет. Ну а Лина перестала считать своего благоверного чокнутым.

— Слушай, мам, а что дальше с тем Борисом было? Давно мы про него не говорили. Я же вырос на его туристских байках и историях. Помнишь, как в детстве все время тебя просил рассказать мне про ваш трехдневный поход в горы?

—Ты тогда замучил меня вопросами: «а правда, что Борис всегда мало ест и при этом много дней может обходиться без еды?»; «а правда, что ночью летом в горах также холодно, как и зимой?» А когда я пыталась рассказать тебе про другие города, в которых успела побывать, ты и слушать не хотел. Потому что там не было «нашего Бори».

— А куда денешься. То были лихие 90-е. Скудные заработки, непрерывный малоквалифицированный труд обрекали нас на безвыездную жизнь в тесном городке; а отсутствие привычного круга общения, компьютера, интернета как таковых делали эту жизнь серой, условия, которые не приносили много счастья. Чтобы не зачахнуть, ты начала скрашивать пресные семейные вечера «горными впечатлениями». Твои приукрашенные рассказы слушал не только я, но и папа.

— Но когда 90-е, наконец, закончились, мой подросший сын увлекся игрой на гитаре, а вскоре стал под гитару и петь. И что же он пел в первую очередь?

— Визбора. К тому времени в магазинах было полным-полно книг для пения под гитару, но я пел именно те песни, которые пел когда-то Борис, по своему усмотрению расширив Визборовский репертуар. Можно сказать, что твой горный отпуск помнили в семье всегда. А ты сама те горы помнишь?

— Ещё бы я не помнила! Моя семья организована по «восточному» типу, прямо как «Боря учил», и больше того — этот тип семьи оказался для меня самым приемлемым. Я помню не только горы, но и инструктора. Ведь сбылось же его «пророчество» — одно время я сильно «болела» горами.

— А что за «пророчество», можно подробнее?

— Где-то с середины 90-х или чуть раньше — с конца зимы 94-го, я заметила, что стала скучать без гор: то ли так подействовали на меня собственные рассказы, то ли так проявлялись Борины «предсказания». Мода на горные разговоры в нашей семье всегда начиналась в одно и тоже время года — с конца февраля и длилась до начала июня.

Меня перестал вдохновлять приход весны; я его почти не замечала: глаза искали среди донских степей горы, а их не было. «Ну когда же мы пойдем в горы?» — всё вопрошала я мужа. — «У нас всегда скучно! Я хочу видеть горы: синие, белые; остроконечные, отлогие; солнечные, блестящие или облачные, мрачные — одним словом, мои горы»!

— Слушай, мам! А расскажи мне домбайскую историю еще раз!

— Если ты ждешь, что там будет тема взросления, то она не достаточно ярко выражена. Так же, как и тема Бориса. Там больше про других туристов, точнее горнолыжников. Слушай, а можно я тебе об этом напишу?

— Конечно. Мне так будет даже удобнее.


Часть первая. Возле гор
Комната, куда меня поселили в «Синих вершинах», оказалась четырехместной. В ней уже жили две туристки из Кировской области — Галина и Дина. Они приехали вместе, т.к. были подругами. С ними приехал молодой и довольно красивый парень Альберт. Женщинам было далеко за тридцать, дома их ждали мужья и дети. Альберту до тридцати было ещё далеко, он не так давно вернулся из армии и не успел обзавестись семьей. Мне в ту пору исполнилось 27 лет; своего 5-летнего сына я воспитывала одна.

Едва успев познакомиться, я поняла, что мне не следует много говорить. Мой южный говор, что ни слово, выделялся на фоне северного наречия моих соседей, — это меня смущало. Но я смутилась ещё больше, когда увидела, что мои северяне не разлей вода, — Альберт то и дело наведывался к нам в комнату из мужского номера. Я решила поменьше обращать на себя внимание, тем более, что условия для этого у меня были.

В моем распоряжении оказалось два свободных места, одно под другим (т. е. кровать была одна, но двухуровневая). Я выбрала верхнее. Так мне было легче переносить присутствие в комнате «инакоговорящих» людей, среди которых находился молодой мужчина.

Соседям моя «обособленность» была только на руку: они могли допоздна разговаривать и пить чай. И хотя я смотрела на происходящее в некотором смысле свысока, на душе у меня кошки скребли. «Угораздило же меня поселиться в номере, где собирается уже сложившаяся компания, — ругала я себя. — Для их троицы я все равно что третий лишний для брачной пары. Хотя, на мой взгляд, третий лишний здесь Альберт. Зачем молодому парню водиться с дамами? Если бы не он, я бы сейчас спокойно беседовала с женщинами». С моего места открывался «панорамный» вид на комнату; я стала рассматривать соседок.

«А с ними всё не так просто. С Галей я вряд ли б сдружилась. Она слишком «острая»: острый взгляд, «острые» прядки волос, — когда она резко поворачивает голову, волосы от стрижки каре разлетаются острыми прядями. Даже майка у Гали «острого» цвета.

Таких ослепительно белых маек я ни у кого в «Синих вершинах» больше не видела. Я понимаю, что для Гали с ее осветленными волосами и светлыми глазами ярко-белый цвет майки «жизненно необходим», тем более, что она собирается загорать, становиться ещё более «однотонной». Просто я не люблю слишком белый цвет, он вызывает у меня тревогу.

Совсем по-другому смотрелась Дина с ее сиреневой футболкой. И цвет, и Дина располагали к приятному знакомству. Сама я ходила в оранжевой тенниске. Разумеется, мы ходили не в одних только майках. Но ни кеды, ни трико (брюки) не давали о нас того представления, что давали спортивные майки. Особенно это касалось Альберта.

Если бы не черная боксерка, которая по сравнению с шуршащими графитового цвета брюками, слова доброго не стоила, Альберт вряд ли бы имел столь поэтичный вид. Майка полностью открывала его скульптурные плечи и шею, позволяла судить о торсе в целом. Глядя на Альберта, можно было подумать, что он гимнаст. Только гимнасты могли похвастать столь совершенной фигурой.

Но никаким гимнастом Альберт не был. Он три года служил матросом на Балтийском флоте. В этом году исполнялось два года, как Альберт стал ходить по суше, а не по морю. Но в силу морской привычки он до сих пор называл кухню «камбузом», а комнату, где живут туристы, «кубриком».

Хорошо, что нашлась «привычка», которая худо-бедно объясняла, почему Альберт «все то время, что не спит», сидит в нашем номере. За три года корабельной службы привык шляться по чужим каютам. Занятие невинное, но люди ведь всякое могут подумать.

На второй день ребятам стало меня жаль. Они понимали, что я нарочно забралась на «второй этаж», чтобы не мозолить им глаза. «Ирин! Может, спустишься со своих «высот», точнее, «вершин?» — Альберт потому и любил поговорить, что был остер на язык.

На «первый этаж» я переселяться не стала. Мне хватило того, что ребята проявили дружелюбие. «Второй этаж» давал мне больше свободы: я могла отдыхать, не дожидаясь, когда в «кубрике» стихнут разговоры. Не говорить же мне ребятам, что от их разговоров меня в сон клонит.

А чего они хотели? О себе говорят неохотно. Из вчерашней «вступительной» беседы я поняла, что все они работают в одном проектном институте. Год назад я тоже работала в подобном заведении, но ребята про мой «Промстройпроект» спрашивать ничего не стали. Да оно и понятно почему.

Кому как не мне знать, что Альберт из-за своей долгой военной службы и «юного» возраста ещё не может иметь диплом о высшем образовании. Это значит, что должность у него незавидная, вроде старшего техника. Его почти сорокалетние попутчицы наверняка уже руководят группами. Конечно, мне интересно, кому из них подчиняется Альберт: «острой» Гале или «мягкой» Дине, но спрашивать об этом я постеснялась.

Единственной «разрешенной» темой для разговоров у моих северян был спорт. Их послушать, — так они и в волейбол хорошо играют и на лыжах как надо ходят. Ребята и в Домбай приехали, чтобы на горных лыжах покататься. Но спортивная тема быстро себя исчерпала. А для меня она и не начиналась. К волейболу я всегда была равнодушна, а о горных лыжах только и знала, что их прокат стоит больших денег.

Поэтому я со спокойной душой осталась лежать у себя «на этаже», осталась и вскоре сильно об этом пожалела. Разговор у моих соседей на этот раз получился увлекательным. Северяне нашли для обсуждения ещё один «подходящий» и при этом интересный объект. Они переключились на нашего инструктора по туризму Бориса Майкельсона.

— Ну и как вам этот скалолаз? — первым завёлся Альберт. Он хотел узнать, что думают его спутницы о Борисе.

— Ты имеешь в виду его внешность или карьеру? — отозвалась Дина.

— И внешность, и карьеру. 

— Лицом он смахивает на Иннокентия Смоктуновского  — такой же серенький, неяркий, с растрепанными волосами.

— Зато внутри у него огонь, ты это хотела сказать? — Альберт чаще обращался к Дине, она, в отличие от замкнутой Галины, выглядела общительней, радушней.

— Огонь или нет, я не знаю. Но вижу, человек сам себя сделал: не побоялся переехать с Урала на Кавказ, чтобы заняться любимым делом! Борис оставил на родине только что полученный диплом инженера.

Упоминание об «отвергнутом» дипломе инженера вывело Альберта из себя:
— И что же он такого умного сделал, когда себя «делал», кроме того, что уехал с Урала и приехал на Кавказ?  По-моему, он просто рехнулся! Ради каких-то гор, — заметьте, не ради человека, женщины или заработка, а ради каких-то гор, — оставить привычную среду обитания и переехать в Домбай. И как ему было не жаль свой станкостроительный завод, а с ним и свой новенький диплом инженера? 

— Да не было у него никакого завода, чем ты слушал? — продолжала спорить Дина. — После защиты диплома Борис первым делом хотел отдохнуть. Для этого он приехал в Домбай и сразу влюбился в горы. А после того, как он влюбился в горы, все в его жизни стало любимым: семья, работа, соседи-черкесы и книги, которые он про них пишет. Плюс музыка. Тебе этого мало? Таких, как Борис, я в своей жизни никогда не видела! По крайней мере, в нашем городе людей, подобных ему, нет. Галь, скажи ему!

— Да, Борис сам себя сделал счастливым. Это в стране, где чуть ли не каждый третий мужик делает себя несчастным, а потом всю жизнь винит в своей непутевости семью, работу, школу, …

— … музыку, соседей и книги, которые он никогда не читал и читать не будет, — не дал ей договорить Альберт.

Борис ежедневно уделял нам, своим туристам, время. Он мог сводить нас в небольшой поход либо провести встречу на территории лагеря, где он всегда что-то рассказывал или пел под гитару. Такие встречи-посиделки мы называли «планёрками». Сегодня Борис поведал нам о своем отношении к горцам. Его «лекция» Альберту не понравилась. Я поняла это по тем фразам, которые услышала, когда заходила в номер.

— Ты гляди, этот ваш дизель-моторист ещё и книжки про местные племена пишет. То же мне краевед нашелся! И что же он там пишет? Какие все черкесы правильные, а нам, русским, только и остается, что брать с них пример? Представляю: заявляется наша Динка в свой … НИИпроект в парандже!» — Альберт по своему обыкновению цеплялся к Дине. Увидев, что я вошла в комнату, он переключился на меня.

— Ирин, привет! Мы тут дискутируем. «Национальный вопрос в жизни и творчестве инструктора по туризму Б. Майкельсона» обсуждаем. Присоединяйся!

Конечно, я ждала, когда северяне примут меня в свою компанию, но их вчерашняя перепалка показала, что к жарким спорам я пока не готова. Разве я могу повысить голос на незнакомого парня? Поэтому я без всякого энтузиазма спросила:
— От меня что-то надо?

— Ты бы согласилась всю жизнь ходить в черной парандже? 

— В черной? Нет, не согласилась бы. А вот в розовой или желтенькой, и если от случая к случаю, то почему бы не походить.

— Значит, ты тоже поддерживаешь все эти жуткие туземские обычаи? Тогда тебе придется отложить бадминтон в сторону и навсегда забыть о бассейне.

— В какой-то мере поддерживаю, — последнюю реплику Альберта я пропустила мимо ушей. — А что? Черкесы, в отличие от русских, всегда тепло относятся к невесткам. Стоит молодице переступить порог мужниного дома, как все золовки, тетки-бабки и сама свекровь берут ее под свою опеку. Отношения с новыми родственниками складываются заведомо хорошими. Живи, работай, да деток рожай!

— Так это если жених против воли родителей не пойдет, женится, на ком скажут!

— А зачем ему харчами перебирать? Они все на одно лицо, — подала голос Галя.

— А как насчет полигамии? — Альберт решил припереть меня к стене.

— Полигамии у них сейчас нет, — Борис говорил, да ты, видно, не слушал. Современным черкесам не по карману иметь две или три жены. Если бы не это обстоятельство, они бы с радостью ввели бы у себя многоженство. Так им легче следить, чтобы все черкесские девушки были замужем, т. е. имели возможность любить, иметь детей. Чтобы среди черкешенок не было проституции и абортов. Ещё полигамия благотворно влияет на здоровье будущей матери и ее ребенка: муж не беспокоит беременную женщину, идет к следующей по счету жене.

— Ирин, тебя послушать, так черкесы вторую жену приводят не за красивые глаза, а «по долгу службы», — в случае беременности первой, а третью, — в случае беременности первых двух.

 — Если тебя это так сильно волнует, спроси нашего инструктора.

— Если верить нашему инструктору, то черкесы обзаводились двумя-тремя женами из альтруистических побуждений. Они так сильно радели о демографической ситуации в стране, что шли на всё, чтобы повысить рождаемость в своей республике, — Альберт явно ломал дурака. Я же изо всех сил старалась оставаться серьезной:

— Черкесы, прежде всего, радели о своей семье. А для этого важно, чтобы беременная женщина и ее плод пребывали в покое. Раньше, при полигамии у черкесов были абсолютно здоровые дети.

— Да они и сейчас на здоровье не жалуются, скачут возле вас, русских девок, как горные козлы: сколько у них неизрасходованной силы! — парировал Альберт.

— Ещё не известно, как вы за спинами своих жен скачете, когда они этого не видят!

И хотя мой довод победил, оппонент продолжал спорить дальше.
— А почему ваши хваленные черкешенки грубят направо и налево?

— Да зачем ты им сдался, если им «налево» нельзя?! Связи на стороне у них под строжайшим запретом! Вот они и грубят «с горя».

Альберт успокоился. Я забралась к себе на кровать. В Домбае иногда хочется дать покой натруженным рукам и ногам, полежать средь бела дня в тишине.

— Слушайте, девчонки! — спохватился Альберт. — Я, кажется, понял, почему Борис так носится с черкесами! Это все из-за гор. Помните, мы говорили, что из-за гор он оставил родной край и переехал на Кавказ. Так вот: Борис любит горы. Черкесы, надо полагать, не меньше его любят горы. Значит, все они любят горы. Поэтому они и друг друга будут любить. Вот почему Борис для них свой и, почему он пишет о них книги.

— Осталось понять, почему он любит жену, музыку и работу, — сказала Дина.

В этот день разговор у моих соседей не клеился. Да оно и понятно: о чем можно говорить после посещения кладбища погибших альпинистов?

Кладбище само по себе место не веселое, а то, куда нас водил Борис, было грустным вдвойне. Куда не глянешь, кругом похоронены молодые и здоровые люди. Ну, это ещё куда ни шло — мы знали, куда шли. Но то, что среди погибших альпинистов будет добрая половина женщины, — такого никто не ожидал. Бедняжки! Видно, не рассчитали свои силы. Но наш инструктор думал иначе.

 — Вы думаете, они погибли, потому что были слабыми женщинами? Ничего подобного! Они были покрепче многих мужчин не-альпинистов. Все эти женщины погибли только потому, что были женщинами.

Вот посмотрите на эту могилу: ее обладательница слишком долго собиралась, хотя ей дважды сказали «скорее выходи из палатки!» Но женщина не вняла разумному совету товарищей, и вот теперь почивает на кладбище погибших альпинистов.

А эта — Борис показал на могилу, где покоилась другая красавица, — визжала, как только в палатку заглядывал мужчина. Она, видите ли, переодевалась. А он пришел ей сказать, как и в первом случае: «скорее выходи — здесь опасно оставаться!»

Палатку устанавливали ночью, в метель, поэтому не видели, что разбили ее на снежном «козырьке». А поутру, когда альпинисты вышли из ночного убежища, то сильно удивились, что они до сих пор ещё живы. Снежный «козырек» мог в любой момент отвалиться и улететь в пропасть. Так и вышло. Палатка сорвалась в пропасть вместе с визжащей девушкой. Тот парень, что заглядывал в палатку, успел отойти в безопасное место.

Примерно та же участь постигла и вот эту альпинистку, и вон ту, и следующую.

— Но, Боря! Разве здесь похоронены одни женщины? — сказала я инструктору. — Мужчин на кладбище покоится не меньше. А тебя послушать, так только одни бабы дуры.
— Верно, мужчин здесь поболее, чем женщин. Но вы учтите, что мужчин в горах также гораздо больше, чем представительниц слабого пола. Но из сильной половины человечества редко кто погибает по дурости, если не считать дуростью само восхождение в горы, т.е. альпинизм.

А так, много альпинистов гибнет при сходе лавин. Или от того, что не удержались на скале и сорвались вниз. Или бросились спасать упавших в пропасть товарищей, либо попытались поднять погибших. Сейчас к этому вопросу стали подходить взвешенно: если есть опасность погибнуть живым, то раненых и мертвых не подбирают. Трупы могут лежать годами, пока их не растерзает стихия. Да мало ли отчего можно погибнуть в горах! От голода и холода, например.

Но я вот что вам скажу: лучше уж умереть в горах, чем у себя дома «от водки или простуд»! И это притом, что здесь «нет алых роз и траурных лент, и не похож на монумент, тот камень, что покой тебе подарил», — Борис указал рукой на крест со стихами Высоцкого, затем добавил, что знакомство с Домбаем всегда начинает с посещения этого места. «Чтобы туристки лучше слушались. Иначе вам женщинам ладу не дашь».

Итак, разговор между моими соседками шел вяло: не выставлять же им на показ тему сегодняшнего похода «все бабы — дуры!» Они тихонько беседовали, вспоминали Бориса в разные дни нашего знакомства. Альберт, против обыкновения, молчал и смотрел в окно. Из его номера тоже были видны горы, но он предпочитал смотреть на «наши».

— Теперь понимаю, почему Борис приветствует «восточную» модель семьи, — это когда домом руководит мужчина. Так лучше для всех, — в экстремальных условиях, т.е. в горах, мужчина сильнее и разумнее женщины, — сказала Дина.

— Откуда нам знать, что Борис приветствует, а что нет? — ответила ей Галя.

— Вспомни, как он обрадовался в день знакомства, когда Наташа, Колина жена… 

— Что ещё за Коля?

— Тренер по самбо из Казани, светленький такой; не считая Альберта, он самый накачанный здесь. Так вот, когда до Наташи дошла очередь говорить, кто она по профессии, она сказала — «просто жена» и склонила головку на Колино плечо, чтобы было видно, чья именно она жена.

Борис так обрадовался (хотя и не мог объяснить, что здесь хорошего), что то и дело восклицал: «Вот это женщина! Вот умница! Посмотрите — жена! Просто жена!» И лишь потом он стал нахваливать Наташу за то, что родила Коле двоих детей.

— И к чему нам эти примеры? Для полного счастья нам не хватает выучить имена всех уборщиц на этаже. Наталья с ее маленькими детьми, — конечно, домохозяйка. Она вынуждена боготворить своего Колю, ей некуда деваться. А мы целый день на работе, нам бывает не до этого, — сказала Галя. Дина не знала, что ответить подруге, и без того вялый разговор сошел на нет.

— Девчонки! Вот что я вам хочу сказать: все бабы — дуры! — выпалил Альберт.

— Да тише ты! — зашумели женщины, — может, ты из своего номера посмотришь на горы? — но Альберту хотелось высказаться, его было уже не остановить.

— Девчонки! Вот что я вам скажу: все бабы — дуры!

— Мы это сегодня уже слышали, — в один голос пропели подруги, но Альберт сиял так, будто открыл истину. Впрочем, оно почти так и было.

— «Восточная» модель семьи, про которую говорил Борис — да, она лучше всего подходит для старомодной, кавказской семьи. Но если ее начнут применять современные работающие женщины, тогда про них никто никогда не скажет, что они «дуры»! Хотите знать, почему?

Потому что, если перенести почтительное отношение к мужчине, которому так обрадовался наш Борис на своего начальника, то у вас, женщин, никогда не будет неприятностей на работе. И при этом вам не надо будет строить шефу глазки, лезть из шкуры или, чего доброго, лезть к нему в постель. А вот «уважительного отношения» среди эмансипированных сотрудниц ему может не хватать.

А тут вы, Галька и Динка приезжаете из Домбая, хотя и без паранджи, но с таким непомерным уважением к своему шефу, с такой крепкой верой в его совершенство, что ему ничего не остается, как считать вас своими друзьями, даже берегинями. Это все равно, если бы у него стало на две сестры или матери больше. Ну, каково?

В свою очередь, он, родимый, в долгу перед вами не останется, накинет десятку-другую к окладу или премию …, — Альберт не договорил, женщины отправили-таки молодого мыслителя смотреть на «свои» горы.

— Интересно, а у Бориса «восточная» модель семьи? — Галя обращалась ко мне, т.к. я посещала все Борисовы «планёрки».

— Скорее всего, да. Ведь он так любит Кавказ.

— А дома, небось, деспот и тиран?

— Не думаю. Вчера он, например, сказал, что у него молодая и красивая жена.

— А дети у него есть? — продолжала спрашивать Галя.

— Сын Лёшка, десяти лет, — отвечала я.

— Его он, конечно, тоже любит?

— Я бы сказала больше — обожает, — сказала я. Галя бросила на меня такой острый взгляд, что мне стало не по себе.

В часы досуга на моих друзей иногда находила задумчивость. Альберт, если это был день, мог подолгу смотреть на «наши» горы. Вид, открывавшийся из окна был довольно строгим, если не сказать суровым; но Альберту нравилось сочетание ярко-белого и серо-синих хмурых цветов с четко прорисованными на переднем плане кавказскими елями.

Если же свободная минута выпадала вечером, и окна были зашторены, и наш номер становился похожим на комнату в студенческом общежитии, — те же потертые паркетные полы и зеленые байковые одеяла, хотя Альберту он напоминал милый его сердцу «кубрик», — в такие минуты Альберт также мог о чем-то думать и молчать. Поэтому бурные споры проходили у нас далеко не каждый день.

Как-то раз в минуту дневного «затишья» Альберт сказал:

— Девчонки! А что мы все за Бориса, да за Бориса? Пора бы сменить тему разговора, — горы, видно, напомнили Альберту об инструкторе, которому он всё ещё не «простил» вольное обращение с дипломом инженера.

— А правда, что мы всё за Бориса говорим? — вслед за Альбертом сказала Галя.

— Ну не про себя же нам рассказывать, — отозвалась Дина. — Оно то и неплохо б было, да обстановка не располагает.

— А мы сюда не философствовать приехали, а отдыхать, — возразила Галя.
— Это как посмотреть, — усмехнулась Дина.

 Разговор между подругами замолк, не успев начаться. Впрочем, они всегда мало говорили. Если бы не Альберт, который считался душой компании, то женщины могли весь тихий час просидеть молча. Мне ещё не приходилось видеть таких замкнутых подруг. Замкнуты они были по-разному.

Дина легко отзывалась на реплики Альберта и вгорячах могла выцарапать ему глаза, но стоило Альберту успокоиться, она тотчас уходила в себя. А Галя — та всегда была погружена в себя, а если и «выходила на поверхность», то выглядела неспокойной, тревожной, уж точно недоброй. Реплики-вопросы Альберта её мало волновали.

Я не любила, когда женщины «вот так» молчали: в такие минуты я чувствовала себя в комнате лишней. Мне больше нравились споры-разговоры. Тогда хотя бы одна из подруг, Дина становилась общительной, игривой. Но наши словесные баталии имели и обратную сторону медали: они делали Альберта слишком «опасным» собеседником.
 
Молодой, интеллигентный, яркий во время споров он становился неотразимым. Я боялась, что в пылу дискуссий может родиться не только истина, но и любовь. Курортные романы в мои планы не входили. Поэтому я старалась «без надобности» на Альберта не глазеть. «Хватит с него двух подруг-северянок. Я так до сих пор и не знаю, кем он им «приходится»». В общем, «унылый» Альберт в некотором плане был для меня лучше веселого.

Но я ошибалась. Альберт мог быть для меня «опасным» в любом настроении. Я это поняла, когда пробегала по коридору нашего этажа мимо холла, где в это время скучал мой оппонент. Альберт стоял лицом к окну и смотрел на горы. «Судя по обстановке, он сейчас серьезный». Альберт, и правда, был серьезным, но это не мешало ему быть эффектным.

Я ничего не имела против красоты Альберта, наоборот, я только радовалась, что природа наделила его лицо яркими красками, а свою фигуру он сам довел до совершенства; мне не давала покоя его черная майка.

И хотя Альберт изредка менял свою черную боксерку на серую, их суть оставалась неизменной: майки слишком натуралистично обнажали его «гимнастические» плечи. Но ни утренняя свежесть, ни вечерняя прохлада не могли заставить Альберта надеть свитер или хотя бы рубашку. Странное дело, но он не мерз. Майка чудесным образом защищала его от температурных перепадов, — мне захотелось задать этому северному Нарциссу трепку.

— Привет! Какие люди и без охраны! А где все? — нарочно громко сказала я.

— Привет! Да мы было собрались позагорать, мы всегда после завтрака ходим загорать, да Гальке срочно понадобилось мыть голову. Дина с ней в «кубрике». А я, пользуясь случаем, смотрю на горы. А ты что здесь делаешь?

— Бежала по коридору, да тормознулась, чтобы взглянуть на твою «чудо-майку».

— Майка как майка. Что в ней «чудесного»?

— Она не была бы такой «чудесной», если бы не была такой открытой. Я слышала, как вчера о тебе, «парне в майке» говорили две черкешенки в столовой. Одна считала, что тебе холодно, но ты наперекор судьбе ходишь по лагерю «голым»; другая уверяла, что майка тебя греет, и ты ходишь «голым» со спокойной душой.

— Скажи им, что я не мерзну, что я привык. Морская служба и спорт меня закалили. К тому же у меня есть и другая причина «ходить голым», и она тесно связана с югом: раз я не мерзну, то почему бы мне не воспользоваться шансом, который дарит мне Кавказ?

Тебе, Иринка, этого не понять, — ты тоже с юга. А в наших широтах лето короткое, как надо не позагораешь. Я смуглый, мне ультрафиолет «полагается». Вот я и стараюсь за лето как можно больше напитать себя солнечными лучами.

«А по-моему, для тебя куда важнее напитать себя не солнечными лучами, а женскими взглядами. Тебе хочется, чтобы все женщины «Синих вершин» не сводили с тебя глаз, а ещё лучше, — сходили по тебе с ума. Вот ты и ходишь целыми днями «голым», — подумала я, а вслух сказала:

— Если бы женщины нашего лагеря имели солнечные глаза, то от их взглядов ты бы загорел сильнее, чем от солнца.

Альберт усмехнулся и отвел глаза в сторону. Я тоже смутилась: мне показалось, что я сейчас сказала лишнее. Поэтому я даже обрадовалась, когда Альберт снова заговорил:

— Иринка, а ты где пропадаешь? Второй день тебя в «кубрике» не видно.

— Та долго рассказывать.

— Я с удовольствием тебя послушаю. Давай присядем: ты садись вот сюда на диван, а я в кресло. Какой дорогой у них диван! Да здесь всё дорогое и красивое!

Я с ним полностью согласилась. Светлая кожаная мебель, декоративно-лиственные цветы в высоких вазонах превращали холл в самое живописные место на этаже. А что до вида из окна, — то он просто великолепен: в «объектив» широкого, на весь холл проема, попадала целая гряда гор с фрагментами поселка; обилие зеленых оттенков в обрамлении бело-голубых вершин настраивало зрителя на лирический лад.

Я успокоилась. Альберт умел поднимать настроение. В конце концов, в его сегодняшней красоте «виновата» не одна майка, но и горы, на фоне которых он красовался. А на горы как-то не принято обижаться. Тем более, что Альберт давно желал послушать «что-то не про Бориса».

— Так где же ты, Иринка, пропадаешь? — напомнил Альберт.

— На репетициях в 402-м номере, — ответила я.

— В артистки, что ли, записалась?

— Вроде того.  Но я не напрашивалась. Девочка-режиссер из 402-го сама взяла меня в спектакль. В воскресенье мы будем выступать в конкурсе на «Лучший отряд лагеря».

— И много вас там, артисток-то будет?

— Да почти все туристки из 402-го номера. Не считая той девочки-режиссера и ещё одной «отбракованной», — это четыре человека, плюс я «пришлая». Всего пять.

Альберт, по своему обыкновению, искал повод повеселиться:
— И за что ж вы ту одну «отбраковали»; сильно страшная и бесталанная?

— Ни то, и ни другое. Она сильно ворчливая. И потом, не то чтобы та женщина была страшной, — у нее нормальная для ее сорока годам внешность, — просто в спектакле, который наш отряд будет представлять на конкурсе, она в этом возрасте не нужна.

— А вы не задумывались, почему она «ворчливая»?

— Да потому что слишком старая для «Синих вершин»! Правда, она весьма опытная туристка: двадцать лет ходит по горам, у нее первый спортивный разряд.

Альберт принял на себя серьезный вид: он скрестил на рельефной груди такие же выпуклые руки:
— А может, она ворчит, потому что ей от ваших репетиций в номере тесно?

— Скорее, ей тошно, а не тесно. Номер тот угловой, просторный, там и все восемь человек могут свободно разместиться. Просто Майя, так зовут туристку, всегда ворчит. Девчонки за это в шутку называют ее «Маманей».

Долго быть серьезным у Альберта не получилось; он разомкнул руки и загоготал:
— Га-га. И как же выглядит ваша «Маманя»?

— Высокая стройная брюнетка, ходит в черно-синем спортивном костюме.

— Ну, ладно, артисты. Больших вам успехов! Обязательно придем вас посмотреть.

 Большого успеха у нас не получилось. Наш спектакль, а с ним и отряд не занял призового места. Чтобы не смущать меня как «артистку», в нашем номере тот конкурс не обсуждался. Зато бурно обсуждалось предложение Бориса прогуляться к Алибекскому леднику с тем, чтобы посетить Хижину альпинистов или, как называл ее Борис, Хижину Юрия Визбора. Борис обещал познакомить нас с его песнями.

— Это что ещё за Визбор? Случайно, не тот, который в «Семнадцати мгновениях весны» Бормана играет? Так он ещё и певец? И что, Борис собирается нас грузить его допотопными песнями? Нашел кого «проповедовать»! На дворе 1989 год: сейчас даже Высоцкого никто не слушает, а о Визборе так и вообще мало кто знает. Да и не хочет знать! В общем, мы с Галей остаемся в лагере, а вы идите, если хотите. Вечером расскажите нам о леднике, Борисе и его старомодном кумире Визборе.

— Ну, и что, мы будем рассказывать Альберту, что видели восьмое чудо света: ледовую долину среди буйного лета? — теребила я Дину после похода. Альберта и Гали в комнате не было. Мы с Диной могли спокойно поговорить. 

— А по-моему, восьмое чудо света — это Борис, — сказала Дина. — Что за голос! С таким тенором в опере петь, а не по горам лазить! Да и на гитаре он здорово играет. А как он нам преподнес песни Визбора, — как самые добрые и нежные! У меня было такое чувство, что Борис пел не один: Юрий незримо присутствовал в Хижине, они пели вместе. А ты как считаешь?

— Согласна. У меня тоже было такое чувство. Ну, а как мы передадим Альберту ту задушевную атмосферу, какую Борис сумел создать песнями барда?

— Да очень просто. Мы эти песни споём! — сказала Дина. — Добро передается людьми, а не горами и домами. Горы нужны как повод, чтобы собраться на привале у костра, в Хижине альпинистов или у себя в номере, — там, где будет уместна гитара и Визбор. Гитары у нас с тобой, правда, нет, но Визбор будет! Иринка, ты хорошо знаешь его песни?

— Нет. Песни у Визбора прекрасные, но они не на слуху. По радио их редко услышишь. Я только и знала, что есть «Солнышко лесное» и «Домбайский вальс». «Ты у меня одна» впервые услышала сегодня в Хижине в исполнении Бориса. А ты что, можешь сказать, что хорошо знаешь песни Визбора?

— Да более-менее. Я работаю в проектном институте, где есть увлеченные горами люди. На наших вечерах они частенько поют туристские песни, — поэтому имя Визбора для меня знакомое. А что, у вас на работе по праздникам не поют?

— Нет. У нас на работе по праздникам, главным образом, пьют. Я сейчас работаю в гараже, экономистом. Гараж у нас прибыльный, люди там очень интересные, но ни одного туриста-пешехода я пока что там не видела. Дин, а ты заметила, что в нашем отряде все туристы, в основном, женщины, причем женщины интеллектуального труда?

— Заметила-заметила. А как ты, «производственница», здесь оказалась?

— У меня в жизни был свой проектный институт, и там тоже была «мода на горы»! Я успела ею «заразиться». Но у нас пели Высоцкого и Окуджаву, о Визборе-певце я, как и Альберт, до Домбая ничего не знала. Ты уже придумала, что мы будем петь?
 — Да. Если ты не против, сначала мы споем «Ты у меня одна».
В нужное время мы с Диной сидели на ее кровати «вместе с ногами» и пели с листочка, который она для меня приготовила.
Ты у меня одна –/ Словно в ночи луна, / Словно в степи сосна, / Словно в году весна.
Нету другой такой/ Ни за какой рекой. / Нет за туманами, / Дальними странами.

В инее провода. /В сумерках города. /Вот ведь взошла звезда, /Чтобы светить всегда.
Чтобы будить в метель. /Чтобы стелить постель. /Чтобы качать всю ночь/ У колыбели дочь.

Вот поворот какой/Делается с рекой. /Можешь отнять покой, / Можешь махнуть рукой,
Можешь отдать долги, / Можешь любить других,/Можешь совсем уйти, /Только свети, свети.
Затем мы спели «Домбайский вальс».

 — Однако! — Альберт улыбался и хлопал в ладоши, из чего мы заключили, что наше пение ему понравилось. Чего нельзя было сказать о Гале. О ней вообще нельзя было сказать, что ей нравится, а что нет. Мы поговорили с ней о том о сем, а потом все вместе спустились на первый этаж в концертный зал. Работники «Синих вершин» приглашали туристов на подготовленный их силами концерт. (Альберт, надо отдать ему должное, пришел на концерт одетым. На нем был умопомрачительный белый батник, который своей белизной соперничал с Галиной майкой).

Первыми выступили две девушки. Они, как и Борис, приехали в Домбай на отдых и остались здесь навсегда. В «Синих вершинах» девушки работали администраторами. Подруги вышли на сцену в длинных открытых платьях с блесками, какие в то время можно было увидеть только на телеведущих. Красавицы пели так уверено, как если бы пение было частью их работы (это притом, что они пели без музыкального сопровождения).

Затем к микрофону вышел Борис, — в непроницаемых черных очках, с гитарой наперевес, в своей обычной красно-серой рубахе и длинных светлых шортах. На фоне предыдущих выступлений Борис смотрелся более чем скромно. Впрочем, он всегда так смотрелся — скромно.

Обыкновенное лицо, о котором он говорил, что оно некрасиво, и, если честно, ему нечего было возразить. «Ровненькая», крепкая фигура. Борис не мог похвастать ни особенно широкими плечами, ни бычьей шеей. Разве что ноги у него были особенные: с сильными икрами, выступающими венами, загорелые, — натруженные ноги покорителя горных вершин.

Какое-то время Борис стоял молча и смотрел на зал. Он будто прикидывал, достойны ли будут слушатели того чуда, какое он собирался им подарить. Его вердикт оказался — «достойны»: Борис провел рукой по струнам, и вскоре запел. Свой концерт, по случайному совпадению, он начал с той же песни, что и мы с Диной — «Ты у меня одна».

Борис, видимо, был в ударе, — да он, действительно, был в ударе! То ли на него так подействовал наш поход в Хижину альпинистов и песни, которые он тогда спел, то ли что-то ещё, чего мы не знали, но пел он не просто хорошо, а восхитительно, волшебно! Альберт потом скажет, что Борис в тот вечер пел как Орфей. Борис пел песня за песней, даже не объявляя, что он поет, а мы, слушатели потеряли от его голоса дар речи; всё, что мы могли тогда делать, так это рукоплескать ему после каждого номера.

В тот вечер, уже, будучи в своем «кубрике», мы долго не могли наговориться — все говорили и говорили о том, как выступил наш инструктор. Больше всего вопросов было, как всегда, у Альберта.

— Девчонки, а разве Борис так когда-нибудь пел? Сегодня он пел как Орфей; а чтобы вам было понятно, как поет Орфей, вспомните, как поет Клаус Майне, солист группы Scorpions. Борис даже внешне на него похож гораздо больше, чем на вашего Иннокентия Смоктуновского! Но я до сегодняшнего вечера этого не замечал, потому что мало обращал на Бориса внимания. На «планёрках» он всегда пел как бы «между прочим». Или Борис на «планёрках» не старался? Динка, что ты на это скажешь?

— Не то, чтобы не старался… Борис — опытный музыкант, поэтому знает, где надо выкладываться, а где нет. На улице, сколько не ори, не получится так, как в зале с хорошей акустикой и микрофоном. Поэтому Борис и звал нас в Алибекскую Хижину, там его песни звучат лучше. А в Хижине он показал нам ровно столько таланта, сколько «требовалось» для небольшой сторожки. Он пел прекрасно, но все же не так, как на концерте.

— А в сторожке он вам что-нибудь рассказывал?

— Да, он много чего рассказывал: о Визборе-барде, о Визборе-альпинисте. Ты вот знал, что свой знаменитый «Домбайский вальс» («Лыжи у печки стоят…») артист сочинил в той самой Хижине, где мы сегодня были? Это было в 1961 году.

— А наш Борис тоже там был?

— Нет. Наш Борис в ту пору ещё учился в своей уральской школе. В Домбай он приедет примерно через 10 лет, в конце 60-х.

— А что он ещё рассказывал?

— О Грушевском фестивале бардовской песни в Тольятти.

Ты когда-нибудь слыхал о таком? Я тоже только от Бориса о нем узнала. Этот фестиваль проводится ежегодно, на него собирается порядка 50 тыс. человек. Люди приезжают со всего Союза, живут в палатках, готовят на костре и, как водится, поют туристские песни. Борис старается бывать там каждый год, чтобы спеть и увидеться с друзьями-альпинистами.

— А какая разница между туристами и альпинистами, он говорил?

— Говорил. Только альпинистов лучше всего сравнивать с горными туристами.
Потому что просто турист — это сильно растяжимое понятие. Туристом может быть и пешеход, и велосипедист, и человек, который сплавляется на плотах по реке. Главное в туризме это пройти маршрут: попасть из пункта А в пункт Б.

  Горный туризм и альпинизм во многом похожи, т.к. маршруты проходят по высокогорью. Это от 3000 м над уровнем моря. Основное их отличие в цели путешествия. У альпинистов цель вертикальная — забраться на вершину и той же дорогой вернуться в лагерь. А в горном туризме цель горизонтальная — осилить маршрут, пролегающий в горной местности. Поэтому горный турист настраивается преодолеть все, что попадется на его пути: горные реки, перевалы, ледники, а если «повезет», то и снежные вершины.

— Кому труднее?

— В высших категориях сложность обоих видов спорта практически одинакова.

— А со стороны они как выглядят?

— Не считая рюкзаков, тоже одинаково. У горных туристов рюкзак побольше, т.к. они несут с собой провиант. Альпинисты же могут ходить налегке.

— А наш Борис кто: горный турист или альпинист?

— Смотря, с кем идет. Если с друзьями, то альпинист, а с нами он горный турист.

— Теперь я тоже буду ходить за Борисом, как нитка за иголкой, куда бы он ни пошел, — сказал Альберт. Дина засмеялась:

— Вы только поглядите на эту «нитку»! Иринка, а ты знаешь, куда потянулся наш Альберт «вслед за Борисом»? В сауну! Они завтра с Галькой, Борисом и всей честной компанией, — это восемь человек, — идут в сауну.

— Да ну! — я не знала, что на это сказать.

— Вот-вот! Пусть он нам потом нам расскажет, как он по сауне голяком бегал!



Не успел Альберт зайти к нам после сауны, как мы с Диной накинулись на него с вопросами:
— Ну что? Ну как? — допытывалась я.

— Скорее рассказывай, пока Гальки в номере нет! — умоляла приятеля Дина.

— Больше всех отличилась, конечно, наша Галька: она громче всех визжала, когда надо было прыгать в холодный бассейн, — ответил Альберт.

— Да ты про себя рассказывай, а не про Гальку, — засмеялась Дина.

— А что мне рассказывать? Я не визжал. И никто из мужчин не визжал: ни Борис, ни этот ваш качок Коля, мастер спорта по самбо. Даже его жена Наташа не визжала.

Теперь мы с Диной смеялись вместе. Альберт как ни в чем не бывало продолжал:

— Всё было очень культурно, — как на пляже. Никто голым по сауне не бегал. Девчонки — их было пятеро — поверх купальников обмотали себя простынями, а головы укутали полотенцем — «кабы чего не вышло».

— Так ты зря на сауну столько денег потратил? — спросила я.

— Я так не считаю. Мне все понравилось, там была очень хорошая атмосфера.

— Мне тоже сухой воздух нравится больше, чем влажный, — сказала я.

Дина поспешила меня поправить:

— Альбертик не это имел в виду! Он хотел сказать, что в сауне была хорошая психологическая атмосфера.

— Они что, песни «партайгеноссе Бормана» там распевали?

 Дина засмеялась:
— Ой, молчи, подруга! А то он опять скажет, что все женщины дуры. Альберт, продолжай, пожалуйста! Мы слушаем тебя внимательно.

— Да чего уж там, смейтесь! Сегодня у меня отличное настроение. Даже если вы скажете, что все женщины умные, а мужчины — тоже умные, но … не все, я не обижусь.

— И кому ж ты обязан своим настроением — не уж то этой финской парилке?

— Девчонки! Я вам серьезно говорю: будет возможность — обязательно сходите в сауну. Но только под присмотром Бориса!

— А если нам там плохо станет? В сауне ведь страшная жара, — не сдавалась Дина.

— Не станет. У Бориса все расписано: сколько минут находиться в парной, а сколько в предбаннике. А в самом предбаннике — сколько минут сидеть в бассейне, который мы называли «прорубью», а сколько просто в той комнате.

— А вообще без «проруби» можно обойтись? — допытывалась Дина.

— «Прорубь» можно заменить холодным душем, но полностью отменить холодные процедуры нельзя. Так что готовьтесь попасть из огня да в полымя.

— Помнится, Борис потому так и звал на сегодняшнюю сауну, что не планировал посещать ее в другой раз. Придется нам искать другую компанию, — сказала я.

— Девчонки, не советую! Только деньги переведёте! В сауне без Бориса вы будете, как стадо баранов; никто толком ничего не знает. А там все-таки сто градусов жары. Можно и ожоги заполучить, и тепловой удар. Без Бориса вы как надо ничего не сделаете. Кто из вашей компании знает, как надо поддерживать влажность воздуха? А ароматы! Я не ожидал, что Борис ещё и в ароматах разбирается.

— Что за ароматы? — спросила Дина.

— Хвойные. Борис принес с собой два масла: пихтовое и сосновое. У них немного разное предназначение. Он рассказывал, да я не запомнил.

— А ты хоть что-нибудь запомнил? — спросила Дина.

— Да, я знаю, что в сауну можно заходить только сухим. Иначе получится влажная русская баня с высокой «финской» температурой пара. Что в принципе недопустимо. Даже опасно. Но я вам про ароматы не договорил. Вы не поверите, но от запаха хвои в сауне стало прохладней. И потом эта смолистая горечь, — она заставляет думать только о хорошем; я забыл, что в городе живу.

Еще мне понравилось, как Борис приготовил чай. В перерывах между «прорубью» и парилкой мы наспех пили обычную холодную воду. Зато под конец всю честную компанию ожидал горячий кавказский чай из русского самовара! Я допускал, что чай из травы может быть пахучим, но не подозревал, что он будет ещё и вкусным. А со свежим горным медом — вы когда-нибудь пробовали горный мед? — так настоящий напиток богов! Я не сластена, но про тот мед могу сказать, что он бесподобный!

— А откуда у вас мед взялся? — спросила я.

— Я думаю, Борис принес. А больше ему неоткуда было взяться.

— Вам не скучно было? Я имею в виду не за чаем, а там в сауне? — спросила Дина.

— Нет. Борис нам о пользе сауны рассказывал. Он очень хороший рассказчик. Да вы и сами это знаете: говорит красиво, правильно и всегда по делу. К тому же умеет серьезные разговоры перемежать с туристскими шутками. Правда, они у него больше рассчитаны на мужчин, чем на женщин. Кстати, когда мы были в сауне, он сделал нашей Гальке замечание.

— За то, что громче всех визжала? — спросила Дина.

— Нет. За то, что неправильно сидела. Нельзя сидеть нога на ногу, тем более в сауне, где лучше всего лежать или полулежать.

— Почему? — удивилась Дина.

— Черкесы не рекомендуют; что-то там под коленкой пережимается, отчего весь организм страдает, — сказал Альберт.

— Вот уж эти черкесы! Лучше врачей все знают, и наш русский Боря туда же! — возмутилась Дина.

— А кто тебе сказал, что наш Боря — русский? У него лишь внешность русская, а так он еврей со шведской фамилией. Он сам об этом в первый день знакомства говорил, — сказал Альберт. Дина собралась ему возразить, но не знала, что сказать.

— Ты уже придумал, как в этот раз назовешь Бориса? — спросила я.

— Народным целителем: у меня от сегодняшней сауны здоровья лет на сто вперед прибавилось. Нет, немного не так — я назову Бориса Асклепием.

— Кто это? — спросила Дина.

— Бог врачевания у древних греков, он же Эскулап у древних римлян.

— Откуда ты все это знаешь? — удивилась я.

— А он, когда во флоте служил, одну и ту же книжку про мифы древних греков читал; за три года успел выучить ее наизусть, — вместо Альберта сказала Галина. Она давно вошла в комнату, но за разговором никто не обратил на нее внимания.

— А ты не сильно-то загнул с Асклепием: Борис все-таки не врач? — поморщилась Дина. Похоже ее смутил «незаметный» приход подруги.

— Просто в греческой мифологии для Бориса нет «подходящего» бога: чтобы и путешествовать любил, и песни хорошо пел, и в здоровом образе жизни разбирался.

— Если нет, то зачем нам твои сказки? Ты ещё скажи, что Борис красив как Аполлон! — разговор Альберта и Дины грозил перейти в схватку.

— Альберт, а ты пойдешь с нами в трехдневный поход в горы? — вмешалась я. — Борис говорил «хватит возле гор ходить, пора в горы идти!». В общем, он очень просил, чтобы все «имеющиеся в отряде мужчины» пошли с ним на Муссу-Ачитару.

— Я бы очень хотел пойти, — Альберт вздохнул. — Я, действительно, вчера вам говорил, что буду ходить за Борисом, как «нитка за иголкой», но я ещё об этом не думал. Сегодня я слишком здоров и счастлив, чтобы думать о том, что ждет меня в горах.

— Я только что продлила на три дня прокат горных лыж, — холодно сказала Галина.

— Это значит, что ни в какие горы они с Альбертом не пойдут, — тихо сказала Дина.


Часть вторая. В горах.

В то, что поход на Муссу-Ачитару, наконец, закончился, я смогла поверить только когда спрыгнула с кресла канатной дороги на землю. Это была та же гора только в своей нижней, более «приземленной» и более популярной части. Отсюда и более безопасной.

Я стала смотреть на поверхность суши, по которой ступала, как на долгожданную земную твердь. Мне даже захотелось сесть на колени и похлопать эту верную, крепкую землю руками, чтобы убедиться в ее надежности; но я боялась, что свалюсь наземь, и буду долго лежать на своей «верной, крепкой земле» ожидая, когда ко мне вернуться силы.

В этом месте я находилась впервые: обыкновенным туристам, если они не добираются с Муссы-Ачитары в «Синие вершины» здесь нечего делать. Это склон горнолыжников. Отсюда они поднимаются до конечной точки своей трассы, откуда начинается их спуск. Впрочем, в этом месте мне всегда будет «нечего делать»: Борис сказал, что для горных лыж я не гожусь.

Но и как турист я чувствовала себя не лучше. Что из того, что я добралась к финишу второй, — героем я себя не ощущала; я больше напоминала себе побитую собаку, чем героя. Какой может быть герой из одиноко бредущего по незнакомой местности человека?

И дело здесь не в одной физической усталости. Поход в горы подарил мне много ярких впечатлений: я несла на себе груз вопросов, на которые не знала ответов. То, что горы остались для меня вечной загадкой — меня не смущало. Так и должно было быть. Совсем другое дело — люди.  Особенно Борис. Вот кто был для меня самой большой загадкой!

Я знала, куда мне надо было идти, Борис много раз говорил об этом в походе: до Большого лифта, который довезет до Поляны, а там рукой подать до нашей гостиницы. Возле лифта толпились вальяжные горнолыжники. На их фоне я выглядела очень скромно. Поэтому я решила дождаться с канатки Дину и вместе с ней ехать домой.

Чтобы скоротать время, я стала рассматривать, во что были одеты спортсмены. В девушке в толстом белом свитере и голубой шапочке я узнала Галину, а в ее спутнике Альберта. Они стояли в самом начале очереди. «Скоро они будут дома», — порадовалась я за соседей.

Затем я увидела Бориса, и если не гора, то часть вопросов свалилась у меня плеч! Борис стоял в стороне от лифта и беседовал с работником канатки. «Выходит, наш инструктор никуда не спешит; он добросовестно ждет, когда последний турист покинет Муссу-Ачитару и вернется с в лагерь! А я-то думала, он нас бросил, когда вместе с учительницей из Тамбова укатил к Большому лифту».

— Ты едешь домой? — голос Дины заставил меня вздрогнуть.

Немного подождав, мы вошли в лифт. Вслед за нами вошли чем-то возмущенные, «взъерошенные» Альберт и Галина. А я считала, что они давно в гостинице. Как можно было так ошибиться?! Но когда лифт тронулся, я вообще перестала понимать, что происходит, точнее, что произошло с нашими соседями. Куда девалась их «взъерошенность»?

Альберт, как и «подобает» горнолыжнику, держался значительно, и также значительно держал в руках две пары лыж: свои и Галины. Меня это задело: «Мог бы вести себя и поскромнее. Мало того, что выпятил грудь, так ещё и все свои оглобли вперед выставил! Будто мы не знаем, что горнолыжники, а не какие-то туристы цвет «Синих вершин»!

В знак приветствия я кивнула ребятам головой, но они сделали вид, что не видят. «Это из-за Дины. Она первая стала к ним спиной», — решила я. Выйдя из Большого лифта, мы с Диной едва плелись, чтобы не оказаться вместе с «цветом» ещё и в лифте гостиницы.

Но как только мы вошли в номер, ребята встретили нас трехкратным «Поздравляем!» Я так и не поняла, чем была вызвана эта смена настроения, как и то, почему они «не узнавали» нас в лифте.

— Девчонки! Вы настоящие герои, настоящие туристы! — сиял Альберт.

— На счет «героев» не знаю, но с «туристами» согласна, — сказала Дина.

Действительно, какие мы герои? Вот Динка стоит в какой-то грязной серой разлетайке, застегнутой у ворота на две пуговицы, остальные она потеряла, когда лезла на гору. Шапка у Динки набекрень, коленки на штанах отвисли. На этой чертовой горе был снег, и любая пыль на одежде сразу становилась мокрой, тяжелой грязью.

Я выглядела ещё комичнее, потому что была одета не в спортивную куртку, и даже не в «разлетайку», как Динка, а в длинное розовое пальто из драпа.  Я понимала, насколько тяжелое драповое пальто не уместно в турпоходе, что даже не хотела вытаскивать его из чемодана. Я тайком переложила пальто в рюкзак, «на всякий случай», надеясь, что оно не пригодится. Но пальто сильно выручило меня в горах. Я перестала стесняться своего «прикида», и даже похвалила себя за «редкостное благоразумие».

«В следующий раз, когда надумаю летом идти в горы, возьму с собой не пальто, а старую кашлатую шубу, на которой спит мамина кошка, — размышляла я. — и ещё больше буду хвалить себя за «редкостное благоразумие»! Потому что для таких случаев лучше всего обзавестись настоящей черкесской буркой».

Затем я опустила глаза и посмотрела на свои руки:

«Бедные мои руки! Ладони с тертой в них грязью — это ещё, куда ни шло. Отмоются. А вот пальцы уже ни на что не похожи! Черная, жирная грязь так глубоко проникла под ногти, что я не представляю, как в ближайшее время можно будет от нее избавиться. О маникюре не может быть и речи! Только на больших пальцах сохранился контур ногтей, на остальных ногти безжалостно искромсаны. На подушечках указательного и среднего пальцев каждой руки немного запекшейся крови.

Если я такими руками вытирала с лица слезы, то у меня сейчас такое же лицо, как и у Дины» — сказала я себе, — бледное и чумазое. Оно похоже на белый лист, на котором злой художник размешивал краски. При этом он так увлекся темными тонами, что все лицо расписал темно-серыми кругами и небольшими бордовыми пятнами. Мазки крови от израненных пальцев можно было видеть на лбу, щеках, возле рта».

Глядя на Дину, я улыбнулась, — впервые за последние три дня. Дина улыбнулась мне в ответ и обняла одной рукой за шею.

— Девчонки! Вы у нас молодчины! Настоящие горные туристы! Раздевайтесь, отмывайтесь — и милости просим на чай! Мы тут специально для вас конфеты приготовили, — впервые за все время отпуска Галя открыто смотрела в глаза и говорила добрые слова.

«Какие они все хорошие, милые — Альберт, Дина, Галька!» — по моему лицу потекли слезы, делая его ещё более грязным, неприглядным.

— Иринка, в душ! — первой пришла в себя Дина.

Дина и Галя словно поменялись ролями: Дина сделалась холодной и мрачной, как когда-то Галя, а Галя — открытой, радушной, «вылитой» Диной. Дина выпила предложенный ей чай, едва притронулась к конфетам и печенью.

— Дин, ты чего? Часом, не заболела? — спросила ее подруга.

— Сама не знаю. Аппетита нет. Видно, устала от похода. Да и обед скоро, зачем объедаться. Давайте соберемся после ужина?!

Однако после ужина Дина снова не пожелала находиться в нашей компании.

— Иринка, поговори с ними сама. Ладно? Я хочу в бассейн сходить. Сегодня последний день, когда можно сходить бесплатно, т.е. в счет путевки.

— После такого тяжелого похода и в бассейн? — удивилась я.

Дина ничего мне не ответила, собрала сумку и вышла из номера.

— Ирин! Чай будем пить без Динки, ей срочно понадобилось в бассейн, — сообщила мне Галя уже известную новость.

— А, может, мы как-нибудь без чая ляжем спать? — осторожно спросила я.

— Никаких «без чаю»! Вы с Динкой сговорились, что ли? В конце концов, мы за вас переживали. Шутка ли, три дня и две ночи провести в лесу среди диких зверей!

Я рассмеялась:

— Галь, с чего ты это взяла? Не было там никаких диких зверей! За три дня я ни одного муравья в горах не видела.

— А мухи в горах были? — продолжала спрашивать Галя.

— И мух не было! Какие могут быть мухи на высоте 3200 м над уровнем моря?

— Тогда какая муха Динку укусила, что она не хочет с нами разговаривать?

Я не знала, что ей на это ответить, потому что тоже видела, что Дина не в себе.

— Иринка, а вы там, в горах с Динкой часом не ссорились? — спросила Галя.

Я отрицательно помотала головой.

 — А было ли в вашем походе что-то такое, что заставило Динку поменять свое отношение к нам? — всё не успокаивалась Галя.

— Нет. Хотя я всего могу не знать. Большую часть времени мы были порознь.

— Ирин, а расскажи нам о походе! Так мы и Динкино настроение поймем и заодно узнаем, как много я потерял, что не пошел «за Борисом» в горы, — сказал Альберт. 

Я не была готова к такому повороту дел, т.к. плохо представляла себе разговор с северянами без Дины. «Кто же будет «выцарапывать» Альберту глаза?» Поэтому я сидела молча, не зная, с чего начать. Альберт и Галя также молча сидели. Их было не узнать.

Это были совсем не те люди, которые встретились нам с Диной в Большом лифте, — никакой тебе надменности, высокомерия. Напротив. У Гали было отчего-то «виноватое» лицо, какое бывает у матери шалопая, когда она спрашивает у учительницы об успехах, точнее, неуспехах своего непутевого сына. «Судя по всему, сегодняшнее чаепитие пройдет без жарких споров. Это значит, что со стороны Альберта мне ничего не «угрожает», — вспомнила я свои старые допоходные «страхи».

Я не видела своих соседей всего три дня, но оказалось, что я не только ничего о них не знала, — я ни разу, как следует, их не видела. Потому что я только сейчас разглядела, какие у них красивые лица: «Да с них хоть иконы пиши! Причем ребята довольно похожи. И хотя Альберт значительно моложе Гали, и черты его лица крупнее, чем у подруги — у него те же черты лица, что и у нее, только «увеличенные». Надо же, как подобрались», — удивлялась я.

Чтобы не молчать, я стала рассуждать вслух:
— Вот уж не ожидала, что у северян могут быть такие хорошо «прописанные» глаза и брови, плавная линия носа; в общем, тонкие и правильные черты лица.

— Интересно, а какими ты нас представляла? — спросил Альберт.

— Если честно, я думала, что все северяне — мордастые с выцветшими глазами, мохнатыми бровями и длинными приплюснутыми носами, — видя, как Альберт хохочет, я дополнила портрет «жидкими пепельными волосами».

— В твоем фотороботе у северянина только железного ведра на голове не хватает! Галь, Иринка, видно, нас с тевтонцами  перепутала! Что ты на это скажешь? — Галя ему не ответила, потому что тоже смеялась. Тогда Альберт сказал:

— Спасибо за откровенность! В свою очередь, мы тоже считали, что все ростовчане не просто жулики и бандиты, а потомки армян или цыган — такие же шумные и чернявые. Мы не ожидали встретить тихую и светловолосую южанку. Правда, Галь?

— Живое воплощение всех наших аленушек из русских народных сказок. Я как только Иринкину косу увидела, сразу так и подумала, — добавила Галя.

Подобной сентиментальности я не ожидала ни от насмешливого Альберта, ни тем более от «острой» Гали, поэтому быстро нашла, как начать разговор:

— Вы, правда, хотите, чтобы я вам рассказала о походе?

— Да, конечно! Посмотри: я и рубашку по такому случаю надел! — Альберт постукал себя по могучей груди, облаченной в тонкий трикотажный батник синего цвета.

— Ну, рассказывай же! Не тяни! — заговорили разом Альберт и Галя.


 — Сказать по правде, этот поход был для меня чистой авантюрой, — начала я свою исповедь. — Я оказалась не готовой к нему физически. Но в тоже время я не была полной размазней: к финальной точке нашего похода, — станции канатной дороги я пришла третьей. Это с учетом Бориса. А так я пришла второй. Впереди меня была только долговязая Вера-учительница из Тамбова. 

— Для человека с твоим ростом, ты показала отличный результат, — сказал Альберт.

— Вы мне не поверите, но я пришла на одной силе воли.

— Как это? Объясни, пожалуйста, — сказала Галя.

— Я мечтала пойти в горы ещё до рождения сына, шесть-семь лет тому назад. Тогда я, действительно, была в хорошей физической форме. После родов я форму потеряла, но смогла взять себя в руки. Я опять стала быстро и помногу ходить.

А год назад, когда я перешла работать в гараж, на занятия спортом у меня не оставалось времени, и я вновь располнела. Но тут подошел отпуск, я не смогла отказать себе в путевке и решила пойти в горы «уж какая есть». Я утешала себя мыслью, что с меня должно хватить того, что ещё год назад я чувствовала себя спортсменкой.

— Но у тебя всё получилось! Ты показала отличный результат! — сказал Альберт.

— Наверное, да. Но, как я уже говорила, я шла на «автопилоте». Я считала, что мышцы должны помнить нагрузку от ходьбы и работать, невзирая на свою неготовность.

— Короче, ты «приказала» слабым мышцам идти и они пошли? — спросил Альберт.

— Примерно так, — ответила я. Ребята не сводили с меня глаз. Я продолжала:

— Иначе, я бы просто погибла. Я довольно быстро устала. Сначала я шла рядом с Диной где-то посередине цепочки. Мы шли друг за другом вереницей, тридцать два человека. Примерно через час ходьбы я стала идти в хвосте. Надо сказать, домбайская ходьба была для меня буквально тяжелой: мы шли с грузом.

Борис впихнул в мой рюкзак часть запасов тушенки, который был необходим для всей нашей группы на три дня. Другие туристки также что-то несли в рюкзаках: палатки, тушенку, какие-то колья, никто не шел налегке. Это было уже само по себе тяжело. А в движении было просто мукой! Дело в том, что во время своей «спортивной карьеры» я никогда не носила тяжести. Да, я могла ходить много и быстро, но налегке!

Ещё во время движения мне очень не хватало опоры: палки, трости, посоха, ну хоть чего-нибудь! Тем более, что мы шли в гору. С опорой было бы значительно легче идти. Борис шел с ледорубом. Это, видно, привычный для него атрибут; но он довольно тяжелый. Девушкам надо иметь что-нибудь полегче.

В общем, от долгой ходьбы, тяжелого груза и отсутствия палки в руках мои силы полностью сошли на «нет». Мне оставалось упасть, забыться и заснуть! Но так меня запросто могли потерять! Если бы я сошла с тропы, то последний, кто меня видел, никому бы не об этом не сказал, потому что был не в состоянии издавать звуки. Последний потому и был последним, что имел ту же степень усталости, что и я. Меня бы просто «не заметили».

Остаться одной в горах? От этой мысли меня охватывала паника. Я бы не смогла найти дорогу к лагерю. Кругом были одни и те же горы.

— И тебе оставалось только одно — идти вперед? — спросил Альберт.

— Как это не банально звучит, да. Мне оставалось идти только вперед и как можно ближе к Борису. Я задала себе условие, идти в первой пятерке.

— Тебе пришлось работать локтями? — спросила Галя.

— Нет, нисколько. Расстояние между нами было около метра. Никто не претендовал на «порядок в очереди». Забегания вперед, как и отставания были естественными.

— Ирин, а в чем была ваша проблема, почему вы не успевали за Борисом: он шел слишком быстро? — спросила Галя.

— Нет. Он шел спокойным, размеренным шагом. «Вина» Бориса заключалась в том, что он не делал остановок, привалов.

— Если бы Борис по просьбе туристов делал привалы, то он потом бы этих туристов и до вечера бы не поднял, — сказал Альберт.

— Борис вас подбадривал? — спросила Галя.

— В общем-то, да. Как-то раз он обернулся, чтобы посмотреть, где кончается хвост цепочки. Девчонки растянулись «на километр». Тогда Борис весело и громко крикнул: «Эй, вы, в хвосте и все остальные! Если вы думаете, что я буду подтирать вам сопли, то сильно ошибаетесь! Вы взрослые люди, никто вас в горы силком тянуть не будет; поэтому пусть каждый рассчитывает сам на себя!»

Тогда одна девушка заявила, что нуждается в срочном отдыхе. «Иначе ваш поход закончится для меня трагически». И вы знаете, что он ей ответил?

— У нас, инструкторов для таких случаев есть специальная норма, — два процента несчастных случаев со смертельным исходом от общего количества туристов. Это значит, если в группе из 100 человек двое погибнут, то меня не накажут. Вас здесь 32 человека. Если одна из вас погибнет, а другая покалечиться, то меня ругать не будут.

Надо признать, его «объяснение» подействовало. Но ненадолго. Вскоре нам опять потребовалось «напутствие», но, увы — Борис шел, не останавливаясь. Мне показалось, я знаю, с чем это было связано, — не дожидаясь встречного вопроса, я высказала ребятам свое предположение.

— Дорога стала круче, все чаще из-под ног сыпались мелкие остроугольные камни, лесок стал погуще. Мы, видимо, входили в «настоящие» горы.

— И что же Борис? — забеспокоилась Галя. Движение человеческой души волновало её сильнее, чем движение туристической группы.

— Как-то он приостановился и взглянул на нас. Я тогда шла в начале цепочки и смогла, как следует, увидеть его лицо. А оно было такое, как если бы Борис вошел в храм. Да-да, горы для него были подобны храму. Храму Всевышнего или Храму Природы. Не знаю. Но он сделался каким-то особенным: тихим и торжественным. После этого он с нами больше не разговаривал, — на этом я прервала свой рассказ. Стала пить чай.

— Иринка, ты настоящий герой! — сказал Альберт, он ждал продолжения рассказа.

— Никакой я не герой. Я едва не стала предателем, предателем Бориса и верных ему людей, — лица моих друзей выразили удивление красноречивей, чем любые слова. Я продолжила свой рассказ:

— Находясь в начале цепочки, я понимала, что надолго меня не хватит. Или у меня выпрыгнет из груди сердце, или я потеряю сознание. Это как раз был тот отрезок пути, когда я шла на «автопилоте». Меня могла спасти только передышка, а ее не было. Борис шел, как заведенный, он и не думал останавливаться. Но тут с хвоста кто-то закричал:

— Стойте! Стойте! Борис ведет нас не той дорогой! К нашей стоянке есть другой, более короткий и легкий путь! Я знаю, я была здесь, — никогда в жизни я так не радовалась обыкновенному женскому голосу.

— Это была Маманя? — спросил Альберт.

— Да. А как ты догадался?

— Не знаю. Просто так сказал.

— Что ещё за «Маманя»? — удивилась Галя.

— Это Майя из 402-го номера. Ей, как и Борису, сорок лет. Среди туристов нашего молодежного лагеря Майя самая старая. Ее легко узнать по черному спортивному костюму и синим вставкам на рукавах. Но вставки ее не спасают. От преизбытка черного цвета ее увядающее лицо кажется ещё более увядшим. Но зато у Майи первый разряд по туризму. Девчонки прозвали ее «Маманей» за сварливость. Я наблюдала за ней этот грех, когда мы в их номере готовились к конкурсу.

Но на тропе я едва не кинулась Майе на шею, чтобы наговорить как можно больше красивых слов: «Маманя! Маманечка! Ты такая хорошая, добрая, просто замечательная!» — меня остановил ее громкий грудной голос: «Борис ведет нас не той дорогой! К нашей стоянке есть другой, более короткий и легкий путь! Я знаю; я была здесь три раза!»

Я сделала пару шагов в сторону, чтобы мне было лучше ее видно. Маманя шла примерно в третьей части от хвоста. Все, кто шел за ней, и человека четыре впереди нее стали кучнее друг к другу. Таким образом, стало очевидно, что процентов сорок группы пойдет за Майей. Это был самый настоящий бунт.   


Стоя в сторонке, я начала искать глазами ту «лучшую» дорогу, какую обещала Майя «своим» людям. Наша тропа пролегала у подножия горы. Ничего похожего на дорогу в нависшей над нами каменной глыбе я не увидела. Не карабкаться же нам по этой неприступной громадине? Гора была неприступной не столько потому, что была высокой и отвесной, а потому что к ней нельзя было даже прикоснутся, — с нее градом сыпались мелкие каменные осколки. 

А что, если мы давно прошли то место, откуда можно было попасть на «лучшую дорогу»? Значит, надо возвращаться, т.е. опять идти? Но Маманя потому и была в моих глазах «замечательной», что обещала «лучшую жизнь» прямо сейчас, а не в обход! Мои чувства к новому лидеру поостыли. Я начала вспоминать, как мы вообще шли.

«Ничего особенного: на мой взгляд, тропа все время была одинаковой. Или я пропустила то место, откуда начиналась развилка, или его не было совсем. Это значит, что когда идешь по незнакомой местности, как бы ни было тяжело, надо чаще смотреть по сторонам», — сказала я себе. Сейчас вы спросите, а что же Борис? Борис молчал. 
               
Я во все глаза смотрела на его лицо. И все 32 человека — как те, кто был за Маманю, так и те, кто был против нее — во все глаза смотрели на его лицо. Что мы ожидали на нем увидеть? Страх за свою карьеру, злость на строптивую туристку? А может, мы хотели увидеть движение страстей: как страх, если он был, сменяется растерянностью, а потом ненавистью или презрением мужчины-мудреца к неразумной женщине?

Скажу сразу — ничего такого в лице Бориса мы не заметили. Он смотрел все тем же слегка отрешенным взглядом, который у него появился, когда он вошел в Храм Природы.
— Ну, и что эта ваша Майя-Маманя делала дальше? — спросила Галя.

— Она еще раз сказала свою коронную фразу «про неправильную дорогу», добавив к ней некоторые подробности. И тут до меня дошло, что Майя несет чушь. Она, видите ли, аж три раза в течение последних десяти лет ходила этим маршрутом.

Да с тех пор столько дорог пострадало от селей! Борис ходит в горы как на работу, ему уж лучше знать, каким путем надо идти. В общем, Маманя порола ерунду, и наш инструктор был прав, когда намекал, что в горах все женщины — дуры.

Вы хотели знать, «а что же Борис»? Так вот, Борис, так и не проронив ни слова, развернулся и пошел в горы. И мы все поплелись за ним: как те, кто был за него, так и те, кто был за Маманю. На этом наш бунт закончился.

Я потом ещё не раз думала, почему я повелась за ней, Майей-Маманей, даже хотела кинуться ей на шею? Да потому что, была сердита на Бориса за темп, который он задал походу. Но так я сама же и виновата, что не выдерживала его темп! Кто идет в горы так, как я, с бухты-барахты, не подготовившись?!


Какое-то время мы были заняты чаем. Затем Галя тихонько спросила:

— Ирин, а тебе не приходило в голову, что Майя нарочно устроила бунт, — таким способом она хотела дать передышку своим усталым подругам? Как она шла: бодро, вяло?

Чашка с чаем застыла у меня в руке.

— Ты хочешь сказать, что она нарочно разыграла всю эту комедию с «неправильной дорогой» ?! — от избытка чувств я расплескала чай, стала извиняться, искать, чем можно вытереть лужу.

— Ну, Галь, ты даешь! — сказала я, успокоившись. — Как шла Маманя, я не знаю. Скорее всего, нормально она шла. А вот ее девчонки еле ноги переставляли. Хотя все они имели спортивные фигуры, спортсменками они никогда не были. Я не раз слышала, как Майя увещевала их и подбадривала, чуть ли не тащила их на себе.

— Теперь ты согласна, плохого человека «Маманей» не назовут? — спросила Галя.

— Да! Конечно! Ведь «Маманя» это то же самое, что и «мама», «мать». А какая мать может «обойтись» без жертвенности и ответственности? Но Галь, если бы не ты, я бы так всю жизнь и считала Майю глупой бабой.

— Девчонки! Может быть, вы как-нибудь без меня поговорите «про Маманю» и ее заслуги перед человечеством?! — вмешался Альберт. Он как мог, настаивал на продолжении рассказа:

— Если первую часть твоей истории можно назвать «Бунт», то, как будет называться следующая?

— Подлейте-ка мне чаю. Спасибо! Какие у вас вкусные конфеты: тут и «Мишка на севере», и «Ну-ка отними!». Как вам только было не жалко денег! А на чем я остановилась? На следующей части. Она будет называться «Собачья жизнь».

— А как же ты вначале говорила, что звери в ваших горах не водились. Выходит, собаки там все-таки жили? — Альберт давно не паясничал.

— Нет. Не было там никаких собак. Там был дождь.

— Стойте! Стойте! — всполошилась Галя, — а как же наша Динка?!

— Наша Динка сейчас в бассейне, — ответили мы с Альбертом.

— Я не это имела в виду, — Галя посмотрела на меня тем же «виноватым» взглядом, каким она уговаривала меня начать свой рассказ.

— Галь, как видишь, ничего такого, чтобы настроило Дину против вас, не было.

— Значит, слушаем дальше! — зашумели Альберт и Галя.    

 
Я начала с того, что место, куда привел нас Борис, оказалось светлым, березовым и абсолютно чистым. Альберт поднял бровь, — я поняла, что он хочет спросить. Всю дорогу нас окружали горы с их сыпучим и пыльным содержимым. Борис разместил нас в роще, которая имела под собой землю, полностью покрытую травой. Поэтому пыли в той роще не было; и туристического мусора там тоже отродясь не водилось.

Борис нам сразу сказал, что весь крупный мусор туристы заберут с собой, а что до мелкого мусора, например, окурков, то мы были готовы к тому, что на протяжении трех дней Борис нам ещё не раз скажет, как важно во имя этой невероятной красоты соблюдать в нашем горном лагере абсолютную чистоту. Хотя он зря волновался. За время знакомства с ним туристы давно усвоили, что в Храме Природы сорить нельзя. Недопустимо.

Затем я вспомнила, как мы обучались «туристским премудростям». Чтобы научить нас ставить палатки, Борис разделил отряд на группы по три человека, т.к. палатки были трехместными, и стал работать с каждой группой. Ставить палатки мне не пришлось, — Борис отправил меня к костру варить на весь «батальон» кашу.

Разумеется, я понятия не имела, как готовить на открытом огне кашу. Но Борис меня обнадежил, сказал, что в этом ничего сложного нет, он всему научит. И, действительно, научил, — каша получилась невероятно вкусной и в большом количестве. Также на славу удался мне и самый обыкновенный «столовский» чай.

На первых порах за костром следил Борис, затем он приставил к костру некую Олю. Девушка напросилась к нам из другого отряда, — кроме нас на Муссу-Ачитару никто из «Синих вершин» не ходил. Оля, как и я, несла в рюкзаке банки с тушенкой. То ли из-за тяжелого рюкзака и трудного подъема, то ли потому, что черная кофта, в которой Оля пошла в поход, делала ее бледное лицо серым, девушка выглядела несчастной, надломленной. Я не придумала ничего лучше, как назвать Олю за глаза «Серенькой».

После я вновь вернулась к «туристским премудростям», — стала расписывать, как туристки проявляли признаки неповиновения своему инструктору. Девушки улеглись кто на коврик, а кто прямо на землю и лежали так без задних ног. Борису пришлось то и дело повышать на них голос, чтобы расшевелить. Если это и был бунт, то безмолвный, скучный. К тому же промедление с установкой палаток стоило нам благополучной (сухой) ночевки.

Мне оставалось объяснить, почему мне не оказалось места в Дининой палатке, но слова мне давались также тяжело, как и некогда шаги по «неправильной» дороге. Галя первая заметила неладное:

— Ирин, что с тобой?

— Ребята, я так больше не могу! Я не могу больше думать, что вам рассказать про Динку, потому что мне про нее нечего рассказывать. Если бы мне и было что про нее рассказать, то с моей стороны было бы некрасиво шептаться за спиной у подруги.

У меня, наверное, и правда был замученный вид, потому что Галя спросила: «А ты вообще можешь говорить?»

— Конечно, могу, но только то, что мне интересно! А что для туриста может быть интереснее рассказов об инструкторе? 

— Ну, так рассказывай, кто тебе не дает! — зашумела Галя.

— А правда, что мы все за Динку с ее плохим настроением, если у нас есть Борис с его хорошим настроением, — поддержал подругу Альберт.

Я взбодрилась:
— Ребята, мы с вами на Кавказе, в Домбае, в «Синих вершинах». Так?

— Так. Ну и что? — насторожился Альберт.

— А то, что нам не нужно подобно французам «искать женщину»; нам нужно «искать мужчину», — Бориса!

— А что, Динка и Борис уже как-то связаны, раз ты предлагаешь его «искать»?
 
— Нет. Как бы вам это сказать…, — я замялась. Выйти из тупика помогла мне Галя:

— Ирина права. Борис личность яркая, загадочная. За исключением внешности ему есть чем удивить женщин, — один образ мысли чего стоит! О широком кругозоре и красивом голосе я вообще молчу.

— Ясно. Пока одни понты и закидоны. Теперь я вас правильно понял?

— Теперь правильно, — заулыбалась я. — Спешу оговориться: Борис против вас Динку не науськивал; кроме того, как ставить палатку, он ничему ее больше не учил.

Ребята хихикнули.

— Ну, что «ищем Бориса»? — спросила я.

— Ты нам про «собачью жизнь» ещё не рассказала, — улыбнулся Альберт.


— «Собачья жизнь» началась у нас в конце ужина, — именно в это время пошел дождь. Но для меня она началась позже, чем для других туристов. Мое розовое драповое пальто какое-то время спасало меня от дождя и холода; и только после того, как оно стало вконец мокрым, я поняла, что значит промокнуть до костей. Каково было тем, кто пошел в горы в одной спортивной кофточке, я и представить не могу!

Вообще, в горах есть много такого, чего нельзя себе представить, находясь дома. Например, что среди лета можно найти поляну с нерастаявшим снегом. На таких полянах туристки особенно любят загорать в раздельных купальниках. Лето в горах бывает только днем, а ночью это уже никакое не лето, а ранняя весна или осень с их ночными холодами. В горах надо быть готовым к быстрой смене погоды: в разгар ненастья может засиять солнце, и, наоборот, среди ясного дня пойти дождь.

А какой у нас шел дождь, этого тоже нельзя себе представить, не побывав в горах! Мелкий, дробный, неуемный, он старался вколотить в нас каждую свою каплю, будто это были не капли, а гвозди. Теперь вы представляете, как действует «острый» горный дождь?

— А как же ваши палатки, они что, не защищали вас от непогоды? — спросила Галя.

 — Палатка может защитить от дождя, но не от «собачьей жизни». В ней было также холодно, как и на улице, плюс 10;С. Но я не ожидала, что в палатке будут мокрые полы. Точнее, никаких «полов» в ней то и не будет, — будет щедро пропитанная дождем мокрая земля. Но это не всё.

Мы спали на голубых туристических ковриках. Так вот, эти коврики полностью повторяли рельеф местности, на которую были постелены, все ее кочки и выбоины. Если я добавлю, что наши трехместные палатки вдобавок были ещё и тесными, то полностью донесу до вас, что такое «собачья жизнь». Это когда три человека одного пола лежат на сырой земле плечом к плечу под мокрым брезентом. Вам это что-нибудь напоминает?

— Собачью конуру? Лазарет? — спросил Альберт.

— Хуже! Братскую могилу! — выпалила я. Альберт захохотал.

— Ты чего? — Галя запустила в него свой «фирменный» острый взгляд.

— Галь, оставь его, — сказала я. — Он уже не первый раз смеется, когда слышит мое южнорусское «г».

Галя все же несколько раз стукнула Альберта по спине кулаком. Тогда стала смеяться я. Галя успокоила нас обоих одним своим взглядом, без рукоприкладства.

—Ты нам лучше расскажи, как ты «проглядела» Динкино настроение, — сказала она.
 
— Это случилось из-за того, что я не попала с ней в одну палатку. Меня задержала кухня. Когда я освободилась, все палатки, кроме одной, были полностью застегнутыми. Я пошла в палатку с открытой «дверью»; Серенькая Оля поплелась за мной. В палатке обитала довольно полная девушка из Минска, а на улице «острый» дождь «вколачивал» свои капли-гвозди. Так я поселилась у минчанки.

А теперь я расскажу, как мы спали. Поскольку минчанка появилась в палатке раньше, чем мы с Олей, то она осталась лежать в центре, а мы с Олей легли по краям. Из нас троих смогла уснуть одна минчанка, — мы согрели ей толстые бока. Кое-как подремала и я: на мне было пусть мокрое, но драповое пальто.

Серенькая Оля не спала совсем: на ней была одна черная кофточка, да и та мокрая. Каково ей было на холоде в мокрой кофточке — думайте сами. Наутро Оля выглядела уже не серенькой, бесцветной, а темно-темно-серой.

Выводы: не надо жалеть денег на правильную туристскую одежду, на пуховые спальные мешки. Утром Борис скажет, что его спальный мешок стоит 200 руб., — как две наши путевки! А что нам стоило взять с собой запасные майки и носки, не говоря о действительно теплых вещах? В путевке ведь черным по белому написано: «брать с собой теплые вещи», а не какие-то кофточки. А иначе как мое розовое драповое пальто попало бы в горы?

— Ирин, ты грузишь, — изрек Альберт. — Мы давно поняли, что нельзя идти в горы в одной серой кофточке, надо обязательно брать с собой куртку любого цвета, иначе мы будем мёрзнуть, как ваша Черненькая Оля.

— Наоборот, — улыбнулась Галя. — Кофточка у Оли была чёрненькой, а сама она от холода стала для начала серенькой, а потом темно-серой.

— Да какая нам разница: черненькая она или серенькая! — засмеялся Альберт.

— Я все поняла, — мне ничего не оставалось, как согласится. Смотреть на Альберта «острым взглядом» я не умела. — Ну, что, слушаем дальше?

— Да! Хватить читать нам нотаций! — обрадовался Альберт.

— А вот и нет, — возразила ему Галя, — я хочу задать Ирине вопросы:

— Борис вас как-то обнадеживал на счет здоровья и самочувствия?

— Да. Он говорил, что от переохлаждения и простуды спасает утренняя зарядка.

— А как он вел себя во время «собачьей жизни»?

 — Он преспокойно спал в своей палатке в теплом спальном мешке. Мы бы тоже могли спать «спокойнее», если бы слушались Бориса и без проволочки ставили палатки. Тогда бы мы успели поесть до дождя, и пришли бы на ночлег сухими. Борис, вероятно, знал, что нас ожидает, потому и торопил. С «собачьей жизнью» у меня всё.

— Но мы ещё не «нашли» Бориса! — возразил Альберт.

— Да мы его как следует и не «искали», — поправила друга Галя.

— Ребята, смотрите, — о Борисе можно говорить до утра. Я не смогу и рассказывать, и «искать» Бориса.

— Ты рассказывай! А мы сами выберем, что нам нужно.


— Хорошо. Тогда я начну с разговора, который произошел во время еды, во время той первой, приготовленной мной еды. Суть разговора в том, что Борис очень мало ест. И это в горах, после трудного подъема, когда разогретая на костре мясная тушенка кажется самой вкусной кашей на свете! Для сравнения — мой пятилетний сын может съесть больше.

Я видела, как Борис накладывал в свою детскую мисочку кашу. Положил три ложки и отошел. «Боится, что кому-то не достанется, потому так мало и взял», — решила я. Но каши получилось вдоволь, я то и дело предлагала добавку, да и сама досыта наелась.

— Боря, подойди сюда, пожалуйста, — он был неподалеку, — я дам тебе каши. Я видела, как ты мало взял.

— А ты что, специально запоминала?

— Нет. У тебя мисочка эмалированная, с красным цветочком. У моего сына дома тоже есть такая мисочка, но без цветочка. Я по чашке запомнила, сколько каши ты положил.

— А я больше не ем.

Я стала нахваливать кашу, уговаривать Бориса, как маленького. Он противился:

— Я не сказал тебе, что «я больше не съем». Конечно, съем! Каша получилась — просто объедение! Я сказал тебе, что «я больше не ем». Не потому что в горах запрещено наедаться, нет. Просто раз на раз не приходится. Случается, по многу дней быть без еды, а иногда, и без воды. Поэтому мы привыкаем довольствоваться малым.

 Я когда-то курил, но потом бросил, — чтобы не обрекать себя на лишние мучения: когда курить хочется, а нечего или сигареты промокли. Ребята-альпинисты, что не бросили, так до сих пор и страдают от своей привычки. В горах и без того трудностей хватает, поэтому мы учимся владеть собой.

— Боря! — я хотела ему сказать, что горы требуют от людей слишком много жертв.

— Что? — он повернул ко мне свое лицо.

— Так. Ничего, — у него был тот самый «тихий торжественный» вид. Я промолчала.
Мой рассказ «про первую кашу» закончился на грустной ноте. Альберт и Галя сидели с потухшими глазами. «Это значит, — пора менять тему», — заключила я, а вслух спросила:
— Что там у нас по плану?

— Ты что-то про утреннюю зарядку говорила, — промолвил Альберт.

— Ага. Значит, по плану «Утро в лесу».


Наступившему утру радовалась вся природа: звонко поющие, спрятанные в ветвях деревьев птицы; дикие, тонкие, напоенные вчерашним дождем травы; свежий, плотный, спустившийся с Кавказских вершин ветер. Даже не ветер, так, ветерок. И все они — птицы, травы, ветерок наперебой трещали, вещали, шептали: «Доброе утро! Доброе утро! Доброе утро!»

«Так я вам и поверила!» — наверняка подумала Серенькая Оля. От плохо проведенной ночи на ней не было лица. Нужда заставила ее покинуть палатку и брести по мокрой траве. Трава оказалась хлесткой, упругой; Оля быстро вымочила ноги до середины икры.

— Подкати брюки! Будь как я! — крикнул ей откуда-то Борис.

— Они у вас и без того короткие. Вы же в шортах, — фыркнула Оля.

— А кто тебе мешает укоротить? — Борис был в прекрасном расположении духа.

Я посмотрела Серенькой Оле вслед: «Правильно. Уходи. Зачем ты вообще с таким настроением шла в горы?»

— Доброе утро! Доброе утро, Борис! — лагерь потихонечку просыпался.

— Добро утро, девочки! Все живы-здоровы? Жду вас на зарядку.

— Ты придешь? — спросил меня Борис. Я утвердительно кивнула.

— Молодец. Хвалю. Зарядка тебя согреет, — не заболеешь.

 Так началось наше первое утро в горном лесу.

— Ну и как, согрела тебя Борина зарядка? — спросил Альберт.

— Согрела. Только не знаю, что больше: зарядка или скандал во время зарядки.

— Скандал?! Неужто Маманя опять права качала?

— На этот раз я.

— Ты? — удивился Альберт.

— Да. А что тут такого?

— Я думал, ты всегда тихоня. И что ты могла Борису такого наговорить?

— Я сказала, … нет, я не сказала, я орала на него так, как если бы Борис был моим родным братом. У меня есть старший брат, его ровесник. Они довольно похожи. Так вот, я стояла напротив Бориса и вопила: «Боря! Ты когда говоришь, думаешь? Или ты говоришь, как женщина, не думая?!»

— Теперь ты веришь, что она из Ростова? — спросил Альберт у Гали. — И что же он такого сказал, «не подумавши»? — спросил он у меня.

— Он приказал нам разуться и бегать по мокрой холодной траве босиком.

— Это нормально. Любой армеец на его месте поступил бы так же.

— Армеец?! Альберт, среди наших туристов не было ни одного армейца! На зарядку вышло шесть измученных «собачьей жизнью» женщин! — заламывала я руки.

— Динка была на зарядке? — перебила меня Галя.

— Нет. Она сидела на коврике возле своей палатки, грелась на утреннем солнышке, — я продолжила прерванное Галей возмущение:

 — Это я к тому говорю, что нельзя простуду, — а после ночи мы все до одной были простуженными, — лечить дальнейшим охлаждением тела.

— А что Борис? Стоял и молчал, как тогда на тропе? — спросила Галя.

— Да куда там! Он дразнил меня, подзадоривал будто «маленькую деточку», говорил, что «и можно, и нужно!». Тогда я назвала его сначала Эскулапом, потом Эскулапищем. Но Бориса это не остановило, он продолжал дразнить меня дальше.

— А ты? — допытывалась Галя.

— Я наступала: «Боря! А ты не боишься, что от твоих дурацких рецептов я заболею?

— Не заболеешь, — отвечал мне Борис.

— Ты уверен? Как ты это докажешь? — мы перебрасывались репликами, как игроки в бадминтон перебрасываются воланчиком. Хотя для бадминтона мы стояли довольно близко; мы больше походили на единоборцев, готовящихся к схватке. Но Борис вдруг изменил тактику игры. Он перестал паясничать, стал понуро ходить взад-вперед, будто тигр, замышляющий прыжок.

— Впрочем, заболеешь. Да, ты заболеешь, — «тигр» сделал прыжок. Я ахнула:

— Заболею?! 

— Да. Ты заболеешь, — твердо сказал Борис, — Ты заболеешь горами. Я долго к тебе присматривался, я не сразу понял, кто ты, — сейчас такие люди встречаются редко; я только сейчас разглядел, какого поля ты ягода.

Ты заболеешь горами, ты будешь скучать без гор. Тебе захочется приезжать сюда снова и снова. И если ты не сможешь ходить в горы каждый год, — это ничего не изменит, ты будешь рваться к ним душой. Где бы ты ни жила, с начала весны, и даже раньше, с конца февраля и до начала лета, ты будешь жить воспоминаниями о горах. Ты полюбишь горы.

Борис победил меня. Потрясенная «пророчеством», я разулась и встала в строй.


— Ребята, вы ещё не устали? — спросила я осторожно.

— Мы ещё не «нашли» Бориса! — улыбнулся Альберт.

— Тогда послушайте, как прошел второй день в горах. Это был самый спокойный, если не самый скучный день из всех, что я провела в Домбае. А все потому, что Борис отказался петь; он вообще отказался нас развлекать: «Я вам не клоуном нанимался; я нанимался благополучно сводить вас в горы».

Тут было чему удивляться: сначала, до восхождения он очаровал всех туристок своим удивительным голосом, а после завел на трех тысячную высоту и предоставил самим себе. Но с другой стороны это был совершенно новый для нас день, — Борис перестал с нами нянькаться. Это значит, когда мы в следующий раз пойдем в горы, то будем готовы исполнить песню-другую под гитару, чтобы не получилось так, как в этом году. Борис говорит нам: «Вы пойте, а я вам подыграю».

Мы сидим, не зная куда глаза девать. Петь вместе с Борисом — всегда пожалуйста; а самому, перед публикой, да ещё под открытым небом (себе под нос) — нет уж, извините! Я бы и спела «Ты у меня одна» Визбора, но только на пару с Динкой. А Динка, как вы знаете, была не в том настроении, чтобы песни петь.

— Пойте! Чего вы комплексуете? — настаивал Борис.

Спасать положение взялась Вера-учительница из Тамбова. Она объединила все наши «страхи» в одно слово.

— Боря, мы не умеем, — сказала Вера.

— А кто вам виноват? Вы же знали, куда шли?

— Боря, ты же не хочешь сказать: раз мы не умеем петь под гитару, то мы конченные дураки! У себя дома мы вполне сложившиеся личности. 

— Вы сейчас не у себя дома, вы сейчас туристы. Улови разницу! А турист должен хотя бы петь, если он ещё не умеет играть на гитаре.


Ситуация с туристской песней Гале не понравилась:

— А что делать, если нет ни голоса, ни слуха?

— Галь, да ты не волнуйся! — сказал Альберт. — В горах, прежде всего, надо быть в хорошей физической форме и иметь при себе нужную кофточку.

При слове «кофточка» я прыснула со смеха; ребятам пришлось ждать, когда я «отсмеюсь» и вернусь к теме:

— Неумение петь оказалось не единственным нашим «неумением». После того, как мы сходили к долине, где до лета лежит снег, мы могли свободно распоряжаться своим временем. И тут выяснилось, что мы нисколечко не хотим общаться. Мы бродили по окрестностям лагеря, стараясь не смотреть друг другу в глаза. Никто из нас не хотел разговаривать, потому что никто из нас не хотел дружить.

— Ирин, вас было слишком много. Тридцать два человека это слишком большая компания, чтобы быть тесной, — сказала Галя. Мне оставалось согласиться с ней:

— Галя права. Комфортно себя чувствовали только Майины девчонки. Они пошли в горы всей комнатой. Это значит, что до похода они успели познакомиться и подружиться. В горах Майя развлекала их шутками-прибаутками не хуже Бориса. Но это была уже теплая компания, никто из посторонних не решился к ней примкнуть.

— А что в это время делала наша Динка? Как и все вы слонялась без дела?

— Не совсем. Она все время держалась Поповой Ирочки, что из Пскова. Я знаю эту Ирочку, — пару раз играла с ней в бадминтон. Тихая и добрая, с ней «удобно» молчать. Вот Динка и пользовалась моментом — молчала. Это было лучше, чем ходить неприкаянной.

Получается, горы одинаково располагают как к молчанию, созерцанию, так и к общению, дружбе. Но таких, «нашедших себя» туристов оказалось немного. В основном мы чувствовали себя не у дел, были похожи на детей, которые получили к празднику заводную игрушку и не знали, как ее завести. Подарок и радовал и нет одновременно.

 «Подарком» к походу был для нас Борис. И все бы ничего, но Борис «изменился». После того, как наш инструктор «почувствовал горы», он стал менее заметным, конечно, не таким, как Динка, — я ее вообще потеряла из вида; но он мало походил на того заводилу Бориса, которого мы привыкли видеть в «Синих вершинах». Борис изменился, — он перестал быть «заводной игрушкой»; а мы не были готовы к его изменению.

Какое-то время мы молча пили свой чай. Затем Галя спросила:

— Ирин, а что, если Борис не хотел «заслонять собой» горы. Ты об этом не думала? Он не хотел, чтобы вы помнили только его песни, шутки или рассказы. Большинство из вас были в горах первый и последний раз, — Борис не хотел, чтобы вы запомнили его одного. Вот он и отстранился.

Я впилась в Галю глазами:

— Галь! У вас на севере все такие умные или ты такая одна?

— Она такая одна, — отрезал Альберт, но потом заговорил обычным своим тоном.


— Молчать или не молчать, дружить или не дружить, — всё это для меня довольно сложно, я всегда много говорю и со всеми дружу. Я бы скорее вас понял, если бы Борис свои горы рисовал. Мне как архитектору это было бы понятней.

— А может, он и рисует, да мы этого не знаем, — сказала Галя.

Альберт, сам того не подозревая, подкинул мне тему для разговора:

 — Если предположить, что Борис рисует горы — в таком случае я знаю, что он будет рисовать в ближайшее время — рододендрон! А всё потому, что одна из туристок узнала в большом кустарнике с плотными темно-зелеными листьями рододендрон.

— Боря, так это есть краса альпийских лугов? — спросила внимательная туристка.

— Да. Но, как видишь, он уже отцвел.

— А какого цвета здешние рододендроны? 

Борис принялся рассказывать; было видно, что ему нравится говорить о цветах. Обсудив с той туристкой все встречавшиеся в Кавказских горах оттенки и формы рододендрона, а также другие известные им цветы, Борис стал приглашать нас всех чуть ли не поименно приехать на следующий год в горы, чтобы мы могли воочию увидеть, как цветет рододендрон. Он почти заклинал нас брать путевку на месяц раньше: не в конце мая, а в конце апреля, — когда альпийские луга представляют собой наиболее красивое зрелище.

Казалось, ничего особенного, — встретились две родные души, поговорили об интересующем их предмете, но на фоне вынужденного безделья их детский разговор о цветах сильно украсил наш досуг. Только одно здесь смущает: а что, если бы той внимательной туристки среди нас не оказалось, Борис так и проходил бы весь день молча?

— Я давно заметила, — сказала Галя, — что Борис умеет говорить «к месту»: либо в самом деле «к месту», — «не курить», «не сорить» он говорит только там, где это можно сделать, а не вообще; либо «нужным» людям, тем, кого его информация наверняка затронет. Как это ему удается?

— Теперь я понимаю, почему Борис смотрел на нас будто охотник или рыбак в ожидании добычи, — сказала я. — Он высматривал среди нас родную душу, которой собирался рассказать что-нибудь «к месту».

— Ну и высмотрел кого-нибудь? — спросил Альберт.

 — Он немного поговорил с Верой-учительницей. Но Вера, не смотря на свой гигантский рост, оказалась «мелкой рыбешкой». Самой большой «добычей» Бориса, если судить по времени разговора и глубине проблемы, была, как вы думаете, кто?

— Да ты. Кто же ещё? — ребята заулыбались.

— А как вы догадались?

— У тебя на лице всё написано.

— Хорошо, пусть будет «написано», пусть Борис знал, что дома меня ждет пятилетний сын, — я о нем каждый день говорила; но кто ему мог сказать, что у меня много лет не было детей, что я долго лечилась, прежде чем родить своё долгожданное чадо?! И это не всё. Как Борис узнал, что я ненавижу аборты, что я обязательно дам ход его истории: буду рассказывать ее друзьям, сотрудникам, знакомым — всем, кто способен меня услышать!

— Ну, а нам ты его историю расскажешь? — спросил Альберт.

— Да. Конечно! Я только договорю свою мысль: откуда Борис знает, что мы с ним сильно похожи; как он, вообще, может столько знать о человеке, которого почти не знает? Или все дело в простой случайности: меня угораздило стоять на том месте, где когда-то случилось ЧП?

— Ты будешь говорить или нет? — Альберт бросил на меня такой же «острый» взгляд, какой ещё не так давно умела делать одна Галя. Я перешла к делу.


Мы разбрелись по долине в поисках красивых луговых цветов. Наверное, я забрела дальше всех. Когда я увидела, что ко мне идет Борис, то решила, он идет, чтобы сказать: «Не заходи далеко, сейчас же возвращайся в лагерь». Но Борис шел ко мне не за этим.

— Лет восемь тому назад, — Лёшка, сын тогда ещё маленький был, — примерно в этом месте, где мы сейчас стоим, я принимал роды у одной туристки, — сказал Борис. — Молодая женщина рожала на третьем месяце беременности. Роды случились в последний день нашего пребывания в горном лагере. Мы уже собрались возвращаться домой. А тут у туристки схватки.

Это в ситуации, когда группа представляет собой не группу, а сброд. Совершенно не на кого было положиться! В горы идут в большинстве своем люди случайные, для гор мало пригодные. В группе не оказалось ни одного врача или медсестры, которые помогли бы мне принять роды; ни одного «нормального» туриста, который бы помог мне развести огонь и нагреть в котелке воду, чтобы обмыть женщину, напоить ее чаем. Кругом должен был успевать я один. Я отвел роженицу подальше от посторонних глаз, помог ей разродиться и похоронить извергнутого ребенка. Я сам рыл для него яму.

— Боря, а кто у нее был?

— Девочка.

— Как же ты рискнула пойти в горы, зная, что беременна, — спросил я роженицу.

— Родильницу, — мягко поправила я.

— И ты знаешь, что она мне ответила? Она сказала, что специально пошла в горы, чтобы избавиться от ребенка; так как была наслышана о больших физических нагрузках, которые терпят туристы. Она хотела, чтобы был выкидыш, а не аборт, — она, видите ли, боялась «идти под нож».

Я ее чуть не придушил, — сказал Борис едва слышно. Как вокалист он умел владеть голосом, опускать его до ясного шепота. — Мы с Линой своего Лёшку десять лет ждали. Когда произошел тот случай, сын у меня уже был; а то я бы ее придушил. Веришь? С тех пор к женщинам, прежде всего, к русским я отношусь крайне осторожно. Раньше я к ним лучше относился.

Но это только одна сторона медали. Вторая была не лучше. Из-за той туристки роженицы/родильницы я не рискнул в тот же день возвращаться домой, потому что предстоял ещё один трудный подъём. Для неподготовленных людей, тот подъём страшный, — завтра ты в этом убедишься.

Я остался в горах ещё на сутки. Что здесь такого, наверное, спросишь ты. А то, что мне нечем было кормить людей. Вы, обыкновенные люди совершенно не умеете голодать! Я нашел в своем тайнике две завалявшиеся банки тушенки и чай: сумел когда-то сэкономить; мне же в столовой лишнего никто никогда не даст!

Так вот, я сварил из той тушенки для 30-ти человек уже не кашу, за которую тебя все хвалили и говорили «спасибо», а суп; даже не суп, а так, баланду. Затем сделал чай. Так мы этот чай с баландой весь день и хлебали. С тех пор я стараюсь иметь излишки продуктов в своем тайнике. Тайник я тот от зверей устроил; кроме меня никто из инструкторов туристов сюда не водит.

Хорошо, что схватки у той горе-мамаши случились в пределах горного лагеря, а не в «настоящих» горах, — где кругом снег, пыль и ветер, т.е. холод и грязь. Там и здоровому человеку приходится буквально хвататься за жизнь руками, чтобы удержаться на скале, а с ее схватками там просто нечего делать. Что было бы с ней было в тех горах можешь не спрашивать — погибла бы.


За разговором мы подошли к лагерю; со всех сторон к нам спешили туристки:

— Боря! Боря! Расскажи и нам что-нибудь! — наша беседа не прошла незамеченной.

— Ну так садитесь поудобнее. Уселись? Ковриков на всех хватило? Тогда я расскажу вам байку про свою жену. Я вам, наверное, уже не раз говорил, что у меня красивая жена. Так вот. Сидит как-то моя Лина в гостинице за стойкой администратора. Заходит незнакомый, по-видимому, приезжий черкес и говорит ей:

— «Слюшай»! Я дам тебе дэсять рублей, пойдем со мной в номер! — Боря весьма правдоподобно изобразил кавказский акцент. — Моя Линка отрицательно мотает головой и говорит «Не-а!»

— Тогда двадцать! За двадцать рублей ты же пойдешь со мной в номер!

Моя красавица ещё сильнее мотает кудрями и говорит «Не-а!»

— А за сто?! За сто рублей ты же пойдешь со мной в номер?! — судя по выпученным глазам тот черкес был готов выйти из себя. Моя благоверная и на этот раз отрицательно мотает головой и говорит «Не-а!». Черкес вышел из себя, плюнул на пол и с психом вышел из гостиницы.

Вечером Лина рассказала эту историю мне; я рассказал ее всем черкесским друзьям. Да кому ее я только не рассказывал, — так гордился своей женой!

И вот. Прихожу я как-то с похода, усталый как собака. Иногда я хожу в горы с друзьями-альпинистами. У альпинистов более сложные, чем у вас, маршруты. Чуть не погиб тогда. Всю дорогу домой только и думал: «Вот приду и сразу выпью!» Поэтому первое, что я сказал, когда увидел жену:

— Лина! Дай выпить!

 Она мне в ответ:

— Нету.

Тогда я сказал жене:

— Возьми деньги и сходи в магазин! — «Ну, вот — подумал я. — Теперь надо ждать, когда она оденется, причешется, и ещё минут пять будет просто так стоять у зеркала, и лишь после этого пойдет в магазин». От усталости я закрыл глаза и стал представлять себе, как она пойдет и как она придет, и не сразу понял, что Лина опять сказала «Нету».

— Чего «нету», Лина? — я очнулся.

— Денег нету.

— Как, совсем-совсем, нисколько «нету денег»?

— Да. Совсем-совсем. Нисколько.

— А когда будут?

— В аванс, не раньше.

Я понял, что не пить мне сегодня водки, выкатил глаза не хуже того приезжего черкеса и во все горло заорал на жену:

— Слушай! Почему ты не пошла с ним за сто рублей в номер?! Это же почти твоя месячная зарплата! Мне бы сейчас было на что выпить…



В комнате, как и тогда в горном лагере, никто не знал, что сказать на эту байку.

— Вроде бы и смешно, а смеяться не хочется, — буркнула Галя.

— Девчонки, я вам уже говорил: у Бориса мужской юмор, — сказал Альберт. — И потом. Он же не совсем русский, этот Борис, — он же шведский еврей. Кто знает, что у этих шведов (тевтонцев) на уме?

— Да и двадцать лет на Кавказе тоже не прошли для него даром, — заметила Галя.

— А по-моему, здесь дело не в Борисе, а в тех экстремальных родах, которые он принимал, — сказала я. — С тех пор любая русская женщина для него потенциальная абортичка. Вот почему у него случаются шутки, граничащие с пошлостью.

— Пошлость ещё и от большой усталости бывает, — я это по себе знаю, — заметил Альберт. — Когда Борис просил у жены выпить, он именно таким и был — очень усталым.

Галя в это время усиленно размешивала маленькой ложечкой чай: ложечка то и дело ударялась о стенки стакана. Со стороны казалось, что Галя хочет вызвать в нем бурю. Для Альберта это могло значить только одно, — если он не прекратит заступаться за Бориса, то его ждет, как минимум, острый взгляд; а для меня — пора менять тему; в противном случае Галя разгонит нас «по домам», и мой двухчасовой рассказ про горы закончится рассказом про какого-то приезжего, никому не известного черкеса.

— Ребята, а давайте я вам про Борисова сынишку расскажу, — предложила я.

Галя молча кивнула.


— Это история случилась три года тому назад. Лёшке как раз исполнилось семь лет. Борис взял его с собой в горы вместе с группой туристов. Для мальчика это был первый «взрослый» поход. Борис вел людей на Алибекский ледник.

«Да, что с ним, Лёшкой может случиться? Маршрут несложный: дорога ровная, ну, малость «горбатая» от ледовых кочек. А так, иди да иди. Мальчик крепкий, выдержит», — размышлял Борис. Его не смущало, что весь ледник изрезан глубокими трещинами, — некоторые из них были попросту бездонными. «Как-нибудь проскочит», — думал Борис. То, что Лёшка всю дорогу плёлся в хвосте, он тоже находил вполне естественным: «А куда денешься, — маленький ведь ещё; за взрослыми едва поспевает».

— И что было потом? — Галя уже зачем-то положила руку на зону сердца.

— Лёшка угодил в трещину, полностью в нее провалился. Когда Борис обернулся на крик женщин, то мальчика на поверхности земли не увидел. Те трещины и для взрослых людей опасны: можно оступиться, упасть и сломать ногу. Худой взрослый человек также может в них провалиться, — Галя не дала мне договорить:

— А с ребенком-то что?

— Женщины его вытащили. Пока Борис добежал на место происшествия, Лёшка уже был спасен. Ему сильно повезло, что трещина оказалась неглубокой. Я в одну такую заглядывала — действительно бездонная, к тому же мрачная от серой пыли, которая годами, если не веками, собирается на том льду, — Галя опять не дала мне договорить.

— И куда только мать смотрела?! Зачем отдала ребенка такому легкомысленному папаше? Подумать только — семь лет, а он его уже в свои «ненаглядные горы» потащил!

Я не знала, что Гале ответить, за меня это сделал Альберт.

— Галя успокойся. Это Кавказ! На Кавказе семилетний мальчик — это не маленький ребенок, это маленький джигит, по-нашему герой!

— А если бы он глубоко провалился, этот ваш герой, да сломал бы себе что?

— Ну не сломал же! Все закончилось хорошо! — Альберт взял Галину руку в свою ладонь. — Галь, пойми: на Кавказе по-другому нельзя! Черкесы, а вместе с ними и Борис правильно делают, что приучают детей к горам. Аккуратности и смелости надо учиться с детства.

— Надеюсь, что мальчика спасли русские женщины? — спросила Галя.

— Если ты имеешь в виду национальность (русские, белоруски и т. п.), то я не знаю. Борис не говорил, да это и не важно. А если образ жизни, то да, «русские»: образованные, «ученые», самостоятельные, — ответила я.

Галя успокоилась. Чтобы «закрепить» результат, я вспомнила, как Борис говорил, что в глазах черкесов русские женщины самые красивые, потому что долго остаются молодыми. Они для них самые вожделенные жены.

— Ну хоть раз что-то хорошее про русских женщин сказал, — Галя заулыбалась.

— А черкесы все равно их замуж не берут. Русские женщины довольно капризны. У них недостаточно терпения, смирения и прочих семейных добродетелей, — сказала я.



Ребята ещё немного посмеялись и принялись за чай. А я стала вспоминать, на чем я остановилась. «Нерассказанным» оставался только последний, самый трудный участок пути. Здесь мне будет уже не до Динки, ради которой мы весь вечер «ищем» Бориса. Эту часть повествования я посвящу Вере-учительнице, туристке из Тамбова.

Вера сумела сделать нашу и без того нелегкую туристическую жизнь невыносимой. Она успела всем порядком надоесть ещё до «страшного» подъема, когда весь «скучный» день без зазрения совести волочилась за Борисом. А во время подъема Вера надоела ещё больше, — она летела за Борисом как на крыльях, ни разу не споткнулась, в то время как мы то и дело буквально падали лицом грязь. Всё кончилось тем, что Вера оторвалась от нас почти на километр, и дыша Борису в затылок, первой из туристок добралась до канатки. После этого она вместе с инструктором укатила в лагерь.

Толку из того, что я пришла к канатке второй, — «беглецов» и след простыл. У меня было такое чувство, что Борис ради своей учительницы бросил всю группу в горах. Так вот. Надо ли ребятам знать «всю правду» о Борисе, тем более, что правда та «кратковременная»; или хватит с них «общих сведений»? Пока я обдумывала свои вопросы, Альберт спросил:

— Иринка, а сколько Борису лет?

— Сорок, — ответила я.

— А сколько лет он живет в Домбае?

— Двадцать. Из расчета: десять лет сыну, и десять лет ждали, когда он родится.

— А ты мне больше ничего не хочешь сказать? — Альберт посмотрел мне в глаза. По тому как он спросил и как посмотрел, я поняла, что здесь не так, и отвела взгляд; стала смотреть по сторонам. Сначала я посмотрела на дверь: вдруг сейчас зайдет Динка, и мне не надо будет отвечать на вопрос. Но Динка не зашла. Тогда я посмотрела на окно, — окно было задернуто шторами.

Ожидать, что Динка войдет в комнату через балкон 4-го этажа было бы крайне глупо. «Синие вершины» не студенческое общежитие, где обитатели мужского пола иной раз забирались в номер через балконную дверь; да и выше второго этажа они никогда не забирались. Мне ничего не оставалось, как устремить на Галю вымученный взгляд: «Выручай!». Какое-то время Галя ещё прихлебывала чай, затем выдала ответ:


— Соотношение чисел 40 и 20 и впрямь не в пользу Бориса, — не в пользу его диплома о высшем образовании. Борис оставил на родине диплом об окончании техникума, а не института.

— Ещё не известно, служил ли он в армии; а если и служил, то уж точно не в морфлоте, где срок службы три года, — добавил Альберт.

— Но не надо думать, что Борис нагло врал. Наш инструктор, как бы это сказать, проявил «политическую гибкость». Возможно, он хотел учится в вузе, но горы ему помешали. Тогда он, и в самом деле, променял предполагаемый диплом инженера на Домбай. Для чего он это сделал?

 «Синие вершины» — лагерь для молодежи. Основной массе туристов, как и нашей Иринке, до 30 лет. Это поколение людей, для которых иметь диплом инженера куда привычнее, чем для поколения Бориса. А сюда, по большей части, приезжают одни инженеры. На их фоне Борис боялся показаться старомодным. Это сейчас. А что будет через пять лет?

Борис со своим дипломом техника будет смотреться не то что «старомодным», а неграмотным! А для него, похоже, очень важно, быть «грамотным». Ведь он ещё и писатель. Меня лично умилило его желание иметь диплом инженера. Это значит, он ценит и уважает наш труд. Поэтому нам не стоит обижаться на Бориса за его «политическую гибкость».

— А разве я на него обижался? Просто я его не сразу понял, — сказал Альберт.

— Я знаю, когда ты его понял, — сказала Галя. — На концерте. Ты тогда решил, что это Клаус Майне поет. Ты так любишь этого немца, что называешь Орфеем.

— После того концерта, я Бориса тоже так называю.

— Тогда тебя можно поздравить, — сказала Галя.

— С чем?! — удивился Альберт.

— Ты «нашел» своего Бориса, — сказала Галя.

— А разве мы его не для Динки «искали»?

— Ты нашел в нем то, что созвучно твоей душе — любовь к музыке.

— Тогда зачем мы «ищем» Бориса для Динки, если его надо «искать» для себя? По-моему, нашего Бориса на всех «хватит»! Иринка, а ты что на это скажешь?

— Я хочу не сказать, а спросить. Как это у Гали получается — вот так сходу и при этом так глубоко видеть людей?

— Галька всегда сердцем думает, вот почему она такая умная, — засмеялся Альберт. 

Немного помолчав, я сказала:
— Тогда Галю тоже можно поздравить. Она, как и ты, «нашла» своего Бориса.

Альберт воспротивился:
— Галю как-нибудь в другой раз поздравишь. Не сейчас.

— А разве она не «нашла» своего Бориса? — не унималась я.

Альберт решил сделать мне «внушение»:

— Мы здесь не ради Гали собрались. Мы собрались, чтобы послушать твой рассказ «про горы». А ты сама уже не помнишь, где ты остановилась.

 Я уткнулась в чай, — он давно остыл, пить его не хотелось; есть конфеты без чая считалось неприличным; я и так их много съела. Я стала разглаживать фантики и складывать их стопочкой. Альберту надоело ждать, когда я перестану дуться, и он спросил:

— Иринка, а скоро твой «скучный» день закончится? — оказалось, Альберт лучше меня помнил, где я остановилась. Я повеселела:

— Скоро. Мне только и осталось, — рассказать, что в нем было смешного. 

— Смешного?! Ну и что же?

— Неспетая песня.

— Очередной закидон инструктора; и что же на этот раз он придумал?

— Это не он, это его кумир Визбор придумал. Он написал песню про то, как ботик затопили. Ботик — это такой маленький корабль.

— Кому ты рассказываешь — Альберт три года на флоте служил, — напомнила Галя.

— Ну, и что же Борис спел или не спел про тот ботик? — допытывался Альберт.

— Он спел первый куплет, потом рассмеялся и отложил гитару в сторону. Не понимаю, что может быть смешного в том, что большой рефрижератор затопил маленький ботик; и у людей вместе с ботиком утонуло имущество, — поморщилась я.

— На месте Бориса я бы тоже смеялся, — сказал Альберт, впрочем, он уже смеялся. — Эта песня имеет второй — нецензурный вариант. Он довольно смешной.

— Надеюсь, ты нам не станешь его петь? — Галя приготовилась запустить «острый» взгляд.

— Конечно, нет. Он не для женских ушей. Борис, как всегда, шутил для мужчин. Смотрю, классный он мужик, этот Борис. Жалею, что не пошел «за ним» в горы. А, Галь?

— Вот хорошо было бы! — вмешалась я. — Раз вы здесь дружите, то там, в горах тем более дружили бы, повсюду бы вместе ходили. Как три товарища. И Динка тогда была бы под присмотром, «не испортилась».

— Ну, вот что, «три товарища», — сказала Галя, — давайте сделаем небольшой перерыв, а потом дослушаем Ирину. Надо же узнать, как наши славные туристы преодолели самый сложный отрезок пути.


Часть вторая. В горах (продолжение)

После небольшого перерыва я продолжила рассказ «про горы»:
— Тот участок пути был похож на кошмарный сон. Кошмарным в нем было все, начиная с темпа, который задал Борис, — он спешил на вершину, как на праздник. Хорошо, что мы успели отдохнуть за «скучный» день, иначе бы не выдержали его темп.

«Кошмарной» оказалась и сама гора. При малейшем касании с нее сыпалась «штукатурка», — так я называю пыльную массу, перемешанную с остроугольными камнями. «Штукатурка» поначалу была сухой, затем влажной, а ближе к вершине мокрой. Это значило, прежде чем ухватиться за твердый, т.е. надежный выступ горы, надо было запустить руки в самую настоящую грязь; и делать это надо было как можно скорее, потому что Борис «всё куда-то спешил». Среди выступов попадались острые, из-за чего на пальцах оставалась кровь.

Не иначе, как «кошмаром» был и наш способ восхождения на гору. Часть пути мы прошли на четвереньках, случалось падать, лежать на животе. Особенно досталось тем, кто шел впереди. Вот почему я пришла вся перепачканная, а Динка без пуговиц с грязными коленками. Высокий темп вынуждал нас к соперничеству, в ход шли любые способы передвижения, лишь бы удержаться на горе, не сползти вниз и не остаться позади всех.

Но больше всего «кошмара» пришлось на вершину горы. Это было совершенно не пригодное для прогулок место хотя бы потому, что на вершине лежал снег. Судя по пейзажу зима в тех краях вечная: окрашенные в синие, белые и чёрные тона горы никогда не становятся зелеными, пригодными для жизни, живыми. Таким же вечным на вершине был ветер; похоже, он жил в тех горах от сотворения мира. Вой крепкого, зимнего ветра — единственный звук на той горе.

Нет, всё-таки самым кошмарным в том восхождении был темп. Если бы Борис не гнал нас, как лошадей, а дал бы время «постоять и опомниться», — гляди, вершина тогда не показалась бы нам такой бесприютной и хмурой. Но какой бы она не была, — это наша вершина; мы старались изо всех сил, чтобы взобраться на ее.

Но Бориса тоже можно понять: вершина имела вид хребта, а не плато. «Хребет» оказался узким и на каждом шагу «переломанным». Если бы мы все разом взошли на него, то нам негде было бы стоять, пришлось бы растягиваться в длинную цепочку.

Галя права, нас было слишком много. Так что праздновать восхождение: кричать во всё горло на все окрестные горы, махать руками и прыгать от радости нам не довелось; не говоря о том, чтобы бросаться снежками и лепить на высоте 3200 м снежную бабу.

— И вы не могли повторить за Высоцким: «Весь мир на ладони, ты счастлив и нем/И только немного завидуешь тем / Другим, у которых вершина ещё впереди», — напел Альберт.

— Выходит, что так. Но кто мешает нам пойти в горы ещё раз? Тем более, что Борис приглашал самых активных туристок, — я попала в из число, — на следующий год сходить с ним на соседнюю от Муссы-Ачитары гору.

Это маршрут второй категории сложности: там надо будет уметь лазать по веревке. Придется весь год тренироваться, что под силу далеко не каждому, — вот и пойдут в поход немногие. Зато места на новой горе всем хватит.

Ну а наш поход закончился тем, что Борис от нас попросту сбежал. За ним бежала Вера-учительница, за Верой я, — Галя не дала мне договорить:

— Ирин, а как вам на той высоте дышалось? — спросила она.

— Да как обычно.

— Борис всё время был в черных очках? — продолжала спрашивать Галя.

— Он вообще шел без черных очков. Тоже самое можно сказать о каждом из нас.

— Снега в тех высоких горах много? — не унималась Галя.

Я начинала понимать, куда она клонит:
— Прилично. Хотя сильный ветер каждую минуту перемещал его с места на место, меньше его от этого не становилось. Яркого белого снега в тех горах много.

— Теперь понятно, отчего Борис «так спешил», он берег ваши глаза от ожогов, — сказала Галя, в очередной раз вызвав у меня чувство удивления.

— Альберт, ты по-прежнему считаешь, что Галя все ещё не «нашла» своего Бориса?! — воскликнула я.

— Ирин, ты заколебала «своим Борисом»! Вы, туристы без своего инструктора шагу ступить не можете, а потом жалуетесь, что он «заслоняет собой горы».

Я никак не могла понять, с чего это Альберт стал запрещать мне «искать Бориса» для Гали, — это после того, как мы целый вечер дружно «искали» его для Дины, и не найдя, мы также сообща решили «искать» его для себя, — но зато я поняла, почему во время разговоров с Альбертом Дина всегда была готова выцарапать ему глаза.

Я не стала второй раз за последние десять минут смотреть на остывший чай, а подняла глаза на собеседника. Альберт почувствовал неладное и заговорил про очки, думая, что таким способом ему удастся «защитить свои глаза» от «выцарапывания».

— Как вы, вообще, умудрились пойти в горы без черных очков? — спросил он.

— А ты что, каждый день летом ходишь в черных очках?!

Альберт попритих, стал говорить, что северное лето пока что позволяет обходиться без них. В ответ он услышал, что южное лето тоже пока что позволяет не тратить половину зарплаты инженера на привозные очки, потому что в советских ходят одни пенсионеры.

Галя посчитала, что мы можем уйти далеко от темы:
— А дальше-то что было: кто там за кем бежал? — невероятно мягко спросила она.


— Борис и Вера-учительница сумели-таки от нас сбежать: они первыми плюхнулись на двухместное сиденье канатки и покатили к Большому лифту. Борис на прощание всем красиво улыбнулся и помахал рукой. Представляете? Вместо того, чтобы подавать дамам ручку во время посадки на ускользающую сидушку, он сделал всем ручкой.

— Борис, видно, не ожидал встретить в горах дам. У него иное представление о дамах, — Альберт уже смеялся, — а вы сами, без его помощи не могли сесть, что ли?
 
 — Те сидушки рассчитаны на таких великанш, как Вера-учительница из Тамбова, для людей небольшого роста они высоковаты. К тому же надо было заскакивать на движущееся сиденье, что усложняло задачу. Но мне повезло: какой-то черкес, по-видимому, работник канатки готовился ехать, он помог мне взобраться, и мы пустились в путь.
Хотя свой последний участок пути мы провели без Бориса, как я уже говорила, он буквально укатил с этой …, как ее там?

— Верой-учительницей из Тюмени, — подсказал мне Альберт.

— Из Тобольска, — поправила его Галя.

— Из Тамбова, — поправила я Галю и стала рассуждать вслух. — И что он в ней такого нашел? Белые губы на сером лице, сильно выступающий прямоугольный нос. Такой нос у нас в Ростове называют «шнобелем».

— Такой нос называют «шнобелем» не только у вас в Ростове, — заметил Альберт.

Я хихикнула. Вслед за мной захихикал и Альберт. Галя вместо того, чтобы хихикать вместе с нами, постучала ложечкой по стакану. Я вернулась к теме:

— Хотя свой последний участок пути мы провели без Бориса, в том пути было две вещи, которые напоминали о нём. Это песни как таковые. При виде открывшейся горной панорамы хотелось петь. Звук голоса подобен свободному парению птицы. Теперь я понимаю, почему Борис поет как Орфей, — он часто видит красивые горные виды; они вызывают у него желание петь.

Горы как таковые. Как те заоблачные, бессмертные и неживые, с которых мы спустились; так и те, что пониже, украшенные лесом и присутствием человека. Вместе с голубым бездонным небом горы давали ту сказочно-величественную картину, от которой замирал дух. Я поверила Борису, что от Домбая можно потерять голову.

— Всегда считал, что самая крутая песня про горы это «Вершина», а тебя послушать, так Высоцкий не всё про горы знал. У него нет песни про вид, который открывался с вашей канатной дороги, — сказал Альберт.

— Значит, Высоцкий ни разу здесь не был! Кто ему мешал приехать в Домбай и влюбится в него без памяти?! — возразила я.

— Не ссорьтесь, — усмирила нас Галя, — Мы сейчас говорим не о Высоцком, а о нашем инструкторе Борисе Майкельсоне. А почему Борис не поет Высоцкого — об этом мы как-нибудь в другой раз поговорим. Ирина, продолжай!

— А всё уже, приехали. Осталось сказать, чем напоследок удивил нас инструктор, и поставить на всей этой истории точку.

— Ну, и чем же?

— Борис оказался порядочным человеком. Он доехал с Верой-учительницей до Большого лифта, а дальше их пути разошлись. Борис отправил попутчицу в гостиницу, а сам остался возле лифта поджидать, когда последний турист покинет Мусса-Ачитару. Чтобы скоротать время Борис принялся болтать с тем черкесом, с которым я ехала на канатке. Иначе говоря, Борис остался контролировать ситуацию.

— Ирин, а как ты сейчас смотришь на нежелание Бориса «подавать дамам ручку»?  — спросил Альберт.

— Это очередная хитрость Бориса, — напомнить нам, что мы «взрослые люди» и должны рассчитывать на себя, — сказала я и тут обнаружила, что мой затянувшийся на весь вечер рассказ «про горы» не имеет хорошей, героической концовки.

Если я скажу ребятам, что дважды видела их возле лифта, то могу ненароком их смутить, потому что не все с этим лифтом «чисто». Если оставить мой рассказ «как есть», то что это за концовка: Вера-учительница поехала в гостиницу не солоно хлебавши, а Борис остался возле лифта поговорить с приятелем.

Без всякого настроения я процедила: «Ну, вот и всё. Больше мне к этой истории добавить нечего. Это я к тому, что мы про Динку ничего нового так и не узнали», — и уткнулась в недопитый чай. Ребята тоже молчали, только Альберт шумно прихлебывал чай из огромной «фирменной» кружки. Наши взгляды встретились, и я увидела, как у Альберта блеснули глаза, хотя он тут же потупил взор.

 «Наверняка Альберт считает, что наша история закончилась не тем, что думала Вера-учительница по пути в гостиницу, и, даже не тем, что сделал или не сделал Борис, а тем, как мы с Динкой вошли в лифт. Конечно, Альберт прав, иначе бы он не сверкал глазами! Но это значит, что я видела ребят дважды! Только почему?» — я стала вспоминать.

«Первый раз я их видела, когда они стояли в очереди на Большой лифт. Они должны были уехать сразу же, как только вернется грузоподъемник. Могла ли я обознаться? Нет.  Не узнать в женщине в белом свитере и голубой шапочке Галю, — это значит полностью обесценить ее идею насчет свитера и шапочки.

А идея у Гали была такая: связанный вручную свитер был молочного, а не чисто белого цвета. Это значит, что на фоне ослепительно белого снега он мог казаться грязным. Чтобы этого не произошло, Галя дополнила свитер вязанной голубой шапочкой. Цвет шапочки был не просто голубым, а необыкновенно голубым: ярким и холодно-бирюзовым. Цвет шапочки был настолько сильным, что «холодил» теплый белый цвет свитера. Такого красивого сочетания цветов я ни у кого из горнолыжников больше не видела. Да, что там говорить, — Галя, как архитектор, умела подбирать цвета.
В стоящем рядом с Галей мужчине я узнала Альберта, но не по одёжке — она была темной и невзрачной — а по армейской выправке. Галя смотрелась возле Альберта как королева подле своего короля. Стареющая королева около молодого короля — если быть точным. Но я сейчас не об этом. Я о том, что ничего странного в том, что Галя и Альберт стояли первыми в очереди на Большой лифт не было.

Зато во втором их «явлении» странностей хоть отбавляй! Ребята появились в дверях лифта сразу после того, как мы с Диной в него вошли. Но они не стояли с нами в очереди на лифт, они как с неба свалились! Но этого не все: Альберт и Галя не просто вошли в лифт, они вломились в него со скандалом.

Галя огрызалась с горнолыжниками, которые остались стоять за ее спиной, точнее, за спиной Альберта, потому что он заходил последним. Альберт тоже что-то буровил.  Среди шума возмущенных голосов прослушивались звуки шлепков. «Не иначе как цвет «Синих вершин» колотит Альбертика по спине! Вот что бывает, когда лезешь без очереди! — подумала я тогда. Но я ошибалась. Альберт заработал тумаки не за то, что вошел без очереди, а за то, что никого «из посторонних» в лифт не пустил. Грузоподъемник поехал полупустым.

Для чего ребятам понадобилось заслонять собой дверь, сдерживать натиск раздраженной толпы? Ради сомнительного удовольствия видеть наши с Динкой лица? Вряд ли. Наверняка за всем этим скрывалась какая-то идея. Хотела бы я знать, что это была за идея!

И тут меня осенило! Я поняла, почему видела ребят дважды, — они действительно подходили к лифту дважды: сначала в порядке очереди, а затем без очереди. «Ай, да ребята, ай, да молодцы!» — меня распирали чувства, но говорить лестные замечания в адрес друзей я не решилась. — Надо скорее, пока мы не легли спать, найти Динку и рассказать ей, какие Альберт и Галька рыцари, какие они герои!»

У меня, наверное, тоже блеснули глаза; я так резко встала из-за стола, что едва не опрокинула кружки с недопитым чаем, чем сильно напугала Галю.

— Ребята, где Динка?! — я не смогла сдержать голос, чем опять напугала Галю.


— О, Господи! В бассейне твоя Динка, где ей ещё быть?! — простонала Галя.


— Посмотрите на часы — половина двенадцатого, а бассейн работает до девяти. Ребята, где наша Динка? — продолжала надрываться я.

Галя растерялась, не зная, что мне ответить, зато Альберт был невозмутим.


— В холле твоя Динка; я видел ее там, когда выходил на перерыв, — сказал Альберт спокойно, но как-то холодно, отстраненно.


— Что она там делает? Ведь ночью в холле не так интересно, как днем! — допытывалась я, вспомнив свои «посиделки» с Альбертом.


— А вот пойди и разузнай, — также холодно сказал Альберт.


Я выскочила из-за стола, едва не завалив его второй раз, и бросилась к двери; но оказавшись в коридоре, вспомнила, что не сказала ребятам «спасибо» и повернула обратно.

— Ребята, спасибо за чай! — выпалила я с порога.

— О господи! На здоровье, — откликнулась Галя. Она убирала со стола.

— За чай, конфеты и мудрые беседы! — добавила я.

Галя улыбнулась: «Да ладно тебе. Иди, ищи свою Динку; хватит ей там сидеть!»


Я неслась по плохо освещённому коридору в сторону ещё более темного холла. Теперь я знала, какая у моего рассказа будет концовка. Мне оставалось найти Дину и рассказать ей, какие удивительные люди живут рядом с нами. Представляю, как она обрадуется!   


Часть третья. После гор.

Коридор был длинным, и у меня было время подготовить к встрече. 
«Лучше всего смотреть на «историю с лифтом» глазами Альберта и Гали, — рассуждала я. — Когда ребята увидели возле лифта Бориса, то они верно рассудили, что поход закончился. Они тогда ещё ничего не собирались делать, они просто смотрели, как далеко мы с Диной от грузоподъемника. Первой они увидели меня, и мой вид им не понравился.

В представлении Альберта я была «мало похожа на даму». «А что если и Динка такая же, как Иринка? А она наверняка такая же», — подумали ребята и зашли за лифт. Лифт потому и назывался Большим, что соответствовал своему названию.

Ребята решили пропустить свою очередь, чтобы поехать вместе с нами, на что очередь «милостиво» согласилась. Когда мы с Диной стали заходить в лифт, они вышли из укрытия. Альберт и Галя только для нас двоих свалились, как снег на голову; очередь была готова к подобному маневру, она только не была готова к тому, что ребята заслонят собой вход. Спрашивается, зачем?

Друзья боялись, что спесивые горнолыжники могут оскорбить нас глупым вопросом или гордым взглядом, и тогда к физическим страданиям, которые «читались» у нас на лице, добавятся нравственные. Они этого не хотели, потому и приняли «огонь на себя». «Это значит, что и в наше время есть место для подвига, для высоких идей!» — ликовала я, но только в душе; полумрак коридора мало отвечал моему возвышенному настроению.

Но чем ближе я подходила к холлу, тем мрачнее становился коридор. Мне отчего-то вспомнился мифологический Орфей: «Интересно, а сколько легендарному музыканту было лет, когда он пошел искать свою Эвридику? Не думаю, чтобы ему было за двадцать, как Альберту, или под тридцать, как мне. В таком возрасте мало кому хочется бродить ночью одному. А вот если ему было под сорок, как Динке, тогда я могу поверить, что можно не только бродить, но и всю ночь просидеть в одиночестве, не «оглядываясь назад».

Вот и холл. Ночные сумерки изменили его до неузнаваемости: все предметы интерьера потеряла свой цвет и объем, растворились в глубоком полумраке ночи; блики от витражей и огни поселка на фоне черного неба делали холл похожим на черную реку.

Не знаю, сидел ли Орфей на берегу Черной реки, но Динка сидела. Она расположилась на диване «вместе с ногами», от чего была похожа на женщину, сидящую на берегу Черной реки. Дина сидела, опустив голову на подтянутые к груди колени, при этом что-то шептала или причитала; мне даже казалось, что она плакала. Но Дина не плакала. «Ненавижу! Ненавижу!» — твердила моя подруга.

— Дин, это я, Ирина. Кого ты ненавидишь, можно узнать?

— Всех! Всех ненавижу: Альберта, Гальку, но больше всего ненавижу себя!

— А меня ты тоже ненавидишь?

— Нет. Ты здесь не причем.

— Значит, мне можно остаться?

— Садись! — Дина хлопнула ладошкой по дивану. Я села неподалеку, но обычным способом, не как «женщина на берегу Черной реки».

— Может, ты скажешь, за что ты их ненавидишь? Я только что узнала, какие наши ребята молодцы, какие они герои и ….

— А ты знала, что Альберт и Галька любовники? — отрезала Дина.

Динин вопрос заставил меня опуститься с небес на землю.

— Мм…, понимаешь, как бы это сказать, я догадывалась, но э-э…, — лепетала я. — Потому что Альберт, сама знаешь, не вылазил из нашего номера. Но при этом он, это самое, ни разу не поссорился с Галей, чего, как ни крути, э-э… нельзя сказать о его отношениях с тобой. Сначала меня, конечно, смущала разница в возрасте: Альберт моложе Гали на целых 12 или 15 лет! Но, видишь ли э-э…, короче, он на столько же моложе и тебя!

— Тебя послушать, так шансов стать любовницей Альберта у меня было не меньше, чем у Гальки.

— В общем-то, да! — я, наконец-то, заговорила своей обычной речью. — А что? Вы кругом вместе, как три товарища. Альберт умный и веселый, в добавок очень красивый — с ним всем интересно: и тебе и Гале! И даже мне, — я намеренно уходила от темы.

— В этом-то всё и дело, что мы везде вместе, как «три товарища», — это ты, Иринка, верно подметила, — вот поэтому я всех «трёх товарищей» и ненавижу: себя, Альберта и Гальку. Больше никаких совместных отпусков! Обещаю. А то они думают, что я до самой пенсии с ними рысачить буду.


Я им для отвода глаз нужна, — это чтобы Костя, Галькин муж, думал, что Галька со мной ездит. Про то, что Альберт ездит с нами, Костя не знает. Когда он провожает Гальку на вокзал, Альберта с нами нет, он едет другим поездом. Мы встречаемся уже в Москве.

— Что тебя заставляет их покрывать?

— Мы с Галькой с детства дружим; наши дома рядом были, потом мы вместе в школу ходили, затем в институт. Мы даже в одном проектном институте работаем, только на разных этажах. Галька для меня как сестра. Костя мне доверяет. Но я больше не буду его обманывать! Я и так с ними второй год подряд езжу, — Дина снова уперлась лбом в колени.

— Ну и стоит так убиваться из-за парня, который вместо того, чтобы быть примерным товарищем, на деле оказался любовником подруги, — сказала я. — Если это так, если Альберт и правда любовник, то на людях он все равно ведет себя как товарищ. Я только один раз видела, чтобы он взял Галю за руку, т.е. проявил к ней нежность.

— Да где тебе видеть? — сказала Дина, немного выпрямившись, — тебя же дома не бывает, ты целыми днями где-то носишься. А я сколько раз в этом холле время коротала, будучи третьим лишним «товарищем». Хотя ради Кости я на многое готова, но всему должен же быть предел! — Дина вновь опустила голову на колени.

Мне стало казаться, что я зря сюда пришла, но Дина подала голос: 

— А вы что делали?

— Беседовали. Пили чай. «Искали» Бориса.

— Как это «искали» Бориса?

— Искали в многочисленных талантах Бориса свои.

Я думала, Дина спросит, ну и много ли мы «откопали» у себя Борисовых талантов, но ее интересовало другое:

— Галька как себя вела?

— Замечательно. Более чуткого и доброго человека я в своей жизни ещё не видела.

Дина горько усмехнулась:
— Узнаю Гальку. Раньше ее такой часто можно было видеть. На работе, когда она в профкоме состояла, то вечно за кого-то хлопотала, кого-то опекала. Как узнала, что у Альберта, пока он в своих морях плавал, мама погибла при неизвестных обстоятельствах, а папа с ними никогда и не жил, то по привычке бросилась опекать и его. Вот и доопекалась. Скоро сама в старушку превратится.

Дина опять замолчала. Видя такое дело, я решила перевести разговор в другое русло.

— Ты была в бассейне? — спросила я подругу.

— Да. Но не до конца, — ответила Дина.

— А что так?

— Борис велел.

— Борис?! Он тоже был в бассейне? И какая же у него фигура, ты видела?

— Он не раздевался; ходил вдоль бассейна в своей красно-серой «робе».

— А зачем тогда приходил и командовал вами, как пловцами?

— Если ты немного помолчишь, то все узнаешь.

Сегодня в бассейне негде было повернуться. Одних черкесов пришло человек десять. Облепили трамплин и каждую минуту прыгали в воду; при этом орали как дикари. Гвалт стоял невообразимый. А сколько туристов пришло — не счесть. Сегодня ведь последний день, когда можно «бесплатно», т.е. за счет путевки сходить в бассейн.

— Ты из-за толкотни ушла?

— Нет. Ты же знаешь, «русские бабы за копейку удушатся». Как я могла уйти, не выбрав «бесплатные посещения»? Я из-за Бориса ушла.


— А что он всё-таки делал в бассейне, если не раздевался и не плавал?

  — Он ходил вдоль бассейна и смотрел на пловцов.

  — Кого-то искал?

   — Никого он не искал. Борис пришел, чтобы на нас посмотреть. Зная характер «русских баб», он верно рассудил: «бесплатное посещение» вынудит нас прийти в полном составе. А Борис за наше самочувствие переживал: не успели с гор спуститься, как в воду полезли; в общем, могли не рассчитать нагрузку на организм.

— Тебя лично это касалось?

— Нет. Я не договорила: я не только из-за Бориса, я ещё из-за той девочки ушла, Ирочки Поповой, что из Пскова. Хорошая такая девочка, скромная. Может, знаешь?

— Знаю. Я с ней два раза в бадминтон играла. С Ирочкой что-то случилось?

— Слушай же: подходит ко мне Борис, т.е. он подходит к тому месту, напротив которого я как раз находилась в бассейне, и манит к себе. Я подплыла. Он присел на корточки, чтобы быть ко мне ближе лицом и говорит: «Дина, ты хорошо плаваешь?» Не думала, что он знает мое имя; нас у него тридцать «невест», разве всех упомнишь? Выходит, упомнил.

Я впервые так близко видела его лицо; и ты знаешь, оно мне понравилось. Борис мне Олега Видова  напомнил. Может, ракурс такой был, — Борис сидел ко мне в пол-оборота; может, сказалось то, что я смотрела на него снизу вверх. Всегда считала, что у Бориса обычное, т.е. неинтересное лицо, а оно вдруг оказалось красивым.

— Так уж и красивым, — возразила я.

— Вполне. Солнце и воздух его, конечно, портят, грубят. А так довольно красивое лицо. Ты вот знала, что у Бориса голубые глаза?

— Конечно, знала! Борис никогда не делал из этого тайны; всего один раз в черных очках ходил. Я только не знала, что даже в одежде он будет похож на Аполлона!

Дина хмыкнула, заулыбалась, опустила ноги на пол, в общем, перестала быть «женщиной, сидящей на берегу Чёрной реки»:

— Иринка, о чем мы с тобой говорили?

— Борис спросил у тебя, хорошо ли ты плаваешь?

— Да, верно. Я сказала, что нормально плаваю. После этого он спросил, знаю ли я «вон ту девочку», и показал на Ирочку. Я сказала, что это «Ирочка Попова из Пскова, моя подружка по бассейну». «Да, я вас уже видел вместе», — сказал Борис и затем спросил:

— Динка, а ты сможешь к ней сплавать?


— Боря, что за вопрос? Конечно, смогу!

— Тогда сплавай и спроси, почему она забилась в угол, не плавает: из-за тесноты или у нее на это есть другие причины. И ко мне возвращайся; я буду тебя здесь ждать.

— Представляю, как ты гребла! — засмеялась я.

 Дина вновь заулыбалась:

— Я так и сделала. Подплыла, спросила и вернулась к Борису.

— Ну, что сказала твоя Ирочка? — Борис так и просидел все это время на корточках.

— У нее сердце ноет. Она не знает почему.

— Динка, плыви к ней назад и скажи, чтобы немедленно выходила из воды. Если не послушает, скажи «Борис велел». Она переутомилась в горах, а теперь переохлаждается в воде. Отведи ее в номер, ей надо отдохнуть. Сможешь?

— Боря, конечно, смогу! — я поплыла.

— Дин, спасибо тебе за Ирочку! — крикнул Борис мне вдогонку. Я обернулась и помахала ему рукой:

— Боря! Это тебе спасибо за Ирочку! — Борис улыбнулся и отошел от воды.

— Вот так я и пришла раньше времени в корпус, — сказала Дина.

— А почему домой не пошла?

— Хотела побыть одной.

— Все переживаешь, что Альберт оказался «плохим товарищем»? — спросила я.


— Да если бы только это! — фыркнула Дина. — У меня и без моих «товарищей» проблем хватает. Мы с Мишкой (мужем) неважно живем; могли бы и получше жить: у нас трое детей. Так на одних детях наш брак и держится. Мишка стал часто приходить домой пьяным, говорит, что его ноги домой не несут. Живет с нами как по обязанности, знает: уйди он из семьи, — так мне одной с детьми не справится.

— Но у вас с Мишей ведь нет «третьего товарища»? — спросила я осторожно.

— Нет. Да это мало что меняет, — ответила Дина.

— Как так?

— Нам с мужем стало скучно друг с другом. Два года назад, наверное, так же скучно было Гальке со своим Костей. Но я сейчас не за них переживаю, а за нас с Мишкой.

Женились мы по любви, у нас и интересы общие были — спорт. Мы с Мишкой в волейбол хорошо играем. Когда моложе были, часто собирались с друзьями на спортивной площадке. Галька и Костя тоже с нами с удовольствием играли. Теперь редко собираемся: с возрастом стало тяжелее принимать и подавать мячи.

— Может, вам надо вид спорта поменять? — спросила я.

— Я уже думала над этим. Но мне кажется, к 40 годам важнее себя поменять, чтобы и без спорта мы были интересны друг другу. Счастье в семье начинается с себя. Хотя спорт тут не помеха. Тот же туризм, например.

— Кавказ, Домбай, и Борис как инструктор?

— А вот и не угадала! Мы с Мишкой тоже в красивом месте живем. Гор у нас, правда, нет, зато есть тайга. Гляди, и в нашем лесу туристские тропы найдутся! Наш лес также, как и здешние горы, нуждается в фанатах, людях, которые сами бы «не курили, не сорили» и других этому учили. Жалею, что до свадьбы не приехала сюда с мужем, — Дина вновь задумалась, умолкла. Я закончила фразу за нее:

— А то бы крепче дружили, чувствовали себя однополчанами, прошедшими тяжелый и опасный путь?

— Да, примерно так, — отозвалась Дина и перешла на другую тему:

— По примеру Бориса я хочу поменять работу. Не бойся! В горы из своей тайги я переезжать не буду. У нас тоже красиво, я уже говорила. Я в техникум пойду детям черчение преподавать. Мне всегда больше нравилось с людьми общаться, чем за кульманом молчать. Да и на семью больше времени останется.


— Вот видишь, как ты хорошо во всем разобралась, какая приличная «Программа спасения семьи» у тебя получилась! Причем, все изменения начинаешь с себя, а не с мужа, — хвалила я Дину, — значит, и моих друзей, своих «товарищей» ты больше не будешь ненавидеть? — разве я могла знать, что мой вопрос вызовет у нее столько злобы.

— Разобралась! — негодовала Дина. — Да с ними «разберешься»: и сами запутались и всех запутали! В их отношениях весь город два года разбирается и разобраться не может! Городок у нас небольшой, каждый встречный может тебя спросить: «Как там Альберт с Галькой? Муж согласен на развод?» или «когда Галька вернется к мужу?» (Только из-за одного этого стоит работу поменять, чтобы подальше от Гальки, «источника всех бед» быть!)

А люди за них переживают, как в том романе про 19-й век! И пусть Костя, Галькин муж рангом до Каренина не дотягивает, всё у нас как у Льва Толстого получается, разве что идея немного другая. Хотя в нашем случае идея получше, чем у классика, да только никому от этого не легче!

— Ну, и какая же у вас идея?

— Ты знала, что у Гальки с Костей двое детей?

— Да. А что тут такого?

— Значит, идея у нас детская.

Я настроилась до самого утра сидеть молча.


— На самом деле Костя про Альберта и Гальку всё знает; он только не знает, что Альберт второй год подряд ездит с нами в отпуск — иначе бы он ее никуда не отпустил. Зато дома он довольно часто отпускает жену к ее «новому другу».

— Он что, этот ваш Костя, идиот?! — от возмущения я аж подскочила с дивана. — Да так только … поступают, — я, наконец, нашла подходящее слово.

— Вот теперь я верю, что ты в гараже работаешь. А то вся такая культурная, ну прямо как Альберт с Галькой, — Дина усмехнулась и продолжила:

— Нет. Он не такой, как ты говоришь. Я с ним как-то разговаривала. Костя считает, что сам породил эту ситуацию: по молодости лет не давал Гальке прохода, сильно давил на нее женитьбой. Косте тогда под тридцатник было, а Гальке чуть больше 20-ти. Он видел в ней не одну красивую и образованную барышню, но и замечательную хозяйку, и жену.

Так и оказалось. Галька, пока не встретила Альберта, и впрямь, была идеальной хозяйкой, прекрасной матерью и женой. Костя понимает, что Галька потому так увлеклась Альбертом, что никогда в жизни ещё не влюблялась. Это он, Костя не дал ей присмотреться к другим мужчинам.

— Когда Галька выходила замуж за Костю, Альберт в то время в детский сад ходил; он тогда при всем желании ещё не мог быть мужчиной, — возразила я.

Дина рассмеялась, но затем вновь делалась серьезной:

— В таких случаях обычно разводятся и, наверное, правильно делают. Но Костя не хочет давать Гальке развод; он считает, что на это у него есть веская причина — дети.

Костя любит своих детей и не хочет из-за развода кого-то из них терять. Дети, сама знаешь, обычно остаются у матери; редко у отца, как правило, сын. Галька так и хотела: девочку забрать себе, а сына оставить мужу. Но Костя не согласился: он не хочет расставаться даже с одним из детей — ему нужны двое. К тому же они и между собой ещё крепко дружат; Костя считает неправильным их разлучать.

Все свободное время Костя с детьми. Если ты, Иринка, думаешь, что дети его за это любят, то ты ошибаешься — они его обожают! Костя переживает, что из-за Галькиного развода они будут по нем сильно скучать.

Затем Дина стала рассказывать мне, какие у Гальки с Костей замечательные дети: девочка во второй класс пошла; такая лапушка и учится на одни пятерки. А мальчик — тот постарше будет, тоже очень хороший. Но я ее уже не слушала.

Я чувствовала себя волейболисткой-разиней, припечатанной мячом к стене. Мне требовалось время, чтобы «прийти в себя», а Дина все говорила и говорила. О том, что Костя часто наведывается к детям в школу и студии, где они записаны на музыку и спорт. И что меж собой они много беседуют. И что глядя на такое дело, Галька с разводом поутихла.

— Да какой из Альберта «отец»? Он всего на десять лет старше Галькиного сына. А ты что на это скажешь? — я не ответила, потому что ещё не «включилась».

Не в моих правилах было молчать, когда тебя спрашивают старшие по возрасту люди, но мне не хотелось говорить просто так, чтобы только поддержать разговор. Рассказ про Галиного мужа разбередил мне душу. Много искренних, глубоких, но несовместимых друг с другом чувств вышло на ее «поверхность». Прежде чем что-то сказать, я хотела разобраться, какие из моих чувств «правильные».

«Вот это муж, вот это отец!» — удивлялась я, и мое удивление «разливалось через край», настолько оно было глубоким, красивым. Как мать-одиночка я острее, чем замужние женщины, чувствовала отношение Кости к своим детям.

«Да какой, к черту, муж, если Альберт вторую неделю не вылазит из нашего номера! — моему возмущению также не было предела. Я настолько привыкла к Галиному другу, что упоминание о ее законном супруге вывело меня из себя. Ничего красивого в моем возмущении, понятно, не было.

«Даже если бы Костя и видел их вместе, то «ничего такого» не заподозрил бы, — Альберт вел себя как «простой товарищ», — мне не хотелось лезть в гущу чужих проблем, поэтому самый «неверный» из выводов был для меня самым удобным.

Но теперь молчала Дина. Ночные сумерки и тишина холла располагали к «философскому раздумью». Я вспомнила Галины «уроки» и стала слушать, что говорит мне сердце.

 «Конечно, я с самого начала знала, что мои подруги замужем, я только не знала, как зовут их супругов. Они этого не говорили; я не интересовалась. В ситуации, когда две сорокалетние тётеньки едут на юг с молодым парнем, не спрашивают, как зовут их вторых половинок. Курортная этика? В общем-то, да.

Мне столько раз приходилось слышать, как от сверстников, так и от людей постарше, что «от жизни надо брать всё». Поэтому как только я увидела Альберта в сопровождении его «тётенек», то сразу догадалась, — они сюда затем и пожаловали, чтобы «взять от жизни всё». Мне ничего не оставалось, как закрыть на это «всё» глаза. 

Меня мучил всего один вопрос: какая из двух «тётенек» Альберту «роднее». Довольно скоро я поняла, что Галина и тогда, вообще, перестала интересоваться этой темой. Ну ходят три товарища кругом вместе, никого не трогают; один из товарищей, скорее всего, лишний. Что из того?

И мне совсем не приходило в голову, что за «курортным раем» обязательно стоит чей-то муж и чьи-то дети. Я только после Дининого рассказа поняла, — если одни намерены «взять от жизни всё», то другие — будут вынуждены это «всё» отдать.

 Единственный человек, который бы среди всеобщего курортного распутства открыто заступался за семейные ценности — это Борис. Но теперь их стало двое. «А Костя, оказывается, больше всех нас «нашел» Бориса, хотя никогда его не «искал», — горько усмехнулась я. Мне захотелось стать на сторону Бориса и Константина.

— Ирин, ты чего молчишь? Ты часом не плачешь?

— Нет, я не плачу, — ответила я сдавленным голосом, — я взрослею. За последние десять минут я повзрослела лет на десять, не меньше; стала вашей с Галей ровесницей.

— И в чем это выражается? — спросила Дина.

— Хочу на следующий год поехать в отпуск к вам на север. И север посмотрю, и Костю вашего, если повезет, увижу, — сказала я первое, что пришло на ум. — От Ростова до вашего города сколько тысяч километров, знаешь? Мне лучше на самолете лететь?
 
— Делать тебе, видно, нечего. На следующий год Борис приглашал тебя в Домбай. Кроме тебя он только Верку чернявую, что из Тамбова, пригласил. А ты не ценишь.

— Вам с Галей, видать, тоже нечего делать, раз вы ехали за 2000 верст на Бориса глазеть, когда у вас дома свой супермен есть, — Костей зовут, — я не помню, чтобы я когда-либо подобным тоном разговаривала с женщиной, старшей себя по возрасту. «Наверно, я, и вправду, стала на десять лет взрослее».

— Ну ты, Иринка, скажешь! Как можно их сравнивать? Борис, и правда, супермен, он живет по своим законам: книжки про черкесов пишет, природу защищает. Борис — это личность. Мне кажется, что в нашей стране он такой пока один.

— А Костя, он разве не по «своим законам» живет? Поверь, он тоже такой один. Я знаю, что говорю: я в гараже работаю, в месте, где просто принято иметь любовниц.

— И что же, все так и имеют? — ахнула Дина.

— Нет, конечно. Я не так выразилась. Тех, кто имеет любовниц — по пальцам можно пересчитать. А остальные делают вид, что знают в любовных делах толк. Так уж здесь повелось — это же гараж! — что иметь связи на стороне — это круто; это выгодно отличает тебя от тех, кто их не имеет. А если ты по бабам не ходишь, то должен прилюдно в этом «каяться», — ссылаться на плохое здоровье, маленькую зарплату и вездесущую тёщу.

— И что же, все так и «каются»? — не верила мне Дина.

— Разве что в шутку. Но я никогда не слышала, чтобы «свободная любовь» кем-то из мужчин порицалась. А иные водители с такой легкостью меняют жен, что диву даешься! Своих детей они, конечно, помнят и любят, но ничего с собой поделать не могут (не хотят). Если бы такой Костя у нас в гараже «завелся», я не представляю, чтобы они с ним сделали. Но я наверняка знаю, чтобы они про него сказали.

Я несколько раз шумно и прерывисто вздохнула. Чтобы Дина не подумала, что я плачу, то заговорила первой.

 — Это я так дышу, — сказала я Дине, — не помню, когда мне ещё так легко дышалось, будто я целебного воздуха в легкие набрала.

— А по-моему, ты все-таки плачешь. Ведь не обязательно плакать «вслух», можно и «внутри себя» слезами обливаться.

Чтобы меня отвлечь, Дина стала говорить, что Костя потому так борется за своих детей, что ему некуда деваться. Что это единственные в его жизни дети. Для него лучше оставить всё как есть, чем остаться совсем без детей.

— Дина, я тебя плохо понимаю: объясни, пожалуйста.

— Костя считает, что он слишком стар, чтобы новых детишек заводить. Если он оставит своих детей Гальке и ее «новому другу», то других детей у него уже не будет: в его возрасте трудно встретить женщину, которая смогла бы ему родить. А брать женщину с ребенком он не готов, потому что не хочет воспитывать чужих отпрысков, когда свои есть. Вот он и терпит сложившуюся ситуацию.

— Ну как ты не видишь, Костя из-за своей любви к детям настоящим посмешищем себя выставляет! Кто-нибудь из мужчин ещё так делает?! — я почти кричала, колотила ладонями диван. — Что Гальке от такого мужа надо; какая, к черту, ей ещё нужна любовь?


— Красивая. Ты же согласна, что Альберт красивый? — мне кажется, Дина нарочно задала такой вопрос, чтобы увести меня от «запретной» темы.

— Да, красивый. И лицом, и умом, и фигурой вышел, — согласилась я.

— Вот-вот: а Галька любит красивые формы — она же у нас архитектор. Она считает, что «её Альбертик» отвечает самым высоким канонам красоты. Раз даже сказала, что ей жизни не хватит, чтобы насмотреться на его руки и шею. Представляешь? Галька и стихи про Альберта пишет; про то, какой он красивый и как она его любит.

— Представляю, — сказала я. — У меня тоже была красивая любовь. Однако это не помешала моему возлюбленному оставить нас с сыном «у дверей роддома». А тут … столько усилий со стороны мужа, чтобы только сохранить семью. Я никогда не слышала, чтобы отец таким способом боролся за детей, самым унизительным для мужского самолюбия способом. Ведь, что может быть для мужика унизительнее, чем знать, что он рогоносец, знать, что все это знают?!

— Иринка, я тебе уже говорила, скажу ещё раз: Костя не хочет расставаться даже с одним из детей, потому что любит обоих. Он также не хочет их разлучать на случай, если Галька отсудит себе одного ребенка, так как дети между собой ещё крепко дружат, — Дина не заметила, как опять приблизилась к «запретной» теме. Похоже, ей нравилось говорить про Костину любовь к детям. Ей оставалось ещё сказать, что «ему ничего другого не оставалось, как…», как я зашмыгала носом.


— Иринка, ты чего?! Девочка моя, ну успокойся! Ну пожалуйста! Знала бы, что ты так всё близко к сердцу воспринимаешь, не рассказывала бы.

— А как прикажешь воспринимать историю, в которой одна «красивая любовь» красивее другой «красивой любви»? — мы сидели в темноте, я не спешила вытирать слезы.

— Любовь может и «красивая», да только радости от нее мало. Я дома тоже из-за Кости ревела, только по другому поводу. Галькин Костя и мой Мишка — приятели. Мы в волейбол вместе играли, праздники отмечали. А когда у Гальки случилась «эта любовь», Костя перестал общаться со старыми знакомыми, в том числе и с нами.

Мишка, конечно, переживал. А когда узнал, что Костя во имя детей ещё взялся нести крест, то сам не свой стал. Злиться, матюкается. Он, как и ты, считает, что Костин поступок сильно бьет по мужскому самолюбию. Возможно, из-за уязвленного Костиного самолюбия Мишка и пить стал. Раньше за ним такого греха не водилось.

Я решила, что настал мой черед обходить острые углы:

— Дин, а Альберт в волейбол играет? 

— Играет. В Домбае, по крайней мере, пару раз играл. А дома, если играет, то не с нашими мужиками. Может, с пятиклассниками где в пионербол играет, не знаю. А зачем тебе это? Альберт явно не тот человек, кто даст тебе надышаться «целебным воздухом». У вас в гараже своих таких соблазнителей хватает.

— Зато ты видела, как они (Альберт и Галька) похожи?

— Как мать с сыном, — отрезала Дина. — Не ты первая это говоришь.

Я засмеялась и перестала чувствовать груз чужих проблем.

— Дин, а ты можешь сказать, что в Альберте не так? Должна же я знать, как правильно воспитывать своего сына.

— Ты ждешь от меня услышать, что Альберту, прежде чем влюбиться во взрослую даму, надо было как следует «подрасти», — научиться отвечать за свои поступки. Так вот. У Альберта ничего этого пока нет и будет не скоро.

Альбертику, прежде чем «стать взрослым», надо расти лет 16-17, пока руководителем проекта не назначат. К тому времени они с Галей будут смотреться как бабка с внуком. Чего ты смеешься? Будто не знаешь, как долго в проектных институтах ждут повышения. Если Альберт все это время будет жить с Галькой, то будет сидеть у нее на шее. Во всяком случае будет находиться под ее защитой, так как он работает под ее началом.

— Любовь работе не мешает?

— Вроде нет. Это единственная сфера, где их «товарищество» оправдано. Галька говорит, что после того, как Альберт пришел работать к ней в группу, он вдохнул в их идею новую жизнь. С годами из Альберта получится отличный архитектор.

— Почему же тогда Галя не пойдет замуж за своего красивого коллегу?

— Боится, что разница в возрасте когда-то скажется, и ее красивый коллега загуляет.

— Как будто сейчас этой разницы не видно, — возразила я.

— Галька, пока не встретила Альберта, сама была очень красивой. Жизнь на две семьи сильно подорвала ее здоровье, а с ним и красоту. Галька, которую ты сейчас видишь, совсем не та Галька, которая была пару лет назад. Мне ее очень жалко.


Дина опять о чем-то задумалась, даже притянула к груди колени. Мне же наскучило сидеть в тишине. Мне больше не хотелось быть «взрослой».

— Дин, а Дин! А что, разве Костя страшненький? — спросила я подругу.

— Подумать не дадут! А ещё собиралась до самого утра сидеть молча, — фыркнула Дина. — С чего ты взяла, что Костя страшненький, — обыкновенный.

— «Обыкновенный», значит, как Борис?

— Нет, по-другому. У Бориса внешность русская, а Костя, скорее, на еврея похож: у него длинноватый нос, красивые восточные глаза. Борис постоянно взъерошенный, а Костя зализанный; Борис поджарый, Костя — с небольшим животиком. Но ему идет, он начальником в том техникуме работает, где я собралась черчение преподавать; начальником по хозяйственной части, если тебе интересно, если ты его все-таки с Карениным сравниваешь.

— И где же он «обыкновенный», если он, как и Борис, «почти красивый»?

Дина не ответила, потому что снова погрузилась в раздумья.
 
— Слушай, Дин, а может, Костя сильно занудный; такой уж он весь правильный?

— Да уж не зануднее тебя! Костя весьма обаятельный мужчина; песен, как Борис, он, правда, не поет, но довольно артистичный и начитанный.

— А зачем тогда Гальке Альберт «понадобился»? — спросила я.

— Гальке с ним веселее, чем с Костей, — сказала Дина.

— А Галька не думала: может, она сама недостаточно веселая? Вместо того, чтобы самой быть интересной, она ищет, кто ее получше «повеселит»!

— Ирин, я здесь не из-за Гальки и «её Альбертика» ночь коротаю; я здесь — чтобы в себе получше разобраться, чтобы потом с Мишкой лучше жить. А Гальке давно пора свою «Программу спасения семьи» разработать.

Ей для этого только и нужно — понять, кого из двоих мужчин она больше любит, и после этого выбрать, наконец-то, «своего» мужчину. А про мою семью ты уже слышала: всё остается в силе.

— Как ты сказала? Выбрать своего мужчину? Это же и есть найти «своего» Бориса!

— Гальке только Бориса не хватало! Будто ей двоих мужиков в постели мало!

— Да ну тебя! Я сейчас не об этом! Я поняла, из-за чего Альберт запрещал мне «искать» Бориса для Гали! Его смущало слово «своего». «Свой» для Гали — значит один из двоих. Это как в детской игре «холодно — горячо». Мое предложение «найти своего Бориса» было для Гали слишком «горячим»! Альберт не хотел лишний раз ее травмировать. Надо же какой чуткий!

— Это не он чуткий, это Галька чуткая. Ей все время кажется, что люди про нее и Альберта все знают, и при случае Косте сообщат. Помнишь, как она поначалу тебя сторонилась, — у тебя внешность для северных краев больно подходящая. Только наслушавшись твоего южнорусского «г», Галька поверила, что в наших широтах ты никогда не бывала.

— Дин, а ты поможешь мне ещё две «задачки» решить?

— Помогу, но не сегодня. То есть, сегодня. Пока мы тут с тобой беседовали, наступило завтра. Пойдем-ка, подруженька, спать!


Та беспокойная ночь была моей последней ночью в «Синих вершинах». Днем я уезжала. Я всегда уезжала немного раньше срока, чтобы никого не провожать, не расстраиваться и не оставаться в номере одной. А то обстоятельство, что я всю ночь «пробегала» между враждующими «товарищами» делало мой ранний отъезд уместным.

Я чувствовала себя «кругом виноватой»: перед Альбертом и Галей за то, они накрыли стол и целый вечер слушали мои рассказы, а я потом возьми и переметнись к Дине, которая раскрыла все их секреты; а перед Диной за то, что не смотря на «секреты», я по-прежнему любила своих друзей, хотя и до слез жалела Галиного мужа.

Поэтому мое расставание с друзьями-северянами было коротким, «неглубоким»; просить у кого-то из них адрес я постеснялась. Да и как попросишь, если кроме вопроса «кого из двоих выберет Галя», меня по большому счету ничего не интересовало. Так что, скорее всего, мы расставались навсегда.


Проводить меня до автобуса пошла одна Дина. Она вызвалась нести мой громоздкий чемодан. Я возражала. Но Дина сказала, что сегодняшней ночью она настолько укрепилась духом, что ей любая тяжесть нипочем.

— А мне показалось, что вчера вечером ты не сильно мне обрадовалась.

— Не показалось. Сначала так оно и было. Но после твоего рассказа про гараж, мне полегчало. Я поняла, что мужиков надо не только любить, но и крепко уважать.

— Так об этом Борис ещё в первый день знакомства говорил. Ты вспомни, как он Наташу, Колину жену всем в пример ставил!

— Тогда я посчитала, что ко мне это не относится. Но Борис заставил-таки себя слушать; он же кого-угодно заставит себя слушать. А вчера и ты со своим гаражом подлезла. И вот я теперь знаю, с какого бока мне надо к Мишке подходить. С «уязвленного». И дело тут не в одной мужской солидарности, но и во мне тоже.


Мишке авторитета в семье не хватает, а с ним и уважения, которого он заслуживает, и которого ему с моей стороны не достает. Все внимание забирают дети. А для мужчин, выходит, это крайне важно. Если бы не моя поездка в Домбай, то Мишкина «уязвленность» Костиным поступком так бы и осталась не «вылеченной».

— Ты считаешь, что одного твоего уважения к мужу хватит, чтобы изменить его вредные привычки? — спросила я.

— Мишка не такой уж конченный алкаш, — должен оценить. И потом. У меня сейчас столько сил, что ради мужа я готова горы свернуть. Хочешь, я высоко-высоко подброшу твой огромный чемодан и потом его поймаю?

— Дина, оставь мой чемодан в покое, он может сломаться! Ты же не хочешь, чтобы я среди лета, — а у нас давно лето, — заявилась в Ростов в пальто? Слушай, а откуда у тебя столько причин для радости?

— От любви. Я хочу, чтобы у меня с Мишкой была красивая любовь. Чем мы хуже … Иринка, хочешь знать, у кого из наших с тобой знакомых самая красивая любовь?

— Ну и у кого же?

— У Бориса.

— Я так и думала, что ты скажешь «у Бориса». Да какая у него красивая любовь? Забыла, как он свою Лину первому встречному черкесу за сто рублей продавал?!

— Уж пошутить нельзя, что ли? — ответила Дина. — Ну был такой случай. Всего один на тысячу добрых слов о семье. Таким случаем можно и пренебречь. Зато он свою Лину иначе, как «моя красавица» не называет; а в сынишке — так просто души не чает. Он каждый день о них говорит. Конечно, сказалось, что жена с мальчиком уехала к маме.

А я вот не уверена, что мой Мишка так же меня помнит, пока я здесь с вами отдыхаю. Борис в своей семье на виду. Это точно. Он потому свою жену в разлуке помнит, что лучше Лины никто его не оценит. Я думаю, что только благодаря жене, Борис умеет проявлять удивительную заботу о людях.

— В этом ничего трудного нет, — сказала я. — Чтобы удивить женщин, достаточно один раз пройтись одетым по бассейну.

— А когда ты с ним на зарядке ругалась, что он тебе сказал?

— «Пророчество», — сказала я.

— Нет. Еще до «пророчества».

— Он сказал, что долго ко мне присматривался. Кстати, это моя первая «загадка»; я сама хотела тебя спросить, зачем он ко мне «присматривался».

— В твоем поведении много ребяческого. Борис, видно, по опыту знает, что такие люди охотно идут к черту на рога, например, в горы. Вот он и высматривал, с кем бы ему пойти в горы еще раз. Недаром же он пригласил тебя в Домбай на следующий год.

— Дин, спасибо! Вы с Галей и, правда, как сестры! — сказала я.



— А ты поняла, почему Борис не пустил тебя на горнолыжный склон?

— Должно быть, из-за ребячества, — сказала я.

— Не совсем. У нас есть время. Вспомни, пожалуйста, весь разговор.

— Началось все с туристок, приехавших с северо-восточной части страны: они часто звали Бориса кататься на горных лыжах, потому что умели ходить на обычных. Борис всякий раз отказывался, говорил, что в мае «не тот снег», что для катания на горных лыжах в Домбай приезжают в феврале-марте, от силы в апреле. Но туристки продолжали его звать, и тогда Борис признался, что не любит водить туда группы из-за высокого травматизма вообще, и из-за высокого травматизма новичков особенно.

«Для этого есть Архыз, с его пологими склонами, где легче даются первые шаги, вот туда и поезжайте. А в Домбай надо приезжать уже подготовленными», — говорил Борис. Затем он добавил, что не всякому человеку подходит горнолыжный спорт, что есть люди, которым он полностью противопоказан».

— И что потом? — выпытывала Дина.

— Я спросила инструктора: «Боря, а среди нас есть такие люди»?  — Да, есть. Ты первая будешь!» — ответил мне Борис. — Все тогда ещё засмеялись. Помнишь?

— Да. А ты смутилась, потому что не знала, что в тебе «не так». Так?
 
— Так, — ответила я.

— И как, по-твоему, почему Борис «не благословил» тебя на горнолыжный спорт?

У меня на этот счет не было никаких догадок, в чем я искренне призналась подруге.

— Борис тебя пожалел, — сказала Дина.

— А чего меня жалеть, я здорова….

— Да. С тобой все в порядке. Потому и пожалел. Он ведь не зря говорил о высоком травматизме горнолыжников-новичков. Он боялся, чтобы ты можешь попасть в их число. Борис не хотел видеть твои слезы. Возможно, он к тебе привязался, учитывая ваше «родство душ»; стал смотреть на тебя как на сестру или ребенка. Да вы и внешне похожи.

— Ты хочешь сказать, что я тоже похожа на тевтонца? — у меня, наверное, был дурацкий вид, потому что Дина засмеялись.

— Иринка, ты меня извини, я хоть и лучше всех вас знаю, где «найти» Бориса, но про ваших тевтонцев я ничего не знаю.


— Ты в Домбай еще приедешь? — спросила я Дину.

— Пока не планировала. Я хочу прислать сюда старшего сына, когда он школу закончит. Я бы и раньше его с Мишкой прислала, но я не вижу, чтобы в «Синие вершины» принимали с детьми. Подросткам как раз здесь и место: скорее повзрослеют и заодно на красоты Кавказа посмотрят. Чем мне ещё нравятся горы — здесь надо во всем слушаться инструктора; и ещё тем, что Борис водит людей на кладбище погибших альпинистов. Запоминающееся зрелище.

— И когда же твой сын закончит школу?

— Через пять лет.

— Не слишком ли большой промежуток времени ты отмерила? Ты уверена, что все эти годы будешь помнить Бориса и его горы? — спросила я Дину.

— Бориса я до конца своих дней помнить буду, — сказала подруга.

— За то что переехал с Урала в горный край? — улыбнулась я.

— Да хотя бы и за горный край!
Вспомни его отношение к природе этого края, где нельзя курить, сорить, пользоваться стиральными порошками. Чтобы не сливать мыльную воду в их кристально чистые реки, белье после нас, туристов возят в Теберду стирать.

Если бы по одному такому Борису в каждый наш край на руководящую или педагогическую работу, насколько бы мы стали лучше жить, насколько бы мы сами стали лучше?!

Вместо ответа я обняла Динку на прощание.


Эпилог.

— А что дальше с теми людьми было, ты знаешь? — спросил Иван.

— Нет. Мы не переписывались и больше никогда уже не виделись.

— А почему ты не поехала на следующий год в Домбай?

— На следующий год, это был 1990 с экономистов меня перевели в инженеры по охране труда и безопасности движения.

Я с головой окунулась в работу, стала настоящим «производственником»; а производственники, как известно, не сильно жалуют экстремальный спорт. К тому же частые командировки мешали мне ходить на стадион, а без физподготовки в горах делать нечего.

— Ладно. А как Борис поживает, ты в интернете смотрела?

— Нет. Всё как-то некогда было; всё что-то меня сдерживало.

— Ты как будто чего-то боишься?

— Как тебе сказать, может, и боюсь. За столько лет Борис наверняка стал членом Союза писателей, Союза журналистов, если еще не Союза кинематографистов.  А уж звание Почетного гражданина республики ему точно обеспечено. Про себя я такого, понятно, сказать не могу. Но сегодня я обязательно посмотрю. С того отпуска прошло 27 лет, мне тоже интересно, что стало с «нашим Борей».

Весь вечер я рыскала по интернету. Никаких следов. Странно для человека с республиканской, если не с всероссийской славой…

Я усложнила поиск: смотрела и там, и сям; нашла кучу однофамильцев, среди них были довольно интересные личности — политик и физик, но Бориса среди не было.

Тогда я бросилась искать жену. Нашла. Инструктор по горным лыжам. Очень хороший инструктор. Много отзывов и все положительные. Я была уверена, что россияне давно разучились говорить добрые слова. Оказывается, нет, не разучились, вон сколько отзывов написали и все благодарят, благодарят, благодарят! 

Наконец вижу искомое имя Борис, а с ним ещё одно слово погиб. Какой-то человек писал: «Я знаю, что Борис погиб». Конечно, это ошибка. Недоразумение. Этого не может быть! Как он мог погибнуть, умереть, если мы 10 лет подряд говорили о нем, как о живом: с конца февраля и до начала июня. У нас ни мысли, ни чувства не возникало, что с ним что-то не так!» Но вот читаю в другом месте: Борис погиб 1 февраля 1994 года при сходе лавин. Значит, правда; значит, так оно и есть …


Мне захотелось тотчас, среди ночи обратится ко всему альпинистскому сообществу, ко всему их многотысячному союзу:

— Друзья! Вы знали Бориса из Домбая? Если не вы, то ваши родители обязательно должны были его знать и рассказать вам о нем; в общем, вы не могли его не знать, иначе бы вы не состоялись как альпинисты. Только зная Бориса можно было решиться на такой отчаянный шаг.

Тогда вы должны знать, как и почему он погиб; как горы, так горячо любимые им и всеми нами горы убили нашего Борю?! Он ведь не мог ошибиться, он знал про горы всё: Борис был предельно расчетлив, аккуратен, внимателен; это все равно, что математик забудет таблицу умножения, а учитель русского языка начнет писать с ошибками …

Но кроме погибшего инструктора я не знала ни одного альпиниста, т.к. не пошла в 1990 г. в горы, когда Борис приглашал в серьезный поход на гору второй категории сложности: там, возможно, я познакомилась бы с кем-то из альпинистов и всю жизнь поддерживала бы отношения. Безопасность движения вынуждала меня проводить отпуск без экстрима.

«Можно ещё пойти в туристический (альпинистский) клуб, такой в Ростове есть, — рассуждала я, — мой сын, как исполнитель Визборовских песен, пару там раз был. Он поможет мне попасть в тот клуб: там обязательно должны найтись люди, которые знали Бориса; знали, как и почему он погиб».

«Ну куда я пойду с такой внешностью, с таким весом? Я сейчас сама похожа на гору», — тогда я просто заплакала.

Той ночью я написала всего одному человеку, знавшему Бориса и его песни — сыну. Иван часто работал допоздна, поэтому ответил сразу:

«Мама, не плачь! Борис был классный, и умер он как герой — да он не мог умереть иначе! Помнишь, он говорил: «Лучше умереть здесь, в горах, чем дома от водки и простуд». Мама, ты пойми: умереть в горах это не так уж и плохо для человека, который больше всего на свете любил горы!

Борис был для нас человеком-легендой, мифом; он помог всем нам, особенно тебе сохранить в 90-е годы чувство собственного достоинства. Ещё бы! Ведь мы знали Борю: инструктора по горному туризму, писателя-краеведа, отличного музыканта и прекрасного певца! Мы знали его воззрения и вкусы; мы (сначала ты, а потом я) создали семьи по его образцу. Даже будучи лишенным жизни он помогал нам жить. Тут есть о чем подумать».

Декабрь 2017- декабрь 2019 г.