Возвращение

Посвящается моим друзьям
в знак восхищения
их мужеством и стойкостью.

… Серёга был абсолютно один. Не пели птицы, не шуршали среди травы мелкие зверушки, не гудели в тёплом воздухе мохнатые шмели, не шелестели былинки под порывом ветра, его тоже не было. И совершенно не различались запахи пёстрого разноцветья…
…Прямо посреди травы открылся бесшумный ручей. Его прозрачная гладкая поверхность, безукоризненным зеркалом отражало небо, луг с цветами, но не Серёгу. Он сел на мягкий берег и опустил ноги в воду. Это оказалось невероятным удовольствием. Серега попробовал поболтать ногами, но не почувствовал сопротивления, а гладь ручья не нарушила зеркального блеска. Покой. Вечный и безмятежный покой царил вокруг…
…Он скорее почувствовал, чем увидел, что уже не один, повернул голову…
…Призрачный незнакомец со странным, неуловимым лицом заговорил, но его губы, застывшие в мягкой полуулыбке мраморного бога, не шевелились. Слова просто возникали в голове Серёги. Он ответил так же, совершенно не удивившись своему новому умению…
…Разговор тёк неторопливо и гармонично, подобно слаженному инструментальному дуэту. Серёге казалось, что это с ним уже происходило и не раз, только никак не мог припомнить когда…
Незнакомец вдруг обернулся к нему.
- Тебе пора. Твоё время ещё не пришло.
- Но я не хочу отсюда уходить?! – возмутился Серёга.

***
Резкий свет больно ударил по глазам. Серёга зажмурился и почувствовал, что по вискам стекают слёзы.
- Они часто плачут, когда приходят в себя, - услышал он чей-то голос рядом.
Серёга ещё раз попробовал осторожно приоткрыть глаза. Сначала поплыли цветные всполохи. Переждав их мельтешение, Серёга начал вглядываться перед собой. Сфокусировавшись, он, наконец, разобрал очертания каких-то мигающих огоньков на фоне стены непонятного молочно-серого цвета.
- Сергей Аркадьевич, как вы себя чувствуете? – в зоне видимости появилось лицо. Остального Серёга разглядеть не смог - всё сливалось со стеной, и от этого казалось, что лицо парит в молочном мареве совершенно самостоятельно. Это было настолько нереальным и бессмысленным, что Серёга закрыл глаза.
- Сергей Аркадьевич! Вы меня слышите? – лицо оказалось настойчивым.
Серёга снова открыл глаза. Странно. Вот только что он был лёгким и летучим, а теперь тело окаменело, стало неповоротливым, и даже простое поднятие век потребовало от него усилий.
Вокруг лица стали проступать очертания фигуры в белой шапочке и халате.
- Сергей Аркадьевич! Ответьте! Вы меня слышите? – лицо не унималось.
- Вот привязался, - устало подумал Серёга и опять хотел закрыть глаза.
Но лицо не собиралось оставлять его в покое:
- Ответьте! Вы меня слышите?
- Да!... Отвяжись! – это лицо, плавающее в тумане начало его раздражать.
- Сергей Аркадьевич!
- Я!...Что за бестолочь!
- Похоже, повреждения значительные, - задумчиво проговорило лицо куда-то в сторону. Ему ответил другой голос, высокий и немного визгливый (женский!), но Серёга не разобрал слов.
Непонятливый человек стоял, нахмурившись, потирая пальцами переносицу.
- Да, слышу я! – ещё раз попытался донести до него Серёга, но тот по-прежнему не реагировал.
Серёга хотел ещё что-то сказать, но вдруг осознал, что губы его плотно склеены, язык застыл между зубами глыбой, а зубы намертво сцепились. Мыслей же Серёги человек категорически не слышал.
На него вновь накатила волна отчаяния и тоски. Как легко и просто было там, на берегу ручья, как сложно и бессмысленно здесь…
Он закрыл глаза, призывая прекрасное видение, но память закружила калейдоскопом лиц, мест, в которых он когда-то был, а может быть и не был, обрывками мыслей и слов. Серёга не мог отбиться от этого и начал тонуть, радуясь даже, что цветное раздражающее мелькание сменяется покойной чернотой. Последняя яркая вспышка высветила заветный луг под бессолнечным небом. Это обещание обязательной встречи успокоило его, он расслабился и мгновенно уснул без сновидений.

***

Серёга всё чаще стал выбираться из покойной черноты. Каждое пробуждение начиналось для него с мучительных вопросов: «Где я?», « Кто я?», «Зачем я здесь?» Сначала пришло осознание, что он в больнице и с ним что-то случилось. Чисто механически он запомнил брошенное кем-то в белом халате слово: «Инсульт», - но не соотнёс его с собой. Потом он научился отмечать смену дня и ночи по свету, который, то щедро лился из большого квадратного проёма с одной стороны, то робко раздвигал тьму с другой. Постепенно стали проявляться звуки: разговоры, вздохи, стоны, дребезжание каталок, писк приборов, шелест лёгких шагов, звон посуды. Однажды на сером потолке проступил узор трещин, а, повернув голову, Серёга смог разглядеть выложенный голубым кафелем угол с раковиной. Он уже различал лица медсестёр, которые приходили делать уколы, раздавать и собирать градусники. Бледное пятно, которое он практически всегда было перед ним, когда он открывал глаза, теперь оформилось, обрело черты и оказалось очень дорогим и знакомым. Жена (слово слилось с лицом) была рядом, терпеливо кормила, угадывала, когда подать воды, держала за руку, ту, которою он чувствовал, и что-то говорила. Серёга не всё понимал, но её спокойная монотонная речь его успокаивала, держала в сознании. Сосредоточившись, он научился почти впопад отвечать ей медленным опусканием век или слабым шевелением пальцев. Говорить он всё еще не мог. Вытягивая губы, выпучивая глаза, морщась, открывая и закрывая рот, Серёга выдавливал из себя только невнятное мычание. Способность же обмениваться мыслями навсегда осталась в том сне. Да и сам сон постепенно затирался в череде монотонных дней, терял свои краски и очарование. В памяти Серёги осталось только лёгкое сожаление о чём-то далёком и недостижимо прекрасном.
Серёга заново, шаг за шагом, осваивал своё тяжёлое неповоротливое тело, расправляясь и протягиваясь в руки, в ноги, как будто в не разношенную одежду. Он с удивлением, как чужую, поворачивал и рассматривал свою левую руку, правую долго еще не мог поднять. Вообще вся правая сторона, казалось, занемела от долгого лежания и нехотя отходила, сдаваясь невероятным усилиям Серёги.
Надоедливый доктор приходил часто. Серёга не помнил, чем тот успел так ему насолить, но непременно при нём раздражался. А доктор, как будто нарочно, придумывал для Серёги всё время новые испытания. То водил перед его носом какими-то блестючим молоточком, то начинал им ударять по рукам и ногам, то заставлял садиться, а потом и вовсе велел встать.
Серёга, привычно разозлился на «безмозглого» доктора, который, разумеется, ничего не понимал о нём:
- Понабирали, б-ть по объявлению! Доктор хренов! – в своих мыслях он не стеснялся в выражениях.
- Хорошо! Сейчас ты увидишь, как я навернусь!
И, чтобы доказать тому тупость и бессмысленность его просьбы, Серёга начал медленно неуверенно подниматься, опираясь на конструкцию, в виде высокой табуретки без сидения. Правую ногу он ещё плохо чувствовал и, боясь её предательства, перенёс тяжесть тела на левую. Голова кружилась, руки дрожали, лоб покрылся испариной, но Серёга с удивлением выпрямился, мгновенно позабыв о досаде на доктора. Потом огляделся, осторожно поворачиваясь всем корпусом. Обе соседние кровати в его палате были заняты. У окна, упёршись невидящими глазами в потолок, лежал молодой парень - почти мальчишка, одна рука его лежала плетью вдоль тела, другой он поминутно водил по лицу, как будто ему что-то очень мешало, и он пытался это невидимое снять.
На противоположной кровати сидел вполне бодрый румяный старичок, который хитренько прищуривался, с каким-то детским любопытством осматривался вокруг и покачивал босыми жилистыми ногами, не достающими до пола.
- С возвращением, милок! – весело сказал он Серёге.
Серёга попытался ответить, но начал заваливаться - правая рука всё-таки подвела. Доктор подхватил его и осторожно уложил на кровать. Жена поправила одеяло и отвернулась, судорожно втягивая воздух.
- Отлично. На первый раз вполне достаточно, - доктор выглядел довольным.
Серёга устало закрыл глаза, но слышал, как тот подошёл к парню и что-то тревожно сказал. Сразу прибежала сестра, стала хлопотать у окна. Засыпая, Серёга успел услышать старичка:
- Да, оставьте малого! Не видите, он уж прибирается!

Проснувшись ночью, Серёга прислушался – монотонный писк приборов перебивал храп с тонким присвистом. В полумраке палаты от двери, приоткрытой в коридор, на пол лёгла бледная дорожка света. Он проследил по ней взглядом - дорожка упёрлась в кровать у окна. Она была пуста.

***

Серёга возвращался к себе не ровно, рывками. В голове его, как будто бесцеремонно пошурудили большой ложкой. Взбаламученные слова, лица, запахи, всплывали внезапно и остро, совершенно не желая подчиняться напряжённым стараниям Серёги. Самые глубокие чёткие, полные мелких неважных деталей, были воспоминания из детства. Вкус каши, которую аккуратно вкладывала ему в рот жена, вдруг вытаскивал из памяти картинку детского сада. Вот он, мелкий, стоит перед ящиком на деревянной этажерке, в его зеленоватой глубине легко снуют хрупкие, прозрачные рыбки, выставляя напоказ свои внутренности. Серёга сегодня дежурный, ему позволено приподнять стеклянный лист, покрывающий аквариум (аквариум!) и высыпать немного корма. Рыбки беззвучно суетятся у поверхности воды, выхватывая друг у друга, тонущие кусочки…
Когда Серёга смог доковылять до окна, тяжело налегая на ходунки (теперь он знал это слово), больничный сквер с ещё голыми, не укрывшимися листвой деревьями, неизвестно почему навеял воспоминания о любимой зимней забаве школьной поры. Жёлтые грейдеры, рыча и воняя соляркой, с раннего утра сгребли на площади огромные кучи снега. Еле дождавшись звонка с бесконечного последнего урока, они с Димоном бегут играть на эти кучи. По ним можно лазить, покорять вершины, скатываться по крутым склонам, защищаться от неприятеля, пробивать в лёдяной толще потайные ходы…
Короткий зимний день пролетает незаметно, и серые дома, размыто очерченные на фоне почерневшего неба, усыпаны жёлтыми квадратиками окон. Внезапно оказывается, что застывшая на морозе варежка не желает запихиваться в карман, а вторая исчезла. С трудом отыскав портфель и припрыгивая, чтобы согреться, Серёга бежит домой. Ругали ли его? Наверняка! Но память услужливо сохранила только вкус маминого борща и ужасную ломящую боль в обмороженных пальцах.
Солнечный свет проник в палату и облил жидким золотом всё вокруг. Волосы жены вспыхнули в нём ореолом вокруг головы, и перед глазами Серёги всплыла картинка - огромное гулкое помещение, уходящее ступеньками вниз, и белокурая девушка у окна, вся в лучах нежаркого осеннего солнца. Она сидит впереди него через ряд. Ему надо писать за стареньким профессором, но вместо этого он любуется задорным профилем, заворожено следит за тем, как она поправляет волосы, покусывает ручку, наклоняется к соседке…
Серёга всматривался в лицо жены, открывая для себя заново его, такое знакомое и родное. Исчезли локоны, опустились плечи, и немного раздалась талия, губы застыли горькой складкой, а боль и усталость затуманили глаза, но видел он только ту девочку, купающуюся в солнечных лучах.
Серёга взял её мягкую руку и потянул к себе. Жена подняла удивлённые глаза потом, легко поддавшись его воле, наклонилась и положила голову Серёге на грудь. Волосы защекотали кожу, они оглушительно знакомо пахли, пробуждая целый рой воспоминаний. Он с трудом поднял правую руку и накрыл ею мягкие пряди.
- Мы справимся! Мы обязательно справимся, Лика, родная моя! – нежно думал Серёга.
- Конечно, мы справимся! – тихо прошептала она.

***

Незнакомые зелёные стены, потолок без затейливого узора трещин, на месте кафельного угла с раковиной тёмный проём двери, незнакомое лицо сестры, наклонившейся над ним.
- Где я?! – запаниковал Серёга.
- Ах, да… Другая больница… Лика говорила…
Серёга с силой потёр лоб рукой, пытаясь вспомнить, как он сюда попал. События предыдущих дней – выписка, дорога, приёмный покой краевой больницы - представлялись смутными, почти нереальными, как будто отгороженные толстым непрозрачным стеклом. Но этого хватило для того, чтобы тревога начала понемногу отпускать.
День закружился привычными больничными хлопотами. Анализы, безвкусный завтрак, внезапное беспамятство сна с мешаниной бессвязных картинок и такое же нечаянное пробуждение, обрывающее очередное видение.
Дремотная атмосфера вдруг преобразилась. Сестры засуетились, заглядывая в палату, чтобы поправить капельницу, сверить назначения, сделать замечание о лишних вещах на тумбочке. Бледный, безучастный сосед приподнялся на кровати, обтягивая и заправляя в штаны задравшуюся футболку. Всеобщее беспокойство захватило Серёгу, и он стал с волнением ждать.
Сначала из коридора послышался шум множества ног и приглушённые голоса, которые уверенно пробивал сочный баритон. Двери открылись, и в палату протиснулась толпа парней и девушек в белых халатах. Впереди вышагивал невысокий, крепко сбитый мужчина с фасонистым ёжиком когда-то рыжих волос на крупной голове. Из-под безупречного халата доктора (да, нет! целого профессора!) выглядывал воротничок розовой рубашки и узел щегольского галстука. Профессор уверенно направился к Серёгиной кровати, остальные тут же обтекли её со всех сторон.
- Так! Что мы тут имеем? – профессор выжидательно взглянул на сестру поверх модных очков, остальные (студенты!) в это время с интересом рассматривали Серёгу, как редкостную бабочку в коллекции.
Сестра открыла историю болезни и начала монотонно читать.
- Светин Сергей Аркадьевич, полных лет - пятьдесят два. Ишемический инсульт эмболического генеза (кардиогенные эмболии) в бассейне левой внутренней сонной артерии с явлениями выраженного правостороннего гемипареза (рука -1 балл, нога – 2 балла), афазией на фоне мерцательной аритмии, артериальной гипертензии 3 степени.
Серёга быстро утонул в длинных умных словах. Он давно уже знал свой диагноз и даже запомнил слово «афазия», которое умно называло то, что он разучился говорить.
Профессор выслушал всё внимательно, иногда многозначительно приподнимая брови, потом присел, не глядя, на стул, ловко подставленный сестрой.
- Смотрим сюда, – профессор достал из нагрудного кармана такой же блестючий молоток, как у предыдущего доктора, и стал водить им из стороны в сторону, вверх и вниз, потом бесцеремонно приставил его к носу Серёги.
- Ещё один болван! – злился Серёга, но послушно водил глазами.
Потом профессор прошёлся этим молоточком по рукам и ногам Серёги. Вдоволь настукавшись, он попросил коснуться пяткой одной ноги колена противоположной. Для правой ноги это оказалось непосильной задачей. Тогда профессор поднял Серёгу, велел ему закрыть глаза, вытянуть руки и сделать движение, вроде вкручивания лампочек, потом по очереди поднять одну руку вертикально вверх и опустить её до уровня второй. Все эти, казалось бы, простые движения удавались Серёге с таким трудом, что он вспотел от напряжения. А с дежурным тестом – достать указательным пальцем кончика носа – Серёга вообще не справился. Руки без контроля глазами дрожали и не хотели подчиняться, он несколько раз промахнулся. Левой рукой не сильно – вместо кончика носа попал в переносицу, а правой пару раз ткнул себя в лоб, а напоследок вообще мимо головы.
Профессору всё было мало. Легко вскочив со стула, он освободил проход и сказал Серёге пройти немного вперёд.
Серёга отцепился от спинки кровати и неуверенной походкой, сосредоточенно сгибая и разгибая колени, двинулся по проходу. Ощущение было такое, как будто он идёт по мягкому, пружинящему ковру. Боясь оступиться, Серёга внимательно смотрел себе под ноги. А когда профессор попросил закрыть глаза, смог сделать только два шага, прежде чем завалился на руки подоспевшей сестры.
Когда палата перестала вращаться, Серёга добрёл до своей кровати и тяжело плюхнулся на неё.
- Атаксия - координация нарушена, что неудивительно, - подвёл итог профессор.
- И стоило ради этого тащиться сюда?! Очередной дебилоид в халате! – Серёга был вне себя от ярости. Он ждал дельного совета, помощи, чуда, наконец, а вместо этого его заставляют выполнять совершенно бессмысленные тесты. Понятно, что нарушена координация, иначе он бы здесь не был.
Профессор вдруг внимательно посмотрел на Серёгу, как будто услышал, потом снова сел на мгновенно материализовавшийся стул и спокойно спросил:
- А почему вы разговаривать отказываетесь, Сергей Аркадьевич?
Серёгу захлестнула волна бешенства, в глазах потемнело, он тяжело задышал, но выговорить ничего он так и не сумел.
Профессор, как ни в чем, ни бывало, продолжал говорить ровным спокойным голосом, но слов, оглушённый гневом, Серёга уже не разбирал. А между тем, этот монотонный голос начал обволакивать его, накрывать, подчинять себе. Серёга всё чувствовал, но не мог пошевелиться. Он только видел, как профессор размял свои толстенькие короткие пальцы, несколько раз хрустнул ими, выгибая, потом внезапно исчез из поля зрения.
И тут Серёга почувствовал резкий удар по затылку.
- Б-ть, сука! – заорал он от неожиданности.
В палате повисла тишина, казалось даже, что она звенит, как натянутая струна. По вытянутым лицам студентов Серёга понял, что произошло что-то исключительное. Потом послышался сдавленный смешок - он стал сигналом. Все выдохнули, начали разом возбуждённо говорить.
- Ненормативная лексика, к сожалению, сохраняется лучше всего, - профессор появился перед Серёгой, потирая руки.
До Серёги постепенно стало доходить… последнюю фразу он проорал вслух… Вслух! Он опять может говорить!
- Я хоою, хоою! Ышити? Я хоою! – восторгу Серёги не было предела.
- Слышу, слышу. Говорите. Я слышу. Спокойнее, - профессор похлопал Серёгу по руке, потом буднично дал указания сестре и отправился к следующему пациенту. Свита двинулась за ним.
Серёга лежал наполненный ощущением огромного счастья. Он говорит! Этим волшебно возвращенным умением необходимо было срочно воспользоваться. Он хотел обсудить произошедшее с бледным соседом. Но тот после ухода профессора угрюмо отвернулся к стене. Пообщавшись несколько минут с его немой спиной, Серёга оставил соседа в покое, взял палку и отправился в коридор, чтобы найти себе собеседника. Но тут его ждало ещё большее разочарование. Его эмоциональный рассказ никто не хотел понимать. Серёга повторял по несколько раз, повышал голос, злился, брызгал слюной, но ничего не помогало. Ходячие собратья по несчастью только недоумённо разводили руками, сёстры согласно кивали и просили успокоиться фальшивыми голосами, чем бесили Серёгу ещё больше.
Серёга вернулся в палату на взводе и решил дождаться жену. Уж она-то точно его поймёт!
Лика пришла после тихого часа - дорога из их небольшого городка до краевого центра была неблизкой. Серёга начал в подробностях рассказывать ей о профессоре, об осмотре, о чудесном исцелении…
Лика радостно-удивлённая слушала, но едва Серёга сделал паузу задала тот же бесячий вопрос, как и все:
- Что?
Серёга психанул и отвернулся, на глаза навернулись злые слёзы бессилия.
- Серёженька, ты очень торопишься, не выговариваешь, проглатываешь окончания. Я не понимаю, - Лика ласково гладила его по руке.
Но Серёга только нервно дёрнулся.
Лика вздохнула и вышла из палаты. Её долго не было. За это время Серёга успокоился. До него, наконец, дошла вся тупость его поведения. Его не понимали, и это была проблема не окружающих, а его самого. Он спешил поделиться своей радостью, но неповоротливый язык не подчинялся, а губы коварно подводили. Откровенно говоря, пока совершенно внятно у Серёги выходил только мат.
Он повернулся на спину и начал сосредоточенно проговаривать, вслушиваясь в звучание своего, ставшего таким чужим голоса.
- Ма-а–ма-а… Ли-и-ка-а… Се-рё-га-а… Ок-но-о… По-о-то-о-ок…
Увлёкшись, Серёга не заметил, как вернулась Лика. Она тихо стояла в дверях, наблюдая за мужем, и украдкой вытирала мокрые щёки.
Когда Серёга повернул к ней голову, она сразу подошла, улыбаясь.
- Я была у врача. Он сказал, что прогнозы неплохие, но надо будет много заниматься.
- Хо-о-шо. По-о-нял. Я-а бу-ду за-а-ни-и-ма-ца, - протянул Серёга примирительно.

***
У Серёги началась насыщенная жизнь. С утра он ходил на лечебную гимнастику. Это были достаточно простые упражнения. Например, нарисовать круг или квадрат вытянутыми перед собой руками - сначала поочерёдно правой и левой, потом синхронно вместе. То же самое проделать ногами, сидя на стуле. Миловидная сестра, проводившая занятия требовала повторять упражнения раз восемь-десять, выполнять их плавно, спокойно, чтобы фигуры получались ровными и аккуратными. Серёга старался, продумывая и представляя каждое движение. Не сразу, нехотя, но тело начало подчиняться. Задачу усложнили. Теперь Серёга должен был выводить фигуры на полу, стоя на одной ноге, держась за опору. На левой ноге он стоял увереннее, но «рисовать» правой получалось неважно. Ещё Серёга ходил по вычерченному на ковре трафарету, по насыпанной в деревянный короб крупной гальке или спиной вперёд. Сложнее всего было выполнять это с закрытыми глазами.
Упражняться на аппаратах было гораздо легче. Ноги пристёгивали ремнями к специальным педалям, руки к рычагам, всё это периодично поднималось и опускалось, заставляя конечности Серёги принудительно двигаться.
На занятиях с логопедом - невысокой хрупкой, но страшно серьёзной врачихой - выяснилось, что Серёга не только разучился читать, но и напрочь позабыл буквы. Она начала с простого - показывая Серёге различные картинки, просила назвать, что изображено на них. К его стыду, он не всегда справлялся с этими детскими заданиями. Однажды назвал оленя козой, а белый цвет почему-то путал с синим. Серёгу это ужасно злило, но маленькая врачиха терпеливо поправляла его, объясняла, добивалась точного звучания слов.
Хмурый неразговорчивый, напоминающий мясника, массажист безжалостно мял, растирал и вытягивал Серёгино тело. От него Серёга выходил всегда разбитым и уставшим.
Самым приятным были ванны. Тёплая вода, кипящая мелкими пузырьками, поднимающимися со дна, дарила покой и расслабление. Серёга наслаждался этими едва ощутимыми деликатными поглаживаниями, отпускал себя, обретая подобие необыкновенной лёгкости из его заветного сна.
Дни проходили, похожие один на другой. Серёга отделял их только по тому – была сегодня Лика или нет. Она приезжала через день. Серёга учился сам справляться с бытовыми проблемами. Теперь она помогала ему только бриться и принимать душ.
Главное, Лика оказалась основным свидетелем его пролетевшей жизни, и Серёга без конца просил её рассказывать о ней. Что-то он помнил, но как то отстранённо, будто бы не про себя. Часто ему казалось, что она описывает какого-то другого человека, которого Серёга давно и хорошо знал. Но иногда истории обретали яркость, почти осязаемую конкретность, вспыхивая внезапно в памяти россыпью мелких подробностей, и вновь становились его воспоминаниями.
Они с Ликой познакомились и поженились в институте, который обоим пришлось бросить, потому что она забеременела, а ему надо было кормить молодую семью. У них родилась дочь… Тоненькая девочка с огромными серыми глазами, прозрачной кожей и нежными светлыми, спутанными после сна, волосиками. Она недавно встала, и на ней были только голубая маечка, подчёркивающая тонкими лямками хрупкость плечиков, и плохо натянутые колготки, со следами, волочащимися по полу. Дочь… Верушечка-игрушечка…Верунчик-попрыгунчик… Какое там?! Она давно уже важная Вера Сергеевна – мать троих детей – двух мальчиков и одной девочки. В голове Серёги внуки постоянно хулигански менялись местами, став Ваней-Петей, а внучка Анечка слилась с давним образом дочери.
У него есть мама. Милое доброе лицо склонялось над ним, прохладная, мягкая рука ложилась на лоб, в ушах звучал ласковый голос. Серёга с тревогой искал в чертах, часто навещавшей его, худенькой пожилой женщины дорогие черты… и с радостью находил. Мама! Он счастливый человек, потому что между ним и вечностью ещё стоит самый дорогой человек, и Серёга может себе позволить быть сыном, быть младшим и да! – иногда быть слабым.
Лике так не повезло. Её родители уже ушли.
Отца Серёги тоже не было в живых. От него осталось ощущение постоянной тревоги. Отставной военный большой и громогласный, он искренне считал, что существует только два мнения – неправильное и его. Отец всегда был недоволен сыном, тот не оправдал его надежд – не вырос высоким мускулистым красавцем, не закончил с отличием школу, не стал выдающимся учёным, не женился удачно, не родил сына, неправильно воспитывал дочь… Перечислять можно было бесконечно. Серёга давно уже осознал, что отец взращивал в нём свои собственные комплексы, но всё равно продолжал жить с оглядкой на его оценку.
Младшая сестра, компания родственников, разной степени близости, друзья, знакомые – все, кого Серёга узнал за полвека своей жизни, пока скрывались в пелене забвения, ожидая своей очереди.
Совсем не помнил Серёга и то, как он оказался в больнице, полностью доверившись в этом куске своей жизни Лике. По её словам, на работе у него случились крупные неприятности, в которых обвинили именно Серёгу. Он очень переживал, постоянно накручивал себя, пытался что-то доказывать, но его доводы никого не интересовали. Удобная версия составлена, виновник найден, перед начальством прикрылись, а что да как там было на самом деле, никому уже не было важно. А Серёгу – здорового пятидесятилетнего мужика неожиданно начало подводить здоровье – скакало давление, голову всё чаще сжимало обручем боли.
В тот чёрный день, разделивший его жизнь на «до» и «после инсульта», Лика уже выходила из дома, но что-то её несколько раз задерживало. Дойдя до этого момента, она с ужасом повторяла:
- Ах, если бы я тогда ушла?! Если бы я тогда ушла?!
Серёга внезапно упал и потерял сознание. Лика сначала испугалась, закричала, потом взяла себя в руки, попыталась привести мужа в чувство, но, быстро поняв, что дело серьёзное, вызвала скорую. Его доставили в больницу, отправили на томограф, поставили диагноз и положили под капельницы. Очнулся Серёга только на второй день.
Слушая Лику, Серёга заново проживал эти дни, глотая слёзы и отчаянно жалея себя.
Перед выпиской важный профессор поведал им, что у Серёги двадцати процентная потеря работоспособности правых руки и ноги, умеренные снижение памяти, умственной трудоспособности и других функций. Речь будет восстанавливаться со специальными упражнениями, но некоторые… Дефекты! всё равно останутся и к ним нужно будет приспособиться. Алексия! – приобретённое расстройство чтения, как и аграфия! – нарушение способности писать, являются последствиями афазии (эту чертовщину Серёга помнил) и скорее всего не восстановятся. И вообще, Серёга достиг максимума. При его диагнозе они должны радоваться, что он вообще ходит и говорит.
***
Лика в их прошлой жизни – до болезни – не отличалась ни особой силой духа, ни твёрдостью характера, но, оставшись наедине с болезнью Серёги, вдруг с упёртостью одержимой поставила себе задачу вернуть мужа к прежнему нормальному состоянию. Дочь принесла цветную азбуку с картинками и Лика начала заново учить с Серёгой буквы. Чёрные закорючки прятались в закоулках его памяти, норовили перепутаться. Но маленькими победами, потихоньку буквы всё послушнее вставали друг за другом и постепенно согласились складываться в слоги. На следующий этап ушло ещё немало времени. Но и здесь они добились успеха. Медленно, сосредоточенно, делая длинные паузы, часто пропуская или заменяя слова, путая буквы, Серёга начал читать.
С письмом было сложнее. Копировать – просто перерисовывать слова, он научился достаточно быстро. Специальную тетрадь, которую они завели для его занятий, Серёга наполовину заполнил круглым аккуратным, как у старательного первоклашки, почерком. Но записать хоть одно из этих слов просто по слуху никак не получалось. Неудача расстроила его, он забросил занятия и выкинул тетрадь, уверив себя, что задача для него непосильна.
Но больше всего раздражало Серёгу другое - слова, которых было уже много в его голове, совершенно не хотели соотноситься с окружающими предметами. Приходилось мучительно размышлять, как назвать белый шкаф с едой, место, где он спал или ящик с движущимися картинками. Серёга ругал себя за кретинизм, злился, дулся на всех, как будто они были виновны в том, что слова не держались в его памяти.
Лика нашла выход - она расклеила повсюду цветные листочки с подписями печатными буквами: «дверь», «окно», «диван», «сумка», «телевизор», «плита»… Стало заметно проще, Серёга рассматривал предметы, не торопясь читал их названия и постепенно запоминал.
Та же проблема была и с людьми. Хотя Серёгу окружало совсем немного народу - их семью, будто накрыло непроницаемым колпаком - друзья и знакомые вдруг рассеялись, потерялись, забыли дорогу к ним. Некоторые поначалу звонили, выражали сочувствие, узнавали подробности, даже предлагали помощь. Но и звонки быстро «сошли на нет». Понятно, что каждый проживал свою жизнь, со своими горестями и радостями, удачами и разочарованиями, каждый думал только о том, как выгрести в её бурном течении, каждый слышал лишь свою боль, и поначалу, погружённые в ежедневные заботы, они не замечали этой странной изоляции. Рядом оставались только самые близкие: Лика, дочь, зять, внуки, мама, давнишний приятель. Но Серёга путал и их. Чтобы не давать ему повода к раздражению, Лика стала вешать на всех приходящих бейджики с именами. Детям объяснили, что это новая игра, и они с восторгом приняли её правила. А Серёга, наконец, перестал нервничать, что выглядит круглым идиотом.
Только пушистый рыжий кот наотрез отказался участвовать в человеческих забавах - в его статусе и летах не пристало таскать на себе какие-то таблички. Серёге пришлось запомнить Босса без подсказок. За это красавец смилостивился и взялся присматривать за хозяином. Важно распушив шикарный хвост, он ходил за ним по пятам, при любой возможности вспрыгивал на колени или укладывался рядом, громко тарахтел и упорно требовал ласки, подсовывая свою голову исключительно под правую, плохо слушающуюся, руку Серёги.

***

Провалы в памяти они с Ликой заполняли при помощи вороха фотографий. Так оказалось проще. Совсем старые – чёрно-белые и поновее – цветные, они возвращали Серёге имена, места, разговоры, интересы, впечатления, переживания, звуки и даже запахи. Он расправлялся и протягивался в своём сознании так же, как когда-то осваивал, предавшее его тело. Занемевшая память понемногу отходила, возвращая Серёге его самого.
Вот их тёплая и такая разномастная компания - слесари и студенты, врачи и школьники, учителя и рабочие, беззаветно влюблённые в фантастику. А чем ещё должны были увлекаться люди, молодость которых пришлась на самые романтичные времена – конец восьмидесятых? Они «не видели никогда Америку», Родина им «нравилась, хоть и не красавица», они «ждали перемен» и не желали «жить в мире цвета хаки». Они уже хватанули свободы и пока ещё не захлебнулись в ней.
Любители фантастики собирались в городской библиотеке, доставали книги, читали, обменивались, обсуждали, спорили, ходили в видеосалоны, ездили на сборища таких же ушибленных фантастикой, как они, общими усилиями пытались писать роман. Расходясь после заседаний, они часами провожали друг друга, не в силах прервать интересный разговор, и расставались уже в глубокой ночи. Потом встречи плавно переместились в дом к Серёге и Лике. Здесь можно было высказать своё мнение под сигаретный дым, рюмку крепкого кофе или чашку водки (в зависимости от того что было в доме или приносили гости), всю ночь смотреть фильмы, на взятом за приличные деньги в прокат видеомагнитофоне, и даже танцевать, если просила душа.
Незаметно ушла первоначальная составляющая их посиделок. Жизнь в стране, стремительно несущейся к катастрофе, непостижимым образом менялась. Реальность становилась всё фантастичнее, и теперь приходилось думать, чем накормить сегодня дочь, а не об обитаемых мирах.

Серёга сидел перед экраном компьютера и, неловко орудуя мышью, открывал и, наверное, в тысячный раз просматривал давние фотографии друзей. Жизнь давно развела их, подчинила важным делам и заботам, увлекла новыми знакомствами и интересами. Теперь только железные мозги хиленького компа хранили живую память об их светлой дружбе, помогая вновь и вновь возвращать Серёге моменты их общей молодости.

***

С осени Серёга стал ощущать давящую боль в груди, но не особенно заволновался, поскольку она поначалу послушно сдавалась под действием обезболивающего и отступала. Но в тот вечер всё оказалось по-другому. Жгучая и нестерпимая она внезапно опоясала, плотно, как тисками, сжав грудь, не давала вздохнуть. Левая рука занемела и почти отказала. Серёга не успел позвать Лику, она прибежала сама на утробные завывания Босса, и, ужаснувшись мертвенно-серому лицу Серёги, сразу предложила вызвать скорую. Но его в этот момент немного отпустило. Серёга вытер холодный пот со лба.
- Не надо… Сейчас уже всё хорошо… - с трудом ворочая языком, сказал он.
Лика принесла таблетки нитроглицерина и, немного успокоившись, попросила, чтобы завтра утром он обязательно пошёл в больницу.
Серёга согласно кивнул, потому что сам не на шутку испугался. Он положил таблетку под язык, прислушиваясь, как ворочается, загнанная под рёбра боль.
А Босс не унимался - распушив хвост, он ходил кругами вокруг Серёги, коротко, тревожно мяукал, осторожно, но настойчиво покусывал ноги то Серёге, то Лике. Она попыталась взять кота на руки, чтобы угомонить, но он вывернулся. Тогда она закрыла его в туалете, Босс начал отчаянно царапать дверь и противно заныл на одной ноте. Чтобы не переполошить весь дом, Лика выпустила его. Кот сразу же бросился к Серёге, долго топтался, устраивался и, наконец, улёгся под левым боком хозяина, громко мурча и делясь теплом своего тела.
Утра они не дождались.
Прошли не более десяти-пятнадцати минут, как накатила новая волна боли, только теперь невыносимо пекло левое плечо, а в лопатку били резкие пульсирующие удары. Лика уже набирала номер скорой помощи, когда он снова попросил её подождать до утра – боль схлынула так же внезапно, как и появилась. Он видел, как Лика повернула к нему своё бледное, перекошенное страхом, лицо, но уже ничего не услышал. Боль вцепилась в него с новой силой и теперь так сдавила горло, что Серёга начал задыхаться и хрипеть. Он в панике судорожно попытался втянуть воздух…
И тут его накрыла спасительная чернота…

И вновь он летел в пульсирующей густой тьме. Не было ни боли, ни страха, ни сожаления, только ожидание желанной встречи. Серёга нашёл впереди заветную сияющую точку света и устремился к ней…
Но… На этот раз всё было не так… Точка не приближалась, не разрасталась, не преображалась в волшебный луг… И никакие усилия не помогали… Свет оставался далёкой звездой, маня к себе в запредельной недоступности… Тело Серёги, между тем, стало терять полётность, набухло и отяжелело, да так стремительно, что в какой-то момент живая тьма не смогла его больше удерживать и выбросила в реальность.

Серёга открыл глаза и почти сразу понял, что он опять в больнице. В полумраке палаты проявились квадрат окна, прикрытый плотными белыми экранами, три соседних кровати с обозначенными под простынями неподвижными фигурами, мерцающие дисплеями приборы. Рядом с собой Серёга рассмотрел стойку с большой опрокинутой бутылкой, от которой тянулась тонкая прозрачная трубочка капельницы к его руке. С радостным удивлением он отметил, что вместо мучительной боли в груди только какое-то онемение, и это было уже не страшно. Серёга пошевелил руками и ногами, опасаясь, что попал сюда с повторным инсультом, но они послушно двигались. Тут он совсем успокоился. Нащупал и сдёрнул с лица кислородную маску, которая сердито зашипела, повиснув на гофрированном шланге, сделал несколько глубоких вдохов, привыкая к воздуху палаты, и, полностью придя в себя, стал думать, что делать дальше.
С ним всё в полном порядке, значит, и валяться здесь совершенно незачем! И вообще, какого чёрта Лика не послушала и запихнула его в больницу из-за пустяка! Серёга начал закипать и собрался уже было встать, когда заметил, что под простынёй он совершенно голый. Он осмотрелся в поисках своей одежды, но ничего не обнаружил.
На тревожный писк приборов в палату заглянула сестра.
- Что вы тут за порядки завели?! – сразу накинулся на неё Серёга.
- Тише. Вы всех перебудите, - сестра скользнула взглядом по приборам, поправила капельницу.
Серёга оглянулся недовольно, но звук убавил.
- Где моя одежда?! – пронзительно зашептал он.
- Зачем вам одежда? – удивилась она.
- Домой пойду! – ответил Серёга.
- Вам нельзя домой! Вы в больнице, в реанимации! – попыталась урезонить его сестра.
- Ерунда! Со мной всё в порядке! Я хочу домой! – упёрся Серёга.
- Успокойтесь. Полежите до утра. Доктор придёт, посмотрит, и вы пойдёте домой, - попыталась уговорить его сестра.
Серёга хорошо знал этот фальшивый вежливый тон, которым разговаривали сёстры с тяжёлыми пациентами, и решил схитрить.
- Ну, хоть трусы принесите.
- Сейчас, - неожиданно согласилась она.
Сестра ушла и вскоре вернулась с напарницей – крупной высокой тёткой в годах. Та вполголоса заворчала на Серёгу, мол, чего не спим, другим мешаем, потом вдруг ловким движением прижала его руку и крепко привязала широким бинтом к кровати. В это время первая сестра навалилась на другую руку, в которую была воткнута игла капельницы. Тётка, неожиданно легко для её большого тела обогнула кровать и быстро привязала вторую руку.
Серёга аж задохнулся от неожиданности и наглости, совершённого над ним насилия. Он подёргался, пытаясь высвободиться, но бинты крепко держали руки. Тогда он начал орать:
- Твою ж мать! Развяжите меня! – рвался Серёга.
- Ты сейчас всех перебудишь, - невозмутимо ответила тётка.
- И пусть! Пусть все знают, что вы здесь вытворяете!
- И что же такое мы вытворяем? – вывести из себя её было невозможно.
Серёга невольно сбавил обороты.
- Я просто попросил трусы! Не лежать же мне голым!... Может я стесняюсь!
- Милый мой, я видела вас и голыми, и одетыми, а некоторых даже изнутри. Поверь. Ты меня уже ничем не удивишь, - тётка спокойно ходила по палате, проверяя других больных.
- Так не развяжете? – тоскливо спросил Серёга.
- Нет.
- А я завтра всё доктору расскажу, - сделал он последнюю попытку.
- Да, пожалуйста, - равнодушно ответила тётка.
Серёга обречённо вздохнул, и тут первая сестра проворно натянула ему на лицо маску. Насыщенный кислородом воздух, посвистывая, ринулся ему в лёгкие, одурманивая и усыпляя. Сёстры ушли, тихо переговариваясь. Он же ещё немного повозился, но уже без злости и отчаяния, а просто, чтобы ловчее улечься, и с облегчением провалился в глубокий сон.

Утром пришёл доктор – молодой парень с раскосыми глазами, круглым и плоским, как тарелка лицом, да ещё с не выговариваемыми именем и отчеством, которые Серёга тут же забыл. Оставаясь под впечатлением ночного инцидента, совершенно разочарованный несолидной внешностью молодого доктора, да и его не русской национальностью, Серёга тут же начал скандалить.
- Развяжите меня сейчас же! Вы у меня попляшете! Я доберусь до вашего начальства! Понаехали тут!... Косоглазые! - последнее он процедил сквозь зубы, отвернувшись.
Доктор не отреагировал, негромко спросил что-то у новой сестры (ночные, видно, уже сменились), потом подошёл к Серёге и сказал на чистейшем русском:
- Успокойтесь. Вам нельзя волноваться. Вы перенесли инфаркт, и теперь придётся полежать в больнице.
- Вы серьёзно? – слова доктора сбили его с толка.
- Абсолютно.
Инфаркт?! – Серёга был ошеломлён, в голове закружились мысли, перебивая одна другую.
Почему это произошло именно с ним?! Неужели мало было инсульта и полтора года мучительного восстановления?! Разве он мало пережил?! За что ему это всё?!
Серёга внезапно остро почувствовал, как тонка нить, на которой держится его жизнь! Как она хрупка и непредсказуема! Как мало она зависит от его желаний и чаяний! И как легко может оборваться в любой миг! Злобный зверь за грудиной заворочался, напоминая о себе.
- Извините, доктор. Я вёл себя, не… – Серёга замялся, подбирая слово.
- Бывает, - сдержанно ответил доктор.
Подошла сестра и отвязала Серёгу.
- Мы провели экстренную терапию, боль купировали, восстановили коронарный кровоток, сейчас вам вводят препараты для растворения тромбов. Сегодня ещё побудете здесь, а завтра посмотрим и, если всё будет в порядке, переведём вас в общую палату, - деловито сообщил доктор.
Серёга внимательно выслушал, немного помолчал, проникаясь серьёзностью произошедшего с ним, а потом вдруг жалобно спросил:
- А трусы отдадите?
Доктор впервые взглянул Серёге прямо в глаза и улыбнулся.
- Отдайте ему трусы, - распорядился он сестре.
Потом прошёл по палате, осматривая других пациентов и делая новые назначения, и, уходя, кинул Серёге:
– Только домой уж не уходите. Будьте добры.
- Не уйду. Что я дурак?! – крикнул ему вслед Серёга, но доктор не ответил, а сестра снова шикнула на него, чтобы он вёл себя тише и не мешал другим больным.

***
И снова завертелась больничная карусель – уколы, капельницы, процедуры – безликие, похожие один на другой дни. Соседи по палате подобрались необыкновенно болтливые, и поначалу Серёга этому даже обрадовался, но постепенно нескончаемые пустые разговоры стали его раздражать. Он всё чаще уходил в коридор, присаживался на одну из кушеток, расставленных вдоль окрашенных зелёной краской стен, и молча, наблюдал. Мимо спешили вечно озабоченные доктора, торопились по своим делам сёстры, гремели тележками санитарки, неуверенно, всматриваясь в номера палат, шли посетители, медленно, опираясь на палки, шаркали тапками по вытертому линолеуму выздоравливающие. Иногда Серёга тоже вставал и прогуливался по длинному больничному коридору из конца в конец. Проходя мимо открытых дверей палат, он заглядывал в них в надежде на свежие лица, краски или события, но серая предсказуемая жизнь была скупа. Случалось, правда, в отделении поднималась суета - сёстры начинали бегать с уколами и капельницами, сразу несколько врачей собирались в палате, выгоняя ходячих обитателей в коридор. Чаще всего, потом оттуда выкатывали носилки, накрытые горбящейся простынёй, и увозили навсегда. Больные оживлялись, переговаривались, смаковали подробности, и тихо радовались, что и на этот раз старуха с косой прошла мимо.
Серёга с удивлением заметил, что мужчин в отделении кардиологии лежало гораздо больше, причём их возраст варьировался от двадцати до девяноста. Женщин же было значительно меньше, и, как правило, после пятидесяти. При этом они быстрее и легче шли на поправку, выписывались.
Он стал размышлять. Почему мужские организмы так часто и необратимо «ломались»? Конечно, это можно было объяснить и вредными привычками, и беспечным забиванием на своё здоровье.
- Главное, - думал Серёга, - что нам с детства внушается не выставлять напоказ свои эмоции, ведь это признак слабости. Что твердил отец? «Ты, мальчик, ты не должен плакать!», «Жаловаться стыдно!», «Ты – мужик, ты должен быть сильным!». И я… да, все, мужчины, которых знаю, привыкли прятать свои переживания, страхи и боль глубоко в себе. И это не проходит безнаказанно, вылазит хроническими болячками, инсультами, инфарктами. Женщинам, всё-таки чуть легче, они могут выплакать, выкричать, сбросить свою боль… А может, так и было задумано? Мы - мужики – расходный материал. Мы выполнили свою задачу, и природа отбрасывает нас за ненадобностью. Женщины ценнее - они растят, воспитывают детей, опекают внуков, передают опыт, продолжая нескончаемый круговорот жизни. Большинство из них не позволяют себе целенаправленно уничтожаться алкоголем, табаком или наркотиками. Бабы гибче, приспособленнее и, в конечном счёте, сильнее.
Вот и Лика…
Серёга привык считать её слабой, даже безвольной - ей всегда было проще промолчать, подчиниться обстоятельствам, чем отстаивать своё мнение.
- Ай, Бог с ним, - говорила она о самодуре-начальнике и продолжала безотказно выполнять его противоречивые указания.
- Её уже не переделаешь. Она всегда была такой, - в очередной раз прощала подругу, эксплуатирующую её.
- Когда-нибудь сама поймёт, - урезонивала она Серёгу, когда тот порывался объяснить дочери, сорвавшейся с катушек в пубертатном возрасте, всю черноту её неблагодарности.
Она часто жаловалась на здоровье, пила какие-то таблетки и жила в постоянном ожидании дурных вестей. Если Верочка улетала с семьёй на отдых и долго не звонила, Лика первым делом воображала себе страшные картины авиакатастрофы. Когда Серёга задерживался с работы, искала в справочнике номера полиции и морга. Категорически была против учиться вождению, потому что обязательно попадёт в аварию. Хорошо одна. А если ещё кто-нибудь пострадает? Болезни внуков, дурные сны, неожиданная боль в боку - всё заставляло её переживать, волноваться и представлять исключительно ужасные последствия.
Иногда она раздражала его своей бесхребетностью и сусальным всепрощением, бывало, просто бесила унылым видом и безнадёжными прогнозами. Случалось, Серёга с интересом заглядывался на молодых тонких-звонких женщин, невольно сравнивая их с потускневшим обликом супруги. Их совместная жизнь катилась, наверное, как у многих – в мелькании прожитых будней блистали и мгновения счастья, и чёрные дни раздоров.
Спроси его кто-нибудь напрямик, как он относится к Лике, Серёга, не сразу бы и нашёлся, что ответить. Конечно, он её любит! Но это чувство за прошедшие годы переросло юношеское полыхание их молодых, горячих тел и давно переродилось в ровное, предсказуемое и такое дорогое в своей незаметности тепло. Она была частью его – рукой, ногой… сердцем, она переплелась с ним, как переплетаются корнями различные растения на небольшом участке земли, она проросла в него. Они радовались одной радостью, печалились одной печалью, её боль была его болью, его жизнь была её жизнью.
А когда пришла настоящая беда, Лика, будто забыла о своих реальных и придуманных хворях, собралась и выстояла. Она настойчиво вытягивала Серёгу из болезни, не давая ему возможности усомниться в собственных силах. Стойко переносила все приступы злости и хандры, которые накатывали на него в минуты бессилья или разочарования, радовалась, что не позволила оправдаться страшным прогнозам врачей, сулившим мужу жизнь тяжёлого инвалида. Вот и сейчас она приходила к Серёге каждый день, подолгу сидела, отвлекала разговорами, не позволяя себе плакать и жаловаться.
Серёга после всего пережитого стал неожиданно сентиментальным. Вглядываясь в лицо верной подруги, он переживал сложную смесь любви, жалости, благодарности и умиротворённости, но выразить словами этих чувств не мог. Он только крепко сжимал руку Лики и в его глазах стояли, иногда проливаясь, слёзы.

***
Серёгу выписали в начале зимы.
Дома его ждал новый удар. Его любимец, рыжий красавец Босс внезапно умер, еще, когда Серёга попал в больницу. Он ничем не болел, просто лёг на покинутую хозяином постель и оставался так без движения весь день. Лика несколько раз подходила к нему, гладила, звала поесть, но Босс только поводил ушами, мотал хвостом и прикрывал глаза. Лика поняла, что кот тоскует по Серёге, и оставила его в покое. В хлопотах и делах она позабыла о Боссе и вспомнила только вечером, когда пришла Вера с внуками. Анечка тоненько позвала бабушку, хлопотавшую на кухне:
- Ба, а что случилось с котиком?
- Это он так за деда Серёжу переживает, - ответила Лика, но всё-таки пошла проверить.
Босс лежал, вытянувшись и, как будто спал. Но, прикоснувшись к нему, чтобы приласкать, Лика отдёрнула руку. Под мягкой шерстью он был необычно твёрдым и холодным. Лика позвала Веру. Вместе они завернули маленькое тельце в полотенце, чтобы потом незаметно вынести и похоронить.
Детям сказали, что котик заболел и его надо отвезти в больницу. И, хотя Босс имел характер независимый, даже вредный, никогда не подпускал ни мальчиков, ни Анечку к себе, не позволяя безнаказанно мучить, они разволновались и стали наперебой выспрашивать маму и бабушку:
- А Босс выздоровеет?
- А чем он заболел?
- Они с дедушкой вместе будут лечиться?
- А котик не умрёт?
Лика и Вера, еле удерживаясь от слёз, кое-как успокоили малышей.
Босса похоронили в парке, начинавшимся сразу за их домом, в неглубокой ямке, которую выдолбил в мёрзлой земле зять. Место обозначили камнем и постарались вдавить поглубже, чтобы его случайно не сдвинули с места.
Узнав, что Серёга пошёл на поправку, Лика с дочерью решили между собой, что необычайно верный кот принял на себя болезнь любимого хозяина, и умер, не справившись с ударом. Серёге ни о чём не рассказали, оберегая его. Дети же со временем перестали спрашивать о рыжем, сердитом коте. От Босса не сохранилось даже фотографий, но он навсегда остался в благодарной памяти Лики.

Всё это она рассказал Серёге, когда он вернулся домой через месяц. Серёга рванулся было найти место, где успокоился его друг, но на него вдруг накатил ничем не объяснимый страх - ему показалось, что острая, разрывающая боль никуда не ушла, а только ждёт, притаившись, удобного момента. Стоит ему только выйти из дома, она вгрызётся в Серёгино сердце, и тогда его уже ничего не спасёт. Он никуда не пошёл не только в тот раз, но и вовсе перестал выходить на улицу. Он погрузился в себя, становился постепенно всё нетерпимее и желчнее, отчаянно завидуя здоровью, лёгкости и беспечности всех вокруг, даже своему четырёхлетнему внуку. Теперь он бесцельно бродил по дому, ничему не радуясь, ничем не интересуясь, не выбирал слова в разговоре с близкими. Устав просить его не материться при детях, Вера перестала приводить их к родителям. Серёга не читал, не смотрел, как он называл «дебильный ящик», перестал сидеть за компьютером, не вёл с Ликой долгих разговоров о прошлом, а на её вопросы и встревоженный взгляд почти сразу начинал орать. Она же в ответ только уговаривала его успокоиться, покорно кивала, печально улыбалась или отмалчивалась, чем выводила его ещё больше. Немного затихал он только с мамой. Но пожилая женщина не могла приходить к ним часто. Серёга много ел, особо не разбирая, и от этого начал стремительно набирать вес. Ходить стало ещё тяжелее. Он бы пил, но магазинами, как и всей жизнью Серёги, безраздельно заведовала Лика, и спиртное дома не водилось.
Жизнь потускнела, затёрлась, навязла, как смола на зубах, и он всё чаще задумывался о смерти. Она его не пугала. Серёга уверил себя, что разноцветный луг, безмолвный ручей, мудрый незнакомец вовсе не были сном, он на самом деле был за гранью бытия, и его ждут там мир и счастье. Ворочаясь по ночам в постели, Серёга вытягивал из памяти обрывки видения, мечтая и надеясь хотя бы во сне вновь ненадолго окунуться в тот неземной покой. Но сны приходили бессвязные и бессмысленные.
И однажды в особенно мерзкий и серый декабрьский день Серёга решился. Он еле дождался, пока Лика выйдет за какой-то надобностью, и только захлопнулась за ней дверь, двинулся к балкону. Ходил он теперь совсем плохо, пользуясь палкой даже дома. Балконная дверь была плотно закупорена на зиму, поэтому возня со шпингалетами заняла некоторое время. Справившись, наконец, Серёга дёрнул дверь на себя, она со стуком распахнулась, стёкла жалобно тренькнули. В лицо ударил холодный ветер, пахнущий гарью города, сыростью и немного детством. Он уже хотел ступить на балкон, чтобы поскорее добраться до перил, но оказалось, что весь пол завален пустыми банками, припорошенными снегом. Ступить было просто некуда. Костеря бесхозяйственность Лики, Серёга замялся, размышляя, как преодолеть это новое препятствие, как сзади его рванули. Он влетел обратно в комнату и больно ударился спиной о пол…
Открыв глаза, Серёга увидел над собой перевёрнутое лицо жены. Лика била его своими маленькими острыми кулачками, куда попало, и кричала:
- Как же ты мог?! Как ты мог?!
Серёга поднял руки, защищая голову от ударов, но Лика уже устала и отвалилась от него, осев на пол. Она больше не кричала, а громко, не таясь и не стесняясь своего подурневшего и искажённого от рыданий лица, плакала.
- Ты ведь для меня всё на свете! Ты – моя жизнь! Моё счастье! Моя любовь! Смысл! Я дышу только потому, что нужна тебе! – причитала она.
Серёга перевернулся, тяжело поднялся на четвереньки и подполз к жене. Она снова замахнулась на него, Серёга покорно подставил голову под удар… Но Лика опустила руку, потом обхватила его повинную голову и начал истово целовать его колкий седой затылок. Ноги Серёги занемели, он тяжело опустился рядом с ней на пол и обнял. Так они сидели, переплетя руки и немного раскачиваясь, будто баюкая свои израненные души.

Вере, которая зашла вечером, Серёга с молчаливого согласия Лики объяснил, что делал гимнастику и, не удержав в руках гантель, разбил балконное окно, а, убирая стёкла, порезался. Дочь посмотрела на гантели, покрывшиеся пылью в углу прихожей, но ничего не спросила. Она с удивлением поглядывала то на необычайно спокойного отца, то на повеселевшую и похорошевшую мать, с удовольствием слушала их весёлые препирательства и почти забытые с её далёкого детства подколки и шуточки. Когда Вера уходила, Серёга вышёл проводить её до лифта.
- Верунчик, ты это… Детей приводи… А то мать сильно скучает, - мямля попросил он.
- А ты? – прямо спросила дочь.
Серёга засопел и отвернулся.
- Я ещё больше, - прохрипел он.
Вера рассмеялась, взяла отца за плечи, развернула к себе и расцеловала в мокрые глаза.
- Ругаться больше не будешь, - строго посмотрела она.
- Зуб даю! – быстро ответил Серёга.
- Чей?
Серёга запнулся, повертел головой, потом уверенно ткнул пальцем в сторону матери, выглянувшей из-за двери.
- Вот её!
Вера рассмеялась.
- О чём это вы? – удивилась Лика.
- Да, вот он твоими зубами распоряжается, - мгновенно сдала Серёгу дочь.
- Вот я сейчас ему зубы сама пересчитаю и лишние уберу, - притворно разозлилась Лика.
- Спелись, змейки, - заныл Серёга.
- Змеи не поют. Они шипят, - хохотала Вера.
- А вы змейки особые, поющие.
Лика упёрла руки в бока.
- Я тебе сейчас и спою, и пошиплю… Если захочешь. Марш домой, нечего на холоде стоять!
Серёга понурился и, натужно вздыхая, поплёлся домой.
Вера ещё раз нежно попрощалась с матерью, и, не дожидаясь лифта, побежала вниз по ступенькам, впервые за долгое время, с лёгким сердцем покидая родительский дом.

***
Неосторожные слова пришлось оправдывать - охая и сопя, Серёга взялся за позабытые гантели. Разленившееся тело протестовало и бунтовало против внезапно пробудившего к жизни хозяина – мышцы болели, кости ныли, в спине стреляло. А Серёга придумал себе новое испытание - спустился на лифте и, щурясь на холодный свет солнца, вышел из подъезда на улицу. В первый раз он прошёл только несколько шагов, с облегчением вернувшись в спасительную тишь квартиры. Но с каждым днём Серёга уходил всё дальше и дальше по улице, распределяя свой путь от одной лавочки до другой, чтобы в минуты накатывающей паники успеть присесть и продышаться…