«Это уже много лет спустя мне разъяснили мои сумрачные учителя, что не энгельсовский обезьяний труд, а именно смерть сделала человека человеком, что осознание собственной смертности и является нашим настоящим рождением. Смерть принимает нас в люди. Действительно, что не родилось, умереть не может».
Гори, звезда моя, не падай.
Роняй холодные лучи.
Ведь за кладбищенской оградой
Живое сердце не стучит.
…
Но, погребальной грусти внемля,
Я для себя сложил бы так:
Любил он родину и землю,
Как любит пьяница кабак.
Сергей Есенин
На начальном этапе, книга удивила, захватила и восхитила меня: «Ишь как удивительно складно и мелодично нанизывает слова и смыслы»!!! Отчетливо чувствовалась рука мастера, просматривалась литературная одаренность…
Потом, что-то пошло не так, точнее не совсем так, как бы мне хотелось, и перед глазами понеслись картинки «гусарской баллады» разбавленные «бандитским Петербургом»… «Ого! Неожиданно», - сказала я себе. «Это точно писал один и тот же человек?»
Когда же добавилась мемориальная философия и снимки post mortem я обалдела вконец. Ну и отмочил, "Епатий Коловрат!
После этого, я уже перестала чему-либо удивляться:)
Серая и унылая ноябрьская пора усиливала некротический антураж и 100% соответствовала общему флёру романа, поэтому чтение «Земли» для меня оказалось особенно атмосферным и запоминающимся.
Несмотря на авторское использование некоторых достаточно простых и не совсем "эстетических" приёмов (к которым я причисляю: утомительную многословность; тошнотворную физиологию отдельных сцен; периодически скатывающуюся в дешевый фарс, подобно телепередаче «Битва Экстрасенсов», мистическую компоненту; недостаточно убедительную причинно-следственную связь между событиями; изнуряющую перегруженность обсценным фольклором), вызывающих во мне стойкую неприязнь, всё-таки, я не могу не отметить тот факт, что в отдельных эпизодах (начало повествования до момента возвращения из армии), роман удивительно хорош и самобытен. Да и в целом, написан неплохо и довольно увлекательно. Читается «Земля» быстро, несмотря на немалый объём.
Сюжет, в общем-то, не нов, но декорации основного посыла интригуют: могильная закольцованность вокруг главного героя просматривается на протяжении всего повествования.
Не в моих правилах пересказывать содержание книги (и без того охотников в избытке), да и не уверенна, что у меня это получится лучше, чем у автора, поэтому поделюсь своими мыслями о некоторых персонажах.
Гапон – «чепушило обыкновенный», не совсем заслуживающий, отведенной ему бездны эфирного времени, наблюдение за которым не доставило мне ни малейшего удовольствия.
Алина. Поначалу, эксцентричная мадам вызывала во мне недоумение, однако, приглядевшись к ней более внимательно, его сменила жалость. Возникло стойкое ощущение того, что Алина – ущербная и недолюбленная девочка, которой так и не удалось повзрослеть. Не удивлюсь, если она была нежеланным ребенком в семье и воспитывалась по принципу: «что делать, когда тебя не надо, а ты есть»?!! Её маска «лютой стервы», многочисленные татуировки и нестандартная философия (я – мертвая, а значит – мне уже не больно) – всего лишь средства спрятать от беспощадного мира собственную уязвимость, обеспечивающие своеобразный защитный механизм: «Я в домике, я спряталась». Завершающая сцена романа в очередной раз убеждает меня в том, что вся алинина эпатажная экипировка – это на самом деле не более чем пустая бравада.
Исходя из вышеизложенного, могу с уверенностью констатировать, что книга мне понравилась. Она, бесспорно, заслуживает вашего внимания, однако, не смею рекомендовать роман людям, пребывающим в депрессии, религиозным и нравственно-возвышенным.
По сложившейся традиции несколько цитат, вместо послесловия:
"Собранные вместе, эти воспоминания составляют портрет того времени. Рамка у портрета овальная, ведь овал – фигура прошлого. Мать настолько повсюду, что её не увидать. Отец вообще находится за границами “овала”. Возможно, он гвоздь, стержень, на который прикреплён этот ранний сусловский период".
"В этом подарке отразилась вся отцовская натура. Только он умел преподнести вроде бы нужную вещь, от которой не было никакой радости и пользы, лишь одни неприятные обязательства – словно вместо желанного щенка овчарки мне поручили досматривать старую больную диабетом пуделиху".
"Чудно; – с момента моего возвращения в Рыбнинск не прошло и месяца, но прежняя служивая жизнь поблёкла, пожелтела и запылилась, как сданная в архив газета. В нахлынувшей суете я начал забывать людей, с которыми прожил бок о бок два года".
"– Какие новости, пацаны? – Ох…ные, – отозвался Никита. – Иисус любит тебя!"
"Человек в современном тоталитарном обществе потребления не способен контролировать ничего, кроме собственного тела. Вся пресловутая шопенгауэровская воля редуцирована до самозапрета на чипсы. Я не могу повлиять на политический строй, но в силах устроить самому себе диетический гулаг, откачать жир, набить болезненную татуху, а на самый крайняк – самоубиться"…
"– На кладбища люди ходят, чтобы удостовериться, что у них есть время, – для чего же ещё? Время – удел живых, у мёртвых оно остановилось. Поэтому кладбище – единственное место, где мы по-настоящему чувствуем себя живыми".