Один шаг до края пропасти опубл. М. ,2018

               
               


               


               
                Психологический любовный роман

              Часть 1. Вдаль по берегу потерь
                1.

             Мне часто снился один и тот же сон. Я не знала, что он значит. Лепестки. Они повсюду: красные, алые, белые, синие. Они падали с небес, ветер разносил их в разные стороны. Как только они касались земли, начинали вянуть и  исчезать.  Мне их было жалко. Я тоже была среди этих лепестков, летела по направлению ветра,  не касаясь земли, камней и оград, которые могли  помешать моему полету. Я боялась  прикоснуться к земле и тоже пропасть, как  они. Меня уносило куда-то  далеко, и  я чувствовала, что могу не вернуться. И мне становилось страшно. Я с отчаянием начинала звать  Пьера, просила остановить мой полет, но  крика не было, он  застревал в горле, и я  просыпалась.
Так было и сегодня. Я не сразу поняла, где нахожусь. Огляделась. Я дома, в своей комнате!  Правда, на самом деле это комната Джены, тети Пьера. Но пока до свадьбы  здесь живу я. Разрисованный синими розами потолок, высокое окно с балконом. В углу на тумбочке живые синие розы.  На нежно-бежевой  стене  веселый солнечный лучик.
Через неделю у меня свадьба. А я лежу с сильной головной болью. Пошел  третий день,  как у меня разыгралась мигрень. Она мучила  меня  с тех самых пор, как Лукас отравил меня выхлопными газами, и я месяц находилась в коме. Обычно через три дня  мигрень отступала. Сегодня как раз был третий.
- Невеста, хватит  валяться! Вставай! А то собственную свадьбу проспишь!
В комнату вошла  Хелен. Она приехала вчера вечером. Это моя лучшая подруга из Лондона. Мы с ней вместе работали в небольшом издательстве корректорами, пока  редактор не отправил меня в Париж раскрывать  преступление, где я и познакомилась с Пьером. За него я и выхожу замуж.
Мне двадцать. Хелен всего года на два старше меня, но кажется уже умудренной женщиной. Она высокая, стройная. У нее синие глаза, прямой нос, длинные каштановые волосы, которые она собирает в элегантную прическу. Хелен яркая, умная и начитанная. Рядом с ней я кажусь себе серенькой и невзрачной. Я тоже высокая, но во мне маловато веса. Из-за этого я  выгляжу, наверно, щуплым подростком. Правда, Пьер говорит, что у меня очень красивые глаза – темно-серые и большие.  Волосы у меня светлые, вьющиеся. Я их тщательно  приглаживаю, но они колечками предательски вылезают  из прически на висках и за ушами.
-  О, какие у нас синяки под глазами!! Вставай! Будем лечить твою мигрень!
Хелен подала мне халат, и я с трудом поднялась. В голове тысяча жерновов  перемалывали  булыжники.
-  Как ты будешь меня лечить? – слабым голосом спрашиваю  я Хелен.
Она смеется:
- Подобное – подобным! Сначала найдем причину  твоих приступов. Ты мне все расскажешь.
- Хорошо, - нехотя соглашаюсь  я, понимая, что жернова  вряд ли позволят мне  это сделать.
Полтора года назад я приехала в этот парижский особняк «Ла фонтель де виль», чтобы помочь дальней родне моего редактора найти преступника, который покушался на жизнь одного из  сыновей семейства Гюсто. Я появилась здесь под видом известной художницы,  нашла друзей, преступление мы раскрыли, спасли Пьера, я сама едва не умерла от угарного газа. От того времени остались написанный мною портрет Пьера, приступы мигрени и любовь к Парижу.
 Мы спустились  с Хелен в гостиную и через нее  прошли в столовую. Ко мне подбежал  радостный Флафи. Это борзая.  Любимица Пьера и Мирты.  Ему уже десять лет. Он вилял хвостом, заглядывал мне в глаза. Я погладила  его длинную шею, потеребила  уши, провела  рукой по сильной спине и неожиданно почувствовала,  как жернова в моей голове стали слабеть и затихать.
- Флафи, мой хороший, спасибо тебе! – поблагодарила  я пса и тихонько сунула  ему приготовленный заранее кусочек сыра.
- Элиза, я все вижу! – в ту же минуту услышала  голос Мирты. – Ты портишь мне собаку!
- Прости, Мирта! – я подошла  к  Мирте и, наклонившись к ней,  виновато  потерлась лбом о ее плечо.
Мирта – домработница. Но на самом деле она член семьи. Ее все любят и побаиваются. Она главный домохозяин. Мы живем здесь все вместе. В особняке два этажа и очень много комнат. Поэтому места хватает всем.
Хелен села  за стол и почему-то не поздоровалась  с Миртой. Я растерянно  посмотрела на Хелен. Мне было неловко перед Миртой, и я не знала, как исправить ситуацию.  Хелен пила кофе. Она спросила:
-  Элиза,  говорят,  здесь очень красивый зимний сад. Настоящий французский! Покажешь?
- Конечно, Хелен, покажу.
После завтрака мы вышли  с ней из особняка, обошли его по широкой дорожке, выложенной из красного камня,  и оказались во внутреннем дворе. Там непосредственно к зданию примыкала грандиозная постройка из стекла и металла. Пока мы не вошли в сад, я спросила Хелен:
- Ты, видимо,  не заметила в столовой Мирту?
Хелен удивилась:
- Почему не заметила? Заметила! А почему ты спросила об этом?
- Но ты не поздоровалась с ней!
- Ты меня удивляешь, Элиза! Почему я должна  приветствовать прислугу?
- Мирта не прислуга! Она – член семьи! Просто ей нравится нас кормить! Она любит готовить! Да и с прислугой надо быть вежливой.
Я так расстроилась, что едва не расплакалась. Мне было обидно и за Мирту, и за грубый поступок своей лучшей подруги.
Хелен хмыкнула и пожала плечами.
Мы вошли в сад. Наш садовник Жорж Форе в том же джинсовом комбинезоне, в котором полтора года назад я его впервые увидела, поливал клематисы.
-  Боже мой! – всплеснула руками Хелен. – Какая красота!
Жорж  выключил воду и, положив шланг, направился к нам. Я представила его Хелен. Хелен кокетливо улыбнулась и протянула Жоржу руку:
- Будем знакомы. Я – Хелен.
Жорж прикоснулся к ее руке губами и внимательно посмотрел на мою подругу. В этом внимании было что-то еще. Мне показалось, что она вызвала у него какой-то особый интерес. И еще меня удивило, что Жорж поцеловал Хелен руку. Даже школьники знают, что по правилам этикета руку целуют только замужним  дамам.
- И это все сделали вы? -  Хелен восхищенно обвела взглядом сад.
Жорж замешкался с ответом и посмотрел на меня.
Я поспешила помочь садовнику:
-  Вообще-то это детище Джены. Она   проектировала зимний сад. Зеленый дизайн тоже ее. Саду уже  двенадцатый год. А Жорж работает  всего пару лет. Но он очень хороший садовник.
За последние полтора года, которые я провела в этом доме, в зимнем саду почти ничего не изменилось. По-прежнему это был эталон торжественности и парадности в стиле барокко: высокие фарфоровые вазы, мебель с деталями из бронзы и загнутыми ножками. Кресла и диваны, обитые дорогой полосатой материей. Им соответствовал и цвет светильников. Везде гирлянды из цветов, зеркала. Ничего не поменялось.
Хелен не могла скрыть своего восторга. Конечно, как истинная британка, она выражала это очень сдержанно. Но я-то хорошо понимала свою подругу-землячку!
Сам сад был расположен на возвышенной террасе. Здесь росли низкорослые кустарники, которые Жорж регулярно подстригал, придавая им  форму шара. Многолетние лианы создавали живую изгородь.
- А вот это мое любимое место!
Я подвела Хелен к высокой стене  обильно цветущего клематиса. За пышным ковром нежно-фиолетовых цветов почти не видно было зелени. Рядом с клематисом   стоял небольшой стол с традиционными французскими креслами, а чуть сбоку  старинный шкаф с красивой фарфоровой посудой. Он известен больше  как дрессуар.
- Мы здесь пьем чай, - сказала я и села в кресло.
Хелен не могла оторвать взгляда от шкафа:
- Лиз, а что делает среди  растений дрессуар? Это же  15 или 16 век! Ты посмотри на резьбу! Здесь лики святых Екатерины, Магдалины, Варвары! А на створках вообще элементы  эпохи Возрождения!
- Да, он очень красивый. Но это решение Джены.
- Я  бы на твоем месте  настояла, чтобы его  перенесли в гостиную. Ты – будущая хозяйка дома.  Почему ты молчишь?
- Мне тоже нравится, что он стоит здесь.  Садись, Хелен.
Хелен села в кресло. Она какое-то время молчала, потом неожиданно спросила:
-  Элиза, а куда вы с Пьером едете  после свадьбы?
-  В Италию! Я очень хочу увидеть Венецию. А потом  в Тоскану. Знаешь, в то место, где берег омывается двумя морями – Лигурийским и Тирренским. Боже мой, Хелен, я буду купаться в море! Впервые в жизни!
- Как я тебе завидую, Лиз! Мне бы так хотелось поехать с вами!
- Ну  так поедем! Я думаю, Пьер не будет возражать. Тем более, что с нами едет и наш общий друг и родственник Эдвард.
- Правда? Неужели это возможно?
- Конечно, возможно! Я сегодня же поговорю с Пьером.
Мы еще немного  обсудили эту тему и пошли дальше осматривать зимний сад. Грядки с овощными культурами и лекарственными растениями нас не очень интересовали, и мы остановились возле цветочных клумб, оформленных в виде мозаики. Ирисы, шестигранная клумба орхидей, кусты роз.
- Что это? – я замерла возле растений с крупными, зубчатой формы листьями, уже выпустившими  пока еще маленькие зеленые соцветия.
-  Жорж! – позвала я садовника.
- Что случилось, Элиза? – заволновалась Хелен.
-  Ничего, Хелен! Сейчас все узнаем.
Когда подошел садовник, я спросила:
- Жорж, а почему вы не выкопали клещевину? Ведь мы же с вами договорились, что вы уничтожите все ядовитые растения!
- Виноват, мадмуазель! Я сделаю это осенью. Не хочется в середине лета оголять клумбы и портить внешний вид сада. Ведь сейчас уже ничего не посадишь вместо них.
- Хорошо, месье! Но осенью обязательно клещевину выкопайте.
Жорж ушел, а у меня испортилось настроение. Хелен внимательно посмотрела на меня:
- Чем тебя так расстроила клещевина? Красивое растение! И зачем ее надо уничтожать?
Я тяжело вздохнула. С клещевиной у нас с Пьером связаны не самые приятные воспоминания.
- Понимаешь, Хелен,  клещевина – самое ядовитое растение в мире. Несколько ее семян – и человека нет. В них содержится яд рицин. Именно семенами клещевины Лукас в свое время  отравил лошадь.   Из-за  этого погибли родители Пьера. И Пьер  сам  впоследствии едва остался жив.
- Подожди, Элиза! Кто такой Лукас? И зачем он отравил лошадь?
- Это долгая история. Но если ты хочешь, я могу рассказать.
- Расскажи! Очень хочу послушать!
Мы вернулись  к  клематису, снова уселись в кресла.
-  Хелен,  когда тебе надоест слушать, сразу скажи! Быстро все не объяснишь. Так вот! Три десятка лет назад (это приблизительно 1860-е годы) жили два друга – Этьен Гарсон и Лукас Фрай.  Этьен из богатой дворянской семьи,  отец – крупный промышленник. Он  оставил ему вот этот особняк, завод паровых машин и четыре текстильные фабрики. Этьен увлекался живописью, вместе с импрессионистами выставлял свои работы. Импрессионисты, как и сегодня, в обществе были не признаны. Их картины не покупали.  Они практически нищенствовали. И Этьен  почти всю прибыль тратил на помощь художникам.
-  А Лукас? Он тоже был художником?
-  Нет. Лукас  работал в химическом концерне «Сен-Гобен». Принадлежал тот  его  кузену Михаэлю Гюсто. Кстати, Эдвард, который едет с нами в свадебное путешествие, - сын Михаэля. И сейчас он сам возглавляет концерн, а Михаэль с головой ушел в политику. Так вот, в  концерне Лукас занимался поставками химической продукции. Жил  Лукас в небольшом городке Мелен под Парижем.  Вскоре друзья познакомились с сестрами Элен и Дженой, влюбились и обвенчались с ними. Этьен женился на Элен, а Лукас на Джене. У Этьена с Элен родился сын, которого в честь деда назвали Пьером.  У Лукаса с Дженой детей не было.
Я остановилась, так как мне показалось, что мой рассказ Хелен уже утомил, и она поглядывает в сторону Жоржа.
Хелен спохватилась:
- Извини, Элиза! Продолжай! Мне очень интересно! Просто этот ваш садовник  ведет себя подозрительно. Мне кажется, что он прислушивается к нашему разговору.
- Ну что ты, Хелен! Тебе показалось! Просто он посматривает на тебя. Ты ему явно понравилась!  Да и кому ты можешь не понравиться! Такая красавица!
- Спасибо, Элиза! Ты, конечно, преувеличиваешь! Давай дальше рассказывай.
-  Друзья  договорились и составили завещания, что если с кем-то из них что-то случится, то  оставшийся будет помогать его семье. Лукас  занервничал, когда увидел, как Этьен транжирит отцовское наследство, помогая художникам. Он  уже был на грани банкротства.  И тогда Лукас принял чудовищное решение. Когда Этьен и Элен приехали к нему в Мелен, он подсыпал лошади семена клещевины. На обратном пути при выезде из Мелена у лошади  начались страшные судороги. Падая на всем ходу, она  опрокинула кабриолет. Этьен и Элен сразу погибли.  Пьеру  тогда было пять лет. По завещанию Этьена Лукас становился опекуном Пьера до его двадцатипятилетия. С тех пор  они жили все вместе в особняке – Лукас, Джена и Пьер. Джена по сути заменила Пьеру мать.
- И что? Вину Лукаса тогда не доказали?
- Не доказали. Лукас подкупил эксперта-ветеринара, который скрыл  настоящую причину гибели лошади.
-  Ну, а  дальше я все знаю! Стивен Барнс, наш с тобой редактор, нам все рассказал! Ты помогла все это распутать. Я только не знала, что яд был в семенах клещевины! Ведь ими, наверно,  он стал травить потом и Пьера, не желая отдавать ему наследство?  Кажется, и свою жену Джену тоже?
- Да, Хелен! Теперь ты понимаешь, почему меня так расстроило, что Жорж не выбросил  из сада это растение! Оно просто притягивает преступников!
Я поднялась с кресла. Руки у меня дрожали. Я крепко переплела пальцы, пытаясь унять дрожь.
- А в какой тюрьме сидит Лукас?  Здесь, в Париже?
Хелен, казалось, не замечала моего состояния.
- Нет. За убийство во Франции ссылают в колонии. Лукас сидит во Французской Гвиане на Чертовом острове. Он оттуда уже не выйдет… Извини, Хелен, я не могу больше вспоминать это.
Хелен подошла ко мне и обняла меня:
-  Какой ужас! Сколько же ты всего пережила за это время! Бедная ты моя!
Я прижалась к ней, с благодарностью принимая ее сочувствие.
Вечером  Пьер отдал распоряжение кучеру приготовить карету и поехал на Северный вокзал встречать  из Лондона мою маму и сестру Сьюзен. Я уже  давно их не видела и очень соскучилась. Они обе приезжали сюда  на нашу с Пьером помолвку, которая состоялась в январе этого года.  И вот сейчас, в июле,  мы встречаемся снова. Теперь уже на нашей свадьбе.
Все остальные дни  до свадьбы прошли в страшной суматохе. Мы встречали гостей. Приехали из Лондона три мои тетушки – Джулия, Мэри и Кейт. Дом сразу наполнился веселыми голосами. Тетушки говорили громко, любили пошутить и посмеяться. Они  тут же подружились с Миртой, быстро и незаметно вытеснили ее из кухни и  до самой свадьбы готовили нам английские завтраки. Мирта не обижалась, хвалила их стряпню и  интересовалась рецептами.
В один из дней, спускаясь утром в гостиную, я увидела сидящего в кресле незнакомого мужчину в темном сюртучном костюме-тройке, с аккуратной бородкой и чуть седыми висками. Он читал газету. Увидев меня,  мужчина поднялся и с укоризной сказал:
- Нехорошо, мисс, заставлять  пожилого человека так долго себя ждать!
Я вскрикнула и метнулась к нему:
- Дядя Джон!
Мне хотелось, как в детстве, броситься к нему на руки! Он обнял меня и поцеловал в висок. Я не видела дядю Джона восемь лет. Он художник и последние годы жил и писал памятники архитектуры в африканских странах.  Именно благодаря ему в детстве у меня зародилось желание увидеть Эйфелеву башню. Я влюбилась в нее, когда дядя Джон  на мое двенадцатилетие подарил мне картину с башней. Она и сейчас висит у нас дома в Лондоне. На ней, словно размытые дождем, в уличном воздухе дрожат изящные контуры волшебной парижской башни. С тех пор я и стала усиленно изучать французский, чтобы когда-нибудь  приехать в Париж.
У меня не было отца. Он давно умер, и я очень переживала, что меня некому будет вести к алтарю во время венчания. И вот приехал дядя Джон! Он и поведет меня!
Обедали мы уже большой семьей. Мы со Сьюзен помогали Мирте, а тетушек отправили  за стол.  Дядя Джон сидел рядом с Дженой и что-то тихо говорил ей. Джена смущенно улыбалась. Щеки у нее разгорелись, в глазах был тот особый блеск, какой бывает, когда человек  чем-то приятно взволнован.  Мы со Сьюзен переглянулись. Сьюзен шепнула мне:
- Похоже, что дядюшка ухаживает за Дженой!
Я радостно кивнула. Мне очень понравилась эта мысль. Я любила и Джену и дядю Джона. Джене еще не было пятидесяти, она сохранила стройность, легкость движений. Ее каштанового цвета волосы, даже скорее рыжего, красивыми  локонами лежали на  плечах и спине. Они очень хорошо оттеняли яркость ее зеленых глаз.  Я перевела взгляд на Пьера. Сегодня он был особенно утончен – одежда, манеры, речь – все  изысканно и красиво. Он успевал уделить внимание всем сидящим за столом. Мы встретились с ним взглядами. Он улыбнулся, и мое сердце рухнуло. Наверное, я никогда не привыкну спокойно реагировать на его взгляд.
Рядом с Пьером сидела Хелен. Мне нравилось, что Пьер принял мою подругу. Он даже согласился, чтобы она поехала с нами в свадебное путешествие. Они  что-то оживленно обсуждали, и Хелен время от времени дотрагивалась до его руки. «Ну и что! – думала я. – Она же моя подруга! В этом нет ничего особенного!»  Но мне  почему-то это было не очень приятно.
                2.

На следующий день мы все решили на поезде съездить в Мелен, где когда-то жила Джена и куда мы  приезжали теперь на отдых.
Мелен - небольшой городок в пятидесяти километрах к юго- востоку от Парижа. Дом Джены находился  сразу за коллегиальной церковью Богоматери Нотр-Дам, с ее северной стороны, откуда хорошо видны были островерхие башни ее центрального портала.  На площади возле церкви всегда много гуляющих: женщины, девушки в длинных красивых платьях, в прохладный день с накидками на плечах или в расшитых кружевами и блестками жакетах, с маленькими сумочками, коротенькими перчатками, только вошедшими в моду вместо привычных длинных.  На каждой – большие шляпы с полями и вуалью. Одни  украшены лентами и перьями, другие цветами, а некоторые – чучелами  птиц.  Мужчины  в основном в сюртучных тройках разного цвета – черного, серого, синего. Некоторые - с тростью. В верхних карманах сюртуков у каждого  платочки.
У нас в Лондоне, где я родилась и выросла, редко увидишь такое праздное скопление людей. Лондон – деловой город. В нем все спешат. Да и в Париже мне не встречались толпы гуляющих. Может быть, только вечерами. А в Мелене как будто сам воздух был пропитан праздничным настроением и радостью общения.
Дом Джены находился за невысокой металлической оградой. Казалось, он с удовольствием  подстроился под всеобщее веселье и воспринял  все яркие краски  городского настроения. Его украшали причудливые росписи на стенах, многочисленные башенки, шпили и барельефы над широкой лестницей. На фоне аккуратного зеленого газона и красиво подстриженных декоративных кустов он смотрелся как  маленький сказочный дворец. Джена  приезжала сюда не часто, и за домом  и насаждениями смотрела семейная пара Фабре - Мадлен и Гильберт.
Обедали мы на газоне, куда вынесли столы и посуду. Пока мои тетушки  разогревали привезенный из Парижа обед, мы с Пьером  пошли посмотреть  розарий Джены. Она вывела новые сорта роз, и в   результате скрещивания ее любимые синие гибриды    приобрели  более сочный оттенок. Мы обещали  Джене, что обязательно их  посмотрим.
Странно, но всякий раз, открывая стеклянную дверь оранжереи, я  испытывала одно и то же чувство, пережитое полтора года назад: страх, жалость, удивление. Это было время, когда Джена, заметив, что Лукас пытается ее отравить, ночью бежала из дома и оставила погибать в розарии  свои удивительные розы, в том числе синие, которые до нее никто еще не мог вывести. За пять лет цветы, конечно,  погибли, и я с ужасом смотрела тогда на засохшие бутоны, чудом сохранившие свои цвет и форму.
И сейчас, открыв дверь и войдя в розарий, я, как и тогда, инстинктивно сжалась и со страхом посмотрела на Пьера. Он обнял меня и прижал к себе:
- Ну что ты, что ты, родная!  Все хорошо! Не пугайся.
Он  нежно   обхватил мою голову руками и стал целовать мои губы, лицо, глаза. Горячая волна прошла по моему телу.  Больше не существовало ни страха, ни засохших роз, ни самого розария из пугающего меня прошлого.  Мы пришли в себя, только когда раздался голос Сьюзен, зовущий к столу.
- Мы так и не посмотрели новые гибриды роз, - без тени сожаления сказала я, не отрывая счастливого взгляда от Пьера.
- Да, Лиз! Это очень досадно! Мы так и не смогли отойти от двери.
Мы одновременно рассмеялись и пошли к столу. Увидев нас, Джена спросила:
- Ну как? Вам понравился новый оттенок  моих роз?
Я только открыла рот, чтобы извиниться и сказать, что мы не успели их посмотреть, как Пьер  опередил меня:
- Джена, оттенок изумительный! Мы с Элизой не могли оторвать взгляда от роз!
Он обнял меня и шепнул:
- Не признавайся!
Джена покачала головой и засмеялась:
- Ах, Пьер! Ты совсем не умеешь обманывать!
После обеда все захотели играть в буриме. Этой литературной игрой увлекался весь Париж. Ведущей  вызвалась быть Хелен. Она предложила сочинить стихи на банальные рифмы: горе – море, печаль – даль. Все запаслись бумагой и карандашами и стали  придумывать стихи. Все – это три моих тетушки, мама и Сьюзен, мы с Пьером, дядя Джон и Джена.
   Мы сидели рядом с Пьером. Я написала первую строчку и увидела, что  Пьер подглядывает ко мне.   Я вытянула шею, чтобы подсмотреть, что написал он. Там была та же строка!
- Пьер! – возмутилась я. – Как тебе не стыдно списывать!
Он весело рассмеялся, и я пересела от него подальше. Пока я сочиняла вторую строчку, к Пьеру подошла Хелен и спросила, не надо ли ему помочь. Он сделал глубоко несчастное лицо, сказал каламбур, что стихи – не его стихия, и от помощи не отказался. Они долго сидели голова к голове и сочиняли продолжение. У меня пропало настроение,  поэтический  пыл сразу  покинул меня, и я больше не могла придумать ни одной строчки.
 Потом все читали свои сочинения, обсуждали их и определяли, чье было лучшим. Победителем  дружно назвали дядю Джона, который творил вместе с Дженой. Их стихи звучали так:
В жизни  каждого было горе,
Была и большая печаль.
Всех успокоило синее море,
Его неоглядная даль.
Возвращались в Париж мы поздно вечером.  Вагон был переполнен, и все   расселись в разных местах, там, где было свободно.   Я поискала глазами Пьера. До самого последнего момента он поддерживал меня под руку. Но в  суматохе посадки мы потеряли друг друга. Я, наконец,  увидела его в другом конце вагона. Рядом с ним сидела Хелен и что-то оживленно ему рассказывала. Пьер, похоже,  слушал невнимательно и напряженно искал кого-то глазами. Увидев меня, он заулыбался  и помахал мне рукой. Я облегченно вздохнула.
Рядом со мной    оказалась Сьюзен. Всегда очень активная и веселая, она на этот раз молчала. Сняв шляпку и держа ее в руках,  Сьюзен положила мне на плечо голову и задремала. Мое сердце было переполнено нежностью к сестре. Она была старше меня на два года, в Лондоне преподавала в школе родной английский, была очень домашней, любила готовить, убираться, мечтала о замужестве, но у нее это пока не получалось. Во время   нашей помолвки с Пьером  у нее вроде бы завязались какие-то отношения с Джеральдом, братом Эдварда, но  развития эти отношения не получили.
- Лиз, а ты не боишься брать с собой в путешествие  Хелен? - неожиданно спросила Сьюзен.
Я вздрогнула:
- Господи, Сью!  Я думала, ты спишь!
Ее вопрос больно резанул меня. Я поняла: боюсь!  Но мой страх был унизительным для меня. Он показывал, что я не доверяю своему будущему мужу и лучшей подруге! Я чувствовала, что не имею права так обижать их, что моя ревность  оскорбительна для нас всех. Я винила себя за это, но  ничего не могла с собой поделать.
- Сью, я полностью доверяю и Пьеру, и Хелен! Пьер любит меня. Так что не переживай! Все будет хорошо!
Сьюзен выпрямилась и внимательно посмотрела мне в глаза:
- Надеюсь, Лиз, ты знаешь, что делаешь.
Я обняла сестру. Да, я уверена в том, что все будет хорошо! Но предательское сомнение нет-нет да и напоминало о себе.

                3.
Сегодня 23 июля 1898 года. Суббота. День нашей с Пьером регистрации брака в мэрии. А завтра – венчание в церкви.
Я проснулась очень рано и подошла к балкону. Там за окном с одного стула на другой легко перескакивал  голубь. В какой-то момент он взлетел на оконную раму, зацепился за нее  и стал заглядывать ко мне в комнату. Я тихонько позвала его. Голубь поднял голову, внимательно посмотрел на меня и упорхнул.
Спасибо, мой хороший! Ты первым сегодня меня поздравил!
Я оделась к завтраку и вышла в гостиную. Там еще никого не было. Гостиная уже давно не вызывала во мне удивления. Я очень привыкла к ее разностилью и, наверное, не хотела бы перемен. Когда-то меня поразило это смешение стилей. Современный модерн  здесь сочетался с элементами барокко и готики. Высокий потолок был оригинально расписан в стиле французского Арт Нуво. Все краски летнего леса светились в витиеватых  плавных линиях. От барокко здесь было много лепнины, большие до пола зеркала, красочная инкрустация, а от готики – изысканная гармония современных картин в красивых старинных окладах.
Мне нравились отделанные тканями квадраты стен, тяжелая драпировка гардин на окнах, стрельчатые арки дверных проемов. Когда-то я увлекалась архитектурными стилями, серьезно изучала их, и меня  в свое время поразило их соединение в  этой гостиной.
Всем этим занималась Джена. Она любила все смешивать:  и архитектурные стили, и цветы. И в зимний сад, я думаю,  она перенесла антикварный дрессуар, чтобы соединить красоту живой природы и красоту изделия, сделанного человеческими руками. Наверно, ей нравилось это вечное соперничество человека и природы, которое так наглядно здесь можно было увидеть.
Но на  самом деле это всего лишь мои предположения.
- Элиза, дорогая, ты уже встала! Так рано!
В гостиную вышла мама. Мама у меня врач. Она много работает и мало куда ездит. Франция – это первая зарубежная страна, в которой она побывала.
- Да, мамочка! Что-то сегодня не спится! Но, наверно, это нормально? Ведь не каждый день выходишь замуж!
Мы обнялись и какое-то время так и стояли, пока нас не позвала Мирта. Она испекла круассаны. Даже в гостиную проникал будоражащий запах горячей выпечки и свежесваренного  кофе. Мы  поспешили в столовую.
Регистрация была назначена на два часа дня. Июль в этом году был не жарким, с дождями. Сегодня  термометр показывал 19 градусов. Я надела легкий костюм из белого шелка. Узкая длинная юбка чуть прикрывала мне щиколотки. Приглашенный Дженой визажист поработал над моим лицом – сделал более выразительными глаза и брови, затемнил веки, подкрасил губы. Мои щеки перестали быть бледными, какими были обычно. Я полюбовалась своим новым обликом. Он мне понравился.
Оставалась прическа.
- Месье Ален, - обратилась я к парикмахеру, тоже приглашенному Дженой, - не могли бы вы  выпрямить мне волосы, убрать  эти кудряшки. Я хотела бы гладкую прическу.
Ален  очень удивился:
- Мадмуазель,  кудри сейчас – последний крик моды! Все девушки Парижа завивают локоны. Они так красиво лежат  на висках и на голове! А  у вас – посмотрите - сама природа обо всем позаботилась!
Я не стала с ним спорить. Кудри так кудри.
На шею я  повесила золотой медальон с изящной синей розой, подаренный мне Пьером.  Внутрь медальона я вставила наши с ним  маленькие фотографии, а на  руку надела часики со светящимися в темноте стрелками. Два года назад  я купила их в Лондоне на первую зарплату, полученную в издательстве.
Я  спустилась в гостиную. Там меня уже ждали мама, Сьюзен, Джена, дядя Джон, Эдвард и Хелен. На регистрацию мы решили ехать в таком составе. Хелен  обняла меня:
- Лиз, ты прекрасна!
Она осмотрела меня со всех сторон, похвалила макияж и прическу. В этот момент подошел Пьер. На нем был черный сюртук - редингот, белая рубашка с традиционным стоячим воротничком с отворотами и туго накрахмаленными манжетами. Визитные полосатые брюки дополняли  его официальный наряд.
Я смотрела на будущего мужа и не могла понять своего состояния. Оно  все время менялось! Безудержное счастье, которое я испытывала,  вдруг сменялось тревогой, сердце сжималось от страха, я чего-то очень боялась. Потом неожиданно меня опять охватывала радость. Я почти умирала от любви к Пьеру. Мне трудно было на него даже смотреть.  И вдруг появлялась опустошенность. 
Откуда все это? Мама сказала, что я очень нервничаю.
Мы вышли из дома. Нас с Пьером посадили в светлое «Пежо». Остальные разместились еще в двух машинах, арендованных Эдвардом. В «Ла фонтель де виле» машин пока не было. Была  роскошная старинная четырехместная крытая карета, принадлежавшая когда-то еще деду Пьера.  Машину  Пьер не хотел покупать. Джена мне однажды призналась, что после гибели родителей Пьер не может решиться сесть за руль машины, хотя Гарсоны погибли из-за лошади. Но у Пьера это все как-то связалось. Ведь ему было тогда всего пять лет.
                - Ты шикарно выглядишь, – шепнул мне Пьер, когда мы уселись на    задних сиденьях. Он взял мою руку в свою, и я успокоилась.
- Спасибо, Пьер! Как и ты. Тебе очень идет бабочка!
Машина остановилась у здания дворца, которое занимало  весь квартал. Над высокими входными дверями его   золотилась вывеска «Hotel de Ville». Здесь  размещалась мэрия. Когда-то здание горело, от него  оставались одни руины. И вот  теперь его восстановили.
Церемония регистрации прошла  быстро. Сотрудница мэрии Лола Байо, женщина средних лет в пиджаке и длинной серой юбке, монотонно зачитала нам статьи из семейного кодекса Франции,  рассказала о правах и обязанностях будущих супругов. Затем чуть активнее и торжественней продолжила:
- Итак, сегодня 23 июля 1898 года  регистрируется брак Пьера Гарсона и Элизабет Миллер. Я  обязана спросить вас, является ли ваше желание вступить в брак искренним, свободным и хорошо обдуманным? Готовы ли вы всегда поддерживать друг друга, быть рядом и в болезни, и в здравии, и в горе, и в радости, и провести друг с другом остаток своих дней? Элизабет  Миллер?
- Да! – уверенно ответила  я и перевела  свой взгляд на Пьера.
Он уже смотрел на меня.
- Пьер Гарсон?
- Да! – улыбаясь и не отводя от меня  глаз, ответил Пьер.
Мы расписались там, где нам указали, обменялись кольцами, нам вручили наш первый семейный документ – свидетельство о регистрации брака. Дальше были  шампанское, цветы, поздравления родных и близких, и мы вернулись домой, чтобы начать готовиться к завтрашнему венчанию.
Венчание – это то главное, что соединит нас с Пьером до конца наших дней.  Это таинство, на котором Бог даст нам свое благословение и свою  защиту, и мы сможем сказать, что наш брак заключался на небесах.
Мы полгода готовились к нему и прошли все необходимые для венчания церемонии: познакомились  со святым отцом церкви, выбрали  вместе с ним дату свадьбы, прослушали лекции,  побывали в гостях у почтенной семейной пары, которая поделилась с нами тонкостями отношений жены и мужа.  И вот сегодня зарегистрировали наш брак в мэрии.
Кажется, к венчанию мы были готовы.
После регистрации мы вернулись домой. Там нас ждал праздничный обед. Мирта и мои тетушки постарались! Дядя Джон взял на себя роль распорядителя,  говорил комплименты, остроумно шутил,  и, по-моему, влюбил в себя всех сидящих за столом. Но, я  думаю, понравиться он хотел  только одной женщине - Джене!
Завтра  сразу после венчания мы уезжаем в свадебное путешествие. Вещи уже собраны и отправлены на вокзал.  Слуги украсили  особняк. Живые цветы и гирлянды идут по всему фасаду. Цветы даже в грифонах, львах, сфинксах, в круглом медальоне на самом верху фронтона здания. Красивые кашпо с петуниями и бегонией расставлены  с двух сторон высокой и широкой лестницы.
Я с грустью подумала о том, что мне не хотелось бы уезжать сейчас из этого прекрасного, доброго и заботливого дома, где мне было так тепло и уютно.
 Пьер на время ушел в свой кабинет, чтобы оставить  последние распоряжения управляющим предприятий, а я решила прогуляться по территории. Надо отметить, что наш садовник хорошо делал свое дело. Красиво сформированные им кусты цвели очень пышно. Гортензия, чубушник, кустовые розы, лапчатка создавали ощущение праздника и радости.
Я зашла в зимний сад. На моем любимом месте возле дрессуара  сидели Хелен и Жорж и громко смеялись. Жорж  держал Хелен за руку. Увидев меня, они отодвинулись друг от друга и замолчали. Я подошла к ним:
- Я вам не помешала?
Хелен быстро ответила:
- Нет, что ты, Элиза! Просто  Жорж рассказывал  мне очень смешной анекдот.
- Расскажешь, Хелен?
-  Не сейчас. Что-то разболелась голова. Я пойду.
Хелен поднялась и, пройдя мимо меня, вышла из сада. Я постояла в недоумении и пошла за ней. Похоже, что у  Хелен от меня  появились какие-то секреты.
                4.

Утром в день венчания я  проснулась и вышла на балкон. Во дворе уже стояла карета, украшенная цветами и лентами. На ней мы с дядей Джоном поедем в церковь Мадлен. Лошадей пока не привели. Их тоже должны будут нарядить.
Я вышла  из комнаты. По пути в гостиную мне встретился хмурый Маркус. Он меланхолично взглянул на меня,  лениво потерся боком о мою ногу и прошествовал куда-то мимо по своим делам. На его пушистой шейке забавно  смотрелась  пристегнутая черная  бабочка. Это, конечно,  сюрприз от моей сестры.
 Маркус  у нас – чистокровный британец. Эту породу кошек завезли в Англию еще римляне  в 43 году нашей эры. А я привезла  его в Париж из Лондона в январе этого года, так как  очень по нему скучала.  Мы с Пьером боялись, что своенравный, независимый, самодостаточный Маркус не уживется с пожилым и очень аристократичным, воспитанным  псом  породы  борзая   Флафи. Но ничего страшного  между ними не приключилось. Маркус просто не замечал борзую, проходил мимо.  Впрочем, его не интересовали  и все остальные обитатели дома. Ему достаточно было самого себя!
В церкви  мы с дядей Джоном должны  были быть в 12 часов. Пьер с Дженой приедут раньше и будут ждать нас возле алтаря.  До этого момента я Пьера сегодня не увижу. Впрочем, как и он меня. Жених не должен видеть невесту до венчания.
Часа   три у меня ушло на макияж  и прическу. Парикмахер Ален решил изобразить  из моих волос бабочку. Это очень сложная свадебная прическа. Он сказал, что бабочка  символизирует душу человека, стремящуюся к свету. Это также и символ счастья, вдохновения, легкости, красоты, возрождения и процветания. Поэтому он, желая мне  счастья, постарается сделать прическу незабываемой.
Она такой и получилась! Все были от нее в восторге. Жалко, что во время венчания  бабочку будет прикрывать фата.
Наконец, я была готова. В карету уже впрягли пару белых лошадей. Их сбруя была украшена цветами, шариками и колокольчиками, а в гриву вплетены розовые ленты.  Мы с дядей Джоном сели в  карету и поехали   к церкви Святой Марии Магдалины, или Мадлен, как ее  называют парижане.
С той самой минуты, как Пьер сделал мне предложение выйти за него замуж, мне хотелось венчаться только в этой церкви. Я знала, что   это   храм для высших слоев общества. Но меня, любителя истории и архитектурных стилей, церковь Мадлен  привлекала  больше всего как  эталон архитектуры французского классицизма с ее великолепными колоннами и статуями! Пятьдесят две двухметровые колонны  окружали ее! А между ними  размещались  статуи тридцати четырех  святых.
С помощью дяди Джона я осторожно спустилась со ступеньки  кареты, поддерживая руками свое подвенечное платье. Его фасон мы выбрали еще в феврале вместе с Дженой, а   шили его по совету моей мамы у нас в Лондоне в модном салоне Дусе.  Оно  было очень романтичное и нежное, отделано тафтой и обшито блестками  и перламутром. Мама и Сьюзен привезли его мне перед самой свадьбой.
Мы с дядей Джоном направились к  высокой лестнице, ведущей в храм.   Все его двадцать восемь ступенек были  украшены  цветами бело-красных оттенков. Поднимаясь, я  подняла голову, чтобы полюбоваться  огромным фронтоном здания, и остановилась. На меня устрашающе смотрели  фигуры скульптурной композиции «Страшный суд». Что-то в этой картине меня зацепило. От нее исходила какая-то тревога. Мне казалось, что участники суда смотрят на меня и пытаются о чем-то предупредить, предостеречь от чего-то. Возможно, от какой-то опасности. Хотя какая может быть для меня опасность? Да и сюжет суда  совсем о другом. Там  судят праведников и грешников, и каждому уготовано свое -  по их делам и внутренним намерениям.
- Элиза, с тобой все в порядке? – обеспокоенно спросил дядя Джон. – Ты можешь идти?
- Да, все хорошо, - поспешила ответить я.
Но тревожное предчувствие не покидало. 
- Да, идем,  - преодолевая тревогу, с лёгкой улыбкой сказала я и перевела  свой взгляд и свои ощущения на серебряные туфельки. Они мне очень сильно натирали ноги.  А ведь мама предупреждала меня, чтобы я разнашивала их дома. Но я забыла  ее совет. Теперь надо как-то потерпеть.
Мы подошли к бронзовым дверям. Два молодых человека распахнули их перед нами.
Церковь была  пышно украшена цветами и лентами. Хотя ей этого и  не требовалось. Она сама была драгоценностью - богатая позолота, мрамор, сложная система куполов и потолков с  красочными библейскими сюжетами, золотая мозаика стен, картины древних мастеров, скульптуры.
Я отчётливо слышала стук своего сердца. Старалась глубоко дышать, чтобы хоть слегка уменьшить волнение. Под звуки органной музыки  дядя Джон  медленно повел меня по ковровой дорожке  мимо гостей к алтарю. У высокого алтаря  рядом со скульптурной группой «Вознесение Святой Марии Магдалины» нас уже ждали Пьер и Джена.  Мы медленно приближались к ним. И тревога  вдруг отступила.
Я смотрела на Пьера так, словно он был моим воздухом. Единственным свежим глотком воздуха, без которого мне не прожить и миг. Я видела, что его глаза  светились любовью и нежностью. Внутри меня пробежала дрожь. Она охватила меня полностью.  Мне не описать словами те чувства, которые я испытывала. Это и радость, и ожидание чего-то волшебного. И осознание того, что скоро я стану женой человека, которого люблю больше жизни. Человека,  ради которого я готова на все! Человека, которого я всегда буду безгранично, безумно и по-настоящему любить! Господи, спасибо  тебе, что  он появился в моей жизни и сделал её прекрасной! Все во мне кричало: «Я люблю тебя, Пьер, я очень тебя люблю!»
Мне казалось, что я расплачусь.
Когда мы подошли,  дядя Джон передал мою руку Пьеру. Тот принял ее. Нас пригласили сесть в кресла  возле алтаря. Поодаль остались стоять   наши свидетели Хелен и Эдвард.
- Дамы и господа, - начал таинство венчания святой отец, - сегодня мы собрались здесь, чтобы закрепить союз молодой пары Элизы Миллер и Пьера Гарсона!  Если у кого-нибудь из вас есть возражения по поводу этого союза, то попрошу высказать их сейчас. Если нет, то мы продолжим.
 Святой отец помолчал, осматривая присутствующих. Возражений не было.  Тогда после напутственных слов  он начал молитву, во время которой  мы встали  на колени, подложив под них специальные подушечки.
Наконец, прозвучали  самые важные для этого дня слова:
- Итак, Элиза Миллер и Пьер Гарсон, я официально объявляю вас мужем и женой! Можете обменяться кольцами.
Присутствующие  стали аплодировать. Мы обменялись кольцами,  и я смогла, наконец,  осмотреть гостей.   Я увидела маму, сидевшую  в первом ряду и протиравшую  глаза белым платочком. Рядом с ней – шмыгающую  носом Сьюзен. Сразу за ней  сидели брат Эдварда  Джеральд  и их отец Михаэль Гюсто. Чуть дальше – мамины сестры и Мирта. Недалеко от них мой взгляд  с радостью отыскал среди гостей моих давних знакомых актрису Аполин Мендельсон и ее подругу художницу Джулианну Севиль,  работника театра Джоша, которым я многим была обязана. Год назад, когда Лукас  отравил Пьера и увез его умирающего  в пустующий дом в Мелене, именно они помогли нам с  Эдвардом спасти Пьера.
А еще я увидела тезку Наполеона – теперь уже тринадцатилетнего  Шарля Луи Боннета, который в свое время в самодельном мундире  полководца мастерски открывал ставни в доме Джулианны, пугал ее этим  и,  когда она убегала из дома, находил там себе еду. Он отчаянно голодал. Мы привели  тогда Шарля Луи к его отцу, который в результате рассказал, что двадцать лет назад будучи ветеринаром дал следователям ложные показания по поводу гибели лошади, утаив  факт ее отравления рицином. За это от  Лукаса он получил   большую сумму франков. Благодаря его показаниям Лукаса    за убийство родителей Пьера и тройное покушение на жизнь Эдварда и Пьера осудили и дали  пожизненный срок.
Сейчас Джулианна опекала Шарля Луи. Они подружились, и художница учила  мальчишку  живописи.
Среди гостей было много и коллег Пьера с его предприятий. Их я еще плохо знала.
Из церкви мы с Пьером вышли последними. Гости  уже на улице ожидали нас. Они выстроились с двух сторон вдоль дорожки и стали осыпать нас лепестками роз. Их было очень много: красные, розовые, белые, желтые лепестки. Пьер держал меня за руку. И  в какой-то момент он поднял меня на руки и под  аплодисменты  и возгласы гостей отнес к карете.
Возле кареты мы простились с родными, которые  пожелали нам счастливого путешествия. Мирта  пихнула  мне в сумочку образок святой Терезы.
До вечернего отъезда в Венецию было еще  достаточно времени, и мы с Пьером поехали  прогуляться в Люксембургском саду.

                5.
Мы приехали на Восточный вокзал  за час до полуночи -  времени отправления экспресса. Багаж был погружен еще вчера. Темно-синие вагоны поезда Venice Simplon-Orient-Express со сверкающими медными поручнями и гербами на бортах уже ждали нас у дальней платформы. Вместо номеров на вагонах  были большие латинские литеры.
Мы подошли к своему вагону. Там уже  ждали нас Хелен и Эдвард. У нас с Пьером было двухместное купе-люкс, у них  одноместные, но тоже люкс. Возле вагона неожиданно оказалось много знакомых, решивших проводить нас. Это были гости, присутствовавшие на венчании в церкви. Они  опять поздравляли нас и желали   приятного путешествия.
 Сквозь толпу к нам протиснулся Шарль Луи, державший в руках какой-то сверток. Он  подошел ко мне и  попросил взять с собой его подарок:
-  Мадам   Элиза, это  первая моя картина маслом. Я писал ее специально для вас.
Я развернула бумагу. На небольшом холсте на фоне ярко-красного заката и уходящего в море солнца  была изображена девушка. Она стояла на краю пропасти, вытянув вперед руки,  и всем корпусом тянулась к тонущему  солнцу, будто пыталась его спасти. Или просила у него защиты? Казалось, дуновения ветра будет достаточно,  и она упадет с обрыва в темную бездну.
- Шарль Луи, что это?
Картина меня потрясла! Девушка явно напоминала меня – фигура, светлые длинные волосы. Тревожная нотка чувствовалась в каждом мазке автора!
- Мадам Элиза, вы едете на море. Пусть солнце бережет вас!
Я обняла мальчика:
- Шарль Луи, дорогой, спасибо тебе за подарок! Я обязательно возьму его с собой!
Надо было уже садиться в поезд.  На ступеньке тамбура нас встретил элегантный стюард в голубой форме. Он  приветливо подал руку в белой перчатке и проводил нас с Пьером до дверей купе. Я с изумлением увидела, что на двери вместо номера  висела табличка с нашими инициалами и фамилией: Э. и П. Гарсоны.
Хелен и Эдварда провожал второй стюард.
Мы вошли в купе. Массивного красного дерева двери и стены купе сочетались  с бледно-розовыми занавесками и шелковым абажуром светильника. Двое суток  мы проведем в этом шикарном Восточном  экспрессе, который привезет нас в Венецию.
 Я села на  удобный кожаный диван – кровать, обитый кремовой тканью. Такими же кремовыми были стены купе и потолок. Роскошь поезда подчеркивалась каждой деталью.
На маленьком столике у окна стояла  невысокая керамическая ваза с душистыми шапками бледно-розовых  пионов. А рядом красивая открытка с изображением двух переплетенных колец. Под ними был текст: «Персонал  «Восточного экспресса» от всей души поздравляет вас, дорогие молодожены, с этим замечательным и важным днём в вашей жизни. Теперь ваши судьбы повенчаны, а ваши сердца навечно связаны друг с другом. Желаем  вам доброго и светлого совместного пути, в том числе и в нашем поезде». 
Нас  очень порадовало такое внимание  в самом начале нашей совместной жизни. Это был добрый знак!
Картину Шарля Луи я поставила   возле вазы с цветами, прислонив ее к стенке купе.
Так чудесно начинался новый прекрасный этап моей жизни!  Я подошла к окну и отодвинула штору. Уже пропали огни Парижа.  За окном было темно. Чуть светлело только над верхушками  деревьев.
Пьер подошел ко мне. Я закрыла глаза. Его теплые руки коснулись моей талии.   Он  притянул меня к себе. Я чувствовала на виске его дыхание. Я медленно повернулась к нему, приблизилась к его губам и поцеловала их. Губы Пьера  были сухими и твердыми.  Я обхватила руками его шею, а он держал меня за талию и целовал.  Маленькими шажками  он стал продвигать меня  назад, к широкому дивану, не отрываясь от моих губ. Я легла на  диван. Пьер дышал глубоко и тяжело. Он чуть приподнял меня за плечи, я присела. Его руки на моей спине осторожно распускали мой корсет. Он развязывал каждую ленточку, делал это, не торопясь, усиливая во мне желание поскорее прикоснуться к его телу. Он поцеловал меня в ключицу, затем стал спускаться все ниже. Его теплые ладони касались моих бедер, поглаживали их. Я проводила ногтями по его спине, отчего он начинал слегка стонать. Его губы касались моей груди, живота. Затем возвращались к моим губам. Пьер целовал меня так желанно, так страстно.
Я закрыла глаза и полностью отдала себя чувству наивысшего наслаждения. Мы погрузились  в какой-то  иной, до этого неведомый мне мир ощущений, стали одним целым. Были лишь мы, наша вселенная, в которой мы медленно и плавно растворялись друг в друге.
… Утром нас разбудил стюард. Он предложил проводить нас в один из трех вагонов-ресторанов  на завтрак. Но если мы пожелаем, то  он принесет нам    континентальный завтрак в купе.  Мы поблагодарили его и сказали, что через десять минут будем готовы пойти в ресторан.
В вагоне-ресторане мы встретили Хелен и Эдварда. Они уже сидели за столиком, который  был сервирован хрусталем и серебряными приборами. Также выглядели и остальные пять  столиков. На  каждом стояли салаты, рыба и холодные мясные закуски.
Мы сели  рядом. Я огляделась. Все было шикарно! На стенах ресторана висели   акварели Эжена Делакруа! Не репродукции, а подлинники! Не веря своим глазам, я  встала и прошлась  вдоль вагона. Конечно, это его натюрморты, пейзажи. Я узнала его картины   «Скалы вдоль Дьеппа», «Ваза с цветами на консоли». Чистые цвета художника, его любимое сочетание пылающе-красного  рядом с ярко-зеленым!
- Элиза, ты останешься без завтрака! Не увлекайся!
Это был голос Хелен. Действительно, вагон-ресторан быстро заполнялся желающими позавтракать. Я вернулась к Пьеру.
- Спасибо, Хелен! Я действительно увлеклась! Но это такое потрясение! Все так красиво!
- Ничего особенного, - спокойно  отреагировала на мой восторг Хелен. – Бывает и лучше. Ты такая простушка, Лиз!
Хелен вздохнула и обратилась к Пьеру:
- Да, Пьер, тебе понадобится много усилий, чтобы сделать из своей жены леди! Вряд ли ее примет высший свет  в Париже.
Эдвард хмыкнул и покрутил головой. Хелен, конечно, была очень своеобразна!
Я не знала, как мне реагировать на ее откровенный выпад. Щеки у меня запылали. Хелен явно хотела меня обидеть. Я посмотрела на Пьера. Он на какое-то время перестал есть,  молча смотрел  в свою тарелку, видимо, решая, как отнестись к поведению моей лучшей подруги. Потом взял мою руку, поцеловал ее и, не отпуская, сказал:
- Спасибо,  Хелен, что ты так о нас заботишься! Ты хорошая подруга.  Но если бы у нас в Париже все леди были такими, как Элиза, нашему  обществу не было бы цены!
- Ну-ну, - спокойно произнесла Хелен. – Поживем, увидим.
Я благодарно посмотрела на мужа. Мне очень важно было знать, что Пьер в любую минуту меня поддержит и защитит. Это было важнее, чем словесный укол подруги. Обида на Хелен сразу ушла.
На горячее мы заказали омлет, а Пьер еще и фуа-гра. В конце завтрака Эдвард  обратился к Хелен:
- Очень не дурно!  Не так ли, мадмуазель? Здесь прекрасные повара!
Хелен  взглянула на Эдварда, усмехнулась и ничего не ответила. Мы с Пьером переглянулись. Все-таки напряженность в отношениях сохранялась.
После завтрака  мы вчетвером пошли в салон-вагон.  Там уже было много пассажиров. Сначала зашли в библиотеку. Мужчины хотели  просмотреть  свежие газеты.  А я взяла рассказ Мопассана «Ожерелье», который не успела дочитать дома до отъезда, и села в кресло за маленький столик. Пьер и Эдвард с газетами устроились напротив. Не обращая на меня внимания,  Хелен подошла к Эдварду и попросила  его пересесть в другое место. Тот согласился, и Хелен заняла его кресло рядом с Пьером.
Я  краем глаза следила за Хелен, не понимая, зачем она это сделала. Свободных кресел в салоне было достаточно. Минут пять она читала английскую «Таймс», а потом что-то спросила у Пьера, показывая ему какую-то статью в газете. Пьер ответил, и они стали что-то оживленно обсуждать.
В это время за рояль сел пианист. Мы отвлеклись от чтения и с наслаждением слушали  Штрауса, Вивальди, Шопена.
Незаметно подошло время обеда. Выбор блюд  опять был обширным. Но я, боясь реакции Хелен,  уже не выражала своего восторга вслух. Я взяла прозрачный суп консоме, рыбу тюрбо с зеленым соусом, суфле и яблоко в карамели. Пьер остановился на овощном жюльене с ветчиной, жареной говядине с томатным соусом и брокколи и  устрицах.
Хелен ела молча, не обращая на нас никакого внимания.
Я заметила, что Хелен была совершенно равнодушна к Эдварду. Когда  она выразила желание поехать с нами в свадебное путешествие, я подумала, что у них с Эдвардом что-то может получиться. Ведь он был холост, красив, со вкусом одет, по последней моде на прямой пробор – а ля капуль – подстрижен. Да и очень перспективен как промышленник. Ведь он сейчас возглавлял принадлежавший отцу химический концерн «Сен-Гобен».
Но они оба не проявляли интереса друг к другу. Меня это огорчало. В то же время я видела, как Хелен хочет понравиться Пьеру. Зачем ей это было нужно? Она садилась с ним рядом, задавала ему разные умные вопросы, первая начинала смеяться над его шутками. Вроде бы ничего особенного в  таком ее поведении не было. Она просто хотела  понравиться мужу своей лучшей подруги, чтобы  он в дальнейшем не препятствовал их дружбе. Но все это как-то не вписывалось в  нормы и правила светского этикета.
Вечером после ужина мы с Пьером распрощались с Хелен и Эдвардом и ушли к себе в купе. Нам очень хотелось побыть одним. За окном  проплывали знаменитые виноградники, остались позади  восточная Франция и  северная Швейцария,  водная гладь Цюрихского озера и величественные пики швейцарских Альп. Стоит ли говорить, что ничего этого мы не видели!
               Когда к нам утром постучал стюард и сказал, что принес нам завтрак,  мы  с трудом  открыли глаза. Пьер никак не хотел вставать. Я набросила  на плечи халат,  просунула ноги  в бархатные ночные тапочки, предоставленные заботливым персоналом экспресса, и пошла умываться. Чтобы  окончательно проснуться, я  поливала  лицо попеременно то горячей, то холодной водой и  немного взбодрилась.
 За окном были видны покрытые снежными шапками  горные пики Лихтенштейна.  Наш состав медленно полз мимо каменных замков и колоколен средневековых церквей, стоящих между скал, мимо шале на горных склонах. Когда мы пришли на обед в вагон-ресторан, поезд уже пересекал итальянскую границу. К вечеру показались черепичные крыши Венеции, вздымающиеся над ними башни и купола средневековых соборов.
Поезд прибыл на станцию.
                6.
Мы вышли из вагона. Нам вынесли наш багаж и отправили его в отель Danieli, где мы должны будем остановиться. Расположен он был на берегу Гранд-канала, рядом с дворцом Дожей и площадью Сан Марко.
Сказать, что отель вызвал у меня восторг – это не сказать ничего. Я с изумлением смотрела на дворец 14 века, выстроенный в готическом венецианском стиле, с  оригинальной архитектурой и  уникальным оформлением. Совсем недавно он стал отелем. Его красота завораживала.
Я впервые была в Венеции. Наша семья не имела возможности путешествовать.  Поэтому когда-то моя  авантюрная поездка в Париж была величайшим событием моей жизни. И вот сейчас я видела еще и сказочную красоту необыкновенного города на воде и не могла сдержать эмоций.
Два дня мы провели в этой жемчужине Адриатики, любовались ее закатами, совершали прогулки с гондольерами, кормили голубей на площади Сан Марко. Я не была художником, но мне вдруг очень захотелось изобразить на холсте залитые золотом солнечного света крыши домов, легкую рябь каналов и  бесчисленные романтические мостики. Я  очень сожалела, что всего этого не видел  Шарль Луи. Вот он бы написал прекрасный пейзаж! Из Шарля Луи  обязательно вырастет талантливый художник! Я в этом была уверена.
Еще один день мы провели во Флоренции, посетили кафедральный собор, художественную галерею Уфицци, где полюбовались «Святым семейством» Микеланджело и «Рождением Венеры» Боттичелли, дворцом Питти и Садами  Боболи.
Вечером за ужином Эдвард предложил нам взять напрокат новенькую немецкую машину «Опель»  и проехать всю Тоскану до моря, любуясь древними постройками, памятниками времён этрусков и римлян, замками, полуразрушенными крепостями  вокруг маленьких городков.
- Сам я сяду за руль, - говорил Эдвард. - Ехать нам 80 километров. Со скоростью 25 километров в час, а на хороших дорогах и 30,  мы доберемся до моря часа за три. А если захотим отдохнуть, то никто нас в этом не ограничит.
Мы обсудили все «за» и «против», выяснили, поместится ли в машину наш багаж. В итоге  решили, что это хороший шанс набраться новых впечатлений.
Меня немного смущало, что все эти часы мне придется сидеть на задних сиденьях рядом с Хелен. Она не стремилась общаться со мной, и я не представляла, как себя вести в такой неоднозначной ситуации. Вероятно, Эдвард заметил мою растерянность и предложил Хелен сесть рядом с ним. Но она категорически отказалась, объяснив, что сзади самые безопасные места, а спереди должны сидеть мужчины.
                7.

На одной из улочек Тосканы  мы, наконец,  остановились.  Тридцать градусов жары. Очень хотелось скорее окунуться в море и полностью освежиться.
Эдвард вышел из машины и помог нам с Хелен выбраться из салона.
- Сеньориты, - поклонился он нам, улыбаясь, - пляж  к вашим услугам сразу за этими домами.
Мы захлопали в ладоши. Пьер подошел ко мне, ласково сдвинул с моего виска  прядь и шепнул:
- Я соскучился! Я так люблю тебя!
У меня застучало сердце и румянец залил щеки. Я с нежностью смотрела на  своего мужа и неожиданно поймала на себе взгляд Хелен. Что-то в этом взгляде меня насторожило. Настроение мгновенно упало. Колючая иголка словно застряла в сердце. Но Хелен уже улыбалась:
- Обратите внимание, что это уникальный тосканский пляж! Именно в этом месте он омывается двумя морями – Лигурийским и Тирренским.
Хелен, как всегда, все обо всем знала. А об этом месте я сама говорила ей. Вспоминаю, что еще в лондонском издательстве, где мы с ней вместе работали, она была самым информированным сотрудником. Эдвард с уважением посмотрел на мою подругу:
- Браво, Хелен!
Мы заторопились  на пляж. Вся прибрежная полоса его была заставлена  разноцветными кабинами на колесах. Кабины стояли и в море.
До этого мне никогда не приходилось купаться в море. Но я читала о пляжном этикете. Дамам запрещалось  в купальниках появляться перед мужчинами и  проходить  через весь пляж, чтобы окунуться в морскую воду. Поэтому для переодевания на пляже и  стояло так много купальных машин на колесах. В каждую была впряжена лошадь и сидел кучер.
Мужчины чувствовали и вели себя более свободно. Пьер с Эдвардом надели купальные полосатые черно-белые трико, которые привезли с собой из Парижа, и остались лежать на песке, читая газеты и попивая местные напитки.
Мы с Хелен  по небольшой лесенке зашли в одну из купальных машин. Она была средних размеров, похожа на крытую повозку с деревянными стенками.  Находившаяся  в ней плотная   молодая итальянка на ломаном английском пояснила, что будет помогать нам купаться.
- Нет, нет, спасибо! – поблагодарила ее Хелен на итальянском. – Мы сами справимся.
Итальянка ушла, и мы стали переодеваться. Мой купальный костюм был куплен здесь,  в Италии. Это было легкое платье до колен с черно-белыми полосками. Оно  держалось на белых бретельках. Под него  полагались черные чулки. Я переоделась. И все равно в нем было очень жарко.
На Хелен был похожий костюм. Только под  короткую   тунику она надела шортики. На голове Хелен  была небольшая   шляпка, перевязанная  белыми ленточками.
Свою одежду мы пристроили на верхней полке, чтобы она не намокла, дали  сигнал кучеру, и  повозка медленно покатилась к воде. Когда она остановилась, лошадь  выпрягли.  Мы открыли дверь. Море  было уже у нас под ногами. В него можно  было спуститься по небольшой деревянной лесенке.
Первой в воду вошла Хелен. Здесь было неглубоко. Она присела, наслаждаясь приятной прохладой. Видна была только ее голова в шляпке.
- Какая прелесть, Элиза! – Хелен восторженно смотрела на таких же купающихся, как и мы, отгороженных от пляжа многочисленными повозками. - Элиза, вода – просто чудо! Иди, дорогая, не бойся, здесь мелко.
 Хелен радовалась, как ребенок. Я засмеялась. Колючая иголка пропала.  Мне стало неловко за свои подозрения.
Я легко вздохнула и спустилась в воду. Какое же это было блаженство! Дул  слабый ветерок, теплый и приятный. Слева и справа от нас купались дамы с детьми.
Хелен подплыла ко мне и подала руку. Я с благодарностью вложила в ее ладонь свою, и  мы медленно, осторожно  стали углубляться в море.
Давно я не чувствовала между нами такой близости!  Последние десять дней мне казалось, что она не одна из самых близких моих подруг, а просто знакомая, которая меня везде сопровождает. И во всем была виновата моя глупая ревность. Женская ревность – штука странная и опасная. Она способна разрушить любые отношения. Я ругала себя, мысленно просила у Хелен прощения, обещая, что  это больше никогда со мной не повторится.   Ведь сейчас начинается самое прекрасное время в моей жизни! Я должна радоваться каждому мигу, а не искать во всем подвох со стороны дорогих мне людей.
 Хелен смотрела на меня, смеялась, тянула за руку и легко, спиной к морю продвигалась вглубь. Я послушно шла за ней. Когда вода  коснулась моего подбородка, я испугалась и  отняла руку:
- Хелен,  все! Я глубже не пойду. Я не умею плавать!
Но Хелен  снова взяла меня за руку и легко подтянула к себе.  Я вдруг почувствовала, что мои ноги не находят больше опору, и я погружаюсь в воду. Я потеряла ориентацию, не могла понять, где дно, а где воздух, забила руками по  воде и стала захлебываться.  В этот момент  меня вытолкнули на поверхность. Когда  я, тяжело откашливаясь, пришла в себя, рядом с собой увидела нашу знакомую девушку-итальянку. Она вела меня к повозке. Чуть сбоку и сзади шла Хелен, улыбаясь и посмеиваясь над моим испугом:
- Лиз, какая же ты все-таки неуклюжая! Оступилась на ровном месте. Хорошо, что я быстро тебя поймала.
- Спасибо, Хелен. Но я вроде бы не оступалась… Не помню, как все получилось.
- Конечно, оступилась. Вот и итальянка наша видела. Быстро прибежала. – Хелен засмеялась. – А-то если бы ты утонула, ее уволили бы с работы. За то, что не уследила.
- Зачем ты так, Хелен? – я с удивлением смотрела на подругу, пытаясь понять, почему она так рассердилась.
- Ну что, как тебе водичка? – Хелен сбила меня с мыслей. – Ты герой, Элиза Гарсон! Достойно прошла первое крещение.
Я обернулась и слегка брызнула ей водой в лицо. Она со смехом ответила мне тем же. Мир  был восстановлен.
Мы с помощью девушки-итальянки поднялись по лесенке в  свою купальную машину, чтобы переодеться, опять дали сигнал кучеру, и повозка  медленно  выехала из моря на пляж.
Вечером мы обедали в небольшом, но очень изысканном ресторанчике под названием Panini Toscani. Мы решили, что каждый день в течение нашего отдыха, то есть, недели, будем ужинать в разных ресторанах. А в последний день выберем лучший из них, где  и проведем остаток отдыха перед отъездом из  солнечной Италии.
Каждый день проходил без особых изменений:  купались, много смеялись,   отдыхали, забыв обо всех проблемах. Мы чувствовали себя счастливыми. Нам было очень хорошо вместе. Мы были словно одна единая команда.
В один из дней, когда мы с Хелен, оставив мужчин на пляже, зашли пообедать в кафе, расположенном недалеко от берега, к нам подошел молодой человек. Мы уже практически доели наш ризотто, когда он заговорил с нами.  Ему было примерно столько же лет, что и Пьеру. Одет он был на французский манер. Говорил по-французски довольно прилично. Но его поведение выдавало в нем итальянца.
- Милые дамы, позволите? – он легким движением руки поправил свою шляпу, едва не задев локтем бокал с Кьянти, который пила Хелен. 
- Знаете, вы мне так понравились, – сказал он, присаживаясь  на стул и в упор глядя на Хелен.
- Месье, мы, кажется, вас не приглашали, -  возмутилась Хелен.
- Так пригласите, мадмуазель! В чем же дело?
Я с интересом наблюдала за их словесным поединком. Молодому человеку  явно нравилась Хелен. На меня он взглянул  лишь однажды, да и то быстро отвел глаза. Я заметила, что левое веко у него нервно дергалось.
 - Скажите, как ваше имя? – не унимался итальянец.
 Хелен немного засмущалась от такого напора, но потом решительно сказала:
- Месье, через три дня в это же время мы уже уезжаем из отеля на машине и возвращаемся в Венецию. Знакомиться нам с вами незачем.
Молодой человек погрустнел и быстро вышел из кафе.
Мы с Хелен расплатились за обед и вернулись на пляж. Это маленькое приключение мы почему-то с ней не обсуждали.
               
                8.

Шел пятый день нашего отдыха в Тоскане. У меня разболелась голова, и мы договорились, что Пьер, Хелен и Эдвард пойдут на море чуть раньше меня. А я  потом подойду.  Пьер хотел остаться со мной в отеле, но я ему сказала, что мне нужно побыть одной и мне будет спокойней, если он проведет это время с пользой на море. Пьер долго не соглашался, но в итоге мне удалось его уговорить.
Они ушли. Я взяла книгу, пытаясь читать, но боль стала усиливаться,  и я  легла на кровать, укутавшись с  головой в плед, и незаметно уснула.  В четвертом часу дня кто-то позвонил в дверь. Я открыла. На пороге  стоял мужчина среднего роста, в форме посыльного и черной шляпе:
- Добрый день, сеньора!- заговорил он по-французски. - Простите за беспокойство. Письмо для  сеньоры Хелен Картер. Ее нет в номере, а горничная подсказала, что она может быть у вас.  У меня срочная доставка.
–Добрый день, сеньор. Хелены Картер сейчас нет в отеле, но я – ее подруга. Могу передать письмо.
- Благодарю, сеньора. Вы так любезны! Тогда распишитесь в получении.
Он протянул мне  бланк, я расписалась и взяла письмо, перевязанное синей лентой. К ленте посередине  было прикреплено сердечко из красной атласной ткани. 
У Хелен появился поклонник?!  Я поблагодарила почтальона и закрыла за ним дверь. Кто мог здесь, в Италии, написать ей? Я прошла в гостиную и села на диван, положив письмо на стол. Почему-то оно меня заинтересовало. Легкомысленное сердечко выдавало явное намерение автора. Поклонник Хелен специально его демонстрировал.
Я  поднялась и взяла  письмо в руки. Ничего особенного. Только синяя лента с сердечком как знак вопроса.  Письмо как письмо. Я перевернула  его и в правом нижнем углу наткнулась на надпись «от Пьера Гарсона для Хелен. Жду твоего ответа». Что это?  Мне показалось, что я теряю сознание. Этого не могло быть! Я  успела сесть на краешек дивана. Все закружилось в комнате, к горлу подступила тошнота. Обрывки невнятных картин замелькали  в голове. «От Пьера Гарсона для Хелен».  «От Пьера Гарсона для Хелен»…
 Я, видимо, потеряла сознание.  Очнувшись, не могла  сразу понять, что произошло со мной. Но увидев синюю ленту,  вспомнила. Я долго сидела, сжимая виски руками. Головная боль усилилась. Итак, пыталась я размышлять, что же случилось? Меня бы не так смутило само письмо, если бы не сердечко.  Чувство ревности и страха потерять Пьера, которое я тщательно прятала все это время в глубине моего сознания, вырывалось и, наконец,  вырвалось наружу.  Я не могла успокоиться. Перед глазами  мелькали картины,  в которых Хелен  постоянно старалась быть возле Пьера. Я ревновала его и чувствовала себя глупой девочкой, которая переживает из-за всяких пустяков. Я говорила себе тогда, что надо быть мудрой и верить обоим – и мужу, и подруге. Но эмоции порой отключают голову. Они способны сломать хоть на какое-то время даже стойкую женщину. Ведь в основе ревности лежит страх потерять самое дорогое в жизни. Страх, что кто-то вдруг стал для него лучше и красивее, страх, что с каждой секундой человек может отдалиться еще больше.
Я помню, как Сьюзен приходила домой в слезах, когда очередной ее возлюбленный ей изменял. В такие минуты мама говорила, что можно начинать думать и предпринимать какие-либо действия только тогда, когда заканчиваются эмоции. Во время самих эмоций нельзя ничего решать.  Действия,  построенные на эмоциях – это самое плохое, что только может быть. Когда начинаешь в спокойном состоянии обдумывать произошедшее и анализировать его, то можешь понять, что все и не так плохо, как показалось с самого начала. 
Я так  и сделала. Хорошо, говорила я себе, посмотрим на эту ситуацию с другой стороны. Предположим, что все хорошо, и это письмо ничего не значит. Что может быть в нем написано? Да все что угодно! Совсем не обязательно, что там любовное послание. Может, там вообще какой-то для меня подарок. Все быть может. Но меня сильно смущало сердечко. Оно не давало полностью поверить в мою новую версию. Оно заставляло меня поддаваться  тревожным мыслям, как бы я ни хотела от них избавиться. Я решила заключить с собой договор, что не буду ничего предпринимать, пока точно не стану уверена в том, что там любовное послание.
Вся компания вернулась в отель ближе к вечеру. Пьер вошел в номер первым.  За  открытой дверью остались стоять Эдвард  и  Хелен, которые собрались пойти на ужин и ждали меня.
- Как ты, милая? – спросил Пьер.
Он  смотрел на меня, как на маленького беспомощного зверька. Такой я и была, впрочем,  в тот момент.  Его взгляд был беспокоен. Он взял меня за руку. Я смотрела в его глаза и пыталась прочитать в них ответ, что же происходит с нами.
- Элиза, как ты себя чувствуешь? 
На пару секунд я как будто отключилась, собираясь с силами. Пьер смотрел на меня.
- Да,  – отозвалась я,  – да, все хорошо.  Голова прошла.
Я попыталась улыбнуться.
- Нам не хватало тебя, дорогая!  – подошедшая Хелен обняла меня.   
Сейчас мне совсем не хотелось ее обнимать. Казалось, она говорит это искренне. Но мне уже было сложно быть в этом уверенной. За полчаса до их прихода  я положила письмо на небольшой деревянный столик  в нашей гостиной,  возле которого  любила сидеть Хелен.  Я решила, что буду делать вид, будто ничего не случилось:
- Но я надеюсь, Хелен, что вы все-таки хорошо провели время.
                9.
Утром Пьер с Эдвардом отправились на рыбалку. А мы с Хелен остались наедине и планировали пойти на пляж. Точнее, это была идея Хелен.
Солнце сильно пекло. На пляже мы расстелили  покрывало, удобно пристроили зонты и сели под ними.  Я читала книжку, а Хелен по всей видимости дремала. Мысль о письме не давала мне покоя. Вчера она взяла письмо со столика, повертела  его в руках, усмехнулась и бросила в сумочку. Сейчас нужно было как-то осторожно спросить о нем Хелен. Мне было интересно узнать, что она ответит.
- Хелен, – шепотом позвала я.
 Послышался небольшой вздох, и она приоткрыла сонные глаза.
- Да, Элиза? – смотря на меня одним глазом, лениво отозвалась Хелен.
- Это не от нашего ли знакомого из кафе письмо пришло? – игриво спросила я и подмигнула ей.
Она засмеялась, но как-то неестественно, напряженно.
- Неет, нет, это от мамы. Она спрашивает, как проходит наш отдых. Тебе привет передает, – с невинной улыбкой сказала она и отвернулась. – Я еще подремлю.
- Жалко, что не от него.
- Может быть.  Но все еще впереди! 
Так я ничего и не узнала. Хелен не сказала правду, но, а вдруг! – это был ее с Пьером секрет, который касался меня? И они оба готовили для меня какой-то приятный сюрприз!
Я решила не волноваться,  снова раскрыла книгу, но читать не могла. Тяжесть из  сердца не уходила.
Когда мы вернулись в отель, Пьера с Эдвардом еще не было. Но вскоре пришли и они, очень шумные, возбужденные, довольные проведенным днем. Стали показывать свой улов. В сумке оказались  судак, три небольшие семги и четыре окуня.
 Пьер вытащил из сумки судака и, смешно жестикулируя, показывал мне, как он его поймал, как дернулся поплавок на воде, как он схватил удочку и как долго выводил  судака из глубины,  и как тот все-таки оказался в его руках.
Я смотрела на Пьера, и у меня сжималось сердце. Так странно было видеть человека, которого любишь больше жизни, и подозревать его в измене. Это было так больно. Больно и стыдно за себя. Пьер не заслуживал  этого! Или заслуживал? Ужасные мысли.
- Рыбу надо отдать поварам отеля. Пусть они завтра приготовят ее нам по-итальянски, – предложила Хелен.
Все охотно  согласились с этим предложением.
Перед тем, как идти на ужин, Пьер зашел ко мне в комнату. Он был явно расстроен. 
- Элиза, можно  к тебе?
- Конечно, – спокойно ответила я.
- Нам надо поговорить. Я вижу, что в последнее время с тобой что-то происходит. Ты очень изменилась.
Пьер сел рядом со мной и попытался меня обнять. Я невольно отодвинулась.
- Ну, вот видишь! Я тебя чем-то обидел?
 Мне не хотелось говорить об этом. Я понимала, что нельзя обвинять человека,  пока точно не убедишься в его вине. Я не знала, что отвечать. Поэтому сказала тупую банальность:
- Мне что-то нехорошо в последнее время, голова тяжелая, чувствую себя усталой. Я не знаю, с чем это может быть связано. Прости, что напугала тебя.
Пьер долго смотрел мне в глаза, затем приблизился и поцеловал меня. У меня перехватило дыхание. Так было всякий раз, когда он прикасался ко мне, когда я чувствовала его губы, его руки. Но этот поцелуй был очень странным. Дыхания мне не хватало, как и прежде, но  в  голове бурлило столько противоречивых мыслей!  Я верила и не верила ему.  Я совсем запуталась. Пьер был так ко мне близко, но одновременно и так далеко!
 Мне очень хотелось поговорить с мамой. Может быть, она помогла бы мне во всем разобраться.  Но   мама была в Лондоне.

                10.
Ночью мне совсем плохо спалось. Рано утром, часов в шесть, я проснулась  и поняла, что больше заснуть не смогу. Завтра   мы уже уезжаем   из Тосканы, и я решила начать собирать вещи.  Я пошла на кухню, чтобы выпить стакан  горячего чая. Комнаты у нас с Хелен  были разные, но  кухня общая. Мы специально выбирали такой вариант, чтобы чаще общаться.
На кухне  оказалась Хелен.  Она сидела за столом и пила кофе.
- Элиза, доброе утро!
 Ее взгляд был напряженным, а лицо, как в маске,  не выражало каких-либо эмоций.
- Доброе утро,  – так же безэмоционально ответила я.
- Элиза, присядь. Я хочу поговорить с тобой.
Я молча села напротив и положила руки на стол.
- Элиза,…я не знаю даже, с чего начать,  – Хелен опустила  глаза на стол, затем подняла на меня, потом снова на стол,  затем снова на меня.
- Хелен, говори.
- Элиза, я давно хотела тебе сказать это, но все не было подходящего момента. И…и я все не решалась. Между мной и твоим мужем что-то происходит. Похоже, мы  нравимся друг другу, как бы безумно это не звучало. Вчера он заходил ко мне в номер, мы много разговаривали, танцевали. Я решила, что ты должна об этом знать. 
Я сидела  и не могла выговорить ни слова. Не могла изобразить ни одной эмоции. Я будто окаменела. Мой мир рушился. Рушился с каждой секундой все больше. А я молчала. Надо было что-то сказать, что-то сделать. Но что? Что сказать? Что сделать?
- Мне нужно побыть одной, Хелен.
- Конечно, – она чуть заметно кивнула и сделала глоток кофе. – Только не говори ему, что я тебе рассказала. Он хотел тебе первым признаться, а я больше не могла терпеть.
Я оделась и вышла на улицу. Мне был необходим свежий воздух. За окном все как обычно: солнце, свежий морской воздух. Только я – другая. Я уже не та. Я не знала, как мне теперь смотреть на Пьера, что ему говорить, как вести себя. Я не могла его видеть. Внутри меня еще что-то кричало о том, что это все неправда, это все сон, что Пьер не мог так со мной поступить. Но я понимала, что мой придуманный спасательный круг на самом деле был миражом.
Я  гуляла по городу, по его еще неоживленным утренним улицам, ходила просто так, шла, куда глаза глядят, только чтобы не возвращаться в отель. Я плохо помнила, где  была, сколько прошло времени.
Вечером я вернулась  в отель и сразу прошла в свою комнату. Ко мне подбежал напуганный Пьер:
- Элиза, где ты была? Мы тебя искали по всему городу. Что случилось? Хелен сказала, что ты хотела побыть одна.
- Да, извини, что ушла, ничего не сказав.  Мне, правда, нужно было побыть одной.
- Скажи мне, что происходит? Я вижу, что ты потеряна.
Я поняла, что сейчас, наверное,  единственный выход -  сказать все, как есть.
- Пьер, я знаю, что между вами с Хелен что-то происходит …, – начала я. Но Пьер не дал мне договорить:
- Что? С Хелен? С чего ты это взяла? Элиза, что за ерунда!
- Пьер, я не знаю, чему верить, понимаешь! Я совсем запуталась. Я хочу верить тебе, но не могу. Возможно, я сейчас веду себя глупо, но это правда. Извини меня.
- Элиза, что ты такое говоришь! Мне не нужна никакая Хелен. Я люблю тебя и только тебя! Ты слышишь? Я не знаю, что могло тебе показаться, но это не так. Ты веришь мне?
 Не отрываясь, я  смотрела на Пьера. Он стоял неподвижно, ожидая моего ответа. Я почувствовала, как у меня темнеет в глазах, комната опять закружилась, поплыла.  Множество черных точек заплясали перед глазами.
- Элиза! - Пьер подхватил меня.
Все в один миг исчезло.
Я очнулась в своей комнате, в которой находилась последние три дня. На моей кровати сидел Пьер и влажной салфеткой вытирал  мне лоб. Заметив, что я приоткрыла глаза, он остановился:
- Как ты?
- Чувствую сильную слабость.
- Это нормально. Врач сказал, чтобы ты сегодня не поднималась. Хочешь воды?
- Да, пожалуйста.
Пьер осторожно встал и направился к выходу.
- Пьер, что со мной?
Он обернулся и подошел поближе к кровати.
- Врач сказал, что обморок может быть от чего угодно. Нужно последить в течение сегодняшнего и завтрашнего дня, как все будет. И если что, то вызовем его снова.
- Спасибо, Пьер.
 Пьер молчал, но я знала, о чем он думает.
Странный день сегодня выдался.
До конца дня мы мало разговаривали. Легли спать, лишь суховато пожелав друг другу спокойной ночи.  На большее я пока не была способна.
А на следующий день мы уезжали. Все вещи были собраны и отнесены в машину, на которой мы должны будем   вернуться в Венецию и сесть там на  «Восточный экспресс», идущий в Париж.
Мы уже выходили из отеля, как я заметила, что в моей дорожной сумке нет маленькой сумочки с документами. Я точно помнила,  как укладывала ее, расправляя  длинный ремешок.
- Пьер, куда-то делась моя сумочка с документами. Я вернусь в номер, может, она там.
- Нет, Элиза,  это сделаю я.
- Пьер, мне лучше знать, где она может быть. Вы садитесь в машину. Я быстро вернусь.
- Хорошо, мы ждем тебя.
Я поднялась по лестнице на второй этаж, где находился наш номер. Стала искать ключ от двери.  Сзади  раздались чьи-то быстрые шаги. Я оглянулась, ожидая увидеть Пьера. Передо мной стоял  молодой человек. У него сильно дергалось левое веко. 
- Мадам Гарсон,  вы должны пройти со мной.
- Я никуда с вами не пойду, -  сказала я. – Меня ждут в машине муж и друзья.
Он вытащил руку из кармана. В ней  был пистолет.
- Вы пойдете туда, куда я скажу и сделаете все, что я скажу. А сейчас тихо идите  по коридору к запасному выходу.
               
                Часть 2.  Сберечь  ангела-хранителя
               
                1.

Уже стало рассветать. Спать не хотелось. Я пошел в  прихожую и открыл  шкаф, в котором хранил разные старые вещи. Надо было найти  теплую обувь. Уже шел декабрь, погода была, как всегда у нас,  не очень холодная, но промозглая, а я все еще ходил в  летних ботинках.  В шкафу был настоящий бардак. Ничего нельзя было найти. Точнее, когда не нужно, там можно было найти все. А когда нужно – ничего. Внезапно с верхней полки на меня свалилась коробка, больно ударив по руке. Она открылась. Я стал собирать выпавшие из нее вещи и складывать их назад. Два галстука, наручные часы. Пара носовых платков. Какая-то фотография на полу.  Я поднял ее и перевернул. Венеция! Мы с Элизой на площади Сан Марко. Она смеется, смотрит на меня. У нее  длинные светлые волосы, светлое платье. И вся она – словно ангел, вся светится на солнце.  Солнце играет и на ее медальоне с изящной розой.  Я рукой закрываюсь от голубя, севшего мне на плечо, и смотрю на нее… Боже мой! Какой восторг я тогда испытывал!
Я думал, что больше не смогу этого выдержать. Но я все еще  был жив. Кто-то скажет, что  время лечит. Я отвечу: оно не лечит, оно медленно поедает. В  какой-то момент я подумал, а зачем мне вообще нужна моя жизнь, если Элиза была единственным смыслом, единственным человеком, ради которого  я жил? В чем теперь ее смысл? Меня разрывает на части. Хочется кричать, вернуться в тот день, повернуть все назад! Но прошлое не вернуть. Не вернуть!
 Я сидел на полу, обхватив голову руками. Не вернуть… Не вернуть… И что же дальше? Как жить дальше? Воспоминания одолевали  меня и не хотели отпускать. Я все вспоминал  тот злосчастный день, после которого  моя жизнь раскололась надвое – до и после.
... Вещи наши уже были уложены в машину, на которой мы должны были отправиться в Венецию, а там сесть на поезд домой. Но Элиза неожиданно обнаружила, что в ее легкой дорожной сумке, которую она всегда носила сама, нет маленькой сумочки с документами. Она сказала, что вернется в номер. Вероятно, она там. Я хотел  сам пойти в отель, но Элиза решительно заявила, что она лучше знает, где она может быть. Если бы я знал тогда, что вижу ее в последний раз!.. Но далеко не всегда мы можем предвидеть будущее. Я  все время чувствую  себя виноватым в случившемся.  Если бы я только мог знать… Мы подошли к машине и стали ждать. Элизы долго не было. Эдвард нервничал. Мы могли опоздать на поезд.  Хелен его успокаивала. А сама была очень бледной и кругами ходила вокруг машины.
Я не выдержал и пошел за Элизой в отель. Консьержка сказала, что она минут  десять назад взяла ключ от номера и поднялась наверх. Назад не возвращалась. Я  буквально взлетел по лестнице, подбежал к номеру. Он был закрыт. На этаже никого не было. Я стал звать Элизу. Когда я уже сорвался на крик, подошел Эдвард. Он тоже был встревожен. Мы стали думать, куда она могла деться. Вместе со служащими отеля осмотрели  все комнаты, всю территорию вокруг здания.
- Надо заявить в полицию, - сказал я. – Немедленно!
Эдвард остался выгружать назад из машины багаж и оплачивать  еще не занятые никем наши бывшие номера, а мы с Хелен отправились в полицейский участок.
Заявление от нас приняли  и просили никуда не выезжать из отеля. Господи! Как будто мы могли куда-то выехать без Элизы!  Мы обошли все улицы Тосканы,  осмотрели все купальные машины на пляже, опрашивали местных жителей. Никто ничего не видел.
Поздно вечером мы сидели в номере на общей кухне и молча пили чай. Я думал о том, не имеет ли какой-то связи пропажа  Элизы с ее странным состоянием и настроением  в последние дни нашего отдыха? Элиза плохо себя чувствовала, у нее были головные боли и обмороки. Ни с того, ни с сего она вдруг   приревновала меня к Хелен. Я не мог понять, при  чем здесь была Хелен? Я любил Элизу, она была для меня всем!  На Хелен я вообще не обращал внимания.
- Пьер, прости, - неожиданно подала голос Хелен, - я скажу глупость, но вдруг в ней что-то есть. У Элизы не мог здесь появиться поклонник?
Предположение Хелен меня взбесило:
- Хелен, ты иногда думай, что говоришь!
Мне хотелось ее ударить! Я едва сдержал себя, подошел к окну и зачем-то с силой дернул занавеску. Она вместе с карнизом рухнула мне на голову. В этот момент в дверь постучали. Потирая голову, я пошел открывать. На пороге стоял мальчишка лет восьми в грязной рубашке и босой. Он протянул конверт и, к моему удивлению, сказал по-французски:
- Просили передать сеньору Пьеру Гарсону.
Я выхватил конверт из его грязных рук. Там была записка:
«Месье Гарсон, Ваша жена Элиза Гарсон находится у нас. Ее жизнь и свобода зависят от Вашего решения. Вам надлежит отказаться от всех имеющихся у Вас предприятий, особняка и финансовых накоплений  в пользу лица, которое позднее будет указано. Надеемся, что семи дней Вам будет достаточно, чтобы подготовить все документы.
PS: Конечно, если Вы захотите увидеть жену живой. При положительном ответе   Вы заберете ее сразу после передачи документов.
Мы сами найдем Вас в Париже».

Текст письма был составлен из наклеенных на бумагу букв, вырезанных из парижского обозрения.  Я схватил мальчишку за плечи и стал трясти его:
- Откуда у тебя это письмо? Кто передал его?
Мальчишка захныкал:
- Один сеньор. Он дал мне два чентезимо и велел отнести письмо и вручить лично сеньору Гарсону.
Мальчишка вытащил из кармана две серебряные монеты и  показал их мне.
- Убери их. Как выглядел сеньор?
- Как лаццарони.
- Кто это? Нищий?
Мальчишка кивнул.
Я схватил его за руку, и мы бросились на улицу искать этого лаццарони. Но никого, конечно, не нашли. Я вернулся в отель.
Эдвард подошел ко мне:
- Ну и что ты собираешься делать?
Я изумился:
- А разве  может быть еще какое-то решение? Мы срочно выезжаем в Париж. А сейчас я звоню своему юристу, чтобы он начал готовить  необходимые бумаги.
Дальше все было как в тумане. Не помню, как мы добрались до Парижа. Машина. Поезд. Опять машина.  Я думал только о том, чтобы успеть спасти Элизу. Уже ночью мы оказались в «Ла фонтель дэ виле». Выгрузили вещи. Эдвард поехал к себе в особняк, а мы с Хелен поднялись по лестнице в дом. Лестница все еще была украшена свадебными лентами и гирляндами.
Света в доме не было. Нас еще не ждали, и, конечно,  все спали. Мы не сообщали о случившемся. Я подергал шнурок. Еще и еще раз. Наконец, послышались шаги. Дверь открылась. На пороге стоял наш садовник Жорж Форе.
- Жорж? – удивился я. – А где Джена, Мирта? Они спят?
Жорж стоял в проеме двери, загородив собою проход.
- Месье Гарсон, прошу прощения, но у меня есть распоряжение не пускать вас в особняк. Вещи, одежду забирать не велено. Джена с Миртой в Мелене. Их и кошку с собакой  отвезли два дня назад. В доме, кроме меня, никого нет. Еще раз прошу прощения.
- Жорж, кто дал вам это распоряжение? Вы знаете его имя?
- Не знаю, месье Гарсон. Мне позвонили по телефону и сказали, что у особняка другой хозяин.
Хелен  попыталась уговорить садовника пустить нас переночевать, но он закрыл дверь.
Мы затащили  дорожные сумки в хозяйственный блок и кое-как добрались до ближайшего отеля.
Утром я встретился с юристом, и мы занялись подготовкой необходимых документов. Последние три дня тянулись целую вечность. По ощущениям минута равнялась часу. Бесконечность таких минут не убивала лишь потому, что поддерживалась ожиданием  и верой, что в итоге все наладится, что больше ничего плохого не произойдет. Было сложно сохранять веру в хороший исход. Но это нужно было сделать. Веру нельзя было терять. Она – это единственное, что помогало держаться нам всем.
Ведь каких только мыслей не было в моей голове!  Каково сейчас Элизе! Что с ней делают? А я сижу в отеле и жду! Иногда я не выдерживал и порывался снова поехать  в «Ла фонтель дэ виль», чтобы хоть что-то узнать об Элизе. Но Хелен останавливала меня, говоря каждый раз одно и то же:
- Ты же не хочешь ей навредить, Пьер!  Давай подождем. Не рискуй. Они вот-вот объявятся.
Я согласен был с  ней лишь в том, что от моих действий Элизе могло стать только хуже. Поэтому я постоянно говорил себе, что нужно ждать. Ждать и еще раз ждать, ничего не предпринимая. Чтобы только ей не навредить.
Наконец, все документы были готовы. Юрист привез их мне  в отель. Я передавал завод паровых машин, четыре  ткацкие фабрики, особняк и все ценные бумаги неизвестному  владельцу. Его имя  нужно будет вписать при передаче документов.
- Месье Гарсон, сегодня утром я получил для вас письмо.
- Конечно, вы не видели того, кто передал это письмо?
- Простите, месье Гарсон. Не видел. Посыльный сказал, что не знает, как  было доставлено письмо.
Я  вскрыл конверт.  Письмо опять было составлено из вырезанных из газеты букв:
«Месье Гарсон, Вы должны прибыть с документами завтра в девять вечера на Гринж авеню, д. 9. Один. В противном случае жену не увидите. До встречи, месье».
Каждая строчка этого послания отдавала чем-то мерзким. Но мне было спокойнее хотя бы от того, что у нас был адрес. Я подумал о том, откуда эти люди  знают все о наших действиях? В Тоскане – о времени отъезда и о том, что Элиза вернется в отель за сумочкой. Здесь, в Париже, что документы уже готовы. Это было загадкой. У меня мелькнула мысль об Эдварде, но я ее сразу отмел. Эдвард был образцом искренности и надежности. Я ему верил.
От нашего отеля до Гринж авеню было два часа езды на трамвае. Другой конец города. Скорее пригород. Всю жизнь  я живу в Париже, а ни разу не был в этом районе. Уже основательно стемнело. К тому же августовский туман  мешал что-либо разглядеть. Но вот полную луну было видно отлично. Ее ни один туман не мог спрятать. Мне казалось, что луна так близко, что я могу дотронуться до нее рукой.
Я стоял, смотрел на луну и не двигался с места. Меня буквально парализовал страх. Предчувствие чего-то ужасного скрутило меня так, что я стал задыхаться. 
Когда глаза немного привыкли к темноте, я огляделся. Это была деревня. Деревянные дома без номеров, закрытые ставни на темных окнах. Слабый свет фонарей на редких столбах. Где-то вдали лаяли собаки. Больше ничего. Тишина. Ни единого звука.
- Месье Гарсон? – неожиданно за моей спиной раздался  голос, очень низкий и тяжелый. Я оглянулся. Передо мной стоял высокий   худой мужчина. Шляпу он надвинул до самых бровей, а рот прикрыл обмотанным вокруг шеи шарфом.  Видны были лишь глаза да острый нос.
- Да, - сказал я. – Где Элиза?
- Не торопитесь. Следуйте за мной.
Он пошел к одному из домов. Я за ним. Мы поднялись по лестнице. Дверь будто сама открылась, и нас впустили в почти темную комнату. На столе горел остаток свечи, а вокруг стола высились какие-то фигуры. Разглядеть их было невозможно.
- Давайте! – произнесла одна из фигур приказным тоном.
Я достал из портфеля бумаги, но продолжал держать их в руках:
-  Я подпишу  их сейчас только в том случае, если вы приведете мою жену. Где она?
-  Месье Гарсон, вашей жены здесь нет. Еще не время. Мы должны сначала убедиться, что документы не фальшивые. Их проверят наши юристы. Через два дня наши люди найдут вас в отеле, и сообщат, где найти мадам Гарсон.
- Хорошо, - согласился я. – Я оставлю вам неподписанные документы. А когда вы их проверите и вернете мне жену, я все подпишу.
За столом раздался смешок. Кто-то из сидящих стучал костяшками пальцев по столу. Этот звук вызывал у меня тошноту.
- Месье Гарсон, вы явно чего-то не понимаете. У вас нет выбора. Вы или сейчас все подписываете, или никогда больше не увидите вашей жены.
- Какие гарантии, что вы сдержите свое слово?
- Только слово джентльмена.
И опять стук костяшек.
Я подписал все бумаги, в свободные строчки вписал  имя нового владельца некоего Алексиса Бланше, и меня тот же  высокий и худой вывел на улицу.
- Месье Гарсон, если вам вдруг захочется поделиться информацией с полицией, то пострадает  мадам Гарсон. К тому же по данному адресу никто не проживает. Хозяин дома   год назад скончался.  Вы меня поняли? 
Я кивнул и побрел на остановку трамвая.
Эти два дня были очень тяжелыми. Мы с Хелен съездили в Мелен к Джене и Мирте и рассказали им обо всем, что произошло с нами в Тоскане. Потом Джена описала весь тот ужас, какой  пережили они с Миртой  при выселении из особняка. Женщины плакали. А я ходил из угла в угол и пытался понять, что же все-таки произошло с нами. Кто такой Алексис Бланше? Эдвард по своим каналам пытался узнать, кто он такой, но пока никакой информации о нем не было.
Мы с Хелен уже собрались уходить, как Джена нас остановила:
- Пьер, нам ничего не разрешили взять из дома. Даже одежду. Позволили забрать только твою скрипку. Я сейчас принесу ее.
Джена вынесла скрипку:
- Теперь тебе, придется, мой мальчик, наверное, с ее помощью зарабатывать вам с Элизой на жизнь.
Я обнял Джену, и мы уехали.
 Я готов все начать с нуля, готов день и ночь играть на скрипке, зарабатывать на жизнь, только бы скорее увидеть Элизу!

                2.

Звонок раздался  в моем номере ровно в два часа дня. Голос был тот же – низкий и тяжелый. Мне сообщили, что с документами все в порядке, мадам Гарсон тоже письменно подтвердила, что не имеет претензий к сделке, и я могу приехать туда же, на Гринж  авеню,  к 18 часам, чтобы забрать жену.
Я позвонил Эдварду, рассказал о звонке и попросил его съездить со мной. Эдвард  обещал  уже через час приехать.
Теперь нужно было найти Хелен. Второй день я пытался застать ее в отеле, но номер был постоянно закрыт. Я спустился на ресепшн, чтобы узнать, во сколько ушла Хелен. Но мне сказали, что уже два дня она не брала ключ. Это было очень странно. Хелен ставила меня в известность чуть ли не о каждом своем шаге. А здесь куда-то пропала на целых два дня, да еще в такое время! Я хотел попросить ее помочь мне разобраться с чемоданом Элизы, который мы привезли из Тосканы. Надо было подобрать и взять с собой белье и одежду, в которую Элиза могла бы переодеться после стольких дней заточения. Сам я  еще мало что смыслил в женском одеянии. Мой семейный опыт исчислялся тремя неделями. 
Когда приехал Эдвард, я еще раз постучал в номер Хелен, но ее по-прежнему не было. 
Мы решили больше не ждать ее и спустились в холл, чтобы сдать ключ. Но только я подошел к стойке ресепшн, как служащая окликнула двух уже уходивших полицейских:
- Подождите! Вот он, месье Гарсон!
Полицейские вернулись. Один из них   представился  и назвал свое имя -  Лео Лебрун. Он   попросил мои документы. Я достал паспорт. Полицейские переглянулись и пригласили  меня пройти с ними в машину. Я взглянул на часы. Нам уже  нужно было выезжать за Элизой. Мы могли опоздать. Но когда я сказал, что  спешу на встречу с женой, которая ждет меня  в пригороде, Лео предложил мне не торопиться. У них есть для меня очень важная информация.
Внутри у меня все похолодело.
Дальше Лео рассказал, что к ним в полицейский участок  пришло сообщение из Италии от полицейских Тосканы о том, что следы пропавшей  гражданки Франции Элизы Гарсон  ведут в Париж. И нужно  искать ее где-то в пригородах столицы. Я подтвердил, что Элиза, действительно,  должна быть  на Гринж авеню, куда я и собирался сейчас ехать.
Лео достал бумажный пакет, вытащил из него кольцо и медальон на цепочке и попросил меня посмотреть, не узнаю ли я их. Дальнейшее я помню смутно. Это было обручальное кольцо с моей гравировкой, которое я подарил Элизе, и тот самый золотой медальон с изящной синей розой, который я купил ей в Мелене. Роза  была оплавлена, створки медальона разъехались, и в них не было наших с Элизой фотографий, которые она туда  вставила.
Я не мог произнести ни слова. Мне надо было спросить, что все это значит? Почему  кольцо и медальон здесь и почему они в таком состоянии? Но, главное – где Элиза?  Что с ней! Я хотел кричать, но горло перехватило и из него вырывался только хрип. Лео достал фляжку и заставил меня сделать глоток коньяка.  Я поперхнулся, откашлялся:
- Где Элиза?
- Месье Гарсон, вам надо проехать с нами к мосту Сен-Мишель. Можете взять с собой вашего друга. Там мы вам  все расскажем.
Я понял все. Возле моста Сен-Мишель находился муниципальный морг.
Опознавать было нечего. Все тело обгорело. Лица практически не было. На левом ухе еще как-то держалась золотая сережка, подаренная Элизе на свадьбу ее сестрой Сьюзен. Нам с Эдвардом  показали уцелевшие клочки одежды и обуви – обгоревшие кусочки  голубого муслина от платья, в котором Элиза была в тот последний день в Тоскане, обрывок белого кружева,  кусочек  розовой каймы от батистового шарфика, пряжку от туфли. Отдельно от этих страшных  улик трагедии  мне отдали  маленький пакетик с полуобгоревшей прядью  светлых волос. Это были волосы  Элизы.
Как выяснилось, Элизу, как и обещали похитители, привезли в тот самый деревянный дом с закрытыми ставнями на окраине Парижа, куда мы с Эдвардом  должны были поехать. Ее оставили там одну, а дверь заперли.  Полиция пока не может понять причину, из-за которой дом загорелся. Электрического света в доме не было. Он освещался свечами. Возможно, одна из свечей упала, и Элиза не сразу это заметила. Сухой бревенчатый дом вспыхнул мгновенно. Это случилось в 10 часов утра. По крайней мере,  часы  в доме остановились именно в это время.
Пожарные приехали  довольно быстро, пожар  с трудом потушили, но находившуюся   в доме женщину спасти не удалось. Она сильно обгорела.
Приехавшие полицейские обнаружили на трупе  поврежденный огнем  золотой медальон, на обгоревшем пальце золотое кольцо с гравировкой. Останки отвезли в муниципальный морг, а полицейские, вернувшиеся в участок, сравнили привезенные  ими золотые украшения с  тем описанием, которое сделал я в полиции  Тосканы, когда пропала Элиза.
Похоронили Элизу  на кладбище Пер-Лашез рядом с моими родителями. Все хлопоты по организации похорон взяли на себя Хелен и Эдвард. Я держался из последних сил и помогал матери Элизы Маргарет и ее сестре   Сьюзен  пережить это страшное горе.
Через неделю они вернулись к себе в Лондон.
               

                3.
Весь сентябрь я отчаянно боролся со своей хандрой. Боль немного отступала, когда я изрядно напивался. Это временно приносило   облегчение.  И я пил все больше и больше. Хелен подбирала меня в разных питейных заведениях и приволакивала домой. Иногда, видимо,  она оставалась у меня на ночь, так как утром, придя в себя, я видел ее в своей квартире. Она отпаивала меня чаем.
В тот сентябрь она же заставила меня подумать  о жилье.
Эдвард предлагал  остановиться у него в особняке. Но я наотрез отказался. Со всем, что на меня навалилось, я должен был справиться сам. К тому же в его особняке мне все напоминало бы об Элизе. Там мы с ней танцевали свой первый вальс на дне рождения сестер Эдварда. Туда не раз приезжали на праздники, которые устраивал   глава семьи  Михаэль Гюсто, тогда еще владелец химического концерна «Сен-Гобен», а теперь  известный политический деятель.
У меня от свадебного путешествия еще оставались кое-какие деньги, и я снял маленькую квартирку в старом недорогом районе.  В этом же доме сняла квартиру и Хелен.
Но о Хелен – отдельно. Я очень удивился, когда  она не уехала в Лондон вместе с родными Элизы. Она объяснила это тем, что не хочет оставлять меня одного в таком тяжелом состоянии. Когда  же поймет, что я в порядке, сразу уедет.
 Кстати, я спросил Хелен, куда она пропала  в тот страшный день. Хелен ответила, что ездила в городок Шайо, в котором живет известная предсказательница. Она видит будущее с помощью куклы-гадалки. Хелена хотела  у нее узнать, удастся ли нам освободить Элизу. Ждать  просто так у нее уже не было сил. А мне она не сказала, так как боялась, что  одну я  ее не отпущу.
Я спросил, что же предсказала  гадалка. Хелен отвечать не стала. Да это уже не имело никакого  значения.
Все это случилось в августе. А сейчас уже шел декабрь. Декабрь проклятого  1898 года.
В Мелен к Джене я не ездил. Я старался избегать всех, кто мог мне  чем-нибудь напомнить о случившемся. Иногда звонил ей, спрашивал  ее о здоровье. Пару раз Джена с Миртой приезжали ко мне. В те дни я не пил, оставался дома, и мы вспоминали нашу прошлую жизнь.
 Октябрь и ноябрь  я провел в поисках работы. Эдвард  убеждал меня пойти  к нему в концерн, который он возглавил после ухода отца. Но у меня был принцип: я всего добьюсь сам.
Когда-то после  школы я учился в Сорбонском университете  на факультете искусства. Специализировался в области истории искусств. Но  сразу после третьего курса Лукас уговорил меня бросить университет и всерьез заняться нашим бизнесом, который к тому времени был в кризисном состоянии.   Один он поднять наши фабрики не мог.
 Мне не хотелось прерывать учебу.  Я уже заканчивал исследование по итальянской скрипичной школе, которое очень захватило меня. Но Лукас  настоятельно просил помочь ему, и я согласился. Как – никак  это было делом моего отца, и хочу я или не хочу, но мне придется  когда-то за него взяться.
И вот сейчас, потеряв бизнес, я не мог найти себе работу. Скрипачи не были востребованы. Как историк искусства с незаконченным образованием я никого не интересовал. Чем только не занимался я в эти два месяца! Торговал  жареными каштанами, играл на скрипке на Монмартре,  где уличные художники рисовали портреты своих случайных  моделей,  разгружал  ящики в магазинах, даже мыл окна в отеле.
Каждый день в свободное от случайной  занятости время я обзванивал магазины, отели, железнодорожные вокзалы, надеясь найти хоть какую-то работу. Меня вежливо выслушивали и обещали позвонить. Всегда по одной и той же схеме! Я отвечал:
- Да, да, месье, я вас понял.  Хорошо, спасибо, я буду ждать вашего звонка.
И клал трубку. Звонка потом,  конечно,  не было.
Иногда  свидетелем моих переговоров была Хелен.
В тот вечер она терпеливо сидела на стуле, держа во рту почти потухшую сигарету, и вытягивала из нее последние намеки на дым. Она молчала, смотрела в окно на ночной промокший город. Когда я в очередной раз положил трубку, она спросила:
- И что он сказал, Пьер?
- Сказал, что позвонит на неделе.
- Понятно.
 Хелен потушила сигарету, положила ее в маленькую деревянную пепельницу и выпрямилась. Ее темные  прямые волосы разлетелись волной по плечам. Она их поправила и произнесла:
- Обычно, когда так говорят, в итоге оказывается, что ты не подошел. Но не беда. Я предлагаю позвонить Френку.
- Френку? – я возмутился. – Ты же помнишь, я тебе говорил, мы с ним в давней ссоре? Каким же унижением будет, если я ему позвоню после всего, что произошло?
- А ты видишь другой выход?
 Мне сложно было перебороть свою гордость. Френк был моим партнером, когда я работал скрипачом в ресторане «Самилье» на юге Франции. Это было еще в мои студенческие годы. Но после того, как он меня подставил, ни о какой дружбе и речи больше не могло быть. Из-за него я вынужден был уйти из оркестра и надолго забыть о скрипке. А теперь он руководитель оркестра и очень влиятельный человек.
- Хорошо, Пьер. Будет так, как ты скажешь.
Она поцеловала меня в щеку, стянула со стула пальто, промокшее от дождя, и вышла из квартиры. А я продолжал обдумывать, какая еще работа смогла бы мне подойти.
Прошла неделя.  Хелен была права, звонка опять не было. Я практически не отходил от телефона. Стояла беспробудная  тишина.
В один из дней я вернулся из магазина с едой и  увидел у себя на кухне сидевшую у окна Хелен. Я и забыл, что дал ей ключи от квартиры.
- Добрый вечер, – не меняя позы, произнесла Хелен.  Она, не отрываясь, следила за моими движениями.
- Добрый, – без особых эмоций сказал я и стал раскладывать  продукты.
- Завтра  в шесть часов вечера ты отправляешься в ресторан «Дэ фонкэ».
- Что? – удивился я и отвлекся от покупок.
Она положила ногу на ногу и наклонилась вперед:
- Скрипку не забудь. Я видела ее в твоем шкафу. Она совсем запылилась. Нехорошо это…
- Она должна была быть не в шкафу, а давно выброшена. Хелен, в чем дело?
 Конечно, я уже давно все понял. На ее лице четко читалось: ты идешь на работу к Френку и даже не думай отказываться.
- Я звонила Френку.
- Не удивительно, - подумал я.
- Сказала, что случилось несчастье. Ты остался без наследства и так далее. Он понял всю ситуацию. И с радостью ждет тебя. Так что протри скрипку. 
- Хелен, я тебя просил не  делать этого! Я же говорил тебе -  я не хочу!
- Знаешь, ты мог бы и поблагодарить меня. Я все делаю ради того, чтобы ты  нашел работу. Я лично не вижу других вариантов. Хорошо, пожалуйста, оставайся в нищете! Я больше ничего не скажу, – она замолчала, отвернулась и  стала глядеть  в окно.
- Хорошо, извини…  Спасибо, – уже миролюбиво сказал я и  попытался изобразить что-то похожее на улыбку. Не знаю, насколько это у меня получилось.
- Отлично, – с чуть заметной улыбкой произнесла она.
Может, Хелен  и была права. Что еще делать? Тем более прошло столько лет с того времени. Надо выбирать, что сейчас важнее.
Когда Хелен ушла, я достал скрипку из шкафа. Она лежала в самой его глубине. Откуда Хелен вообще знала, что она лежит там? Впрочем, неважно.
Запылился только чехол. Скрипка была в полном порядке. Оставалось только натереть канифолью волос смычка. Канифоль тоже  нашлась,  она лежала в кармашке  чехла.
Следующий день прошел очень быстро. Я долго искал, в чем пойду к Френку. Каждодневная одежда порядком поизносилась, а новую  купить было не на что.  Я вытащил из шкафа большой дорожный чемодан и раскрыл его. Он был полон моей одежды, которая, вероятно, была упакована  Дженой. Хотя вряд ли Дженой. Ей тогда ничего не позволили взять с собой.  В свое время этот чемодан привезла Хелен и оставила его у меня. Я и не знал, что в нем. Но как это удалось сделать Хелен? Надо будет спросить ее об этом. Я нашел там свой темно-серый сюртучный костюм–тройку,  белую рубашку со стоячим воротничком, с отворотами и туго накрахмаленными манжетами. Во всем этом я был на регистрации брака в мэрии. Я усмехнулся. Отголосок прошлой жизни.
Я переоделся, взял скрипку и направился в ресторан к Френку.
               
                4.

Большая  вывеска с названием «Дэ фонкэ» смотрела на меня. Пора. У меня не было ни малейшего желания видеть бывшего друга. Но что поделаешь. Надо как-то выдержать сегодняшний вечер. Дальше будет проще. Вздохнув, я нажал на дверную ручку и вошел.
Свет в зале был приглушенный. На каждом столике  в позолоченном канделябре горело по одной свече. Официанты   сновали туда-сюда. Черный рояль торжественно высился в центре  зала. Рядом с ним на маленьком столике лежали две скрипки. К одной из них подошел мужчина в черном пиджачном костюме, который был явно ему велик. Я далеко не сразу узнал в нем Френка. Он сильно изменился с нашей последней встречи. Его выдавали лишь рыжеватые усики, они были совсем тонкими. Меня он не замечал. Был слишком увлечен своей скрипкой.
Я направился к нему.
- Кого я вижу! Пьер! Сколько же лет прошло! – он развел руками и сделал шаг ко мне. Неужели обнять хочет? После всего, что было, я не ожидал от него такого дружеского жеста.
- А ты совсем не изменился! – он стоял напротив меня. Но обниматься не стал. Казалось, он и вправду был рад встрече. Хотя так часто ведут себя люди, которые чувствуют свою вину. Они стараются сделать вид, словно уже все плохое в прошлом. Или как будто бы ничего плохого и в принципе не было.
- Здравствуй, Френк, – я тоже сделал вид,  будто рад нашей встрече.
- Твоя подруга рассказала мне всю ситуацию. Глубоко сожалею. Я просто обязан помочь тебе! Как ты видишь, у нас тут людей много, ресторан неплохой. Получше, чем тот, где мы с тобой когда-то работали. Сюда ходят лишь аристократы. Даже бронируют столики за три месяца. Так что, считай, нам крупно повезло работать в таком заведении.
- Да, место красивое, – согласился я.
За столиками сидели дамы в роскошных вечерних платьях, рядом с ними не менее импозантные  их мужья. Кое с кем - дети-подростки  в дорогой яркой одежде.
- Через десять минут начинаем. Программа все та же, что  была и у нас с тобой. Ты помнишь «Муки любви» Крейслера?
Господи, еще спрашивает!
- Конечно, помню.
- Вот и отлично! С нее, наверное,  и начнем. Присаживайся, пожалуйста, туда, – он указал рукой на один из стульев,  стоящих перед роялем.
Я кивнул Френку и сел. На стуле рядом уже лежала чья-то скрипка.
- Тебе принести что-нибудь из напитков? – спросил Френк, уже уходя.
- Нет, благодарю.
- Как скажешь, – он кивнул и пошел в сторону барной стойки.
Через несколько секунд я увидел мужчину, направлявшегося ко мне. Он подал мне руку:
- Добрый вечер! Я Лари. Я так рад, что наконец-то к нам присоединится профессионал! Нам не хватало вас!
- Добрый вечер. Благодарю. Меня зовут Пьер.
- О, я слышал о вас! 
- Откуда же?
- От Френка, конечно. Он говорил, что вы с ним когда-то работали. Он считает вас первоклассным музыкантом. Я так рад, что мы с вами будем работать вместе!
 Меня немного удивила радость этого Лари. На вид он казался приятным парнем.  Возможно, немного легкомысленным,  витающим где-то в облаках. Он был невысокого роста, полным, с кудрявыми волосами. Интересно, а упомянул ли Френк о наших с ним разборках? Я думаю, вряд ли. Хотя, кто знает. Впрочем, без разницы. Вот и Френк появился.
- Итак, начнем, Гарри!
 Высоченного роста мужчина в крохотных круглых очечках  сел за рояль. И тут же стал разминать пальцы и шею. Френк встал напротив нас с Лари, взмахнул дирижерской палочкой, чуть кивнул, и мы начали.
Но это был не Крейслер! Я замер. Смычок прокатился по струнам, издав резкий пронзительный звук, будто стон, и выпал у меня из руки. Оркестр играл «Последнюю розу лета»!
- Пьер, что ты делаешь? – шепнул мне яростно Френк.  – Подними быстро смычок!  – сказал он сквозь зубы.
Я не сразу расслышал его слова, не сразу сообразил, о чем он вообще говорит.
- Пьер, ты слышишь меня? – ярость его все возрастала.
Я мотнул головой и поднял смычок. «Смычок все понял, он затих, а в скрипке эхо все держалось… И было мукою для них, что людям музыкой казалось».  Мог ли я подумать тогда, что любимая мелодия станет   для меня такой мукой! 
«Последнюю розу лета» я  играл Элизе полтора года назад, когда мы сидели с ней на втором ярусе Эйфелевой башни. Тогда только начинало  темнеть. С обзорной площадки хорошо просматривался парижский ландшафт – центральная набережная Сены, прогулочные кораблики, отходившие от причала, Собор Парижской Богоматери.  Я играл, а Элиза слушала. Только она умела так слушать! Казалось, она была  где-то внутри этой музыки. Столько чувств  отражалось на ее бледном лице! Это был и восторг от прекрасной мелодии, и грусть от ощущения какой-то потери, переданной скрипкой, и сожаление, что что-то было совсем рядом, но его не смогли удержать. Она слушала, и я видел в ее глазах слезы…
Боже мой!  Ведь это я не смог удержать свое счастье!  Скрипка напророчила нам беду. Последнее время, чтобы как-то выжить, я отгонял от себя  все мысли об Элизе и о том, что произошло тогда там, в Тоскане. Ведь это было совсем недавно! А будто прошла вечность!
Не знаю, как я доиграл в этот вечер. Во время перерыва я увидел знакомые очертания в дверях зала.  Хелен решила навестить меня. Она накрасила губы красной помадой, завила волосы. На ней было незнакомое мне длинное темно-фиолетовое платье. Под великосветский антураж ресторана она хорошо подходила.
- Здравствуй, – широко улыбаясь, сказала она.
- Здравствуй, Хелен.
Я не скажу, что был рад ее приходу.
- Как твои успехи?
- Все в порядке. Хелен, перерыв уже заканчивается.  Давай после работы поговорим. Хорошо?
- Какой ты стал занятой! – видно было, что Хелен обиделась. Но она быстро справилась с собой.  - Видишь, как хорошо, что я позвонила Френку!
Довольная собой,  она с гордым видом ждала, что я ее поблагодарю. Но я молчал и продолжал смотреть мимо нее. Это ее немного смутило, и она добавила:
- Ладно, я пойду возьму бокальчик Петрюса.  А после работы сходим с тобой куда-нибудь.
 Я кивнул и вернулся на свое место. Во время игры я постоянно чувствовал на себе ее взгляд. Он раздражал меня. Может, потому, что именно благодаря ей я был сейчас здесь.  Я старался на нее не смотреть.
Наконец, мы доиграли последнее произведение, откланялись публике. Я распрощался с Френком и Лари, кивнул Гарри и направился к столику Хелен. Ее бокал был уже почти пуст.
- Будешь? – она кивком показала на вино.
- Нет, давай уйдем отсюда.
- Хорошо. Пойдем.
Хелен сделала последний глоток, и мы пошли. Через полчаса ресторан закрывался.
- Ты молодец, Пьер!  Френк был прав, когда говорил, что ты профессионал. И место хорошее, и  платят неплохо.
- Да, пока хоть такая работа.
Говоря об этом, я в первую очередь пытался уверить себя, что да, это неплохо, именно так оно и есть.
 Мы уже подходили к арке дома, в котором оба снимали квартиры, только в разных подъездах, как  Хелен вдруг остановилась:
- Пьер!
- Да, Хелен? – я остановился тоже и посмотрел на нее. Вокруг была кромешная тьма. И только лицо Хелен освещала тонкая  полоска лунного света.
- Я так рада за тебя, что ты, наконец, нашел работу.
Ее голос потеплел. Он немного дрожал от волнения. Она затихла, медленно приблизилась ко мне, прижалась  и,  полузакрыв глаза, потянулась губами к моим губам.
- Хелен! – я резко остановил ее. Наверное, намного резче, чем это надо было. Она замерла и съежилась. Я несколько  смягчил тон:
- Прости, Хелен!
Этого  «прости» было достаточно, чтобы она все поняла. Я не хотел больше ничего говорить. Впервые за четыре месяца она проявила  свои чувства. Я ничего этого не замечал. Я был весь в своей потере и привык, что Хелен всегда была рядом. Я воспринимал ее как друга. Ведь она была лучшей подругой Элизы. Мне было легче от того, что кто-то еще переживает мою утрату как свою. Я видел, как она тоже страдала.
Дальше мы шли,  молча, как пятнадцатилетние подростки, сгорающие от смущения. Она – от неловкости своего поступка. Я - от собственной резкости, которой Хелен, конечно,  не заслуживала. Но мне было ее почему-то не жаль.
Через какое-то время, когда мы подошли к дому, она тихо произнесла:
-  Извини меня. Не стоило этого делать. Я такая глупая.
- Все в порядке,  – равнодушно ответил я.
Конечно, я мог бы ее успокоить, сказать, что пока не готов к новым отношениям.  Но мне было так плохо, что мой эгоизм  требовал, чтобы другие страдали так же, как страдал я.
- Ну что ж, до встречи! – прощаясь, сказала  Хелен уже как ни в чем не бывало.
- До встречи, Хелен. 
 Мы обнялись, как старые товарищи, и она пошла к своей двери. А я поднялся по лестнице на четвертый этаж. Моя квартира была совсем небольшая. То, что надо для одного человека. Ничего лишнего, при этом все есть. Минимализм во всем.
 Я разделся, прошел в комнату. Подумал, что наконец-то  остался один! И тут вдруг на меня навалилась вся тяжесть прошедших месяцев! Я  налил в бокал любимого Элизой  Кьянти и до утра  сидел в кресле, не зажигая света. Я, наконец, позволил себе больше не сдерживаться и   выпустил из груди наружу застывшую  в  ужасе  и разрывавшую меня боль. Я позволил себе плакать.  Слезы катились по моим щекам. Я стряхивал их прямо рукой, сдерживая  рыдания.

                5.

Так я стал работать у Френка. Это очень раздражало меня, разрушало мой главный принцип, но я, скрепя сердце,  уступил Хелен, решив, что это временно.
Сегодня уже к десяти вечера мы отыграли, посетителей было немного, и хозяин ресторана разрешил нам уйти пораньше. Мы с Лари  договорились зайти в какое-нибудь кафе и посидеть там. Мне очень не хотелось идти домой, и я был благодарен  Лари, что он поддержал меня.
В кафе мы выбрали уютный столик на двоих, в самом углу маленького шумного зала.
- Ты что будешь? – Лари  внимательно рассматривал меню.
- Я буду то же, что и ты. Мне все равно.
Мне и действительно было все равно. Жизнь потеряла вкус и цвет. Я поймал себя на мысли, что в этом городе я, наверное, больше всех соответствую омерзительно серому, мокрому и ветреному декабрю.
Лари  сделал заказ, но беседа поначалу у нас не шла. За  эти несколько месяцев я разучился общаться.  Но как ни странно, молчаливое присутствие Лари меня успокаивало. Я не чувствовал себя таким одиноким. Мы просто сидели, делали по глотку, рассматривали посетителей, и  от этого  не возникало никакого дискомфорта.
Наконец, Лари нарушил наше уютное молчание:
- Френк не любит меня. Мне кажется, он уберет меня при первой же возможности.
Лари курил сигарету, откинувшись  на спинку стула, и задумчиво пускал кольца дыма.  Они долго  поднимались вверх, пока не рассеивались у потолка.
- Почему ты так решил? У тебя приличное музыкальное образование. Ты давно работаешь с ним.
- Два месяца – это не так уж и давно. Френк  всегда ищет выгоду для себя. Появись кто-то получше, и мы с тобой отправимся на поиски новой работы. Вот увидишь.
В этом он был прав. Уж я-то хорошо знал Френка!
Наблюдая за кольцами дыма, Лари спросил, есть ли у меня жена, дети. Я  вздрогнул. А потом отделался парой  фраз:
- Да, жена. Все хорошо,  – это прозвучало как-то совсем нелепо. Я поторопился продолжить:
- Здорово, когда есть семья. Да уж…
Мне настолько не хотелось обсуждать эту тему, что я готов был сейчас же встать и уйти домой. Или  пойти  посидеть одному в каком-нибудь другом месте. Но все же  я остался.
Похоже, что Лари не заметил моих метаний. Он продолжал:
- А я три года назад встречался с девушкой. Мы должны были пожениться. Но из-за глупой, совершенно пустяковой ссоры разошлись. Представляешь? А хуже всего знаешь что?
Он замолчал и  пару мгновений рассматривал свой бокал. Да, на него тоже нахлынула тяжелая череда воспоминаний. Похоже, они сильно доставали его!
- Хуже всего то, - продолжал мучить себя Лари, - что у меня был шанс все исправить, вернуть ее!  А я не стал. Струсил, понимаешь? Искал себе всякие оправдания, сидел, сложа руки! Я чувствую такую вину! Я ведь никого не любил после нее. Никого! Ни малейшей симпатии. Друзья постоянно твердили: да что ты мучаешься, смотри, сколько красивых девушек вокруг. Оглянись! Еще гораздо лучше найдешь. А мне никто кроме нее не нужен!  Странная это штука – любовь. Странная, мой дорогой друг. Никогда не знаешь, чем все закончится и как будут разворачиваться события. Но эта девушка раскрыла мне, должно быть, одну из самых главных жизненных истин.
- Какую же? – мне интересно  было это узнать.
- А ту, что никогда (слышишь, Пьер! Никогда!) нельзя отпускать ту девушку, которую любишь! Девушки  ценят поступки, ценят, когда ты за них борешься. Да, быть может, она будет долго отнекиваться, говорить, что все кончено. Но в конечном итоге ты можешь выйти победителем. Разумеется, если ради нее ты будешь готов горы сдвинуть.
Лари тяжело вздохнул.
 -  Есть же такие мужчины, которые сдвигают горы ради своей женщины? Пьер, есть?
Я  молчал. Пил вино и молчал. Я не тот мужчина. Я не сдвинул своей горы.  Только хотел это сказать, как Лари опередил меня:
- Я уж точно не из таких.
Он опять вздохнул и сделал большой глоток. Последний. Бокал был пуст.
- Лари, а ты знаешь, как сейчас она живет?
- Понятия не имею. Официант, еще, пожалуйста!
- Может, не поздно все исправить? – спросил я.
Официант подошел к нашему столику и наполнил нам бокалы.
- Боюсь, что поздно. Я трус, Пьер. Легче всего опустить руки, чем бороться за свое счастье. Она девушка видная. Красавица просто. Золотые локоны. Нет, скорее рыжие. Светилась, словно лучик во тьме! Я видел, как на нее оглядывались все мужчины, когда мы шли по улице. Знаешь, какое противное чувство, когда на твою женщину все оглядываются? А с другой стороны,  думаешь про себя: да, и эта ошеломительная женщина со мной! Смотрите, завидуйте! Приятное чувство, черт возьми!
Я  с горечью подумал: на нас тоже оглядывались!
- Думаю, она давно нашла себе кого-то. Для нее это не составило бы труда. С такой-то кучей поклонников! Просто я трус, Пьер…
Мы надолго замолчали. Я смотрел в окно на дрожащие на дожде желтые круги вокруг уличных  фонарей, а Лари завязывал шнурки на мокрых ботинках. Внезапно он отвлекся от них и  с восхищением произнес:
- А жена твоя очень красивая! Чудесной красоты женщина. Жгучая брюнетка и фигура отменная.
Вот теперь мне стало совсем плохо.
- Ты о ком? – спросил я, как будто действительно ничего не понял.
- Ну как же! Та девушка, которая каждый раз встречает тебя после работы! Она очень симпатичная. Как ее зовут?
- Хелен.
- И имя красивое.
- Да, только она мне не жена. Просто давняя подруга.
- А что, дружба между мужчиной и женщиной еще не вымерла?
Я искоса посмотрел на него.
- Ладно, значит, тебе крупно повезло. Редко я вижу дружбу между мужчиной и женщиной. Обязательно кто-то в кого-то да влюблен. 
Я задумался. Лари, конечно, был прав. Ведь у Хелен ко мне были чувства. Я знал это, но делал вид, что не замечаю. Не хотелось давать ей лишнюю надежду. Она была моим близким другом, не больше, не меньше. Всегда помогала мне.
Мне вспомнилась осень. Середина ее. Период, когда листья копной падают  с деревьев, под резким ветром  кружат в воздухе, отправляясь  в маленькое путешествие. До тех пор,  пока, наконец, не приземлятся куда-то на землю, а потом  долго мокнут в незамерзающих лужах. Я наблюдал за ними. И чувствовал себя деревом с оголенной кроной как с оголенными нервами. Частичка  меня уходила  все дальше и дальше. А Хелен все время проводила со  мной. Она знала, что мне нужна была поддержка. Я часто говорил  ей, что хочу побыть один. Но иногда так хотелось с кем-то поговорить! Мы часто гуляли в парке, потом шли домой, до нитки промокшие под  холодным осенним дождем. Или прятались от ливня в каком-нибудь  небольшом  ресторанчике. Такие вечера хоть ненадолго, но  помогали  мне отвлечься от грустных мыслей.
 Правда,  как отвлечься…  Ко мне приставали видения. Точнее, я смотрел на Хелен, а вместо нее видел перед собой Элизу.  В такие моменты в душе снова образовывалась громадная дыра.
 Но, несмотря на то, что Хелен стала мне близка, что-то меня отталкивало от нее. Я не мог быть с ней полностью откровенным. Мне все время казалось, что она от меня что-то скрывает. Хелен не работала. Ее мама, жившая в Лондоне, помогать ей не могла. Откуда у Хелен были деньги? Она все чаще стала появляться в дорогих нарядах.
Но это была ее жизнь. Я не имел права спрашивать ее об этом.
С Эдвардом мы почти не виделись. Он был очень занят в своем концерне, да и я старался не попадаться ему на глаза, избегал встреч. Он был свидетелем и непосредственным участником всех событий, связанных с Элизой. Событий счастливых и событий трагичных. И  сейчас он стал для меня тем  крючком, который мгновенно цеплял во мне самые тяжелые воспоминания. После каждой встречи с ним я долго зализывал открывшиеся раны. Понятно, что я не стремился его увидеть.
Зато с  Лари,  моим новым другом,  мы, наоборот, сблизились. И сблизились очень быстро. Каждый вечер после работы забегали в кафе перекусить, выпивали  по  бокалу кальвадоса и расходились по домам. Часто на нас заглядывались разные богатенькие дамы. По этому поводу мы с Лари подшучивали друг над другом и делали вид, что не замечаем их намеков.
С Лари мне было комфортно. Он был отдушиной в моем сером мире. Он ничего не знал о моем прошлом и не пытался его узнать.
Но однажды он задал мне вопрос, который все-таки поставил меня в тупик:
- Слушай, Пьер, могу я спросить?
- Конечно, спрашивай,  – легко согласился я, не догадываясь, о чем он.
- Почему я ни разу не видел тебя с женой?
От Лари я не ожидал такого вопроса. Он обычно не имел привычки копаться в чужих делах. Я ответил не сразу:
- Да просто она сейчас у матери в Лондоне. Дела, сам понимаешь.
- А, вот оно что, теперь понятно.
 Он не стал спрашивать подробностей, за что я ему был благодарен. 
Я очень хорошо относился к Лари, и мне совсем не хотелось его обманывать. Но я не готов был открыть ему всю правду об Элизе. Было больно говорить об этом. Может, как-нибудь в другой раз. Сейчас это было выше моих сил. И не потому, что я так пытался заставить себя забыть Элизу. Она была и есть лучшее, что случилось со мной в жизни.
Странно, но иногда мне казалось, что она стоит рядом со мной! Я буквально ощущал ее присутствие.

                6.

Копна  светлых волос разлетелась по ее голым плечам. Она лежала на моей груди и безмятежно спала. Я гладил ее волосы, цвета молочного шоколада, волнистые локоны скользили по моей ладони и мягко  стекали на подушку. За окном еще слышались отзвуки грозы. Они доносились откуда-то издалека. Я боялся, что раскаты грома вот-вот нарушат ее сон.
Свеча на маленьком кофейном столике была погашена. В комнате совсем стемнело. Лишь тонкая полоска лунного света освещала картину тонущего в море солнца и девушку на краю обрыва. Я зачарованно следил за движением лунного света. С картины он перешел на ее шею и ключицы. Я только сейчас заметил, что ее рука лежала в моей руке, наши пальцы переплелись. Благодаря лунной полоске я мог разглядеть едва заметную улыбку Элизы. Боже, какая она красивая! Я хотел было повернуться,  лечь поудобнее, но, боясь разбудить ее, остался в том же положении, только приблизился  к ее волосам. Я целовал их, наслаждался их запахом. Мне казалось, что я вдыхаю ее всю, что она – единственный источник воздуха, и если я хотя бы  на миллиметр от нее отодвинусь, то начну задыхаться.
 Я осторожно отпустил руку Элизы и обнял ее. Я обнимал ее все крепче и крепче. Мне казалось, что если я ослаблю объятия, Элиза мгновенно исчезнет. Поэтому я не отпускал ее, целовал в макушку и вдыхал такой родной аромат ее волос.  Внезапно окно отворилось, и холодный ветер ворвался в комнату. Нужно было встать и закрыть окно, чтобы Элиза не замерзла. Но вместо этого я еще сильнее прижимал  ее к себе. А потом закрыл глаза и не двигался с места. Больше ничего мне не было нужно, кроме того, как ощущать ее тепло своим телом, гладить ее волосы, прислушиваться к ее почти беззвучному дыханию.
Когда я открыл глаза, не сразу понял, что происходит. Я тонул в океане на огромной глубине, где не было видно дна. Осмотрев все вокруг и не заметив Элизу, я начал паниковать. Какая-то сила потянула меня на дно. Там я ее и нашел. Она  все еще крепко спала на кровати, которая опускалась все глубже и глубже. Я старался быстрее подплыть к ней. Течение меня уносило, я отчаянно сопротивлялся ему.  Нужно было торопиться, Элиза тонула. Наконец, мне удалось приблизиться к ней и подхватить ее на руки. Запас кислорода у меня заканчивался, но я должен был помочь ей. Я стал выдыхать в нее оставшийся в моих легких воздух, чтобы она очнулась. Губы Элизы были безжизненны. Но я все выдыхал и выдыхал  остатки воздуха,  не прекращая.  Безрезультатно. Мой кислород был практически на нуле. Но я продолжал выдыхать. Я выдохнул в последний раз, потому что кислород закончился. Она открыла глаза. Я провел ладонью по ее щеке. Элиза смотрела на меня и улыбалась. Ее губы  потянулись к моим.
 Вдруг что-то резко заскрипело. Что это за звук? Скрип повторился.
Я открыл глаза  и как будто вынырнул из воды на воздух. Скрипела входная дверь. Кто там еще?
- Пьер, ты уже встал?
Это была Хелен. Боже, как она была не вовремя! Я все еще чувствовал губы Элизы, ее слабое дыхание, аромат ее волос, тепло ее тела. Я не хотел просыпаться! Я только что был так счастлив!
Я сел на кровати, попробовал сделать глубокий вдох, покашлял, чтобы восстановить дыхание. У меня все еще было чувство, что я задыхаюсь. И вдруг я вспомнил картину! Ее подарил Элизе перед нашим отъездом в Италию Шарль Луи. Где же она? Надо обязательно ее найти! Я не был суеверным, но чувствовал, что она приснилась мне совсем не случайно!
- Пьер, так ты встал или нет?
- Хелен, подожди три минуты, хорошо? – прохрипел я, надеясь, что Хелен все-таки меня услышит. Как трудно было возвращаться в этот мир! Как не хотелось верить, что это был только сон!
Я  оделся и вышел из комнаты.
 Сегодня у нас с Лари был выходной. Но мы на этот день ничего не планировали. Не знали, куда пойдем, чем будем заниматься.
Хелен стояла в коридоре, улыбаясь. Она всегда была свежа и  в хорошем настроении. На ней было длинное бежевое пальто. Волосы убраны в высокую прическу. Выглядела она по-деловому.
- Визит в такой ранний час? – я не мог скрыть своего неудовольствия. - Что-нибудь случилось?
- Извини, Пьер. Я боялась тебя не застать дома. Можно я сяду?
- Конечно, садись.
Мы прошли на кухню. Я пододвинул  ей стул. Хелен села и достала из сумочки  конверт.
- У меня есть три билета  в театр на сегодняшний спектакль «Женитьба Фигаро».  Может быть, сходим? Можешь позвать Лари. Или Френка.
 Имя Френка она произнесла с игривой улыбкой.
- Еще чего! Никакого Френка!
- Тогда зови Лари.
 Она закатила глаза. Лари ей не нравился.
- Хорошо. В каком театре идет спектакль?- спросил я и бросил взгляд на свои ботинки. Благодаря вчерашнему ливню  мои ботинки говорили обо мне, как не о совсем приличном человеке. Я забыл их вчера почистить. Придется  заняться ими сейчас. Надеюсь, Хелен не заметила этого.
Я поймал себя на мысли, что мне, оказывается, важно мнение обо мне Хелен!
- В «Одеоне». У Люксембургского сада.
Мы договорились, что выезжаем   в шесть вечера.
- До встречи, Пьер! – Хелен обняла меня и вышла, плотно закрыв за собой дверь.
 Я был рад тому, что между нами пропала неловкость, которая случается между мужчиной и женщиной, когда один влюблен, а второй не отвечает взаимностью.  Я уже  начинал думать, что мы отдаляемся друг от друга. Это было бы очень обидно. Хелен, действительно,  была хорошим другом.
В театр мы приехали вовремя. В «Одеоне» мы часто бывали с  Дженой. После гибели моих родителей мы года два жили в Мелене, а потом вернулись в Париж в родительский особняк. Мне было семь лет, и Джена на правах сестры моей матери  взялась за мое воспитание. Я стал учиться игре на скрипке, а по выходным мы посещали с ней  театры.  «Одеон» мне нравился. Построенный в духе классицизма, он привлекал меня своими высокими дорическими колоннами. Я любил прятаться за ними, а Джена меня искала.
Квадратный вестибюль театра   украшали тосканские колонны и  две очень красивые симметричные лестницы. Мне всегда хотелось сбежать по ним вниз, ловко лавируя между зрителями, но Джена каждый раз пресекала мои порывы.  И мы с ней после спектакля степенно, как это требовалось  по правилам  светского этикета, спускались по ступенькам лестницы вниз в  фойе, не спеша одевались и шли в аркаду к своему экипажу, который уже ждал нас.
Сегодня по пьесе Бомарше  давали комедию. А мы с Дженой по той же пьесе  когда-то  слушали здесь оперу Моцарта. Тогда в «Одеоне» были очень сильные голоса.
 В жанре комедии я ее еще не видел.
Мы вошли в зрительный зал.  Раза три за свою историю театр горел, иногда  дотла, но всякий раз он снова и снова восставал, как Феникс,  из пепла,  в том же виде, в каком был еще при королеве Марии-Антуанетте. Полусферический зал, ряды зрительских мест, поднимающихся наверх, красный занавес и красные боковые кулисы на втором ярусе – все, как сто лет назад. 
Наши места были в партере, очень близко к сцене. Четвертый ряд. Самая его середина. Хелен не пожалела денег на билеты. Это были самые дорогие места.
 Сама Хелен сегодня затмила всех. На ней было длинное красное платье, плотно облегающее ее стройную фигуру, и белая меховая накидка с короткими рукавами. Лари  не мог отвести от нее восхищенного взгляда и все время говорил о том, как она прекрасна.
Хелен посмеивалась над восторгом Лари, но чувствовалось, что ей это было приятно.
В антракте Хелен отошла от нас, и мы с Лари вышли в фойе и обменивались своими впечатлениями об игре актеров. И Фигаро, и Альмавива нам нравились, а графине, как мы посчитали,  не доставало темперамента.
Когда мы возвращались в зал, я заметил в толпе гуляющих красное платье Хелен. Мы подошли поближе.  Она  разговаривала с какими-то двумя мужчинами. Один из них был молодым с модной стрижкой волос на прямой пробор.  Он осторожно поддерживал за локоть Хелен и что-то оживленно ей рассказывал. Я заметил, как у него сильно дергалось левое веко. Второй  стоял к нам спиной, но что-то в его фигуре мне показалось знакомым. Мы чуть обошли их,  и  я узнал в собеседнике Хелен нашего садовника  Жоржа Форе! Он тоже что-то говорил, беспрестанно жестикулировал, и Хелен улыбалась, согласно кивала головой. Вероятно, все трое были очень увлечены разговором и довольны друг другом.
Что могло связывать Хелен с садовником? Да, они познакомились на нашей с Элизой свадьбе. Хелен заходила к нему в зимний сад. Жорж показывал ей растения. Но потом мы уехали в свадебное путешествие, и когда после всего случившегося  вернулись и пытались с Хелен попасть домой, он нас туда не пустил. Хелен была тогда  вне себя от ярости. И вдруг сейчас такая идиллия! Как будто ничего и не случилось! Словно встретились старые близкие друзья. 
Я решил пока не спрашивать Хелен о садовнике. Подожду,  скажет ли она сама о встрече.
                7.

Мы вышли из «Одеона»,  остановили трехместный экипаж, и он развез нас по домам.  У Хелен я так ничего и не спросил. Мы пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись по своим квартирам. Лари назвал кучеру свой адрес, и они поехали дальше.
Дома меня почему-то потянуло на размышление о смысле жизни. Какова  цель моей жизни? Я понял, что ее нет вообще. Смысла в моей жизни тоже нет. Тупое, серое  состояние. Может, уехать? Умчаться подальше от скрипок, ресторанных столиков, мокрых парижских улочек, голубей, театров и вообще от всего.
Мудрецы любят говорить, что, мол, надо, надо продолжать жить. Нет, это, конечно, правильно. Другое дело, что я пока   совершенно не готов изменить что-то в своей жизни. Что-то удерживает меня и от принятия решения об отъезде. Как будто я до сих пор чувствую надежду, что все еще может измениться. Вот я засну в своей холодной кровати, а на утро проснусь, и со мной рядом лежит Элиза. Моя жена.  Или вот сейчас сверну за угол  и на другой улице случайно столкнусь с ней нос к носу.
Помню, каждый раз, когда я смотрел на Элизу, мне казалось, что я чувствовал  ее внутренний свет.  Она делилась  этим светом с людьми, которые ей были дороги. Меня покоряли ее естественность, искренность. В нашем мире так много девушек, играющих какую-то роль. Одни «идеальные» маски, да и только. А она… Она была другой.  Настоящей. Я влюбился в нее, как мальчишка. И ни  разу не пожалел об  этом. Самое мое светлое воспоминание.
Я  никак не могу расстаться со своим  прошлым.
В  день венчания мы гуляли с ней в Люксембургском саду. Я очень хорошо вижу сейчас, как она была одета. На Элизе было узкое шелковое платье цвета слоновой кости. Оно доходило ей  до лодыжек. Из-под него изящно выглядывали  серебристые туфельки и на правой ноге  чуть выше косточки была заметна маленькая коричневая родинка в виде звездочки.  Воротник, рукава и низ юбки были отделаны  тафтой и обшиты блестками  и перламутром.
Романтичное и нежное, платье очень шло Элизе. Ее огромные серые глаза светились счастьем.  Уличные фотографы и художники с восторгом смотрели на нее, и  каждый  из них желал  сделать ее портрет.
Мы отказывались. Нам хотелось  быть только вдвоем. Мы как будто чувствовали, что нам отведено так мало времени.
Здесь произошел один эпизод, который я все время вспоминаю.
Когда мы стояли возле     фонтана Медичи и рассматривали на нем  старинные барельефы, мимо нас  прошла   пожилая монахиня в черном одеянии. Она уже было миновала нас, но вдруг вернулась и  остановилась возле Элизы.  Элиза  почему-то побледнела и ей поклонилась. Монахиня  перекрестила ее и сказала:
- Дочь назовешь Жизелью. Это  ваш ангел-хранитель.
Элиза опять поклонилась и согласно кивнула:
- Хорошо, сестра.
Элиза потом говорила, что  взгляд монахини ее напугал. Он как будто предупреждал ее о чем-то.
 Сейчас-то я  понимаю,  о чем предупреждала монахиня. Но наш ангел-хранитель не успел появиться на свет…
В эту ночь я почти не спал. А утром мне позвонил Френк. Вот уж кого я совсем не ожидал услышать. Да и не хотел. Еще и разбудил меня за час до звонка будильника. Прежде, чем ответить на его «алло», я  откашлялся, чтобы разработать горло:
- Да!  Здравствуй, Френк!
- Доброе утро, Пьер! Помнишь, что завтра у тебя выходной?
 Я помолчал. Довольно странный вопрос!
- Помню. А что такое?
- Так вот, выходной отменяется!
Френк захохотал, довольный своей шуткой.
Да, утро и вправду доброе. С хороших новостей начинается.
- А почему отменяется? Что-то случилось?
 Френк  уже посерьезнел и стал объяснять,  что приезжает «слишком важный гость». Точнее, будет отмечаться юбилей этого «слишком важного гостя», и поэтому все должны быть в сборе. И этот важный гость миллион лет думал, в каком ресторане ему его отпраздновать. И только вчера поздно вечером определился. То есть, лишил нас единственного выходного на неделе.
- Так что  завтра в четыре, Пьер! Ты все понял?
 Я согласился.
- Хорошо. Извести заодно своего дружка Лари. Я не могу до него дозвониться. На пятый звонок уже не отвечает! Уволю! Будет тогда знать, как начальство игнорировать. Тоже мне!
Ой, Френк, как же я не рад слышать твой голос утром! Я распрощался с ним, сказав, что отыщу Лари. Надеюсь, Френк несерьезно говорил об увольнении? Кто знает этого паршивца.
 Я позвонил Лари через десять минут после разговора с Френком. Он тут же взял трубку:
- Пьер, ты так рано звонишь! Случилось что? – голос у него был абсолютно не сонный. Давно я такого бодрого голоса у Лари не слышал. Интересно, он не догадывается, по какой причине я звоню?
- Лари, тебя же Френк разыскивает. Раз пять звонил тебе утром.
- А я только пришел домой. И тут ты. Так что надо-то?
Я объяснил Лари все про завтрашний день.
Вечером после работы Лари быстро попрощался со всеми  и ушел. Это было довольно странно. У Лари появились от нас секреты.
Как всегда  к окончанию работы  ко мне заглянула Хелен. Она опять была в новом наряде.  Мы зашли с ней  в небольшой ресторан пообедать. Сделали заказ.
Она сидела, положив  ногу на ногу, и, не отрываясь, смотрела на танцевальное шоу от хозяина ресторана. Сегодня здесь был вечер танго.
- Красиво,  – произнесла она скорее для себя, чем для меня. Она почти не трогала свой бокал с  мартини.
- Пьер, я завтра уезжаю.
 Она сказала это чуть слышно. Зачем ей уезжать?
- Хелен, куда уезжаешь? – удивился я.
Может, у нее что-то случилось?
- В Лондон. Давно маму не видела. Она скучает, письма присылает. Я все же почти год ее не видела. Тоже соскучилась очень. Еще никогда так надолго от нее не уезжала.
- Но ты вернешься?
- Конечно, вернусь. Через два месяца. Время быстро пролетит.
Хелен засмеялась, подняла бокал, намереваясь сделать глоток, но передумала и вернула его на стол:
- Пьер, ты  оглянуться не успеешь,  как мы с тобой вновь будем сидеть за этим столиком и пить мартини.
Мне не хотелось, чтобы она уезжала. Я думал, что без нее мне станет гораздо тяжелее. Но не будешь же уговаривать ее остаться? Два месяца -  это по сути не так уж и много.
Мы договорились, что Хелен навестит маму и сестру Элизы. Поддержит их.
                8.

Всю ночь я не мог заснуть. По-моему, соседи сверху решили надо мной поиздеваться. У них постоянно что-то с треском падало на пол. Потом гремела музыка. Потом от топота ног вибрировал потолок.  От этой  жуткой какофонии  звуков негде было скрыться.  Часам к трем все неожиданно стихло. Я поскорей улегся в кровать, надеясь, что еще успею выспаться.  Но  в половине четвертого у соседей громко хлопнула дверь. Раздались радостные возгласы: Арман! Арман! И какофония звуков понеслась с новой силой. 
Этого ночного гостя  с таким именем я, кажется,  уже видел. Очень упитанный мужчина, с солидной лысиной, смешливый, по всей видимости, душа компании. Как-то, поймав меня в коридоре на лестнице, он спросил, как я отношусь к политике Франции  в  африканских странах. А именно, к  колонизации  Мадагаскара. Я пожал плечами и хотел обойти его. Но он загородил проход и настойчиво требовал, чтобы я ответил ему. Я сказал, что поддерживаю все действия правительства, направленные на укрепление Франции.  Тогда он протянул мне руку и представился: Арман. Так мы познакомились.
И вот  в середине ночи Арман заявляется  в гости. Он спит вообще? Все оставшееся до утра время  был слышен топот. Танцы они там что ли устроили? Я  взял швабру на длинной палке, встал на кровать и стал    стучать палкой в потолок. Может, они поймут мой намек? Полчаса я бил шваброй, но все бесполезно. Ко всем шумам сверху добавился еще и звук расстроенного рояля.
Где-то к шести они угомонились. Но в шесть утра у меня начался настоящий период бодрости. Он продлился до самого моего выхода на работу.  В итоге я не спал  ни одной секунды. Что за закон подлости? Сегодня у меня такой ответственный день! Как я буду играть? Еще и этот «слишком важный гость».
Я выпил две чашки кофе, пытаясь взбодриться.  И  в три часа уже был в ресторане с  красными глазами и отвратительным настроением. А вот Лари наоборот был как огурчик, излучал энергию и готовность понравиться  «важному гостю». На нем был идеально  отглаженный костюм, белоснежная рубашка,  бабочка на шее. Похоже, ему стало неудобно перед Френком за вчерашнее, поэтому он решил возместить ему моральный урон  своим безукоризненным видом.
Ресторан, как и ожидалось, в этот день  был закрыт для посетителей и обслуживал только  «важного гостя» и его окружение. «Окружение» стало прибывать  уже к четырем часам, шумно раздевалось и громко приветствовало припозднившихся. За стол никто не садился. Видимо, ждали  «важного гостя», который собрался праздновать  свое шестидесятилетие.
Мы тихонько  играли  ретро – музыку семидесятых. Я едва удерживал в руках скрипку. Так хотелось спать. Френк с подозрением посматривал на меня.  Я делал вид, что не замечаю его грозных взглядов. Но вот, наконец,  «важный гость» пришел. Я  это понял по овациям, которыми его встретили. И  праздник покатился.
Я, как обычно, быстро отключился от всего, что происходило в зале ресторана. Была только музыка, и я в ней. Этому я научился еще в те годы, когда мы с Френком работали вместе  и были  и друзьями, и партнерами.
 Наступил момент, когда Френк объявил  коротенький перерыв, и мы пошли в комнату отдыха за сценой выпить по чашке кофе. Гости за столом в это время говорили речи, поднимали бокалы, и пока не очень нуждались в музыкальном сопровождении. Но когда мы снова вернулись в зал, обстановка там резко изменилась. Столы были сдвинуты вдоль стен, гости образовали широкий круг и отбивали ногами головокружительный  ритм модного негритянского кейк-уока, сопровождая все это гиганьем, выкриками и свистом.
  А в центре круга отплясывала пара. Он и она -  с  серьезными невозмутимыми лицами, прямыми как струна спинами, откинутыми назад, в линии которых не чувствовалось движения. Но что при этом вытворяли их ноги!  Они жили своей отдельной  от корпуса жизнью, закручивались спиралью,  взлетали вверх,  отбивали чечетку, ни на секунду не замирая, постоянно находясь в движении. 
В круглом лысоватом танцоре – юбиляре и «важном госте»  я узнал виновника моей сегодняшней бессонной ночи Армана!  Его партнершей была молодая  женщина в роскошном, расшитом золотыми нитями  платье.  В ее    каштановых волосах блестела заколка в форме лотоса.  Женщина   мне была незнакома. Я подумал, что, наверное, это его дочь. Но Лари шепнул мне, что это его жена. Она на тридцать лет моложе  юбиляра.  Но они давно вместе и счастливы в браке.
Перерыв закончился и нужно было продолжать играть. Я только взял скрипку и поднес ее к подбородку, как  кто-то выдернул ее из моих рук. Я, возмущенный, оглянулся. Передо мной стоял радостно улыбающийся Арман.
- Пьер, - набросился он на меня, - ты был не прав! Нам не надо было колонизировать Мадагаскар. Надо было создавать Объединенную социалистическую партию и укреплять с ней  экономику Франции!
Я с изумлением смотрел на Армана. Надо же! Запомнил вопрос, которым когда-то доставал меня!
Арман внимательно посмотрел на меня:
- Ты что-то неважно выглядишь! Глаза красные. Пьешь? Или не высыпаешься?
 У меня от возмущения перехватило дух. Он всю ночь громыхал наверху над моим потолком и еще спрашивает!
- Шучу, шучу! Понимаю, девушки мешают спать.
 Он сунул мне в руки скрипку и быстро ушел к гостям.
- Что это было? – удивленно спросил Лари.
- Представляешь, он всю ночь шумел и не давал мне спать, а свалил все на девушек. Каков, а?
- А при чем здесь Мадагаскар?
- Я и сам не знаю, Лари. Интересуется человек.
Когда вечер закончился, и гости с юбиляром разъехались, мы с Лари зашли в наш обычный ресторанчик пообедать. Благодаря тому, что я побывал  на свежем воздухе, мое состояние немного улучшилось. Лари же был в приподнятом настроении.
- Слушай, а где Хелен? Я думал, она сегодня придет.
Я не успел еще сообщить Лари об отъезде Хелен.
- Она уехала к своей маме в Лондон.
 Сегодня я провожал Хелен на вокзал. Она обнимала меня и все время повторяла: «Пьер, я буду скучать. Я, правда, буду очень скучать!». А я на это отвечал ей: «Хелен, мы же не на год расстаемся. Скоро увидимся. Я тоже буду скучать». Может, последние четыре слова были и лишними. Мне не очень хотелось их говорить. Но пришлось. Она даже слегка всплакнула, когда пошла  в вагон. Хелен обещала написать мне, как там все у нее сложится.
А я поехал домой собираться на работу. Но по пути все думал, откуда такая срочность с отъездом? Почему-то  лицо у Хелен было тревожное, когда она говорила о матери. Может, там что-то не в порядке?
- Надолго? – спросил Лари.
- На два месяца. Только вчера узнал об этом.
- Слушай, Пьер, я спросить у тебя хотел, можно?
- Давай, спрашивай, конечно.
- Когда я был у тебя дома в последний раз, ты попросил меня достать кружку из шкафа. Помнишь?
- Ну да, помню. Ты ее принес.
- Там в шкафу лежала раскрытая коробка с бумагами. 
Я уже понял, о чем он хочет спросить, и вздохнул. Не хотелось начинать разговор на эту тему. Совсем не хотелось!
- Ты фотографию увидел, верно? – все же уточнил я.
- Да, – улыбаясь, ответил он.  – Ведь  это твоя жена? Она такая красивая!
- Да, - с горечью сказал я. -  Это Элиза.
Лари почувствовал, что что-то не так, и улыбка с его лица мгновенно пропала. А на меня совершенно неожиданно нашло желание рассказать ему все. Захотелось выплеснуть всю тяжесть наружу. Вытащить изнутри огромный булыжник, который пять месяцев назад намертво придавил во мне все живое. Я признался:
- Лари, я обманул тебя.
- О чем ты?
- Моя жена не в Лондоне у матери.
 И  я рассказал ему все. И как мы встретились, и сколько всего пережили вместе, потом были свадьба и свадебное путешествие. Все было нереально прекрасно. Мы были счастливы с Элизой. А потом были похищение и ее гибель.
 Лари сидел не шелохнувшись. Я  видел, как он потрясен.
- Ты извини, что я тебе не сказал правду. Я не был готов говорить об этом.
- Пьер, я так сожалею! Мне очень жаль. Это ужасно…
Лари  пытался еще что-то сказать, но не смог. Он тяжело опустил руки на стол, тряхнул головой, пытаясь убрать навернувшиеся на глаза слезы.
Лари был очень эмоциональным.
Я едва сдерживал себя, чтобы не разрыдаться. Мы оба молчали, пытаясь справиться  с переживаниями. Вот поэтому-то я все время и уходил от разговоров об Элизе! Зачем еще на кого-то навешивать такой тяжелый груз!
 Наконец, Лари поднял голову и посмотрел на меня. В его взгляде читалась жалость. А вот этого, Лари, не надо! Вот это я ненавижу больше всего!
- Ты это брось, Лари! Я не нуждаюсь в жалости!
- Дурак ты, Пьер! За что мне тебя жалеть! Я завидую тебе! Пережить такую любовь! Она  даруется единицам!
Он замолчал. Наверно, я зря обидел его.
-  Хорошо, Лари. Прости.
- Ладно. Я не обижаюсь. Но знаешь, ты должен преодолеть это и жить дальше… Пьер, может, тебе не понравится то, что я сейчас  скажу, но, по-моему, вам с Хелен следует попробовать начать отношения.
- С Хелен?
- А почему нет? Это может помочь тебе отвлечься, понимаешь?
- Не знаю. Вряд ли…  Нет, Лари, это невозможно.
- Она красивая девушка, всегда рядом с тобой, тебя поддерживает. Я вижу, как она смотрит на тебя, Пьер. Ты ей определенно нравишься.
Я покачал головой. Какая Хелен, Лари! О чем ты говоришь!
   
                9.
Как-то утром  мне позвонил Эдвард. Его отца Михаэля положили  в больницу, и он просил, чтобы я его навестил. У него есть для меня какая-то важная информация.
Я знал, что  прошедший  год для Михаэля был очень трудным. Он больше десяти лет успешно руководил  крупнейшим в стране химическим концерном. Но под конец что-то пошло не так. Михаэлю с трудом удавалось выдерживать конкуренцию    молодых предприятий. Они основательно наступали ему на пятки. Тогда он и передал концерн Эдварду, а сам занялся политической деятельностью.  В чем состояла суть этой деятельности, я представлял себе очень смутно. Знал только, что  сейчас Франции нужно было срочно укреплять связи с другими странами.  И Михаэль теперь редко бывал в Париже. Его можно было застать в Англии, России, в колониальных французских владениях Юго-Восточной Азии, но не дома.  И, видимо, сердце дало сбой. По крайней мере, по словам Эдварда, его здоровьем занимались кардиологи. А лежал он  в больнице Сальпетриер.
По  стечению обстоятельств, именно в этой больнице полтора года назад врачи спасали меня, когда Лукас, желая завладеть наследством моих родителей, отравил меня одним из самых опасных ядов – рицином.
Мы договорились с Эдвардом, что в субботу я навещу Михаэля. У меня был выходной. Еще накануне  в магазине я купил все продукты для любимого супа Михаэля. Его научила меня в свое время готовить Мирта. В школе тогда на истории мы изучали время правления Людовика Х1V. Как-то я пришел после занятий и спросил ее, знает ли она, какой суп больше всего любил наш  «король-Солнце».
- Знаю. Из зеленого горошка. – Мирта засмеялась. – Я готовила его раньше часто.  Но ты  отказывался  его есть. Говорил, что это гадость.
- А теперь я буду. Давай сварим сейчас суп Людовика!
С тех пор  мы с Миртой часто готовили этот суп. А когда она угостила им Михаэля, он сказал, что лучше этого блюда он никогда ничего не ел.
Я  достал из холодильника молочный зеленый горошек,  сливочное масло, зеленый лук, сливки и приготовился стряпать. В это время  затренькал дверной звонок.
- Открыто. Входите! – я редко закрываю на замок дверь.
В проеме появилась кудрявая шевелюра Лари:
- Я не один. Можно?
Это было совсем некстати. Мне нужно успеть приготовить суп и отвезти его Михаэлю в больницу.
Лари, не ожидая ответа,  повернулся к двери и пригласил кого-то войти. Это была невысокого роста девушка,  с рыжеватой копной волос, на которой каким-то чудом держалась маленькая черная шапочка с  пестрыми искусственными цветами.
 Девушка вошла, неуверенно улыбаясь.
- Пьер, познакомься! Это мадмуазель Анджел.
Надо же – Анджел! Это  значит – ангел, посыльная.
Анджел протянула  узкую ручку, затянутую  короткой перчаткой. Я прикоснулся к ней:
-  Очень приятно, мадмуазель Анджел.  Надеюсь, Господь  прислал вас с хорошим посланием. Хотя…
- Что  «хотя», месье Пьер?
- Да  так. Ничего. Это уже не имеет значения.
 Так вот куда  уходил   все последнее время  Лари! У него появилась девушка!  Когда же он успел с ней познакомиться?
Гости разделись. Я извинился перед ними, сказал, что очень спешу. Анджел  сразу взялась мне помочь. Она знала рецепт этого супа. И мы с Лари оказались не у дел.
-  Поговорим? – предложил Лари.
-  Давай. Пройдем в гостиную.
Мы ушли из кухни, сели в кресла и замолчали. Я не знал, о чем собрался говорить со мной Лари. Но на его лице сияла счастливая улыбка.
-  Ты удивлен? – радостно спросил он.
-  Есть немного. Как-то очень быстро у тебя все  получилось.
Я подумал, что еще  пару месяцев назад Лари так страдал по своей девушке, с которой  поссорился три года назад и которую никак не мог забыть. И вот – пожалуйста!  Все забыто! Он счастлив! Но это – его дело, его жизнь.
-  Пьер, я ведь нашел ее! Это об  Анджел  я тебе рассказывал!
Вот эта была действительно новость!
-  Ну, Лари! Ты меня удивил!
-  После нашего с тобой давнего разговора я решил, что если я не найду ее, это будет самой большой  ошибкой  в моей жизни. Я понял: встретил родную душу –  береги ее, чтобы потом не жалеть. И я стал искать ее. И вот мы вместе! Оказывается, все это время Анджел ждала меня! Представляешь, Пьер? Ждала!
-  Да, ты молодец, Лари! – скупо похвалил я.
Я, конечно, рад был, что у друга все хорошо сложилось.  Но в моей душе  была безводная пустыня, и там не на чем было   произрастать глубоким чувствам. Росли  одни чахлые кактусы. Лари должен был это понимать.
Анджел уже приготовила суп, аккуратно поставила кастрюльку в сумку, туда же поместила пакет с вымытыми  грушами  и виноградом. Можно было ехать к Михаэлю.
Я поблагодарил  Анджел за помощь, и мы расстались. Гости уехали, а я  на трамвае  отправился   в больницу в 13 округ.
Михаэль лежал в отдельной палате. Когда я вошел, он читал газету. Особых изменений в его внешнем виде я не заметил. Может, был чуть бледнее, чем обычно. Мы обнялись. Я достал из сумки и передал ему кастрюльку с супом и пакет с фруктами.
- Что за суп? – Михаэль поморщился. – Меня здесь хорошо кормят.
- Михаэль, это тот самый, от Людовика.
- Правда? – он оживился. – Тогда попробую. Спасибо!
Он аккуратно сложил все на тумбочку, вернулся к кровати, сел  и внимательно осмотрел меня. Я не оговорился.  Осмотрел! Мне показалось, что в этот момент он был очень похож на своего двоюродного брата Лукаса. Именно так Лукас осматривал меня, пытаясь понять, насколько сильно уже подействовал на меня рицин. От этих  жутких воспоминаний меня всего передернуло. Михаэль, конечно, здесь ни при чем. Он пытался понять, в каком я нахожусь состоянии после того, что  произошло с Элизой. Но мне это было неприятно. Я как будто просвечивался трубками Вильгельма Рентгена, которые он придумал два года назад.
- Я рад тебе, мальчик мой! Спасибо, что заглянул. Давно мы не виделись. Сколько? Год?
- Благодарю, я тоже рад встрече. Да, около года. Как-то так.
Я постарался перевести разговор  на здоровье Михаэля. Очень боялся, что он заговорит  об Элизе, и  я снова расклеюсь.
Но Михаэль стал спрашивать меня  о «Ла фонтель дэ виле», о том, заезжал ли я  туда, что нового слышно о похитителях. У меня не было никакой  новой информации. И я честно признался, что ни особняк, ни мои фабрики меня совершенно не интересуют. Я хочу лишь найти виновников гибели Элизы. Найти тех, кто ее похитил.
Я постоянно наведывался в полицейский участок к Лео Лебруну, но тот, увидев меня, лишь привычно разводил руками. Ничего!
- Понимаешь, Пьер, - объяснял мне Лео, - они создали такую запутанную и длинную цепочку передачи твоей собственности из одних рук в другие, что начальные следы ее совсем потерялись. Кто такой Алексис Бланше? Его нигде не могут найти. Видимо, это просто чей-то псевдоним. Но кто за ним скрывается, мы не знаем.
Лео объяснил мне, что сегодняшние владельцы фабрик всего лишь наемные работники.  Своих хозяев они не знают.
Я рассказал все это Михаэлю. Михаэль задумался:
- Очень похоже, что все так и есть. Вот что я еще узнал. Два года назад в Австро-Венгрии был убит некий Алексис Бланше, венгр французского происхождения. Убийцу не нашли. Документов при нем не оказалось. Не его ли паспортом воспользовались мошенники?  Если  так, то эта фамилия может еще где-то всплыть. В каких-нибудь мелких аферах. По-крупному они вряд ли ею еще раз воспользуются. Так что будем отслеживать.
Я поблагодарил Михаэля, пожелал ему быстрого выздоровления и поехал домой.  Надежды, что удастся когда-нибудь найти организаторов похищения Элизы, оставалось совсем немного. Практически не оставалось совсем. Как  кислорода в моих легких из того сна.
                10.

Как  и говорила Хелен, не успел я оглянуться, два месяца уже прошли, и я поехал ее встречать на Северный вокзал. Приехал гораздо раньше и долго сидел на скамейке, читая рассказ Мопассана «Ожерелье». Этот рассказ читала Элиза в салоне-вагоне «Восточного экспресса». Потом   я не выдержал и пошел к центральному входу.
Отсюда я провожал Элизу, когда она уезжала домой в Лондон. Накануне    я сделал Элизе предложение, она ответила согласием, и ей надо было оформить в Лондоне документы и вернуться в Париж.  Через год в июле 1898 года у нас была назначена свадьба.
Мы стояли с ней вот на этом самом месте, лицом к фасаду вокзала с его великолепными застекленными арками и, смеясь, весело  выбирали понравившиеся нам статуи на фронтоне крыши. Статуй было девять. Они олицетворяли главные международные направления – города, куда следовали поезда. Лондон, Брюссель, Кельн… Но мы им давали свои смешные названия и спорили, чья статуя и название лучше.  Элиза смеялась до слез, я тоже, и мы едва не пропустили время посадки.
 Господи, дай мне силы принять то, что свершилось!
Я стоял так, совершенно забыв, зачем я здесь, и  вдруг почувствовал, что кто-то  трогает меня за плечо. 
- Здравствуй!
Это была Хелен. Она обняла меня. Это уже становилось традицией. Сам я  не проявлял никаких чувств к Хелен,  а ей позволял скромные дружеские объятия. Ее руки были холодными как ледышки. Все-таки еще шел февраль. И сегодняшний день был неожиданно для этого времени прохладным. 
- Здравствуй, Хелен. Ты так замерзла?
- Да, Пьер, – улыбаясь, произнесла она и взглянула на свои  покрасневшие от холода пальцы.
- Пойдем, нас ждет конный экипаж. Он совсем рядом.
Мы довольно быстро доехали до дома. По пути я забежал в кондитерскую и купил  небольшой шоколадный торт со взбитыми сливками.
Я  донес чемодан Хелен до пятого этажа, где была ее небольшая квартирка. У порога остановился, чтобы попрощаться.
- Пьер, останься на чай, пожалуйста. Я не хочу есть торт в одиночестве.
- Хорошо, Хелен.
Мне показалось, что, действительно,   невежливо вот так сразу уйти. Мы ведь не виделись два месяца.
Мы зашли в квартиру. Я был у Хелен впервые.
- Проходи! Гостиная  в конце коридора.
Я вошел в довольно просторную комнату и осмотрелся. Круглый стол. На нем ваза с искусственными цветами. У стены буфет с красивой фарфоровой посудой. Спокойная цветовая гамма и сдержанный характер оформления. Скорее всего оно  принадлежало  хозяевам  квартиры, а не Хелен. А вот этот диван явно выбивался из общего стиля  гостиной. Он был исполнен в стиле рекамье   и производил впечатление аристократической роскоши! На нем была  богатая  вишневая кожаная обивка, у дерева благородный багряный оттенок.
Диван стоил немалых денег!   Уж я-то мог его  оценить! Мы поставляли кожу и ткани с наших фабрик в лучшие мастерские  по изготовлению мебели. Интересно, чей он? Хелен?
-  Сейчас будем пить чай, – раздался голос Хелен.
Я  перестал созерцать диван и обернулся. Хелен уже была без верхней одежды. Увидев ее, я настолько был потрясен, что  опустился на  этот самый рекамье. 
- Хелен, погоди, повернись, -  наконец, проговорил я. 
Она повернулась. Теперь, когда пальто осталось висеть в гостиной, я увидел в ней то, чего  никак не ожидал увидеть.
- Хелен, ты…? Ты…?
Она вздохнула и села напротив меня.
- Да, Пьер, я беременна. 
- Но как? Когда?
Мне хотелось задать ей еще тысячу похожих вопросов. А она сделала такое лицо, словно  удивлена  моим непониманием. При этом у нее был вид маленького  обиженного ребенка.  Но она быстро взяла себя в руки и стала очень уверенной. Это меня даже напрягло.
- Пьер, я не решалась сказать тебе раньше. Ты, наверное, не помнишь, что произошло тогда в отеле… 
На что эта женщина намекает?
- Ты о чем, Хелен?
 Я пересел к столу и внимательно следил за каждым ее движением, каждым звуком и словом.
- Пьер!
Она уставилась на меня. Синие глаза буквально пронзали меня. В комнате все сильнее нарастало напряжение.
 - Хелен, о чем ты? Ты можешь нормально сказать? Я не понимаю, о чем ты говоришь!
- Конечно, ты не помнишь, – сказала она в пустоту, – я знала, что так оно и  будет.
Хелен  переставила стул и села ближе ко мне. Я инстинктивно отодвинулся.
- Пьер, ты тогда был очень пьян. Это было недели через две после похорон. Мы еще не выехали из отеля. Помнишь, ты с Эдвардом вечером пошел в ресторан.
- Да, мы всю ночь пробыли в этом ресторане.
- Нет, Пьер.
- Да, Хелен, мы  там  были всю ночь.
- Пьер, – она положила свою руку на мою. Я отдернул руку. Ее это явно расстроило.
- Пьер, это правда! Ты пришел ко мне в середине ночи, включил свет, отчего я проснулась, прижал меня к стене, стал целовать, и…
- Хелен, что ты такое вообще говоришь? Ты с ума сошла?! Я не мог такое сделать! Хелен, хватит врать! Слышишь, я не мог так поступить с Элизой! Хелен, я не спал с тобой, не придумывай!
 Я уже кричал на нее. Не может, не может этого быть!  Разъяренный, я встал со стула, ударил по нему со всей силы  ногой, из-за чего он с грохотом отлетел в сторону и ударился о стену. Я схватился руками за голову.
- Пьер, я беременна от тебя! Ты отец ребенка! Ты! Я ничего не придумываю. Хочешь,  покажу  справку от врача о беременности?
- Зачем мне твоя справка? Я и так знаю, что не спал с тобой!
 Хелен вышла из гостиной и через некоторое время вернулась. Она положила на стол передо мной медицинское заключение, написанное по-английски. Но цифру я понял сразу – 24 недели. 6 месяцев!
Я  уперся руками о стол и смотрел ей прямо в глаза, надеясь, что она, может, все же признается, что это не мой ребенок!  Может, скажет, что неудачно пошутила! Скажи, что пошутила, - все кричало во мне, -  пожалуйста, скажи, что ты пошутила!
А Хелен была удивительно спокойна! Может, она надеялась, что таким образом поможет мне тоже успокоиться и придти в себя? Наоборот, мне становилось еще хуже.
 Куда уж хуже!
 Я  не мог оторвать взгляда  от листка. Эти «24 недели» безжалостно терзали меня! Прости, Элиза, если это правда! Моя голова раскалывалась. Я тупо смотрел на стол и  не мог поднять глаз на Хелен. Она стояла у дивана. Я  чувствовал на себе ее взгляд. Но просто сидел и молчал. Сидел и молчал. Она тоже молчала. И хорошо, что молчала. Не хотелось ничего больше слышать.
Но она вдруг заговорила:
- Пьер, иди домой, успокойся. Правда, иди домой.
От ее голоса я вздрогнул. Молча встал, прошел мимо, не взглянув на Хелен.  Наверное, надо было хоть что-то сказать, но я не стал этого делать.
Я шел, не зная куда.  Опомнился только тогда, когда понял, что  ноги привели меня к дому Лари. Когда я появился на пороге его квартиры, он уже собирался спать. Я уговорил его пойти со мной в бар. Сказал, что объясню все там. Он понял, что произошло что-то серьезное, и  пошел быстро собираться.
- Ну вот, Пьер, все само собой и решилось. – Лари повторял эту фразу уже  десятки раз после того, как я ему все рассказал. – Все и решилось. И хорошо. 
 Я  уже почти не слышал Лари. Текила текла  по моему горлу. Болела голова. Но я требовал еще и  еще. Лари сидел  справа от меня. Я время от времени протягивал руку, чтобы дотронуться до него и понять, здесь ли он еще. Нащупав его рукав, я успокаивался и продолжал пить. Нас оглушала музыка, от нее голова болела  еще сильнее. Но от другой картины еще сильнее болела душа.
 Приглушенный свет.  Его почти нет. Полутемный  коридор отеля. Зажженный свет в номере. Хелен в кровати… Нет! Не может быть! Ужасные мысли. Я делаю еще глоток и пытаюсь переключиться на другое. Ее пальцы…Они медленно переплетаются с моими. Ее губы целуют мою  шею, плечи. Я чувствую аромат ее духов. Делаю глубокий вдох. Элиза расстегивает пуговицы на моей рубашке. Я целую ее губы, по вкусу напоминающие десерт. Она отпускает мои губы и шепчет: «Я буду любить тебя вечно». Я закрываю глаза и шепчу: «Постой, Элиза! Не уходи».
- Эй, не хочешь пойти со мной? – громкий развязный голос  приводит меня в чувство. Девушка смеется и подмигивает мне.
- Нет, – отвечаю я и делаю еще глоток.

                11.
В глаза невыносимо слепит солнце.
- Лари, задвинь, шторы, пожалуйста, – прошу я  то ли во сне, то ли нет, не пойму. Не слышит.
- Лари!
 Опять не слышит. Ладно, пойду искать его. О, господи! Нам же через пять минут на работу! Лари спокойно спит, уткнувшись лицом в подушку. Его почти не видно из-за двух одеял. Ему всегда холодно. Я подхожу к кровати и начинаю его теребить:
- Опаздываем, опаздываем!
 Он, наконец, проснулся и подскочил:
- Пьер, он меня теперь точно уволит! Вот, черт!  Надо было вчера тебя раньше вытаскивать из бара.
Мы, конечно, опоздали. Сегодня утром была назначена репетиция. Френку предложили очень выгодные гастроли. Надо было отработать новую программу.  Френк подошел к нам. Мы ждали  от него очередной взбучки. Но он только посмотрел на меня, покрутил головой  и, ничего не сказав,  отправился к роялю.
-  Прокатило! – облегченно выдохнул Лари.
Я только пожал плечами. Кто его знает, что на уме у этого Френка!
Но все прошло более - менее гладко. Вечером, как всегда, мы отыграли в ресторане.  Я был уверен, что Хелен сегодня не придет. Так оно и получилось. Вероятно, она ждала от меня первого шага, какого-то решения. А я все не мог отойти от вчерашнего вечера. Проснувшись, я надеялся, что, может, это был лишь очередной кошмарный сон? Но нет, это точно не сон. К сожалению, не сон. И что? Теперь я должен жениться на ней? Наверно, это было бы правильным поступком. Точнее не правильным, а по-другому просто нельзя. У меня нет выбора.
 Я до сих пор не мог поверить в то, что у нас с ней что-то было. Это просто немыслимо! Конечно, можно  предположить, что я был до такой степени пьян.  Но нет, все равно, это какое-то безумие! Странно все так.
Еще вчера я думал, что самое худшее позади, что я и, правда, смогу начать жить заново, как говорят мне. А тут такое! А, может, это и есть тот шанс? Я не знаю. Но я не люблю Хелен. Никогда не любил. Я терпел ее только  ради Элизы. Ведь она была ее лучшей подругой! Да… Это будет притворство ради чего-то, а не любовь. Какая там любовь!
 Сейчас в голове столько мыслей! Что стало с моей жизнью? Живешь себе, ни о чем не думаешь, тут происходит что-то, что переворачивает  все с ног на голову. Я знаю, что должен пойти к ней. Извиниться за вчерашнее. Но сегодня я был не в силах к ней пойти, не мог видеть ее. И на следующий день тоже не смог. А она все не приходила.
- Пьер, возможно, все это и к лучшему, – говорил Лари.
Он считал, что мне надо жениться на ней. Ребенок-то не виноват, что я ничего не помню! А свидетелей у меня нет.
Стоп, Лари! А  Эдвард!? Он же – свидетель! Может, он помнит, уходил ли я из ресторана в отель в это время? Точно, я должен поговорить с ним.
Вечером после работы я позвонил Эдварду и договорился с ним о встрече. У него совершенно не было времени, и мы решили дня через три выпить с ним по чашке кофе в кофейне возле его офиса. Эдвард был моим спасательным кругом.
- Что случилось, Пьер? Есть какие-то новости по расследованию?
- Нет, по расследованию пока ничего нет.
Мне трудно было произнести то, с чем я пришел на встречу.
- Понимаешь, Эдвард, Хелен ждет ребенка.
Эдвард поднял брови. Его  удивило мое волнение и явный страх в голосе.
- Это же прекрасно! Передавай от меня поздравления!
Я сидел совершенно опустошенный.   
- Тебя в этом что-то смущает? – в недоумении спросил он.
- Да,  Эдвард!  Меня в этом кое-что очень смущает! – произнес я с нервным смешком в голосе и прикрыл лицо рукой.
Эдвард  смотрел на меня и ждал продолжения.
- Похоже,  ребенок от меня, – сказал я и пожал плечами.
Эдвард подавился кофе и стал кашлять.
- Ты серьезно? Вы с ней? Когда же это произошло? На каком она месяце, Пьер?
Столько вопросов!  Ясно, что Эдвард в шоке.  Я и сам в полнейшем шоке. Разве он не видит?
- На седьмом.
- На седьмом?
Он стал считать на пальцах:
– Февраль, январь… сентябрь, август… Погоди, конец августа? Пьер, что же это получается? Когда мы были в Италии, вы с ней?
- Что ты, нет, конечно.
- Тогда  сразу после похорон? В отеле?
- Она утверждает, что да. Помнишь, мы с тобой сидели в ресторане всю ночь? До самого утра! И я никуда не выходил!
- Пьер, извини! Ничего не помню. Те дни как-то все слились в один тяжелый непрерываемый день.
Он задумался.
- Но как же, вспомни, Эдвард! Мы сидели с тобой на первом этаже. Ну? Там еще бармену было лет восемьдесят на вид! Он еще пролил на тебя виски! Эдвард, вспоминай! Мы сидели до утра. Ты должен вспомнить!  Пожалуйста, вспомни.
- Пьер, вынужден тебя огорчить, я совсем ничего не помню о той ночи. Вот веришь, совершенно ничего.
  Я замолчал. Мой спасательный круг не помог. Я тонул. После небольшого молчания он спросил:
- Ты думаешь, такое действительно было? Ты сам что-нибудь припоминаешь?
- Тоже ничего. Помню, что мы с тобой всю ночь просидели в том ресторане.
- И что ты собираешься делать? Женишься на ней?
- Не знаю. Наверно, должен. Если виноват,  то и должен нести за это ответственность.
Эдвард был в растерянности. Это было заметно.
Я вернулся домой поздно, но по дороге  все же решил зайти к Хелен, иначе я понимал, что еще долго не решусь сделать это. Позвонил в дверь. Она не сразу открыла. Пока я ждал, когда она подойдет к двери, попутно раздумывал, с каким выражением лица мне встретить ее, что сказать. В итоге так и не успел определиться.
- Пьер? - тихо произнесла она. На ее лице мелькнула улыбка. На ней был халат. Возможно, я разбудил ее.
- Извини, что побеспокоил в такое позднее время.
- Проходи.
 Она закрыла за собой дверь и  ушла на кухню.  Я снял пальто и пошел за ней. Тот торт, который я купил ей неделю назад, остался не съеденным. Она даже не притронулась к нему с той нашей встречи. Он выглядел совершенно неаппетитно. Сливки  были как сдутые белые шарики. Почему она не выбрасывает его?
- Ты так и не съела торт, -  сказал я.
 Она немного задумалась:
- Не то настроение было.
Что-то  вроде ухмылки пробежало по  ее лицу.  Она  пожала плечами. Вид у нее был совсем сонный. Но я не жалел, что пришел сегодня. Скорее бы все это закончилось. Она поставила чай на стол. Значит, все это надолго…
- Хелен, выходи за меня замуж.
- Что?
Она отвлеклась от мытья чашки, но смотрела не на меня, а куда-то в сторону.  Затем перевела взгляд на меня. Можно подумать, она не ожидала, что я пришел для того, чтобы это сказать.
- Пьер, ты серьезно этого хочешь?
Таким вопросом она поставила меня в тупик. Зачем такое спрашивать? Она же сама все прекрасно понимает, что я не предложил бы ей этого, не будь ребенка.
- Хелен, это и мой ребенок тоже.  Я должен быть рядом и помогать его растить.
Конечно, она ожидала, что, может, у меня вдобавок ко всему появились к ней и чувства. Но нет, никаких чувств, ничего подобного, сплошная пустота. Хелен просто кивнула и поставила чашку с чаем напротив меня. У нее так дрожала рука, что она чуть не пролила на меня чай. Я чувствовал, что она нервничала.
Весь остаток вечера мы с ней обсуждали дату свадьбы. Решили, что она будет через три недели. В конце марта. А через месяц с небольшим она уедет в Лондон к матери и будет рожать там.  Мне  Хелен предложила остаться в Париже, чтобы подготовить комнату и все необходимое для ребенка.
 Я согласился.  Мне не хотелось с ней ехать. Конечно, это неправильно, и я должен был бы быть с ней рядом. Если бы она захотела, я бы поехал, конечно. А так… Она все равно достаточно скоро вернется в Париж, и все будет нормально. Хотя сложно сказать, что все будет нормально.
Каким же виноватым я себя чувствовал! Просто не передать словами. Чувствовал себя предателем своих же чувств! Да, наверное,  Элиза хотела бы, чтобы я нашел себе девушку, жил дальше. Но не так…Я не готов был еще к этому. Так хотелось  проснуться рядом с Элизой, смотреть на нее и знать, что все, что произошло в последние семь месяцев – это жуткий, кошмарный сон! Всего лишь сон. Всего лишь сон…
Я ушел  от Хелен, когда было уже совсем поздно, часа в два ночи. Мне казалось, что я обязательно заболею. Пронизывающий холодный ветер просто не оставлял другого выбора. И, правда, на следующий день я проснулся с высокой  температурой и непрекращающимся кашлем. Еще хуже мне становилось от того, что кашель был практически нескончаемым. Организм, видимо,  мстил мне за мое предательство.
Я позвонил Френку, миллиард раз извинился перед ним, сказав, что совершенно расклеился и не встаю даже. Френк, конечно, долго ругал меня за наплевательское отношение к здоровью, из-за чего теперь вынуждена страдать вся команда, в итоге пожелал мне быстрее поправляться и предупредил, что ожидается очередной важный гость, и я буду очень нужен.
Мне была не очень приятна  его ругань. Но это был бы не Френк, если бы не ругался и не грозил увольнением.
Лари пару раз навещал меня и приносил лекарства, говорил, что без меня ему не хочется  идти на работу. Френк  ходит злой, всем действует на нервы.  Здесь он совсем сошел с ума и уволил нашего пианиста только за то, что  тот опоздал на полчаса.
Через неделю я был уже более - менее в норме. Пора было выходить на работу.
Этим же утром я неожиданно получил письмо от Эдварда. Я догадывался, что он предложит такой вариант.
«Пьер, доброе утро, я настаиваю на том, чтобы вы с Хелен, пока идет подготовка к свадьбе, переехали к нам. Места хватит для всех. Ты знаешь, что его больше, чем нужно. Но я буду спокоен, если вы оба будете рядом. Подумай, пожалуйста! Жду твоего окончательного решения. Кстати, мой отец тоже на этом настаивает».
Конечно, я был очень благодарен Эдварду. Он уже в который раз предлагал воспользоваться его помощью. Может быть, он был и  прав, и стоило  на какое-то время к нему переехать. Это было бы полезно для Хелен и для нашего будущего  ребенка.  Но у меня были  свои  принципы. И хотя другие уже полетели в тартарары, этот я хотел сохранить.
Я поблагодарил Эдварда и Михаэля и занялся поиском совместной для себя и Хелен квартиры. Хотелось найти ее в том же районе, где мы жили.
Нам удалось это сделать довольно быстро. К моему удивлению, Хелен оказалась очень покладистой. Она  соглашалась со всеми моими  предложениями, и мы быстро  подписали договор с хозяевами.  Квартира была на первом этаже, чтобы удобно было выезжать с  коляской, окна детской выходили в небольшой сквер с голландской ветряной мельницей возле затянутого  густой ряской старого пруда, а перед домом расстилался газон, зеленый  уже сейчас.
Хелен  до самого отъезда оставалась жить в своей квартире. Она объяснила это тем, что здесь ей спокойней, а обустройство новой квартиры требует много волнений,  и это может плохо сказаться на здоровье малыша.
Я не имел ничего против. Наоборот, очень обрадовался ее решению.
Свадьбу мы решили не устраивать.  Это было мое мнение, которое Хелен поддержала. Тем более, что на ее сроке  беременности такие хлопоты могли быть опасными.
Мы просто расписались с ней в мэрии, и в маленькой церквушке  на окраине Парижа нас обвенчали. Присутствовали только Лари и новая подружка Хелен  Мелани, которую я видел впервые. Хелен сказала,  что познакомилась с ней во время поездки  в  городок Шайо к  предсказательнице, куда  со своими проблемами приезжала и Мелани. С тех пор они время от времени встречались. А других подруг у нее здесь не было.
После венчания мы зашли в кафе, где накануне заказали и оплатили столик. Пришли Лари   с Анджел и Мелани с молодым человеком. Молодого человека я узнал. Я видел его в театре, и у него тогда что-то было с левым глазом. Кажется, дергалось веко.  Кстати, оно и сейчас дергалось. Нервный тик?
Всех удивила Анджел. Во время знакомства  она неожиданно сказала:
- Какой маленький все-таки у нас Париж! Каждый с каждым где-то встречался! Вот мадмуазель Мелани и ее спутника я видела  полгода назад в пригороде на Гринж авеню.
У меня сжалось сердце. На Гринж авеню?!!
Мелани удивилась:
-  Мадмуазель что-то явно путает. Мне очень жаль, но меня с июля до ноября вообще не было в Париже.
- Но я же помню, вы оба стояли напротив дома, который горел. Еще пожарные попросили вас отойти. У меня там  живет тетя, и я ее навещала. А когда дом загорелся, я выбежала с  ведром воды, чтобы помочь  пожарным. Вы еще сказали мне, что  это бесполезно.
-  Мадмуазель, у вас очень богатое воображение, - с улыбкой вступил в разговор  спутник Мелани. – Мелани вам объяснила, что нас там просто не могло быть. Лучше бы вы использовали свою фантазию для  написания книг.
 Анджел растерянно посмотрела на меня. Ее лицо было красным. Она  тихо проговорила, ни к кому конкретно не обращаясь:
- Извините. Я, видимо, ошиблась.
Лари  обнял ее за плечи, успокаивая. Одновременно он с тревогой посматривал на меня, пытаясь понять, как я отреагировал на эту неожиданную сцену.
Раньше всех все поняла Хелен. Я был очень ей благодарен. Она сказала, что плохо себя чувствует, и ей надо бы поехать домой. Это был хороший выход из создавшейся ситуации. Мы извинились. Вместе с нами уехали и Лари с Анджел.
За свадебным столом остались Мелани  и ее спутник.
Меня  мучили  сомнения. В информации Анджел была какая-то правда. Я чувствовал ее. В критической ситуации обостряются все органы чувств, и человек помнит множество подробностей. Но почему Мелани и ее молодой человек так упорно отрицали свое присутствие  на том пожаре? Ведь они могли, как и Анджел, там оказаться совсем  случайно!  Почему они скрывали этот факт? И откуда знает приятеля Мелани Хелен?  Она очень мило беседовала с ним тогда в театре Одеон.
По дороге домой я спросил Хелен, что она думает о словах Анджел.
Хелен ответила сразу:
- Анджел ошиблась. Я точно знаю, что по крайней мере в августе Мелани в городе не было. И ее приятеля тоже.  Я их встретила обоих в Шайо, откуда они сразу отправились на отдых в Бордо.
- Хорошо, Хелен. Не волнуйся. Тебе нельзя.

                12.

Спустя три недели, когда у меня был выходной, позвонил Лари. Он знал, что я переехал. Я хотел его пригласить навестить меня, но все как-то не было возможности.
-  Пьер, как поживаешь? Представляешь, подошел сегодня к Френку, чтобы узнать дату  гастролей, а он говорит мне:  ты уволен! Просто как гром среди ясного неба!
-  Лари, он хоть объяснил причину увольнения?
-  Он сказал, что моя работа его не устраивает. Я всегда не нравился ему.
Чувствовалось, что Лари был абсолютно подавлен и  растерян.
Я предложил   ему приехать ко мне и все обсудить.
К приезду Лари я сварил кофе, достал сливки и подогрел круассаны. Мы уселись с ним в кресла за маленьким столиком, пили чашку за чашкой кофе и обсуждали сложившуюся ситуацию.
Я поинтересовался, как у Лари дела с Анджел.
Лари помялся:
-  Ты очень на нее сердишься? Так все получилось неловко. Анджел переживает.
- Ну что ты, Лари! Я почти уверен, что Анджел действительно видела эту парочку. Запомнить ее было не трудно. Особенно приятеля Мелани с его нервным тиком!  Вот только почему они не признались, что были там?
-  Это  и удивило  Анджел. Я не хотел тебе кое-что пока говорить, но все-таки скажу. Анджел уверена в том, что видела их во время пожара. Чтобы доказать это и оправдаться перед тобой, она взяла отпуск и уехала к  тетушке, чтобы раскопать там какую-нибудь информацию о тех двоих. 
Анджел явно вызывала уважение своим поступком! Лари можно было только позавидовать! В ее лице рядом с ним был очень надежный друг!
- Что-нибудь  ей удалось уже найти?
- Пока ничего особенного. Но, знаешь, Пьер, она такая, что обязательно докажет, что была права. Вот увидишь!
Я почему-то не сомневался!
Потом мы опять   вернулись к Френку. С ним  все было понятно. На место  Лари он взял своего долговязого племянника, который  недавно приехал в Париж из Германии, где  играл в военном оркестре. В Париже пока  ни в один из оркестров  его не взяли, и он  решил временно поработать у дядюшки.
- Куда ты думаешь пойти?
- Понятия не имею. Ты знаешь, как сейчас сложно куда-либо устроиться. Пойду в дворники. Смотри, как звучит: дворник- скрипач Лари.
- Подожди, Лари! Ты навел меня на мысль. У меня, кажется,  появилась неплохая  идея. Она может помочь нам обоим. Надо ее только обдумать.
Лари заметно воодушевился.
- Помнишь, я вкратце тебе рассказывал про свое прошлое место жительства?
- Тот особняк?
- Да, «Ла фонтель дэ виль».
- Помню. И что?
- Я узнал, что  в особняке уже полгода живет только садовник Жорж Форе. Все  остальные слуги сразу после сделки были уволены. Но туда время от времени  приезжают какие-то люди. Они находятся там недолго. День, два. Что они там делают – неизвестно. В особняке огромный зимний сад. Как мне сказал полицейский Лео, именно там эти люди встречаются. Так вот, Лари, за садом нужно много ухаживать. И  Жоржу одному и за домом, и за садом не  уследить.
-  То есть, он может взять меня помощником? Но я ничего такого не знаю и не умею!
-  В зимнем саду много работы, которая не требует  никаких специальных знаний.
- Хорошо. Можно попробовать. Что я там должен буду для тебя сделать?
- Я хочу узнать, кто похитил Элизу. А это тот, кому сейчас на самом деле принадлежит все мое имущество. Не по бумагам, а на самом деле! Он все организовал, а потом спрятался за цепью перепродаж. Замел следы.
-  Пьер,  а, может, он получил все, что нужно, все перепродал давно и в особняке больше не появится? Ну, просто уже не имеет к нему никакого отношения?
-  Нет-нет! Если бы это было так, последующим владельцам незачем было бы скрывать факт покупки  моего имущества. У них все было бы оформлено юридически  открыто.
- А как я это смогу узнать?
-  Не знаю. Какие-то случайные обрывки разговоров, может, письма. Телефонные звонки. Не знаю, Лари! Просто это последняя надежда.
- Хорошо, я попытаюсь.
Мы договорились, что Лари поедет в «Ла фонтель дэ виль» уже завтра. Правда, мне самому казалось, что ничего из этого не получится, что это плохой план, и  он ничего не даст. Лео говорил, что ему удалось проверить  документы некоторых из гостей Жоржа. Придраться было не к чему. Это были его друзья или родственники. Но попробовать стоило. Немножко смущало и то, что тогда в театре Одеон Жорж мог видеть нас с Лари и его запомнить. Но мы были достаточно далеко и близко к ним не подходили.
На следующий день  мы опять репетировали. Уже без Лари, а с долговязым племянником и еще двумя новыми музыкантами.  А вечером, как всегда, отыграли  программу в ресторане.
Лари, как  и договаривались,  в двенадцать часов дня отправился в Ла фонтель дэ виль. А я весь вечер после работы  не отходил от телефона в ожидании его звонка. Мне было очень неспокойно. Понятно, что там собирались преступники, и они могли пойти на что угодно, если бы в чем-то заподозрили  Лари.
Наконец, раздался звонок. Я бросился к телефону.
- Лари! Слава богу, это ты! Ну как там?
- Вроде бы все в порядке, на работу взяли, хотя  не сразу.
- Что значит – не сразу?
- Слушай, Пьер, давай я тебе все изложу по порядку.
И Лари рассказал, что на трамвае он доехал до парка,  пешком пересек его и сразу оказался возле моего бывшего дома. Ворота и калитка были заперты. На территории никого не было  видно. Шел дождь. Лари  долго бродил возле ворот под зонтом, изрядно  промок  и уже решил было уходить. Но тут подъехал  сине-голубой Пежо. Из него вышел Жорж Форе и направился открывать  ворота. Лари его остановил и спросил, не нужны ли ему работники для зимнего сада. Форе  покачал головой, что, мол, не нужны. Возвращаясь к машине, он с ног до головы осмотрел Лари и спросил, а чем он занимался до этого. Лари честно признался, что он скрипач и  никогда не имел дело с землей. Просто сейчас  потерял работу и ему надо как-то жить. Жорж Форе развел руками, сказал, что ему очень жаль, но он  не может ему ничем помочь.
Пежо  въехал на территорию особняка. Лари какое-то время еще постоял у ворот, а потом  направился в сторону парка. И вдруг услышал окрик. Жорж Форе  просил его вернуться.
Лари заторопился назад. Жорж сказал ему, что подумал и решил все-таки взять Лари. Работать он будет в саду – копать, удобрять, пропалывать, поливать. Все это очень несложно. В дом не заходить. В зимнем саду есть комнатка для отдыха. Он может разместиться там. Да, пусть Лари не забудет взять с собой скрипку. А скрипка зачем? – удивился Лари. Жорж ухмыльнулся, сказав, что под звуки скрипки лучше растут цветы.
И вот с завтрашнего дня Лари работает в «Ла фонтель дэ вилле».
Я задумался. Почему  садовник решил все-таки взять Лари? Какую роль здесь сыграла скрипка? Не из-за цветов ведь на самом деле! Также трудно было заподозрить Жоржа в любви к скрипичной музыке!  Тогда почему?
На этот вопрос у нас с Лари ответа не было. Придется ждать. Время покажет.
                13.
Через пару дней   меня навестила Хелен. Я давно уже ее не видел. Последние недели после венчания она как-то притихла, никуда не выходила из дома и только изредка мне звонила. Свое уединение Хелен объясняла тем, что стала быстро уставать, больше лежала, так как боялась   навредить нашему будущему ребенку. Я не возражал, так как с трудом мог представить себе наше семейное общение. Когда родится ребенок, тогда, может, все устроится само собой.
Хелен сказала, что уедет в Лондон раньше, чем планировала.  Она боится, что на таком сроке переезды  с каждым днем становятся все более нежелательными. Я еще раз сделал попытку предложить ей поехать вместе, но она решительно отказалась.
Поэтому на следующее  же утро я  отвез Хелен  на Северный вокзал и посадил  в поезд. Я уговорил ее, чтобы она с собой взяла минимум вещей. Живот у нее стал уже совсем большим, ей было тяжело идти. Сумка была довольно легкой, и для Хелен необременительной.  Она пожелала мне не скучать и готовиться к их скорому возвращению. И еще попросила не писать ей, так как она может оказаться в  больнице раньше срока.  Хелен сказала, что сама будет регулярно присылать  мне сообщения.
После того, как Хелен уехала в Лондон, я съездил в Мелен к Джене и попросил ее помочь мне обустроить квартиру. На это оставался один месяц – апрель. Джена  согласилась. Прежде всего она взялась за  комнату для ребенка. Джена  очень радовалась, что скоро станет бабушкой. Когда  комната была готова в самых общих чертах, мы решили, что  остальное – цветовую  гамму  мебели, тканей,  кроватку, коляску, игрушки  - подберем  уже в зависимости от того, кто родится – мальчик или девочка.
Нам надо было привести в порядок и  всю квартиру.  Ее владельцы сделали попытку  оформить  жилье в стиле прованс. Они обшили стены и пол деревом, покрасили  все в белый цвет. И на этом остановились. В сдаваемой ими в наем квартире мебели не было, и мы  решили  подобрать ее в этом  же стиле. Он был хорош для спокойной, тихой, уютной жизни. Мне очень хотелось, наконец, остановиться в этом нескончаемом потоке тяжелых переживаний, отдышаться и попробовать все начать с чистого листа.
Джена говорила, что теплые пастельные тона прованса, ткани с цветочным орнаментом помогут  мне немного успокоиться. Я  и сам очень надеялся на это. По эскизам Джены мастера искусственно состарили  нам двери и  рамы окон. Мы купили мягкие стулья с подлокотниками, стол и полки голубовато-серых тонов, расставили канделябры с металлическими загнутыми ножками. В довершение Джена привезла из своего дома  крупную статуэтку  серо-желто-красного галльского петуха, без которого, конечно,  не обходится ни одно жилище француза.
Этот кукарекающий символ деревенской жизни мне особенно был дорог. Я помнил его  еще с детства. Он стоял в маминой комнате, и, просыпаясь, она обязательно с ним здоровалась. У петуха был чуть отбит гребешок. Я нечаянно опрокинул его на стол, когда мне было четыре года.  И Джена сохранила петуха.  Мы его пристроили   на высокую этажерку возле стены.  Рядом с петухом я поставил картину Шарля Луи с тонущим в море солнцем и девушкой, которая  то ли хотела спасти солнце, то ли просила у него защиты.
Наконец, все было готово к приезду Хелен с ребенком. Она  сообщала в открытках, что чувствует себя хорошо, и, надеется, что роды будут легкими. Я немного волновался.  Пока мы с Дженой  оформляли квартиру, особенно детскую комнату, я неожиданно для себя вдруг почувствовал острое желание поскорее услышать здесь лепет ребенка,  очень захотелось прикоснуться к его теплому тельцу, поцеловать его лобик.
Я понял, что очень жду возвращения Хелен с ребенком!
                14.
Было уже начало мая,  когда Хелен позвонила и сказала, что родилась девочка.  Голос у Хелен  был радостным. Она сказала, что все прошло очень хорошо, рядом с ней была мама. Малышка здорова, почти не плачет. Хелен сегодня держала ее на руках. Девочка очень красивая. У нее синие, как у Хелен,  глаза, очень осмысленный взгляд и светлые кудрявые волосы. Но похожа она больше на меня. Когда они приедут в Париж, я сам  смогу в этом убедиться.
Хелен  говорила очень быстро.
Я понимал, что ее обуревали чувства, и она торопилась  на словах передать мне все то большое и новое, что происходило  сейчас в ней!
- Она только что лежала на моих руках. Мне даже показалось, что она проагукала что-то похожее на «мама». Или мне просто очень хочется это услышать! Пьер, я так хочу тебя увидеть! Ты просто не представляешь, как хочу!  Хочу, чтобы ты подержал ее на руках.  Знаешь, она такая красивая! Она будет самой красивой девушкой! Мы с тобой не видели еще такой красоты.
   Хелен  была счастлива. Она ждала, что я отвечу ей: «Хелен, я тоже так соскучился». Но если бы я так сказал, я бы обманул ее. Я перестал считать ее своим другом. Не знаю,  кем она теперь для меня была? Формально женой. Но на деле - не так. Она была только матерью моей дочери. И это, конечно, много. Я должен был уважать и ценить ее. А любить?.. Время покажет.
Я надеялся, что Хелен скажет мне что-то еще, и  уже на это я смогу ответить ей потеплее. Но она не говорила. Ждала. Слышно было ее дыхание в трубке. Я ограничился словами:
- Хелен, когда вы вернетесь? У нас уже все готово к приезду.
Ее голос заметно погрустнел.
- Мы приедем через неделю, Пьер. Жди нас! Подумай, как мы назовем дочь. Имя должно быть очень красивое. Я  свое уже придумала.
Мне не надо было придумывать. Я знал, как назову дочь. Жизель!  Это означает Залог! Жизель будет  гарантией  возврата любви, счастья, покоя, которые я потерял в августе прошлого года. Она  - счастливый залог моего возрождения. Монахиня в Люксембургском саду сказала тогда Элизе: «Дочь назовешь Жизелью. Это ваш ангел-хранитель».
Наш с Элизой  ангел-хранитель не появился на свет. Может, дочка Хелен (но и моя ведь!) заменит ее и станет нашим ангелом? Я был уверен, что это будет именно так!
Неделя прошла быстро. Утром мы с Дженой заказали  автомобиль с водителем, купили букет цветов   и поехали на Северный вокзал встречать Хелен с дочерью.
Было очень тепло - градусов  девятнадцать. Пока мы ехали в автомобиле, я с грустью думал о том, что год назад в  такие же майские дни мы с Элизой готовились к свадьбе. Тогда также приятно пахло молодой зеленью. На каштанах также еще держались крупные белые свечки и уже начинали зацветать липы.
Джена обняла меня:
- Не грусти, Пьер! Все будет хорошо. Ты стал отцом!
Я благодарно посмотрел на Джену:
- А ты бабушкой!
Мы засмеялись. Нельзя с грустью встречать свою дочь. Особенно, в день знакомства с ней!
Мы стояли у поезда, и когда он остановился, поспешили к седьмому вагону.  Хелен  вышла с ребенком на руках. Ее сумку вынес кондуктор и передал ее мне.
Хелен была в легком  светлом платье с короткими  пышными рукавами. Оно подчеркивало ее стройную фигуру и загорелые лицо и руки.  Темные волосы были собраны в строгую прическу.
Хелен была очень красива. Просто мадонна с младенцем!
- Где она так загорела, - удивилась Джена. – В больнице?
Я пожал плечами.
Мы поспешили   ей навстречу, обнялись. Хелен передала девочку Джене.  Я осторожно откинул с личика белую кружевную накидку. Моя Жизель крепко спала, сладко причмокивая.  Трогательно вздрагивали ее веки с темными   ресничками. Из-под шапочки, украшенной маленькой искусственной фиалкой,  выбивались  светлые кудряшки.
Я словно отключился от внешнего мира, все мысли выветрились из моей головы. Не отрываясь,  я смотрел на личико дочери. Меня не покидало желание взять ее на руки.
- Пьер?
Оказывается,  все это время Хелен смотрела на меня и улыбалась, заметив, с каким очарованием я глядел на ребенка.
-  Возьми ее на руки.
Я взял маленький легкий сверточек. Моя дочь лежала на моих руках! Я чувствовал, как у меня колотится сердце.
- Пьер, как тебе имя – Армель? Или английское – Салли? Это значит -  принцесса.
-  Нет, Хелен!  Мою дочь  будут звать Жизель. Только Жизель!
Я стал горячиться, готовый дать бой любому другому имени.
Хелен удивленно посмотрела на меня:
- Ну, пусть  Жизель. Что ты так разволновался? Я ведь не возражаю.
Мы застыли в каком-то оцепенении. Я сам не понимал  причину своей внезапной горячности.
Первой нашлась Хелен:
- Ну что, мы едем? Мне не терпится увидеть квартиру.
- Едем, конечно!  Автомобиль ждет нас.
Джена и Хелен сели на задние сиденья. Я передал Жизель Джене, а сам сел рядом с водителем. Мы доехали довольно быстро.
Хелен была очень довольна тем, как мы с Дженой обустроили квартиру. Она рассматривала каждый уголок и повторяла, что даже представить себе не могла, что ей так понравится. От детской комнаты, которую мы полностью подготовили к их приезду, она была в полном восторге.  Джена положила  Жизель   в деревянную кроватку и перепеленала ее. Девочка заплакала. Видно, она хотела есть.
-  Хелен, ты покорми  ее, а мы пока побудем в гостиной. Потом я покажу тебе все, что мы для Жизель купили.
- Джена, я не кормлю ее грудью. У меня пропало молоко.
Хелен достала из сумки плоскую стеклянную бутылочку с соской, уже наполненную молоком, и дала ее Жизель. Та стала жадно пить.
-  Может, мы возьмем кормилицу? Ребенку нужно грудное молоко, - предложила Джена.- Так все делают.
Хелен  рассердилась:
- Можно, я  сама решу, что лучше ребенку! Это все-таки моя дочь.
- Хорошо, хорошо, Хелен!
Джена не стала спорить. Я подумал, что  ее предложение было явно правильным. Но раздражать дальше Хелен не хотелось.
Мы решили, что Джена пока поживет с нами и поможет нам. У меня на Жизель оставалось совсем мало времени.  Вечерами я, как всегда, был  с оркестром в ресторане, а днем мы репетировали новую программу, с которой  должны были вскоре выступить в разных городах Италии. Френк нервничал, кричал, что мы не успеваем, что это первый наш такой ответственный тур, а мы бездельничаем и неизвестно что привезем в страну, которая знает толк в музыке.
Словом, от меня Хелен помощи было мало, и Джена ей очень пригодилась.
Через месяц мы решили пригласить в гости друзей и познакомить их с Жизель. Пришли Лари с Анджел и Эдвард. К тому же у Лари для меня была какая-то информация.
Все в один голос говорили, что Жизель очень похожа на меня. Джена привезла из Мелена старую фотографию, где мне три месяца, и всем  показывала ее. Несмотря на то, что между мной маленьким и Жизель была солидная разница в возрасте – целых два месяца, мы действительно были очень похожи. Одинаковые широкие лобики, похожий овал лица. Только у меня волосы темные и прямые, а у Жизель светлые и вьющиеся.
- Пьер,  ты посмотри, у вас и носы одинаковые! – радовался Эдвард, держа на руках Жизель. – Удивительно, как в такой крохе могут уже проглядывать твои черты!
Я и сам видел, как мы с Жизель похожи! Теперь у меня не оставалось сомнений в том, что Хелен меня не обманула. Тот вечер в отеле все же случился. Случился, вопреки моему желанию, но к счастью для нас обоих!
Пока женщины хлопотали на кухне, мы с Эдвардом и Лари вышли на улицу и нашли укромный уголок в парке, чтобы поговорить. Эдвард спросил меня, как поживает в Лондоне семья Элизы. Ведь, конечно, Хелен навестила ее. Она там  была больше месяца.
Я вздохнул. Это был тяжелый вопрос. Хелен не стала навещать  мать и сестру Элизы. Из-за этого мы с  ней основательно поссорились. Но она меня смогла убедить, что поступила правильно. Родным Элизы было бы очень тяжело видеть Хелен, которая ждала  от меня ребенка. Наверное, это было даже гуманно по отношению к ним. Тем более, что в письмах я ничего не сообщал им  об отношениях с Хелен.
-  Ну что ж, может, это и правильно.
 Эдвард с интересом посмотрел на меня. Он явно хотел спросить еще о чем-то, но не стал. Я понял. Его интересовало, общая ли у нас с Хелен кровать.  Я усмехнулся. Нет, Эдвард, не общая.  Мы делали вид с Хелен, что мы одна семья, что у нас все как у всех в семьях. Но мы пока такой семьей не были. Я не мог переступить барьер, сложившийся в наших отношениях, а у Хелен хватило мудрости не торопить меня. Но я не стал говорить об этом Эдварду и Лари.
Наступила очередь Лари. Он предупредил, чтобы мы набрались терпения, так как он хочет обо всем рассказать подробно. А подробно потому, что и сам не знает, есть ли в его наблюдениях хоть что-то, что может пролить свет на  случившееся с Элизой.
Он рассказал, что весь месяц в  «Ла фонтель дэ вилле» не происходило ничего заслуживающего внимания. Лари приезжал утром, в комнатке для отдыха переодевался в свой рабочий комбинезон и до вечера пропалывал цветники, овощные грядки, поливал растения, протирал листья в горшочных цветах. Да делал там много чего другого. Перекусывал он тем, что приносил с собой из дома.
К удивлению Лари, работа  в зимнем саду ему понравилась. Много  забот было и во дворе:  стрижка газонов, пересадка цветов, рыхление, подкормка растений.
 Жорж с ним  практически не разговаривал, только коротко  перечислял задание на день. Попытки Лари вступить с ним в контакт ничем не увенчались. Кстати,  Лари получил первую зарплату. Она была значительно больше, чем платил нам Френк. И Лари этому был очень рад.
Но вот три дня назад он приехал в особняк, переоделся, приготовил бордосскую смесь.  Нужно было опрыскать флоксы, на которых появилась американская мучнистая роса. И  тут пришел Жорж и объявил, что все работы на сегодня отменяются. Лари показал на смесь,  объяснив, что по инструкции  до завтра ее оставлять нельзя. Жорж выругался, велел Лари  вылить  ее в компостную яму и убираться отсюда поскорей. Лари спросил, когда теперь ему приезжать на работу. Жорж сказал, что сам позвонит ему.  Пусть Лари сидит дома и ждет звонка.
Лари вышел за территорию особняка и решил понаблюдать, что там будет происходить. Недалеко от забора  росли густые кусты цветущей сирени. Они окаймляли маленькую открытую беседку. Лари осторожно, стараясь быть незамеченным, пробрался в нее. Отсюда  хорошо был виден вход в особняк и вся  площадка с газоном перед домом.
Он ждал часа два или три. В особняке ничего не происходило. Никто не приезжал и не приходил. На солнце Лари разморило, и он даже вздремнул на скамейке. Его разбудил прерывистый гудок автомобиля. К воротам кто-то подъехал. Из особняка выскочил Жорж, спешивший встретить гостей. 
Лари приподнялся и стал наблюдать. Из автомобиля вышли трое мужчин. Они кивнули Жоржу и по высокой массивной лестнице поднялись в дом.
Больше в этот день Лари ничего не видел. А утром ему позвонил Жорж и велел срочно приехать на работу, захватив скрипку.
Когда Лари вошел в зимний сад, то увидел на возвышенной террасе накрытый стол. Многолетняя лиана с крупными  бледно-фиолетовыми  цветами  как живая изгородь отделяла его от остальной части сада. Справа стоял  дрессуар с красивой фарфоровой посудой. Вокруг стола – три   традиционных французских кресла. За столом пока никого не было.
Жорж велел Лари не переодеваться и сесть со скрипкой чуть дальше. Он показал рукой на место  где-то возле орхидей  (по выражению Жоржа, «чтобы не мозолил глаза, но что бы хорошо была слышна игра скрипки»). Из чего Лари предположил, что он должен будет музыкально сопровождать трапезу гостей. Он спросил  Жоржа, что играть. Жорж махнул рукой, мол, что хочешь.
Лари попробует описать гостей. Один  очень высокий и худой. Ему лет пятьдесят, он шатен, и у него на голове круглая проплешина. Второй лысый, полный. Похоже, что он среди них главный. Его все слушали молча, а когда он шутил, высокий угодливо начинал смеяться. Третий – молодой  в серой суконной куртке. Волосы русые, модно подстрижен. Все время молчал.
 Компания часа два сидела за столом. Лари играл. Когда он замолкал, сразу же подбегал Жорж и  требовал не останавливаться. О чем говорили за столом, Лари не слышал.
Что-то в описании этой компании мне показалось знакомым: высокий и худой мужчина, у другого модная стрижка. Я решил уточнить у Лари:
- Вот этот высокий и худой – еще что-нибудь особенное ты в нем заметил? Может, что-то в походке, в жестах?
-  Нет, Пьер. Походка обычная. Жестов почти не было.
- Может, в одежде, в голосе. Думай, Лари!
-  Да-да!! В голосе! У него очень грубый и низкий голос!
Я вспомнил того длинного, который приводил  меня в деревянный дом, а потом выводил обратно. У него тоже был грубый и низкий голос. Похоже, что это он!
-  Лари, будь другом, вспоминай! Что-то особенное в остальных!
-  Пьер, ей богу, ничего больше не помню! Ничего интересного! Они были мне так противны, до омерзения! Особенно толстый со своей идиотской привычкой.
- Какой привычкой, Лари?
- Да стучать костяшками пальцев по столу! Что-то скажет и отбивает ритм.
- Боже, Лари! И ты говоришь «ничего»! Это же тот самый, который забрал у меня документы!
- Слушай, Пьер, я уже боюсь говорить! Это, выходит, приезжала вся их банда?
- Говори, Лари, о третьем!
-  Молодой все время молчал. Ничего не могу о нем сказать.
Мы стали думать, что теперь делать с этой информацией. Я сказал, что нужно срочно сообщить об этом Лео в полицейское управление. Эдвард меня остановил. Полицейские спугнут компанию, и она перекочует куда-нибудь в другое место. И мы так ничего и не узнаем. Надо подождать. Пусть Лари еще понаблюдает за ними. Может, услышит какие-то разговоры.
У меня был еще один вопрос к Лари:
- А почему Жорж сначала прогнал тебя, а потом пригласил играть на скрипке?
- Я спросил об этом у Жоржа, когда гости ушли  из-за стола. Он сказал, что это их идея. Захотели красивой музыки во время обеда.
Когда мы вернулись домой, женщины буквально ополчились  против нас: уже все остыло, еду нужно разогревать снова. Мы попросили у них прощения, и в итоге вечер прошел спокойно.
   
                15.

Один из дней у меня выдался свободным, и я решил погулять с Жизель. Ей уже исполнилось два месяца. Жаркий день клонился к вечеру, и Джена нарядила  ее в легкий костюмчик. Я  аккуратно положил  Жизель в коляску, чуть прикрыл ей ножки тоненьким розовым одеяльцем и  отправился в парк.
Я не очень знаю, как отец должен общаться со своей крошечной дочерью, поэтому, когда малышка не спала, я просто разговаривал с ней на разные темы. Я рассказывал ей о Париже, в котором она родилась, точнее, должна была родиться, если бы Хелен не уехала рожать в Лондон, о королях, которые жили здесь, почему-то о Людовике ХIV с его любимым супом из зеленого горошка.
Жизель как-то очень осмысленно смотрела на меня. Мне казалось, что она понимала все, о чем я рассказывал. Она забавно хмурила лобик, как будто пыталась понять меня, неожиданно улыбалась, взмахнув ручонками. Когда я смеялся, она начинала агукать. Мы нашли с ней общий язык. Нам с ней было очень хорошо вдвоем.
Квартира наша была расположена в доме на небольшой  улочке, выходившей на набережную Сены. Отсюда хорошо была видна Эйфелева башня. Я решил познакомить с ней Жизель. Я  взял ее из коляски на руки, поднял вверх и сказал:
- Смотри, Жизель, это самое красивое место во Франции. Увидишь его всего один раз, и оно навсегда останется в твоем сердце.
Я говорил это Жизель, а слышал слова Элизы. Она  именно так воспринимала  Эйфелеву башню.
- Здесь всегда слышна музыка, - объяснял я  Жизель. - Ты скоро узнаешь, как она прекрасна. Когда ты немного подрастешь, я отведу тебя на вершину башни. Перед тобой откроется вся красота Парижа.
Я сидел на скамейке, держа на руках Жизель.  Она смотрела на мое лицо и улыбалась. Я осторожно гладил ее маленькую  головку, трогал мягкие колечки светлых волос, которые вылезали из-под чепчика. Потом я стал гладить ее пальчики. Она цепко ухватилась ручонкой за мой палец, притянула его ко рту и долго смотрела мне в глаза, а я смотрел на нее. У нее была такая потрясающая мимика!  Наверняка, станет актрисой, когда вырастет.
Я даже сам не заметил, как стал по-дурацки улыбаться, разглядывая ее. За одну эту долю секунды я раз и навсегда понял, что больше жизни люблю этого маленького человечка! Я понял, ради чего стоит жить. Я буду всегда рядом с ней. Стану для нее лучшим отцом. Эдвард был прав, я видел в ней свои черты.  Мой нос, мои губы. Но я совершенно не видел сходства с Хелен! Может, подбородок немного напоминал ее. А в остальном совершенно ничего похожего. Я запрещал себе даже допускать одну мысль о том, чьи глаза мне напоминали глазки Жизель. Большие, темно-серые, казалось, в них мелькали желтоватые огоньки, такие, словно она что-то задумала и смотрит на меня с какой-то игривой хитрецой. Но я думаю, мне просто так казалось. Когда находишься в долгой депрессии, чего только уже не начнет казаться. Я понимал лишь то, что готов на все  ради этой девочки.
Жизель заснула в коляске, а я сидел на скамейке в таком вот блаженно-счастливом состоянии. Уже за высокие кроны каштанов спряталось  солнце, и надо было идти домой. И здесь я увидел Анджел. Она  оглядывалась и явно кого-то искала. Я помахал ей. Она обрадовалась и направилась ко мне.
-  Привет, Анджел! Ты кого-то ищешь?
-  Да, Пьер. Мне назначили здесь встречу, но я никого не вижу.
 Анджел продолжала оглядываться. Она все смотрела на соседнюю аллею, которая вела к ветряной мельнице и по которой изредка проходили люди.
-  Анджел, а с кем ты должна встретиться?
Анджел достала из сумочки почтовый конверт и протянула его мне:
-  Прочитай. Я нашла это письмо вчера в почтовом ящике у тетушки.
Я вытащил  сложенный пополам лист бумаги и развернул его:
«Мадмуазель Анджел! У меня есть для Вас информация. Завтра в 18 в  сквере возле известной Вам ветряной мельницы».
Строки состояли из букв, вырезанных из парижского обозрения «Ревю де Пари»! Все точно так же, как это было в письмах, адресованных мне!
- Анджел! О какой информации идет речь?
Оказалось, что Анджел, желая доказать, что она не ошиблась и действительно видела возле сгоревшего дома Мелани с ее дружком, взяла отпуск,  как и говорил мне Лари, и  поехала к тетушке в пригород. Там она, не теряя времени, приступила к опросу соседей. Народу возле горевшего дома тогда собралось очень много. Люди бежали с ведрами, кастрюлями, баграми, чтобы помочь пожарным справиться с огнем. Кто конкретно там был, они не помнят. Помнят только своих соседей по улице.
Но в одном из домов (он наискосок от сгоревшего) она кое-что узнала. Хозяин дома, весьма пожилой месье, рассказал, что у него есть собака, очень старый лабрадор, которого он каждое утро часов в шесть выводит на прогулку. Задержаться нельзя, - говорил он, -  у пожилых собак, как и у людей,  очень слабая вся эта система. Вы понимаете, о чем я, мадмуазель?
Хозяин выгулял лабрадора, и они уже возвращались домой. Шли с противоположного конца улицы. И здесь он увидел, что из дома, через  три часа сгоревшего, вышли три девушки. Его это очень удивило. Дом уже год пустовал, родственников у умершего соседа не было. Он  ускорил шаг, чтобы расспросить девушек, что они здесь делают. Но уставший после прогулки лабрадор еле  передвигал лапы. Поэтому  близко он подойти не успел!  Но кое-что увидел. Все девушки были молодые, высокие, стройные. Он обратил внимание, что на них были почему-то надеты совершенно одинаковые платья – светлые, с короткими пышными рукавами, широкими юбками. Одна из девушек темноволосая,  у второй  светлые волосы, третья – шатенка. У всех волосы были собраны в высокую прическу с крупным валиком сзади. Та, что со светлыми волосами, шла очень неуверенно, как больная или пьяная. Две другие ее держали под руки. Темноволосая все время оглядывалась по сторонам, как будто чего-то боялась. Они подошли к остановке трамвая и сели в поджидавшую их там машину. Что за машина? Черная, открытая, без крыши.
Больше о них он ничего сказать не мог. Все это очень странно, - говорил месье, - и этот пожар потом, и сгоревшая девушка. Вообще, их район очень плохой. Здесь все время что-то происходит. Накануне пожара пропала молодая девушка. Ее до сих пор не могут найти. А прошел уже почти год.
Трудно передать, с какой болью я слушал рассказ Анджел! Что же там случилось на самом деле? Кто эти три девушки? Что они там делали? Это они привели в тот дом Элизу и оставили ее там? Почему полицейские не узнали об этом?
Анджел продолжала рассказывать. Она встретилась со всеми пожарными, которые приезжали тушить горевший дом. Никто из них не мог вспомнить, была ли там  Мелани. Им было не до того. Но один из них, последний, с кем говорила Анджел, дал описание группы людей, стоявших ближе всего к пожару. И двое из них, Мелани и ее приятель, очень соответствовали  его описанию.  Он помнил и Анджел, которая прибежала с ведром воды, а Мелани ей сказала, что это бесполезно. Пожарный попросил всех отойти подальше, так как они мешали работе.
Анджел записала рассказ пожарного, он поставил под ним свою подпись, адрес и обещал, если понадобится, подтвердить все, о чем он говорил. Эта бумага у нее дома.
- Анджел, а чем вызвано это письмо? Я думаю, что ты кого-то очень напугала, и тебе не информацию хотят дать, а скорее всего устранить тебя, чтобы ты больше не занималась поиском. Надо будет сообщить об этом в полицейский участок Лео. Пусть проверит Мелани  с   ее дружком. Что-то здесь не чисто!
- Я уже думала об этом. За день до письма моей  тетушке позвонили и попросили позвать меня к телефону. Я взяла трубку. Мужчина с очень низким голосом грубо предложил мне убираться отсюда поскорей, если я не хочу больших неприятностей. Но на письмо я все-таки откликнулась. Мне показалось, что человек действительно  что-то знает и хочет мне это сказать, но очень боится. Да и место встречи  довольно многолюдное, не опасное. Но когда я подошла к мельнице, я испугалась. Там сплошные заросли сирени и ни души вокруг. Вот я и вышла на соседнюю аллею и стала наблюдать. И тут увидела тебя.
В коляске  проснулась и заплакала Жизель. Надо было срочно ехать домой, чтобы перепеленать и покормить ее. Я взял слово с Анджел, что она не будет возвращаться к тетушке, так как это очень опасно, а поедет сейчас к себе домой и будет сообщать мне все новости. Понятно, что  это были те же самые люди. Кому-то  Анджел  очень мешала. И, кажется, она подошла слишком близко к виновникам гибели Элизы. Откуда они узнали, что Анджел  в пригороде и опрашивает свидетелей?
Я окликнул Анджел, уже уходившую от нас.
- Анджел, а кому ты говорила, что поедешь к тетушке?  И о том, что там будешь делать?
- Только Лари. Но ведь Лари не мог никому об этом сказать?
- Лари не мог.
Я задумался. Странно! Следят за ней, что ли? Чем она их могла заинтересовать?  Мы ведь совсем недавно познакомились с ней!
- А еще я рассказала об этом Хелен, когда вы ушли, а мы готовили с ней ужин. Но ведь это не считается, правда?
Хелен? Я насторожился. Те двое – ее друзья. И она как-то очень упорно отрицает их присутствие на пожаре. Почему? Значит, это Хелен предупредила Мелани и ее приятеля? Но угрожал Анджел тот, длинный, с низким голосом! Они – что? Одна компания? Компания убийц? А Хелен? Она тоже с ними? Нет! Этого не может быть! Я слишком далеко зашел.
Я вез коляску с Жизель домой, а в голове стучало: нет, только не Хелен! Только не Хелен! Этого не может быть!
               
                16.
Я не знал, что мне делать. Спросить у Хелен о том, что связывает ее с компанией убийц, я не мог.  Если это было действительно так, она могла предупредить их. И тогда компания может затаиться или скрыться, и нам долго еще будет не узнать правды. К тому же  в опасности окажется  и Лари, все еще работавший у Жоржа Форе. 
Мне нужно было поговорить с ним. У меня просто раскалывалась голова от мучивших меня подозрений и ощущения еще какой-то жуткой опасности. Но Лари  не звонил мне. Я беспокоился, все ли у него в порядке.  Через несколько дней мы отправляемся   в Италию на гастроли, и я должен знать, есть ли у него какие-нибудь новости.  Эти гастроли  были так не ко времени!  Я боялся уезжать. К тому же Хелен очень не хотела, чтобы я ехал в Италию. Она  подробно расспрашивала  меня о маршруте гастролей, но   в конце концов решила, что север Италии, где мы будем  выступать, в общем-то не вызывает беспокойства. Сейчас опасно на юге.
Все эти дни я почти не был дома. Мы много репетировали. Френк злился. Его долговязый племянник со своей скрипкой  плохо встраивался в нашу сработавшуюся команду. Он вроде бы правильно брал все ноты, но скрипка, казалось, упрямо издавала звуки военного марша, к которым  привыкла там,  в Германии.   
Джена все еще жила с нами. Иногда она  уезжала к себе в Мелен, но через пару дней возвращалась из-за Жизель, которая без нее плакала и не спала ночами.  И только на  ее руках она успокаивалась.
Хелен, к сожалению,  была холодновата к дочери.  Джена иногда просила  ее обнять  малышку, прижать  ее к себе. Детям необходима материнская ласка.  Но Хелен сердилась, говорила, что это не современно,  и что  ребенка нельзя приучать к рукам. И вообще она предлагала  не вмешиваться в ее методы воспитания. Это все-таки  ее дочь, а не Джены.
Я  старался  вести себя нейтрально, чтобы не раздражать Хелен. Но каждую редкую свободную минутку проводил с дочерью. На моих руках она частенько засыпала. И я ходил с ней спящей по комнате и любовался тем, как мгновенно менялось выражение ее личика. Она то хмурилась во сне, то улыбалась, то вдруг крутила головкой. И я улыбался вместе с ней и сожалел, что целых три долгих недели не буду ее видеть.
Я еще никуда не уехал, а уже  тосковал по дочери!
Подошло время отъезда. Я пробовал дозвониться до Лари, но его телефон не отвечал. Анджел позвонила мне сама и сказала, что Лари пропал, и она очень обеспокоена  этим. Они договаривались вчера вечером встретиться. Но он на звонки не отвечает, и дома его нет. А Лари – человек очень точный.   Значит, что-то случилось.
Мне нельзя было уезжать!  Но и не ехать я никак не мог. К тому же на  гастролях можно было прилично заработать. Я копил деньги на собственный дом для своей семьи.
Мы договорились с  Эдвардом, что он пошлет надежных  людей в «Ла фонтель де виль» и попробует узнать что-нибудь о Лари. А если понадобится, то свяжется с полицейским управлением и расскажет все Лео.
 С тяжелым сердцем я все же уехал. Маршрут наш в последний день перед отъездом неожиданно изменился. Френк сказал, что какая-то другая группа музыкантов нас опередила,  и вместо севера Италии нам предложили гастролировать по побережью Адриатического моря, где было очень много отдыхающих  из Европы:  в Пезаро, Риччионе, Каттолике и небольшом городке близ Римини.  Те же три недели.

               




                Часть 4.

                К себе самой как к чужой …
 
- Агнис! Агнис, ты все еще спишь? Пора на работу, давай! Хватит спать!
Я открываю глаза. У меня так болят ноги! Пронизывающая боль. Я с трудом сажусь на кровати и пытаюсь отыскать свои часы. Светящиеся стрелки показывают  семь часов. Понимаю ярость хозяйки Агаты. Целый час проспала! Это такая редкость, что она мне это позволила!
Я, как обычно,  заплела  две косы, закрутила их туго на затылке  и заколола  шпильками. Эту прическу меня заставляет делать Агата. Мое голубое льняное платье давно выцвело на солнце. В нем я весь день работаю. Оно быстро пачкается, и я стираю его через день. 
Утренние сборы занимают у меня всего пять минут. Я быстро выхожу из своего закутка в подвале и бегу  наверх на кухню.
- Агнис, твой завтрак. Поешь и живо работать. Сегодня в кафе обещают много клиентов. Суббота, как - никак. Так что поторапливайся. Сначала приведи в порядок столы.  Ты поняла, Агнис?
- Да, да, сеньора Агата, сейчас все сделаю.
Я беру оставленный мне бутерброд с сыром, наливаю кофе и торопливо пью его. Кофе жидкий, но очень горячий, и я сильно обжигаюсь. Я очень боюсь окрика хозяйки, и поэтому спешу быстрее закончить завтрак. Немного взбодрившись, иду в зал мыть столы.
- Не забудь протереть столы и на улице! Я пошла принимать товар!
 Агата была, наверное,  неплохим человеком, но до безумия строгим и придирчивым. Она придиралась ко всему. Ей все не нравилось: и как вымыты столы, и как расставлена посуда, и как я выгляжу. Особенно ее злило, что я мало улыбаюсь посетителям кафе. Я старалась изо всех сил. Но к 11 вечера у меня уже не было сил. Ведь я  была на ногах по 16 часов в сутки.
Муж Агаты был добрее. Мне кажется,  сеньор Паоло немножко жалел меня. Когда Агата закупала в магазинах продукты,  и ее  долго не было в кафе, он угощал меня мороженым или  отпускал прогуляться вдоль моря.
Я  находила на пляже  укромный уголок, садилась прямо на горячий песок и смотрела вдаль. Меня успокаивали набегающие на берег волны. Они появлялись откуда-то издалека, где была, наверное, другая жизнь  и другие люди. Я с тоской думала о том, что может быть, когда-нибудь мне удастся вырваться отсюда. Ведь, наверное, у меня была где-то семья,  родные, которые любили меня, а я любила их. Но я ничего этого не помнила.
Особенно я любила бывать здесь в шторм. Когда высокая волна выбрасывалась на берег,  и я оказывалась в самом ее центре, мокрая с ног до головы, я благодарила море. Мне казалось, оно гладило меня, ласкало, успокаивало, давало надежду, требовало, чтобы я не сдавалась. И это удерживало меня от тех манящих нескольких шагов в его глубины, которые могли принести облегчение.
 Сегодня Агата весь день была  на месте, не давала  покоя ни себе, ни мне. Посетителей было очень много, особенно к вечеру, когда июльская жара стала спадать, и отдыхающие с пляжа  потянулись  к веренице маленьких кафе, выстроившихся вдоль побережья.
Я совершенно сбилась с ног. Слава господу, день  проходил без особых волнений, достаточно спокойно, если не считать выходки сеньора, который вылил мне на платье  принесенную ему чашку кофе.  Это было  очень неприятно. Сеньор кричал, что не хочет пить кофе из рук замарашки. Агата извинилась перед ним, сама принесла ему кофе, а меня отругала, сказав, что это я во всем виновата.
Как  и когда я оказалась у Агаты, кем приходилась ей, я не знала и не помнила. Документов у меня никаких не было. Я не очень хорошо говорила по-итальянски, но откуда-то знала английский и французский. По крайней мере,  я понимала,  о чем говорили посетители – иностранцы, и Агата  посылала меня их обслуживать. Где и когда я выучила эти языки, для меня оставалось  загадкой. Впрочем, как и многое другое.
Однажды я слышала, как она говорила каким-то людям, что я ее  дальняя родственница, что кроме нее  никого из родных у меня нет. Еще она добавила, что у меня не все в порядке с головой,  и надо бы отправить меня лечиться в приют для душевно - больных, но ей жалко сироту, и поэтому она держит меня у себя. Кто-то  спросил Агату, не боится ли она, что я что-нибудь могу натворить. Агата заверила, что я очень тихая, и вреда от меня нет.
Наверное, она была права. С головой у меня было что-то не так. Я многое не могла запомнить. Вечером, ложась спать, я прокручивала в памяти весь прошедший день и очень радовалась, что почти все помню. Помню и вчерашний, и позавчерашний дни, и даже то, что было неделю назад. Но утром вставала, и память преподносила мне  все тот же сюрприз: события вспоминались, но как-то искаженно, с провалами, как будто кто-то вымарывал черной краской отдельные их детали. 
Я спрашивала  Агату, не знает ли она, почему я все забываю. Агата пожимала плечами и говорила, что у меня больная голова, и мне не надо  лишний раз ее напрягать, чтобы не стало хуже.
Сколько я себя помню (хотя, наверное,  и не очень долго), каждый вечер перед сном Агата приносила мне какие-то таблетки. Она ласково протягивала их мне со словами:
- Давай, дорогая, выпей.
Я почему-то чувствовала, что мне их принимать  не надо и  однажды стала осторожно выбрасывать их в мусорное ведро. Это продолжалось целую неделю.  Я  вдруг заметила, что на чистом листе моей памяти остаются не только четкие очертания прошедших событий, но и их подробные детали. Значит, дело было в таблетках? Зачем Агата давала их мне? А, может, без них моя голова  не выдержала бы, и Агата заботилась обо мне, чтобы не отдавать меня в приют? Может быть …
Но через неделю Агата заметила мои проделки, очень ругалась и стала заставлять  глотать таблетки при ней. Я пыталась еще сопротивляться, прятала таблетки под язык, делала вид, что запиваю их водой.  Но у меня ничего не получилось. Она требовала, чтобы я открыла рот, и таблетки выскакивали наружу. С тех пор Агата приносила мне лекарство, измельченное в порошок, ждала, когда я выпью с ним всю воду и только потом уходила.
Никаких шансов у меня не оставалось.
Я легла на свою узкую и жесткую кровать, вытянула ноги. Они очень болели. Мне больно было даже дотрагиваться до них. Нужно было их чем-то намазать. Я  с трудом встала, открыла ящик тумбочки и стала искать какую-нибудь мазь.  Когда-то  я сильно порезала на кухне руку, и Агата принесла тюбик, чтобы смазать мне рану. Он так у меня и остался. Я нашла синюю коробочку, открыла ее и стала выдавливать из тюбика мазь. Она не выдавливалась. Значит, в тот раз я ее всю использовала.  Я  решила выбросить тюбик   в мусорное ведро, и стала запихивать  его снова в коробочку.  Но он не шел. Там что-то мешало. Я засунула в упаковку руку и вытащила оторванный от газеты клочок бумаги. 
На нем было написано по-французски:
«Подними половицу у стены за кроватью, прочитай и спрячь туда же».
Я отодвинула кровать, нашла  в полу полусгнивший кусок доски, подняла его и увидела что-то, завернутое в упаковочную бумагу. Я развернула бумагу. В ней лежала тоненькая тетрадь. В правом нижнем углу обложки была нарисована синяя роза. Я открыла первую страницу и стала читать все, что там было написано по-французски, с самого начала и до конца.
«Агнис, если ты читаешь это, значит, ты все еще жива и, возможно, когда-нибудь сможешь сбежать отсюда. Но не сейчас, пока рано. Твое настоящее имя Элиза Гарсон. Тебя похитили и с каждым днем дают тебе все большую дозу лекарств, чтобы ты не могла ничего вспомнить. Ты написала эти строки, когда тебе стали давать какие-то таблетки, и ты почувствовала, что твоя память стремительно ухудшается. Ты уже многое не могла вспомнить. Поэтому ты решила написать здесь все, чтобы всегда возвращаться к настоящей себе.
(Так  странно обращаться к себе самой  как к чужой!  Но я понимаю, что очень скоро буду читать эти строки, написанные моей же рукой (сравни почерк!) и не верить написанному! Поэтому дальше пишу тебе  от имени Элизы, какой  сейчас я себя еще помню, и адресую эти строки к себе другой – к тебе, Агнис).
  Итак, я родилась в Лондоне, у меня там мама и сестра, работала корректором в небольшом издательстве, затем поехала в Париж по просьбе своего начальника, раскрыла одно сложное и опасное дело. В Париже я полюбила человека, за которого позже и вышла замуж. Его имя Пьер Гарсон. Я его очень любила. Он был для  меня всем! Но он предал меня.
Еще во время свадебного путешествия он начал обращать внимание на Хелен,  мою бывшую подругу. Пьер изменял мне с ней. Об этом рассказала сама Хелен, когда мы были в Тоскане, она показывала мне его любовные письма. Они все это и задумали, чтобы от меня  избавиться.
А теперь о том, как я оказалась здесь. В Тоскане при выезде из отеля пропала  моя сумочка. Я вернулась, чтобы найти ее в номере. Но  меня там ждал молодой человек, знакомый Хелен. Он приставил к  моему боку   револьвер и заставил идти с ним к запасному выходу. Там ждала черная машина без  крыши. Он приказал   мне лечь сзади на сиденье  и накрыл  чем-то тяжелым.
Мы куда-то долго ехали. Потом у меня в памяти провал. Наверное, после укола. Помню деревянный дом. Я подписывала какие-то документы. Там были трое мужчин, в том числе тот молодой, который меня вез. У  него еще дергался левый глаз. Потом опять провал в памяти. Сколько он длился, не знаю.
Я очнулась от окрика. Было раннее утро. Перед моей кроватью, где я лежала, стояли Хелен и еще одна женщина. Хелен сказала, что мне срочно нужно переодеться. Я сняла с себя одежду, надела  другое платье. Мне велели снять все украшения.
Когда мы выходили из дома, я спросила, куда мы идем. Хелен ответила, что отвезет меня  к Пьеру, а сам он приехать не смог.
Мне было очень плохо. Меня замучила тошнота. Я уже давно догадалась, что беременна. Бедный мой малыш! Сколько он натерпелся, еще не успев родиться! Мы куда-то ехали, но все это  видится как сквозь туман: машина, поезд, опять машина, какие-то люди.
Помню, был вечер. Машина остановилась на высоком берегу реки. Хелен велела мне выйти.  Я кое-как выбралась из салона. Когда я увидела глаза Хелен, я все поняла. Она сказала, что любит Пьера, и что я ей сильно мешаю. И мне лучше всего сейчас уйти, сделав  несколько шагов с обрыва. Самой. Я подошла к краю обрыва и посмотрела в темноту. Где-то  внизу едва поблескивала вода.
 Я обернулась к Хелен и сказала, что Господь не простит ей двойного убийства. Ведь во мне уже живет ребенок Пьера. Хелен вскрикнула. Она подбежала ко мне и оттащила от края.  Потом сказала, что это все меняет, что я молодец и буду рожать.
Потом опять провал. Остальное уже совсем не помню. Прости, Агнис. Родила ли я? И где тогда мой малыш?
Тебе должно быть легче от того, что ты ничего этого не помнишь. Ты сильная, и ты со всем справишься. Всегда помни об этом.
Агнис, будь осторожна. Читай это каждый день и возвращайся к себе. Когда-нибудь ты покинешь это место, начнешь жизнь с самого начала».
 Я убрала тетрадь под  половицу и потушила свечу. А бумажку - напоминание спрятала под подушку. 
Итак, я  - Элиза? Элиза Гарсон? Как незнакомо звучит это имя! Я – британка?  Какой же язык мой родной? У меня есть муж? Если бы  все  было так, то я хоть что-нибудь вспомнила бы! Его. Маму с  сестрой. Ведь невозможно вот так вот забыть своих самых близких!
Я лежа ощупала свой живот. Он  провалился у меня почти до позвоночника. При такой худобе какая может быть беременность! Может быть, я уже родила? Я стала растирать грудь, пытаясь выдавить молоко. Молока не было. Ни капли. Я явно не кормила ребенка грудью. Она была маленькая и крепкая, а не обвислая, какой, по моему мнению,  должна была быть  после кормления.
Очень похоже, что автор этих строк в тетради  в тот момент была просто больна. А, может, и действительно все написала я сама (ведь почерк мой!), но находясь в горячечном бреду? Ведь у меня так часто бывают провалы в памяти!
Я не знала, как к этому относиться. Похоже, что мое прошлое было столь ужасно, что господь отключил мне память, чтобы я совсем не сошла с ума.
На следующее утро, когда еще не было шести, и я только встала, чтобы идти наверх в кафе, ко мне ворвалась перепуганная Агата.
- Агнис, собирай свои вещи! Быстро! 
- А что случилось, сеньора Агата?
- Все потом! Тебе надо скорей уйти отсюда!
Я покидала в сумку свои вещи, а Агата взялась за мою постель. Она завернула в простыню одеяло, подушку и внезапно остановилась, увидев записку.
- А это что еще? «Подними половицу …»
- Нет, сеньора, нельзя! – вскричала я. – Это мое личное!
Агата оттолкнула меня, подняла кусок доски и достала тетрадь.
- Потом поговорим, -  угрожающе пообещала она. – Сейчас бежим.
Мы с котомками бросились из подвала наверх, прошли через кухню и открыли  подсобное помещение, где у меня хранились тряпки, порошки, ведра,  метелки и другая необходимая для уборки хозяйственная мелочь.
- Сиди здесь тихо. Я тебя закрою на замок.
Я взмолилась:
- Сеньора Агата, скажите, что случилось? Мне страшно!
- Мне тоже. Если тебя увидят, нам обеим не поздоровится.
Агата щелкнула задвижкой,  повесила на дверь замок и ушла. Я сидела в темноте, понимая, что случилось что-то серьезное, иначе Агата, никогда ничего не боявшаяся, так бы не нервничала.
Прошло уже часа два. Светящиеся стрелки на моих часах двигались очень медленно. Я сидела в углу кладовой на куче тряпок и тряслась не столько от страха, сколько от неизвестности и прислушивалась к каждому звуку.  Где-то капала вода. В остальном все было тихо. Потом я, наверное, заснула.
Очнулась я от грубого мужского голоса, приближавшегося к кладовой. Я замерла.
- Тот факт, что я ее не нашел, еще ничего не значит. Я мог бы тебе и поверить, что ты сделала все, как договаривались. Но мадам Хелен сообщили, что Элиза   жива и у тебя по-прежнему работает. Что ты на это скажешь?
- Сеньор, клянусь всеми святыми, ее уже нет! Все было так, как я вам в прошлый раз рассказала! Я выполнила все, что обещала. А работает у меня племянница, дочка моей сестры Агнис. Сеньор сам может  у нее спросить. Я могу сбегать за ней.
- Не надо бегать! Меня не должны здесь видеть. А про племянницу твою я слышал. Смотри, Агата! Если ты нас обманула, лучше б тебе было не рождаться на этот свет! Я тебя из-под земли достану!
- Да что вы, сеньор! Я помню все, что для меня мадам сделала! И кафе, и деньги! Спасибо ей!
- Ладно. Налей мне кофе, и я поеду.
Тяжелые шаги стали отдаляться от моей двери.
Господи! Агата должна была меня убить?!! И это по команде той самой Хелен, о которой писала Элиза? Значит, в тетради все правда? И я не Агнис, а Элиза? Агата смертельно боится этих людей, но не стала меня убивать. Почему? Ее племянница – тоже   Агнис! - действительно последние два месяца работала официанткой в нашем кафе. У нее была такая же, как у меня прическа, такое же голубое платье, только поновее, и Агата, часто даже не к месту, привлекала к ней внимание посетителей. А я  в это время делала всю черную работу там, где не было посторонних глаз.
Теперь я поняла. Значит, два месяца назад я должна была умереть. Так хотела  Хелен.  Но Агате, наверное, жалко было терять бесплатную работницу, которая из-за таблеток ничего уже не помнила и никому ничего не могла рассказать.
Прошло уже довольно много времени, а Агата все не шла. Я стала нервничать. Что она задумала? Испугалась и теперь уже решила выполнить условия договора – убить меня?
Наконец, послышались шаги Агаты, которые я давно научилась различать. Она открыла дверь и выпустила меня из кладовой.
В руках Агата держала  тетрадь с синей розой на обложке. Я съежилась в ожидании ругани. Но Агата … улыбалась! Я была поражена.
- Агнис,  очень кстати пришлась твоя тетрадь! Теперь я всегда могу сказать Хелен, что у меня есть неопровержимые доказательства ее виновности, и пусть она попробует теперь меня пугать! Она мне и денег еще добавит, чтобы я молчала!
- Сеньора Агата, вы вернете мне эту тетрадь? Мне надо хоть что-то о себе помнить.
- Ты в своем уме, Агнис? Хотя да! Что я спрашиваю! Конечно, не в своем.


                Часть 5.

                На тонких струнах души
                17.
 В каждом городе мы давали по шесть – восемь концертов. В основном это были открытые площадки возле мест отдыха – пляжей, кафе, ресторанов. К моему удивлению, нас встречали и провожали очень тепло. Наша игра нравилась. Нам удавалось даже как-то сглаживать бравурные военные  аккорды племянника Френка.
Кстати, по поводу Френка. Как-то вечером  в Каттолике мы сидели на открытой веранде в кафе, пили вино, говорили о том, как замечательно нас принимают в Италии, и неожиданно Френк, немного захмелев,  вдруг сказал мне:
- Знаешь, Пьер, хочу тебе кое в чем признаться. Я сожалею, что  выгнал тогда Лари. Лари – классный музыкант. Не знаешь, где он сейчас?
Я  не столько порадовался за Лари, сколько поразился: что это с Френком? Такого не бывало, чтобы он признавался в  ошибках! Да еще при всей команде! Да еще при таком успехе  оркестра, которым он руководил! Конечно, что и говорить,  это была заслуга Френка.
- Да так, по мелочи, - не вдаваясь в детали, ответил я. -  На разных работах.  Если ты хочешь знать, не играет ли он где, то отвечу – не играет.
- Ладно, - подвел итог разговору Френк. – Поживем – увидим.
Его племянник хмыкнул. Разговор ему явно не нравился. Видно, этот сюжет у них уже обсуждался. Надо будет рассказать Лари.
Утром рано мы выехали  по направлению к Римини. Маленький автобус трясло на дороге. Спасая инструменты от тряски, мы держали их в руках. С левой стороны побережье окаймляли горные склоны и хвойный бор. Я сидел с правой стороны и любовался  бесконечными пляжами и голубой далью простиравшегося за окном моря.  Я думал о том, что когда-нибудь обязательно привезу сюда  уже подросшую Жизель, и она будет плескаться здесь в теплых и ласковых водах. Я очень скучал по дочери.  Дома перед сном я часто играл ей коротенькие мелодии на скрипке. Она слушала так внимательно!   Меня поражал ее осмысленный, заинтересованный взгляд. Кто знает, может, она пойдет  по моим стопам. Или станет певицей.
Когда мы подъехали к отелю, была уже середина дня.  Играть нам предстояло в семь вечера, и Френк отпустил нас приосмотреться в городке. Сам он остался в отеле.
Я отстал от нашей команды  и решил поискать подарок Жизель. На открытых прилавках итальянки торговали разной мелочью. Я купил розовый бантик с надписью «с любовью из Италии», смешного слоника с поднимающимся хоботком и куклу в образе  итальянской сеньоры. Сеньора была  в национальном платье,  в  большой белой шляпе, украшенной голубыми цветочками.
Все эти покупки я отнес в отель.
У меня еще оставалось часа два. Я решил прогуляться  вдоль моря. Снял ботинки, закатал брюки и с наслаждением шагнул босыми ногами  в горячий песок. С моря дул  теплый ветерок. Легкая рябь чуть покрывала голубую поверхность. Я медленно брел по песку, перебирая его пальцами ног, и едва не натолкнулся на девушку, которая стояла ко мне спиной и смотрела на море. Я прошел мимо, но что-то заставило меня обернуться. Какая-то неуловимая грациозность была в ее тонкой фигуре. Простенькое грубое  платье, бывшее когда-то голубым, но, вероятно,   выцветшее на южном солнце, было перетянуто в талии узеньким пояском.  Волосы убраны под шляпку, но за ушами  и на висках выбивались   колечки светлых волос.
Я подумал, что такие же волосы были и у Элизы. Дома, в шкатулке, я храню чуть обгоревшую  светлую прядь, переданную  мне Лео после пожара.
У меня сжалось сердце. Поворот головы, линия шеи девушки тоже до боли напоминали Элизу. Я медленно пошел к ней, боясь спугнуть мое видение. Девушка оглянулась. Я окаменел. Передо мной стояла Элиза! Копия Элизы!
-  Элиза? – неуверенно, заикаясь, произнес я.
Девушка испугалась, приподняла край платья и бросилась бежать от меня. Я, уже не соображая, что делаю, с ботинками в руках помчался за ней. У меня была только одна мысль: не  упустить ее. Девушка вбежала в один из аккуратных домиков, на входе которого была вывеска «Кафе», еще раз  с таким же испугом бросила на меня  взгляд и скрылась за дверью.
Я обулся, заставил себя взять в руки. Что это? Я перегрелся на солнце и мне все это привиделось? Или я действительно видел девушку, так похожую на Элизу?
Возле кафе  под белыми зонтиками стояли столики. Я сел за один из них, лицом  к входу, чтобы видеть всех, кто входит и выходит из дверей. Сердце у меня колотилось так, что видно было, как  в такт ударам над ним поднимается и опускается рубашка.
Наконец, дверь открылась,  и на улицу вышла девушка, одетая точно в такое же платье, в белом фартучке, с накрахмаленной белой наколкой в черных волосах. Она подошла ко мне, поздоровалась и положила передо мной меню.
Это была не она. 
-  Скажите, сеньорита, - обратился я к девушке, - как зовут ту молодую сеньориту в таком же платье, как у вас?  Она  минут пять назад вошла в кафе.
-  Так же, как и меня – Агнис.
- А можно мне поговорить с  той Агнис? Позовите ее, пожалуйста.
- Не знаю, пойдет ли она. Она у нас дикая. И с головой у нее не все в порядке. Вы лучше спросите об этом  тетушку. Она хозяйка кафе. Зовут ее Агата.
- А где я могу увидеть Агату?
- Да вот она! Закупала продукты для кафе. Сейчас будет выгружать их из машины.
Из машины действительно вылезла немолодая сеньора и стала кричать водителю, чтобы он перенес продукты в кладовую.
Я подошел к ней, на ломаном итальянском, который выучил еще в Тоскане,  сказал, что я музыкант из Парижа, что мы приехали сюда с концертами и что я надеюсь, что сеньора посетит  один из них. 
Сеньора подозрительно посмотрела на меня и грубо прервала:
- А что  надо сеньору? У меня нет времени точить с вами лясы.
- Я хотел бы поговорить с Агнис. С той, другой. Это очень важно.
Агата вдруг побледнела. Она даже схватилась за сердце. Потом пришла в себя и сказала с удивлением:
- Сеньор что-то путает. У меня одна Агнис, моя родная племянница. Вы с ней только что говорили.
- Да нет же! Я видел и вторую Агнис, светленькую.
- Сеньор, повторяю, здесь нет второй Агнис. Уходите. А то я сейчас позову мужа, и вам не поздоровится.
Я сжал кулаки и с грохотом опустил их на стол. Агата вздрогнула. Происходило что-то такое, чего я не понимал! Но происходило что-то очень важное! И я обязательно узнаю, кто эта вторая Агнис!
Время уже подходило к началу концерта, и я поспешил в отель.
Все следующие дни, как только выдавалась свободная  минута, я приходил к кафе, садился за свободный столик и не спускал глаз с  входной двери. Но девушка со светлыми колечками волос не появлялась. Я заходил внутрь кафе, но и там ко мне всякий раз подходила средних лет официантка  и вежливо, но настойчиво предлагала пообедать на свежем воздухе. Меня просто выдворяли на улицу. На мои вопросы о второй Агнис мне никто не отвечал. Да и первая Агнис тоже куда-то пропала.
Оставалось два дня нашего пребывания в Италии. Я вообще перестал есть и спать. Во всех девушках на улицах мне теперь мерещилась Агнис-Элиза. Я не знал, как мне найти ее.
Френк, заметив мою полную невменяемость, вынудил меня все  ему рассказать. Мы решили, что пойдем с ним в то кафе вместе. Я буду стоять в стороне, прячась   за толстым стволом старого платана, растущего метрах в пяти от кафе, и наблюдать за всем, а он войдет в помещение и попробует там что-нибудь разузнать. Явно, что я напугал хозяев, и они, завидев  меня,  девушку прячут.
Мы так и сделали. Прошел уже почти час. Ничего нового не происходило.  Сменялись только посетители кафе. Френк тоже не выходил. И вот дверь приоткрылась и из нее выглянула Агнис-Элиза. Вытянув  шею, она испуганно осмотрела все вокруг, и, видимо, убедившись, что опасности нет, вышла на улицу. В руках она  держала тазик  с выстиранным бельем  и направилась на задний двор, где были натянуты веревки для сушки. Я пошел за ней. Когда девушка  уже развешивала мокрую простыню, я тихонько позвал ее:
- Элиза!
Она вскрикнула и бросилась бежать, но споткнулась о торчащий из земли камень и упала. Я подскочил к ней, протянул руки, чтобы ее поднять и замер: на лодыжке правой ноги чуть выше косточки  я увидел у нее коричневую родинку в виде звездочки! Такая была у Элизы! Я любил целовать ее и говорил, что по этой звездочке найду ее среди миллиона людей.
Я поднял ее,  как безумный повторяя без конца ее имя и  прижимая к себе. Она кричала и вырывалась из моих объятий.   Из кафе выскочила Агата, за ней Френк.
Агата набросилась на меня. Я сжал ей руки, не давая ей ими размахивать, и  крикнул Френку, чтобы он держал  девушку, что это Элиза. Она была очень бледная. Мне казалось, что она сейчас потеряет сознание. Конечно, ее нельзя было тревожить. Но я совсем обезумел и продолжал твердить:   
- Элиза! Элиза! Элиза…
Мы  вошли в помещение. Френк вел чуть живую Элизу. Я все еще  удерживал руки Агаты, которыми она  стремилась вцепиться мне в лицо. Когда мы  оказались в обеденном зале кафе, Френк подошел к двери и закрыл ее на ключ. Потом сказал Агате:
- Все, сеньора! Теперь рассказывайте! Никто сюда не войдет и не выйдет, пока мы не узнаем правду. Почему Элиза стала Агнис? Как она сюда попала?
Сеньора фыркнула:
- Ничего я вам не скажу. Да и рассказывать нечего. Все вы придумали. Кстати, спросите это у самой Агнис.
Агнис уже не пыталась убежать, и Френк отошел от нее. Она стояла, безжизненно опустив руки.
Я встал перед  Агнис-Элизой на колени, взял в руки ее холодные тонкие пальцы и поднес к губам, пытаясь согреть их. На запястье левой руки увидел у нее маленькие часики на  узком черном браслете. Такие же были у Элизы!
- Скажи мне, стрелки на твоих часах в темноте светятся? – с замиранием сердца по-французски спросил я.
-  Светятся, сеньор, - с легкостью перешла на французский и Агнис-Элиза.
 Девушка смотрела на меня погасшим равнодушным взглядом. Она не узнавала меня!
- Элиза, посмотри на меня получше, - умолял я. – Я – Пьер! Я твой муж, а ты моя жена. Узнаешь?
Она  молча встала  и пошла  вглубь дома. Потом остановилась, посмотрела на меня и тихо сказала:
- Сеньор, я – Агнис. Я не Элиза. Мне очень жаль. Вы что-то напутали.  И я вас не знаю. Извините, сеньор. 
И она ушла. Вслед за ней поднялась торжествующая Агата. Она, не спеша, словно раздумывая, открыла боковую дверь, еще минуту помедлила, оценивая обстановку, и неожиданно быстро  юркнула в комнату.  Мы бросились за ней, не давая захлопнуть дверь.
- Что вам надо, сеньоры? – кричала Агата. – Убирайтесь отсюда. Иначе я вызову полицию.
 Она уселась за стол, заваленный папками и  бумагами. Вероятно, это был ее кабинет. Френк   подошел к столу, буквально навис  над Агатой и угрожающе произнес:
- Если вы, сеньора Агата, нам сейчас же не расскажете, как  у вас оказалась Элиза, я здесь для начала все разгромлю. А дальше …
Френк замолчал  и  начал швырять со стола на пол все, что на нем лежало. Потом приготовился вылить туда же чернила и клей. В этот момент я схватил его за руку. Среди разлетевшихся по комнате счетов и отчетов я заметил синюю розу!  Я раздвинул листки и из груды  счетов вытащил тоненькую тетрадь. В правом нижнем углу ее была нарисована роза, раскрашенная синими чернилами.
Не успел я рассмотреть розу, как  разъяренная Агата выхватила у меня из рук тетрадь и  стала остервенело рвать ее. Френк скрутил обезумевшую хозяйку кафе и передал тетрадь мне. Я расправил пострадавшие листочки на освободившемся от бумаг столе,  раскрыл смятую тетрадь. На первой же странице Элизиным почерком было написано:
 «Агнис, если ты читаешь это, значит, ты все еще жива и, возможно, когда-нибудь сможешь сбежать отсюда. Но не сейчас, пока рано. Твое настоящее имя Элиза Гарсон…».
Я читал. И каждая строка ножом вонзалась мне в сердце. Я останавливался, чтобы набраться сил и мужества  читать дальше.
           «Ты написала эти строки, когда тебе стали давать какие-то таблетки, и ты почувствовала, что твоя память стремительно ухудшается… Поэтому ты решила написать здесь все, чтобы всегда возвращаться к настоящей себе…».
Теперь мне стало понятно, почему Элиза не узнала меня! Ее травили таблетками, уничтожая ее память! Зачем? Кто это делал? Кому она мешала?
          Я продолжал читать. Во все это невозможно было поверить! Мне хотелось кричать, биться головой о стену, крушить все вокруг, чтобы  хоть чуть-чуть приглушить  эту боль, раздирающую меня изнутри. И это все – Хелен? Мать моей дочери! Убийца моей жены!..  Бедная моя девочка! Сколько же она всего натерпелась!
  «…Я обернулась к Хелен и сказала, что господь не простит ей двойного убийства. Ведь во мне уже живет ребенок Пьера. Хелен вскрикнула. Она подбежала ко мне и оттащила от края.  Потом сказала, что это все меняет, что я буду рожать…».
Это было невероятно. Элиза была беременна? У нас  должен был родиться ребенок? Наш с Элизой ребенок!
Я оторвал взгляд от тетради и  перевел его на Агату. Боль и ненависть переполняли меня!  Две убийцы, желавшие смерти моей жене! Я понял, что больше не могу и не хочу сдерживать себя. Я медленно поднялся и, не отрывая  ненавидящего взгляда от Агаты, направился к ней. Агата закричала. Френк схватил меня за руку и с силой усадил на стул.
Я  отдал ему тетрадь:
-  Читай.
Френк стал читать. Когда он перевернул последнюю страничку, на нем  не было лица.
- Подожди, Пьер! Не горячись! Ты прав! Эту стерву надо бы живой сжечь на костре. Но мы пока ничего не знаем о ребенке. Только она может дать нам какую-то информацию.
Я был благодарен Френку. Господи, я  мог бы ведь сейчас задушить ее! И тогда мы бы ничего не узнали!
Перепуганная Агата дрожала всем телом. Френк долго смотрел на нее. Потом сказал:
- Давай все по порядку.
В этот момент кто-то забарабанил в дверь. Френк  открыл. В комнату вошел мужчина.
- Что здесь происходит?
- Паоло, вызывай полицию! – закричала Агата. – Это бандиты!
- Садитесь, сеньор Паоло. – Френк показал на стул. -  Полицию мы вызовем сами,  как только узнаем все об Элизе.
Паоло тяжело опустился на стул:
- Ну, слава тебе, господи! Наконец-то мы освободимся от этого тяжелого груза на душе!
- Не смей, Паоло! – кричала Агата. – Ты же знаешь, что они с нами сделают, когда узнают!
- Итак, Паоло, кто это  - они?
Френк взял стул и сел напротив Паоло.
Паоло вытер платком  лоб, шею. Он весь взмок. Агата  уже рыдала в голос.
- Не реви, Агата. Нам все равно отвечать – перед теми или другими. – Паоло хмыкнул. – Может, лучше перед этими. – Он кивнул на Френка. - Во всяком случае,  есть надежда, что  они поймают банду и смогут посадить ее за решетку.
-  Сеньор Паоло, мы ждем!
Голос Френка  звучал уже угрожающе. Я сидел, окаменев. Руки, ноги, тело были как будто парализованы. Как хорошо, что Френк был со мной и взял расследование в свои руки! Я не мог произнести ни слова и только мысленно молил господа о том, чтобы Элиза поправилась, и наш с ней ребенок был жив.
- Мы жили в глухом местечке на северо-западе Италии, недалеко от французской границы,  - начал Паоло. – Там было всего несколько домов. У каждого свое небольшое натуральное хозяйство. Десять миль до ближайшего населенного пункта с магазином. Раз в месяц мы с соседями запрягали лошадей и отправлялись туда за покупками…
 И Паоло рассказал, что год назад в один из августовских вечеров к ним в дверь постучали. Они  с женой уже погасили свечи и собирались ложиться спать. Он пошел открывать. На пороге стояли две молодые женщины и мужчина. Одна из женщин – высокая, стройная, шатенка. Вторая – светленькая, но по виду очень больная. Она едва держалась на ногах, и Паоло предложил  ей присесть  во дворе на скамейку. Высокий худой мужчина отвел ее туда.  Шатенка сказала, что зовут ее Хелен, и она хочет поговорить с ним и его женой. Паоло пригласил ее в дом, представил Агату. Незнакомка сносно говорила по-итальянски, но обильно вплетала в свою речь  английские и французские слова. Больше английские. Скорее, все же она была британкой.
Короче, она предложила Паоло и Агате сделку. Хелен оставляет в их семье на  восемь месяцев беременную женщину. Они заботятся о ней, делают все, чтобы ребенок родился здоровым. За ребенка они отвечают головой. К тому же следят, чтобы женщина не сбежала. Такие идеи у  нее могут появиться. Хотя бежать  отсюда, по всей видимости, некуда. Хелен оставляет им приличную сумму  и время от времени приезжает и  проверяет, как идут дела.
Если все пройдет хорошо, и ребенок родится здоровым, Хелен обещает щедро расплатиться с ними. Она перевезет их на юг Италии, на побережье Адриатического моря, купит  там для них маленькое кафе и обеспечит на первое время деньгами.
Предложение было очень заманчивым, и Агата радостно за него ухватилась. Паоло сомневался. Что-то в этом предложении ему не нравилось. Он спросил,  кто эта беременная женщина и почему она захочет сбежать. Ее что – похитили? Хелен ответила, что зовут ее Элиза, а остальное им знать не положено. Чем меньше они будут задавать вопросов, тем для них безопаснее. Это входит в условия договора. Паоло спросил, а что будет потом с ребенком и этой женщиной. Хелен сказала, что это их не касается, это уже ее забота.
Так Элиза осталась в  их доме. Соседям они сказали, что это их племянница.  Сирота.
Потом Паоло узнал, что Хелен оставила Агате лекарство, которое  она должна была  постоянно давать Элизе. Оно вызывает у человека амнезию, но  не наносит вреда будущему ребенку. Так постепенно Элиза забыла свое прошлое и стала Агнис.
Несколько раз приезжали Хелен и тот длинный, с грубым низким голосом. Они разговаривали с Элизой. Та их не узнавала. Когда уже стало подходить время родов, Хелен привезла акушерку.
Роды прошли хорошо. У Элизы родилась девочка, которую Хелен немедленно забрала и куда-то увезла.
-  Подождите, сеньор Паоло! – остановил  итальянца изумленный Френк. - Как Хелен могла приехать к вам? Она в это время сама рожала в Лондоне!
-  Как она могла рожать, если не была беременной? – парировал Паоло. – Хелен не могла иметь детей, и, по ее словам,  Элиза по их договоренности родила дочку для нее.
Я застонал. Значит, Хелен отняла дочь у Элизы? Жизель была дочерью Элизы! Нашей с Элизой дочерью! Вот почему она так напоминала мне ее!
Господи! Как ты можешь носить на земле таких людей! Почему до сих пор не покарал Хелен!
А Френк продолжал допрашивать Паоло. Хелен  они больше не видели. Вместо нее приехал молодой человек. Как зовут его, Паоло не знает. Он не представился. Но у  него была примета – нервно дергался левый глаз. Молодой человек привез документы  на это кафе, как и обещала Хелен. Он же помог им и переехать. Наверху  дома были жилые комнаты, внизу – само кафе с кухней.
Элизу они привезли с собой.  Молодой человек передал распоряжение Хелен:  дополнительно к лекарству, которое Агата давала Элизе, нужно было регулярно давать еще одно. Агата спросила, зачем  нужно еще одно лекарство? Он сказал, что это рицин, и через  неделю - две Элизы не станет. Ни один медик не поймет, отчего она умерла.  Агата испугалась и заявила, что не будет этого делать. Тогда молодой человек предложил ей выбрать: или она сделает все, как он говорит, или он сам сделает все, но вместе с Элизой умрут и Паоло с Агатой.
Агате ничего не оставалось, как  согласиться.  Как только  Элизы не станет, она должна будет прислать сообщение на оставленный им адрес.
Какое-то время Агата  подмешивала Элизе рицин в еду. Но когда она увидела, что Элиза уже теряет сознание и у нее отказывают ноги, она перестала ей давать  рицин. С одной стороны, ей все-таки жалко было Элизу, а, с другой, не хотелось терять бесплатную работницу. Через две недели на указанный адрес  Агата отправила сообщение, что Элиза умерла и похоронена на местном кладбище. В конверт она вложила и фотографию могилки. На ней католический крест и надпись на латинском - Агнис Грава. Грава – это фамилия Паоло и его давно умершего брата, чьей дочерью якобы и была Агнис.
- На какой адрес, сеньор Паоло, вы отправили сообщение, - спросил я.
Паоло встал, выдвинул  ящик  письменного бюро и достал листок бумаги, который протянул мне. Париж…. «Ла фонтель дэ виль». Жоржу Форе…
 Вот куда тянулись все нити этого преступления!

                18.
На следующий день мы уезжали. Чтобы не оставлять на ночь Элизу одну в этом семействе, мы решили, что я останусь в их доме. Элизу из подвала перевели  на второй этаж в спальню. Мне освободили комнату рядом. Перед отъездом я хотел поговорить с Элизой. Я поднялся по лестнице наверх, постучал в дверь. Тихий голос разрешил мне войти.
- Это я, - не зная, что сказать, произнес я.
Элиза  сидела на краешке кровати, как будто собиралась встать и уйти. Взгляд ее был потухшим. Так странно и больно было видеть ее такой! Это была она и не она в то же время. Элиза молча смотрела на меня. Я даже не знал, с чего начать разговор.
- Я так полагаю, это твое?
Я положил рядом с ней тетрадку с розой и спросил:
- Можно сесть? 
Она чуть заметно кивнула, равнодушно взяла в руки тетрадь, подержала ее и  вернула мне. Не узнала, что ли?  Я заметил, что она   следила за моими движениями.
Я сел на стул напротив нее.
- Ты не узнаешь меня? – я положил свою руку на ее ладошку. Она ее отдернула и перевела взгляд куда-то вниз.
- Нет. А должна? – она не была испугана, но на ее лице появилось смятение.   Может,  рано было говорить следующую фразу, но я не удержался:
- Я твой муж, Элиза.
 Она молчала. Молчала долго.  Затем произнесла:
- Я бы хотела тебе сказать, что помню тебя, правда. Но это не так. Прости меня. Как бы я ни старалась, все воспоминания о том, кто я, откуда я, с каждым днем уходят от меня все дальше. Я не успеваю за них ухватиться.
- Значит,  я буду рядом, чтобы постоянно напоминать тебе о себе.
- Ты будешь рядом? Зачем? – удивилась она. - Почему я должна тебе верить?
 Я  представил,  сколько всего пережила она за последний год! Господи, как бы я хотел, чтобы все это случилось со мной, но только не с ней!
- Я пока не знаю, как доказать тебе, что ты можешь мне доверять, но я сделаю все для того, чтобы вернуть твою память. Если ты, конечно, сама этого хочешь. Ты же хочешь этого?
 Какое-то время она молчала и рассматривала свои пальцы.
- Хочу, – пожав плечами, неуверенно сказала она.
Я решил, что мне пока лучше уйти, чтобы она отдохнула. И лишь покинув комнату Элизы, я сообразил, что так и держал в руке ту тетрадку. Ладно, завтра отдам, чтобы ее больше сегодня не тревожить. А потом подумал, что ни в коем случае пока нельзя отдавать эти записи Элизе! Если она прочитает о том, что я изменял ей с Хелен, она ни за что не поверит мне! Ее неокрепшее сознание не примет никаких опровержений.
Весь вечер я обдумывал,  как быть дальше. Завтра ближе к ночи мы уезжаем в Париж. С Френком мы решили, что с Паоло и Агатой пока предпринимать ничего не будем. Нельзя вспугнуть банду. А семейка итальянцев  так перепугана, что и сама будет молчать.
Куда я привезу Элизу? Понятно, что ее надо показать очень хорошим врачам. Можно ли восстановить ее память? Это покажет только серьезное обследование. Допустим, пока я оставлю ее в Мелене  у Мирты. Жалко, что Джены там нет. Она сейчас у нас,   нянчится с Жизель. Но и Мирта все, что нужно,  сделает для Элизы. Главное, чтобы никто о ней не узнал.
Что делать с Хелен? Она на все способна! Надо, чтобы она ни о чем не догадалась. Она обязательно будет интересоваться, в каких городах мы играли. Я попрошу Френка подтвердить ей, что мы гастролировали по северу Италии. Юг Италии ее очень насторожит, и она может вторично послать к Агате с проверкой своих людей.
Теперь совершенно ясно, что похищение Элизы устроила Хелен. Она же разорила меня. Но зачем, если она так хотела женить меня на себе? Зачем я нужен был ей нищим? На этот вопрос я пока ответить не мог.
Я знал, что сейчас надо быть очень осторожным. Мы договорились с Френком, что по приезде в Париж сразу встретимся  в полицейском участке с Лео и вместе  разработаем план дальнейших действий. Надо взять сразу всю банду. А для этого нужны еще доказательства. Нужно, чтобы Элиза все могла вспомнить!
Таким образом, для меня главное сейчас – Элиза и ее лечение. Да, и еще – ее безопасность. Мне теперь казалось, что опасность подстерегает ее всюду. Я до сих пор не верил в то, что Элиза была жива. Я с ней разговаривал! Господи, спасибо тебе! Только бы она все вспомнила… А если не вспомнит, что тогда? Ладно, нельзя думать о плохом. Я сделаю все для того, чтобы вернуть ей память. Врачи говорят в таких случаях, что для этого нужен привычный образ жизни. А это значит, что нужно срочно  ехать в Париж.
Ночью я почти не спал, все время прислушивался, не поднимается ли кто по лестнице. Однажды мне показалось, что дверь в комнату Элизы скрипнула. Я выскочил из комнаты, но на этаже никого не было. И уже в семь утра в мою дверь постучали. Это была Агата. Она пригласила нас с Элизой на завтрак.
Агату было не узнать. Она радовалась, что мы не сдали ее полиции и что сегодня уезжаем  и забираем с собой Элизу. Элиза молчала. За все утро она  не проронила ни слова. 
После завтрака я предложил ей прогуляться.  Она согласно кивнула.
Мы вышли из кафе. На площади я  остановил крытую повозку и попросил отвезти нас в Римини.  Нужно было переодеть Элизу. В Римини она не была, ее там никто не знал, и мы могли в магазине спокойно купить   все необходимое. Но оказалось, что сделать это было не так-то просто. Элиза стеснялась и отказывалась что-либо примерять. Тогда мы договорились с хозяйкой магазина, что она сама на свой вкус  полностью подберет одежду для Элизы и переоденет ее – от нижнего белья до платья. И, конечно, не забудет о шляпке и обуви. А я в это время подожду их на улице.
Когда Элиза вышла ко мне, я в буквальном смысле потерял дар речи и, кажется, так и остался стоять с открытым ртом. Элиза  была как только что распустившийся весенний цветок. На ней было летнее светлое шелковое платье с мелкими синими цветочками. Сверху оно плотно обтягивало ее тонкую фигурку, а от талии пышно стекало вниз до самых щиколоток. Хозяйка магазина подняла ее вьющиеся густые волосы вверх, и на тугой узел светлых прядей надела белую шляпу с широкими полями.  Сбоку к шляпе  был прикреплен кокетливый букетик синих фиалок.
Я обратил внимание, что маленькая копия такого букетика  была на шапочке  Жизель, когда я встречал ее на вокзале. Теперь-то  я понимаю, что его, видимо, приколола своей новорожденной дочери Элиза.
Я поблагодарил хозяйку магазина и спросил Элизу,  нравится ли ей ее новый наряд. Элиза лишь пожала плечами. Эмоций у нее не было. Но я понимал, что мне нужно набраться терпения. Восстановление будет долгим. «Если будет», - вздохнул я.
Почти до вечера  мы оставались в Римини. Ходили по его узким улочкам, обедали в ресторане, сидели на скамейках в парке. Я рассказывал Элизе о том, как мы с ней познакомились, как она жила в Лондоне, о ее семье. Элиза все время молчала. Я не мог понять, интересно ли ей то, что я говорю. Наконец, в какой-то момент я решился и спросил ее:
- Тебе это интересно? Ты все время молчишь. Может, мне не надо все это рассказывать?
Элиза с удивлением посмотрела на меня:
- Я ведь слушаю тебя. Что еще надо?
Она опять замолчала. А потом призналась:
-То, о чем ты говоришь – не мое. Чужое. Мне иногда кажется, что ты все придумываешь. Но зачем?
Я не знал, что отвечать ей. Ее разум был для меня загадкой. Он был закрыт на множество замков, и я пока не смог открыть ни один из них.
Перед  отъездом из Римини мне очень захотелось прогуляться с Элизой  по берегу моря. Такого  заката солнца я еще не видел. Он был прекрасным! На горизонте смешались красные, скорее огненные краски, плавно переходящие в фиолетовые, с проблесками желтого, золотого. Все это напоминало картины Делакруа, написанные маслом. Солнце неторопливо опускалось в водную гладь, словно укрывалось ею, как шелковым одеялом, тонуло в ней.  Еще летали чайки, по очереди ныряя в тихие воды в поисках рыбы.  Одной из них никак не удавалось схватить свою добычу, она выскальзывала у нее из клюва. Другие чайки пытались подхватить падающую рыбу на лету. Чайкам тоже хотелось приблизиться к тонущему в море солнцу, насладиться этой картиной маслом.
Мы молча стояли и смотрели на закат. Неожиданно Элиза повернулась ко мне, внимательно посмотрела мне в глаза и  сказала тихо:
- Ты мне так и не назвал свое имя.
  Я улыбнулся. В этот момент мне вспомнилась наша с ней первая встреча. Ночь. Мы с Флави идем по темному парку, и вдруг  он начинает лаять. Впереди на тротуаре лежит девушка, споткнувшаяся о выступающий на дорожке камень. При воспоминании о том, как я помог ей тогда подняться, как мы познакомились и назвали друг другу свои имена, на моем лице и появилась улыбка. Элиза это заметила:
- Что такое?
- Ничего, прости, просто вспомнил кое-что. Мое имя Пьер Гарсон.
- Пьер Гарсон, – тихо повторила она для себя.
- Элиза, я хотел тебе предложить кое-что.
- Что же?
- Ты хочешь уехать отсюда?
- Уехать? Куда?
- В Париж.
- Париж, – задумчиво произнесла она, – там, должно быть, красиво. Вчера одна француженка, обедавшая в нашем кафе, показала мне  фотографию. Я даже не представляла, что там так красиво.
- А что было на фотографии?
- Эйфелева башня.
- Да, она действительно красивая. Хотя лет девять назад ее хотели сломать. Ее многие тогда не любили, называли железным монстром, фабричной трубой.
Господи! Ирония судьбы! Полтора года назад я говорил те же слова Элизе, когда проводил для нее экскурсию по городу. Как же это было давно! И как все изменилось!
- Элиза, я обязательно  покажу тебе ее!
- Правда?
- Конечно. Я покажу тебе все, что ты пожелаешь увидеть.
Я был счастлив! Элиза стала со мной разговаривать! Почему-то мне показалось, что она уже мне доверяет. Но я даже задумываться об этом боялся, чтобы не сглазить.
Вечером мы уезжали в Париж. Элизе я купил билет в двухместное купе, в котором ехала пожилая француженка с пушистым шпицем, а сам занял купе рядом. Вместе со мной ехали Френк и его племянник. Френка я не узнавал. Или я просто его не знал. Он принял историю с Элизой как свою собственную и старался нам помочь. Я был очень благодарен ему. Вот так живешь и не знаешь, в какой момент раскроется человек, которого ты не очень любишь и не очень доверяешь ему. Но наступает миг, когда он, не раздумывая, подставляет тебе свое плечо и берет на себя часть твоих проблем. И ты уже не понимаешь, как мог раньше не видеть этих его качеств и не ценить их.
Племянник Френка быстро заснул, а мы продолжали обсуждать план действий в Париже.  Я думал только о том, как помочь Элизе, а у Френка зрели все новые мысли о том, как мне вернуть   «Ла фонтен де виль» и фабрики. Я говорил, что это меня сейчас не интересует, что главное – здоровье Элизы, но он считал, что все взаимосвязано и решать надо все вместе.
Тем более, говорил Френк, что у него есть знакомый адвокат, самый знаменитый в Европе, который распутывал и не такие дела! И мне нужно будет только встретиться с ним и все ему рассказать. Дальше он будет действовать сам.
- Пьер, ты даже не представляешь, какой это сильный юрист! Он обязательно тебе поможет!
Я поморщился. Уж очень все это было пока не ко времени. Но  я пообещал, что встречусь с этим адвокатом, как только устрою в больницу Элизу.
На Восточном вокзале  в Париже нас встречал Эдвард. Об этом мы договорились с ним, когда я позвонил ему перед отъездом из Италии. Как я и предполагал, Элиза не узнала его. Эдвард, увидев нас, бросился обнимать Элизу. Она испуганно отстранилась и спряталась за меня. Эдвард виновато развел руками:
- Я – Эдвард. Друг Пьера. Будем знакомы?
Элиза осторожно протянула ему вытянутую ладошку и тихо произнесла:
- Агнис.
Я поспешил поправить ее:
- Ты не Агнис. Твое имя – Элиза.
Элиза покраснела:
- Прости, Пьер. Это чужое для меня имя. Я никак не могу к нему привыкнуть.
Когда мы приехали в Мелен, я оставил Элизу с Эдвардом в машине, а сам пошел в дом, чтобы подготовить Мирту. Узнав, что Элиза жива, Мирта побледнела и схватилась за сердце. Я усадил ее  на стул, налил воды.
- Святая Тереза! Святая Тереза! – повторяла ошеломленная Мирта и без конца молилась. – Спасибо тебе, Святая Тереза! Не зря я сунула образок Элизе в сумку перед  свадебным путешествием! Он спас ее!
Я и сам сел на стул, чувствуя, что силы покидают  меня. Сказалось  напряжение последних дней. Сколько  еще раз  нам предстоит заново переживать эту страшную потерю и это неожиданное счастливое воскрешение Элизы! Ведь еще были ее мать и сестра, которые пока не знали  об этом. Но из-за соображений безопасности  сообщать им это было нельзя.  Пока нельзя.
Дав подробные наставления Мирте по поводу Элизы, которая  сразу поняла меня, я попрощался и поехал с Эдвардом в Париж. В Мирте я был совершенно уверен! Она все сделает так, как надо!
А у меня, наконец, появилась возможность узнать у Эдварда хоть что-нибудь о Лари.
               
                19.

Вот что рассказал Эдвард.
Лари по-прежнему работал в «Ла фонтель де вилле». Он приезжал к восьми утра, получал задание от Жоржа Форе и до пяти вечера полол, поливал, пересаживал, обрезал растения, подстригал кусты в зимнем саду и на территории, приводил в порядок газон. Кроме Жоржа в особняке он  никого больше не видел. Садовник был по-прежнему неразговорчив. Все попытки Лари установить с ним контакт оказывались безрезультатными.
Раза два в особняк приезжала та же самая компания. Она опять ужинала в зимнем саду, что-то активно обсуждая, а Лари в стороне играл для них на скрипке. Как только скрипка замолкала, сразу же прекращался разговор за столом. Компания вела себя очень осторожно. Лари так ничего и не услышал.
Как-то днем к особняку подъехал двухколесный кабриолет, и из него вышла Хелен. Лари в этот момент косил траву возле хозблока. Испугавшись, что Хелен может его узнать, он отвернулся и быстро углубился в растущие возле забора кусты сирени. Хелен прошла в дом, пробыла там около часа, и, сопровождаемая Жоржем, вернулась к кабриолету. Кучер ждал ее. Прощаясь,  парочка расцеловалась.
А потом произошло следующее. По словам Эдварда, это было перед самым моим отъездом в Италию, когда я никак не мог дозвониться до Лари. Под вечер Лари приготовил раствор для опрыскивания  яблонь, с которых уже был снят урожай. Но поднялся ветер, опрыскивать было нельзя, и он решил подождать, пока тот стихнет. Поэтому  он задержался в «Ла фонтель де вилле» значительно дольше положенного времени. В семь часов он уже освободился и пошел к себе в каморку переодеться. Неожиданно он услышал голоса Хелен и Жоржа. Хелен спросила, не опасно ли здесь разговаривать. Жорж ответил, что в зимнем саду  никого нет. Работник уходит в пять часов, а уже семь вечера. Когда они уселись  в кресла,  Хелен сказала, что ее очень беспокоит Анджел.  Та что-то раскопала по поводу пожара. Похоже, что старик-сосед, видевший пожар,  дал ей какую-то информацию. Хелен пыталась убрать эту девицу (Жорж знает это), но Пьер помешал. Поэтому  надо подстраховаться.
Лари, затаив дыхание, прижался щекой к закрытой двери и слушал разговор. Жорж поинтересовался, нет ли у Хелен  фотографии Анджел. Хелен ответила, что есть фото со свадьбы. Наступила тишина. Видимо, Хелен доставала из сумочки снимок. Лари весь взмок.  Ему казалось, что эта парочка сейчас услышит, как колотится его сердце. Какое-то время длилось молчание. Вдруг Жорж спросил,  что за человек на снимке рядом с Анджел. Хелен ответила, что это ее парень Лари, скрипач, друг Пьера. Кстати, добавила Хелен, он тоже опасен. Наверняка они вместе разработали план по выяснению гибели Элизы.
Жорж грубо выругался. Он сказал, что этот самый Лари уже третий месяц работает у него  в саду, а когда приезжают гости и ужинают здесь, он играет им на скрипке. Хелен взвизгнула, закричала, что он совсем спятил! Ведь Лари, конечно, послан сюда Пьером,  и  он запомнил всех гостей. Наверное, прошлый раз он видел здесь и ее, Хелен! По крайней мере, сама она заметила, что кто-то в углу участка косил траву. Просто она не обратила тогда внимания на этого человека.
После истерики Хелен  немного успокоилась. Они решили, что завтра же займутся Лари и Анджел. С Лари проще. Утром он приедет на работу, и Жорж сделает все, что надо. А Анджел займется  Мелани. Та знает, где живет Анджел. Правда, Мелани сейчас нет в Париже. Но она вернется через два дня. Ничего страшного. Сейчас опаснее Лари. Но с ним уже утром будет покончено.
Когда Хелен уехала, а Жорж, закрыв ворота, вошел в дом, Лари осторожно вышел из зимнего сада, пересек  задний двор и выбежал за территорию особняка. Оглядываясь, он остановил кабриолет и поехал к Анджел. Но ее дома не оказалось. Тогда он поехал к  ее тетушке в пригород. Но и там Анджел не было. Тетушка уговорила Лари побыть у нее пару дней и дождаться Анджел. Вдруг она к ней заглянет. Ведь домой ему сейчас никак нельзя.
И, действительно, на второй день Анджел приехала. Она помнила наставления Пьера об осторожности. В Париже она не села в общественный транспорт, а   остановила крытую повозку и попросила кучера отвезти ее в пригород,  там подождать и вернуться снова в Париж. Кучер остановил лошадь  на соседней улице, и Анджел подошла к дому со стороны маленького сада, окружавшего дом, и  вошла через запасной вход.
Оказалось, что когда Анджел не смогла дозвониться до Лари, она решила поехать к нему. Но, выйдя из дома,  заметила длинного верзилу, который  стоял чуть в сторонке и, задрав голову,  смотрел на окна Анджел.
Анджел поспешила уйти. К Лари ехать она побоялась. На звонки он не отвечал. Она переночевала у подруги  и днем отправилась к тетушке, чтобы оставить у нее для Лари сообщение.
Там они и встретились.
А потом Лари позвонил Эдварду. Эдвард сказал, чтобы они немедленно ехали к нему домой. Он решил  вывезти обоих из Парижа.  И водитель отвез их на юг Франции, в местечко в ста километрах от Бордо, где проживали дальние родственники семьи Гюсто.
Я вздохнул с облегчением. За судьбу Лари и Анджел теперь можно было не волноваться. Оставалось самое главное – Элиза и Хелен. Утром с Френком мы должны будем встретиться в  полицейском участке с Лео. А Эдвард пока договорится о консультации с врачами.
Но до этого мне предстояло самое тяжелое -  разговор с Хелен.  И как я ни рвался домой, чтобы скорее увидеть Жизель, встреча с Хелен меня пугала. Мне нужно было собрать всю свою волю и выдержку, чтобы не вызвать  у нее никаких подозрений. А мне  так хотелось задушить ее своими руками! Как мне справиться со своей ненавистью, которая буквально раздирала меня на части!
Подъехав к дому, я кругами ходил вокруг него, собирая в кучу остатки самообладания и осторожности. И когда я уже почти решился войти в дом, неожиданно увидел идущую с прогулки Джену. Она везла в коляске спящую Жизель. Мы обнялись. Джена приложила палец к губам, чтобы я не говорил громко. У Жизель резались зубки, и она плохо спала. Только на прогулке, наконец, уснула. Хелен дома не было. Она куда-то уехала и обещала Джене вернуться поздно вечером.
Я облегченно вздохнул. Есть возможность собраться с мыслями. Джене я решил пока ничего не говорить. Она могла нечаянно выдать себя.
                20.
Вот уже месяц Элиза  находилась в больнице, но память не возвращалась к ней. Надежды было очень мало. Она чувствовала себя хорошо, немного окрепла, стала улыбаться, разговаривать. Но прошлого не помнила. Оно полностью стерлось из ее памяти. Я привозил ей наши фотографии со свадьбы, из свадебного путешествия, показывал снимки ее сестры, матери. Элиза с готовностью рассматривала их, даже комментировала, но так, просто из вежливости. Они ее не трогали. Видя мое разочарование, она лишь виновато улыбалась, понимая, что огорчает меня.
Я договорился с врачами, и мы съездили с ней и Эдвардом на Эйфелеву башню. Я очень надеялся, что повторение  той нашей с ней первой прогулки по Парижу и подъем на башню всколыхнут  в ней уснувшие воспоминания.  Мы тщательно продумали наряд Элизы, чтобы ее никто не мог узнать.  Густая вуаль шляпки  полностью скрывала ее лицо. Эдвард должен был внимательно следить за окружением и прикрывать нас. Париж – большой город, но и   в нем возможны неожиданные нежелательные встречи.
 Я снова взял с собой скрипку. Правда, мы поднялись наверх не по лестнице, как два года назад, а на лифте. Элиза была еще очень слаба для такого подъема. Она смотрела на открывшуюся  с высоты  второго яруса панораму сентябрьского Парижа, на оживленную Сену с прогулочными корабликами,  Собор Парижской богоматери, Лувр и говорила, что ей все очень нравится, что она благодарна мне за эту возможность увидеть Париж. Ведь она здесь впервые! 
Нашу первую экскурсию она не вспомнила.
На обзорной площадке, как и два года назад,  стоял белый столик и несколько стульев. Я усадил на один из  них Элизу, достал из футляра скрипку и стал  играть «Последнюю розу лета». Тогда эта грустная мелодия вызвала у Элизы море чувств. Может быть, ее подсознание отреагирует воспоминанием на знакомые звуки музыки?
Я играл так, как еще никогда не играл, наверное! Я вложил в скрипку всю свою надежду, любовь, веру, отчаяние, ожидание. У меня перехватывало дыхание. Я смотрел на Элизу и видел, как меняется выражение ее лица - сначала спокойное, потом восторженное, потом тревожное. Неожиданно Элиза закрыла лицо руками и заплакала. Я перестал играть, подошел к ней, опустился на колени.  Что расстроило ее? Мелодия? Узнавание? Воспоминание о том дне? Неужели она что-то вспомнила? Я целовал ее руки, смотрел на ее залитое слезами лицо и ждал, что она скажет.
Элиза вся дрожала. Безумный страх отражался в ее глазах. Я прижал  ее к себе, гладил ее  вздрагивающие плечи.
Элиза немного успокоилась, вытерла платочком глаза и щеки и  сказала:
- Прости. Мне страшно! Я  увидела себя на краю пропасти. Кто-то хотел столкнуть меня вниз. Он уже подошел сзади.
Элиза судорожно вздохнула. Потом  виновато произнесла:
- Вы ждете от меня невозможного. Я не помню этой мелодии. Я никогда  ее не слышала. Но с ней  связано что-то ужасное. Наверное, это было в моей прошлой жизни.
Не знаю, как эта прекрасная мелодия, которая так нравилась Элизе,  могла в ее голове соединиться с кошмаром, устроенным Хелен? Элиза, конечно, вспомнила тот эпизод, который был описан ею в тетради с синей розой, где Хелен хотела сбросить ее в пропасть. Но, наверное, так бывает. Я не психиатр и не разбираюсь во всем этом. Думаю, что отдаленные друг от друга события в больном сознании могут соединиться и образовать один ассоциативный ряд.
Так мы ни с чем и вернулись в больницу. Встреча с башней Эйфеля не помогла Элизе.
Элиза очень устала после прогулки и прилегла отдохнуть. Она быстро заснула. Я сел на стул напротив и  смотрел на нее. Так странно, еще недели две назад я и подумать не мог, что смогу вот так сидеть и смотреть на нее… Я мог целую вечность разглядывать ее лицо. Светлые колечки волос на висках. Вздрагивающие во сне веки с густыми темными ресницами. Прямой узкий носик. По-детски припухлые губы. Ровное и чуть слышное дыхание.
Я смотрел и думал, чем я заслужил такое сокровище? Потом она неожиданно открыла глаза и  стала молча смотреть  на меня. Мне показалось, что время остановилось. Что она и я - это все нереально, что это очередной мой сон, и я сейчас проснусь. И я так не хотел просыпаться!
- Пьер,  - позвала она одними губами.
Я выпрямился. Хотел было что-то сказать, но она опять торопливо прикрыла глаза. Как будто боялась общения со мной, загораживалась от меня своими  густыми ресницами. В какой-то момент ее взгляд изменился. В нем мелькнуло что-то очень Элизино - теплое и знакомое – взгляд из-под полуопущенных ресниц. Меня словно ударило током.  Мне показалось, что она меня вспомнила! Что-то внутри меня  стало разжигаться пламенем. Она все еще смотрела на меня.  Я осторожно прилег рядом. Ее тонкие длинные пальцы коснулись  моих рук. Я аккуратно взял ее ладонь. Наши пальцы переплелись. Было так тихо, что я  слышал ее медленное глубокое дыхание. Я ощущал ее совсем близко, приближался к ней осторожно, как будто боялся, что могу ее спугнуть. Мои губы уже почти прикасались к ее губам. Мое сердце бешено колотилось.
Но она вдруг резко убрала руку и отодвинулась от меня.
- Пьер, извини. Мне на миг показалось, что я тебя вспомнила. Но это не так,  - она затихла. – Я хочу побыть одна. Извини меня. 
- Я понимаю. Спокойной ночи, Элиза.
- Спокойной ночи, Пьер.
Я поехал домой. Не могу передать, что творилось в моей душе! Я был переполнен любовью, нежностью, желанием помочь, страхом, что память  к Элизе так никогда и не вернется. К этому добавились новые опасения.
Эдвард  как-то сказал мне:
- Я уверен, что у вас все будет хорошо. Но надо быть готовым к тому, что  вспомнив все, Элиза может измениться. Ведь она пережила такую драму! Она была уверена, что ты ей изменял с Хелен. Как  она после этого будет относиться к тебе?
- Но, Эдвард, это же все придумала и подстроила Хелен!
- Конечно, Пьер! И ты, нет сомнения,  сможешь доказать, что между вами никогда ничего не было. Но то потрясение, которое Элиза тогда испытала, – оно ведь не было подстроено! Оно было настоящим! Не убило ли оно все чувства к тебе?
После  этих слов я совсем утратил оптимизм по поводу нашего будущего.
- Что же мне делать?
- Попробуй завоевать Элизу снова! Будто вы и не были  влюблены друг в друга и женаты. Нужно, чтобы уже сейчас, когда она не помнит прошлого, она почувствовала, что ты ей нужен, что она любит тебя.
- Господи! Как я это сделаю?!! Эдвард, это несерьезно! Это уже спектакль какой-то!
- Нет, это все серьезно! У Элизы нет воспоминаний о старых отношениях -  попробуй создать новые! Попробуй снова завоевать ее любовь.
- А если она меня не полюбит?
- Все будет хорошо. Не забивай голову пустыми страхами. Не думай о проблеме, а решай ее.
И я  каждый день навещал Элизу, приносил ей цветы, фрукты, сладости, чтобы хоть как-то поднять ей настроение. Вероятно, пережитое ею потрясение, действие лекарств были столь глубокими, что ее разум не мог вырваться из их цепких оков. Она все время выглядела очень уставшей. Пока не было заметно никакого улучшения. Даже недавние события Элиза вспоминала с трудом. 
Через неделю после нашего посещения башни Эйфеля я спросил у нее:
- Ты хотела бы еще раз подняться на Эйфелеву башню и полюбоваться Парижской осенью?
Элиза посмотрела на меня с удивлением:
- Еще раз? А я разве была там?
Я с изумлением посмотрел на нее: не шутит ли?
Элиза все поняла и расплакалась. Я обнял ее.
- Пьер, во мне пустота, - рыдая, говорила она. -  Когда я смотрю на фотографии, которые ты мне показываешь, снова возвращаюсь к пустоте. Я не могу это преодолеть, не могу. Она поглощает меня. Мне кажется, я не смогу выйти из этой пустоты, Пьер!
- Не говори так, ты сможешь, ты справишься с этим! Мы справимся с этим.
Я взял ее руки в свои. Она какое-то время смотрела на них, затем, не отводя взгляда, сказала:
- Пьер, я не знаю. Поверь, я хочу, чтобы все наладилось, чтобы было, как прежде, но… Но я ничего не чувствую к тебе.
- Ничего?
- Ничего. Я не хочу обманывать тебя. Я ничего не чувствую.
Я  отпустил ее руки. Теперь пустота  стала образовываться во мне. Даже нет, не пустота. Где-то внутри меня рос  тяжелый камень, такой большой, что из-за него становилось  трудно дышать.   
- Я думаю, мне лучше уйти, – сказал я.
Она ничего не ответила. Я чувствовал на себе ее взгляд, но оборачиваться не стал.
- Пьер, – тихо  позвала она.
 Я обернулся.
- Дай мне время, хорошо?
- Хорошо, Элиза.
Я закрыл за собой дверь.
Весь оставшийся вечер я гулял по Парижу,  вдоль ночной Сены. Спускался к самой воде, заглядывал в нее. Там видел только свою тень. Лучше бы я увидел там свое будущее!  Увидел бы нас с Элизой, гуляющих по старым улочкам нашего города, смеющихся, счастливых. Что с нами будет? Сейчас все кажется  безвозвратно потерянным. Неимоверно  тяжело на душе. Думаешь про себя: нет, надо верить, возможно, завтра случится чудо, и все встанет на свои места. Но что-то наползает тяжелое  и показывает неотвратимое – ничего хорошего уже не будет! Не жди! 
Я шел и размышлял. Может,  жизнь специально преподносит нам испытания, чтобы мы стали сильнее? Чтобы мы выросли из них, поняли, как нужно беречь то, что дорого, чтобы стали еще сильнее ценить наших близких, ценить жизнь.
Сегодня днем я попал под ливень. Все небо заволокло  низко висящими осенними тучами. Казалось, конца этому дождю не будет. Но прошел час, небо очистилось, появилось солнце, и Париж стал весело купаться в его лучах.
 Может, и в нашей семье скоро  закончится эта страшная полоса, и мы вновь будем счастливы? А, может, наше солнце уже совсем близко, но мы пока не замечаем его, а слушаем лишь самих себя и переживаем свои проблемы? Ведь Элиза жива! Это самое главное! Моя родная, моя любимая Элиза дышит, она лежит у себя в палате, что-то читает, пьет горячий чай и неторопливо перелистывает страницы старой книги. Может, мне нужно отпустить ее? Ведь она – это самое дорогое, что есть в моей жизни! Она больше, чем жизнь. И я очень люблю ее и хочу, чтобы она была счастлива. Мне кажется, я сделал все, что было в моих силах. И я знаю, что готов на все ради нее.
 Но она отвергает меня. Чем больше я тянусь к ней, тем сильнее она меня отвергает. Может, на какое-то время мне нужно оставить ее в покое и просто ждать? Может, ждать чуда, которое само все исправит? А пока посвятить себя работе, любимой дочке. Вспомнить о том, что у меня есть друзья, которые готовы принять меня и помочь. Да, наверно, так будет правильно. Наверно, будет правильно…
Но что же мне делать?! В который раз я задаю себе этот вопрос!
Когда мы вернулись из Италии, мы зашли с Френком в полицейский участок  к Лео и все подробно рассказали ему.  Я оставил Лео  Элизину тетрадь с синей розой, где она описывала все, что с ней произошло. Он многое уже знал и сам. К нему приходила Анджел с тем пожарным, который тушил горящий дом. Лео выяснил, что в тот день утром  за несколько часов до пожара   из дома вышли  три молодые женщины. Полицейские опросили всех жителей микрорайона и по описаниям стало понятно, что это были Хелен, Мелани и Элиза.   Сгоревшая на пожаре девушка оставалась неизвестной, и сейчас Лео опрашивал все семьи, в которых год назад пропали молодые женщины.
Полицейские установили слежку за Хелен и Мелани, а также за особняком «Ла фонтель де виль».
Лео принял решение, что с арестом Хелен и ее дружков надо подождать. Полицейские будут пока следить за ними. Надо было дождаться выздоровления Элизы, восстановления ее памяти.
Полицейские побывали на квартирах Лари и Анджел. Они были буквально разгромлены. Ясно, что это сделали те же люди.
Сама Хелен вела себя как обычно. Она подробно расспросила меня  о гастролях, особенно о городах, где мы выступали. В один из вечеров Хелен зашла в ресторан и как бы невзначай  попыталась узнать у Френка, как нас встречали в Милане и  других городах.  Подготовленный Френк сказал ей, что встречали нас очень хорошо и  что всему оркестру пришелся по душе великолепный север Италии.
Хелен успокоилась. Френк сказал мне, что  заметил  на ее губах довольную ухмылку и   поспешно отвернулся, чтобы она не увидела, как исказилось у него  лицо.
Надо сказать, что пока весь сентябрь я был занят Элизой и не работал, в ресторане произошло много изменений. Во-первых, Френк  выкупил ресторан и стал его хозяином.  Сразу после гастролей он на целый месяц отпустил наш оркестр в отпуск, а сам занялся дизайном помещения. Во-вторых, он поменял название. Теперь это было кафе де Флор. И, в-третьих, и это самое главное, Френк  создал все условия для отдыха богемной публики. Он хотел, чтобы здесь бывали именитые писатели, известные критики. А начинающие поэты, художники стремились бы попасть сюда, чтобы встретиться с ними и завязать знакомства. Неизменным остался только репертуар оркестра. Мы, как и прежде,  играли классику. И это привлекало публику.
Не забыл Френк и о нас. Комната отдыха для оркестрантов  стала чуть больше и уютней. В ней появился удобный диван и мягкие кресла. Как-то в один из рабочих вечеров в перерыв Френк отпустил нас отдохнуть. Я сидел в кресле спиной к двери и наслаждался  душистым кофе.   Неожиданно в дверях раздался  громкий мужской голос.  Посетитель  выкрикивал имя Френка и очень ругался, что тот не встречает его с оркестром, а вместо этого сам оркестр бездельничает. Голос мне показался знакомым, и я  обернулся.
На пороге стоял наш  старый «важный гость» и в недалеком прошлом нарушитель моего ночного спокойствия  месье Арман. Увидев меня, он обрадовался:
- Пьер, дружище! Как я рад тебя видеть! Ты съехал со старой квартиры? Я бываю у своих друзей в  вашем доме. Тебя не встречал.
Он обнял меня и погрозил пальцем:
- А с Мадагаскаром ты меня подвел! Эта колония нас когда-нибудь разорит.
Я почему-то был очень рад его видеть. Даже несмотря на то, что он так бессовестно сделал меня автором высказывания о колонизации Францией Мадагаскара, которое принадлежало ему самому.
- Пьер, где этот чертов Френк, который срочно вызвал меня к себе и куда-то запропастился?
- Этот чертов Френк уже здесь, не ругайся, Арман! – в комнате появился улыбающийся Френк.
Френк и Арман обнялись.
- Ну, где твой скрипач? Показывай!
Арман оглядел комнату. Френк показал рукой на меня. Арман изумился:
- Это Пьер? Вот не ожидал! Что же ты сразу не сказал?
- А откуда я мог знать, что вы знакомы!  - Френк немного подумал. - Арман, мы уходим играть, а вы с Пьером побеседуйте. Пьер, это и есть тот самый знаменитый адвокат, о котором я тебе говорил!
В этот вечер я уже больше не вышел в зал. Оркестр играл без меня. А мы долго разговаривали с Арманом. Мне пришлось рассказать ему все, начиная с приезда в Париж Элизы. Шумный, быстрый, смешливый, непоседливый Арман оказался дотошным собеседником, въедливым и  цепким. Он не пропускал ни одной детали, держал в памяти сразу  огромное количество информации и легко вспоминал ее, когда это было необходимо. И я вдруг поверил, что он действительно сможет вернуть  нам с Элизой и особняк, и наши фабрики. Но главное даже не в этом. Я понимал, что у нас было украдено нечто большее – достоинство жизни, ее гармония,  ее оптимистичная предсказуемость, наполненность, казалось бы,  мелкими, незначительными семейными эпизодами, которые сливаясь, и создавали  ту прекрасную симфонию, что зовется счастливой жизнью.
Арман перечислил мне, какие документы я должен буду подготовить к нашей следующей встрече.
Во мне зародилась надежда.
                21.
Начался октябрь. В Париже еще было тепло, но кроны деревьев уже позолотила осень. У меня сегодня была назначена очередная встреча с врачом Элизы. С утра я успел погулять с Жизель, передал ее Джене и стал собираться в больницу.
Ко мне в комнату вошла Хелен. Она сказала, что хочет поговорить со мной.
- О чем, Хелен?
Мне так трудно давался каждый разговор с ней. Я все время боялся, что не сдержусь.
- Пьер!
 Хелен подошла ко мне совсем близко и положила руку мне на плечо. Я дернулся. Хелен убрала руку и внимательно посмотрела на меня. Ее глаза наполнились слезами.
- Пьер, что происходит? Ты совсем стал чужим. Особенно после поездки в Италию. Что-нибудь случилось?
- Нет-нет! Прости, Хелен! -  я попытался сгладить неловкость. – Просто я очень спешу. Давай поговорим  вечером.
Хелен вздохнула:
- Я понимаю, что сама виновата в том, что наши отношения стали такими.
- Ты не виновата, не переживай. Просто пока у нас и не было никаких отношений.
- Да! Я и говорю об этом. Я не хотела торопить тебя. Ты весь был в своем горе. Но сейчас уже мы могли бы быть по-настоящему вместе.
- Хелен, прости! Я, правда, очень тороплюсь. До вечера!
Я выскочил из дома. Господи, дай мне силы выдержать все это!
В кабинете у врача были посетители, и я сел в коридоре на скамейку, прислонился к стене и закрыл глаза. Мне надо было подумать, что делать дальше. Я думал об этом постоянно, до ломоты в висках, но это ничего не меняло. Хелен и ее компания по-прежнему разгуливали на свободе, к Элизе память не возвращалась, а я все глубже погружался в отчаяние.
- Пьер, и ты здесь!
Я открыл глаза. Передо мной стоял Лео. Я с удивлением смотрел на полицейского. Что он делает в больнице?
- Очень хорошо, что ты здесь! У меня появилась идея, но я хотел сначала посоветоваться с доктором.
 Лео присел рядом со мной на скамейке. Он немного помолчал, словно обдумывал свою идею, потом  сказал  уже решительно:
 -  Да, так даже будет лучше! Вместе все и обсудим.
Мы ждали минут пятнадцать. Когда доктор освободился, мы вошли в кабинет. Сначала речь шла о состоянии Элизы. Никаких изменений  не было. Ни препараты, ни психотерапия, которую проводил доктор, результатов не дали. Память Элизы упорно не возвращалась. Появилось опасение, что это уже навсегда.
 Выслушав доктора, Лео сказал, что ему в голову пришла одна идея, которую он хочет обсудить:
- Я понимаю, что память Элизе  мой эксперимент скорее всего не вернет, но следствие по делу этой банды может сдвинуться с места.
Следственный эксперимент заключался в следующем. Я  должен буду предложить Хелен вместе со мной и с Жизель навестить в больнице отца Эдварда Михаэля. Он в последний год частенько проходил здесь обследование. Хелен об этом знала. Но вместо него мы навестим  Элизу. 
-  Важен фактор внезапности, - говорил Лео. – Хелен, как всякий преступник,   все время находится в сильном внутреннем напряжении.  Она открывает дверь в палату и вдруг видит не Михаэля, а Элизу!  Она не знает,  что Элиза ничего не помнит. Хелен решит, что  та все рассказала. Тем более, что в палате будут полицейские в форме. В этот момент  Хелен  во всем и признается.
Доктор сначала  отказался проводить  такой эксперимент. Он боялся, что встреча с Хелен  травмирует Элизу. Ведь испугалась она на Эйфелевой башне знакомой мелодии, которую я играл ей на скрипке!
Но, подумав,  доктор решил попробовать. Все-таки какой-то шанс был и у Элизы! Я тоже немного сомневался. Меня тоже останавливал испытанный ею  в тот момент страх.
Поздно вечером, когда я вернулся после работы домой, у нас состоялся разговор с Хелен. Я сказал ей, что все обдумал, и мы обязательно изменим  нашу семейную жизнь так, как она захочет. Хелен обрадовалась. А потом я предложил ей навестить всей семьей Михаэля, который лежит в больнице и очень хочет нас всех видеть. Мы договорились, что через пару дней сходим к нему.
Перед сном я еще раз все хорошо обдумал. И мне самому стало казаться, что идея Лео все-таки не такая уж плохая. По крайней мере, одну из задач она может решить. Конечно, для меня она не главная, но с чего-то надо было начинать. Вернется ли память к Элизе – неизвестно и сколько еще ждать этого, а преступники  между тем  до сих пор на свободе.
На следующий день мы встретились с Лео и подробно обсудили все детали  предстоящего эксперимента. Элиза ничего о нем не должна была знать. Но когда мы войдем в палату, там на всякий случай уже должен  был находиться  врач.
В назначенное время мы втроем приехали в больницу. Жизель была в красивом желтом платьице, а ее вьющиеся  светлые волосы украшал пышный голубой бант. Моей малышке только что исполнилось полгодика, она была в очень хорошем настроении и все время улыбалась. Может, она чувствовала, что ей предстояла встреча с родной мамой?
Хелен тоже нарядилась. На ней было узкое голубое платье до щиколоток,  и сверху она набросила тонкую меховую накидку. Я пытался сказать ей дома, что мы идем не в театр, а в больницу. Но она весело отмахнулась от моих слов.
Перед входом в палату мы остановились. Я очень нервничал. Только бы все получилось! Хелен   вытащила из коляски Жизель, взяла ее  на руки и сказала, что сама покажет дочку Михаэлю.
-  Пьер, как мы выглядим с Жизель? – Хелен кокетливо покрутилась передо мной. – Мы понравимся ему?
Я покивал головой:
- О, да!  Вы великолепны!
Хелен радостно засмеялась:
- Тогда пошли!
Я открыл дверь в палату и пропустил  Хелен. Она вошла. Я поторопился за ней следом.
Элиза  сидела на кровати лицом к двери, укутанная в большую вязаную шаль, которую я ей подарил.  Напротив нее на стуле расположился доктор и что-то записывал в свою тетрадь.
Хелен нерешительно поздоровалась.  Потом  замолчала. До нее, видимо,  стало доходить, что Михаэля здесь нет, а на кровати сидит  молодая женщина, которую не очень хорошо видно из-за спины доктора. Доктор оглянулся  и встал со стула. Я видел, как  Хелен стала всматриваться  в сидевшую. Наверное, ее удивило, что  женщина так похожа на Элизу. И вдруг Хелен вскрикнула, и сильно прижала к себе Жизель, как будто пыталась за нее спрятаться.  Жизель заплакала. Я быстро забрал у нее дочку. Хелен судорожно за нее цеплялась.  Ее лицо было искажено страхом!
В это время в палату вошли полицейские.  Лео и его напарник  молча встали у стены. Хелен с ужасом смотрела на  полицейских. Она пока ничего толком не понимала, дергала меня за рукав и без конца повторяла:
- Пьер, что это?  Что это такое? Что происходит? Где Михаэль?
Я смотрел на Элизу. Она не отрывала взгляда от Жизель, которая тихо сидела у меня на руках.  Потом стала неловко подниматься с кровати. Доктор поддерживал ее. Шаль медленно сползала с ее плеч на пол. Элиза не замечала  этого. Она с трудом сделала несколько шагов и неожиданно посреди палаты потеряла сознание. Доктор подхватил ее. Я быстро передал Жизель Лео и помог перенести Элизу на кровать.
На какое-то время мы все  забыли  о Хелен, и она, воспользовавшись   замешательством,  попятилась к двери, открыла ее и выбежала в коридор. Напарник  Лео  бросился за ней, догнал на лестнице  и вернул в палату уже в наручниках. У Хелен было белое от страха лицо.
Доктор в это время приводил Элизу в чувство. Она открыла глаза, осмотрела палату и остановила свой взгляд на Хелен. Хелен рыдала, закрыв  лицо руками. Наручники на ее запястьях зловеще поблескивали.
На Элизу было страшно смотреть. Ее лицо выражало такую боль и такие страдания, что невозможно было понять, как она все это выдерживает!
Доктор решительно подошел к нам и стал выпроваживать всех из палаты:
- Немедленно уходите! Эксперимент окончен. Это уже очень  опасно.
- Подождите, доктор, - раздался голос Элизы. – Пожалуйста, подождите.
Она  поднялась с кровати и пошла к Лео, который все еще держал Жизель. Прижав руки к груди,  она остановилась возле полицейского и стала смотреть на девочку. Жизель неожиданно засмеялась,  встряхнула ручонками  и потянулась к Элизе. Элиза осторожно взяла ее, прижала к себе и замерла. Я только видел, как вздрагивали ее плечи.
- Девочка моя! - шептала Элиза. -  Моя девочка!
 Мы были потрясены. Элиза вспомнила свою дочь!  Она узнала ее!
Я подошел к ним и  обнял обеих. Слезы сдержать я уже не мог. Но Элиза неожиданно испуганно отстранилась от меня. Она крепко прижимала к себе Жизель, будто боялась, что ее отнимут, и медленно отходила от меня вглубь палаты, прячась за спиной доктора.
Я растерялся и не знал, что сказать и что сделать.
Оказавшись на безопасном расстоянии, Элиза долгим взглядом смотрела  на меня, потом перевела глаза на Хелен, потом снова на меня:
 - За что вы так со мной? – неожиданно раздался ее тихий голос. – Пьер, Хелен, за что?
Я не знаю, почему я в ту минуту не умер! Так было бы легче. Пережить это было невозможно! Возмездие настигло меня!
Хелен молчала и не отрывала рук от лица.
Первым нашелся Лео:
- Элиза, Пьер не виноват. Все подстроила Хелен. Ты  скоро все узнаешь.
Элиза молчала и только крепко прижимала к себе притихшую Жизель.
Полицейские забрали Хелен и поехали с ней в участок.
Мы остались в палате вчетвером – Элиза, Жизель, я и доктор. Доктор сказал, что нам тоже надо уйти. Еще неизвестно, как среагирует теперь на все произошедшее психика Элизы.
Я согласился и хотел взять Жизель на руки, чтобы  уйти, но Элиза остановила меня:
- Как ты назвал нашу дочь?
От слова «нашу» горячая волна прокатилась  по моему телу. Я с надеждой посмотрел на Элизу и сказал:
- Жизель.
- Жизель? – в голосе Элизы было явное удивление.
- Тебе не нравится это имя?
Элиза горько усмехнулась:
- Имя нравится. Очень! Просто я не думала, что ты запомнил слова монахини в Люксембургском саду. Она сказала тогда:  «Дочь назовешь Жизелью. Это ваш ангел-хранитель».
- Да, Элиза! Жизель – наш ангел-хранитель!
Элиза  внимательно посмотрела на меня. Ее взгляд был уже другим, не вспоминающим и беспомощным, как раньше, а прямым и строгим. Он  проникал мне в самую душу. Она будто спрашивала: как ты мог допустить, что все это случилось с нами?
 А ведь и правда – как?
У меня не было ответа.
Элиза держала на руках начинающую засыпать Жизель, смотрела на ее сонное личико и молчала.
Я не знал, о чем она думает. Я не знал, любит ли она еще  меня. Я не знал, смогу ли я вернуть ее любовь и доверие. Но я точно знал, что сделаю все для того, чтобы эти два самых дорогих для меня  существа были счастливы.
Вот это я знал  совершенно точно.
               
                22.
Мы вернулись с Жизель домой. Настал момент, когда, наконец,  можно было все рассказать Джене. Я понимал, что ее нужно сначала подготовить к такому известию.  Последнее время у нее побаливало сердце, и врачи говорили, что ей нельзя волноваться.
Джена не удивилась, что мы пришли без Хелен. Та частенько уходила из дома и, ничего не объяснив, возвращалась, иногда на следующий день. Джена только спросила:
- Хелен вернется сегодня?
- Нет, Джена. Не вернется. Ни сегодня, ни завтра.
- Что-то случилось?
- Сейчас я все расскажу.  Но сначала мы покормим Жизель. Она проголодалась. У нее сегодня был потрясающий день!
- Пьер, мне кажется, что он был потрясающим и у тебя! Ты весь светишься! Что произошло?
Я обнял Джену:
- Потерпи, родная! Я все тебе расскажу. У нас  хорошие новости.
Мы накормили Жизель, я немного поиграл с ней, и Джена уложила малышку спать.
 Сегодня вечером я мог остаться дома. Френк, зная о том, что должно было произойти в больнице,  разрешил мне по такому случаю на работу не выходить.
Я наполнил два бокала любимым Элизиным Кьянти и пригласил Джену в гостиную. Мы сели в кресла. Я очень волновался и не знал, с чего начать разговор. Джена не выдержала:
- Пьер, милый, не тяни! За меня не бойся. Говори!
Я начал рассказ с гастрольной поездки  по Италии, с того, как нам поменяли маршрут, и вместо Севера мы оказались на побережье Адриатического моря. Когда я дошел до момента встречи с девушкой, очень похожей на Элизу, Джена вдруг задрожала и остановила меня:
- Подожди, Пьер. Что-то я очень волнуюсь. Подожди…
Она встала, сходила на кухню за водой. А когда вернулась, спросила:
- Это ведь   была Элиза?
Столько надежды было в ее голосе!  Я кивнул.
- Матерь Божья! Элиза жива!
Мы проговорили с Дженой до утра. Я рассказал ей все, стараясь смягчить  и даже пропустить  наиболее жестокие моменты этой страшной истории. А когда она узнала, что Жизель – дочь Элизы, а не Хелен, она расплакалась.
- Я все время чувствовала, что она ей не мать. Она была так холодна с Жизель!
Джена вспомнила, как мы на вокзале встречали Хелен с ребенком, и Джена тогда удивилась, где это Хелен успела так загореть. В больнице в Лондоне, когда рожала?  А оказалось, что это время она провела в Италии, когда   отнимала   у Элизы  ее дочь.
- Пьер, а кто были все эти люди, которые помогали Хелен? И зачем она  сделала тебя нищим? Ведь она любила тебя!  Стала твоей женой! Зачем ей надо было, чтобы ты все потерял?
- Не знаю, Джена. Пока не знаю. Надеюсь, у Лео все получится, и он заставит Хелен все объяснить.
- Пьер, я все думаю о том, какой тяжелый разговор предстоит тебе с Элизой. Простит ли она тебе твою женитьбу? Захочет ли сохранить семью? Да и поверит ли, что ты не виноват, и у тебя ничего тогда с Хелен не было?
- Не знаю, Джена! Я все время об этом думаю. Я просто схожу с ума, когда представляю, как больно ей было,  а я ничего не сделал, чтобы во всем разобраться! Но, знаешь,  какое бы решение она ни  приняла, как бы ни  поступила, она будет права!
Джена покачала головой:
- Нет, нет, Пьер! Ты не виноват! И ты должен убедить ее в этом!
- Это ничего не меняет! Я действительно виноват перед Элизой!
- В чем же?
- Джена, я, здоровый, взрослый мужчина,  видел, что с Элизой что-то происходит, что ей плохо. Но меня не насторожили ее обмороки. Я даже не догадался, что Элиза беременна!  А когда она сказала мне о каких-то наших отношениях с Хелен, я просто не обратил внимания на ее слова. Подумал, какая ерунда!  Капризы! А мне нужно было бы сразу поговорить  с ней, позвать   Хелен, выяснить, откуда у нее эти подозрения. Ничего этого я не сделал!
- Ладно, Пьер, не переживай. Пойдем спать. У меня Жизель скоро проснется. Спокойной ночи!
- Спокойной ночи, Джена!



                23.
Рано утром меня разбудил звонок. Я взглянул на часы – удалось поспать всего  ничего. Это был Лео. Он просил после обеда зайти к нему в участок.
- Предупреждаю, - Лео усмехнулся, - тебя ждет немало интересного. Готовься все выдержать.
Когда я пришел к Лео, он, к счастью, был один. Я очень не хотел встречаться с Хелен. В ходе следствия это будет неизбежным, но пока еще я не был готов ее увидеть. Хотя не знаю, буду ли я когда-нибудь готов  к  такой встрече.
Лео первым делом  сообщил  мне, что Хелен во всем призналась. Очень помогла и тетрадь Элизы с синей розой. Как  только Хелен   прочитала  самое  начало, сразу отодвинула  ее  и попросила засчитать  свой рассказ за чистосердечное признание. Она  раскрыла и сообщников. Все они доставлены уже в участок.  Когда вчера вечером полиция приехала в «Ла фонтель де виль», они все весело ужинали в зимнем саду.
- Я правильно угадал: один из доставленных – Жорж Форе, мой садовник?
- Он не просто садовник, Пьер! Он тот самый Алексис Бланше, на чье имя ты переписал свое имущество!
- Так он действительно Бланше?
- Нет, конечно! У него только  его паспорт.  Бланше был убит в Австро-Венгрии. Причастность Форе к убийству мы будем расследовать.
- Странно… А что связывает Хелен с Форе?
- А вот это самое главное! И, думаю, самое неожиданное для тебя. Они муж и жена.
-  Как это - муж и жена? Не может быть?
- Может, Пьер! Она – миссис Хелен Форе. Их брак зарегистрирован в Лондоне. Венчались  они там же.
- А как же наш брак? Ведь у нее был чистый паспорт!
- Паспорт фальшивый. Так что ваш брак был недействительным.
- Ничего не понимаю! Зачем ей это надо было? Они ведь уже  получили все, чего добивались похищением Элизы!
- На первом этапе они и хотели  только этого: завладеть твоим богатством и вернуться в Англию. Но  Хелен очень тщеславна. Она выросла в бедной лондонской семье и всегда мечтала разбогатеть, стать леди и быть принятой в обществе.  В Англии ей это не светило, а вот в Париже  такая возможность появилась. Через тебя.
- Что ты имеешь в виду?
- У нас  ведь во Франции богатство само по себе не открывает двери в  светское общество. Нужно еще принадлежать к  дворянскому сословию в третьем, четвертом и так далее колене. У тебя это есть. Еще твой прапрадед был дворянином. У вас фамильный герб. Ваши дети наследуют  титулы и все такое. Став  добропорядочной женой  аристократа и матерью его ребенка она тоже могла  бы  быть принятой  светским обществом. Так появился второй этап их злодейской игры.
- Господи! И ради этого идти на убийство! Непостижимо!
-  Ну, Пьер, убивают и за меньшее!
-  А как же Жорж Форе? Он согласился на продолжение игры? На замужество жены?
- Согласился. В их паре все решает Хелен. Как она скажет, так и будет. Но это еще не все. Сначала надо было  легализовать украденное. А как это сделать? Во-первых, выйти за тебя замуж и стать мадам Хелен Гарсон. Да еще родить от тебя дочь. Во-вторых, какое-то время демонстрировать окружающим счастливую семейную жизнь. И, в-третьих, - вот  сейчас, Пьер, держись!  - стать безутешной вдовой, потерявшей любимого мужа. Общество это любит.
- Подожди, Лео. Какого мужа? Жоржа Форе?
- Пьер, ты как младенец! Нет, не Жоржа Форе, а Пьера Гарсона!
У меня, кажется, остановилось дыхание! Я с изумлением смотрел на Лео. В это невозможно было поверить!
- Пьер, ты очень наивный! Ты стал совершать ошибки  сразу же, как только похитили Элизу. Вместо того, чтобы немедленно идти  с письмом в полицию, ты стал выполнять все их требования. В итоге лишился всего – и Элизы, и имущества. А по тому письму мы смогли бы быстро вычислить его изготовителя. Что, собственно, сейчас и сделали. Ну да ладно. Итак, продолжим, Пьер.
- Подожди, Лео! Ты хочешь сказать, что Хелен хотела меня убить?
- Именно это я тебе и говорю! План у них был такой. Когда Хелен станет вдовой, Алексис Бланше, якобы живущий где-то в Южной Америке,  официально  перепишет на нее особняк и фабрики. Пройдет  какое-то время, и богатая мадам Хелен Гарсон выйдет замуж за Жоржа Форе.
- Что, второй раз?
 - Второй. Кстати, твой завод паровых машин  они продали какому-то американцу. И вернуть его уже не получится.
Я сидел потрясенный. Мне нужно было время, чтобы как-то переварить всю эту информацию! Выходит, что еще до отъезда в свадебное путешествие Хелен и Форе все спланировали?  Господи, каким же я был тупицей! Почему ничего не замечал?
- Лео, когда же Хелен и Форе успели обвенчаться? Ведь они познакомились только перед нашей с Элизой свадьбой?
Лео рассказал мне, что Хелен и Жорж обвенчались в Лондоне вскоре после  отъезда Элизы в Париж. Жорж уже работал садовником у нас, а в Лондоне жила его мать, которую он часто навещал. Там они с Хелен познакомились  и поженились. Но жили пока  раздельно. Хелен – в Лондоне, а Жорж в Париже. Когда Лукаса посадили, у Жоржа и родился этот дьявольский план. Он предложил Хелен приехать в Париж вместе с матерью и сестрой Элизы, которых я пригласил на свое двадцатипятилетие. Хелен и Жорж сделали вид, что не знакомы друг с другом. Ну, а что было потом, уже известно.
Сказать, что я вышел из полицейского участка потрясенным означает ничего не сказать! Я был буквально раздавлен! Я не мог понять, как можно было не увидеть той страшной паутины, которую плели вокруг меня и моей семьи Хелен и Жорж! Я просто слепец! Доверчивый и глупый простак! Из-за меня едва не погибли Элиза и Жизель! Подорвала свое здоровье Джена! Неизвестно, как сложатся сейчас мои отношения с женой.
 Боже мой! Как в этой жизни все зыбко! Как нужно беречь то, что имеешь, что тебе дорого! Тысячу раз был прав Лари, когда говорил мне это! Кстати, надо ему сообщить, чтоб они с Анджел возвращались в Париж. Теперь уже им ничто не угрожает. Да и мне очень не хватает здесь  Лари!
Вечером я поехал в больницу. Сначала зашел к врачу. Он сообщил мне, что Элиза хорошо восстанавливается и что никаких негативных последствий для ее психики он не ожидает. Но навещать ее мне пока нельзя. Вчерашний сюжет с Хелен и ребенком дался ей нелегко. У нее сильный стресс.  Поэтому доктор сказал мне,  что вынужден лечить ее нейролептиками, чтобы затормозить деятельность нервной системы. Элиза несколько дней еще пробудет под его наблюдением, а потом я смогу забрать ее домой.
                24.
На следующий день я заказал билет на поезд Париж – Лондон. Нужно было, наконец,   сообщить  семье Элизы о том, что она жива. Звонить я боялся. Неизвестно, как миссис Маргарет переживет это известие. Иногда и счастливая весть убивает человека. Поэтому я решил сам приехать к ней и все рассказать.
Поезд отходил поздно вечером, и до этого я зашел в полицейский участок к Лео, чтобы узнать, как идет расследование. Заодно я принес одежду  для Хелен, которую собрала для нее Джена. Ведь ее увезли в участок  практически в вечернем наряде.
Я встретил Лео, когда он открывал дверь к себе в кабинет. Мы поздоровались, и  он пригласил меня присесть.
- Да, Пьер, мое начальство очень довольно тем, как мы провели следственный эксперимент!  Ты здорово помог! Спасибо еще раз! Как Элиза?
Я рассказал все, что узнал  от  врача. Лео потирал  руки:
- Я ведь надеялся только на реакцию Хелен! Собственно,  фактор внезапности  и был рассчитан на то, что она испугается и во всем признается. Так и вышло. Ну а то, что к Элизе в ходе эксперимента вернется память – об этом  мы даже и не мечтали!
- Да, твоя идея оказалась сильнее всех медицинских манипуляций! Ты просто гений! Не передать, как я тебе благодарен!
- Ладно уж! Чего там!
- Скажи, Лео, а что ждет Хелен после суда?
- А тебе что – ее жалко?
- Нет, не жалко. После того, что она с нами сделала… Но мне хотелось бы, чтобы Элиза как можно меньше общалась с ней. Я боюсь, как бы память ее опять не сыграла злую шутку. 
- Я понимаю тебя. Но Элизе придется с ней встречаться в ходе следствия. К сожалению, без этого не обойтись.
- Да, Лео, конечно. Но…
- … но мы все сделаем, чтобы она не пострадала.  А по поводу  Хелен Форе: она -  подданная Великобритании. Ее после следствия скорее всего  экстрадируют на родину и передадут властям. То же самое, видимо, ожидает и Жоржа Форе. Его будут судить еще и за убийство венгра. Если, конечно, это он убил.
- А остальных? Кто они?
- С остальными проще. Они французы. Их будут судить у нас. Это все дружки Жоржа Форе. Они два года проворачивали разные мелкие аферы. Кстати, по ночам, когда вы все спали, они нередко приезжали к Форе и даже ночевали у вас в зимнем саду. А потом решили отхватить кусок покрупнее. Когда все было сделано, Жорж Форе продал твой завод паровых машин. Из этих денег он расплатился с дружками и жил на них сам и обеспечивал деньгами жену.
- Так вот откуда у Хелен появились дорогие наряды! Лео,  а  что за девушка сгорела в том доме? Они убили ее?
- Нет, по рассказу Хелен, Жорж с дружками возвращался поздно ночью домой. То есть, в твой особняк. Они шли через парк. И на обочине увидели лежащую на земле женщину. Подошли к ней. Это была молоденькая монахиня в черном одеянии. Она  уже была мертва. Их удивило, что она была очень похожа на Элизу. Рост, телосложение, светлые волосы. Тогда-то   Жоржу и пришла идея пока оставить в живых Элизу (они потом все равно хотели от нее избавиться), а сжечь в доме монахиню в одежде Элизы и с ее украшениями.
- Господи, значит, если бы не монахиня, в этом огне сгорела бы Элиза?
- Да! Конечно! Иначе как бы Хелен вышла за тебя замуж!
- А зачем они тогда оставили Элизу в живых, если все равно собирались ее потом убить?
- Я думаю, что они это сделали на всякий случай, вдруг что-то пойдет не так. К тому же они не были закоренелыми убийцами. Один из них, любитель постучать костяшками пальцев по столу, вообще  бывший актер. Работы не было. Стал спиваться. Его пригласили на роль   главы подпольной организации, которая якобы отнимает у богатых их имущество и раздает его бедным. Что-то вроде Робин Гуда. Он с радостью согласился, посчитав, что это благородное дело.  Тем более, что когда-то подобную роль  он играл в каком-то маленьком театре.  Вот он в этом и завяз по уши.
- Потом, видимо, когда он все понял,  ему уже не дали выйти из игры. Слишком много всего произошло!
- Конечно! Да и остальные тоже боялись. Поэтому решили отвезти Элизу в другую страну, ее переодели, сняли все украшения и повезли  в Италию. Почему-то им казалось, что там будет безопасней от нее избавиться.  Но Элиза оказалась беременной, и Хелен поняла, что это – шанс, как раз то, что ей надо. Ребенок заставит тебя жениться на ней. Так и получилось.
- Не представляю, как я буду объясняться по этому поводу с Элизой! Простит ли она меня!
- Ну, брат, здесь я тебе ничем помочь не смогу!
Боже мой, как все висело на волоске – жизнь и Элизы, и Жизель!  Я сидел совершенно опустошенный. Все счастливо закончилось для нас с Элизой!  Она жива! Но есть ли будущее у нашей семьи? Не похоронено ли оно в той могиле на кладбище!..  Да! Кладбище!
 - Лео, а что нам делать с  захоронением монахини? Мы ведь думали, что это Элиза, поставили ей памятник рядом с надгробиями моих родителей.
- Оставьте ее там. Из благодарности к этой девушке, которая, сама того не зная, спасла жизнь твоей жене. Мы нашли монастырь, где она была послушницей. Ее имя – Ева Кальм. Сделайте ей новое надгробие. И пусть она по праву занимает там это место. Она теперь как член вашей семьи.
- А что с ней случилось? И почему ее не искали?
- Дело в том, что она решила из монастыря уйти в мирскую жизнь. Ее отпустили. Родных у нее нет. Она сирота. Поэтому ее никто и не искал. Настоятельница сказала, что у нее было очень слабое сердце. Они  из-за этого сначала боялись ее отпускать. Но она настояла. Видимо, сердце  ее не выдержало.
- Спасибо, Лео, за информацию! Я сегодня уезжаю в Лондон. Надо сообщить матери и сестре Элизы, что она жива.
- А когда вернешься? Ты в любую минуту можешь понадобиться.
- Я еду всего лишь на день. Думаю, что мы вернемся все вместе.
- Хорошо, Пьер! Удачи!
Я забежал домой, поиграл с Жизель, которая только что проснулась и  весело прыгала в кроватке, держась обеими ручками за барьерчик. Ее светлые кудряшки на затылке и на висках  подпрыгивали вместе с ней. Это было очень забавно.
Мы  еще раз обговорили с Дженой, как мне лучше выстроить разговор с Маргарет и Сьюзен. Джена очень боялась, что родные  Элизы, находясь до сих пор в сильном стрессе, могут испытать и второй, хотя и положительный, но тоже стресс. 

                25.
Мы вернулись в Париж вчетвером: миссис Маргарет, Сьюзен, я и Маркус. Маркус  терпеливо сидел в переноске и не унижал ни себя, ни нас  мяуканьем.  Миссис Маргарет забрала его домой в Лондон сразу после похорон. А сейчас она решила вернуть его, чтобы порадовать Элизу.
На Северном вокзале, куда мы прибыли, я остановил свободный экипаж, и мы поехали домой, где нас ждали Джена и Жизель.
Миссис Маргарет держалась хорошо. Но за прошедший год она очень изменилась – похудела, постарела. Разговор у нас с ней был очень тяжелым. Она не могла простить мне, что я не уберег Элизу, да еще и женился потом на  Хелен, ее убийце. Со стороны все так и выглядело. И она была права. Права тысячу раз! И сейчас я понимал, что  никакие мои оправдания уже не имели никакого значения.
Но надо было как-то жить. Надо было помочь Элизе снова вернуться к той, прежней жизни. Хотя, что я говорю – прежней! Прежней уже никогда не будет. Надо выстроить новую. Новую – для всех нас.
Миссис Маргарет и Сьюзен впервые видели нашу квартиру. Конечно, это не особняк  «Ла фонтель дэ виль»,  куда они приезжали. Джена освободила для них единственную гостевую комнату,  в которой жила сама, и   перешла к Жизель. Там рядом с ее кроваткой стоял тот самый диванчик в стиле рекамье, который в свое время Хелен приобрела за бешеные деньги и потом настояла, чтобы он находился в комнате Жизель.  За деньги, украденные у нас с Элизой.
Не трудно было догадаться, куда прежде всего пойдут, переступив порог нашей квартиры,  миссис Маргарет и Сьюзен. Им не терпелось скорей увидеть внучку и племянницу – нашу с Элизой Жизель!
Жизель, еще  розовенькая после сна, держала в ручке бутылочку с соской и, причмокивая, пила жидкую кашку. Миссис Маргарет, увидев внучку, расплакалась:
- Боже мой! Она же копия Элизы! Ее глаза, ее волосы! Улыбка! Пьер, а твоего в ней я ничего не вижу!
- Нет, Маргарет, нос и подбородочек у нее точно папины!- вступилась за меня Джена. – И музыку она любит, как Пьер. 
Около часа женщины провели в комнате Жизель, а я думал о том, что надо срочно что-то делать с комнатой Хелен. На это у нас оставалось четыре дня. Ясно было, что Хелен здесь больше никогда не появится. Но можно ли ее комнату переделать для Элизы? Согласится ли она жить в ней? О том, что Элиза может быть со мной в моей спальне, я даже не думал. Такого счастья я не заслуживал! Я понимал, что мне нужно будет заново завоевывать свою жену.
Джене было легче. Миссис Маргарет ее ни в чем не винила. Они обнялись, поплакали, наперебой поговорили об Элизе, много вспоминали и веселого, и трагичного, и к вечеру на лице Элизиной мамы уже сияла улыбка счастья. Она была покорена внучкой. Ей предстояла встреча с  дочерью.
Утром  у меня в комнате зазвонил телефон. Да какое утром! За окном – черная ноябрьская ночь. Я взглянул на часы. Пять утра!  И кому в такую рань я понадобился? Я подошел к телефону и снял трубку. Из нее загремел голос Армана:
- Пьер, ты все еще спишь? Соня! Я работаю на тебя как ишак, а ты отлеживаешь бока! Что молчишь?
- Доброе утро, Арман! Я еще сплю. Что-то  случилось?
- Случилось, случилось! Ты все еще проживаешь в своей узкобедренной квартире?
- Почему в узкобедренной? Она довольно просторная. А что?
- Вставай, бери всех своих в охапку и прямиком в «Ла фонтель дэ виль».
-  Как в «Ла фонтель  дэ виль?» – всю мою сонливость как рукой сняло. – Ведь еще, кажется, не было суда?
- А кто по твоей доверенности почти два месяца пахал, прошел все суды и вернул тебе все твое имущество?  Даже фабрики. Вообще-то, если честно, Пьер, это было не очень трудно.  Вор смирненько сидел у Лео в изоляторе и  готов был все вернуть. Там же все его подельники. Общайся, сколько хочешь.
- Арман, я не могу придти в себя!
- Придешь в себя сразу, как только увидишь счет, который я тебе вышлю. Шучу! Все будет не так страшно. А  должок за тобой  такой. В ресторане  у Френка через пару месяцев я буду отмечать рождение дочери!  А, может, сына! Пока  мы еще никого не родили! Поэтому точно не знаю. Ты придешь в смокинге вместе с Элизой и станцуешь для нас с женой мой любимый кейк-уок.
- Но…
- Никаких но!  Жене после родов  пока нельзя будет танцевать его. А какой праздник без кейк-уока! Прошу, порадуй старика!
- Арман, я правильно понял, ты становишься отцом?
-  Отцом, отцом! В третий раз! Бери пример с Армана! Ну, так как с танцем?
- Хорошо, Арман. Уговорил! За два месяца мы с Элизой научимся  его танцевать. А почему ты звонишь такую рань? Не спится?
- Да мы еще не ложились. Засиделись с женой у наших друзей-армян. Только что вернулись домой. Я подумал: засну сейчас, и до вечера ты не узнаешь, что снова стал богачом. Удачи, Пьер! Завтра встретимся.
Это известие меня ошеломило! Я сидел в кресле и не мог понять, куда мне сейчас бежать, что делать, с кем говорить!
Я пошел на кухню, сварил себе кофе покрепче и, наконец, стал приходить в себя. На мои плечи наваливалась гора  хотя и приятных, но больших проблем! Во-первых, к выписке из больницы Элизы надо было привести  особняк в порядок, убрать там все следы присутствия банды. Но это было не очень сложно. В Париже сейчас немало фирм, предлагающих такие услуги. Во-вторых, Френк. Я подвожу его, уходя из оркестра. Правда, это же он по своей инициативе   нашел мне адвоката! Значит, предполагал, что я могу уйти? Если бы сейчас вернулся Лари! Он заменил бы меня.  В-третьих, мои текстильные фабрики. Что там сейчас происходит? В каком они состоянии? Как работают управляющие? В-четвертых…
Нет, пока хватит. Начну с первого пункта!
               
                26.
«Ла фонтель де виль»  весь светился огнями. По всему зданию  были развешены  гирлянды цветов. Кашпо с цветами  обрамляли высокое крыльцо и тянулись вдоль дорожки, ведущей к дому от самых ворот.
  Несмотря на дождливый и мрачный ноябрь, особняк выглядел солнечно и празднично. В свое время мы не собирали гостей по случаю нашего с Элизой венчания, а сразу поехали в свадебное путешествие, которое закончилось так трагически. Поэтому сейчас мы решили отметить это событие, пригласив всех, кто присутствовал тогда в  церкви Мадлен.
Это посоветовал нам сделать лечащий врач Элизы. Он сказал, что  для  нее сейчас надо создать  те же условия, в которых она была до отъезда в свадебное путешествие. Сразу после больницы  Элиза должна попасть в ту же обстановку, атмосферу и круг тех же людей, с которыми у нее были связаны счастливые воспоминания. Мы так и сделали. Кстати, на праздник был приглашен и врач.
Готовили праздничный обед и накрывали на стол, конечно,  повара и официанты из ресторана Френка.  Это была идея самого Френка. Он без конца повторял, что без него в Италии я бы так и не нашел Элизу.  Поэтому он теперь для нее как крестный отец и  сделает все по высшему разряду. 
На площадке второго этажа  возле широкой лестницы  разместился оркестр, уже готовый встречать  гостей. Там была и первая скрипка оркестра – вернувшийся из изгнания Лари. Френк встретил его после возвращения с напускной строгостью, сказал, что и впредь не потерпит его опозданий и, если что,  выгонит без предупреждения, и тут же объявил оркестру, что Лари теперь -  его правая рука и   первая скрипка.
 Не ожидавший ничего подобного Лари смутился, стал тщательно приглаживать свою кудрявую  шевелюру с торчащими в разные стороны вихрами и благодарить Френка.
- Ладно, Лари! Расслабься! Мы рады тебе! – Френк подошел к Лари и обнял его.
Лари  привел  к нам и Анджел, которая сразу взялась за работу и стала помогать  Мирте и Джене. Возле них все время крутился  Джон, пытаясь быть полезным хоть в чем-то. Но это у него не получалось. Он  явно мешал женщинам, и Джена, наконец, прогнала его.
Сразу после похорон Джон уехал к себе в Африку, закончил там все свои дела и вернулся сначала домой, в Лондон, а потом перебрался в Париж, поближе к Джене. Он сделал Джене предложение, но она ему отказала. Джон не обиделся, он понимал, что  в тот момент Джена была еще не готова что-то изменить в своей жизни, и стал терпеливо ждать, когда ситуация будет более благоприятной.
Мы подготовили комнату с синими розами для Элизы, в которой она жила до свадьбы, а рядом обустроили детскую для Жизель. К детской примыкала  и комната Джены. Джена решила быть поближе к Элизе и Жизель, чтобы помогать им.
Моя спальня оставалась внизу, на первом этаже, на прежнем месте. Но  еще до свадьбы мы с Элизой приготовили и обставили мебелью нашу общую спальню, в которой должны были поселиться после венчания. Она находилась сразу за моей комнатой, была большой  и солнечной. Нам нравилось, что из нее, не выходя в коридор,  можно будет    попасть в  еще одну комнату, которая со временем станет детской и в которой, мы надеялись, будут жить наши дети.
Конечно, и Джена, и Маргарет, и Сьюзен, и, тем более, я, хорошо понимали, что произойдет это не скоро. Поэтому комнаты пока закрыли  на ключ.
В два часа дня Джена, Маргарет и Сьюзен  на машине, присланной Эдвардом, отправились в больницу к Элизе. Она уже ждала их.  Они  взяли с собой для Элизы одежду и косметику.  Там, в палате,  женщины должны были переодеть Элизу в платье, в котором она венчалась, сделать ей прическу  и макияж. Когда Элиза будет готова, я приеду за ней на той же самой карете и отвезу ее в особняк к  уже ожидавшим нас гостям.
Карета по-прежнему стояла на заднем дворе  под навесом. А вот лошадей и конюха уже не было. Поэтому накануне я  купил лошадь и нанял на работу конюхом итальянца Вэнни. Он же должен был исполнять и обязанности  кучера.
Мы с Вэнни приехали к больнице  раньше назначенного времени. Я  очень волновался. Тогда на венчании, мне казалось, я не испытывал такого страха и такой неуверенности, как сейчас. Я не знал, как встретит меня Элиза, какой она будет со мной, как мне вести себя с ней? Могу ли я обнять ее, поцеловать, взять на руки? Ничего этого я не знал! Кровь жарко стучала в мои виски, пульсировала в голове! Святая Тереза, молил я, помоги мне!
Дверь больницы открылась, и из нее вышла Сьюзен. Я подошел к ней, вгляделся в ее лицо  и со страхом ждал приговора. Сьюзен поняла, засмеялась, поцеловала меня в щеку и шутливо сказала:
- Ничего, Пьер, жить будешь!
В этот момент  появилась Элиза. За ней – Маргарет и Джена.  Я как будто окаменел, не мог сделать и шага. Элиза, приподнимая краешек подвенечного платья, на которое сверху была наброшена подаренная мною шаль, сама  медленно пошла ко мне. Ее глаза блестели и были влажными. Наверно, она до этого плакала.  Уже ни о чем не думая, я бросился к ней, поднял ее на руки, крепко прижал к себе и закружил, ничего и никого не видя вокруг. Она обхватила меня руками за шею и замерла.
Я осторожно отнес Элизу в карету, и мы поехали к гостям.  Маргарет, Джена и Сьюзен сели в ожидавший их автомобиль и отправились вслед за нами.
Было уже темно, когда мы подъехали к  дому. Особняк весь светился,  и  оркестр играл «Лунную сонату» Бетховена. Гости стояли на крыльце и осыпали нас с Элизой лепестками роз.  На пороге нас встречала Жизель. Она сидела на руках у Мирты в теплой шапочке и теплой куртке и с удивлением смотрела вокруг. Так много народа она еще никогда не видела. Элиза взяла ее на руки. Тут же рядом появились обрадованные Маркус и Флафи. Они терлись о платье и ноги  Элизы, и не давали  ей сделать шага.
Я прогнал Флафи. За ним ушел, кажется, обиженный, и Маркус.
Праздник длился часа четыре. Давно спала в своей кроватке на втором этаже Жизель, а рядом с ней на диване прилегла ее бабушка Маргарет.
Джон ни на минуту не отходил от Джены, которая раскраснелась и выглядела очень счастливой. В гостиной на мягких креслах, ножки которых венчали лапы  грифонов, голова к голове сидели Сьюзен и Джеральд, брат Эдварда. Они  о чем-то долго разговаривали.
А посреди гостиной под звуки бешеного кейк-уока, под дружные аплодисменты отплясывал со своей веселой беременной женой мой «важный гость»,  неугомонный и неутомимый Арман с прямой спиной и закручивающимися в танце почти спиралью ногами.
Мы с Элизой ни о чем не говорили и ничего не обсуждали. Я просто держал ее за руку, боясь отпустить на миг. Обо всем говорили наши глаза и  наши руки.
На следующее утро мы проснулись с Элизой в нашей спальне.


































                Оглавление:


Часть 1.  Вдаль по берегу потерь …………………………………...
Часть 2.  Падая в пропасть ………………………………..
Часть 3.  К себе самой как к чужой………………………………….
Часть 4.  На тонких струнах  души………………………………….