Вероника Ершова
ТАЙНА ПАРИЖА
Я никогда не была в Париже. Эйфелева башня, Елисейские поля, Триумфальная арка - все это казалось мне чем-то волшебным, загадочным. Казалось, во всем этом есть какая-то тайна, которая ждет, чтобы ее раскрыли.
Мой дядя был художником и иногда привозил нам свои работы. В первый раз он привез картину с нашим лондонским Биг Беном. На холсте сквозь густые серые струи дождя проглядывала высокая башня с часами. У дяди всегда была страсть к памятникам архитектуры, и с самого детства он мечтал путешествовать и их рисовать.
Когда в доме появился Биг Бен, мне было всего пять лет. Я еще совсем мало знала мир, свой город, жизнь за пределами своего дома. Мой отец умер, когда мне было восемь. Нас осталось трое - моя мама Маргарет Миллер, сестра Сьюзен Миллер и я. Моя мама работала врачом в лондонской городской больнице, а Сьюзен учительницей английского языка в школе.
Вторую картину дядя Джон подарил мне на день рождения. На ней была изображена черно-белая Эйфелева башня, которую только что построили. Это было в 1889 году. Мне тогда исполнилось двенадцать лет. Дядя Джон всегда писал на холсте черно-белыми красками. Во-первых, потому, что ему это очень нравилось, а, во-вторых, цены на цветные краски были слишком высокими.
Я не могла оторвать глаз от Эйфелевой башни. На полотне, словно размытые дождем, в уличном воздухе дрожали изящные контуры волшебной парижской башни. Я влюбилась в нее.
У меня появилась мечта - увидеть все это, весь Париж своими глазами.
Я усиленно стала учить французский язык.
2
Я проснулась. Взглянула на часы, было уже восемь. Поняла, что опаздываю на работу. Быстро встала с кровати, посмотрела в окно. Промозгло и пасмурно. Сейчас самая середина февраля 1897 года. Я достала одежду из шкафа, но никак не могла найти свои высокие ботинки на пуговицах. Обыскав всю комнату и убедившись, что их здесь нет, вышла в гостиную, чтобы спросить у кого-нибудь, не видели ли они их.
В гостиной никого не было, и я побежала на кухню. За столом сидели мама и Сьюзен, они завтракали. Вокруг стола ходил наш кот Маркус и жалобно мяукал, глядя на Сьюзен, которая не хотела давать ему кусочек сыра. Она считала, что кот у нас и так толстый. Два года назад моя мама нашла его на улице. Он бродил совсем один по ночному городу, мокрый и уставший. Видимо, его выгнали из дома хозяева. Маме стало жалко Маркуса, и она взяла его к нам домой.
Я только открыла рот, чтобы спросить, где мои ботинки, как мама опередила меня:
- Элиза, ты решила сегодня пропустить работу?
- Нет, я проспала. Полночи не могла сомкнуть глаз, у меня бессонница.
- Бедненькая! У меня тоже часто бывают бессонницы. Но ты уверена, что ты в состоянии идти на работу?
- Уверена.
- Тогда поторопись, ты опаздываешь!
- Я знаю, но я не могу найти свои ботинки. Вы их не видели?
Мама и Сьюзен хором ответили:
- Нет!
Сьюзен добавила:
- Элиза, ты такая рассеянная! Как можно потерять ботинки?
Я побежала к гостиной, но мама остановила меня:
- Сделай хоть несколько глотков чая! Нельзя идти работать на пустой желудок, ты можешь упасть в обморок от голода!
Я откусила кусочек булочки и сделала один большой глоток чая, в спешке пролив остаток на стол. Потом быстро вернулась в комнату, открыла шкаф и стала искать хоть какую-нибудь обувь. Ничего не нашла, кроме пары туфель на очень высоких каблуках. Другого выбора у меня не было, я обула их, набросила теплую накидку и побежала к выходу, чуть не забыв сумочку. Я открыла дверь, спустилась по лестнице, одновременно натягивая перчатки. В этих туфельках было очень холодно, и я не удивилась бы, если бы заболела.
Мой рабочий день начинался в восемь тридцать, а сейчас уже было восемь двадцать четыре. Идти мне надо было еще минут десять.
Вот уже два года я работала корректором в небольшом издательстве. Вычитывала оттиски статей разных авторов, которые будут опубликованы в журнале. У меня хорошая грамотность, и я почти не пропускаю ошибок. Мне очень нравится эта работа. В основном мне дают на вычитку гранки детективов. Я люблю предугадывать развязки сюжетов и пару раз даже предложила авторам новые повороты событий. И они их приняли!
Была изморозь, холодный ветер дул прямо в лицо. Я ускорила шаг, почти побежала. Каблуки то и дело застревали между камнями на тротуаре. Наконец, из-за поворота показался Дом писателя, где располагалось издательство.
Я подошла к двери и подергала за шнурок. Открыла моя подруга Хелен Картер.
- О, Элиза, что с тобой? Ты вся замерзшая! И где твои ботинки? Ты же заболеешь!
- Прости, что опоздала, проспала, а ботинки я потеряла, - ответила я сразу на все вопросы.
- Заходи, - сказала она.
Я вошла в большую теплую комнату. Хелен налила мне горячего чая. Хелен высокого роста, носит длинную зеленую юбку и такого же цвета жакет. У нее темные волосы, собранные заколкой на затылке, и голубые глаза. Она очень красивая. Мы с ней подружились сразу. Она старше меня и работает здесь уже три года. Я села на стул, взяла кружку с чаем, успела сделать всего три глотка, как в комнату вошел наш редактор Стивен Барнс. Стивену Барнсу лет сорок, он всегда в сером сюртучном костюме-тройке, мешковатых брюках французского покроя в клетку и высоком цилиндре, уже вышедшем из моды в этом сезоне. Он вечно всем недоволен.
Стивен Барнс сказал:
- Миллер, опять опоздала?
- Да, сэр, - с осторожностью ответила я.
- И почему же, интересно?
- Я проспала, сэр.
- Хм… - задумчиво промычал он. - Проспала... Еще раз повторится, и ты больше здесь не появишься! Иди работать! Но сначала зайди в мой кабинет.
- Да, сэр.
3.
Я вошла в кабинет. Там было очень плохое освещение. Справа стоял шкаф с книгами, а слева маленький столик, на котором лежали очки и увеличительное стекло в бронзовой оправе. За ним – большой стол. За него и сел Стивен Барнс и показал мне место напротив. Я села. Лицо Стивена Барнса было очень серьезным. Наконец, он сказал:
- Миллер, мне надо с тобой поговорить. Слушай меня внимательно. У нас в Лондоне есть художница Шарлотта Свон. Знаешь ее?
- Нет, сэр.
- Странно! Она очень известна. И ты внешне на нее весьма похожа.
- Не понимаю, сэр...
- Не перебивай! Она должна была поехать в Париж писать портрет старшего сына владельца химического концерна «Сен-Гобен» Михаэля Гюсто. Но передумала. Сейчас вышла замуж и собирается уехать из страны. А у Гюсто проблемы. Кто-то покушался на жизнь его младшего сына. И не один раз.
- Сэр, а причем здесь я?
- Миллер! Научись слушать! Гюсто приглашал очень известных детективов. И из Лондона тоже. Они работали два месяца и ничего не смогли обнаружить.
- И вы хотите сказать, что я …
- Да, Миллер. Ты отправишься в Париж. Представишься Шарлоттой Свон. Будешь жить в богатом доме двоюродного брата владельца концерна. А к Гюсто приезжать писать портрет его сына.
- О, нет! Сэр…
- Не пугайся! Якобы писать. Любой новый человек вызовет подозрение у того, кто задумал преступление против этой семьи. А приезд художницы, которую давно ждут и которую прежде никто не видел, воспримут спокойно. Но о сути дела ты узнаешь у самого Гюсто.
- Но, сэр!.. Почему я?
- Ты наблюдательная, у тебя хорошая интуиция, ты внушаешь людям доверие. К тому же прилично знаешь французский. Миллер! Ты сама мне говорила, что много читала о Париже!
- Но я никогда не покидала Лондон и не была в Париже!
- Разберешься. Твой поезд отъезжает утром ровно в девять. Билеты, деньги и документы в твоем столе. От сегодняшней работы я тебя освобождаю. Не опаздывай! И помни, там может случиться все, что угодно, так что будь готова ко всему. От тебя, возможно, будет зависеть жизнь человека. Удачи, Миллер!
Он надел на голову свой цилиндр, взял трость и быстро вышел. Я осталась сидеть одна в его кабинете наедине со своими мыслями. Пытаясь переварить все, что он сказал, я совсем потеряла счет времени и вернулась домой уже в двенадцать.
Никого дома еще не было. Обычно я заканчиваю работу в четыре. Мама приходит поздно вечером, а сестра в половине четвертого.
Я вошла в свою комнату, села на кровать и продолжала думать. Почему я? Вдруг меня там украдут или еще что? Больше всего меня мучило чувство неизвестности. Мне никогда не приходилось раскрывать никакие тайны и преступления. Но, с другой стороны, я чувствовала, что очень счастлива: наконец-то исполнится моя мечта, я попаду в Париж, увижу Эйфелеву башню! И опять меня одолевали сомнения: ну, а что будет, если кто-нибудь узнает, что я не Шарлотта? А если придется писать портрет? Ведь я не умею! Хотя рисовать люблю. Мои наброски к детективу, который я в то время вычитывала, даже показывали художнику. Он похвалил их, но сказал, чтобы я не строила иллюзий: все-таки из меня иллюстратор как из него танцовщица.
После этой мысли я глубоко вздохнула, встала с кровати и отправилась на кухню перекусить. Яичницу я приготовила за пять минут, аккуратно переложила ее со сковороды на тарелку, поджарила хлеб и села за стол. До прихода Сьюзен оставалось часа два. Я уже все доела, выпила чашку чая со сливками и принялась думать, чем же еще себя занять.
В гостиной на столе лежала книга о лекарственных растениях, подаренная мне когда-то Сьюзен. Я давно ее изучила, знала все о полезных и опасных свойствах цветов. Больше всего меня притягивали к себе рисунки последнего раздела. На них были изображены очень красивые садовые растения, в изящных соцветиях которых таилась смерть. Все они были ядовиты. Я часто думала о том, как в природе могут вот так сочетаться изысканная красота и такое коварство!
Я взяла книгу и устроилась на диване рядом с Маркусом. Завернутый в одеяло он сладко спал. Почувствовав меня, Маркус потянулся и воткнул мне в бок свои острые коготки. Я вскрикнула, отодвинула кота и открыла раздел о ядовитых цветах. Но чтение сегодня явно не шло. Мысль о поездке не давала покоя.
Скоро вернулась Сьюзен. Заметив меня, она очень удивилась и спросила:
- Элиза, почему ты не на работе?
- Меня отпустили пораньше.
- А почему?
- Я потом расскажу, когда придет мама.
- Хорошо. Подождем маму.
Я ушла к себе в комнату и, не переставая думать о Париже и о том, что ждет меня там, не заметила, как уснула.
Вечером за ужином мама внимательно посмотрела на меня и спросила:
- Дорогая, как дела на работе? Ты выглядишь озабоченной!
- Мне надо с вами поговорить.
- Мы слушаем, что случилось?
- Мне надо уехать.
- Куда? И зачем? - лицо мамы резко изменилось, она выглядела взволнованной.
- В Париж.
- В Париж? О! - вскричала Сьюзен.
- Но зачем? - повторила вопрос мама.
Я все подробно рассказала. Мама не на шутку встревожилась:
- Может, попробовать уговорить твоего редактора? Ведь это очень опасно! Кто знает, что там с тобой может случиться! И нас там не будет.
- Мама, я знаю, его не уговорить! Всем известно - если он принял какое-нибудь решение, то он ни за что, ни при каких обстоятельствах не отменит его…
Мама глубоко вздохнула и продолжила свой ужин. После ужина все пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись по комнатам.
4.
Этой ночью я плохо спала, все думала о предстоящей поездке и только под утро сомкнула глаза. Чтобы все успеть, пришлось встать в шесть. Я обнаружила, что забыла собрать вещи. Их оказалось меньше, чем я ожидала. Поразмыслив, добавила в дорожную сумку лиловый шарф, маленькую сумочку на длинном шнуре и пару перчаток. Я не знала, что может еще понадобиться в такой поездке, сколько времени я буду находиться в Париже.
Очень трудно мне было выбрать дорожное платье. Наконец, я решила надеть темно-серое шерстяное платье с закрытым лифом и стоячим воротничком и длинной колоколообразной юбкой. Мама говорит, что оно делает меня похожей на строгую учительницу и хорошо подчеркивает мою фигуру. Почти такого же цвета теплая шерстяная накидка с розовой атласной подкладкой завершила мой поиск одежды. Завязав шляпку и бросив последний взгляд на Эйфелеву башню дяди Джона, все это время висевшую над моей кроватью, я вышла из комнаты.
Мама и Сьюзен тоже встали, чтобы проводить меня до поезда. Мы быстро позавтракали. Я попрощалась с сонным Маркусом, который вяло бродил по гостиной, и мы вышли на улицу. Перед нами уже стоял дорожный кэб, запряженный лошадью. Лошадь была темно - коричневой, с белым пятном на лбу в форме звезды. Кэбман меланхолично покрикивал на нее.
Ехали мы ровно час. Уже почти рассвело, когда мы были уже у Сент-Панкраса. Это один из самых красивых вокзалов у нас в Лондоне. Еще в пятом классе мы приезжали сюда на экскурсию. Он весь из красного кирпича и сделан в викторианском готическом стиле. В здании много арок, башенок и глубоких ниш. Особенно хороша часовая башня, самая высокая и нарядная.
Вокзал встретил нас сумбурным многоголосьем - гудками паровозов, криками носильщиков, какой-то нездоровой суетой. На платформе я впервые увидела такое большое количество спешащих людей.
До отправки курьерского поезда оставалось десять минут. Я чувствовала легкое волнение. Мама заметила это:
- Элиза, не беспокойся, мне один раз уже приходилось ехать на поезде, и, уверяю тебя, в этом нет ничего страшного. Все будет хорошо, дорогая.
- Спасибо, мама!
На прощанье мама и Сьюзен поцеловали меня и пожелали удачи. Я поднялась на открытую площадку вагона второго класса, отдала кондуктору свой билет и толкнула дверь в салон. В вагоне было девятнадцать вращающихся кресел с подлокотниками и восемь диванов из сафьяновой кожи. Почти все места уже были заняты. Я нашла свое кресло с двенадцатым номером, поставила под него сумку. Все... Двери закрылись. Поезд дернулся, громко заскрипел колесами и медленно тронулся. Пассажиры высунулись в открытые окна, кричали провожающим, махали руками. Я тоже махала и, не выдержав, проронила слезу. Потом посчитала бессмысленным долго стоять у окна и села в кресло.
До порта Гавр езды было около семи часов. Чем больше мы отдалялись от Лондона, тем тревожней становилось у меня на сердце. Что-то меня ждет в Париже? Какой безрассудной и глупой казалась сейчас эта поездка! Так хотелось вернуться домой, прижаться к теплому боку Маркуса, слушать его мурлыканье и ни о чем не думать...
Я не заметила, как за этими размышлениями заснула.
Разбудил меня громкий голос кондуктора, который предлагал желающим горячий чай и предупредил, что через час мы будем в Гавре. В салоне приятно пахло фруктовым настоем, и я попросила принести и мне стакан чая. Через пять минут я уже пила горячий сладкий напиток с малиновым вкусом, поддерживая двумя руками нагревшийся металлический подстаканник.
В Гавре мы приехали в порт, сели на большой колесный пароход, который перевез нас через Ла-Манш на материк. Потом снова поезд, Северный вокзал Парижа и трамвай в западную часть города в местечко «Ла фонтель дэ виль».
И вот мой пункт назначения. Трамвай остановился. Я встала, взяла сумку и посмотрела в окно: ни одного жилого здания, сплошные деревья. Скорее лес, чем городской парк. Место мне показалось подозрительным. Но я увидела, как пассажиры уверенно и весело идут к выходу и поспешила за ними.
5.
Но когда я вышла из вагона, вокруг уже никого не было. Пассажиры быстро разошлись по сторонам, словно растворились в темноте. Я задумалась, куда же мне идти. Даже спросить было не у кого. Решила пойти, куда глаза глядят, надеясь встретить кого-нибудь, кто мог бы понятно объяснить, где искать этот «Ла фонтель дэ виль».
Я пошла вперед. Справа от меня находился парк. Его-то я и видела, наверное, из окна трамвая. Очень хотелось есть. Ведь кроме стакана чая я весь день ничего не пила и не ела. Я вспомнила, что в Лондоне в этом году недалеко от нашего дома установили газовый фонарь Pluto Lamp с каким-то генератором внутри. В темное время суток он не только освещает улицу, но там можно приобрести горячий кофе, чай или какао. Как бы сейчас он мне пригодился!
Я вошла в парк и по узкой дорожке, выложенной ровными гладкими камнями, двинулась вперед. Часы на моей руке показывали один час десять минут. Я разглядела время благодаря светящимся стрелкам. Все небо было затянуто черными тучами. Они плотно закрывали луну. Очень хотелось выйти куда-нибудь к освещенным местам. Я успокаивала себя, пытаясь взбодриться:
- О, в этом парке такой свежий воздух! - говорила я себе. - А ветерок, как в Лондоне весной - густой, ароматный!
Я остановилась и глубоко вдохнула этот воздух. И вдруг тревога, страх отступили. Я неожиданно осознала, что я - в Париже! Суета происходящих в течение дня событий отодвинула от меня это важное понимание. Моя мечта исполнилась! И я еще быстрее побежала к еле видному впереди свету фонарей. Но быстро устала, замедлила шаг и вдруг споткнулась о выступавший из тротуара камень, и упала. Неожиданно над собой услышала французский прононс:
- Вы в порядке?
Я подняла голову.
Передо мной стоял высокий мужчина. Одет он был в гавелок - полудлинный плащ без рукавов с пелериной. На вид ему было лет двадцать пять. В темноте я не могла отчетливо разглядеть его лицо. Рядом с ним была собака. Борзая.
- Да, все хорошо. Я споткнулась о камень, - ответила я на французском.
Он протянул мне руку и сказал:
- Вставайте.
С его помощью я встала.
- У вас британский акцент.
- Да, я из Лондона.
- Мое имя Пьер Гарсон, а ваше?
- Эли… Шарлотта Свон.
- О, мадмуазель Свон, это вы! Наконец-то! Мы встречали вас три дня подряд. Потом решили, что вы передумали приезжать. Я племянник хозяина «Ла фонтель дэ виля».
- Надо же, какое совпадение! Именно к вам мне и надо!
- Да! Но почему вы здесь? «Ла фонтель дэ виль» находится совсем в другой стороне.
- Я заблудилась.
- Предлагаю нам пойти вместе.
- С удовольствием!
Мы медленно пошли в обратную сторону.
- Это Флафи.
Пьер показал на борзую, которая послушно шла рядом с ним.
- Очень красивый!
- Благодарю! Правда, ему уже девять лет, и по его активности, точнее, ее отсутствию, видимо, это заметно.
- Ну что вы, совсем не заметно! По крайней мере, выглядит он лет на семь.
- Сегодня он что-то беспокоен. Поздно попросился гулять. Благодаря ему я и встретил вас! Мадмуазель Свон, у вас дома есть собаки?
- Нет, только кот. Британский. Маркус.
- У меня в детстве тоже был кот, но как- то раз он убежал, я его долго искал, но так и не нашел.
Он вздохнул. Я не знала, что ему ответить. Чтобы не сказать ничего лишнего, решила обойтись одним словом:
- Сожалею.
Разговаривая, мы незаметно вышли из парка. Людей вокруг нас не было, все дома были ярко освещены. Улица мне показалась прекрасной! Осознание того, что она находится в Париже, во много раз увеличивало ее красоту! Прервав мои мысли, Пьер спросил:
- И давно вы рисуете, мадмуазель Свон?
Я едва не задохнулась от неожиданности.
- С восьми лет, - произнесла первую, пришедшую в голову, цифру.
- Мм, а я слышал, что уже в шесть лет вы написали картину, которая попала на известную выставку.
- Ох, точно, я и забыла! С пяти лет я уже рисовала, но по-настоящему мне стало это нравиться лишь в восемь лет, - едва выкрутилась я.
Я ненавижу обманывать, но в моей ситуации я решила, что так будет лучше. Тем более, что мы с Пьером знакомы всего четверть часа. Ведь его я совсем не знаю. Надеюсь, я ничего еще не сказала лишнего?
- Ясно, - задумчиво произнес Пьер.
- А вы чем увлекаетесь, месье Гарсон?
- Я музыкант.
- Правда?! Это чудесная профессия!
- Согласен.
- На каком инструменте вы играете?
- На скрипке.
- Я всегда хотела научиться играть на скрипке.
- Если хотите, я могу вас научить. В свободный день, - с неловкостью предложил он.
- Спасибо, почту за честь, - совсем искренне сказала я.
Потом последовала небольшая пауза.
- Вы ведь один месяц у нас погостите?
- Эмм… да, - тихо, с неуверенностью проговорила я, надеясь, что угадала.
Мой начальник мне не обозначил даже срок пребывания в Париже!
- Мы пришли.
Передо мной был огромный особняк, освещенный фонарями и выстроенный в стиле ампир, с богатым декором из грифонов, львов, сфинксов. Над входом в круглом медальоне виднелся барельеф. Он был высоко, и я его не разглядела. Мы медленно подошли к широкой лестнице. Лицо Пьера было теперь отчетливо видно. Наши взгляды встретились. Все мои мысли в считанные секунды куда-то пропали. Мы быстро отвернулись друг от друга. Что за странное состояние! Меня как током ударило! Хотя я не знаю, что чувствуешь, когда тебя ударяет током. Но почему-то именно это сравнение пришло в голову! Наконец, я смогла рассмотреть его лицо. Он был шатеном, с ярко-синими глазами и милой улыбкой, готовой осветить все вокруг себя.
После довольно долгого молчания он сказал:
- Добро пожаловать в «Ла фонтель дэ виль», мадмуазель Свон.
В его голосе чувствовалась неуверенность.
- Благодарю, мистер Гарсон, - с ответной неуверенностью произнесла я.
- Месье, - быстро поправилась я.
Придется привыкать к новому обращению.
Пьер потянул шнурок колокольчика. Тот звякнул. Пальцы Пьера остались на дубовой двери и выстукивали какую-то мелодию. За дверью послышались быстрые шаги. Буквально через минуту нам открыла женщина лет пятидесяти. У нее было милое, круглое, доброе лицо. Она была низкого роста, с короткими - по плечи - светлыми волосами, не очень аккуратно уложенными надо лбом в высокий валик. Лицо выглядело усталым. Посмотрев пристально на меня, она тревожно произнесла:
- Пьер, наконец-то вы пришли! Я уже начала волноваться. Так много времени, а вас все нет и нет.
- Прости, Мирта, задержался. Познакомься, это мадмуазель Шарлотта Свон, известная художница из Англии, - представил меня Пьер.
- О, мадмуазель Свон! Как хорошо, что вы приехали! Мы уж думали, никогда не увидим вас. И Джеральд вас заждался! Он видел много ваших работ.
Я опустила глаза. Мои губы невольно скривились в полуулыбке, но я старалась выглядеть вполне уверенной:
- Я очень рада, что смогла сюда приехать. Ваш город восхитителен, хотя я его еще не видела.
- Вы, наверное, проголодались! Проходите, мойте руки и садитесь за стол. Я вам приготовлю что-нибудь легкое.
Мы вошли. Пьер закрыл за мной дверь. Флафи сразу куда-то убежал. Пьер снял свои уличные штиблеты и переобулся в блестящие черные туфли. Потом обратился ко мне:
- Мадмуазель Свон, это ваша обувь, - он показал рукой на элегантные бирюзовые туфельки на среднем каблучке.
Я поблагодарила Пьера. Он ответил мне легким поклоном и едва заметной улыбкой.
Я сняла накидку. Пьер принял ее. Развязала ленты у шляпки и пристроила ее на полке. Затем переобулась. Домашние туфли мне подошли. Они были легкими и мягкими. Я прошла вперед и оказалась в самой середине огромной гостиной. Она заслуживает того, чтобы я подробно ее описала.
6.
Здесь было явное смешение стилей. Очень высокие потолки. Такие я видела в лондонской картинной галерее, куда мы ходили с мамой и Сьюзен, когда мне было девять лет. Помню, я осматривала работы молодых европейских художников без особого интереса. Единственно, что я запомнила - это очень красивый вензель из двух переплетенных ажурных букв - Э и Г на одном из полотен. Тогда я решила, что сделаю такой же, когда стану взрослой и буду писательницей. Кстати, ни одной работы Шарлотты Свон я там не встретила.
Потолок был оригинально расписан - все краски летнего леса светились в витиеватых плавных линиях. Явно, что природа была источником вдохновения художника - цветы, листья, птицы, насекомые сказочно и ассиметрично преподносили образы живой природы. Они недвусмысленно подчеркивали яркую индивидуальность владельца особняка. На некоторых деревьях были гнезда с птенцами, которых из клюва кормила большая птица. По другим прыгали белки. Внизу под ними бегали зайцы и еще какие-то звери.
Со стилем модерн я хорошо знакома. У меня на родине он сформировался в начале века, и сейчас, на его исходе, расцвел в полную силу. Во Франции его называют Арт Нуво. Но в интерьере гостиной стилизованный растительный узор Арт Нуво странным образом соединялся с элементами барокко и готики. От барокко здесь было много лепнины, большие до пола зеркала, красочная инкрустация, а от готики - изысканная гармония современных картин в красивых старинных окладах, отделанные тканями квадраты стен, тяжелые драпирующиеся гардины на окнах, стрельчатые ребристые арки дверных проемов.
Я никогда не думала, что разные стили можно так изящно соединить в одном помещении!
В середине столовой стоял длинный из красного дерева с закругленными краями стол. Вокруг него - многочисленные выгнутые стулья в стиле ампир. Вдоль стен разместились мягкие кресла, ножки которых венчали лапы грифонов. Было много книг, свечей, цветов, ламп и разных старинных вещей.
С позволения Мирты я села на один из стульев. На моей тарелке лежал маленький пирожок с вишней, а рядом стояла кружка теплого молока. Напротив меня сидел Пьер. Мы ели молча. Когда мы с Пьером закончили свой поздний ужин, Мирта сказала:
- Ну, а теперь надо всем поспать. Уже очень поздно.
- Спокойной ночи, - сказал Пьер, обращаясь к Мирте.
- Спокойной ночи, - сказала я. - Спасибо за ужин.
- Спокойной ночи, - с милой улыбкой ответила нам Мирта. Потом добавила:
- Пьер, ты покажешь мадмуазель Свон ее комнату?
- Конечно.
Мы поднялись наверх по широкой лестнице. Моя комната оказалась на втором этаже, чуть ли не в самом конце длинного коридора.
- Вот мы и пришли.
В голосе Пьера еще чувствовалась неуверенность. Но и я была не смелее. Он раскрыл передо мной бежевую дверь, и я вошла в комнату.
Я, конечно, догадывалась, что поскольку я знаменита и зовут меня Шарлотта Свон, то и комнату мне дадут соответствующую. Но такой я не ожидала. Высокий потолок разрисован синими розами. Окно от пола до потолка с маленьким балкончиком. Стены нежно-бежевые, на полу бирюзового цвета ковер. В углу на тумбочке - живые синие розы. Самое большое пространство занимала кровать. Она была раза в три больше моей. Сбоку стоял громоздкий шкаф из красного дерева, без резьбы, с позолоченными накладками.
- Надеюсь, вам нравится? - спросил Пьер, с улыбкой наблюдавший какое-то время за моим удивлением.
- Очень! Спасибо, месье Гарсон.
После небольшой паузы Пьер сказал:
- Здесь, в комнате, вы найдете все необходимое. Спокойной ночи, мадмуазель Свон.
- Спокойной ночи, месье Гарсон.
Пьер вышел из комнаты и закрыл за собой дверь.
Наконец, я могла спокойно стоять! При Пьере мое сердце готово было вырваться из груди. Первым делом я вышла на балкон. Там стоял белый низкий столик, на нем ваза с букетом синих засушенных роз. Они были удивительно красивы! Интересно, почему синими? И на потолке синие розы, и на тумбочке, и здесь, в вазе. Наверное, это что-то означает? Но мне это нравилось. В этих розах было что-то загадочное.
Я села на один из двух белых стульев, расположенных возле столика, и осмотрелась. Все дома были ярко освещены. Вдали был виден парк, по которому мы с Пьером сегодня шли. Он казался мрачным сплошным пятном. Людей не было, только кошка, кажется, тоже породы британская, как наш Маркус, пробежала недалеко по освещенной части дороги и скрылась за поворотом. Хотя во Франции эту породу кошек, кажется, называют французский шартрез.
Я вдруг почувствовала сильную усталость. Немного поспать не мешало бы.
Я вернулась в комнату, расправила кровать. Переодевшись в длинную сорочку, забралась под теплое одеяло. Кровать была настолько мягкой, что у меня возникло ощущение, будто я лежу на облаке, высоко-высоко в небесах, и это облако медленно плывет по миру, обретая каждые пять минут новую форму.
У меня в голове прокрутился весь сегодняшний день. Он показался мне довольно длинным. Столько всего произошло! Завтра Пьер покажет мне город. От этой мысли мне стало очень тепло, хотя я и говорила себе, что не должна отвлекаться от моей главной, пока не очень понятной, скорее, совсем непонятной, задачи. Но Пьера я не могу выкинуть из головы.
И я этому рада.
Минут через пять я выключила лампу, повернулась на правый бок и не заметила, как уснула.
7.
Что за чудо, открыв глаза, с утра увидеть за высоким окном крыши Парижа! Мало кому выпадает такая возможность. Погруженная в эти мысли, я потянулась и рассеянно села. Несмотря на то, что я очень поздно легла, я чувствовала себя вполне отдохнувшей. Я надела свое вчерашнее платье и посмотрела в зеркало. На сером подоле видны были несколько пятнышек, оставшихся после моего вчерашнего грандиозного падения на камни. Но, думаю, в складках платья они будут не очень заметны.
Рядом с зеркалом на тумбочке лежал новенький журнал мод «Harper>s Bazaar» и синего цвета расческа. Интересно, почему в этой комнате есть все, что мне надо? Откуда они могли знать, что я именно этот журнал читаю? Хотя, может, это все было подготовлено вообще не для меня? Или об этом позаботился мой редактор?
Я вновь почувствовала себя виноватой. Все думают, что я знаменитая художница. Но другого выбора, насколько я понимаю, у меня не было. И надо изо всех сил изображать из себя Шарлотту Свон, которую я никогда не видела.
«Можно, конечно, сбежать», - промелькнула безумная идея. Я тут же решительно выбросила ее из головы.
Расчесав свои длинные светлые волосы, я подняла их высоко на затылок, закрутила вокруг головы в высокую прическу и закрепила большой заколкой в виде дракона. Все три пасти его вместо пламени исторгали букетики красивых матерчатых цветов. Заколку мне подарила на Рождество Сьюзен. Я покрутилась перед зеркалом. Увиденное меня вполне удовлетворило. Из зеркала смотрела на меня тоненькая девятнадцатилетняя девушка с большими темно-серыми глазами. В них прыгали желтоватые огоньки. Когда они появлялись, мама обычно говорила: «Опять что-то задумала...».
Мне показалось, что в таком виде я могу вполне выйти в люди.
Я закрыла дверь и увидела перед собой вчерашний коридор, застеленный восточным ковром. С обеих сторон было много дверей. Зачем нужно столько комнат? Было бы очень любопытно заглянуть в них. Наконец, я подошла к лестнице. После моего вчерашнего падения я решила быть аккуратнее, поэтому, не торопясь, стала спускаться по лестнице. К счастью, обошлось без приключений.
Я вновь очутилась в гостиной со стилизованным под природу многоцветным потолком. Мне не сразу удалось вспомнить, где находится столовая. Но через две минуты сориентировалась и уже оказалась в ней. Почти все лица в столовой мне были знакомы, кроме одного. За столом сидел слегка полноватый мужчина, в темном сером сюртуке и лиловом жилете, в белой рубашке со стоячим воротничком с отворотами и туго накрахмаленными манжетами. Он пристально смотрел в свою тарелку, как будто бы выискивал там какой-нибудь недостаток, например, светлый волос с головы Мирты. Меня этот человек заметил далеко не сразу, но я уже предполагала, кто он. Я решила проявить активность:
- Доброе утро.
- Доброе утро.
Загадочный мужчина поднял голову и еще раз тихо сказал:
- Доброе утро. Позвольте спросить, вы кто?
Только я открыла рот, чтобы ответить, как Мирта за меня уже почти все сказала:
- Это мадмуазель Шарлотта Свон. Помните, мы ее ждали! Она художница из Англии.
Буквально через пять секунд он вспомнил:
- А, мадмуазель Свон! Естественно, помню! Позвольте спросить, когда вы к нам приехали?
- Сегодня ночью.
- Теперь понятно, почему я вас не видел. Мирта мне почему-то не сообщила о вашем приезде. Мое имя Лукас Фрай, я хозяин этого дома.
- Очень приятно, - сказала я с легкой улыбкой.
Лукас Фрай снова опустил глаза в тарелку.
Я аккуратно села за стол, на свое вчерашнее место, напротив Пьера. Пока я ела, мы с ним иногда украдкой посматривали друг на друга. На моей тарелке лежали яичница и круассан. Мирта принесла кофе. Внезапно хозяин дома спросил меня:
- Мадмуазель Свон, вы раньше бывали в Париже?
Его тон почему-то был чрезмерно серьезным.
- Нет, месье Фрай, не была.
- Вам надо обязательно сегодня увидеть Париж! Пьер, сможешь устроить для мадмуазель Свон экскурсию?
- Конечно, смогу! – с готовностью ответил Пьер.
Я была счастлива.
- Сколько вам понадобится времени, мадмуазель Свон, чтобы собраться? - спросил Пьер.
- Пятнадцать минут!
Я решила, что этого времени мне будет достаточно.
За пятнадцать минут я успела допить кофе, вернуться по нескончаемому коридору обратно в свою комнату и надеть свое самое любимое светло-голубое платье, очень теплое, расшитое стеклярусом. И у меня оставалось еще пять минут.
Когда они прошли, я спустилась вниз. У входной двери уже стоял Пьер. На нем было модное мешкообразное пальто типа сак, черный котелок с узкими ровными полями и жесткой куполообразной тульей - нечто среднее между уходящим цилиндром и фетровой шляпой.
- Мадмуазель Свон, ваша обувь, - он показал мне на высокие шнурованные сапожки. Почти такие же носит Хелен. - Ваши туфельки не для нашей дождливой погоды.
Мне стало неловко. Я ведь так и не нашла свои ботинки в Лондоне!
Мы вышли из особняка. Дождь перестал идти. В Париже зима умеренно теплая. Сейчас градусов десять тепла. Солнце было нежным, оно легко касалось моих горящих от волнения щек. На лестнице было сухо, потому что ее большую часть закрывала крыша. Спустились мы в неловком молчании, украдкой поглядывая друг на друга.
- Мадмуазель Свон, - неожиданно игриво обратился ко мне Пьер, - вы готовы начать экскурсию по городу огней и любви? - последние слова он почему-то почти прошептал.
- Конечно, - стараясь не замечать его смущения, ответила я и посмотрела на Пьера. Наши взгляды снова встретились. И снова - удар током...
Мы ходили по узким парижским улочкам, останавливаясь чуть ли не у каждого дома. В ресторанчике «Le Petit Vatel» ели луковый суп и пили кофе. Потом приехали на Елисейские поля. Трудно было представить, что здесь когда-то охотились французские короли и их придворные. Совсем рядом на укромных прилегающих улочках мы попадали в Париж прошлого. Долго гуляли вдоль рядов стройных деревьев, постепенно приближаясь к Триумфальной арке. На стенах арки Пьер читал мне названия сражений (их оказалось 128), которые выиграли республиканская и императорская армии, а также имена французских военачальников (558 фамилий).
Я с замиранием сердца слушала голос Пьера. Все произошло так быстро! Мы с ним только вчера познакомились, а я уже испытывала к нему такие сильные чувства и ничего не могла с собой поделать! И все случилось в тот миг, когда наши взгляды встретились! Я чувствовала его характер, кажется, читала его мысли. Для меня это были новые ощущения. Я еще их не совсем понимала.
Интересно, как Пьер Гарсон ко мне относится?
Я глубоко вздохнула и подумала, что давно молчу и надо бы вступить в разговор.
- Месье Гарсон, а давно вы живете в «Ла фонтель дэ виле»?
- С рождения.
- C рождения? А где же ваши родители?
- Я родился здесь. Этот особняк принадлежал еще моему деду по отцовской линии. Мои мать и отец двадцать лет назад погибли. Они возвращались из Мелена от Джены и Лукаса. Лошадь неожиданно понесла, и они разбились. Джена была сестрой моей матери Элен. Тогда они и забрали меня к себе в Мелен. Года два мы все жили там, а потом переехали в Париж в «Ла фонтель дэ виль».
В голосе Пьера слышалась грусть.
- Извините меня…
- Все хорошо, мадмуазель Свон, за меня не беспокойтесь!
Он тепло посмотрел на меня. Но мне все равно было неудобно перед ним.
- Ну, а вы, мадмуазель Свон, до приезда во Францию уже бывали за границей?
Я очень надеялась, что Шарлотта Свон не выезжала из Англии, хотя очень сомневалась в этом! Ведь она все же знаменитость! По крайней мере, я хотела верить, что Пьеру об этом ничего не известно. Я не могла его снова обманывать.
- Нет, месье Гарсон, эта поездка для меня первая.
- Я надеюсь, вам пока нравится Париж?
- Конечно, месье Гарсон, я с первого взгляда влюбилась в ваш город!
Я прикусила губу, так как в моем мозгу мгновенно промелькнуло «и в вас». Нет, пока все идет хорошо. Кажется, я себя ничем не выдала.
День был солнечным и безветренным. Уже пахло весной. На улицах продавали первые весенние цветы. Художники рисовали портреты отдыхающих. Было много музыкантов. Такое ощущение, что город превратился в большую концертную площадку. Кто-то играл на скрипке, и несколько человек слушали его. Где-то собирались чуть ли не оркестры - труба, скрипка, фортепьяно, гитара. Мы с Пьером остановились возле такой группы музыкантов. Оркестр играл не классическую музыку, а медленный вальс. Рядом кружились в танце несколько пар. Мне захотелось быть среди них…с Пьером Гарсоном. Неожиданно Пьер сказал:
- Мадмуазель Свон…
Он смотрел на меня с милой, слегка игривой улыбкой, протягивая мне руку. Преодолевая неловкость, я положила свою руку ему на ладонь. Мы прикоснулись друг к другу. Я почувствовала его тепло. Мне опять показалось, что мы давно - всю жизнь - знаем друг друга. Мы только стали медленно двигаться, как музыка уже стихла и сменилась другой, головокружительной. Это был модный кейк-уок. Все вокруг нас закрутилось! Вся энергия танцоров ушла в движения ног. А тела танцующих при этом оставались неподвижными.
- Ленивый корпус и волнующиеся ноги. Как вам такой танец, мадмуазель Свон?
- Месье Гарсон, я не умею танцевать это.
- Мадмуазель Свон, в этом нет ничего страшного.
Мы сделали несколько движений в ритм танцу. Мои ноги почти все время запутывались, и несколько раз я чуть не упала. Мы отошли от танцующих. Пьер нежно отпустил мою руку, и я почувствовала сильную нехватку его теплоты. Пьер извинился передо мной, сказав, что ему надо оставить меня на пару минут. Он подошел к скрипачу и о чем-то с ним поговорил. Вернулся ко мне очень быстро и со скрипкой в руке.
- Мадмуазель Свон, вы помните о моем обещании?
Я посмотрела на скрипку, потом снова на Пьера и вспомнила:
- Научить меня играть на скрипке?
- Абсолютно верно, - мы улыбнулись друг другу.
И вот опять я чувствовала эту неловкость.
- Но учиться мы будем чуть позже. Это сюрприз.
Мы шли, не останавливаясь, по длинной аллее, перешли мост Пон Де-Йена. И вот, наконец, она - Эйфелева башня на Марсовом поле.
Почему я отношусь к ней, словно к живой? Возможно, потому, что все семь лет после подаренной мне дядей картины мечтала увидеть ее наяву. Вероятно, так. Другого аргумента у меня не было.
- Итак, мадмуазель Свон - это Эйфелева башня. Восемь лет назад, когда ее построили, многие известные люди Парижа возмущались этой «железной дамой». Представляете, ее называли фонарным столбом, чудовищем в гайках, громоотводом, недостроенной фабричной трубой.
Фабричной трубой! Я была потрясена! Пьер продолжал:
- Считалось, что она подавляет архитектуру Парижа. Наш писатель Мопассан пренебрежительно называл ее «скелетом». Когда его спрашивали, почему же он в таком случае регулярно обедает в ресторане «Жюль Верн» наверху этой башни, он говорил, что это единственное место в городе, откуда железный монстр не виден! А сейчас уже - это символ Франции.
«Пьер мог бы быть отличным экскурсоводом, это очевидно», - думала я, слушая его рассказ. Мне захотелось сказать ему об этом:
- Месье Гарсон, вы потрясающий рассказчик!
- Благодарю, мадмуазель Свон, а вы - потрясающий слушатель!
Мои губы невольно растянулись в широкой улыбке.
- Месье Гарсон, вы любите Париж?
- Кто же не любит Париж? Возможно, только тот, кто не видел его, его ярких ночных огней, не чувствовал его свежий воздух!
Да, я с этим была согласна. Это волшебный город.
- Мадмуазель Свон, вы хотите подняться выше? Правда, оба лифта сегодня не работают. Придется идти пешком.
- Конечно!
Лестница, ведущая на первый ярус, оказалась очень длинной. Пятьдесят восемь метров вверх! Когда мы, наконец, добрались до первой площадки, у меня почти не осталось сил. Мы с Пьером подошли к решетке, ограждающей платформу. Оказалось, что на Эйфелевой башне есть еще два яруса. Мне очень хотелось подняться еще выше!
- Мадмуазель Свон, а вы не боитесь высоты?
- Нисколько, месье Гарсон!
Мне хотелось добавить: «Когда вы рядом, мистер Гарсон, я ничего не боюсь», но, наверное, это было бы лишним.
Мы еще немного постояли на нижнем ярусе, а потом вернулись к лестнице и медленно, останавливаясь через каждые десять ступенек, с трудом поднялись на второй ярус. С трудом - по крайней мере, я. Семьсот четыре ступеньки! Сто пятнадцать метров высоты! На Пьере подъем, кажется, никак не сказался. Может, он просто не показывал вида, что устал?
С обзорной площадки хорошо просматривался парижский ландшафт. Центральная набережная Сены. Прогулочные кораблики, отходившие от причала. Собор Парижской Богоматери. Лувр на правом берегу Сены. Триумфальная арка.
Мы переходили по периметру квадрата площадки, и Пьер показывал мне достопримечательности города. Последними были великолепный мост Александра 111 и только что построенный Большой Дворец - Le Grand Palais. Рядом с нами постоянно перемещалось с десяток таких же любителей высоты.
- Еще выше, мадмуазель Свон?
- Да, месье Гарсон. Мне бы очень хотелось!
- К сожалению, это невозможно, мадмуазель Свон. Выше можно только на лифте. А он не работает.
Пьер смотрел на меня с улыбкой, и в его глазах опять мелькали маленькие смешинки.
8.
Я снова подошла к решетке.
- Какая красота…! Чудесный вид!
- Да, мадмуазель Свон.
- Месье Гарсон?
- Да, мадмуазель Свон?
- Научите меня играть на скрипке, очень прошу вас.
- Давайте сядем за стол.
- Какой стол? На Эйфелевой башне? Вы шутите?
- А вы посмотрите направо.
Я обернулась. На другой стороне яруса стоял маленький белый столик. Он был точь-в-точь, как тот, что стоит в моей комнате, на балконе, в «Ла фонтель дэ виле». Даже стулья, которые стояли у стола, были точно такие же. Совпадение? Ведь не Пьер же принес их из «Ла фонтель дэ виля»?
Пьер сел на стул и поднял скрипку:
- «Последняя роза лета», - объявил он.
Видимо, это было название мелодии. Наверняка, он думает, что я хорошо ее знаю.
Мелодия была полна грусти. В то же время легка, прозрачна. Она вызывала ощущение свободы и какой-то потери, чего-то несбывшегося, что было совсем рядом, но его не смогли удержать. Чувствовалось, что Пьеру она очень нравится. Он был где-то в другом мире.
Один из фрагментов я узнала! Ритмический рисунок этой мелодии он выстукивал на дубовой двери особняка в день моего приезда! Мелодия длилась минут десять. Она полностью очаровала меня.
Когда Пьер закончил, он оторвал взгляд от скрипки и посмотрел на меня, как бы ожидая услышать мое мнение.
- Потрясающая мелодия, месье Пьер!
Как же музыка действует на людей! В очередной раз я убеждалась в том, что в определенных жизненных ситуациях музыка способна спасти человека, поднять ему настроение, успокоить душу. Я знала это по своему опыту. Когда мне в Лондоне становилось грустно, я всегда садилась за фортепьяно и играла.
- Ну что, мадмуазель Свон, начнем урок?
Я кивнула. Пьер придвинул свой стул ко мне, и его плечо плотно прижалось к моему. От этой близости у меня закружилась голова. Я боялась, что ничего не смогу сообразить. Занятие длилось около получаса. Я научилась держать скрипку и играть очень коротенькую красивую мелодию. У нее были слова:
«Моя душа на кончике смычка.
Живет... Поет... Смеется и рыдает...
Меня поймет лишь тот, кто чувства знает...
Любовь... Разлуку... Взлет под облака...»
После моего первого урока игры на скрипке Пьер вернулся на свое прежнее место, и мы какое-то время молча сидели и смотрели с высоты на город. Солнце почти скрылось за домами.
- Мадмуазель Свон, вы не утомились? Если желаете, мы можем вернуться в особняк.
- Нет, странно, но я совсем не устала.
- В таком случае у меня для вас есть сюрприз.
- Какой?
- Мадмуазель Свон, никогда не надо торопить события. Сюрприз - он на то и сюрприз, что о нем никто раньше времени ничего не говорит.
- Хорошо!
Мы улыбнулись друг другу. Как это приятно - видеть его улыбку!
Почти без остановок спустились вниз. А до этого казалось, что у меня вот-вот отвалятся ноги!
Уже стемнело. Дома вновь осветились яркими газовыми фонарями.
- Месье Гарсон, когда вы собираетесь сказать мне, куда мы идем?
- Мадмуазель Свон, не торопите события!
Мое любопытство возрастало с каждой минутой. Через четверть часа мы подошли к пристани. Той самой, которую видели со смотровой площадки Башни и от которой отходили пароходики. Но мы направились к боковой стороне причала, где стояли прогулочные лодки с веслами.
- Мадмуазель Свон, предлагаю вам прогулку по знаменитой реке Сена, - торжественно произнес Пьер. - Правда, февраль - не лучшее время года для таких путешествий, но сегодня очень тепло.
Он протянул мне руку, и с его помощью я села в лодку. Пьер - и учитель музыки, и экскурсовод, и управляющий лодкой в одном лице - сел напротив меня, и мы отплыли. Пьер хорошо гребет! Я ни разу не плавала в лодке, только, может, в раннем детстве, но я совсем ничего не помню об этом.
- Месье Гарсон, а вы часто проводите экскурсии?
- Не очень. Только для особо важных гостей «Ла фонтель дэ виля».
- То есть, для вас я особо важный гость?
Может, и зря я это спросила?
- Вы - известная художница, мадмуазель Свон. Мой долг показать вам город.
Говоря эти слова, он улыбался. Я расстроилась. Причем здесь «известная художница»! Выходит, он хотел сказать, что для него важные гости - только известные и, наверное, богатые люди? Хотя, может, я поняла его не верно? Я подумала, что это надо выяснить. Но, главное - не поссориться.
Нарочито игривым тоном я уточнила:
- Я правильно поняла, вы общаетесь только с известными и богатыми людьми?
- Нет, ну что вы, мадмуазель Свон! Нет, конечно! Я хотел сказать, что это мой долг - вам, гостям «Ла фонтель дэ виля», - проводить экскурсии.
- Простите, что так спросила.
- Ничего страшного! Это вы простите меня за плохое объяснение.
Я облегченно вздохнула. Пьер явно был смущен. Хорошо, что мы все выяснили. Меньше всего я хотела с ним поссориться. Просто меня очень стала раздражать дама по имени Шарлотта Свон!
А Пьер очень красивый. Я уверена, что и душа у него так же красива, как и внешность.
- Месье Гарсон, я хотела спросить…
- Я вас слушаю, мадмуазель Свон.
- Почему в моей комнате так много синих роз?
- Когда-то эту комнату занимала моя мама. Она очень любила синие розы, хотя их никогда не видела. Их не было в природе. По ее эскизам художник разрисовал потолок. Когда ее не стало, и мы переехали в «Ла фонтель дэ виль», в комнате стала жить Джена. Она пообещала в память о сестре вывести сорт синих роз.
- И ей это удалось! У меня в комнате в вазе стоят синие розы!
- Нет, это обычные белые розы. Мирта добавляет в воду порошок, и они приобретают синий цвет. Ей кажется, что так она сохраняет в доме память о моей маме и Джене, которых очень любила.
Пьер задумался. Какое-то время мы молчали.
- Но вы правы, - Пьер посмотрел на меня, - синие розы Джена все-таки вывела! Она говорила мне, что использовала пигмент дельфинидин. Вы знаете, мадмуазель Свон, Джена всегда увлекалась цветами. Самыми любимыми у нее были розы. Она постоянно их скрещивала. Вообще, она все любила смешивать - цветы, архитектурные стили! Вы, конечно, заметили это по нашему дому! А пять лет назад Джена неожиданно уехала. И розы стали гибнуть. Никто не знал, как за ними ухаживать. Ну, а комнату переделали для гостей.
- Можно спросить, почему они расстались?
- Этого никто не знает. Лукас говорит, что Джена влюбилась в какого-то художника и уехала с ним в Америку. Скорее всего, она никогда не вернется. Но он все равно любит ее. И ждет.
- Грустная история.
- Да, мадмуазель Свон, очень грустная.
Мне стало жалко Лукаса Фрая. Какая тайна скрыта за их расставанием? И почему он так упорно ее ждет? На что надеется? Ничего не меняет в доме.
- А Мирта давно работает в особняке?
- Давно. Она была здесь еще при моих родителях.
- Мне кажется она очень добрым человеком.
- Да, это так. Только, если ее по-настоящему разозлить, она превращается в сущую пантеру и успокаивается далеко не сразу.
Мы с Пьером рассмеялись.
Незаметно похолодало. Поднялся ветер. Пьер поспешил к причалу. Мы вышли из лодки и направились к набережной, где стояли экипажи и два новеньких британских автомобиля «Ланчестер». Такие я видела у нас в Лондоне. Мы сели в один из них и вскоре уже были дома.
9.
Утро… Второй рассвет в городе моей мечты. Я провожу рукой по шелковому одеялу, обволакивающему меня. Лениво открываю глаза и взглядом пытаюсь найти свои часы. Сев на кровати, обнаруживаю их на ковре, поднимаю. Совершенно неожиданно дверь открывается, и в нее буквально влетает Мирта. Она выглядит встревоженной. Я напряжена, не понимаю, в чем дело.
- Мадмуазель Свон! Позвольте спросить, почему вы еще в кровати? - Мирта запыхалась. Видимо, она бежала.
- Мирта, мне очень неловко спрашивать, но почему я должна так спешить?
- Мадмуазель Свон, уже все позавтракали и одеваются!
- А куда все одеваются?
- Мадмуазель Свон, разве Пьер вам ничего не сказал?
- О чем не сказал?
Мое любопытство нарастало с каждой секундой.
- Святая Тереза Авильская! - всплеснула она руками. - Да вы ведь сегодня приглашены на день рождения племянниц месье Фрая! Месье Фрай, Пьер и вы!
Вот уж чего я не ожидала! А, может, это как раз тот случай, о котором говорил мой редактор? Возможно, там я все и узнаю.
- Мадмуазель Свон, вы еще успеете позавтракать.
Мирта вышла и закрыла за собой дверь. Надо быстро одеться. Неудобно, что я заставляю себя ждать.
Я быстро встала с кровати, привела себя в порядок и подошла к шкафу. Мирта говорила мне, что весь гардероб в моем распоряжении. Первым бросилось в глаза мое собственное, вчерашнее голубое платье. Безусловно, оно шикарно, я провела в нем прекрасный день. Но сегодня, наверное, надо надеть что-нибудь другое. Ведь мы едем на званый ужин в честь дня рождения дочерей месье Гюсто! Я выбрала новое узкое длинное платье из жемчужно-серого бархата с короткими рукавчиками-фонариками и пышным кружевным жабо - дань позитивизму в моде! На изнаночной стороне воротника была пришита этикетка «Модный салон Дусе. Лондон». О! Как приятно! Маленький привет из родного города! Платье мне было чуть длинновато, и придется его слегка приподнимать, чтобы не наступить на подол. Сделала прическу и вышла из комнаты.
В столовой меня уже ждал завтрак.
Спустившись по лестнице, я увидела Пьера и Лукаса Фрая. На них были черные сюртуки и визитные полосатые брюки. Лукас опирался на трость, а Пьер держал в руках зонт. Пьер буквально сиял. Он встретил меня милой улыбкой, чем сразу поднял мне настроение.
- Мадмуазель Свон, мы уже вас заждались, - весело сказал Лукас Фрай.
- Извините, что опоздала.
- Ничего страшного! У нас еще есть некоторое время. Бал начинается ровно в шесть вечера. Но сначала нам надо кое-куда заехать.
- Ваша одежда, мадмуазель Свон! - Пьер набросил мне на плечи мою накидку. Серое с жемчужно-серым явно были в гармонии, смотрелись очень элегантно. Сверху на высокую прическу я надела фетровую шляпку, украшенную цветами, и завязала ленты. Для тепла набросила на плечи захваченный из дома в Лондоне лиловый шарф. Лукас Фрай отворил дверь и пропустил меня. Вслед за мной вышел сам. За ним - Пьер.
- Приятного вечера! - пожелала нам вслед Мирта.
Сегодня холодновато. Сильный ветер. А ведь еще вчера чувствовалась весна! Моя теплая накидка и шарф меня спасали. Настроение Пьера почему-то поменялось. Он смотрел под ноги и явно о чем-то размышлял. Мы втроем медленно куда-то шли. И я не знала, куда. Ведь до начала бала уйма времени. Разве у нас еще были какие-то планы на сегодняшний день? Мне неловко о них спрашивать. На моих часах сейчас чуть больше десяти. Еще осталось около восьми часов.
Я не заметила, как отстала от мужчин и поэтому ускорила шаг. Мне вспомнился мой недавний день в Лондоне, когда мой начальник, не принимая моих возражений, отправил меня на поезде в город моей мечты разгадывать какую-то тайну. Вот и сейчас все окружено тайной. Мне даже не сказали о том, куда мы должны ехать!
Мы подошли к машине. Водитель открыл нам двери, мы сели. Я с трудом расправила подол своего платья, который занял большую часть машины.
- Месье Фрай, - решилась задать я вопрос. - Извините за мое, возможно, излишнее любопытство, но я хотела бы знать, куда мы едем.
- Мадмуазель Свон, мы едем в Мелен. Он в трех часах езды от Парижа.
Я слышала о Мелене. Знаю, что в этом красивом городе много площадей в стиле классицизма. Но, самое главное, здесь жили когда-то Лукас и Джена Фрай! И, уезжая из Мелена, погибли родители Пьера!
- У дочерей брата - моих племянниц - сегодня день рождения. Мы должны привезти им подарки. Мелен - самое подходящее для этого место.
Мы ехали уже полчаса. Не могу сказать, что мне не нравилась эта поездка. Но было как-то холодно. Пьер был отстранен, все время о чем-то думал. От его утреннего сияния не осталось и следа. Лукас Фрай напряженно молчал. Я старалась успокоить себя и подумать о чем-нибудь приятном. Например, о вчерашней экскурсии, о том, как уютно лежала моя рука в теплой ладони Пьера во время коротенького танца.
Я не могла понять, испытывал ли он ко мне те же чувства, что я к нему? Нужна ли я ему? Если бы я могла заглянуть в его синие глаза, я все бы в них прочитала! Но Пьер сидел впереди, откинувшись на спинку сиденья и прикрыв глаза.
Мне показалось, что мы приехали слишком быстро. Несмотря на внешний холод, меня все-таки внутренне согревало присутствие рядом со мной Пьера Гарсона.
Машина остановилась. Первым вышел водитель, раскрыл перед нами двери. За ним - Лукас Фрай. Потом Пьер. Он подал мне руку и помог выйти.
10.
Мы остановились на площади Пе-Берлан. Перед нами высился готический кафедральный собор Святого Андрея с двумя симметричными башнями. К нему с правой стороны прилегала массивная четырехугольная Башня Бернара. Я смотрела на Пьера. Он внимательно изучал окно на северной стороне собора. Но, думаю, окна этого он не видел. Пьер явно о чем-то думал.
Вокруг нас прогуливалось много народу. Женщины, девушки в длинных красивых платьях, с накидками на плечах, некоторые в расшитых кружевами и блестками жакетах, с маленькими сумочками, коротенькими перчатками, только вошедшими в моду, в больших шляпах с полями и вуалью, украшенных лентами и перьями, цветами, а на некоторых даже чучелами птиц. Мужчины в основном в сюртучных тройках разного цвета - черного, серого, синего. Некоторые с тростью. В верхних карманах сюртуков у каждого видны были платочки.
Мы подошли к узкой улочке, выходящей на площадь. Обойдя мастерскую «Ремонт бытовых изделий», мы оказались возле ювелирного магазина «Кристалл». Кстати, мастерская показалась мне очень похожей на нашу лондонскую, где мы с мамой ремонтировали разную домашнюю утварь. Только эта была из более светлого кирпича. Ювелирный магазин вызывал любопытство. Он был не очень большим, но имел чрезвычайно изысканный вид. В него хотелось зайти.
- Нам пора, - бесстрастным тоном проговорил Лукас Фрай и пошел в сторону ювелирного магазина. Мы с Пьером молча отправились за ним.
- Нам нужно купить здесь подарок для Грэтты и Линси, - пояснил Лукас Фрай.
Видимо, это имена его племянниц.
- Я думаю, что дорогие украшения их устроят. Хотя я не удивлюсь, если у них таковые уже есть! - с усмешкой добавил он.
Вероятно, близнецы были довольно избалованными девочками, которым ни в чем не отказывали.
Мы поднялись по лестнице. Молчание Пьера уже становилось невыносимым. Вошли в магазин. На стенах - картины в стиле готики. Множество украшений в витринах, занимающих целиком всю стену.
Я прошла вдоль витрин. В одной из них - ожерелья, кольца, серьги. В другой - нити жемчуга, перехваченные аметистовыми заколками. Рядом - золотые ажурные броши с рубинами. С ними соперничают золотые часы на длинных цепочках. Они украшены бриллиантами, драгоценными камнями, эмалью.
Вдоль противоположной стены тянутся витрины, где представлены дополнения для бального или визитного платья - декоративные цветы, кружевные вставки, вышивка, ленты, мех, блестки, золотые и серебряные нити. Благодаря своей сестре я хоть как-то разбираюсь в моде. Уверена, будь Сьюзен сейчас здесь, она с удовольствием бы разглядывала каждое украшение.
Лукас точно знал, что ни в одном другом месте нет такого богатого выбора! Но он почему-то подошел к неприметной витрине, стоявшей в углу возле запасного выхода, где украшений было совсем мало.
- Вот то, что я искал! Я знал, что здесь найду их!
Он достал из прозрачных коробочек два жемчужных ожерелья.
- Думаете, им понравится?
В голосе и хитром взгляде Лукаса читалась уверенность в собственных словах. Он знал, что девочки ожерельям будут рады.
Лукас Фрай пошел оформлять у ювелира покупки, и мы с Пьером остались наедине. Мое сердце бешено стучало. Я не хотела первой начинать разговор. Но Пьер сам принял решение и отошел куда-то в сторону.
Мне стало грустно. От нечего делать я подошла к украшениям и стала их разглядывать. Мой взгляд упал на золотой медальон с синей изящной розой. Я вздрогнула. Опять синяя роза! Что это? Совпадение? Или какой-то рок преследует меня в виде синих роз?!
В зеркале я внезапно увидела отражение Пьера. Он внимательно смотрел на меня. Наши взгляды встретились. Смутившись, я снова опустила взгляд на медальон. Он чем-то мне сильно нравился. Я даже не поняла чем, но мне очень хотелось его купить. Но когда я увидела цену, то поняла, что это невозможно. Столько франков у меня не было. Да и не будет, я думаю, и в ближайшем будущем.
- Нам пора! - очень довольный собой, объявил Лукас Фрай.
Я положила медальон обратно в коробочку и побрела к Лукасу. Пьер шел рядом. Впервые за сегодняшний день я уловила аромат его туалетной воды. Нежный, слегка сладковатый, который почему - то ассоциировался у меня с хвойным лесом. Я смотрела на его руки, которые держали зонт. Так хотелось к ним прикоснуться!
Пьер подошел к Лукасу и что-то ему шепнул. Я не разобрала ни слова.
- Пьер! Мадмуазель Свон! Ждите меня на улице, у входа!
Мы с Пьером спустились вниз. Я бросила на него короткий взгляд.
- Мадмуазель Свон, вам нравится Мелен?
- О да! Очень! Это очень приятный и живописный город. А вы, месье Гарсон, часто здесь бываете?
- Довольно часто, мадмуазель Свон.
- Вы сюда приезжаете по делу?
- К большому сожалению, только по делу. Здесь очень хорошего качества сырье и ткани для наших фабрик. Мы покупаем их здесь.
- А куда мы поедем сейчас?
- Нам надо посетить один дом, а потом мы направимся в особняк брата месье Фрая.
Не успела я и слова сказать, как к нам спустился Лукас Фрай. В руках он нес несколько коробочек.
11.
Мы довольно долго шли по тротуару мимо старинных зданий, ни одно из которых не было похоже на другое.
- За тем поворотом, - Лукас Фрай показал рукой, - мой дом. Мы раньше здесь жили. Я решил не продавать его, так как иногда сюда приезжаю. Мы зайдем совсем ненадолго и поедем к моему двоюродному брату.
Мы подошли к двум приземистым домам, стоящим рядом за металлической оградой. Один из них был расписан яркими красками, его украшали многочисленные башенки, шпили и барельефы над широкой лестницей. Но, несмотря на яркость наряда, он казался печальным. Это впечатление, вероятно, создавали глухо зашторенные окна, неподстриженные кусты на лужайке и не очень аккуратный газон. Второй дом был тоже красив, но какой-то строгой аскетичной красотой, отсутствием деталей. Но смотреть на него было приятно. В нем, казалось, жила живая душа.
- Это мой дом, - Лукас Фрай показал именно на него.
- А тот, рядом? Он тоже ваш? - поинтересовалась я.
Лукас Фрай тяжело вздохнул и замолчал. Он смотрел на зашторенные окна, как будто пытался там кого-то увидеть. Потом сказал:
- Это дом моей жены. Джены. Я оставил его таким, каким он был пять лет назад. С тех пор я в него не заходил.
Месье Фрай достал из кармана ключ и вставил в замочную скважину ажурной калитки. Мы вошли в дом. Он не выглядел таким богатым, как «Ла фонтель дэ виль». Но все же здесь было красиво и строго: стены раскрашены оттенками «королевских» цветов - желтого и красного, множество картин, старинная мебель.
К моему огромному разочарованию, хозяин дома попросил Пьера пойти с ним. Они ушли. Лукас предложил мне пока прогуляться по территории. Мне захотелось зайти в особняк Джены. По мощеной серым камнем дорожке я подошла к самому зданию. Вблизи оно уже не поражало яркостью. Во многих местах краска облупилась. Овальный медальон с синей розой на фасаде раскололся надвое. «Как сама жизнь этих людей, - подумала я. - До и после. До - любовь, счастье. После - печать страдания на лице Лукаса Фрая, которую он прячет под напускной суровостью».
Я встала перед самой дверью таинственного дома. С крыши ковром спускался плющ, зеленый и зимой. Он очень разросся, полностью закрывал два окна. Мне представилось, каким раньше был этот дом: яркий, веселый. Из высоких дверей выходила молодая женщина в пышной шляпке, из-под которой видны были волнистые каштановые волосы, улыбчивое лицо и большие ярко-зеленые глаза.
Этот портрет я видела в своей комнате. Совершенно случайно сдвинула большое зеркало, стоявшее возле балконной двери, и оттуда выпала маленькая карточка с нарисованным акварелью портретом. Я взяла в руки карточку, на ней была изображена молодая девушка. В нижнем правом углу портрета надпись: Иль дэ франс 1873. А перевернув рисунок, я прочитала: «Джена Фрай. Спасибо за то, что ты всегда со мной». И роспись. Наверное, сам Лукас и нарисовал ее портрет. Или кто-то другой. Я вернула его на прежнее место.
Я взялась за ручку двери и подергала ее. Она была закрыта. Похоже, что ее уже давно никто не открывал. Интересно, что сейчас делают Пьер и Лукас? На улице их не видно. Я решила обойти дом и посмотреть внутренний дворик. Слева находился небольшой фруктовый сад. А справа стояло невысокое сооружение из стекла и металла, за которым виднелись какие-то растения. Похоже, это цветочная оранжерея.
Открыв прозрачную дверь, я вошла внутрь. Но лучше бы я этого не делала! Зрелище было печальным. Огромный розарий был полон засохших кустов. Видимо, хозяйка так спешила покинуть дом, что не успела позаботиться о своих питомцах. К кустам была когда-то подведена вода, но она закончилась, а резервуар больше никто не наполнял.
Я прошлась по оранжерее. Удивительно, но на многих кустах еще удерживались засохшие бутоны роз, сохранившие свой цвет и форму. Несмотря на запущение, эта картина завораживала. Как будто какие-то злые силы заставили заснуть прекрасные розы, и они ждали своего часа избавления от этого ужасного сна. Когда он придет? Может, когда вернется Джена?
Красные, желтые, розовые, фиолетовые сухие бутоны... И вдруг я увидела их! Кусты синих засохших роз! Они были посажены в восточной стороне оранжереи, но так, чтобы на них падали солнечные лучи и с южной стороны. Джена любила свои синие розы! А вот и большой стол с множеством цветочных горшков, лопаток, каких-то непонятных приспособлений, пакетиков и баночек с химикатами. Вероятно, здесь она и скрещивала цветы, и, наверное, очень радовалась, когда получила эти свои необыкновенные синие розы!
Я решила вернуться в дом Лукаса Фрая. Может, меня уже ищут. Вышла из розария и внезапно остановилась: что-то заставило меня оглянуться. Никого в оранжерее не было. Но почему-то мне казалось, что за мной наблюдают. Я сделала несколько шагов вперед и посмотрела на окна. Они по-прежнему были плотно занавешены. Но на одном из них я заметила легкое колыхание тяжелой шторы. Сквозняк? Ему неоткуда взяться. В доме кто-то есть? Вряд ли. Нет никаких признаков жизни. Может, мне показалось? А, может, все дело в той роли, которую я должна сыграть в доме Гюсто, и уже обо мне кому-то все стало известно?
По спине у меня пробежал холодок. Но сказать о своих страхах я никому не могла!
За углом дома я сразу увидела Пьера, а рядом с ним стоял Лукас. Они о чем-то разговаривали, посматривая в мою сторону.
- Мадмуазель Свон, вы готовы ехать?
Я уже настолько привыкла к имени «Шарлотта Свон», что такое обращение меня уже не смущало! Но настораживало частое уединение этих двух мужчин. Что они делали в доме Фрая?
- Я готова, месье Фрай.
- Вам понравился мой дом?
- Очень красивый, месье Фрай!
Он удовлетворенно кивнул, и мы все направились к выходу.
12.
Все дальше и дальше мы отдалялись от загадочных особняков Лукаса Фрая и его бывшей жены и все ближе и ближе были к Парижу. Вот мастерская из светлого кирпича, похожая на нашу, лондонскую, изысканный ювелирный магазин, где в красивой коробочке остался лежать золотой медальон с удивительной синей розой, который мне никогда не купить. Мы снова проехали площадь Пе-Берлан, уже остался позади кафедральный собор Святого Андрея, прогуливающиеся нарядные француженки со своими не менее нарядными детьми.
Меня внезапно потянуло ко сну. Дорога была длинной, но я чувствовала некоторую неловкость: так очевидно спать при мистере Фрае и человеке, с которым у меня совсем непонятные отношения, но которого, я знаю точно, я не хочу потерять! Все произошло так быстро: поездка в город мечты, встреча с Пьером, никогда не переживаемые прежде эмоции. Впереди у меня - выполнение главной цели поездки. Но это - не моя главная цель, а моего начальника!
Я опять почувствовала досаду: это из-за него я всех обманывала! Может, стоило все-таки признаться? У меня были большие сомнения по этому поводу. Я не знала, как поступить. И тяжело вздыхала.
«Хорошо, пока не буду ничего говорить. Надо успокоиться», - мысленно уговаривала себя. И для себя самой делала вид, что все в порядке. Но в душе оставалось это неприятное чувство обмана. И еще что-то новое, появившееся во мне возле дома Джены. Страх?
Прошел уже час нашего обратного пути. Впереди рядом с водителем сидел Пьер. Он все время молчал и смотрел прямо перед собой на дорогу. Справа от меня - месье Фрай. Я заметила, что он спит. В руках у него -коробки с подарками.
Я упорно смотрела в затылок Пьера, желая, чтобы он обернулся и заговорил со мной. Но на Пьера мой взгляд не действовал.
«Что же между нами происходит? - думала я. - А, может, ничего и нет? Может, я все придумала? Прошло слишком мало времени, чтобы точно знать это. Но прошло слишком много времени, чтобы понять, как он дорог мне! Я бы хотела снова побыть с ним наедине, как тогда, когда он проводил для меня экскурсию и учил игре на скрипке! Теперь тот вечер казался похожим на сон. А не сон ли это был на самом деле? Я не была уверена, что это мое чувство взаимно. Но я знала, что могу доверять ему и что, наверное, должна рассказать ему всю правду, так как не хочу его потерять!» За этими размышлениям я не заметила, как заснула.
А открыв глаза, увидела, что уже стемнело. Луна висела над нами. Слева и справа от нас были сплошные деревья. От внезапного резкого звука я вздрогнула. Где-то завыла собака. Я подумала, что сейчас потеряю сознание. Посмотрела на Лукаса - он спал. Пьер никак не реагировал на жуткий вой. Я немного пришла в себя. Как же я буду искать человека, задумавшего преступление, если всего боюсь! Но на всякий случай повыше подняла и без того высокий, модный («Медичи»!) в этом сезоне воротник моей накидки, так, что ушла в него с головой. Ощущения страха и холода мне совсем не нравились. Я не могла ни о чем больше думать, кроме того, как бы быстрее выехать из этого леса!
Минут через пять впереди показались яркие фонари огромного особняка. Все пассажиры машины оживились. Мы остановились возле дома двоюродного брата Лукаса - владельца химического концерна «Сен-Гобен». Высокие, черненые с позолотой ворота раскрылись, и по мощеному красным камнем двору мы подъехали к парадному входу особняка.
Пьер, как обычно, галантно подал мне руку. Я, приподнимая подол своего длинного платья, боясь упасть, осторожно вышла из машины. Водитель нес подарочные коробки в ярких обертках.
Лукас Фрай сказал:
- Вот мы и приехали. Надеюсь, у всех будет прекрасное настроение! Вы все - гости этого дома. А вы, мадмуазель Свон - гостья особая, очень почетная и долгожданная!
Он как-то странно посмотрел на меня.
- Я буду стараться, месье Фрай!
- Очень на это надеюсь, мадмуазель Свон.
13.
Перед нами сиял многочисленными огнями особняк - дворец. Через его широкие двери входили гости. Мы поднялись по широкой каменной лестнице. На входе нас встретил швейцар в ливрее. Он сдержанно поклонился Лукасу Фраю, который представил меня:
- Пьера Гарсона вы хорошо знаете. А это - знаменитая художница из Лондона мадмуазель Шарлотта Свон.
- Очень приятно, мадмуазель! Месье Фрай, ваш брат ждет вас. Проходите, добро пожаловать!
Швейцар одарил нас дежурной улыбкой, раскрыл перед нами двери.
Мы вошли в большой круглый зал. От света огней я зажмурилась. Кругом было очень много цветов. Гости стояли группками, оживленно разговаривая. Между ними проворно сновали лакеи с подносами, разносили бокалы с шампанским. С антресолей негромко звучала веселая мелодия, наигрываемая оркестром.
Мое внимание привлекла широкая лестница из белого мрамора, ведущая на второй этаж. Особняк в последние годы явно не перестраивался. Значит, по этой лестнице могли подниматься когда-то многие известные поэты и литераторы Франции. Из истории я знала, что здесь жил Мольер. Потом Лафонтен. Одну из комнат особняка занимал Шарль Бодлер. Я читала его знаменитые «Цветы зла», написанные в этом доме. Мне они не нравились. В стихах было слишком много мучения и страданий! А описание выраставших из этих семян зла побегов вызывало у меня ужас и страх.
Сейчас особняк принадлежал крупному промышленнику месье Гюсто, и мы пришли к нему в гости, чтобы поздравить его дочерей.
- Лукас, Лукас!
Неожиданно из толпы гостей к нам вышел мужчина лет пятидесяти, невысокого роста, с седыми висками, в черной сюртучной тройке. Выглядел он очень респектабельно.
- Лукас, ну наконец-то! Я вас заждался! Сколько мы уже с тобой, брат, не виделись!? Год? Меньше?
- Меньше, Михаэль! Месяцев семь. Со дня рождения Эдварда. Я очень рад тебя видеть. Где же именинницы? Я успел по ним соскучиться.
- Нет, Лукас, сначала представь меня вашей с Пьером спутнице.
- Мадмуазель Свон, это Михаэль Гюсто, мой двоюродный брат и отец двух принцесс, которым мы с вами выбирали подарки. Михаэль, это - Шарлотта Кэри Свон, известная художница из Лондона.
Шарлотта Кэри Свон?! Теперь я хоть знаю свое полное имя! Главное - его не забыть.
- Мадмуазель Свон, я рад видеть вас в моем доме! Мы ждали вас. Джеральд давно мечтал, чтобы вы написали его портрет. Он говорит, что в ваших работах есть нечто особенное. Думаю, мы скоро в этом убедимся.
Михаэль Гюсто смотрел мне прямо в глаза, не отрываясь. Я смутилась. В его взгляде была тревога. Наверное, он разочарован. Боится, что я не справлюсь?
- Грэтта, Линси! Идите сюда! - позвал Михаэль проходивших мимо дочерей.
- Грэтта, Линси, дорогие мои, ваш дядя Лукас, наконец, добрался до нас и желает вас поздравить!
Две юные блондинки в одинаковых желтых платьях, украшенных кружевами, перетянутых в талии голубыми лентами, скромно подошли к нам, сделав легкий реверанс. На вид им лет по тринадцать. Их очень сложно отличить: так они похожи! Только у одной родинка над губой, а у второй на щеке. Они мило улыбнулись.
- Грэтта, Линси, мы поздравляем вас с днем рождения и хотим подарить это…
Лукас протянул каждой племяннице по красивой коробке. Они их тут же открыли и одновременно выдохнули от счастья:
- Дядюшка, спасибо! - девочки по очереди поцеловали Лукаса и стали показывать отцу каждая свое украшение: - Папа, смотри, это же то самое ожерелье, о котором мы тебе говорили!
Довольные близнецы ушли, а Михаэль снова остановил свой взгляд на мне. Он опять был полон тревоги:
- Мадмуазель Свон, Лукас! Мне надо срочно поговорить с вами. Пьер, прошу прощения. Тебе придется немного поскучать. Пока гости развлекаются, мы пройдем в мой кабинет.
Кабинет находился на первом этаже, в западной части особняка. Мне никогда не приходилось видеть таких кабинетов! Все четыре стены его были увешаны полками с книгами. Справа на столах лежали подшивки газет и журналы - французские «Журналь де деба», «Фигаро», «Ревю де демонд», «Ревю де пари», английские «Таймс» и «Политикатреджистер», американский «Нью-Йорк Таймс». И еще какие-то внизу под подшивками.
Я отметила, что месье Гюсто доверял только качественной журналистике.
Рабочий стол Михаэля был громоздким, из красного дерева, отделанного инкрустацией. Напротив стояло кресло с очень высокой спинкой, как у королевского трона. Я подумала, что такие кресла и такую громоздкую мебель обычно выбирают не очень уверенные в себе люди. Что не так было с владельцем концерна?
Михаэль пригласил нас за маленький столик в углу кабинета. Мы уселись в удобные кожаные кресла.
- Лукас, ты помнишь, мы праздновали день рождения Эдварда? Эдвард, - пояснил он мне, - мой младший сын. Ему 25 лет. Он окончил Гарвардский университет, химический факультет. Получил диплом магистра. Сейчас он работает в моем концерне, руководит экспериментальной лабораторией. Ты ведь знаешь, Лукас, что его последние изобретения пользуются большим спросом в Лондоне, Вашингтоне. Вчера мы подписали договор с Берлином. Он очень перспективный химик и хороший организатор.
- Так вот, - продолжал Михаэль, - на том самом праздновании дня рождения я при всех объявил о своем решении передать концерн Эдварду. Помнишь?
- Я помню, помню, Михаэль. Мы же с тобой накануне несколько дней это обсуждали!
Михаэль теперь смотрел только на меня:
- Мне предложили заняться политической деятельностью. Я дал согласие. И уже через три недели отправляюсь в Россию, в Петербург. Это чрезвычайно секретная миссия. Но это так, преамбула. Главное начнется сейчас.
Михаэль замолчал. Мне показалось, что он как-то мгновенно уменьшился в размерах, как будто то, о чем он хотел рассказать, придавило его своей тяжестью. Я осторожно посмотрела на Лукаса. Какая-то тень пробежала по его лицу. Он подбодрил брата:
- Говори, Михаэль. Мы слушаем тебя.
- Так вот, с того самого дня рождения все и началось. В конце ужина гостям принесли мороженое. Оно было необыкновенное! Ты ведь знаешь, Лукас, у меня прекрасный повар-итальянец! Мороженое было съедено гостями мгновенно. Эдвард тоже съел свою порцию. А ночью у него начались мучительные головные боли, судороги. Он потерял сознание. Вызвали домашнего доктора. Заподозрив отравление, он промыл ему желудок, вколол сыворотку, дал отвар семян льна. Обследование показало, что в мороженом был яд - рицин. Эдварда с трудом спасли. Полиция ничего не смогла найти. Я тебе, Лукас, не сообщал об этом. Мы решили никому не говорить о случившемся. Но через месяц произошла странная ситуация.
Михаэль встал, подошел к окну. Оно было от пола до потолка. За стеклом виден был хорошо освещенный внутренний дворик. Там под крытым навесом стояло несколько новеньких автомобилей. Один из них я узнала. В таком мы ехали в день большой экскурсии с Пьером. Это автомобиль «Ланчестер» из моей страны. Британская модель.
- «Ланчестер» - автомобиль Джеральда. Но в тот день машина Эдварда была в ремонте, и он попросил брата разрешить ему съездить в мэрию на его «Ланчестере». Джеральд согласился, сказав, что через час машина освободится. По дороге с автомобилем что-то случилось, Эдвард не смог затормозить и, чтобы как-то остановиться, направил машину в ограждение набережной Сены. К счастью, ограждение выдержало, и машина не упала в Сену. Эдвард получил сотрясение мозга, а автомобиль полностью пришел в негодность. Специалисты, расследовавшие аварию, обнаружили, что были не исправны тормоза. Странность заключалась в том, что за час до этого на автомобиле ехал Джеральд. И все было в порядке. Джеральд очень расстроился. И из-за брата, и из-за машины.
- Какой ужас, Михаэль! И почему же ты не сообщил мне об этом?
Я внимательно слушала. Уже знакомый холодок опять пробежал у меня по спине.
- А вчера поздно вечером, - продолжал глава крупного химического концерна, будущий секретный политик и испуганный отец четверых детей Михаэль Гюсто, - Эдвард зашел на кухню. Прислуги уже не было, рабочий день закончился, и Эдвард хотел чего-нибудь перекусить. Вдруг свет погас, кто-то схватил его за руку и ударил ножом. Удар пришелся по тарелке, которую Эдвард инстинктивно прижал к груди. Она с треском раскололась и разлетелась по кухне. Преступник выронил нож и быстро скрылся. На руке у сына осталось несколько неглубоких порезов.
Михаэль выжидающе посмотрел на нас, как будто ждал, что мы сейчас назовем ему имя преступника. Помолчав, продолжил:
- Теперь вы понимаете, что обстановка накалилась. Кто-то хочет убрать Эдварда. Кто? Кому он мешает? Медлить больше нельзя. Я нанимал детективов. Два месяца они ходили по дому и по концерну, искали преступника. Результатов нет.
- Скажите, пожалуйста, месье Гюсто, - я решила вступить в разговор, - а почему своим преемником вы решили сделать младшего сына, а не старшего Джеральда? Это было бы логичней.
- Логичней с точки зрения постороннего! Простите, мадмуазель Свон. Сейчас Джеральду двадцать восемь. Двадцатилетним он прошел хорошую инженерную школу у Эйфеля. Тот доверял ему некоторые ответственные работы на строительстве башни. Но сейчас Джеральд потерял интерес к работе. Я много с ним разговаривал. Предлагал разные варианты участия в концерне. Он отказывается. Увлекся автомобилями. В основном английскими. Но и наш «Пежо» ему интересен. Много времени проводит в престижных клубах и ресторанах. Как видите, доверить ему концерн я не могу. Да и сам он не хочет этого.
- Спасибо за разъяснение, месье Гюсто, - поблагодарила я Михаэля.
- Мадмуазель Свон, - Михаэль обратился ко мне, - в целях конспирации я так и буду обращаться к вам в дальнейшем, хотя знаю, что вы - Элиза Миллер и работаете корректором в издательстве.
Я растерялась. На лице Лукаса было изумление.
- Да-да, Лукас, не удивляйся, - продолжал Михаэль. - Это я попросил Стивена Барнса, нашего с тобой дальнего родственника по отцовской линии из Лондона, прислать Элизу вместо того знаменитого лондонского детектива, которому не удалось ничего выяснить. Я не буду объяснять, почему выбор пал именно на нее. Скажу только, что у нее прекрасные рекомендации! Но кроме нас ни один человек не должен этого знать. И Пьер тоже!
Теперь он снова обращался ко мне:
- Мы хотим, чтобы вы, мадмуазель, как наша гостья, художница Шарлотта Свон, о приезде которой все знают и никто ее никогда не видел, свободно чувствовали себя в особняке, делали наброски портрета, разговаривали с обитателями дома, не вызывая ни у кого подозрений. Надеюсь, что за это время вам удастся найти преступника. От вас сейчас зависит жизнь моего сына.
- Я постараюсь, месье Гюсто!
Лукас Фрай расссмеялся:
- А я-то все никак не мог понять, почему художница приезжает писать портрет, не прихватив инструмента: ни кистей, ни красок! Насколько я осведомлен, художник пишет только своими кистями. Да и красоты Парижа, как мы с Пьером заметили, не вдохновили ее на желание сделать наброски.
Я покраснела. Представила, как Лукас с Пьером обсуждали весьма странное поведение Шарлотты Свон! Надо будет это учесть.
Михаэль подошел ко мне:
- А сейчас, мадмуазель, я предлагаю вам присоединиться к гостям. Мы с Лукасом тоже скоро придем.
Я вышла из кабинета. После всего услышанного неприятное ощущение страха переполняло меня. Оглядываясь, я шла по длинному коридору. Все стены были в зеркалах. Я остановилась возле одного из них. За день поездок моя прическа явно пострадала. Пряди волос выбивались из-под заколки. Я сняла ее, достала из маленькой сумочки, висевшей у меня на плече, небольшую расческу, а заколку, подарок Сьюзен, спрятала в ней. Волосы у меня от природы немного вьются. Я расчесала их. Волнистые светлые пряди красиво легли на плечи и спину. Жемчужно-серая ткань платья хорошо подчеркивала глаза. Я осталась вполне довольна увиденным. Теперь я была готова встретиться с Пьером. Я пошла туда, откуда доносились веселая музыка и смех гостей.
Пьера я заметила сразу. Он стоял возле колонны с грустным, отрешенным лицом. Увидев меня, он улыбнулся. Мое сердце стало биться чаще. В это время заиграла музыка, и проникновенный женский голос запел песню. Гости стали танцевать. Пьер поклонился и протянул мне руку:
- Разрешите, мадмуазель Свон?
Мы встретились взглядами. Взгляд Пьера был нежным и теплым. Мне стало трудно дышать. Я вложила руку в его ладонь, даже не понимая, что происходит. Прошлый раз, когда мы танцевали на площади, я не испытывала еще такого сильного волнения! Может, потому, что Пьер за эти дни стал мне намного дороже, чем тогда?
Мы вышли на середину зала. Медленный вальс в два па... Шаг влево, шаг вправо... Мне казалось, что я сейчас упаду, но не от неумения танцевать, а от переполнявшего меня чувства к Пьеру. Я не знаю, как описать словами то потрясение, которое я испытывала! Женщина пела песню, где часто повторялись слова «Mon coeur bat pour l”amour» (мое сердце бьется для любви).
- Месье Гарсон, у меня опять что-то плохо с танцем, - почти шепотом сказала я.
От волнения у меня сел голос.
- Мадмуазель Свон, в этом нет ничего страшного, - также шепотом ответил Пьер, повторяя, как в первый раз, ту же самую фразу.
Мы кружились и кружились в танце на середине зала, и казалось, что кроме нас вокруг никого нет. Звук прекрасного трогательного женского голоса превращался в эхо, почти не слышимое мной. Мои мысли были парализованы этим необычайным чувством. В какой-то момент, когда движения в танце стали совсем медленными, я положила голову Пьеру на грудь. Прикрыла глаза. Я чувствовала аромат его одеколона. Я могла бы стоять в такой позе вечно, прислонясь к груди Пьера и вдыхая запах его одежды. Чувство полного спокойствия, чувство тихого счастья переполняли меня. Я знала, что могу доверять Пьеру, что он никогда не подведет меня, не предаст. Сегодня я знала это определенно.
Женщина продолжала свою волшебную песню, а я продолжала уже легко и плавно подчиняться движению Пьера и танца, закрыв глаза и прислонив голову к груди человека, который стал мне так дорог.
Внезапно музыка смолкла. Я подняла голову и быстро, смущенная своим неожиданным порывом, посмотрела на Пьера, пытаясь понять, не сердится ли он. Нет. Не сердится. Глаза Пьера смотрели на меня с нежностью. Мы оба молчали. И каждый из нас понимал, что значит это молчание!
В зале появились Лукас Фрай и Михаэль Гюсто. Лукас подошел к нам. Михаэль взял слово:
- Дорогие дамы и господа! Я, безусловно, рад, что вы собрались здесь, чтобы отметить столь важное событие в моей жизни и в жизни моей семьи! Сегодня праздник! И по случаю тринадцатилетия моих дочерей вы все имеете полное право получить удовольствие в моем доме. Желаю вам прекрасно и весело провести сегодняшний вечер! Мои дочери со своими друзьями уже давно сидят за столом, приготовленным специально для них. А вам я предлагаю пройти в соседний зал и отведать итальянские блюда, которые приготовил мой великолепный повар.
Мы все захлопали в ладоши, а месье Гюсто направился к нам:
- Надеюсь, вам понравилась моя праздничная речь, дорогие друзья? - шутливо спросил он.
Я заметила, что он очень любил выражение «дорогие друзья»!
- Естественно, понравилась, Михаэль! - с широкой улыбкой ответил месье Фрай.
- Я хочу, чтобы вы тоже пошли в столовую комнату и попробовали наши угощения! Я буду счастлив, если вам понравится итальянская кухня. Приятного аппетита, дорогие друзья!
- Спасибо, - чуть ли не хором ответили мы.
Между прочим, мне еще никогда не приходилось пробовать итальянские блюда!
- Можно пройти в зал по длинному коридору, ведущему в восточное крыло дома, - стал объяснять Лукас, - а там подняться на второй этаж. А можно пойти здесь по главной лестнице, вдоль картинной галереи. Какой вариант, мадмуазель Свон, вам кажется наиболее подходящим? - с улыбкой, спокойным, беззаботным тоном спросил Лукас Фрай.
Пьер Гарсон тоже ждал моего ответа. Мне было приятно, что принять решение мне предлагает и Пьер Гарсон!
- Я хотела бы пойти по лестнице, - немного смущенно ответила я.
- Отлично! Поднимаемся по лестнице, мадмуазель Свон!
Лестница очень впечатляла своей величественностью! Я представила, как по ней спускается, может быть, даже королева в шикарном длинном платье, поддерживаемая королем. В руках у нее веер, на шее жемчуг, вокруг - многочисленная свита... И вот по этой самой лестнице иду я, никому не известная лондонская девушка Элиза Миллер, грамотный корректор, пока еще никакой расследователь преступлений, в чужом элегантном, из модного салона Дусе платье, а под руку меня осторожно поддерживает молодой мужчина в строгом черном рединготе, от прикосновения которого я почти теряю сознание и которого могу потерять самого! Потому что он не знает Элизу, а вся нежность его адресована знаменитой и уже ненавистной мне Шарлотте Свон!
Мы дошли до столовой комнаты. Она была блистательно освещена! На длинном, покрытом белой скатертью столе лежали серебряные приборы. Серебряные чаши были украшены двусторонним рисунком в виде листьев. Края тарелок были небесно-голубого цвета с золотой каемкой. Красивые десертный и чайный сервизы из саксонского фарфора с золотым цветочным декором очень украшали стол.
«Все-таки в свое время я неплохо изучила культуру французской трапезы, когда осваивала французский, готовясь посетить город своей мечты», - похвалила я себя. Правда, знала я лишь теорию. Видеть наяву такие столовые приборы и пользоваться ими мне не приходилось. Но, думаю, мне удастся все сделать правильно.
Негромко заиграла музыка. Гости парами подходили к столу и рассаживались. Мое место оказалось между Пьером и Лукасом. Я вспомнила, как мы с Пьером ели луковый суп, подкрепляясь перед восхождением на Эйфелеву башню. У меня на лице появилась улыбка. Надеюсь, лукового супа здесь не будет.
Не стану описывать, как проходил трехчасовой званый ужин в честь двух сестренок-близнецов. Итальянские блюда, действительно, были превосходными. Но я малоежка и очень быстро насытилась. Вино я никогда не пила. И Лукас Фрай, вероятно, это понял и предложил мне попробовать легкое виноградное вино Тосканы - Кьянти.
- Это самое популярное в мире итальянское вино! – пояснил он.
Лакей наполнил мой бокал. Я сделала глоток. Оно мне понравилось.
14.
За ужином я незаметно, но внимательно наблюдала за гостями. Может быть, как раз кто-то из них и задумал свое грязное дело. Во главе стола сидели Михаэль Гюсто и его довольно грузная жена мадам Виктория Гюсто в мягком палевом платье с рюшами и воланами, которые делали ее еще полнее. По правую руку от Михаэля - младший сын Эдвард, копия своего отца. Его лицо мне понравилось. Оно было очень серьезным. Темные глаза смотрели внимательно. На нем была серая суконная куртка, обшитая черной атласной тесьмой. Темные волосы подстрижены по последней моде «а ля капуль» - с прямым пробором. Левую руку, перевязанную бинтом, он старательно прятал под низко опущенными накрахмаленными манжетами белой рубашки.
Джеральда за столом не было.
Я поинтересовалась у Лукаса, не знает ли он, почему на ужине нет Джеральда. Лукас ответил, что Джеральд с друзьми отмечает покупку нового «Ланчестера». Но к концу ужина обещал вернуться.
После ужина все разошлись по разным местам. Пьер с Лукасом спустились вниз побеседовать с Михаэлем. А я решила прогуляться по дому. Вышла на балкон. Какая-то парочка при моем появлении быстро ушла. Поздний вечер, достаточно теплый. На небе луна. Очень романтичная атмосфера. Как же мне хочется, чтобы Пьер сейчас был здесь!
Я встала у самой балюстрады балкона и стала любоваться открывшимся видом. Море огней. И над ними плывет предел моей детской мечты - вся переливающаяся огнями, прекрасная и царственная верхушка Эйфелевой башни, которую Мопассан обидно назвал скелетом и чудовищем в гайках.
- Добро пожаловать в «Гран Ви», мадам!
Я даже испугалась от неожиданности. Повернув голову, увидела перед собой молодого мужчину лет двадцати восьми, с очень темными волосами, в черном костюме, с белым кашне на шее.
Темные глаза смотрели насмешливо.
- Благодарю, месье …, - осторожно произнесла я.
- Мое имя Джеральд Гюсто.
Он подошел ко мне совсем близко. От него пахло спиртным.
Так вот он какой, старший сын Михаэля Гюсто, когда-то строивший башню моей мечты, не приехавший на празднование своих сестер, отказавшийся стать преемником отца и захотевший, чтобы его портрет был написан непременно Шарлоттой Свон, художницей из Лондона. Это из-за него я сейчас здесь. Точнее, Шарлотта Свон - из-за него здесь!
Так, не надо волноваться! Главное - сохранять спокойствие. Пока никаких намеков, что я художница из Англии.
- А вы кто, прекрасная незнакомка? - развязным тоном спросил Джеральд.
Внезапно он взял мои руки и крепко сжал их, притянув меня к себе. Его холодные глаза глядели властно, с какой-то внутренней угрозой. Я изо всех сил старалась высвободиться, но он крепко держал меня. Я почувствовала, что боюсь его. Хоть бы кто-нибудь вышел на балкон!
- Как же вас зовут? Не хотите говорить? Тогда попробую угадать. Вы - Вивьен! Нет, Бланш! Нет, лучше Вероник или Клэр! А, может, Сюзанна, Татин? Все, я буду вас звать Татин!
О боже! Что же мне делать? И почему я не пошла с Пьером и Лукасом!
- Месье Джеральд, пожалуйста, отпустите меня. Мне надо идти. Меня ждут.
Я старалась говорить спокойно и уверенно и попыталась высвободиться. Одной ногой он наступил на край моего жемчужно-серого платья, которое было мне чуть длинновато, и которое я не могла сейчас приподнять.
- Нет, от меня такие прекрасные дамы так просто не уходят.
Джеральд с еще большей силой сжал мои руки. От боли я вскрикнула.
- Скажите, мадам, не хотите ли вы пойти со мной вниз к гостям потанцевать? В этом же нет ничего плохого! Всего один танец! Это будет большая честь для меня!
- Простите, я спешу. Мне надо идти, - как можно сдержанней повторила я.
Джеральд не унимался:
- Вы так прекрасны, так красивы! А я богат. Какая идеальная пара! Вы даже не представляете, как я богат!
Он смотрел на меня, не отрываясь, своими холодными глазами. Я пыталась сделать шаг в сторону, а он внезапно взял меня одной рукой за подбородок, а другой продолжал сжимать руку, не отпуская меня ни на секунду. Он поднял мой подбородок так, чтобы я смотрела ему прямо в глаза.
- Я богат, - повторил он, - и я дам вам все, что пожелаете: шикарный особняк... Хотите особняк? Нет? Хорошо. Тогда миллионы нарядов, остров в океане! Какая девушка этого не хочет, разве не так? Я дам тебе все! Все, что ты пожелаешь! Лишь один танец, что в этом такого?
Он смотрел на меня так же, не отрываясь, но теперь насмешливо и глумливо. Его полные губы изгибались в некрасивой ухмылке.
Я с силой убрала руки и лицо из его рук и побежала в дом. Сердце у меня колотилось. Меня почему-то охватило смутное предчувствие беды. Я понимала, что такие люди, как Джеральд, не прощают отказов. Пожаловаться его отцу? Что я скажу ему? Да и что значат для Джеральда, по всей видимости, слова отца!
Обернувшись, я увидела, как Джеральд выходит с балкона и направляется в мою сторону. Я поспешила в картинную галерею, быстро прошла ее, свернула куда-то в коридор и оказалась возле лестницы. Вероятно, она тоже приведет меня в гостиную, где веселятся гости. Господи! Свою сумочку я оставила на балконе! Надо вернуться! Где же Лукас и Пьер? Почему они меня не ищут?
Постоянно оглядываясь, я вернулась к балкону. Джеральда там не было. Сумочка лежала на столике. Облегченно вздохнув, я взяла ее, повесила на плечо и быстро вышла. Снова прошла картинную галерею, поспешила туда, к лестнице. Внезапно за спиной услышала шаги. Джеральд? Быстро спустилась по ступенькам. Здесь так темно! Редкие лампочки тускло освещали стены.
Неожиданно я наткнулась на какую-то дверь. Открывать - не открывать? Осторожные шаги уже слышны были совсем близко. Внезапно я вспомнила, что вчера произошло с Эдвардом. По телу у меня пробежали мурашки.
Я толкнула дверь. Она легко подалась вперед. В комнате было темно. Что-то мне здесь совсем не нравилось! Я хотела сделать шаг вперед и - О, Господи! - куда-то провалилась.
15.
Очнулась я, наверное, не сразу. Голова раскалывалась. Я, видимо, крепко ударилась о бетонный пол. С большим трудом поднялась, запутавшись в подоле своего длинного платья. Меня немного подташнивало. В темноте с трудом нащупала дверь, потянула за ручку. Дверь была заперта. Кто закрыл ее? Стала искать рядом с дверью выключатель. Наконец, нашла. Свет был тусклым. Лампочку огораживал длинный и узкий в виде рупора металлический абажур. Из него свет падал только вниз, образуя на полу небольшой желтый круг. За пределами этого круга было темно. Я огляделась. Постепенно глаза стали привыкать к полумраку и различать предметы. Картина была не из приятных.
Это был подвал дома, без окон. Вдоль стен стояли диваны, достаточно потрепанные. Дорогая прежде обшивка протерлась. Похоже, что сюда когда-то свозили старую мебель. Но потом ее кто-то организовал с какой-то целью. Над диванами на стенах висели наручники. Почти в середине комнаты стоял устрашающих размеров шкаф. С двух сторон к нему примыкали высокие тумбы. Одна дверца шкафа слегка приоткрылась и из нее видны были розги. Сам шкаф сильно расцарапан. Я подошла к правой тумбе и потянула на себя верхний ящик. Там лежали какие-то тряпки, ремни. Под ними я обнаружила шпилечный револьвер Лефоше. Я узнала его. Почти все сыщики в детективах, которые я вычитывала в нашем издательстве, имели такое оружие.
Я стала размышлять. Во-первых, почему я упала? Споткнулась о порог комнаты? Или меня из коридора кто-то толкнул, а потом закрыл с той стороны дверь? Во-вторых, как мне отсюда выбраться? Похоже, в этой части особняка никого не бывает. Кто же шел за мной? Джеральд? Или кто-то еще, кого я не знаю? В-третьих, что это за комната? Почему она была открыта, когда я подошла к ней? А теперь закрыта.
Ни на один из этих вопросов я не могла ответить.
Мне казалось, что все это - что находится в этой комнате, как-то связано со вчерашним происшествием на кухне. Но как связано? И кто - он? Или - она? А, может, и не связано вовсе? И то, что я оказалась здесь, может, это просто цепь случайностей? И виной всему - моя рассеянность! Ведь потеряла же я за день до отъезда в город моей мечты в собственной квартире свои ботинки! И я опять испытала острое желание увидеть Пьера, посмотреть в его глаза и почувствовать, что я в безопасности, что есть человек, который меня защитит!
Слеза прокатилась по моей щеке.
Я выдвинула еще один ящик тумбы, пытаясь найти хоть какой-нибудь ответ хотя бы на один из вопросов! Старый фотоаппарат «Гелиограф». Тут же новенький пленочный «Кодак» выпуска этого - 1897 года. Сверху - перчатки, в основном женские. Интересно, что у некоторых не было пары. Несколько часов разных фирм на длинных шнурках. И тоже женские. Были часы даже достаточно дорогие, на тоненьком золотом браслете, которые еще ходили. Тут же - синий галстук, потерявший свою форму, вытянутый в длину. В углу ящика я нашла скомканную бумажку:
Ваш счет.
Кроуле из фуа гра по-тулузски - 12 франков 85 сантимов
Креветки под соусом болоньезе - 6 франков 12 сантимов
Пайар де беф с жандиньером - 9 франков 96 сантимов
Соус Ла муфьен о дэ гра - 1 франк 87 сантимов
Вино Карпачче - 5 франков
Итого: 37 франков 80 сантимов
Ресторан: Де ля Режанс. Ждем вас снова!
Дата: 15.02.1897
На обороте счета было написано карандашом: «К.Л. 15000 франков». Вероятно, счет принадлежал человеку, чьи розги, наручники и пистолет находились в этом подвале. Но какое отношение все это имеет к покушениям на Эдварда? Интересна запись карандашом. Некто К.Л. и такая большая сумма франков!
Внезапно откуда-то сверху из-за закрытой двери послышались осторожные шаги. Я быстро отошла от тумбы, лихорадочно раздумывая, куда бы спрятаться. Шаги на время затихли. Вероятно, кто-то прислушивался. Потом шаги ускорились. Кто-то спускался по лестнице все ближе и ближе к подвалу. Сердце мое колотилось от страха. За одним из диванов я увидела плотную красную занавеску, которая прикрывала всю стену подвала. Я немного сдвинула с одной стороны диван, мгновенно встала за занавеску и вжалась в стену. Стена неожиданно пошла в сторону, и я вывалилась на улицу. Оказалось, что это была дверь, и я, прижимаясь к ней, нажала на ручку.
16.
Кое-как встав и отряхнув платье, я увидела, что нахожусь на заднем дворе особняка. Одинокий фонарь тускло освещал стоящий в середине площадки неработающий фонтан. Я подошла к нему. За ним вдоль ограды тянулись какие-то постройки. Я разглядела флигель с множеством дверей и темными окнами. Вероятно, здесь проживали слуги. А сейчас они все были на праздновании и обслуживали гостей. Слева и справа от фонтана размещался фруктовый сад. Голые ветви яблонь чернели на фоне темного неба.
Я огляделась. Никого не было видно. И вдруг из двери, из которой я только что выпала, осторожно вышел человек. Я присела. За фонтаном он не мог меня видеть. Человек какое-то время тихо стоял, всматриваясь в темноту. Потом пошел по дорожке, обогнул здание и скрылся. Я облегченно вздохнула. Кто это был? Джеральд?.. Разглядеть в темноте его было невозможно.
Я медленно пошла за ним. Мне нужно было как-то выйти к парадному входу в особняк. Обогнув дом, я никого не увидела. Но впереди ярко светилась огнями полукруглая арка. За ней - тот самый вход, через который мы проходили с Пьером и Лукасом. Обрадованная, я ускорила шаг и вдруг услышала, что под ногами у меня что-то глухо стукнуло. Я наклонилась и увидела перевязанную лентой в красивой упаковке коробочку. Похоже, что она выпала у меня из раскрывшейся сумочки. Я подняла ее, развязала и ахнула: в ней лежал золотой медальон с удивительной синей розой, который мне так понравился в ювелирном магазине Мелена, и который я никогда не смогу купить! В коробочке была записка:
«Подумайте над моим предложением! И я уже не про танец. Приглашаю вас ко мне в особняк на чай. Приходите, когда захотите. Буду безумно счастлив вновь встретиться с вами.
От Джеральда Гюсто.
Для вас просто Джеральд».
Я ничего не могла понять! Каким образом тот самый медальон мог оказаться у Джеральда? Он был тоже в Мелене? В то время, когда приезжали мы? Тогда как он мог узнать, что мне понравился медальон, и что я очень хотела его купить? Кто ему мог сказать? Ведь я никому об этом не говорила! И вдруг передо мной всплыло лицо Пьера, отраженное в зеркале ювелирного магазина в момент, когда я рассматривала медальон. Ну и что? Не мог же он прочитать в зеркале мои мысли? Да и как я могу сомневаться в Пьере! Мне стало стыдно за свои мысли. Вполне возможно, такой же медальон продавался и здесь, в Париже!
Да, но когда он успел подложить медальон мне в сумочку? Конечно, там, на балконе, когда я забыла ее на столике.
Джеральд Гюсто меня уже сильно раздражал.
Я подошла к парадной лестнице. При ярком свете осмотрела свое платье. Сегодня ему достались два невероятных падения и след от ботинка Джеральда на балконе. Но видимых повреждений я не нашла и поднялась к высокой стеклянной двери. Там за ней стоял уже знакомый швейцар. Увидев меня, он открыл дверь:
- Мадмуазель Свон! Я и не заметил, как вы вышли на улицу! Проходите, пожалуйста!
Я пошла к круглому залу. Интересно, сколько уже времени идет празднование? Наверное, где - то около четырех часов. Я подошла к одной из колонн и встала к ней спиной. Кто знает, в каком состоянии было мое жемчужно-серое платье сзади! Ведь я спиной вывалилась из открывшейся двери!
- Мадмуазель Свон! Боже мой! Мы с Пьером вас обыскались! Где же вы были столько времени?
Ко мне шел, радостно улыбаясь, Лукас Фрай. За ним - Пьер Гарсон. Господи, неужели мое платье в грязи?
- Я немного заблудилась. Не могла вас найти.
Я взглянула на Пьера. Наши взгляды встретились. В его глазах было волнение. Неужели он за меня переживал? Как же я рада его видеть! Да и месье Фрая тоже.
- Мадмуазель Свон, мы с Пьером уже подумывали о том, чтобы уйти, вы не против?
Я с облегчением вздохнула. Поскорее уйти из этого дома! От его тайн, подвалов с наручниками и револьвером, отваливающихся от стены дверей, развязного и опасного Джеральда! А память подсовывала мне совсем другие воспоминания: шепот Пьера, трогательный голос певицы, медленные па танца, касания рук, волшебный аромат одеколона!..
17.
До «Ла фонтель дэ виля» мы доехали довольно быстро. Кажется, что я не была там уже сто лет. Мирта нас встретила радостно, хотя была немного не здорова.
- Я выходила гулять с Флафи. Попала под дождь. Видимо, и простудилась! - объяснила Мирта, когда мы уже вошли в дом.
Через полчаса после нашего прихода, когда все уже переоделись в домашнюю одежду, каждый занялся своим делом. Месье Фрай сидел в гостиной на диване и читал книгу, Мирта мыла посуду на кухне, а Пьер отправился в свою комнату, где я, к сожалению, не была ни разу. Я тоже поднялась в свою комнату и легла на кровать.
Лежала я так с четверть часа, глядя в потолок и думая о Пьере. Он тоже сейчас, наверное, лежит на кровати, смотрит в потолок и, может, думает обо мне... Только на его потолке нет синих роз, как у меня. Синие розы... И тут я вспомнила о медальоне! Что же мне с ним делать? Надо непременно его вернуть Джеральду! Я это сделаю сразу во время первого сеанса работы над портретом. Но мне еще предстоит объяснение с ним по поводу незнакомки на балконе и Шарлотты Свон. Как он отреагирует, узнав, что незнакомка и есть художница, а он так бесцеремонно с ней обошелся?
Я решила переодеться и лечь спать, так как очень устала. Я лежала с закрытыми глазами и пыталась как можно реалистичнее вспомнить сегодняшний танец с Пьером. Перед моими глазами все время возникала одна и та же картина. Вот он дает мне руку. В его ярко-синих глазах появляется какая-то искра. Я неуверенно, но, не задумываясь, кладу свою руку в его ладонь, смотрю в его теплые нежные глаза, которые неотрывно следят за каждым моим движением. Мне очень приятно. Мы кружимся под мелодичную мелодию, я прикасаюсь головой к его груди... И на этом вскоре засыпаю.
Утром я проснулась рано, не сразу поняв, где я. На часах семь сорок. Уже прошло несколько дней с момента моего приезда в Париж. Скоро я должна буду отправиться в особняк Михаэля Гюсто. Он предложил мне делать наброски портрета Джеральда сразу же после дня рождения его дочерей. Но в связи с тем, что произошло вчера, я решила на день – два отложить поездку. Что-то подсказывало мне, что начинать надо именно с «Ла фонтель дэ виля», именно здесь искать ответы на многие вопросы. Мне надо было все обдумать.
Я привела себя в порядок и спустилась вниз. За столом все уже завтракали. Я вежливо поздоровалась, съела свой омлет с еще теплым после выпечки круассаном, выпила кофе. Нужно было подумать, чем занять сегодня свой день. Я не привыкла так много отдыхать.
- Месье Фрай, - решила обратиться к Лукасу, - могу я чем-нибудь вам помочь? Мне не хочется сидеть без дела весь день.
Лукас Фрай с некоторым удивлением посмотрел на меня:
- Даже не знаю, мадмуазель Свон. Отдыхайте. Вся ваша работа впереди.
Он многозначительно посмотрел на меня.
- Хотя, если хотите, можете поработать в зимнем саду. Садовник вам все покажет. Жорж Форе уже там.
Я вышла из особняка, обошла его по широкой дорожке и оказалась во внутреннем дворе. Непосредственно к зданию примыкала грандиозная постройка из стекла и металла - зимний сад. Розарий Джены был лишь ее маленькой слабой копией. Я вошла в сад. Средних лет мужчина в синем джинсовом комбинезоне мыл стекла.
Я поздоровалась. Жорж Форе отложил щетку с длинной ручкой, ополоснул руки в ванне с водой и подошел ко мне:
- Я - Жорж Форе, мадам. Можно узнать ваше имя?
- Шарлотта Свон. Мадмуазель, - я улыбнулась. - Месье Фрай прислал меня вам в помощь.
Жорж Форе скептически осмотрел мой наряд - белую рубашку с пышным жабо, заправленную в длинную юбку с оборками, короткий жакет, утянутый в талии. Я смутилась:
- Месье Форе, я могла бы протереть листья на орхидеях.
Садовник обрадовался. Самая сложная из работ в зимнем саду - мытье листьев растений. Пока он готовил мне все необходимое, я осмотрелась. Это был эталон торжественности и парадности! Сад был оформлен, как и полагалось, в роскошном барокко! На чистом деревянном полу стояли высокие фарфоровые вазы, мебель с деталями из бронзы и загнутыми ножками, которая была обита дорогой полосатой материей. Светильники соответствовали ей по цветовой гамме. Основные цвета - голубой и бледно-зеленый - сочетались с белым и розовым. Везде висели гирлянды из цветов, зеркала.
Непосредственно сам сад был расположен на возвышенной террасе. Здесь росли низкорослые кустарники, подстриженные в форме шара, многолетние лианы создавали живую изгородь, много сортов ириса и большая шестигранная клумба орхидей. Возле одной из лиан стоял небольшой стол и по бокам - два традиционных французских кресла - беркер. Мое внимание привлек дрессуар - шкаф с красивой фарфоровой посудой. Вероятно, хозяин дома в зимнем саду комфортно общался со своими гостями и пил здесь чай.
Я поднялась на террасу и прошла к грядкам с овощными культурами и лекарственными растениями. Это - обязательный атрибут французских садов! Здесь росли редиска, лук, разного вида салаты. Грядки располагались в виде мозаики.
Многие лекарственные растения я хорошо знала из книги, подаренной мне Сьюзен. Красивые темно-розовые цветы олеандра соседствовали с высокими голубыми соцветиями наперстянки. «Голубая ракета» - аконит росла рядом с маками. Отдельную большую гряду занимала пока еще невысокая клещевина с крупными, зубчатой формы листьями. Ее разлапистые крепкие ветки были хороши сами по себе. А в конце лета они будут грациозно поддерживать очень красивое малиновое соцветие из семян.
Я узнала и еще некоторые. Но меня очень удивил подбор растений. В моей книге авторы разместили их в разделе, который назвали «Красивые, но смертельно опасные цветы». Все они были ядовиты! Например, вот эта клещевина, я хорошо помню, была описана как самое опасное растение в мире! Если съешь четыре его семечка, никто тебя уже не спасет! Против токсичных соединений рицина и рицинина пока нет противоядия!..
Мне показалось все это странным...
Я увидела, что Жорж Форе принес мне ведро с водой и целую кипу тряпок. Я поспешила к нему, не переставая думать о смертельной зеленой аптеке Лукаса Фрая. Зачем она ему? Он же не создает лекарства! Или создает? Надо обязательно узнать это. А, может, он просто не знает об их опасности? Конечно! Скорее всего не знает! Ведь очень у многих в садах растут красиво цветущие и олеандр, и наперстянка, и высится клещевина с ее рицином. Стоп! Рицин?!! Ведь Михаэль вчера говорил, что Эдвард был отравлен рицином!
Уже хорошо знакомый холодок вновь пробежал у меня по спине.
Минут сорок я старательно мыла блестящие плотные листья орхидей, опасливо обходя лекарственные растения. «Кто-то, - размышляла я, - зная о них, зашел тайком в сад, выбрал из клещевины несколько семян. Семь месяцев назад был конец августа, и семена как раз вызрели. Он растолок их и незаметно всыпал Эдварду в мороженое. Надо осторожно узнать, заходил ли в зимний сад Джеральд? Как часто он бывает у Лукаса? В то же время, как могут связываться категорическое нежелание Джеральда работать в любой должности в концерне и его попытки убрать брата, который должен возглавить концерн? Что-то здесь не так... Но, с другой стороны, это может быть всего лишь хитрый способ скрыть истинный мотив!»
Нет, у меня пока ничего не складывается...
Я подошла к окну зимнего сада. Там, за стеклом, на уже зазеленевшем газоне на спине лежал Флафи, вытянув длинные лапы, а Пьер, опустившись на корточки, нежно гладил его доверчивый розовый живот. Борзая явно улыбалась. И Пьер ей улыбался в ответ. Я видела его счастливое лицо и, не отрываясь, смотрела на эту картину!
Пьер не заметил меня и прошел дальше с борзой, а я продолжила протирать листья.
Когда я вернулась в дом, было уже без четверти два. Пьер куда-то уехал. И мы обедали и ужинали без него.
18.
Весь следующий день я не знала, чем себя занять. Пьер еще не вернулся. Мирта была занята на кухне и от моей помощи отказалась. Лукаса Фрая я почти не видела. Я решила отправиться на осмотр «Ла фонтель дэ виля». Мне пришла в голову мысль найти комнату Пьера. Очень хотелось увидеть ее, почувствовать атмосферу его жизни. Надеюсь, он не рассердится на меня за это?
Помню, что комната находится на первом этаже точно под моей. Значит, нужно идти из гостиной вперед по коридору. Чтобы попасть в мою комнату, надо повернуть налево. Значит, и здесь так же. Я прошла мимо множества дверей. И открыла ту, которая мне показалась наиболее подходящей. Но попала, кажется, в гардеробную.
Приоткрыла следующую. Да, это уже жилая комната: большая кровать, но меньше, чем у меня. Высокий комод. Громоздкий шкаф из красного дерева, без резьбы, с позолоченными накладками. Копия шкафа из моей комнаты! Стены - темно-зеленые. На них хорошо смотрятся картины в тяжелых золоченых рамах, написанные маслом. Везде пейзажи: «После грозы», «Окрестности Парижа весной», «Ландыши на склоне оврага».
Живопись меня поразила. Она казалась трепетной и реальной, в ней чувствовалось движение ветра, земля ощущалась влажной после дождя, теплой от солнечных лучей. К ней хотелось прикоснуться!
Я стояла и смотрела, затаив дыхание! Внизу, в левом углу каждой картины - изящный вензель, переплетенные вместе две фигурные буквы Э и Г. Боже мой! Может, это Элен Гарсон? Мать Пьера? Но он не говорил, что она была художником!
И здесь я вспомнила этот вензель! В девять лет я видела его на выставке картин молодых художников в Лондоне! Тогда я еще решила, что обязательно сделаю такой же, когда вырасту и стану писательницей. Но писательницей я пока не стала, и вензель не сделала. А кем же был отец Пьера? Надо будет спросить его.
Я чувствовала себя потрясенной! Каждый день Пьер смотрит на эти картины, видит расплывчатые черты своей матери. Вероятно, в его памяти всплывают какие-то события детства. Сколько же горьких дней, месяцев, лет пережил он!
Я вышла из комнаты и тихонько прикрыла дверь. Острая жалость к Пьеру переполняла меня!
Когда я вернулась в гостиную, там никого не было. Пьер еще не приехал. Вчера Лукас Фрай предложил мне зайти в библиотеку и выбрать для чтения книгу. Туда я и направилась.
Библиотека располагалась на первом этаже в западном крыле особняка. Я открыла дверь и вошла. Размеры комнаты впечатляли. По всем стенам - стеллажи с книгами. На верхний ярус, протянувшийся по всему периметру библиотеки, вела деревянная лестница с красиво оформленными перилами. Я прошла вдоль стеллажей. Здесь была собрана литература по истории, географии, психологии, этикету и культуре поведения, по истории музыки и театра, по искусству. Много учебной и справочной литературы. Периодика. Отдельно стояли книги по медицине, живописи. Одну из стен полностью занимали книги по экономике, на промышленную тематику.
Библиотечная мебель была добротной, но старой. Вероятно, книги собирались еще дедом Пьера. Потом пополнялись его отцом, а когда его не стало - Лукасом и Дженой.
В середине библиотеки стояли три длинных стола. С детства я очень любила читать. Любила находить в книгах какую-нибудь поучительную мысль и обязательно придерживаться ее потом. В моей жизни не было каких-то особо ярких событий, и поэтому мне интересно было проживать разные необыкновенные истории вместе с героями. Я всегда мысленно была рядом и старалась жить их чувствами.
Я поднялась по лестнице на верхний ярус. Здесь на столах лежали подшивки газет, журналы. На полках стояли многочисленные папки с архивом. Я достала одну из них, развязала тесемки. В папке были эскизы картин, многочисленные карандашные наброски! Работы Элен Гарсон? Я взяла папку и уселась за маленький столик у окна. Около часа я перебирала рисунки, пока не наткнулась на обрывок какого-то письма. Вероятно, кто-то порвал письмо и выбросил, а этот кусочек каким-то образом остался незамеченным в папке с рисунками. Я попыталась прочитать написанное: «... когда ему исполнится двадцать пять лет. А до тех пор...». Чернила на бумаге выцвели, но кое-где проступали более отчетливо: «... Лукас... дорогая моя Джена … до встречи».
Скорее всего, это письмо матери Пьера. Наверное, адресовано оно сестре Джене. Кому исполнится двадцать пять лет? Пьеру? И что произойдет тогда? «А до тех пор...». Что - «до тех пор»? Дальше идет имя «Лукас». Возможно, Элен сообщает сестре о завещании, составленном ими? На случай, если с ними что-то произойдет? Если это так, то получается, что пока Пьеру не исполнится 25 лет, распоряжаться имуществом и финансами родителей должен Лукас.
Я вспомнила слова Мирты о том, что через месяц в особняке будут праздновать двадцатипятилетие Пьера, и он, по ее словам, конечно, был бы рад, если бы я еще не уехала в Лондон. Значит, по завещанию, с этого времени он сам будет распоряжаться своим наследством? Что будет с Лукасом? Останется он здесь или вернется в Мелен? Ведь они давно - одна семья!
Пьер ничего не говорил об этом.
Спустившись вниз, я подошла к полкам с художественной литературой и выбрала для чтения одну из книг. Мои мысли были заняты другим. Дурное предчувствие не давало покоя. Наверное, ожидание встречи с Джеральдом окрашивало мое настроение в самые мрачные тона.
«Вечер в саду Прендельвиллей» - прочитала я название книги. Автор Патриссия Кэнгур. Имя мне было незнакомо, но я остановилась на этой книге, села за стол и стала читать. Примерно через час, когда я дошла до главы «Лавка Украшений Дюве», мне порядком надоела эта запутанная история молодой девушки, убежавшей ночью из дома, и я направилась в гостиную.
19.
Наступил долгожданный вечер. Вернулся Пьер. Он быстро перекусил и отправился гулять с Флафи.
- Мадмуазель Свон! - послышался голос Лукаса. - Идите, прогуляйтесь тоже с Пьером. Вам же скучно сидеть все время дома!
Я обрадовалась:
- Благодарю, я совсем не против!
Обуть сапоги, набросить накидку и завязать шляпку - было делом одной минуты. Пьер ушел не очень далеко. Флафи, увидев меня, бросился от него мне навстречу. Пьер оглянулся:
- О, мадмуазель Свон! И вы здесь!
Он явно был обрадован.
- Да, месье Гарсон, мне Лукас посоветовал прогуляться.
Наши взгляды встретились. О, этот взгляд! Он меня просто сводит с ума!
Флафи легко слушался Пьера. Мы шли по улице, заполненной яркими ресторанами и бистро, мимо изящных барышень в пышных и воздушных платьях, гуляющих в сопровождении элегантных мужчин. Музыка, смех и красота повсюду. Флафи держался вполне достойно.
- Вы готовы? - внезапно серьезным голосом спросил Пьер.
- К чему?
- У вас ведь на днях встреча с Джеральдом Гюсто!
Я вздрогнула. Это не самая моя любимая тема.
- Я немного нервничаю. И побаиваюсь этой встречи.
- Но вы же замечательная художница, все пройдет хорошо!
«Если бы так, - подумала я. - От этой встречи я жду всего самого плохого!»
- Спасибо.
- И вы…красивая!
От этих слов Пьера сердце у меня забилось! Слышать это было очень приятно!
- Благодарю, месье Гарсон!
Мы какое-то время шли молча. Потом я решилась спросить:
- Месье Гарсон, я знаю, что ваша мама Элен Гарсон была художником. А отец?
- Нет. Вы ошибаетесь. Художником был отец - Этьен Гарсон.
- Отец! - я в изумлении остановилась. - Так это его инициалы на картинах - Э и Г?
- Да, его. Мама ему лишь помогала. Рассказывают, что она была очень способной ученицей. Ездила с ним на натуру, делала для него наброски.
- Скажите, в папках в библиотеке ее рисунки?
- Ее. - Пьер вздохнул. - Отец тогда очень увлекся новыми веяниями в живописи. Молодые художники впервые стали работать не в мастерских, а на берегу реки, в поле, в лесу. На пленэре. Их первая выставка прошла в Париже в 1874 году. Их назвали импрессионистами. От слова - впечатление, так как они передавали свои впечатления от увиденного в природе.
- Ваш отец всегда был художником?
- Нет. Это его хобби. Его отец - мой дед - оставил ему большое наследство, несколько текстильных и прядильных фабрик, завод, где выпускались паровые машины. Но отец большую часть прибыли тратил не на развитие предприятий, а на помощь художникам. Говорят, что если бы родители тогда не погибли, все наследство деда они потратили бы на них.
- А кто же после гибели родителей стал управлять всем этим? Вам же было всего пять лет!
- По завещанию - Лукас Фрай. Они с моим отцом были очень дружны. Даже женились на родных сестрах. И поклялись друг другу, что если с кем-то что-то случится, то другой будет поддерживать его семью. Вот такая история, мадмуазель Свон.
- Мне очень жаль!
Я едва сдерживала слезы. Почему-то комок подступил к самому горлу и сдавил его. Мне хотелось подойти к Пьеру, пожалеть его, приласкать, как маленького.
- А сейчас Лукас Фрай нанял управляющих. Раз в неделю он ездит на фабрики, проводит совещания, проверяет документацию. Я помогаю ему. Сам же он пишет научные труды по паровым двигателям.
- Как хорошо, когда в тяжелые минуты рядом с тобой оказываются друзья, - задумчиво произнесла я.
- А у вас есть такие друзья, мадмуазель Свон?
- Пожалуй, нет.
- А молодой человек в качестве друга у вас есть?
Я рассмеялась:
- Молодого человека ни в каком качестве у меня пока нет!
Мне показалось, что Пьер обрадовался.
Мы отправились назад в «Ла фонтель дэ виль».
20.
Еще оставалось три дня до моего отъезда в особняк Гюсто. К этому времени мне удалось узнать, что Джеральд уже года два не приезжал в «Ла фонтель дэ виль». Следовательно, и семена клещевины он не брал. Но мне совсем не хотелось видеть его снова. А этот день неумолимо приближался. Я решила, что будет весьма полезно, если перед поездкой я потренируюсь писать его портрет. Лукас обеспечил меня всем необходимым - бумагой, мягкими карандашами, краской с кистями.
В своей комнате я обустроила все для рисования: положила перед собой стопку листов плотной бумаги, попробовала, достаточно ли мягкие карандаши, хорошо ли заточены, придвинула поближе к столу стул. Я знала, что писать портрет очень сложно. Да еще по памяти. Да еще не умея этого делать! Но, насколько я понимала, мне надо было создать лишь видимость работы. Показывать рисунок Джеральду, пока портрет не закончен, было не нужно. А за это время, я надеялась, уже что-нибудь прояснится с самим расследованием.
Но хотя бы этапы работы, движения руки и карандаша должны были соответствовать процессу создания портрета профессиональным художником, каким и была Шарлотта Свон!
Не слишком уверенно я взяла в руку карандаш. Надо сделать первый контур, контур лица. Если бы я еще хорошо помнила его лицо! В памяти остались лишь холодные глаза да полные губы в наглой ухмылке! Ладно. Пусть все будет приблизительно! Первая попытка нарисовать контур оказалась неудачной. Вторая тоже. Я испортила несколько листов бумаги, прежде чем получила правильный овал лица.
Для себя я отметила, что особое внимание нужно уделить носу. Я провела горизонтальную линию, которая разделила лицо на две части, и чуть ниже еще одну параллельную. Здесь будет расположен кончик носа. И тут все застопорилось. Нос постоянно получался похожим на спелую картофелину. Я поняла, что совершенно не помню, какой нос у Джеральда!
Я никогда прежде не рисовала портреты. У меня лучше получались сюжетные сценки, как это было с детективами, а под настроение я создавала на бумаге красочные композиции из цветов и птиц. У меня дома в комоде осталось множество рисунков такого типа! И мне они казались вполне удачными. После пяти попыток изобразить нос Джеральда я вздохнула и приказным тоном себе объявила:
- Миллер, ты – художник! Ты - Свон! Ты сможешь! Ты будешь тренироваться прямо сейчас, и с каждым разом у тебя будет получаться все лучше и лучше! Так что, не теряй времени, твори!
Я взяла чистый лист. Стала вспоминать лицо Джеральда. Оно полностью исчезло из моей памяти!
Тогда я решила попробовать написать портрет Пьера, может быть, передать его эмоциональное состояние, его мимику, глубину взгляда. Это я, конечно, размечталась!
Легкими движениями я набросала контур лица, овальными линиями - глаза, предварительно обозначив их границы. Зрачки, линия рта, начальные контуры волос... Я с нежностью вырисовывала скулы, уши, легко получился кончик носа - в виде галочки, а по краям - две дуги. Я вернулась к глазам. Глаза для меня - это отражение души, чувств, внутреннего мира человека. Они раскрывают всю правду, которую человек часто скрывает за фразами. Самым мягким карандашом я добавила теней. Лицо Пьера стало объемней. Более темным и густым светом я обозначила щеки, волосы на висках. Позже стала рисовать твердый подбородок, шею.
Вспомнилось, как во время танца в особняке Гюсто я прикоснулась головой к груди Пьера, и он осторожно, даже бережно вел меня под звучащую музыку, а я с наслаждением вдыхала запах, исходящий от его шеи... Я снова видела его глубокие синие глаза, густые темно-каштановые волосы, мужественные, часто немного подсохшие губы.
Портрет в моем воображении приобретал краску, оживал. Но и на бумаге он мне очень нравился! К моему изумлению, Пьер у меня был узнаваемым! По крайней мере, для меня. Все получается намного лучше, когда делаешь это от души, от сердца.
Я подумала, что не будет лишним поставить и свою подпись. Вопрос лишь в том, чью подпись ставить? Шарлотты Свон или Элизы Миллер? Решила, что этот портрет я рисовала для себя, и его никто не увидит, поэтому можно остаться самой собой. В правом нижнем углу, вспоминая понравившийся мне когда-то вензель, я написала первую букву своего имени, соединенную лентой с первой буквой фамилии, и завершила все красивой завитушкой под ними.
Потом убрала портрет Пьера в нижнюю полку комода.
Может быть, у меня что-то и получится...
21.
Следующие два дня я прожила примерно в одном и том же ритме: завтрак, чтение, работа над портретом Джеральда, точнее, тренировки в его написании, мимолетные встречи с Пьером, короткие разговоры о делах. Он постоянно торопился, куда-то все время уезжал. Последние дни его вид мне не нравился. Он был бледен. Я слышала, как он жаловался Мирте на головные боли. Мирта посоветовала ему меньше работать, больше быть на свежем воздухе.
Лукас мимоходом несколько раз спросил меня, не собираюсь ли я домой, в Лондон. Я ответила, что нет, пока еще мне надо быть здесь. Лукас поморщился и заметил, что Михаэль зря поднял шум. Тот факт, что он пригласил для столь сложной работы не профессиональных детективов, а неопытную девушку, которая в расследовании ничего не смыслит, говорит о его недальновидности. Да и ей, Элизе, незачем лезть в дела Гюсто. Пусть сами разбираются.
Этот разговор меня удивил. Конечно, Лукас был прав: какой из меня сыщик! Но почему он не сказал все это самому Михаэлю? Я была уверена, что все не так просто, и что Эдвард в опасности. Каждый вечер, ложась спать, я пыталась связать воедино все крохи настораживающей меня информации. Во-первых, кто-то был тогда в доме Джены в Мелене и подсматривал за мной, хотя Лукас говорил, что уже пять лет никто не входил в дом. Во-вторых, кто-то шел за мной по лестнице в особняке Михаэля и столкнул меня в подвал. Сейчас я в этом была уверена. И, похоже, что это Джеральд! В-третьих, зловещая клещевина в зимнем саду Лукаса и рицин, которым был отравлен Эдвард - не из одного ли они сада?
Что-то слишком много неясного было связано и с Меленом! Уезжая из него, погибли родители Пьера и именно тогда, когда появилось опасение, что они раздадут художникам все наследство. Понравившийся мне в Мелене золотой медальон с синей розой в тот же день вдруг оказался у Джеральда, и он подсунул его мне в сумочку.
Очень странным кажется и неожиданный отъезд Джены, больше похожий на бегство. Лукас говорил, что они мирно расстались, и он ее не удерживал. Если она влюбилась в кого-то и решила с ним уехать, то сначала уладила бы все дела здесь. Ведь, как говорит Мирта, Джена очень любила племянника, считала его сыном. А своих детей у нее с Лукасом не было. Но она даже не простилась с ним! Дальше. Джена столько лет скрещивала свои любимые розы, пытаясь получить синий гибрид и выполнить обещание, данное ею после гибели сестры! И она добилась этого, вырастила первые несколько кустов драгоценных синих роз и … бросила их? Не попросив никого о них позаботиться? Этого не могло быть!
Да, еще этот обрывок письма, застрявший в папке с рисунками Элен. Он тоже вызывал тревогу.
Я мучилась от того, что никак не могла соединить воедино эти разрозненные, тревожащие меня факты. Что-то мне подсказывало, что я на правильном пути, что не хватает лишь каких-то звеньев в мозаике событий. Но я скоро найду их! Как жаль, что я не могу быть откровенной с Пьером! Мне было бы намного легче осмыслить все это, советуясь с ним.
Но у меня назрела более актуальная проблема. Завтра я еду к Джеральду. Чтобы он не узнал во мне незнакомку с балкона, я должна изменить свой вид, стать Шарлоттой Свон, но уже не похожей на меня! Я никогда не красилась. Но здесь придется. Необходимо придумать себе неузнаваемый образ. Ведь Джеральд не знает, как выглядит мисс Свон. Я усмехнулась: у меня появилась уже третья личность! Замечательно…
Я подошла к шкафу и раскрыла его. Платьев там было много. У нас с Дженой оказались очень похожими фигуры. Конечно, это были ее наряды. Но многие - не надеты ни разу. Об этом свидетельствовали неотрезанные бирки. Одни платья были куплены в модных магазинах. Другие пошиты в модных домах. К тому же за пять лет они не очень отстали от модных веяний, так как у Джены был отменный вкус. Она покупала одежду, опережая моду. Достаточно сказать, что в шкафу нет ни одного платья с турнюром, который в те годы был обязателен, а сегодня в женском силуэте уже нет этих пышных выпуклостей сзади.
Размышляя об одежде Джены, я отметила еще одну странность! Джена уехала, ничего не взяв из своего гардероба!
В результате для завтрашней встречи я выбрала черное длинное платье, хорошо подчеркивающее фигуру. Я его примерила. Оно было скромным и вполне подходило для моей работы. Но эта скромность была очень дорогой и стоила немало франков! Мне захотелось обязательно показаться в нем Пьеру! Оно прекрасно смотрелось с моими светлыми волосами, которые я соберу завтра в прическу. С прической меня Джеральд не видел.
К утру я все подготовила. На столе разложила черную тушь, помаду с красноватым оттенком, пудру. И мои обычные духи, которыми я ежедневно пользуюсь. На стул повесила платье, до этого около часа походив в нем по комнате. Так оно мне понравилось! Внизу шкафа я отыскала туфли на среднем тоненьком каблуке. Рост у меня довольно высокий, так что небольшой каблук будет в самый раз. Итак, думаю, я готова. Ну что ж, удачи, Миллер…
22.
Встала я раньше обычного. И дальше - все по плану. Надела платье, туфли, накрасилась, сделала высокую прическу. Воспользовалась духами. Но заметила, что очень нервничаю. Что, если что-нибудь пойдет не так? Успокаивающие мысли в голову не приходили. Вообще-то, я умею управлять своим состоянием. Меня еще в детстве научил этому папа. Но сегодня как-то не получалось сосредоточиться. Да уже и пора спускаться вниз. Я долго смотрела на себя в зеркало. Вроде бы выгляжу строго и достойно. Из зеркала на меня смотрела не та рассеянная и неуверенная в себе девочка, любящая книги, какой я всегда была, а уверенная молодая дама, богатая и роскошная. В этом наряде я чувствовала себя совсем другой. Мне хотелось увидеть лицо Пьера. Понравится ли ему мой новый облик?
Я вошла в столовую. Пьер, еще не заметив меня, пил чай.
- Доброе утро, месье Фрай, месье Гарсон! Доброе утро, Мирта! - поприветствовала я всех.
Мне ответили. Пьер, не донеся чашку до рта, застыл, удивленно глядя на меня. В его глазах я прочитала восхищение. Я удовлетворенно улыбнулась. Платье и макияж сделали свое дело. Лукас как раз садился за стол. И, по всей видимости, его тоже удивил мой новый образ.
Мирта всплеснула руками и сказала:
- Мадмуазель Свон! Прекрасное платье! Оно вам очень идет!
- Благодарю, Мирта!
Мирта всегда поддерживала меня. Она умела найти повод, чтобы при всех похвалить меня. Это повышало мою самооценку.
- Месье Фрай, я готова. За мной приедут?
- Позавтракайте, мадмуазель Свон. Водителя я просил приехать за вами в семь пятнадцать.
Ровно в семь пятнадцать перед домом остановилась машина - светлый «Пежо». Я встала из-за стола и пошла за Лукасом к двери. За мной последовали Пьер с Миртой. Пьер все еще был бледен. Но настроение у него явно улучшилось. Водитель вышел мне навстречу.
- Грег Солтчег, - чуть склонив голову, представился он. - А вы, я знаю - мадмуазель Свон. Очень приятно.
- Здравствуйте, месье Солтчег, - с легкой улыбкой ответила я.
Лукас, Пьер и Мирта пожелали мне удачи.
- С нетерпением будем ждать вашего возвращения! - сказал Лукас.
23.
Сверху на мне была коричневая бархатная накидка с пелериной. На ногах дорогие туфли. На плече - модная маленькая сумочка на длинном шнурке, привезенная мной из Лондона. На голове - изящная шляпка с широкими полями. Маленькая черная вуаль чуть прикрывала лоб. На руках у меня перчатки. Все, как и положено обеспеченной и знаменитой даме, приехавшей по приглашению известного лица в Париж. В небольшой дорожной сумке я везла бумагу, карандаши и еще кое-какие вещи.
Ехали мы уже час. Солнце ярко светило в глаза, от этого глаза все время закрывались. Грег изредка бросал на меня игривые взгляды. Я делала вид, будто этого не замечаю. Мы ехали туда же, где проходило празднование дня рождения дочерей Михаэля Гюсто. Я, если быть честной, ужасно нервничала. Все время пыталась представить в лицах нашу встречу с Джеральдом и придумать слова, с которых я начну наш диалог. «Месье Гюсто, - скажу я, - добрый день. Я - Шарлотта Свон, художница из Лондона». Он ответит что-то вроде «Добро пожаловать, мадмуазель Свон. (Или «мадам Свон»?) Пожалуйста, присаживайтесь, прошу сюда…..»
Главное, быть приветливой, открытой и уверенной. Я никогда (Никогда! И это надо помнить) не видела Джеральда! Я - Шарлотта Свон! В Париже никто не знает, как я, то есть, она, выглядит. Так мне сказал мой редактор.
Как бы я хотела, чтобы Пьер сейчас был со мной, крепко сжимал мою руку или хотя бы просто сидел рядом!
Мы, наконец, прибыли. Грег подал мне руку, и я с его помощью вышла из машины.
- Вы пойдете со мной? - спросила я Грега.
- Нет- нет, я вас просто провожу до дверей. До свидания, удачи вам, мадмуазель Свон!
- Благодарю, спасибо…
Я забыла его фамилию.
Уже знакомый мне швейцар распахнул дверь. Я вошла.
- Мадмуазель Свон, вас ждут.
Швейцар принял у меня верхнюю одежду. Шляпку я не стала снимать. Она придавала моему наряду завершенный элегантный вид.
Швейцар узнал меня! Новая прическа, шляпка, густой макияж не помогли!
Он показал мне, как пройти к Джеральду.
Я постояла немного возле его двери. На балконе в тот вечер было темновато. Да и старший сын Михаэля был не очень трезв. Вряд ли он запомнил меня! Удачи, Миллер! Я открыла дверь.
Большое помещение. Конечно, в стиле модерн. Огромное, во всю стену окно с видом в сад. Вероятно, в тот самый, что во внутреннем дворе, в который я вывалилась тогда из подвала. Лицом к окну в домашних пиджаке и брюках стоял знакомый брюнет. Левая рука у него была в кармане, спина прямая, плечи расслаблены. В правой - бокал с вином, которое он, похоже, пил с большим удовольствием. Я смотрела на его спину и чувствовала, как меня охватывает неприязнь к нему и почти парализует страх.
Он обернулся и холодно, почти с ненавистью, посмотрел на меня. Вдруг его глаза загорелись:
- О, это вы! - радостно воскликнул он.
- Добрый день, месье Гюсто, - с трудом произнесла я, заставляя себя изображать легкую приветливую улыбку.
- Я ждал вас и уже стал сомневаться, что вы придете! Присаживайтесь.
Я послушно села. Сумку с бумагой и карандашами поставила рядом на пол. Джеральд сел напротив.
- Скажите мне, откуда вы?
- Я из Лондона.
- Вы в Париже впервые?
- Впервые.
- Вам нравится у нас?
- Да, очень нравится.
А себе говорю: «Миллер, спокойней. Спокойней! Пока все хорошо!»
- Вы так быстро сбежали в прошлый раз, я даже не успел догнать вас. Появились, украсили собой вечер и в одно мгновение пропали!
Я на несколько секунд задумалась:
- Вы о чем?
- О том, девушка-загадка, что я чуть не упустил такую красоту! Но мое желание сбылось, и вы откликнулись на мое приглашение.
Я понимала: он догадался, что я не Шарлотта! Но если это так, то, что с Шарлоттой? Господи, как теперь выкручиваться! Вероятно, надо еще раз убедиться в том, что он узнал во мне именно незнакомку с балкона.
- Так вы узнали меня? - почти шепотом спросила я, и этим едва не выдала себя.
- Как я мог не узнать ваши пугливые, но такие глубокие глаза цвета неба? Наряд и прическа мне не знакомы. А глаза я помню.
Он действительно понял, что это я. И решил, что я к нему приехала на свидание! И что теперь? Хорошо, буду играть себя. Это уже какая-то четвертая моя роль. Я в конец запуталась!
- Может, вы мне все-таки представитесь?
Джеральд рассматривал меня из-под густых, как у девушки, черных ресниц. Глаза у него очень красивые. И нос не похож на спелую картофелину, как я думала. Он у него прямой, с узкой спинкой. Нарисовать такой было бы не очень сложно.
- Сесиль Биве, - произнесла я первые, пришедшие мне в голову, имя и фамилию.
- Прекрасное имя, Сесиль! - букву «л» он специально продлевал.
- Спасибо, месье Гюсто, - сдержанно ответила я.
- Для вас я просто Джеральд, - с многозначительной улыбкой сказал он.
Потом он сделал еще один большой глоток вина и встал.
- Сесиль, я хочу показать вам мою коллекцию.
- Коллекцию чего?
- Редких старинных книг. Я ее привез из Германии. Мне кажется, вам это будет интересно. Прошу вас, идите за мной. Поспешим, пока меня не нашла ваша землячка Шарлотта Свон! Говорят, она уже здесь! А у меня к ней особый разговор!
Джеральд знает художницу? И ждет ее? Не может быть!
Мы выходим из комнаты и сразу оказываемся в другой. Она поменьше. Большую часть площади занимает кровать. Свет слегка приглушен. Вдоль стены - шкафы с книгами. Я подошла к одному из них. Вдруг сзади на плече ощутила руку. Рука слегка поглаживала мое плечо. От этого я дернулась.
- Спокойно, Сесиль, освободитесь от мыслей. Забудьте обо всем, - шептал Джеральд, дотрагиваясь губами до моего уха. Я словно оцепенела. Не могла сдвинуться с места. Он двумя руками мягко касался моей шеи и осторожно оттягивал воротник платья.
- Вам говорили, что у вас очень сладкая шея, мадмуазель Биве? - тихо говорил он, прокладывая к спине дорожку поцелуев. На секунду я представила себе, что это Пьер! Я замерла. Желание становилось безумным. Господи! Это же Джеральд!
- Все, хватит! - резко сказала я и отстранилась.
- Сесиль, расслабься. Не бойся.
- Месье Гюсто, вы ведь приглашали меня на чашечку чая?
- Милая Сесиль, ты разве не понимала, что может входить в визит «на чашечку чая»?
- Нет, месье Гюсто!
- И зачем же ты пришла сюда?
Я стояла неподвижно и молча смотрела на неожиданно растерявшегося Джеральда. Затем поправила воротник своего платья.
В этот момент открылась дверь, и служанка спросила:
- Мадмуазель Свон, позвольте узнать, в котором часу вы сегодня закончите работу над портретом и сможете пообедать?
24.
Мы все молча стояли, поглядывая друг на друга. Джеральд явно не понимал, что происходит. Первой решилась заговорить служанка:
- Мне подойти позже?
- Да, Грейс, зайди позже, - пришел в себя Джеральд.
Он повернулся ко мне. Его взгляд снова был холодным. В голосе - металлические нотки, от которых холодела спина.
- Вы можете мне объяснить? Что это было?
У меня от страха заплетался язык:
- Я не Шарлотта Свон! Грейс меня с ней перепутала!
- Конечно, ты не Шарлотта Свон. Я прекрасно знаю, как выглядит Шарлотта. И очень не хотел ее видеть. Из-за нее и на дне рождения сестер не был. Но Грейс ничего не перепутала! Значит, в тот день она хорошо запомнила тебя как Шарлотту? Ведь ты была там в этой роли? Но зачем?
Я молчала, не зная, что сказать. Признаться, что меня нанял его отец, было никак нельзя. Это ведь Джеральда я подозревала в попытках убить брата! Только он больше всего заинтересован в устранении конкурента. И все три покушения мог устроить только он! Особенно аварию с машиной.
Между тем Джеральд все никак не мог успокоиться:
- Захотела притвориться богатой и известной? Втереться в доверие? Какие у тебя были планы? Что тебе надо в нашем доме? Не удивлюсь, если тебя даже зовут не Сесиль, - он больно сжал мою руку.
Я решилась:
- Я была в вашем тайном подвале, месье Джеральд, и видела там много интересного. И многое поняла про вас!
От неожиданности Джеральд отпустил мою руку и с ненавистью на меня уставился:
- Как ты посмела совать нос не в свои дела! Зачем ты пошла туда?
- Это вы сами меня столкнули в подвал и закрыли дверь!
- Я-я-я??? - на лице Джеральда было неподдельное изумление.
- Да, вы!
- Ну, теперь с тобой все понятно! Окончательно завралась, - он открыл дверь в коридор и крикнул: - Глор, Хартон! Бегом ко мне!
Раздались громкие шаги, и через несколько секунд появились два охранника.
- Отвезите ее в «Консьержери». Скажите, это очень опасная мошенница. Все документы я потом оформлю. К тому же у нее не все в порядке с головой! Пусть поместят ее в одиночку. И никому ни слова!
Что?!! В одиночку? В тюрьму? …
- Месье Джеральд, что вы делаете? Отпустите меня немедленно! Я - подданная Великобритании! Меня будут искать!
- Бесполезно. Никто тебя не найдет! Ты слишком глубоко сунула свой нос! Прощай, Сесиль, или как там тебя еще!
Дверь закрылась, и два дюжих охранника повели меня куда-то по коридору. Я не сопротивлялась. Мозг лихорадочно работал. Охранники, посмеиваясь, немного ослабили давление на мои руки. Неожиданно я извернулась и с силой ударила острым каблуком туфли по ступне одного из них. Тот вскрикнул, ухватился за ногу и отпустил меня. В ту же секунду другой ногой я ударила и второго. Этим ударам защиты когда-то научил меня одноклассник сразу после того, как со мной приключилась одна неприятная история. И вот сейчас я это вспомнила.
Пока охранники приходили в себя от боли, я, приподняв подол платья, бросилась вниз по лестнице, надеясь найти выход из особняка. Бежала я, не оборачиваясь, не останавливаясь, путаясь в платье. И неожиданно оказалась возле той самой двери, которая вела в подвал и в которую меня втолкнули. Если бы она была открыта! Я нажала на ручку. Дверь подалась, и я быстро вошла в уже знакомую комнату. Включила свет. Здесь ничего не изменилось. Я отодвинула диван, приподняла красную занавеску и открыла потайную дверь во внутренний дворик.
Теперь можно было отдышаться!
Из подвала раздались голоса:
- Она где-то здесь! Смотри за дверью. Во дворе!
Я бросилась бежать. Там, за флигелем прислуги, должен быть выход на улицу. Он имелся во всех особняках. Через него слуги обычно привозили продукты, хозяйственные материалы, выходили по своим делам. Так и есть! Но не успела я открыть калитку, как появились охранники. Они были уже совсем рядом. К несчастью, мой каблук застрял между камнями в тротуаре, и я никак не могла его вытащить. Пришлось оставить туфли и бежать так.
Мне было понятно, что далеко я в одних чулках не убегу. Уже не было сил. Болел бок, и перехватывало дыхание. Охранники меня догоняли. Неожиданно на улице потемнело, и сразу же пошел сильный дождь. Я завернула за угол дома. Там стояла группа женщин. Они поспешно раскрывали зонты. Я встала между ними, надеясь, что охранники пробегут мимо, не заметив меня. Так и вышло.
Как только они скрылись из виду, я вернулась на улицу. Моя теплая накидка, к несчастью, осталась у швейцара в особняке, а сумка со всем необходимым для рисования - у Джеральда в кабинете. В ней было еще кое-что из одежды и немного денег. Я осталась безо всего этого. Нечего и думать о возвращении за ними. Но и в «Ла фонтель дэ виле» мне нельзя было появляться. Понятно, что Джеральд и туда пошлет своих охранников. Тогда придется все объяснить Пьеру. А этого делать мне не позволил Михаэль.
К моему счастью, подошел трамвай. Это был небольшой вагончик на электрической тяге, как у нас в Лондоне. В закрытой его части все места были заняты, и я поднялась наверх. Мы поехали. Кондуктор внизу продавал билеты. Денег у меня не было. Я знала, что когда дойдет очередь до меня, меня высадят. Я вжалась в сиденье, охватив себя покрепче руками. Казалось, что так немного теплее. Мое платье было мокрым. Ноги болели от камней и от холода. Сидевший напротив меня пожилой мужчина долго смотрел на меня, потом спросил:
- Мадмуазель, с вами все в порядке? Вы здоровы?
- Да, благодарю, - ответила я, и отвернулась от него.
Мне не хотелось, чтобы он видел, как у меня от холода стучат зубы.
- Может, вам нужна помощь? Вы так легко одеты! - не унимался пассажир.
- Нет-нет, благодарю, - повторила я.
Трамвай остановился, и пассажир, качая головой, вышел.
Скоро придет кондуктор. А пока я могу немного подремать. Я закрыла глаза и сразу увидела «Ла фонтель дэ виль», теплые пирожки Мирты и дымящийся горячий кофе. Мы с Пьером сидим за столом, пьем кофе и постоянно, как бы невзначай, встречаемся взглядами. Пьер осторожно дотрагивается до моего плеча и говорит:
- Мадмуазель, пожалуйста, купите билет...
«Какой билет? - думаю я. - И почему Пьер предлагает мне его купить?»
- Мадмуазель, проснитесь!
Я открываю глаза. Передо мной стоит кондуктор и осторожно трясет меня за плечо:
- Пожалуйста, ваши деньги за проезд.
- Простите, но у меня нет денег. У меня забрали и одежду, и сумку, где лежали деньги.
- Я сожалею, мадмуазель. Вам придется выйти из трамвая. Мои извинения, мадмуазель.
Кондуктор вежливо помог мне встать. Я спустилась вниз. Трамвай остановился, и я оказалась на улице.
25.
Темно. Фонари едва освещают дорогу, по которой проезжают редкие машины и конные повозки. Людей не видно. Не у кого спросить, куда меня привез трамвай. Я оглядываюсь. Надо найти какое-нибудь тихое малозаметное место и подождать там до утра. Очень болят ноги. Я говорю себе:
- «Иди, Элиза, иди! Ты можешь!»
Я прошла какую-то улочку, потом небольшой парк с редкими фонарями, еще какой-то переулок и оказалась возле Сены. К реке вел крутой спуск. Я решила, что там можно будет найти место, чтобы укрыться на ночь. Тропинка привела меня к небольшой деревянной беседке. Я осторожно заглянула внутрь. Никого. На скамейке разбросаны газеты, какие-то тряпки. Вероятно, здесь ночуют бездомные. Буду надеяться, что сегодня они сюда не придут.
Нужно было как-то утеплиться. Я сняла с себя нижнюю юбку. Она не промокла. На ней много воланов, и она достаточно большая и широкая. Я сложила ее в два ряда, набросила на спину и плечи и затянула вокруг шеи шнуровку. Получилась великолепная верхняя накидка. Она черного цвета, под цвет платья, поэтому завтра я вполне могу пойти в ней. Оставалось купить обувь. Но легко сказать - купить... Можно будет продать мою шляпку и часы. Но это - завтра...
Я легла на скамейку, на спину, лицом к звездам. И увидела: верхушка Эйфелевой башни, вся в огнях и звездах! В одном лишь прав Мопассан: она видна из любого места в Париже!
Однажды в детстве я вот так же лежала на земле и смотрела на звезды. Тогда мы всей семьей - я, Сьюзен, мама и папа - поехали в гости к дальним родственникам. Они жили в деревне. Мне было семь лет, Сьюзен девять. У родственников был огромный дом. За домом простиралось поле, а вокруг него - лес. Поужинав, мы пошли смотреть на звезды. Папа сказал, что таких звезд в Лондоне мы никогда не увидим! На траве расстелили одеяло. Мы все легли на него. Был август, и мы смотрели, как звезды падали! А мы загадывали желания!
Папа рассказывал нам разные истории, мне их очень нравилось слушать. Он вспоминал свое детство, забавные истории из жизни своих друзей и его самого. Он умел рассказывать так, что его хотелось слушать и слушать. Сьюзен, как всегда, быстро заснула. Папины рассказы действовали на нее как снотворное. Мама ушла, чтобы приготовить нам чай. А я чувствовала себя счастливой! Я любила отца, маму, Сьюзен. Любила наши теплые семейные вечера. И думала, что так будет всегда!
Через год папа умер от болезни, связанной с легкими. Это был большой удар, огромный удар. Каждому из нас было тяжело. Мама изо всех сил старалась держаться, но иногда она слишком уставала. «Его ждет лучший мир. Он заслужил лучшего», - говорила она сквозь слезы.
Мне жаль, что я тогда была еще маленькой. Не слишком часто с ним общалась. Он очень много работал, поздно приходил домой. Такие поездки, как эта, бывали крайне редко. И вдруг его не стало. А мне так хотелось посидеть рядом с ним, послушать его рассказы. Он отлично понимал меня. Сьюзен тоже очень скучала без него.
Интересно, что она сейчас делает? Она очень любит праздники, украшения и подарки. Считает, что нужно как можно меньше думать о проблемах и делать то, что ты хочешь, и тогда жить будет легче. Сьюзен редко читает книги. Она любит хозяйничать в доме, любит прогулки с подругами в парке и недолюбливает Маркуса за его привычку ее облизывать. Мы ссорились с ней очень редко. Да и то по пустякам. Она мне и сестра, и лучшая подруга. Если бы сейчас она была рядом со мной! Она обязательно что-нибудь придумала бы. Например, что мне делать дальше?
Действительно, что? Можно было бы связаться с Михаэлем Гюсто или Лукасом Фраем. Но что я им расскажу? Что Джеральд догадался, что я не Шарлотта? Ну и что? Что он пытался меня соблазнить? Но он - молод, красив, нравится женщинам. И они - ему. В этом нет ничего криминального. Что это его я подозреваю в попытках убрать Эдварда? Но где доказательства? На основании чего я его обвиняю? Странный и страшный подвал? И он практически признался, что имеет к нему отношение? И только поэтому так разозлился? Но что он делает в этом подвале? Как подвал связан с покушениями? Скорее, там какая-то связь Джеральда с женщинами - дамские часы, наручники, розги... Хотя, вряд ли! Джеральду есть куда привести даму!
И я снова думаю о клещевине, ее смертельно опасных семенах, о рицине, которым отравился Эдвард, о том, как погибли родители Пьера, о поспешном отъезде - почти бегстве - Джены. И мне начинает казаться, что уж к этому-то Джеральд отношения не имеет. Тогда - кто имеет?
Я стала думать о Пьере. Он очень изменился за последние дни. Замкнулся, почти не улыбался. На бледном лице появились темные круги под глазами. Мирта давала ему микстуру от головной боли, советовала больше отдыхать. У него скоро день рождения. Ему исполнится двадцать пять лет. Если я права, то он по завещанию родителей станет полноправным наследником.
Не исходит ли из этого какая-то опасность для Пьера? Да, но как могут быть связаны тогда Эдвард и Пьер? Если допустить, что и тому, и другому угрожает опасность, то, может быть, от одного и того же лица?
Я поняла, что мне надо обязательно поговорить с Эдвардом! Возможно, он знает что-то, что может пролить свет на покушения!
26.
Передо мной вода. Проснувшись, я не могла сообразить, где я. Было очень холодно. Сев на скамейку, я вспомнила, что произошло. Очень болели шея, ноги. Я ощупала свое платье. Оно подсохло. Попробовала двигаться, чтобы согреться. Несколько раз пробежала вокруг беседки. Сейчас бы стакан горячего чая! Очень хотелось есть!
Ко мне подлетел голубь. Настоящий французский голубь! Я решила продемонстрировать ему свои знания французского языка:
- Bonjour, colombe! (доброе утро, голубь).
Он что-то проурчал, какое-то время смотрел на меня и улетел.
Сейчас шесть тридцать восемь. Людей на улице не очень много. День только начинается.
Интересны повороты судьбы. Мне представилась возможность видеть Париж в двух лицах: как богатой дамы и сегодня как бездомной нищенки. Бездомной нищенкой быть тяжелее…
Я шла по улице и очень надеялась, что людям незаметно, что я всю ночь провела на холодной скамейке. Основная масса прохожих, видимо, спешила на работу. Мне бы тоже, будь я сейчас в Лондоне, пришлось бы скоро уже идти в издательство. Интересно, как там дела у Хелен? Она всегда приходит очень рано. Наверняка, сейчас сидит в своем кабинете и пьет бодрящий кофе со сливками. А, может, в холле читает газету. Она старается следить за всем происходящим в городе и часто рассказывает мне о новостях. Я скучаю по ней. Нам с ней всегда есть о чем поговорить. Хелен - верная подруга. Она это доказала несколько раз. Это такая редкость и такое счастье - иметь рядом людей, которые, ты знаешь, тебя не подведут!
Интересно, а как там мой начальник, Стивен Барнс? Он вызывает у меня двойственные чувства. С одной стороны, я очень сердита на него! На то, что он отправил меня в Париж, наверняка зная, в какой опасной ситуации я могу оказаться, проникая в тайны его родни по отцовской линии. С другой стороны, я благодарна ему за эту поездку! Здесь я встретила Пьера, здесь поняла главную тайну Парижа - соединять сердца, даже если они с разных материков. И неважно, как все будет дальше. Простит ли мне Пьер мой вынужденный обман или посчитает Шарлотту Свон более значимой для себя, чем Элиза. Все равно мы встретились, пережили много волнующих минут...
И здесь я поймала себя на неискренности!
«Конечно, я лукавлю, - говорила я себе, - мне вовсе не все равно, как будет дальше! И я боюсь этого «дальше». И очень надеюсь, что Пьер все поймет».
Я уже минут двадцать шла по площади, размышляя обо всем на свете. Вокруг много народу. С большими сумками, корзинами, даже мешками. Кто-то расставлял палатки, другие разворачивали столы, укрепляли вешалки. Это было похоже на рынок. В Лондоне мы несколько раз ходили на рынок с мамой и Сьюзен, чтобы купить подарки своим близким к Рождеству. Мне это не очень нравилось, но предпраздничный дух, царивший там, хорошо запомнился. Что-то волшебное парило в воздухе.
Вот и здесь продавцы стали раскладывать украшения, одежду, косметику, книги, всякую домашнюю утварь. Была даже палатка с едой для дегустации. Там на полках лежали разного вида сыры, колбасы, вина, мясо. А на маленьких тарелочках - брусочки и кубики продуктов и дольки фруктов. Наверное, я решусь и подойду попробовать. Я уже сутки ничего не ела. Но это потом. Сначала надо купить обувь. А для этого - что-то продать.
На часах семь утра.
Я никогда не продавала свои вещи. Немного нервничала. Шляпу, конечно, логичнее предложить продавцу одежды. Такая лавка почти готова к открытию. Молоденькая девушка развешивала последние платья. Я сняла свою шляпу с головы, расправила вуальку.
- Здравствуйте, простите, могу я продать вам эту шляпку?
- Добрый день! Она новая?
- Да, новая.
Продавщица взяла из моих рук шляпу, внимательно осмотрела на ней все ленточки, кружева, букетики засушенных цветов, подкладку. Я сама видела, что шляпка великолепна!
- Хорошо, я возьму ее у вас, - сказала девушка. - За двадцать франков.
Получив деньги, я стала искать лавку с обувью. Длинное платье хорошо скрывало мои ноги в одних чулках, поэтому, к моему счастью, никто на меня не обращал внимания. Так же, как и на мою накидку, сделанную вчера из черной нижней юбки. Все прилавки были расположены по одной линии и тянулись далеко по площади.
Я узнала это место! Здесь мы танцевали с Пьером! В тот день он показывал мне Париж!
Как непередаваемо грустно и одиноко!
Еще минут пятнадцать я ходила от палатки к палатке, пока не натолкнулась на столы с обувью. Мое внимание сразу привлекли бежевые туфли на низком каблуке. Без рисунков и дополнительных украшений. Простые бежевые туфли. Но мне они нравились. Я попросила продавца - мужчину лет сорока пяти - показать мне туфли моего размера.
Я их примерила. Очень хорошо! Они мне в самый раз!
- С вас пятнадцать франков.
Я протянула деньги и ушла в купленных туфлях.
Жизнь как-то налаживалась.
Теперь - еда.
Я возвратилась к палатке с продуктами. Ужасно хотелось есть. Дегустация все еще продолжалась. Люди подходили, пробовали сыры, переговаривались друг с другом. Я одиноко стояла и смотрела на еду. Потом решилась и вилкой наколола маленький брусок сыра. Потом второй. Третий... Продавец с подозрением посмотрел на меня. Хочу ли я купить сыр? Нет - нет, спасибо! Сыр мне не очень понравился! Я заставила себя отойти от тарелки с сыром. Попробовала дольку яблока. Потом абрикоса. Затем - банана.
Пробовать дальше становилось неудобным. Надо что-то купить. Я вспомнила, что у меня еще было пять франков. Можно купить сыр и взять его с собой. Отличная идея. Я попросила продавца взвесить мне сыра на три франка. Пакетик оказался небольшим. Надо приберечь его. Но это лучше, чем ничего. Ищем плюсы, Элиза!
Хорошо, что дальше? Куда я могу пойти?
27.
Куда я могу пойти? Уже несколько раз задавала себе этот вопрос, сидя на скамейке, откусывая маленькие кусочки сыра и глядя на Сену. Можно просто побродить по Парижу. Посмотреть еще какие-нибудь достопримечательности. Можно пройти в парк. Надо чем-то занять себя и думать - думать, как быть дальше.
Я оказалась вдалеке от людей, которым, мне казалось, грозила опасность. Я чувствовала это. Мне было страшно за человека, которого я боялась потерять! Как встретиться с Эдвардом? Попытаться найти его в концерне «Сен-Гобен»? Но вдруг там люди Джеральда! Джеральд чего-то очень испугался! Понять бы, чего?.. А, значит, он будет искать меня.
Я шла по уже зеленеющей траве в маленьком сквере вдоль Сены. Солнце, по-весеннему радостное, медленно закрывалось облаком, как одеялом. Лишь кусочек его оставался видимым и еще посылал на землю свои лучи. Скоро и он скроется под белым одеялом. Вероятно, пойдет дождь. В воздухе появился запах дождя. Я чувствовала его. Надо куда-нибудь спрятаться, чтобы не промокнуть.
Возле небольшого одноэтажного здания я остановилась и встала под навес. Отсюда хорошо был виден весь сквер. Голые еще деревья заметно стали гуще, как будто ветки наполнились уже соками земли. Я давно заметила, что весенние кроны деревьев очень отличаются от осенних. И те, и другие без листьев, но просыпающаяся весной жизнь делает кроны пышнее.
Я всматривалась в стоящий у аллеи величественный каштан. Мне хотелось попросить у него защиты. Возле него я увидела ... Пьера. Он смотрел на меня, не отрываясь. Его взгляд был наполнен грустью. Он сделал неуверенный маленький шаг ко мне и остановился. Я смотрела на него и делала то же. Мы медленно двигались навстречу друг другу. Пьер подошел ко мне, я положила голову ему на грудь, он крепко меня обнял. Мы молчали. Я только чувствовала его дыхание.
Мы стояли так долго-долго. И, казалось, что мы одни в этом мире. Два маленьких кусочка одной картины, две маленькие капли дождя, которые, найдя друг друга, соединились и навсегда теперь останутся единым целым.
Я моргнула. Видение пропало. Я вернулась в реальный мир. Передо мной дорожка. Деревья в сквере. И каштан уже не кажется мне защитой. Я стояла здесь одна и пыталась воплотить свою историю в реальность. Снова стала долго смотреть в одну точку, потом отвела взгляд, надеясь, что когда верну его снова на прежнее место - увижу Пьера!..
По крыше навеса громко застучал дождь. Никого нет.
Солнце полностью укрылось облаком. Облако потемнело, стало тяжелым и низким и скоро опрокинулось на сквер. Освободилось от дождя и быстро ушло в сторону. Снова на небе солнце.
Я вышла из-под навеса и решила куда-нибудь зайти, чтобы погреться. Самым близким оказался отель. Сквозь стеклянную дверь я видела, что там много народу. Все суетятся. Обслуживающий персонал носит чемоданы. Я открыла тяжелую дверь и вошла внутрь. Села в кресло напротив камина. Взяла с маленького столика газету и стала читать ее.
Все в порядке. Может быть, я жду родственников, которые должны вот-вот подъехать, и мы вместе будем заселяться в номер. Подошедшего ко мне служащего я попросила принести мне горячий чай и бутерброд. На это у меня еще хватало денег.
Газета оказалась бульварным листком. В ней много разной информации. Много незнакомых мне имен и фамилий. Ведь я почти никого не знала в Париже. Неожиданно в светской хронике натолкнулась на фамилию «Гюсто». Интересно, что там? Журналист пишет, что наследник крупного парижского промышленника, а теперь, как стало недавно известно, политического деятеля Михаэля Гюсто Джеральд бросил свою прежнюю возлюбленную Камиллу Л. , и его часто видят в обществе мадам Марион С., жены банкира.
Опять Джеральд! И Камилла Л.! Не ее ли это инициалы – К.Л. - были на ресторанном счете в подвале?
Что-то Джеральд не очень похож на убийцу! Больше на светского ловеласа. Тогда почему он так испугался? Какая тайна скрыта в подвале?
Я решила, что уже хорошо согрелась. Чай с бутербродом подкрепили мои силы, и можно идти.
На улице было по-весеннему тепло. Мне еще в Лондоне говорили, что конец февраля в Париже - как у нас конец марта, а то и середина апреля. Я закрыла глаза и подставила лицо солнцу. Его лучи проникали сквозь ресницы и согревали веки.
Где же я буду ночевать сегодня? Не искать же мне опять вчерашнюю беседку?
Я села на скамейку возле овощного магазинчика и задумалась. Напротив меня остановился невысокий мужчина в цилиндре и стал внимательно меня разглядывать.
- Месье! Что-нибудь не так? - я с недоумением посмотрела на него.
Мужчина не отводил взгляд. Меня он стал раздражать. Я встала, чтобы уйти.
- Простите, мадмуазель! Одну минуту! Посмотрите, не вы ли изображены на этом рисунке?
Он протянул мне лист бумаги, и на нем я без труда узнала себя! Над рисунком стояло имя «Сесиль Биве». А рядом крупно: «Разыскивается опасная мошенница, укравшая дорогой медальон».
- Это случайно не вы? - допытывался мужчина. Его взгляд сверлил меня.
- Конечно, нет! Разве вы не видите, что на рисунке совсем другая женщина!
Я попыталась уйти. Он крепко взял меня за руку.
- Постойте. По-моему, вы - копия девушки, что на портрете.
Мне удалось вывернуться из его рук.
28.
Когда я убежала достаточно далеко, уже начинало темнеть. Я нашла скамейку и села отдышаться. Золотой медальон! Я совсем забыла о нем! Я должна была отдать его Джеральду при встрече, но события стали разворачиваться так стремительно, что я не успела этого сделать! Сейчас он должен быть у меня в сумочке. Я сняла сумочку с плеча, расстегнула ее. Из потайного кармашка за молнией достала коробочку с медальоном. Как я теперь докажу, что медальон мной не украден, что подарил мне его Джеральд! Ведь записку я разорвала и выбросила, боясь, что она может попасть на глаза Пьеру!
Спрятав медальон на прежнее место, я стала думать, как быть дальше. Сколько времени я так сидела, обхватив голову, не знаю. Меня привел в чувство голос пожилой дамы:
- Мадмуазель, я видела вас вчера в трамвае! Кондуктор вывел вас из вагона. У вас все в порядке?
Я подняла голову, огляделась, нет ли опасности. Потом посмотрела на даму:
- Благодарю вас, мадам. Со мной все в порядке.
- В порядке, так в порядке.
Она присела рядом со мной на скамейку. Возле ног поставила большую сумку. Раскрыла ее, вытащила белый бумажный пакет, а из него - половинку булки.
- Хочу покормить голубей. Не поможете мне? - дама протянула мне солидный кусок.
Мой желудок мгновенно отреагировал на него голодным урчанием. Я не выдержала:
- Мадам! Вы позволите мне отломить кусочек булки и съесть?
Дама с изумлением посмотрела на меня:
- Конечно, милая! Вы так голодны?
Я кивнула, проглатывая большие куски. Дама молча крошила булку голубям, те быстро ее склевывали.
- Скажите, вы местная?
- Нет, мадам. Я приехала погостить из Лондона.
Эта пожилая дама почему-то внушала доверие. Мне надо было хоть с кем-то поговорить! Надеюсь, она меня не отведет в полицию?
- Лондон…, - мечтательно произнесла дама. - Это город моей молодости. Помню, когда мне уже было за двадцать, мы с мужем постоянно приезжали туда проведать сестру. В этом городе такие люди приветливые. У них такая особая манера разговаривать. Они очень хорошо воспитаны. Я бы даже сказала - слишком хорошо воспитаны. Скажите, как ваше имя?
- Элиза Миллер, - мне показалось, что я могу сообщить ей мое настоящее имя. - Я работаю корректором в одном из лондонских издательств.
- У вас красивое имя, Элиза. А меня зовут Аполин Мендельсон. Я бывшая актриса. Сейчас работаю в своем театре гримером. Точнее, помогаю гримеру.
- Наверное, это очень интересно! А вы уже не играете в спектаклях?
- Работать в театре - это действительно интересно! Но, к сожалению, для меня уже нет ролей. Все дело в возрасте. А в современных сценариях почти нет возрастных персонажей. Правда, изредка они встречаются, и тогда меня приглашают играть пожилых дам. И вы знаете, Элиза, какое это волшебное чувство, когда ты стоишь на сцене, кругом прожектора, и они направлены четко на тебя. А когда тебе аплодируют, ты чувствуешь себя королевой сцены! Но у вас тоже очень увлекательная профессия! Вы читаете новые произведения, помогаете авторам их улучшить. Скажите, вы давно работаете корректором?
- Совсем недавно. Всего два года. Но я еще ни разу не пожалела, что выбрала эту работу. Я полностью согласна с вами - это действительно интересно. Правда, мне часто хочется тоже почувствовать себя королевой сцены.
- Элиза, кто знает, может, вам скоро посчастливится стать и актрисой. Жизнь преподносит нам совсем неожиданные повороты. Нужно себя попробовать во многих профессиях. Это же так интересно. И, может, через какое-то время вы найдете именно то, что подходит вам. Я ведь тоже когда-то думала стать писательницей. Издала несколько книг... Элиза, вы пишете книги?
- Я пыталась. Но моя первая книга показалась мне слишком неудачной. Что-то в ней меня все время не устраивало. В итоге я ее даже не закончила.
- Писателя всегда что-то будет не устраивать. Ему всегда за что-то будет неудобно. Безусловно, важно, чтобы вам самой нравилось то, о чем вы пишете. Понравится вам, понравится и другим. Но вы несете в этот мир что-то свое. Разве это не прекрасно? О чем ваша книга?
- Эта книга о девушке, что пытается найти себя и стать счастливой. Ее долго преследует черная полоса. Но она старается не сдаваться. Мне сложно так сразу сказать, о чем она, мадам Мендельсон.
- Я бы определенно советовала вам закончить ее. Мне бы хотелось ее почитать. Вы надолго приехали к нам во Францию? - спросила она, поглядывая то на меня, то на ворковавших возле ног голубей.
- На месяц. И пока не знаю, когда уеду.
- А почему вы гуляете здесь совсем одна?
- Так вышло. Мне, честно говоря, очень сложно рассказывать об этом. Я даже не знаю, с чего начать.
- Если хотите, я приглашу вас на чашечку чая. Хочу больше узнать о вас. Если вы никуда не спешите, разумеется.
- Благодарю, мадам Мендельсон, я с удовольствием.
- Тогда пойдемте.
Мы встали со скамейки. Я совсем не знала Аполин Мендельсон. Но мне с ней было легко и спокойно. Мой внутренний голос не подавал сигнала тревоги.
И я так устала!
29.
По дороге Аполин Мендельсон рассказывала мне о своей жизни. Актрисой она выступала в Лондоне, Америке, Шотландии, Германии. Да где она только ни была! И практически каждый во Франции знал ее имя. Но в один момент ей захотелось отдохнуть от всей этой суеты, и она переехала в Германию. Там сняла маленький домик, который обошелся ей совсем недорого. В Германии она встретила своего будущего мужа, летчика Чарльза Бонте. Через год знакомства Аполин вышла за него замуж. В Германии они прожили около двух лет. Потом Аполин надоела городская жизнь, и она уговорила Чарльза временно пожить где-нибудь у моря.
- Чистейший песок, морской воздух. Этот воздух до сих пор преследует меня, - рассказывала мадам Мендельсон.
Там, в Испании, у них родился сын. А вскоре девочка. Дети подросли, и вся семья вернулась в Париж. Потому что нужно было дать детям хорошее образование. А сама мадам Мендельсон вновь продолжила карьеру актрисы. В скором времени Чарльз Бонте умер. Дети разъехались и изредка приезжают во Францию проведать маму. Сын стал музыкантом, а дочь танцовщицей. У них семьи.
Шли мы с Аполин долго, беседуя о том, о сем, и не заметили, как подошли к ее дому.
Дом небольшой, двухэтажный, вероятно, старой постройки, с узкими высокими окнами со ставнями, маленькими балкончиками. Его со всех сторон окружал идеально ухоженный сад. Аккуратно подстриженные кусты, уже зеленеющие газоны, розовые свечки пробивающихся из земли пионов, ростки тюльпанов - все это показывало, какой райский уголок создала вокруг своего дома хозяйка и как прекрасен будет он в цветении! Сложно было найти во всем саду хоть какой-то изъян. Статуэтки разных размеров, фигурки животных, фонтанчики, пока не работающие, придавали саду завершенный вид.
- У вас прекрасный сад, мадам Мендельсон! Просто глаз не отвести!
- Спасибо, Элиза. Я очень рада это слышать. Сад - одно из моих самых последний увлечений. Давай пройдем в дом.
В доме тоже все было продумано и уютно. В отличие от «Ла фонтель дэ виля», рассчитанного на эпатаж и удивление, здесь все было приспособлено к тихой спокойной жизни - светлых тонов мебель, теплые оттенки занавесок и такая же ткань на диванах.
- Элиза, сейчас я тебя кое с кем познакомлю, - сказала Аполин. -Джефри! Бегом ко мне, малыш! Джефри! Ох, ну где же ты, Джефри?
Джефри не откликался. Тогда Аполин улыбнулась:
- Посмотри, Элиза, как он сейчас примчится на слово «печенье». Печенье! Джефри, печенье!
Джефри все еще не было. Но через какое-то время в столовую влетел заспанный, весь запыхавшийся пушистый шпиц. У него был такой густой подшерсток, что шерсть поднималась практически вертикально. Маленькие острые ушки, лисья мордочка и хвост калачиком делали его похожим на меховую игрушку. Он бросился к Аполин, отчаянно размахивая хвостом и постанывая, как будто просил прощения за то, что проспал приход хозяйки.
- Джефри, познакомься! Это - Элиза. Элиза, это - Джефри. Милый, не правда ли?
- Да, мадам.
- Благодаря Джефри я не чувствую себя такой одинокой. Сейчас я покормлю Джефри, а потом мы с тобой будем пить чай. Присаживайся, Элиза.
- Спасибо, мадам Мендельсон! - сказала я с благодарной улыбкой. Мне нравилась мадам, нравился Джефри, нравился этот уютный дом. Я села на стул, прикрыла глаза. И вдруг весь ужас вчерашнего дня и первой половины сегодняшнего опять навалился на меня. Господи! Когда это все закончится!
- Элиза, с тобой все в порядке? - голос Аполин привел меня в чувство.
- Да - да, все хорошо. Я просто устала.
- Тебе нравится мой дом? - спросила она.
- Да, очень. И, кстати, я заметила, что у вас очень необыкновенные красивые вазы! Так интересно придумано. Это был специальный заказ?
- Да, это были обычные белые вазы. Но мне захотелось, чтобы в моем доме было больше воспоминаний об Испании. Поэтому я попросила знакомого художника нарисовать на них море и платаны.
- Очень оригинально! - сказала я.
Совсем скоро на столе уже стояли чашки, в которых был налит горячий чай, в вазочках лежало несколько пирожных - шоколадных и из карамели - и круглой формы печенье. Аполин Мендельсон села напротив. Джефри устроился у нее на коленях.
- А сколько лет Джефри? - спросила я.
- Он уже в солидном возрасте. Ему восемь, - ответила мадам, поглаживая песика. - А у тебя, Элиза, есть домашние животные?
- Только кот, Маркус. Мы подобрали его на улице, - ответила я, почему-то смущаясь из-за неблагородного происхождения кота.
- У меня был знакомый актер, Маркус Ливе. Ну, это так, к слову.
- А в театре вы работаете ежедневно?
- По понедельникам, средам и субботам. Когда меня приглашают играть в какой-нибудь пьесе, то тогда хожу каждый день на репетиции. Кстати, завтра у нас спектакль. Хочешь пойти?
- Благодарю, мадам Мендельсон! Но я осталась без денег.
- У меня есть входной билет. А место я тебе найду.
- Мне неудобно как-то…
Я очень давно не была в театре. В последний раз с мамой и Сьюзен мы ходили на Щелкунчика, когда мне было пятнадцать лет. Мы сидели в первых рядах, в партере. Я вся ушла в музыку, в танцы. Это на мне были пуанты, я легко летала по сцене. Мне нравится видеть себя на месте актеров и проживать вместо них всю их историю.
- А что за спектакль? - поинтересовалась я.
- О! Спектакль замечательный! Ромео и Джульетта Гуно! В нашем театре прекрасные голоса! Ты ведь читала это произведение, Элиза?
- Да. Мы в школе изучали Шекспира.
- Тогда договоримся с тобой так. Спектакль в семь вечера, мне надо быть к шести, но чтобы показать тебе наш театр, поедем раньше. То есть, в четыре.
После чая мадам Мендельсон предупредила меня, что через два часа будет ужин, а пока я могу посмотреть ее альбом с фотографиями.
30.
Альбом был внушительных размеров, в жестком переплете из кожи вишневого цвета. На лицевой стороне его - тисненая рамка с узорами по углам. В центре вырезанный крупный овал, в который вставлена фотография моложавой дамы в театральном наряде - портрет Аполин в какой-то роли. Сбоку альбом застегнут на широкий металлический запор. Толстые листы альбомного блока позолочены. Я открыла замок, стала переворачивать тяжелые глянцевые страницы. На черно-белых снимках в основном была Аполин в разных театральных костюмах. Первая фотография была датирована концом 1860 года. На ней Аполин в плотно обтягивающем фигуру светлом платье с длинными перчатками. На поясе и в кудрявых темных волосах по цветку. Из-под черных бровей смотрят очень живые глаза. В руке - веер. Здесь Аполин, наверное, лет тридцать.
Я листала страницы. Это Аполин в Германии, сидит на скамейке на какой-то улочке. Это Аполин на фоне Биг Бена, в шикарном длинном платье с турнюром и в огромной летней шляпе. Рядом с ней мужчина в сюртучной тройке и в цилиндре. Подписано: Аполин Мендельсон и Чарльз Бонте. А это Аполин танцует с девушкой в каком-то огромном зале. Нет подписи. Возможно, это дочка Аполин.
А вот очень интересный групповой снимок. На переднем плане детская коляска. У нее очень высокие колеса с узким ободком. За ней - группа веселых нарядных молодых людей. Женщины в светлых платьях, широких летних шляпах с множеством лент и цветов. Мужчины в светлых сюртуках и цилиндрах. И подпись: слева направо - Лукас Фрай, Чарльз Бонте, Джена Фрай, Элен Гарсон, Аполин Мендельсон, Этьен Гарсон. 1872 г.
Элен и Этьен Гарсон! Это же родители Пьера! И в коляске, наверное, сам Пьер! Я не верила своим глазам! И здесь же Лукас и Джена! Значит, мадам Мендельсон была с ними хорошо знакома! Невероятно!
Я отложила альбом в сторону, не в силах справиться со своим волнением. У меня разболелась голова. Как странно выстраиваются события нашей жизни! Случайность встречи с мадам Мендельсон уже выглядела как предначертанный судьбой заранее спланированный сюжет. Теперь я знала, что должна рассказать Аполин всю правду и расспросить ее о родителях Пьера.
- Элиза, я сразу поняла, что дома у тебя что-то не так, - послышался голос вошедшей в комнату Аполин. - Ты ведь не ночевала дома. Не так ли?
- Да, мадам Мендельсон, так получилось. Это очень долгая история!
- Если ты хочешь, можешь остаться у меня. Мне как раз две недели назад отремонтировали комнату для гостей.
- Мадам Мендельсон, спасибо за предложение! Я его приму с удовольствием! К тому же мне надо многое вам рассказать.
- Конечно, Элиза! После ужина ты мне все и расскажешь.
31.
Аполин показала мне комнату. Средних размеров кровать, почти такая же, как у меня в Лондоне, на полу небольшой пушистый ковер. Высокое - до потолка - узкое зеркало и рядом инкрустированный туалетный столик. На стенах - написанные маслом картины. В основном пейзажи.
В целом очень милая комната. Я поймала себя на мысли, что она мне чем-то напоминает комнату Пьера! Из-за этого она мне нравилась еще больше.
Я без конца смотрела на часы, подгоняя время. Мне не терпелось расспросить Аполин о родителях Пьера!
Наконец, мы сели за стол. На ужин у Аполин был суп-пюре из фасоли с желтками, салат из цыпленка Баграсьон и легкое фруктовое суфле. Обычно я одолевала за столом лишь третью часть таких блюд, но голодные два дня дали о себе знать. Я мгновенно съела и суп, и салат, и десерт! Все было очень вкусно! Но я так соскучилась по стряпне Мирты!
- Элиза, сколько лет ты изучаешь французский язык? У тебя произношение такое хорошее!
Изучать французский я стала сразу, как только у меня появилась мечта увидеть Эйфелеву башню. Это случилось в двенадцать лет, когда дядя Джон подарил мне тот свой рисунок. В школе кроме родного английского языка, мы изучали немецкий. Немецкий язык мне никогда не нравился. Он казался чрезмерно грубоватым и давался мне с трудом. В итоге в аттестате у меня была не лучшая оценка.
Французский же я любила. Года два занималась самостоятельно, а потом мама нашла мне учительницу - француженку, чтобы, как она сказала, подчистить мое произношение. И это действительно сильно помогло. Через год я могла уже довольно бегло говорить. А в последующие три года я в основном читала литературу на французском языке.
Все это я и рассказала мадам Мендельсон.
- Мое знание французского в основном и стало причиной того, что редактор отправил меня в Париж, - объяснила я Аполин.
- Расскажи, как все произошло, - попросила она.
Я рассказывала очень долго. О маме и Сьюзен, об отце, о том, как я без него скучаю, о звездах и Эйфелевой башне, моей детской мечте. Потом о Шарлотте Свон, которую я никогда не видела. О редакторе, отправившем меня к своей родне по отцовской линии искать преступника. И о том, что делать это я совсем не умею.
Аполин слушала очень внимательно. Иногда она задавала уточняющие вопросы, иногда возвращала меня к уже рассказанному сюжету. Когда я подошла к моменту своего приезда в Париж и падению в парке, я решила спросить:
- Мадам Мендельсон, я видела в вашем альбоме одну фотографию. На ней рядом с детской коляской вы с мужем и еще две пары - супруги Фрай и Гарсон. Вы были дружны с ними?
- Элиза, а почему тебя заинтересовала именно эта фотография?
- Дело в том, что я остановилась в «Ла фонтель дэ виле» у Лукаса Фрая. А в парке, когда я споткнулась о камень и упала, мне помог встать Пьер Гарсон, племянник Лукаса и сын Элен и Этьена.
- Святая Тереза! Разве такое возможно!
Тогда я, торопясь, как будто боялась, что Аполин может меня не дослушать, стала рассказывать о двоюродном брате Лукаса, его сыновьях, о покушениях на Эдварда, о клещевине в зимнем саду Лукаса и рицине, о странном подвале, куда меня столкнули и заперли, о бегстве Джены. Я говорила о своих подозрениях по поводу Джеральда, о золотом медальоне с синей розой, о том, что меня ищет полиция, и я не могу вернуться в «Ла фонтель дэ виль», потому что меня обязательно схватят и посадят в одиночку в тюрьму. Чуть не плача, я говорила, что Пьер - это тот человек, которого я боюсь потерять, и я его непременно потеряю, потому что он не знает, что я не Шарлотта Свон. А когда узнает, он не простит за обман Элизу Миллер.
Аполин молчала. Я чувствовала в ней какое-то сильное напряжение.
- Мадам Мендельсон, что-нибудь не так?
Аполин встала и вышла из столовой. Через некоторое время она вернулась с альбомом, нашла фотографию и долго на нее смотрела.
- В шестидесятые годы творческая молодежь Парижа - а это художники, писатели, актеры - часто встречалась. Тогда центром притяжения была барбизонская школа французской живописи. Художники только создавали свою новую живописную систему. На картине объемные формы как бы растворялись в окутывающей их свето-воздушной оболочке, обретали зыбкость очертаний, трепетность, рельефность. Это было так необычно! Игра подвижного солнечного света! Ощущение импровизации, незавершенности! Понимаешь, о чем я говорю, Элиза?
- Да, да, мадам Мендельсон, я читала. Импрессионисты...
- Так вот, мы, актеры, стремились к тому же - на глазах у зрителей создавать на сцене образы в реальной живости! Это нас объединяло с художниками. В этот период мы и подружились с Этьеном Гарсоном. Это был необыкновенного дарования человек! Но его дар заключался не столько в живописи (хотя и здесь он был очень не плох, поверь мне, он выставлялся вместе с другими в разных странах), сколько в человеческом понимании. Представь, Элиза! Дворянин, богатый наследник, владелец завода и фабрик, роскошного особняка! Какое дело, казалось, ему было до постоянно нуждающихся собратьев по кисти! Ведь тогда, как впрочем, и сейчас, художники-импрессионисты очень бедствовали! Они не были признаны обществом! Их работы не покупали.
- Да, я знаю, мне Пьер рассказывал, что его отец всю прибыль тратил не на развитие бизнеса, а на помощь художникам. И Пьеру говорили, что если бы они с Элен тогда не погибли, они разорились бы.
- Возможно, Элиза! Так вот, Этьен познакомил нас с Элен и ее сестрой Дженой. Мы очень подружились, часто встречались. Потом были две свадьбы - Этьена с Элен и Джены с Лукасом. Почти в одно время. И вот родился Пьер. На этом снимке он, понятно, в коляске. Ему ровно два месяца. По этому поводу мы и собрались.
Аполин замолчала. Она провела рукой по фотографии, как будто хотела почувствовать вновь то время и тех, кто там был изображен. Вздохнула:
- Ты знаешь, Элиза. Дальше все не очень просто! Я не знаю, как тебе все это и передать.
- Они погибли не случайно?
Задав вопрос, я смотрела на лицо Аполин, боясь пропустить ее реакцию на мои слова. Аполин поняла это.
- Хорошо, я попробую. Но точно я сама ничего не знаю.
И Аполин рассказала, что когда Пьеру исполнилось четыре года, с Элен и Этьеном стали происходить разные неприятные события. Они часто вместе выезжали на пленэр, писали этюды. Элен всегда помогала мужу. Так вот, несколько раз они возвращались с тяжелыми отравлениями. Причем, оба. И врачи не могли определить причину. Еще раза два у них что-то случалось с лошадьми, которых Этьену чудом удавалось удержать. И все это - в течение одного года! И вот то, последнее происшествие в Мелене. Точнее, при выезде из Мелена. В сводках говорилось, что у лошади случился инфаркт сердца, она упала на полной скорости, и карета, в которой ехали супруги Гарсон, перевернулась. Оба сразу погибли.
- Мадам Мендельсон, а были какие-то другие версии их гибели?
- В среде художников долго ходили слухи, что все дело в завещании, которое Этьен написал года за два до этого.
- Я видела обрывок письма Элен своей сестре, в котором она, видимо, и говорит о составленном завещании! Но потом почему-то письмо было порвано!
- Да, Этьен говорил мне о завещании. Но он не хотел, чтобы его содержание кто-нибудь знал заранее. И Лукас с Дженой в первую очередь. Вероятно, он не очень доверял и Лукасу, хотя считал его своим лучшим другом. Наверное, когда Этьен узнал, что жена написала письмо сестре, он попросил, чтобы она письмо уничтожила.
- Тогда получается, что в гибели супругов Гарсон больше всего был заинтересован Лукас Фрай? Ведь по завещанию он становился опекуном Пьера и до двадцати пяти лет управляющим всего его имущества!
- Именно это и имели в виду художники, когда подозревали Лукаса. Но полиция не нашла ни одной зацепки. Ветеринар подтвердил инфаркт у лошади. А он всегда заканчивается у этих животных летальным исходом.
И вдруг я поняла! То, что меня беспокоило неосознанно, что заставляло возвращаться к одним и тем же сюжетам, которым я не могла раньше найти места в мозаике происходящих событий, вдруг сошлось, пропущенные детали нашлись, картина стала полной. Или почти полной!
- Элиза, ты побледнела! Тебе нехорошо? - забеспокоилась Аполин.
- Мадам Мендельсон! Ведь Пьеру угрожает опасность! Через месяц ему исполнится двадцать пять лет. Не попытается ли Лукас и его убрать?
- Элиза, успокойся!
- Может, уже и поздно! - я с отчаянием схватилась за голову. - Пьер последние дни был сам не свой - бледный, жаловался на головные боли, все время о чем-то думал! Вдруг в этом повинен Лукас?
- Но, может, и не он! Причем здесь тогда Эдвард и все три покушения на него? Ведь гибель Эдварда ничего не дает Лукасу! Как они связаны?
- Нет, нет, я чувствую, все дело в завещании! Вероятно, Элен все-таки рассказала сестре о его содержании, и Лукас, боясь, что Этьен растратит все наследство, решил убрать супругов Гарсон!
- Элиза, мы что-нибудь обязательно придумаем! А сейчас иди спать. Тебе надо хорошо отдохнуть.
32.
Ночью я очень плохо спала. Мне снились какие-то кошмары, перемешанные с реальными событиями. Из реальных была поездка за город к знакомым на их маленькую ферму. Тогда нас было пятеро - Сьюзен и ее две подружки, я и мама. Мы приехали в сельскую местность. На поле паслись коровы. Лошади пили воду из небольшого пруда.
Я всегда мечтала прокатиться на лошади. К счастью, у наших знакомых был конь - Джейк. Весь черный. Девчонки тоже хотели на нем покататься. И нам разрешили. Мамина бывшая одноклассница Мила, хозяйка Джейка, сказала, что будет водить его за поводья, чтобы мы не упали. И мы по очереди на нем ездили. Я, как младшая, была последней.
И вот во сне я, радостная, сажусь на Джейка, и мы едем. Джейк сначала идет медленно, подчиняясь Миле, потом вдруг начинает набирать скорость. Мила падает. Я кричу от страха. Джейк взбрыкивает, встает на дыбы, пытаясь сбросить меня со спины. Я хватаюсь за его гриву. Он злится, крутит головой и показывает мне свои страшные желтые зубы. И это уже не Джейк, а Джеральд, который хохочет и говорит, что теперь точно посадит меня в тюрьму в одиночку. И вдруг я вижу Пьера! Он бежит, чтобы помочь мне. А Джейк-Джеральд, окончательно рассвирепев, бросается на Пьера и начинает топтать его копытами. Я кричу, конь сбрасывает меня со спины, я ползу к Пьеру и нигде не могу его найти. И здесь просыпаюсь. Лицо у меня в слезах. Я все еще продолжаю всхлипывать.
На какое-то время мне снова удалось заснуть, но после очередного кошмара я опять проснулась. Потом решила просто полежать и подумать.
Я думала, что же ждет меня дальше? Сейчас я чувствовала себя маленьким корабликом, плывущим по огромной реке. И этот кораблик не знает, куда плывет, но течение само управляет им и пока приводит в нужное место. Может, завтра течение выберет для меня правильное направление, и что-нибудь сильно изменится?
Я решила, что уже пора вставать. За окном шел дождь. В доме было тихо. Джефри пока не было слышно. Я привела себя в порядок и взялась за свое платье. Его надо было хорошо почистить. С этим я быстро справилась. Нижней юбке, временно ставшей моей накидкой, я вернула первоначальную обязанность. Платье сразу приобрело прежний завершенный вид. Вчера Аполин предложила мне свою накидку. Она была из серого мягкого букле с небольшим меховым воротником. Я примерила ее на платье. Было очень красиво!
Время до четырех часов прошло довольно быстро. Мы завтракали, потом выгуливали Джефри, который как пушистый мячик летал по саду. Я бросала ему палку, он проворно приносил мне ее обратно и клал передо мной на землю, предлагая бросить еще раз. Это продолжалось так долго, что я, наконец, взмолилась:
- Джефри, пощади меня! Я устала!
Играя с Джефри, я поняла, как сильно соскучилась по Маркусу! Как хочу домой в Лондон!
К четырем к дому подъехала машина. Аполин заранее предупредила меня, что за нами заедет ее сосед Джош. Они вместе работают в театре. Джош - осветитель сцены.
Джош оказался молодым мужчиной лет тридцати, в строгом костюме, очень молчаливый.
Мы сели в машину. Аполин нас представила друг другу. Мы быстро доехали до эффектного здания с красивой вывеской «Театр музыки и искусства». Когда подошли к служебному входу, Джош открыл нам дверь, и мы попали в светлый уютный холл. На его белых стенах в красивых рамках были развешены портреты артистов театра. Еще издали на одном из них я узнала Аполин. Это была та самая фотография, которую я видела вставленной в овал обложки ее альбома. Только больших размеров. Везде было очень тихо. До спектакля оставалось меньше трех часов. Зрители придут позднее. И только со второго этажа доносились голоса. Видимо, как раз сейчас шла репетиция.
Джош извинился за то, что вынужден был нас оставить, и пошел готовить освещение к спектаклю. Мы поднялись на второй этаж.
- Сейчас мы с тобой тихонько пройдем за кулисы, я проведу тебя вдоль сцены, и мы заглянем в гримерную, - сказала мне мадам Мендельсон. - Сообщу, что я на месте и готова после репетиции гримировать актеров.
Мы поднялись по ступенькам, чуть-чуть сдвинули с правой стороны тяжелый, вышитый золотом занавес и оказались за кулисами сцены. Там уже разворачивались события в Вероне. Актеры не обратили на нас никакого внимания. Мы прошли сцену и попали в узкий коридорчик с множеством дверей.
- Это гримерные, - пояснила Аполин. - В них артисты переодеваются к выходу на сцену. А вот и мой закуток.
Аполин открыла узкую дверь, и мы вошли в крошечную комнатку. У самой двери стояли два стула. Напротив - большое зеркало со столиком, на котором лежало множество коробочек, кисточек, тюбиков с кремами. Больше в комнате ничего не помещалось. Аполин предложила мне присесть на стул и подождать, пока она разберется со своими делами.
Я осталась одна. Это было очень кстати. Мне нужно было подумать, как все-таки встретиться с Эдвардом. Попросить Аполин? Это было бы очень хорошо! Ее мог бы, наверное, отвезти в особняк Гюсто ее сосед Джош. Но согласится ли она? Нет, это не очень удобно! Я не могу подвергать Аполин такому риску!
Больше в голову никакие варианты не приходили.
Вскоре вернулась Аполин. Мы зашли с ней в буфет и выпили там по чашке чая с круассанами. Там к нам подошла знакомая Аполин, которая тоже когда-то была в этом театре актрисой, а теперь работала билетером. Они поговорили о последних театральных новостях и заспешили на свои рабочие места.
Меня Аполин отвела на балкон второго яруса с левой стороны зала и посадила на стул, стоявший сбоку от основных кресел.
- Элиза, на это место никто не придет, так что сиди спокойно. После спектакля жди меня внизу возле гардероба.
И Аполин скрылась за дверью.
33.
Облокотившись о бортик балкона, я смотрела на пустой зал. Таким мне его видеть еще никогда не приходилось. Скоро все места будут заполнены. А пока - тишина. Но вот вошли первые зрители - степенная пара. Она - в розовом мягком платье с воланами, в боа из страусиных перьев, в шляпе, поля которой причудливо выгнуты. Он - в черном фраке, с тростью. Они медленно прошли в партер и сели на третий или четвертый ряд. С высоты яруса не очень хорошо видно. Вскоре за ними потянулись и другие зрители. Зал быстро заполнялся. Уже не было свободных мест в ложах бенуара и бельэтажа. Шумная молодежь заняла оба яруса.
Наконец, прозвенел третий звонок. Открылся занавес.
На сцене - раннее утро в Вероне. Музыка Гуно передает радостное пробуждение природы. Город просыпается. Музыка спокойна и оптимистична. Площадь постепенно заполняется народом. И я слышу уже тревожные звуки. Они все сильнее и настойчивей передают ощущение приближающейся опасности. Голоса певцов пронзительны и тревожны. И вот уже между соперничающими семьями Капулетти и Монтекки вспыхивает сражение...
Я с трудом сдерживала волнение. Мне знакомо было это предощущение опасности.
С Монтекки и Капулетти, думала я, по крайней мере, все понятно. А что происходит между семьями, к которым я вынужденно прикоснулась? Гарсоны, Фрай, Гюсто... Какое соперничество между ними? И есть ли оно? Если нет, тогда что есть? Одно ясно: их отношения столь же трагичны! И непонятно, как они будут развиваться дальше.
Я слушала оперу и ловила себя на том, что постоянно думала об опасности, которая могла грозить Пьеру. Может быть, ее и не было, и я все придумала? Но в том, что Лукас Фрай причастен к гибели родителей Пьера, я нисколько уже не сомневалась. Но как доказать это? Двадцать лет назад следствие не нашло никаких подтверждений этой версии.
Когда спектакль закончился, и зрители отхлопали и накричались «браво» и «брависсимо», а солисты откланялись, занавес окончательно закрыл сцену. Зрители неспешно стали покидать зал. Я оставалась на балконе и смотрела вниз. Все равно, пока все не разойдутся, Аполин будет занята. И вдруг прямо под моим балконом в ложе бенуара я увидела Эдварда! Он еще оставался в кресле и о чем-то оживленно разговаривал с сидевшей рядом молодой дамой.
Я бросилась вниз по лестнице к гардеробу. Мне надо было как-то поговорить с ним! Но сначала я должна была убедиться в том, что здесь нет Джеральда. Мне очень нужна была Аполин! Она могла попросить Эдварда переговорить со мной.
Вот я уже внизу, напротив лестницы, на скамейке. Где же Аполин? Может быть, стоит самой пойти поискать ее? Только я боялась, что Эдвард за это время оденется и уйдет. Я внимательно смотрела на зрителей. И в какой-то момент чуть не упала со скамейки! По лестнице в черном фраке спускался молодой человек. Каштановые волосы, костюм - такие знакомые! Он задумчиво смотрел себе под ноги. Мне показалось, что это Пьер! Я вглядывалась в него и не могла понять, он это или нет. И все же это не Пьер.
Я вздохнула. Может, это и к лучшему. Что бы я сказала ему, если бы он меня заметил? Конечно, нужно решиться поговорить с ним. Но это так страшно! А когда ты в неведении, всегда еще остается надежда! Но я все равно так хотела бы, чтобы это был он!
Мужчина - Не-Пьер уже скрылся из виду и, наверняка, ушел. Эдварда пока не было. И я, наконец, с радостью увидела, как по лестнице спускается мадам Мендельсон! Я быстро пошла ей навстречу.
- Элиза, извини, что заставила тебя ждать! Как тебе представление? - немного запыхавшись, спросила Аполин.
Поблагодарив ее, я быстро рассказала об Эдварде, который сейчас должен появиться в холле, и попросила Аполин поговорить с ним и устроить нам встречу. Аполин согласилась. Мы стали напряженно вглядываться в зрителей.
Наконец, я увидела Эдварда. Он осторожно вел под руку ту самую молодую даму, с которой сидел в ложе. Я показала его Аполин. Она поняла и направилась в его сторону. А я между тем осматривалась, нет ли здесь Джеральда. Но его, кажется, к счастью, не было.
Вскоре вернулась Аполин. Она сказала, что Эдвард просит простить его. Сейчас поговорить с мадмуазель Свон он не имеет возможности. Ему надо проводить до дома свою спутницу. Но если мадмуазель не возражает, он завтра ждет ее в шестнадцать часов в ресторане «Жюль Верн» на верху Эйфелевой башни, где до этого будет вести переговоры с зарубежными партнерами.
- Спасибо, мадам Мендельсон! Я так вам благодарна!
Я готова была расцеловать Аполин. У меня было время, чтобы хорошо подготовиться к встрече, все тщательно продумать.
Скоро к нам в холле присоединился месье Джош, и мы втроем направились к выходу.
На улице уже стемнело. Шел дождь, правда, не такой сильный, как вчера. Мы быстро сели в машину и поехали домой.
34.
В машине я сидела сзади и думала о том, что скажу завтра Эдварду. Тот факт, что наша встреча произойдет на Эйфелевой башне, меня очень радовал. Он поддерживал во мне надежду, что именно там все и разрешится. Для меня это счастливое место. Наконец-то, я узнаю нечто, что позволит мне как-то связать воедино две никак не соединяющиеся линии - Пьера и Эдварда. Может, выяснится, что они просто параллельные прямые и никогда не пересекались и пересечься не могут. Тогда это две совершенно разные истории, и мое первоначальное мнение о виновности Джеральда только подтвердится. А если пересекаются? Тогда - Лукас?..
Я смотрела в окно. Капельки дождя быстро стекали по стеклу. В машине было не очень тепло, но сухо. До меня доходили обрывки какого-то странного разговора, который вели Аполин и Джош.
- Кстати, Аполин, вы слышали, что случилось с ней вчера вечером? - говорил Джош, внимательно всматриваясь в дорогу. - Конечно, я полностью уверен, что это безумие, но Джулианна продолжает настаивать на своем. И я уже столько раз слышал от нее про это, что уже сам начал думать, может, это и правда?
- Да, Джош, очень странно. Я помню, она говорила, что что-то подобное случилось с ней год назад. Но тогда все посчитали, что она немного не в себе. Или подумали, что мадам Севиль просто захотелось, чтобы на нее обратили внимание, - заметила Аполин. - Забытая художница, как и актриса, - не очень радостно!
- Элиза, представляешь, на нашей улице завелся призрак! - обратился ко мне с усмешкой Джош.
- Призрак? - ничего не поняв из их разговора, переспросила я.
- Ну, призрак это или нет, никто не знает. Просто одна наша общая знакомая, соседка Аполин, считает, что у нее в доме живет призрак! Это, конечно, абсурд! Какие призраки в конце 19 века! Мадам Севиль просто начиталась всякой ненужной литературы! Без сомнений! - ответил мне Джош с плохо скрываемым смешком в голосе.
- И что же мадам Севиль говорит о призраке? - спросила я.
- Давай я расскажу, - предложила Аполин Джошу.
Он согласно кивнул.
- Итак, Элиза. Представь себя в самом начале 19 века. Париж почти сотню лет назад. Конечно, представить сложно. Но колоссальных различий во временах не наблюдается. Уже тогда люди любили придумывать разные небылицы и верить в них. Это даже можно было назвать развлечением. И после рассказов, которые они сами и придумали, им казалось, что они это и наблюдают. А мы сейчас все эти небылицы читаем.
- Извините, Аполин, - вмешался Джош. - Все-таки нельзя утверждать, что никто никогда не видел привидений! Все в жизни бывает!
- Да, Джош, я с тобой согласна! Мир плохо изучен, человек плохо изучен. Так вот, Элиза, мою соседку зовут Джулианна Севиль. Она профессиональный художник, пишет портреты. Недавно дома, в своей мастерской (она у нее на мансардном этаже), Джулианна работала над портретом Наполеона. Он лучше всего ей удается. Да и покупают его все-таки. На этот раз она писала не маслом, а акварелью. Набросок был готов. Фон, волосы, мундир - уже все в цвете. И здесь Джулианне что-то понадобилось в гостиной. Она оставила работу и спустилась вниз. А когда вернулась, пришла в ужас - портрет был размазан, краска стекала по лицу Наполеона на мундир. Сам мундир был перечеркнут черной краской крест - накрест.
- Я думаю, - вступила в разговор я, - что это, конечно, не привидение. Кто-то проник в дом и похулиганил. А, может, у Джулианны есть завистники?
- Завистников у нее уже давно нет, - сказала Аполин, - она мало выставляется и, что тут говорить, мало продается. Я имею в виду ее работы. Так вот, Джулианна, испуганная, пришла ко мне и все это рассказала. Я усадила ее за стол, напоила чаем и кое-как успокоила.
- Аполин, ведь это только один случай! - напомнил Джош. - А этим летом был и другой!
- Джош! Позволь мне все рассказать самой! Не перебивай, пожалуйста! Я не знаю всех подробностей, но Джулианне показалось, что кто-то следит за ней. В тот день она работала в саду, пересаживала цветы. На одной из клумб посадила рассаду. Там были синий розмарин, желтый солнцецвет, белая сантолина и римская ромашка. Я сама их сажаю на своих клумбах, потому и помню. А в середине у нее росли пряные травы - полынь и шалфей. Джулианна закончила работу, полила цветы, полюбовалась клумбой и ушла в дом...
- Осторожней, Джош! Следи за дорогой! - неожиданно вскричала Аполин, хватаясь рукой за плечо Джоша.
Джош резко затормозил. Из-за дождя видимость была плохой, и он не заметил, что повозка с лошадью перед ним остановилась, и он едва в нее не въехал.
Аполин продолжала:
- Пока она переодевалась, потом обедала - прошло какое-то время. И когда она вернулась в сад, то увидела, что клумба вся истерзана. Рассада вытащена и разорвана, полынь и шалфей с корнями лежат на клумбе. Джулианна расплакалась. Кто это мог сделать? Калитка закрыта. Вокруг сада высокий забор из острых металлических стержней. В доме ничего не пропало. Вот тогда-то у мадам Севиль и появилась полная уверенность, что это дело рук не человека (кому она, Джулианна, нужна!), а какой-то потусторонней силы. За какие-то грехи (она не знает, за какие!) ее не хотят оставить в покое. Она сразу прибежала ко мне и все рассказала. С тех пор призрак приходит к ней регулярно или рано утром, или вечером.
- Вот такая у нас интересная история, Элиза. В нашем мире много странностей, - задумчиво подвела итог Аполин.
- Что ты думаешь по этому поводу? - очень заинтересованно спросил меня Джош.
- Я даже не знаю, что и сказать. Мне не приходилось сталкиваться с привидениями. Но, кто знает, может, это и правда? Я не знаю, - ответила я не очень уверенно. - Хотя, все же думаю, что это дело рук человека, а не привидения.
Аполин и Джош помолчали и со мной не согласились.
Наконец, мы подъехали к дому, вышли из машины и попрощались с Джошем.
35.
На следующий день к Эйфелевой башне меня взялся подвезти Джош. До его вечерней смены в театре еще оставалось время, и он никуда не спешил. Доехали мы очень быстро. Я подошла к администратору, когда на часах было пятнадцать сорок. По словам Аполин, я должна была сказать ему, что в ресторане «Жюль Верн» меня ждет Эдвард Гюсто. Я так и сделала. Администратор сразу засуетился, сказал, что получил от месье Гюсто распоряжение относительно мадмуазель Свон, и провел меня мимо длинной очереди к служебному лифту.
Как и в первый раз, когда мы были здесь с Пьером, я стала вдруг очень волноваться. Вообще, я заметила, что свойственное мне, как и всякой британке, спокойствие и сдержанность, здесь, в Париже, как будто утратили свою твердость. Они пропитались веселой свободой французского воздуха и заставили жить и чувствовать в полную силу - любить, бояться, радоваться, переживать! Мои чувства выходили из берегов, и я не узнавала себя, прежнюю хладнокровную, немного меланхоличную и рассеянную Элизу!
Вот и сейчас, поднимаясь в лифте, я чувствовала, что сердце мое вот-вот выпрыгнет из груди! Я очень волновалась! Мне так была нужна информация о Пьере! Я так за него боялась! И вот уже столько дней ничего не знала о нем! Эдвард был единственным человеком, который мог помочь мне.
Вероятно, я пришла вовремя. Эдвард уже был один, без зарубежных партнеров. Он вышел из-за стола, стоящего у окна и отгороженного от зала зелеными растениями, и пошел мне навстречу. Мы поздоровались и сели.
- Что вам заказать, мадмуазель Свон? - спросил Эдвард.
- Нельзя ли, месье Гюсто, попросить принести мне луковый суп? - с улыбкой сказала я.
- Луковый суп? - удивился Эдвард.
- Месье Гюсто, простите, я пошутила. Просто это было первое, что я попробовала в парижском ресторане, когда сюда приехала. Но спасибо. Я не голодна, и хотела бы быстрее начать разговор.
Как я ни отказывалась от обеда, Эдвард все же уговорил меня сделать заказ. По его рекомендации я взяла свежее утиное фуа-гра с картофельным пюре, лимонное суфле и кофе. Эдвард настоял, чтобы я согласилась еще на порцию дикой земляники с подогретым соком. Названий его блюд я не только не запомнила, но и не поняла. А уже потом, когда их ему принесли, увидела, что они выглядели восхитительно.
За обедом по просьбе Эдварда мы не говорили о деле, ради которого я пришла. Он предположил, что оно серьезно и требует предельного внимания. За это я ему была очень благодарна. Мы говорили о том, о сем, о Париже и французах, о дождливой погоде, о фуа-гра, которое я ела впервые. Я рассказала, как мы с Пьером пешком поднялись на второй ярус - 704 ступеньки, так как лифт в тот день не работал, и как я практически уже была без сил. Оказывается, всего метров десять мы не дошли до «Жюль Верна».
Когда мы допили кофе, Эдвард сказал:
- А теперь, мадмуазель, я вас слушаю.
Начинать разговор оказалось очень трудно. Все, что я так тщательно подготовила, перемешалось, потерялось в ходе разговора во время обеда. Поэтому в первый момент я говорила очень сумбурно, возвращалась по нескольку раз к одному и тому же. Потом, наконец, собралась с мыслями и практически заново пересказала Эдварду все, что недавно говорила Аполин. Опустила только рассказ о своей семье.
Эдвард слушал очень внимательно. Он ни разу не перебил меня, не задал ни одного вопроса. Но по тому, как он сидел, наклонившись ко мне всем корпусом, как следил за моими движениями и моим взглядом, я видела, что ему тема разговора интересна. Даже больше - очень важна! И это подстегивало меня, я углублялась в детали, описывала свои чувства, подмечала то, чего раньше, казалось, не видела.
Когда я закончила свой рассказ, Эдвард сказал:
- Начнем с того, что я знаю ваше имя и вашу миссию, с которой вы приехали к нам. Когда вы так неожиданно пропали, мой отец забеспокоился. Он пытался вас найти, но не смог. И перед отъездом по своим политическим делам в Петербург он рассказал мне все о вас. Мы выяснили, что вы встречались с Джеральдом. Но Джеральд категорически отказался это подтвердить. Это первое.
Эдвард остановился и попросил официанта принести нам еще по чашке кофе. Потом продолжил:
- Второе - Джеральд. Ваши опасения небезосновательны. Но это - чуть позже. Главное: Джеральд не причастен к покушениям на меня.
- Но, месье Гюсто, … - начала я.
- Я сейчас все объясню, мадмуазель Миллер. Дело в том, что я очень хотел заняться научной деятельностью. И хочу. У меня есть весьма перспективная тема, в развитии которой заинтересованы ведущие американские и британские университеты. Да что тут говорить! Это цель всей моей жизни! Отец не мог дальше оставаться во главе концерна. Он многое для него сделал. Но сейчас при такой конкуренции ему не хватало твердости и уверенности, чтобы выстоять. И если бы Джеральд согласился заменить отца и возглавить концерн, я был бы счастлив! Но он не соглашается. Вы не представляете, сколько мы с ним говорили об этом! Джеральд увлекся машинами и собирается открыть свое предприятие. Как видите, Элиза, можно мне так называть вас?
Я кивнула.
- … у него нет мотива устранять меня.
Я опять согласно кивнула. Потом неуверенно спросила:
- А подвал?
- А вот здесь у вас были основания для беспокойства. Но это имеет свою предысторию, и я должен ее вам сообщить. Узнал я о ней два дня назад от самого Джеральда. Я вынудил его быть со мной откровенным. О том, что связывает его с подвалом, мне рассказала его бывшая знакомая Камилла. Я очень надеюсь, что наш разговор конфиденциален и останется между нами. Но давайте все по порядку.
И Эдвард стал рассказывать. Оказалось, что Джеральд несколько лет назад учился в Оксфордском университете. Он подавал большие надежды в области инженерных наук. Школа Эйфеля не прошла даром. Однажды на выставке картин молодых художников в Лондоне, куда он специально приехал из Оксфорда, Джеральд познакомился с Шарлоттой Свон. Там у них завязались отношения, они стали встречаться. Это длилось два года. Шарлотта была замужем, но ее брак с мужем уже изжил себя, и отношения с Джеральдом ускорили бракоразводный процесс. Когда Шарлотта была уже свободна, Джеральд поехал в Париж, чтобы подготовиться к свадьбе. Но не успел он приехать, как получил от Шарлотты телеграмму, в которой та сообщала, что вышла замуж за американского сенатора и уехала с ним в Вашингтон.
Семье Джеральд ничего не сказал ни о Шарлотте, ни о предполагавшейся свадьбе. Но с этого его приезда все и началось. В университет Джеральд больше не вернулся, стал много времени проводить в клубах, на ипподроме, часто бывал не трезв, озлобился. Вероятно, он очень тяжело переживал этот некрасивый поступок Шарлотты. Когда отец сказал ему, что она приедет писать его портрет, он не показал и вида, что знаком с ней. Наоборот, выразил желание позировать ей. Вероятно, он задумал тогда против Шарлотты какую-то пакость. Он мстил и женщинам, с которыми заводил отношения. Поэтому встречался он только с замужними.
Когда такая дама попадала в его сети, он приглашал ее в особняк, тайком проводил через задний двор в потайную дверь, ведущую в тот самый подвал, и закрывал дверь на ключ. Там он развлекался с дамой, используя и наручники, и розги. Если она от страха начинала кричать и звать на помощь, он мог припугнуть ее и револьвером. Но крик из подвала все равно нигде не был слышен. Завершалось все тем, что Джеральд фотографировал даму в самом неприглядном виде, а потом шантажировал ее этими снимками, требуя большие суммы денег. И дамы, боясь огласки и своих мужей, деньги приносили и о своем позоре молчали. Так он мстил им за поступок Шарлотты.
Рассказав все это, Эдвард поднялся и подошел к окну. На Париж уже опускался вечер. В окно была хорошо видна панорама сверкающего города. Я вспомнила, как мы с Пьером любовались этой же картиной - прогулочные кораблики, отходившие от причала, сад Тюильри, Лувр и мост Александра 111.
Эдвард повернулся ко мне. Он был очень бледен.
- Я не знаю, Элиза, что теперь с этим делать! Камилла, его последняя жертва, два дня назад не побоялась приехать ко мне и все рассказать. Она говорила, что любит Джеральда и не может видеть, как он губит себя. Мы с ней долго думали, как вытащить его из всего этого.
- Значит, Джеральд решил, что я догадалась обо всем и испугался?
- Вероятно, так. Он не мог не знать, что совершал уголовно наказуемое преступление. А это по законам Франции, как минимум, пять лет тюрьмы.
- Месье Гюсто, это Джеральд толкнул меня в подвал и запер там?
- Обращайтесь ко мне просто по имени, Элиза, - попросил Эдвард. - А вот этого я не знаю. Джеральд отрицал всякое знакомство с вами и не хотел о вас даже слышать.
- Хорошо, Эдвард. Давайте поговорим о покушениях. У кого мог быть мотив убрать вас? Кому вы мешали? И не связано ли это как-то с Пьером, с гибелью его родителей?
- Для всех нас эти попытки убрать меня - большая загадка! С Пьером они никак не связаны. Это точно. С его погибшими родителями? Мы с Пьером ровесники. Нам тогда было по пять лет. Я плохо помню все, что тогда случилось. Виноват ли Лукас? У меня были какие-то сомнения по его поводу. Особенно, когда пропала Джена. Он объяснил тогда, что Джена бросила его и уехала с каким-то художником. Но никто и никогда не видел ее с другими мужчинами! Это было очень странно! Перед тем, как она неожиданно уехала, мы виделись с ней в «Ла фонтель дэ виле» на дне рождения Пьера. Она подошла ко мне и сказала, что ей нужно срочно поговорить со мной. Только не здесь. Но в этот момент к нам подошел Лукас, и она быстро ушла... Больше мы ее не видели.
Эдвард замолчал. Я спросила:
- А ваше отравление рицином... Давно Лукас увлекается ядовитыми травами?
- Думаю, что давно. Лет восемь. Не меньше. Он показывал нам свой обновленный зимний сад, когда нам с Пьером было лет по семнадцать. Лукас в тот период увлекся работами Клавдия Галлена, который жил еще во втором веке нашей эры. Он потратил очень большие деньги на покупку двух его книг. Лукас очень гордился своим приобретением. Это был перевод с древнегреческого. Галлен подробно описывал технологии получения лечебных препаратов из растений. В том числе и из ядовитых... Клещевина. Рицин... Но зачем Лукасу травить меня? Ведь от моей смерти он ничего не выигрывает! Нет, в моем случае Лукас не виноват.
- А в случае с родителями Пьера?
- Понимаете, Элиза, Лукасу была очень выгодна их смерть. Очень! Здесь мотив лежит на поверхности. Но, получается, что произошло чудовищное совпадение интересов Лукаса и случайной гибели лошади! Вы знаете, что ветеринар подтвердил у нее инфаркт. А у этих животных при инфаркте сердца всегда наступает мгновенная смерть! Так что доказать вину Лукаса, если она есть, конечно, невозможно! Следователи здесь очень глубоко копали, но ничего не нашли. Да, скорее всего, он и не виноват. Повторяю, это просто случайное совпадение.
- Эдвард, прошу вас, напрягите память, вспомните все, что предшествовало покушениям на вас. Какие-то события, встречи, разговоры с участием Лукаса. Может, что-то насторожило или удивило вас в его поведении. Нужно найти что-то, что тогда испугало Лукаса, заставило его убрать вас.
- Вы все-таки не можете отойти от версии с Лукасом?
- Я чувствую, что Лукас во всех этих событиях - ключевая фигура! И если я не ошибаюсь, то в опасности находитесь не только вы, но и Пьер! Проследите линию - родители Пьера - сам Пьер - вы. Значит, где-то в чем-то вы все-таки пересекались! Эдвард, вспомните, что было перед днем рождения?
- Хорошо, Элиза, попробую. За неделю до дня рождения к нам приехал Лукас. Отец решил посоветоваться с ним по поводу перехода на новую работу. Мы сидели в кабинете отца. Говорили о его уходе из концерна (он тогда уже дал согласие), обо мне, о том, справлюсь ли я. Грейс, служанка, принесла нам чай. Мы все обсудили. Лукас стал прощаться. Ему уже нужно было уезжать. Вот все, что было в кабинете. Потом я пошел проводить Лукаса до машины. Грег уже ждал его. Лукас сел, как всегда, на заднее сиденье за спиной водителя. Они уже отъезжали, как Грег остановился и сказал мне, что там, за оградой, какой-то неопрятного вида месье рвется в дом, чтобы поговорить со мной. Повторял, что это очень срочно. Но охранник его не пустил. Когда машина уехала, я решил посмотреть, кто ждет меня. Но там уже никого не было. Вот и все подробности. Больше до дня рождения мы с Лукасом не виделись.
- И вы не знаете, кто был этот месье?
- Нет, не знаю.
- А на дне рождения? Может, там было что-то?
- Пожалуй, ничего особенного. Лукас подходил ко мне раза два. Сначала он спросил, встретился ли я с мужчиной, который ждал меня. Я сказал, что встретился и получил от него очень ценную информацию. И сразу после дня рождения собираюсь провести расследование. Я имел в виду встречу с моим зарубежным коллегой, который предупредил меня о том, что один из наших служащих передает конкурентам важную информацию о концерне. А сейчас я подумал, что, может быть, Лукас спрашивал не о нем? Может, он говорил о том человеке, которого не пустил ко мне охранник? Машина Лукаса выехала из ворот раньше, чем вышел я. И Лукас мог видеть этого человека.
- А второй раз?
- Второй раз он подошел в конце ужина и спросил, может ли он пригласить нашего повара-итальянца в «Ла фонтель дэ виль», чтобы приготовить праздничный ужин по случаю его, Лукаса, дня рождения. Я посоветовал ему обратиться сейчас к самому итальянцу и узнать, согласится ли он. Лукас пошел к нему.
- Скажите, Эдвард, ваше мороженое было подано как-то по-особенному, или у всех за столом были одинаковые вазочки?
- Вазочки были одинаковые. Но мое мороженое украшала фигурка ангела из белого шоколада.
- То есть, ваше мороженое легко было найти и подсыпать в него порошок! Хорошо, Эдвард. Пока ничего так и не прояснилось, кроме ситуации с Джеральдом. Но все равно, спасибо, что согласились со мной встретиться! Теперь обо мне и о Джеральде. Скажите, как мне быть с ним? Он размножил мой портрет, нарисованный им по памяти, и меня по нему ищут. Там сказано, что я украла медальон. Я все время думаю, как попал к нему медальон, о котором я вам рассказывала? Кстати, он у меня с собой. Верните, пожалуйста, его Джеральду.
Я достала из сумочки коробочку с медальоном и с облегчением передала его Эдварду.
- Элиза, я могу его посмотреть?
- Конечно, Эдвард. Смотрите.
Эдвард открыл коробочку:
- Красивый! Очень красивый! Надо же - синяя роза! Любимая роза Элен и Джены! Не волнуйтесь, Элиза, я передам медальон Джеральду. И заодно узнаю, как он мог попасть к нему, если вы видели его в тот день в Мелене, а Джеральд там не был. Ну и обещаю, что в тюрьму он вас сажать не станет.
Я попрощалась с Эдвардом, доехала на лифте до второго яруса и вышла на площадку. Хотелось еще раз насладиться видом вечернего Парижа. Я подошла к барьеру. Париж светился в огнях! Город был похож на сплетенную из ярких светлячков сетку, покрывшую все здания. С высоты башни было не слышно городского шума, но интенсивная жизнь уходившего в ночь Парижа чувствовалась как-то особенно осязаемо! Его ночная жизнь.
Но пора уже было уходить. Я огляделась. На площадке осталось всего человек пять. Двое из них сидели на тех самых белых стульях, на которых сидели мы с Пьером, когда он учил меня игре на скрипке! Между ними стоял и тот самый стол, очень похожий на стол с моего балкона в «Ла фонтель дэ виле». До свиданья, стол! Прощайте, стулья! Я буду по тебе скучать, Эйфелева башня, когда вернусь домой в Лондон!
Я думала о том, что полюбила этот город! Он подарил мне свое тепло, приоткрыл свои тайны. Этот город всегда был разным. Он мог казаться романтичным, мог предстать одиноким, мог неожиданно одарить чем-то новым. И каким-то волшебным образом всякий раз давал понять, что ты обязательно захочешь возвращаться сюда снова и снова. И, возможно, это тоже одна из тайн Парижа - влюблять в себя раз и навсегда!
Я быстро спустилась вниз, дошла до трамвайной остановки и поехала к Аполин. Наверное, она меня заждалась!
36.
- О, Элиза! Наконец-то! Я волновалась, - встретила меня Аполин.
Когда я разделась и привела себя в порядок, мы с Аполин уселись в мягкие кресла, для уютности укрывшись пледами, и я подробно рассказала о разговоре с Эдвардом, не очень прояснившем ни ситуацию с покушениями, ни с родителями Пьера, ни с самим Пьером.
Аполин стала меня успокаивать:
- Что ты говоришь, Элиза! Нет результата? А Джеральд? Ведь ты выяснила, что он не имеет отношения к покушениям на брата! Это - раз! Дальше. Он боялся, что ты донесешь на него в полицию, а теперь он от Эдварда узнает, что ты этого делать не будешь. Это - два! Хотя его надо бы посадить! Ну и три - надо искать того человека, который хотел поговорить с Эдвардом и не дождался его. Может быть, это что-то прояснит.
- Где же мы будем его искать, мадам Мендельсон? Мы ничего о нем не знаем. Да и, скорее всего, его приход никак не связан с нашими делами.
В итоге мы договорились хорошо обо всем подумать, пойти спать, а завтра еще раз все обсудить на свежую голову.
Утром нас разбудил звонок. Укутанная в плед Аполин подошла к двери и открыла ее. На пороге стояла перепуганная дама лет шестидесяти в одном платье, без пальто и без шляпки, в домашних туфлях.
- Джулианна, что случилось? - вскричала Аполин. - Ты сама не своя! И почему ты не одета? На улице утром холодно.
Джулианна, не сказав ни слова, быстро прошла мимо Аполин и шлепнулась в гостиной в кресло. Она продолжала молчать.
- Дорогая, посиди, пожалуйста, отдохни. Я сейчас быстро оденусь и спущусь к тебе, - попросила Аполин.
Я тоже поспешила одеться. Когда мы вышли, наша гостья уже немного пришла в себя и могла что-то говорить.
- Элиза, позволь тебе представить - это моя соседка Джулианна Севиль. Джулианна, а это Элиза - моя хорошая знакомая из Лондона.
Джулианна рассеянно посмотрела на меня, кивнула и подняла глаза на стоявшую перед ней Аполин. Ее крашеные хной кудрявые волосы, собранные на затылке в крупный валик, сразу съехали вниз на шею. Но она этого даже не заметила.
- Аполин, я видела его! - Джулианна судорожно схватила руку Аполин. - Представляешь, я его видела!
- Кого, Джулианна? - Аполин пыталась осторожно высвободить свою руку.
- Как кого? Призрака! Я видела призрака! А вы мне не верили!
- Где ты его видела? Расскажи подробней!
И Джулианна рассказала, что у нее сегодня была бессонница. Ведь Аполин знает, что в полнолуние Джулианна почти не спит. И только часам к шести она стала засыпать. Закрыла глаза, а через миг открыла, и он уже стоял перед ней. Кто стоял? Наполеон! В мундире, как на том рисованном портрете, перечеркнутом черной краской крест-накрест. Она закричала, и Наполеон медленно спиной попятился из спальни в гостиную и там пропал. Джулианна кое-как натянула на себя платье и бросилась к Аполин.
- Теперь я знаю, кто мстит мне! - говорила Джулианна. - Ему не понравился мой портрет!
Мы долго успокаивали Джулианну. Аполин напоила ее горячим чаем с мятой. Мы согласились, что, конечно, ее гостем был сам Наполеон Бонапарт. Джулианна предложила сегодня вечером прийти к ней, чтобы самим увидеть обидевшегося на художницу великого полководца. Она слышит его шаги обычно около девяти, когда уходит после ужина из кухни в гостиную.
Мы пообещали, что в восемь вечера непременно будем сидеть уже в ее гостиной.
Немного успокоенная, Джулианна ушла.
- Ну, что ты думаешь, Элиза? Соседка сошла с ума? - спросила Аполин.
- Я думаю, что виновата во всем бессонница. К утру Джулианна устала с ней бороться, стала засыпать, и ей привиделся Наполеон с ее неудавшегося портрета. Вот и все. Но чтобы она успокоилась, нужно ее навестить, как мы и обещали.
- Надо взять с собой Джоша, - подумав, сказала Аполин. - А вдруг там что-то такое …
Что именно Аполин имела в виду, она не пояснила. Но Джоша мы решили с собой взять.
В половине восьмого мы уже были полностью готовы. Джош принес с собой веревку («на всякий случай» - пояснил он). Мы с Аполин решили, что никакого призрака не было, но мы все же прихватим зонтики и будем держаться поближе к Джошу. Все-таки - мужчина! Поскольку дом мадам Севиль находился недалеко, мы пошли пешком.
Джулианна выглядела хотя и немного напуганной, но очень элегантной. У нее была безукоризненно сделана прическа. Серое платье с турнюром красиво обтягивало фигуру.
- Я надела с турнюром специально, - пояснила Джулианна. - Ведь в его время женщины носили такую одежду! К сожалению, кринолина у меня не оказалось, - сожалела она. - Надеюсь, Он не очень расстроится?
- Думаю, что не очень, - поддержала подругу Аполин. - Кстати! Надо обязательно обратить внимание на то, что он будет говорить! Я читала, что привидения появляются только тогда, когда хотят нам сообщить что-то важное или от чего-то уберечь. Правда, я всю жизнь отрицала существование чего-то такого, но ведь никто и не доказал, что этого нет.
Джулианна прислушалась. Мы сразу затихли. В доме стояла тишина. Свет на кухне был выключен. А в гостиной горела очень тусклая лампа. Джош стоял у стены и держал в руках веревку.
Джулианна спохватилась:
- Мне срочно нужна книга! Я обычно в это время сижу в кресле с книгой в руках!
Джош взял со стола книгу и подал ее Джулианне.
Мы сидели так еще минут пятнадцать. Напряжение постепенно стало спадать. Мы с Аполин уже улыбались друг другу, сочувственно смотрели на замершую в неудобной позе Джулианну. Джош, похоже, уже, стоя, дремал. И в это время на кухне мы услышали осторожные шаги.
Аполин и я переглянулись. Джош стал тихонько продвигаться вдоль стены по направлению к кухне. Джулианна выпрямила спину, развернула плечи и победно смотрела на нас. В ее взгляде читалось: полководец пришел к ней, Джулианне! В этот момент Джош сделал прыжок в сторону кухни, и там что-то загремело, посыпалась посуда, раздались крики.
Мы с Аполин вжались в кресла, а побелевшая Джулианна стала медленно сползать на пол.
Из кухни показался Джош. Он вел на поводке связанного веревками Наполеона Бонапарта. Наполеону было лет двенадцать. Сделанная из бумаги и выкрашенная в черный цвет треуголка бесславно порвалась, не выдержав натиска Джоша. Вероятно, отцовские нижние белые штаны, которые должны были заменить знаменитые лосины полководца, держались на честном слове и черных чулках, перетянутых выше колен веревками. Чулки, наверное, явились имитацией высоких сапог Наполеона. Старый синий сюртук со срезанными наискосок полами играл высокую роль мундира, на плечах которого висели полуоторванные во время боя эполеты - две желтые куцые мочалки. Наполеон хныкал, растирая по щекам грязные подтеки.
- Джулианна, - обратился к хозяйке дома Джош, - посмотрите: вот ваше привидение. Узнаете его?
Джулианна медленно приходила в себя. Она никак не могла смириться с тем, что перед ней стоял не полководец, а простой уличный мальчишка.
Мы все еще не отошли от шока. Поэтому роль следователя по праву победителя взял на себя Джош. В результате проведенного им допроса было выяснено: привидение не зря носило мундир Наполеона. Как и полководца, его звали Шарль Луи. Только фамилия была другая - Боннет. Он жил на соседней улице. Его отец Мартин Боннет перебивался редкими заработками, которые тут же пропивал. Мальчишка отчаянно голодал. Он научился мастерски открывать ставни на окнах в частных домах, проникал на кухни и там добывал себе еду. Больше ничего не брал. Однажды он залез к Джулианне, поел и, увидев, что она ушла из мастерской, поднялся наверх. Еще не высохший портрет Наполеона его почему-то разозлил, он размазал его, окунул палец в черную краску и перечеркнул синий мундир крест - накрест. Услышав, как потрясенная увиденным Джулианна, повторяя слово «призрак», тут же убежала куда-то, он решил этим воспользоваться и дальше пугать ее, чтобы потом какое-то время оставаться в ее доме полновластным хозяином.
- Шарль Луи, - слабым голосом заговорила Джулианна, - зачем ты разгромил мою клумбу? Чем же цветы виноваты?
- Простите, мадам! Я больше не буду!
- Конечно, не будешь! - решительно вступила в разговор Аполин. - Сейчас мы отведем тебя к твоему отцу.
Идея Аполин всем понравилась. Мы решили идти к нему немедленно. Только Джулианна сослалась на слабость после бессонной ночи и потрясения вечера и захотела остаться дома.
37.
На отца Шарля Луи наш приход не произвел никакого впечатления. Видимо, он уже привык к визитам соседей, потому что спросил:
- Ну и что он опять натворил? И зачем вы нарядили его Наполеоном?
Шарль Луи захихикал. Нас же этот вопрос возмутил, и мы, перебивая друг друга, подробно описали похождения воришки. Старший Боннет слушал нас равнодушно. Его явно не интересовали проделки сына. А когда мы закончили свой рассказ, он глубокомысленно произнес, стоя посреди комнаты:
- Лучше воровать, чем предавать! А за Наполеона - хвалю! Хорошо придумал!
- Простите, месье Боннет, - решила уточнить я, - чем же воровство лучше предательства? И то, и другое - аморально!
- Э-э-э, нет, мадмуазель! Вы этого не понимаете! Когда человек ворует, он подвергает себя только физической опасности: его могут побить, посадить в тюрьму, ограничить его свободу. Физические страдания - это всего лишь страдания плоти. Они закаляют человека, делают его выносливым. А предательство - это страдания души! И от этих страданий нет спасения. Не помогут ни тюрьма, ни побои! Душа будет страдать везде и всегда! Сколько бы ни прошло времени!
- Очень странная философия, месье Боннет! - удивилась я. - Вы поднимаете на пьедестал вора и воровство?
- Нет, я опускаю на самое дно то, что значительно хуже воровства - предательство.
- Месье Боннет, вы говорите так, будто сами пережили страдания души?
Мартин Боннет задумался. Мне показалось, что ему хочется что-то рассказать нам, но он не знает, нужно ли это делать. Он внимательно посмотрел на меня и решился:
- Я вижу, что вы, мадмуазель, - британка. А, значит, не очень знакомы с нашей историей. Понимаете, много лет назад я был вполне преуспевающим гражданином Франции. Меня уважали. Мое слово было авторитетно. Но однажды я поддался искусу легко разбогатеть и продал свой авторитет за очень большую сумму франков. Такую большую, мадмуазель, что она позволила мне больше не работать. Я оставил профессию, и с этого момента началось разрушение всей моей жизни.
- Но многие живут от дохода на капитал и не разрушают тем самым свою жизнь!
- У меня - другое. Я - предал! Свой авторитет и еще кое-кого. Но этого я не скажу. Меня все эти годы мучило то, что я сделал. Я стал искать спасение в вине. Деньги в итоге закончились, а страдание души осталось!
Боннет усмехнулся. Я видела, что он играет и раскрывать все свои карты не собирается. Он явно вошел в роль, театрально ходил по комнате, засунув руки в карманы брюк. Хотя в интонации его голоса слышалось неподдельное переживание.
- Несколько месяцев назад я еще раз решил продать свою душу. Где первый раз, там и второй! Приехал к особняку одного богача и хотел за некую сумму рассказать ему кое-что интересное об одном его родственничке. Но охранник не пустил меня. И тут я увидел, что этот родственничек выезжает из ворот. Мне показалось, что он узнал меня. Я бросился бежать.
Я почувствовала, как у меня холодеет спина. Аполин насторожилась. Она заметила, что я вся напряглась. Дрожащим голосом я спросила:
- Скажите, месье Боннет, этого родственничка зовут не Лукас Фрай?
От неожиданности Мартин Боннет опустился на стул. Он с изумлением смотрел на меня. Не давая ему опомниться, я уже уверенно продолжала:
- И приезжали вы семь месяцев назад к особняку Михаэля Гюсто, чтобы встретиться с его сыном Эдвардом. Вы хотели рассказать ему, что двадцать лет назад, когда вас, известного ветеринара, пригласили на экспертизу смерти лошади, вы по просьбе Лукаса и за большие деньги дали ложное заключение. Вы скрыли, что лошадь погибла не от инфаркта, а была отравлена рицином, пока стояла в конюшне Лукаса. И когда муж и жена Гарсоны уже выезжали из Мелена, у лошади начались сильнейшие судороги и жуткие боли. В результате Гарсоны погибли.
На Боннета было жалко смотреть. Его лицо стало серым. Он пытался что-то сказать и не мог.
- Месье Боннет, если все было так, как я сказала, вы только кивните.
Боннет кивнул. Он опустил голову и сидел, обхватив ее. Все молчали. Шарль Луи подошел к отцу и обнял его.
Джош, Аполин и я вышли из дома Боннета.
Все начинало вставать на свои места.
38.
Утром я проснулась с мыслью о том, что у меня сильно болит голова. Дождя не было только вчера, а сегодня он снова лил и лил. Оказывается, перемена погоды действует на меня не лучшим образом. Но, думаю, виной всему была не только погода.
Вчера мы договорились, что сегодня утром Джош и Аполин поедут в «Ла фонтель дэ виль» к Пьеру и привезут его сюда. Здесь мы и будем решать, что делать дальше. Все пришли к выводу, что самой мне ехать нельзя, чтобы не вспугнуть Лукаса.
Джош и Аполин уехали, а я осталась одна дома с Джефри. Джефри как будто чувствовал мое волнение. Он усаживался мне на колени и без конца вылизывал мои лицо и руки. Я заставляла себя не думать о том, что скажу Пьеру, как он отнесется к моему вынужденному обману. Это сейчас уже было не важно. Главное, чтобы Пьер приехал, чтобы с ним ничего не случилось!
День длился бесконечно! Я ходила из угла в угол, не зная, чем себя занять. Во время встречи с Эдвардом я спросила его, видел ли он в последние дни Пьера. Эдвард сказал, что не видел. Они вообще встречаются крайне редко, только по случаю каких-то больших семейных событий. А таких после дня рождения сестер пока не было.
Наконец, я услышала шум подъезжающей машины и выскочила из дома. Из машины вышел Джош, он открыл дверь, чтобы выпустить Аполин. Пьера с ними не было.
- Элиза, пойдем в дом. Там мы тебе все расскажем, - сказала Аполин.
От дурного предчувствия у меня защемило сердце. С Пьером что-то случилось!
Когда мы вошли в дом, Аполин, не снимая пальто, села в кресло. Джош остался стоять. Сегодня в театре спектакля не было, и Джош не работал. И, хотя он никуда не спешил, сесть не захотел, объяснив, что так ему будет удобнее. Я устроилась напротив Аполин.
Выяснилось, что «Ла фонтель дэ виль» по моему описанию они нашли достаточно легко. Ворота были раскрыты, и они подъехали к самому дому. Первый, кого они встретили, был садовник. Он подстригал кусты. Аполин спросила, могут ли они сейчас поговорить с Пьером Гарсоном. Садовник сказал, что Пьера нет, и когда вернется, он не знает. Лучше спросить об этом Мирту. В этот момент на лестнице появилась сама Мирта, увидевшая в окно чужую машину.
По словам Аполин, Мирта выглядела очень уставшей. Ей даже показалось, что Мирта недавно плакала. Она хотела узнать, зачем им нужен Пьер и кто его спрашивает. Аполин представила себя и Джоша как работников театра и объяснила, что у них есть к нему деловое предложение. Мирта вздохнула:
- Я сожалею, но ваше предложение вряд ли пригодится Пьеру. Три дня назад он уехал и, кажется, куда-то очень далеко и надолго. Может быть, даже в Америку. Так сказал хозяин.
Мирта помялась, не решив, говорить ли ей дальше то, что она хотела сказать, и все-таки сказала:
- Правда, я не могу представить, как он мог в таком состоянии куда-то уехать! Он был так болен! Последние два дня до отъезда он не вставал с кровати. Я носила питье и лекарства в его комнату. Он ничего не ел. А потом пришла к нему утром, а его нет. Хозяин сказал, что Пьер надолго уехал и когда вернется - неизвестно.
Аполин и Джош поблагодарили Мирту и уехали.
Я почувствовала, что теряю сознание. Все предметы вокруг закружились, и в глазах потемнело. Очнулась я от того, что Аполин давала мне нюхать какой-то пузырек с едким запахом.
- Элиза, завтра утром мы поедем к Эдварду - я и Джош - и спросим его о Пьере. Может быть, он что-то знает. Заодно предупредим его о Лукасе, чтобы он был осторожен с ним. Элиза! Ты меня слышишь?
- Да - да, слышу. Хорошо.
Я поняла, что Пьер никуда не уехал. Лукас вывез его из «Ла фонтель дэ виля» и где-то чуть живого спрятал. Теперь он, конечно, его не выпустит. Мирта всегда называла Лукаса по имени. И то, что она сейчас определила его как «хозяина», говорило о многом. Она обо всем догадалась!
- Его надо срочно искать! - сказала я. - Искать, пока он живой! Если еще живой, - едва дыша, добавила я.
Ночью мне снился странный сон. Там был мой папа. Он сидел напротив меня на скамейке. На мне было серое платье, в котором я приехала в Париж. Папа с легкой улыбкой смотрел на меня и повторял:
- Все имеет свое время, Элиза. Все имеет свое время. Кому-то надо подождать. А тот, кто, думая, что умер, может резко встать. Всегда есть шанс на счастье.
По-моему, слова были какие-то такие. Мне послышалась в них надежда. Я проснулась, чувствуя, что все будет хорошо! Мне стало немного спокойнее.
39.
Утром Джош заехал за Аполин, и они отправились к Эдварду. Я была очень благодарна им! Совершенно чужие и еще вчера не знакомые мне люди помогали мне, тратили на решение моих проблем свое время, поддерживали меня.
Я покормила Джефри, выгуляла его в саду и, вернувшись в дом, стала думать, куда Лукас мог вывезти Пьера. В этот момент раздался звонок в дверь. Неужели уже вернулись Аполин с Джошем? Нет, это оказалась Джулианна. Она прошла в гостиную и села в кресло. Я предложила ей чай. Джулианна отказалась. Сегодня у нее было хорошее настроение. Джулианна зашла рассказать, что к ней приходил Шарль Луи (не в мундире Наполеона!) и спросил, не может ли он чем-нибудь помочь мадам. Джулианна доверила ему прибить полку, которую они с Джошем во время борьбы накануне сбросили со стены вместе с кастрюлями. Шарль Луи обрадовался и сделал все просто замечательно. Джулианна хорошо накормила его, да еще дала с собой котлеты с зеленой фасолью. Правильно ли Джулианна поступила, что пригласила Шарля Луи прийти к ней и завтра? Я ответила, что, конечно, правильно, и она, Джулианна, такая молодец, что решила помочь мальчишке.
Джулианна ушла, очень гордая своим бескорыстием, а я опять стала думать о ситуации с Пьером. По своей давней привычке вставать на место героев книг и вживаться в их поступки и мысли, я представила себя в роли Лукаса. Вот я два десятка лет владею предприятиями, огромным особняком, у меня много денег. Я привык распоряжаться всем этим по своему усмотрению. И наступает время, когда я должен все это отдать и остаться ни с чем! Мне надо убрать Пьера, тогда все будет по-прежнему! Я постепенно подсыпаю Пьеру в напитки маленькие порции рицина. У него начинаются головные боли, сначала не очень сильные, так как порции небольшие, потом начинает сводить в судорогах руки и ноги, теряется аппетит, и Пьер уже не может вставать. Врачи ошибаются в диагнозе (а, может, врач подкуплен?). Наступает момент, когда Пьеру совсем плохо, может, он без сознания, и я говорю, что он решил уехать лечиться в Америку, а сам отвожу его... Куда? Отвожу его туда, где никто не бывает... Отвожу в Мелен! В дом Джены!
Боже мой! Как все просто! Надо срочно ехать туда! Скорей бы вернулись Аполин с Джошем!
Только часа через два я услышала шум машины. Вместе с Джефри мы бросились встречать Аполин и Джоша. Но, оказалось, что вместе с ними на своем «Пежо» приехал и Эдвард. Я рассказала им о своей догадке и о том, что надо немедленно ехать в Мелен.
Минут через двадцать мы все были готовы. Решили, что поедем на двух машинах, чтобы все поместились, когда мы отправимся в обратный путь.
40.
Дорога заняла у нас около трех часов, и к шести мы были уже в Мелене. Эдвард и Аполин хорошо знали, как добраться до домов Джены и Лукаса. Я помнила плохо. Машины мы оставили на соседней улице на случай, если Лукас вдруг окажется там. Возле решетки мы остановились и стали прислушиваться. Света не было ни в одном из зданий. Общая калитка была закрыта на замок. Джош сказал, что если мы не будем возражать, он попробует замок открыть. Мы не возражали, и очень скоро вошли на территорию. Было уже очень темно. И это нас радовало.
Осторожно обойдя дом Джены, мы попали на задний двор. Аполин вспомнила, что когда она приезжала к Джене, то входила в дом именно со стороны внутреннего дворика. Эдвард подтвердил это. И действительно, за густым плющом мы обнаружили дверь. Плющ был слегка отодвинут от стены, как будто кто-то осторожно входил сюда. Мы опять прислушались. Ни звука. Открыть дверь снова доверили Джошу.
В доме было очень темно. Аполин предусмотрительно прихватила с собой свечи. Мы зажгли их и пошли осматривать комнаты. Нигде не было никаких признаков присутствия Пьера. Я обратила внимание, что стоявшая на кухонном столе чашка внутри была влажной. Значит, кто-то недавно здесь был.
Аполин сказала, что где-то должен быть подвал. Джена ей показывала его однажды. Там она хранила свои заготовки на зиму. Только Аполин не помнит, как они туда входили. Возможно, Пьер именно там.
И здесь мы по-настоящему перепугались! Из темноты гостиной раздался тихий женский голос:
- Аполин, это ты?
Аполин вздрогнула и схватила меня за руку. Потом неуверенно спросила:
- Джена?
Из-за плотной оконной шторы вышла худенькая женщина в спортивном костюме. Она медленно направлялась к нам. Аполин всплеснула руками и обняла ее. Обе женщины заплакали.
Я тоже узнала Джену. Она очень была похожа и на девушку в роскошной шляпке с акварельной картинки, и на молодую даму с фотографии возле коляски Пьера.
Аполин успокоила Джену, сказав, что здесь все свои, и мы ищем Пьера, который три дня назад пропал из «Ла фонтель дэ виля». Он был очень болен, и мы думаем, что Лукас спрятал его здесь.
- Я вам позже все расскажу, - заторопилась Джена. - Пьер действительно здесь. Я обнаружила его вчера вечером. Но он очень плох. В сознание не приходит. Мне одной его было не вытащить. Да я и боялась, что может приехать Лукас.
Джена подошла к одной из полок на кухне, потянула ее на себя, и вместе с полкой открылась дверь в подвал. Пьер без движения лежал на каких-то тряпках. Он был без сознания. Эдвард и Джош расстелили одеяло, переложили на него Пьера и кое-как вынесли из подвала. Эдвард побежал за машиной, чтобы подогнать ее поближе к калитке. Пьера положили в «Пежо» к Эдварду. Рядом с ним села Джена, которая сказала, что уже сутки через каждый час вливает в рот Пьера воду и микстуру, которую она купила у знакомого аптекаря.
Мы с Аполин поехали с Джошем.
В десять вечера мы были уже у дома Аполин. В особняке Эдварда Пьера оставлять было опасно, поэтому все решили, что он пока останется у нас с Аполин. Эдвард сразу уехал за своим доктором, который спас его недавно от отравления.
Пьера положили на диване в гостиной. Я смотрела на его похудевшее измученное лицо, на темные круги под глазами, на судорожно сжатые руки, и по моему лицу текли беззвучные слезы. Сердце разрывалось на части! Я нежно гладила его темные волосы, пыталась согреть руки, и не было ничего, что в тот миг я не сделала бы для него!
Наконец, с доктором вернулся Эдвард. Нас всех, кроме Эдварда и Джены, он попросил уйти из гостиной. Аполин обняла меня, и так мы с ней и стояли, прижавшись друг к другу, пока нас не позвали обратно.
Доктор сказал, что симптомы очень напоминают те, которые были у Эдварда при отравлении рицином. Но в его случае медицинская помощь пришла вовремя, и удалось быстро промыть желудок, пока яд не всосался в кровь. У Пьера же все сложнее. При таких случаях медицина обычно бессильна. Анализы даже не покажут, что это был рицин. У него, у доктора, есть только надежда на молодой организм, который сейчас борется за жизнь. Джена знает, что надо делать. А он, доктор, все, что нужно, Пьеру уже сделал. Придет утром.
Мы проводили до дверей Эдварда, доктора и Джоша, а сами пошли на кухню. Нам надо было обо всем расспросить так неожиданно появившуюся Джену. Дверь в гостиную мы оставили открытой, чтобы постоянно видеть Пьера.
41.
Джена так и оставалась в спортивном костюме. Серые шерстяные шаровары, стянутые у щиколоток резинками, не портили ее стройную фигуру. Мужского типа рубашка делала ее движения свободными и легкими. У нее по-прежнему вились волосы, которые длинными локонами лежали на плечах и спине. Зеленые глаза смотрели доброжелательно. На вид ей было лет пятьдесят. Она явно была моложе Аполин.
Мы слушали Джену. Она тяжело пережила гибель своей сестры Элен и ее мужа. Но оставался пятилетний Пьер, о котором нужно было заботиться. Сразу после похорон и других формальностей, связанных с опекунством, Лукас предложил перебраться в «Ла фонтель дэ виль». Джена отказалась, объяснив, что пока не в силах этого сделать. Там все будет напоминать ей о сестре. Лукас согласился и терпеливо ждал. Но года через два они все-таки переехали из Мелена в парижский особняк Гарсонов. Пьер был очень этому рад.
О том, как они жили все это время, она, Джена, рассказывать не будет. Начнет с того, что вынудило ее срочно уехать из Парижа. Она часто подолгу просиживала в библиотеке за чтением книг по разведению цветов. У нее была собрана весьма солидная библиотека. Джена любила забираться на второй этаж и в кресле у окна читать книги. Нередко она совпадала с мужем, который из сейфа доставал своего драгоценного Клавдия Галлена и там же наслаждался его чтением.
В тот вечер Лукас, вероятно, заторопился: к нему пришли управляющие для отчета, и он оставил Галлена на столе, чего никогда раньше не делал. Джена поднялась с кресла, взяла книгу и понесла ее в сейф. В сейфе она увидела толстую тетрадь в очень красивом переплете и решила ее посмотреть. Это были записи Лукаса об его опытах с ядовитыми растениями. Записи шли в дневниковом жанре. Было много сюжетов и из домашней жизни.
Джена с интересом стала листать тетрадь назад, пока не наткнулась на описание гибели лошади от рицина. Она пролистала еще несколько страниц и почувствовала, что ей дурно. Лукас описывал процедуру отравления лошади в своей конюшне и все, что потом случилось с ней и с Гарсонами. Он без всяких эмоций рассказывал, как заранее спланировал убийство и потом просто протоколировал весь ход его исполнения. Особенно подробно - почти по минутам - он фиксировал действие на лошадь рицина.
Задыхаясь, Джена опустилась на пол, не в силах читать дальше. В этот момент в библиотеку вошел Лукас и все понял. Он поднялся на второй этаж, молча взял у Джены тетрадь и запер ее в сейфе.
Потрясенная прочитанным, Джена ушла и закрылась в своей комнате с синими розами. Дня два она не выходила из нее. Но приближался день рождения Пьера. По случаю его двадцатилетия было приглашено много гостей, и надо было готовиться к этому дню. Сейчас Джена с трудом вспоминает предшествующую ему неделю. Все было как в тумане. Она плохо себя чувствовала. Болела голова. Лукас буквально ходил за ней по пятам, не спуская глаз. Она с ним не разговаривала. Из дома он ее не выпускал. Она не могла без него перекинуться словом даже с Пьером. На дне рождения Джена пыталась поговорить с Эдвардом, но тут же подошедший Лукас помешал ей.
Все окончательно она поняла, когда на следующий день случайно заметила, как Лукас что-то всыпал ей в стакан с водой, которой она запивала порошок от головной боли. Сделав вид, что ничего не случилось, Джена взяла стакан с водой и сказала Мирте, что идет спать и выпьет лекарство в своей комнате. А когда все в доме уснули, Джена, собрав самое необходимое и взяв свои небольшие сбережения, тихонько ушла из особняка. Где она была? Какое-то время жила у подруги в Германии. Сначала лечилась. Лукас успел ее все-таки чем-то отравить. Потом она устроилась садовником в одну очень обеспеченную семью, которая предоставила ей отдельный домик на территории особняка.
Но приближался день, когда Пьер по отцовскому завещанию должен был вступить в права наследования. Джена понимала, что Лукас ни за что не позволит этому случиться и постарается избавиться от Пьера. Тогда она вернулась в Бордо. Чтобы скрыть свое присутствие, Джена проникла в дом через заднюю дверь, и стала думать, как предупредить Пьера.
В тот день, когда она только что приехала, она вдруг увидела у ворот Лукаса с Пьером и какой-то девушкой. Потом эту девушку она заметила, когда та выходила из розария. Теперь-то она знает, что это была Элиза. И Элиза, как выяснилось, тоже почувствовала, что в доме кто-то есть. Она молодец, что не сказала об этом Лукасу.
Джена прервала свой рассказ и пошла в гостиную, чтобы дать лекарство Пьеру. Он по-прежнему был без сознания.
Джена попросила у Аполин плед: ее знобило. То ли от холода (в неотапливаемом доме в Мелене было очень холодно), то ли от волнения (она заново переживала случившееся).
На следующий день после приезда Джена отправилась в Париж, сняла в маленьком отеле номер и стала каждый день приезжать к «Ла фонтель дэ вилю» в надежде увидеть Пьера. Для того, чтобы ее не узнали, она купила парик и спортивный костюм и ждала в парке, когда Пьер пойдет гулять с Флафи. Но его все не было. Тогда она попросила пожилую даму сходить в особняк и узнать, где Пьер. Она хорошо заплатила даме, и та точно выполнила ее поручение. Оказалось, что Пьер тяжело заболел и вчера уехал лечиться в Америку. Когда он теперь вернется, никто не знает. Может быть, он там останется навсегда.
Джена поняла, что Лукас уже сделал что-то ужасное и куда-то спрятал больного Пьера. Скорее всего, он вывез его из Парижа. А вывезти он мог только в Мелен.
Заплатив водителю, Джена уже через три часа снова была в своем доме. Пьера она нашла в подвале в тяжелом состоянии. Она отыскала аптекаря, купила у него лекарства и стала выхаживать Пьера. А через день мы все встретились.
Было уже поздно, когда Джена закончила свой рассказ. Аполин предложила ложиться спать, так как завтрашний день обещает быть очень трудным. Я попросила разрешить мне ночевать в кресле в гостиной возле Пьера. Джена согласилась, но с условием, что через каждый час я буду давать Пьеру воду и микстуру.
42.
Я поставила кресло возле дивана, на котором лежал Пьер, закуталась в плед, и, не смыкая глаз, всю ночь читала молитву. Я очень надеялась, что Господь услышит меня и поможет Пьеру. Я без конца повторяла: «Всемогущий вечный Боже, вечное спасение верующих! Услышь молитву мою о больном и яви ему милосердие и помощь Твою, чтобы он, обретя вновь здоровье, благодарным сердцем радовался Тебе, Источнику жизни. Через Христа, Господа нашего. Аминь». Эту молитву когда-то моя мама читала возле больного отца.
В перерывах между молитвами я рассказывала Пьеру о своей жизни - о жизни Элизы Миллер, а не Шарлотты Свон - объясняла, зачем я приехала в этот город, говорила о своей любви к нему, первой, неожиданной, просила меня услышать. Через каждый час я поила Пьера водой, осторожно вливая ее в рот ложечкой, давала микстуру.
Около шести часов утра я неожиданно задремала. Очнулась от того, что Пьер застонал. Я подскочила к нему. Он что-то говорил. Я не могла разобрать, что именно. Мне показалось, что он произнес «Элиза»! Этого не могло быть! Он не знал Элизу. Я, конечно, ослышалась. В этот момент в комнату вошла Джена, обеспокоенная звуками, идущими из гостиной. Мы стали слушать вместе. Запекшиеся губы Пьера с трудом произносили имя «Элиза»! Мое имя!..
… Через час в дверь позвонили. Это приехал доктор. Он сказал, что сейчас войдут санитары и перенесут Пьера в карету Скорой помощи. Эдвард договорился, что Пьера будут лечить в лучшей парижской больнице Сальпетриер. Там сейчас практикует известный доктор Зигмунд Фрейд, который оценит состояние психики Пьера.
Когда карета уехала, Аполин отправила меня спать. Ведь в полудреме я провела всего минут пятнадцать. Я переоделась и легла под теплое одеяло. И не знаю, может, потихонечку я начинала сходить с ума, но когда я легла, мне почудился знакомый аромат одеколона Пьера. И мгновенно вспыхнуло воспоминание о том, как мы танцевали. Я снова видела теплый взгляд Пьера, ощущала его ласковое прикосновение во время медленного вальса... Я очень по нему соскучилась!
Неделю мы провели в больнице, по очереди ухаживая за Пьером. Его состояние улучшилось, но не настолько, чтобы можно было быть уверенным, что он поправится. В сознание он пока не приходил. Мы старались держаться. Жили мы теперь все вместе - Аполин, Джена и я. Каждый день в больницу и к нам домой приезжали Джош и Эдвард.
43.
В среду днем в палате Пьера меня сменила Джена. А мне нужно было съездить в монастырь кармелиток и купить снадобье, которое изготавливалось только в их лаборатории при монастырской фармации. Аполин нарисовала мне небольшую карту и по ней объяснила дорогу. До монастыря добиралась я больше двух часов.
В монастырском дворе довольно быстро нашла аптеку. Она была расположена в западной стороне здания и не соприкасалась с основным входом. Во дворе никого не было. Я вошла в узкий коридор, по указателю повернула налево и очутилась в приемной комнате. Ко мне подошел аптекарь в черном одеянии и в такого же цвета капюшоне. Он слегка склонил голову и спросил:
- Что желает мадмуазель?
Я протянула рецепт, на котором был расписан состав снадобья. Аптекарь прочитал и сказал, что сейчас покажет его фармацевту, а я могу пока подождать здесь, в приемной. Я села на деревянную скамью. Только бы все получилось!
Пока я ждала, в приемную входили посетители. Одни получали уже готовые микстуры, другие, как и я, еще только делали заказы. С моим рецептом, кажется, была какая-то заминка. Наконец, вышел аптекарь и объяснил, что одного компонента в их фармации пока нет, и если я не тороплюсь, то скоро подъедет их постоянный поставщик и привезет его. И тогда лекарство будет готово через четверть часа. Я ответила, что обязательно дождусь поставщика.
И, действительно, скоро в приемную вошли двое мужчин. Один из них бережно держал небольшую коробку. Они сразу направились к столу. Аптекарь взял коробку и стал доставать из нее небольшие стеклянные пузырьки с пробками и ставить их на стеллажи. Один из пузырьков он посмотрел на свет и удовлетворенно сказал мне:
- Мадмуазель, все в порядке! Ваше лекарство сейчас будет готово!
Мужчины обернулись. Я ахнула. Одним из них был Лукас! Второго я узнала тоже. Это был тот самый охранник Джеральда, который гнался за мной! Кажется, Хартон. Лукас что-то шепнул ему и, не оглядываясь, пошел с аптекарем внутрь лаборатории к фармацевту.
Я поняла, что мне надо как можно скорее уйти. Я сделала вид, что не узнала Хартона, и попросила его передать аптекарю, что вышла на минутку подышать свежим воздухом и скоро вернусь.
Но перед самым выходом Хартон догнал меня и грубо схватил за руку. Я пыталась освободиться, но безуспешно. Он вытолкал меня на улицу и потащил к машине.
- Что вы делаете? Я буду кричать!
- Попробуй только!
Он держал в руке нож. Потом неожиданно на мгновение приложил к моему лицу влажный кусок марли, открыл дверцу машины и заставил меня сесть на заднее сиденье.
У меня закружилась голова. Я почувствовала слабость и полную обреченность! Без этого лекарства Пьер не выживет! Куда повезет меня Лукас? Что ему от меня надо? Скорее всего, он будет пытаться узнать, где находится пропавший из дома Джены Пьер! Этого никак нельзя допустить! В больнице Пьер под чужим именем. Состав старинного снадобья, к счастью, написан не на рецептурном бланке, а на простом листке бумаги. Спасибо доктору!
Почему Лукас оказался здесь вместе с Хартоном? Что связывает их? Понятно, что Хартон должен отвезти меня в тюрьму. Так ему велел когда-то Джеральд. А Лукас? Что будет делать Лукас?
Вскоре Лукас вернулся и сел рядом со мной. В руках у него был мой рецепт.
- Где он?
Я никогда еще не видела у него таких глаз! От ненависти ко мне Лукас даже задыхался.
- Кто он? - переспросила я.
- Не притворяйся, ты знаешь! Это ты выкрала Пьера из дома Джены? Где он?
- Я уже две недели никого не видела! С того самого дня, как убежала от Джеральда и Хартона! Хартон, подтвердите!
Хартон хмыкнул.
- А кому ты заказывала микстуру? Не говори, что себе. Ее состав очень специфичный. Он от отравления определенным ядом.
- Вы отравили Пьера! Рицином из вашей клещевины!
- Ах ты, дрянь! - Лукас был вне себя. - Тебя ничему не научил тот подвал! Я думал, ты поймешь и уберешься из Франции.
- Так это вы столкнули меня в подвал?
- Жалко, что я тебя там не прикончил!
Мне было понятно, что Лукас теперь так просто меня все равно не отпустит. И я решила ему сказать, что знаю о его преступлениях.
- Я все о вас знаю! Это вы убили родителей Пьера! Вы пытались отравить Джену! Вы трижды покушались на жизнь Эдварда! Вы думали, что он встретился с ветеринаром, и тот рассказал ему о ложном диагнозе, за который вы заплатили ему большие деньги. А он вовсе не с ним встречался! Это не он, а я разговаривала с месье Боннетом!
- Ну и хорошо, - неожиданно успокоился Лукас. - Пусть Эдвард живет. Хартон, что скажешь?
Хартон сидел за рулем и как раз выезжал на набережную Сены. Вырулив, предложил:
- О Пьере можно забыть. Он и так не выкарабкается. Мозг погиб. А девушку отвезем в подвал. Приличная доза вашего зелья поможет ей навсегда замолчать. А когда ее найдут, виноват будет Джеральд. Это он приказал нам ее найти и отправить в тюрьму. И мы с Глором это подтвердим под присягой. Но вместо тюрьмы он, скажем, избавился от нее здесь.
- Хорошо, Хартон. Только въезжай через ворота, которые ведут во внутренний двор.
Я была в полуобморочном состоянии. Понимала, что Пьера спасти невозможно. Я сама, шатаясь, вышла из машины, сама вошла в дверь, через которую когда-то выпала из подвала на улицу, легла на диван и закрыла глаза. Подумала: «Ну, вот и все».
Сколько я так пролежала, не знаю.
Лукас и Хартон почему-то молчали. Наверное, они сейчас готовят отраву, которую заставят меня выпить. В подвале чем-то неприятно запахло. Я открыла глаза. Никого не было. Я с трудом встала, попробовала надавить на дверь за занавеской, она была заперта с улицы. Едва держась на ногах, подошла к другой двери, ведущей в особняк. Она не поддавалась.
От запаха у меня еще сильней закружилась голова. Стало резать в глазах. Затошнило. Я все поняла и легла на диван. Мое путешествие в город моей мечты заканчивалось...
44.
Я вижу Эйфелеву башню. Она вся в огнях. Огни переливаются, плывут яркой волной от подножия к самой макушке, а потом медленно, играя, спускаются вниз. Мне хочется подняться на нее. Я знаю, что там - все очень хорошо! Но ноги почему-то не идут. И вдруг на первом ярусе башни за решеткой среди людей я узнаю своего отца. «Папа!» - кричу я. Но голос застревает в горле, рождается только хрип. Отец заметил меня! Он улыбается и зовет к себе. Я с трудом дохожу до лестницы и начинаю подниматься. Платье мешает мне. Я постоянно наступаю на его подол и падаю. Отец смеется, как в детстве манит меня рукой. Я смеюсь в ответ и, приподняв край платья, одолеваю лестницу. А отец уже на втором ярусе. Я в отчаянии. Мне никак не догнать его! «Элиза! Элиза! - слышу голос отца. - Ты можешь, можешь!».
Я стараюсь изо всех сил. Еще несколько ступенек. Еще! Вот я на втором ярусе. Оглядываюсь, ищу отца. На площадке его нет! И опять слышу родной голос: «Элиза! Элиза!» Поднимаю глаза вверх и чуть не плачу: он взбирается выше, но не по лестнице, а по сверкающему огнями железному каркасу. Я опять впадаю в отчаяние! Мне не подняться за ним в моем длинном платье! А я так хочу туда, к звездам! К папе! Чей-то злорадный голос шепчет мне в ухо: «Я же говорил, что этот железный скелет надо разрушить!». Возмущенная, я ищу Мопассана. Но он куда-то пропал. Вместо него вижу спину спускающегося вниз по лестнице Пьера. У меня перехватывает дыхание. Я кричу ему вслед: «Пьер, подожди меня!». Он не слышит. Тогда я иду за ним, без конца повторяя: «Пьер... Пьер... Пьер!».
Наконец, Пьер оглядывается! Он видит меня и останавливается. Я медленно спускаюсь, не отводя от Пьера взгляда. И вдруг вижу за его спиной Лукаса. У Лукаса в руках пистолет. Он целится в голову Пьера. Я кричу ему: «Берегись! Лукас!». Пьер улыбается. Он не обращает внимания на Лукаса. Я подхожу к нему, он обнимает меня и говорит: «В этом нет ничего страшного!».
Я приоткрываю глаза. У меня сильнейшая головная боль. Как будто тысячи жерновов перемалывают в моей голове огромные камни. Сквозь ресницы вижу, что все вокруг окутано белым туманом. Сквозь туман едва вырисовываются очертания каких-то предметов. Где я?
- Элиза, Элиза! - слышу опять голос отца.
Я с трудом слегка поворачиваю голову, чтобы найти его. Жернова заработали еще сильнее.
- Папа, - я пытаюсь позвать его.
Отец берет мою руку и прижимает ее к своим губам. От счастья у меня наворачиваются на глаза слезы, и одна слезинка долго скатывается по моей щеке. Так долго, что отец приподнимается и касается губами этой слезинки. И от отца пахнет чем-то очень знакомым и родным! Я пытаюсь вспомнить этот запах.
- Очнулась! - слышу чей-то голос издалека. Он мне кажется очень знакомым. Но я никак не могу вспомнить, кому он принадлежит. Да я и не хочу вспоминать! Мне важнее сейчас понять, что за запах я чувствую возле себя! Я стараюсь шире раскрыть глаза и рассеять туман.
- Элиза, Элиза! - опять тот же голос. Но это не отец! Очертания говорившего постепенно становятся более явственными. Темные волосы, синие глаза, аромат знакомого одеколона... Пьер?!!
- Пьер? - шепчу я.
- Элиза, наконец-то! Наконец-то, ты очнулась!
Моя рука лежит в руках Пьера, и он нежно прижимает ее к губам. Я прикрываю глаза. Мне надо собраться с силами. Постепенно память возвращается ко мне. Я начинаю вспоминать все, что произошло со мной за последнее время…
И вдруг болезненный укол в сердце: Пьер! Пьер жив?
Я снова открываю глаза и смотрю на Пьера, пытаясь понять, действительно ли это он?
- Ты жив? - спрашиваю его.
Пьер ласково смотрит на меня и повторяет:
- Все хорошо, Элиза! Все хорошо!
Мне удается, наконец, рассмотреть и всех остальных, стоящих вокруг меня. Я вижу плачущих Аполин и Мирту. Джена улыбается мне. Эдвард и Джош очень серьезны. За ними... Я вздрагиваю! Что делает здесь Джеральд? Я со страхом смотрю на Эдварда, ожидая его объяснений. Эдвард кивает мне головой и поднимает вверх руку. Мол, все хорошо. Не волнуйся. Я успокаиваюсь.
- Все, на сегодня хватит, - в комнату входит уже знакомый мне доктор. - Элизе нужно отдохнуть. Придете завтра.
Я с сожалением смотрю на Пьера. Он быстро наклоняется ко мне и прикасается губами к моим губам. Они у него теплые и твердые. Мое сердце стукнуло. «Как удар током», - подумала я. И тут же куда-то провалилась.
45.
Утром я проснулась от того, что солнце светило мне прямо в глаза. Я зажмурилась. Веки были горячими. Снова раскрыв глаза, я увидела над собой потолок с синими розами. Свежие синие розы стояли и в вазе. Я огляделась. Это была моя комната в «Ла фонтель дэ виле»! Точнее, комната Джены. В углу в кресле, свернувшись клубочком, под пледом спала Джена. Я тихонько позвала ее. Она мгновенно подняла голову:
- О, Элиза! Проснулась! Как ты себя чувствуешь?
- Спасибо, хорошо. Как я здесь оказалась?
- Я потом тебе все расскажу, дорогая. Сейчас тебе надо поесть и начинать набираться сил.
- А где Лукас? И что делал здесь вчера Джеральд?
- Потом, потом! Ты скоро узнаешь все.
Я приподнялась на кровати и села. Жернова в моей голове пропали. Открылась дверь, и в комнату осторожно заглянула Мирта. Я очень обрадовалась ей. Мирта подошла ко мне и поцеловала меня. Я обняла ее.
- Девочка моя, - заговорила Мирта, - как ты нас напугала! Но все уже позади! Все будет хорошо! - Мирта смахнула слезу. - Я принесу сейчас тебе твою английскую овсянку.
Я почувствовала, что действительно хочу есть. И даже овсянку.
Потом в комнату зашла Аполин. Она сказала, что Джулианна передает мне большой привет. Она теперь все время возится с Наполеоном, то есть, с Шарлем Луи. Она учит его рисовать и говорит, что у него все очень хорошо получается. Скоро она обязательно навестит меня.
Дверь в мою комнату постоянно открывалась. Зашел доктор, осмотрел меня и похвалил. Джена спросила его, можно ли мне уже рассказать обо всем, что произошло. Доктор разрешил.
Джена устроилась на моей кровати. Я слушала ее, заново переживая случившееся.
Лукас и Хартон задержаны полицией. Следствие уже доказало их вину. Ведь я, оказывается, почти месяц не приходила в сознание! С Лукасом все понятно. Мартин Боннет дал показания. Джена тоже. Лукас во всем признался. И в том, что именно он подсыпал яд в мороженое Эдварду, который, как он думал, узнал правду о гибели родителей Пьера. Что касается Хартона, то это он помогал Лукасу убрать Эдварда. Он испортил тормоза в машине, и он же пытался ударить его ножом на кухне.
- А что было со мной? - спросила я Джену. - Последнее, что я помню, - резкий неприятный запах. У меня закружилась голова, затошнило...
- Они придумали хитрую игру, Элиза. Решили тебя не травить ядом. Это было бы очень опасно. Еще в монастырском дворе ты нанюхалась хлороформа и уже была в полусознательном состоянии. Такую они тебя и оставили. Хартон подогнал близко к подвалу машину Джеральда и протянул шланг под дверь от ее выхлопной трубы. А затем, оставив работающую машину, они ушли. Через полчаса тебя бы уже было не спасти. А вся вина пала бы на Джеральда.
- Разве Джеральд не был бы рад, что от меня избавился?
- Не был бы, Элиза. Ты к нему несправедлива! К счастью, в этот самый момент Джеральду срочно понадобилась машина. На крытой стоянке он ее не нашел. На поиск машины подняли всех слуг. Один из них и обнаружил ее. Он закричал, что нашел машину, выключил двигатель, вытащил шланг и разбил замок на двери. Подбежавший в этот момент Джеральд открыл дверь, увидел тебя и вынес на руках на улицу. Ты не подавала признаков жизни. Джеральд когда-то в университете изучал способы реанимации при отравлении газом. Поэтому он все сделал правильно. А потом приехала карета Скорой помощи и увезла тебя в больницу.
- А как я оказалась в «Ла фонтель дэ виле»?
Джена встала, поправила на мне одеяло, сползшее вниз, и продолжала:
- Ты около месяца была в коме. Врачи посчитали, что, может быть, в домашних условиях ты быстрее придешь в себя. Тогда Пьер с Эдвардом тебя и перевезли домой. Пьер три дня не отходил от тебя, все время с тобой разговаривал. И вот вчера это случилось!
- Джена, а как Пьер сумел выжить? Ведь я не смогла привезти ему лекарство!
- Когда вечером ты не вернулась домой, тебя стали искать. Эдвард и Джош поехали в монастырь кармелиток, нашли аптекаря и от него узнали, что ты пропала, не взяв уже готовое лекарство, а рецепт у них забрал месье Фрай. Они сразу догадались, что ты попала в его руки. С лекарством Джош поехал в больницу к Пьеру, а Эдвард сначала отправился в «Ла фонтель дэ виль», но ни тебя, ни Лукаса там не нашел. Когда же он вернулся домой, там ему рассказали, что с тобой случилось.
- Джена, у Пьера болела голова, он все время о чем-то думал - это уже было связано с Лукасом?
- Да, Элиза. Связано. Когда Пьер стал чувствовать себя плохо, он обратил внимание на то, что Лукас старается держать его возле себя. Но Пьер все равно уезжал по делам бизнеса, и там ему становилось легче, он будто бы восстанавливался. Это навело его на кое-какие подозрения. Но он не успел ничего предпринять.
- Джена, какое счастье, что Пьер жив!
- Элиза, какое счастье, что ты жива! Теперь все будет хорошо!
- Прости, Джена, мне неудобно задавать тебе этот вопрос, но почему Пьер не заходит ко мне сегодня?
- Не переживай, девочка! Он готовит тебе сюрприз.
Я еще была очень слаба, разговор меня утомил, и я быстро заснула. Разбудил меня не то визг, не то смех в дверях. Дверь распахнулась, и в комнату влетела Сьюзен! Она бросилась ко мне, стала меня тормошить, и говорила, говорила, говорила! Я не верила своим глазам и ушам! Боже мой! Сьюзен! Какое счастье! Через некоторое время в дверь вошла мама. Она обняла меня и сказала:
- Элиза! Это было непродуманное путешествие. Ты похудела.
- Мамочка, - прошептала я. - Как я тебя люблю!
Потом в комнату вошла Хелен, моя подруга по редакции, за ней Стивен Барнс, дальний родственник месье Гюсто по мужской линии и мой начальник в своем сером сюртучном костюме, а за ними - человек, которого я так боялась потерять! Вошел Пьер!
Пьер подошел ко мне. Он нежно смотрел на меня.
- Элиза, - сказал Пьер, - я пригласил твоих родных по случаю твоего выздоровления, - начал он очень торжественно. Потом смутился и сказал: - Ну и по случаю моего двадцатипятилетия. Но и это - не главное. Главное - я люблю тебя и хочу, чтобы ты стала моей женой.
Пьер достал из кармана коробочку. Что-то очень знакомое показалось мне в ней. Он открыл ее. Это был тот самый золотой медальон с прекрасной синей розой! Боже мой! Сколько всего и плохого, и хорошего уже было с ним связано!
- Откуда он у тебя? - изумилась я.
- Я купил его в Мелене, когда мы выбирали ожерелье для сестер. Я заметил по твоему лицу в зеркале, что он тебе очень нравится. Хотел подарить его тебе в тот же вечер. Но он пропал со столика в зале, где мы с тобой танцевали. Оказалось, что его взял не очень трезвый Джеральд. Он подумал, что это все подарки его избалованных сестер и решил, что они даже не заметят пропажу. А когда он встретил тебя, и ты ему понравилась, подложил медальон тебе в сумочку.
- Пьер, а как ты узнал, что я не Шарлотта? Ведь я обманула тебя!
- Я давно догадывался. Все-таки какая-то информация о ней была в прессе. И то, какой я тебя знал, никак не вязалось с образом этой взбалмошной особы. К тому же, когда ты пропала, я нашел свой замечательный портрет в твоей комнате с очень красивым вензелем из двух букв - Э и М. Но, Элиза! Ты мне не ответила?
- Да, Пьер! Да!
В комнате все радостно захлопали. И здесь вдруг раздался изумленный возглас Сьюзен:
- Элиза! А почему твои ботинки лежат в дорожной сумке прямо на летней шляпке? Они же раздавили на ней все цветы!
Так вот куда пропали мои ботинки в Лондоне перед самым моим отъездом в Париж! Я ведь и не осмотрела сумку, когда укладывала в нее свои вещи.
Но это уже было не важно! Свадьбу мы решили праздновать в следующем году в июле.