Арбуз

   
    Летний вечер ласков, неспешен и упоителен свежестью очнувшегося от дневной знойной дрёмы ветерка, ароматами наполненного запахами воздуха. Вечером город становится оживлённым, бодрым, энергичным, словно вспомнив о множестве дел, которые ещё можно успеть завершить. Пока не закатилось раскалённое, дышащее жаром солнце и не сгустились сумерки.
    Она смотрела в окно на вечерние улицы, размышляя о том, как далеко от неё сейчас всё происходящее в небольшом городке её детства. Она не была здесь почти десять лет, но вот приехала к матери на лето, не в силах оставаться в их очень малосемейке с двумя детьми и без мужа. Муж поступил в аспирантуру, часто ездил в столицу на научные конференции, занимался там же в столице в крупных библиотеках, собирая данные, выискивая новые научные труды и сохранившиеся только на плёнках тексты рукописей одного из малоизвестных авторов. А она занималась детьми, вела хозяйство и иногда писала стихи на клочках бумаги, на оторванных листках календаря и на пожелтевших от времени, но так никому и не подписанных почтовых открытках. Последнее время стихи получались грустными. Она не пыталась вдуматься в причины своей грусти, полагая, что просто устала от рутины домашних дел. О том, что ей хотелось бы больше проявлений внимания и заботы от мужа, даже не задумывалась. Просто не было такого опыта. Заботилась обычно она. С утра до вечера, собрав в узел пушистые непослушные волосы и заколов их обычным карандашом, надев старые джинсовые шорты и футболку. Двое детей, дочь и сын, словно по заказу, разве это не чудо? Чего ещё желать? Дочь уже начала ходить в школу, занимается эстрадными танцами, сыну всего полтора года.
 Её размышления прервала трель звонка в прихожей, она открыла дверь и замерла от удивления, увидев сначала большой полосатый арбуз в дверном проёме, за ним бывшего одноклассника с улыбкой до ушей:

– Привет! Отлично выглядишь!
– Привет! Откуда ты взялся?
– Можно зайти? Это тебе. С арбузом пустите?
– Ну, раз с арбузом, тогда пустим. Заходите.
– Понятно. Арбуз пустили, я при нём. Ты одна?
– Мама на работе, дочь на танцах, сын спит, муж в Москве…А что?
– Чаем напоишь?
– Чай с арбузом – это что-то особенного!
– Арбуз вам, мне просто чаю налей.
– Вот уж нет! Просто чай не получится, есть свежий пирог с яблоками, любишь?
– А ты не помнишь?

Предательски звякнула чашка. И дрогнул голос:

– Я помню, что ты исчез…после пирога…и после выпускного. Просто исчез.
Да, а ты чай с сахаром пьёшь? Вот сахарница. Представь, я даже приходила к тебе домой, знаешь? Думала, может что-то случилось, поэтому пошла однажды вечером. Тебя не было дома, но твоя мама сказала, что всё у тебя в порядке. Просто ты не всегда приходишь ночевать домой… Я не спросила, какой чай ты пьёшь, зелёный или чёрный?

Она говорила спокойно, почти шёпотом, плавно двигалась по кухне, пока заваривала чай в расписном круглом чайничке. По тонкой шее рассыпались непослушные пушистые пряди. Она не смотрела на него, головы не повернула. Только поставив чайник, чашки и тарелку с пирогом на стол, села напротив и медленно подняла ресницы.

– Зачем ты пришёл?
– На тебя посмотреть.
– У тебя есть такая возможность, пока сын спит. Пей чай и смотри.
– Ты стала ещё красивее.
– Спасибо за комплимент.
– Но я никогда не думал, что ты будешь вся в семье.
– Почему? Разве это не самое важное для женщины?
– Для обычной женщины.
 – А я какая? –
         
       Дожидаясь ответа, она иронически прищурилась.

– Ты необычная. Особенная. И всегда была такой.
– Для тебя…Но тогда почему ты исчез?.. Ты женат?
– Да, женат. И дочь есть. Мы с женой так долго её ждали.
– Поздравляю. Значит все хорошо?
– Да, всё хорошо. А ты как?
– У меня, у нас, тоже всё хорошо. Сынишке уже 1,5  года… Осенью на работу выхожу.
– Покажешь наследника?
– Он сейчас спит, но можем заглянуть тихонько,…если хочешь…
– Хочу.
–Тогда пойдём.

    Он поднялся, не в силах оставаться с ней наедине, словно задыхаясь от подступившего к горлу комка, сглотнул и, пряча волнение, громче обычного пошутил:

– Готов лицезреть наследного принца!
– Ш-ш-ш! Она приложила палец к губам, приоткрывая дверь в комнату, поманила его пальцем и кивнула на кровать у окна.

    На детской кроватке, раскинувшись, сбросив к ногам покрывало, спал румяный мальчуган  с ЕЁ пушистыми русыми локонами, с такой же как у мамы  жилкой, голубеющей на виске под тонкой кожей. ОНА подошла к сынишке поправить покрывало, нагнулась поцеловать румяную щёчку.   Именно в этот момент ОН отчётливо осознал, что больше всего на свете хотел бы, чтобы ЕГО сына так бережно, нежно укрывали ЕЁ руки, чтобы у ЕГО сына были ЕЁ кудри и глаза. И смех.

«Такой  смышлёный, знаешь, уже хорошо говорит, различает цвета».  –  Голос молодой женщины наполнился нежностью и гордостью, словно зажурчал полноводной рекой. 

– Папа в нём души не чает.
– Папа?... Твой папа?
– Его папа. Мой отец умер, ты же знаешь. Не дождался внука.

Он поёжился, отчётливо почувствовав присутствие её мужа, медленно вышел из комнаты. От ощущения себя в её жизни, в её доме лишь непрошенным гостем вдруг защемило в груди, застучали молоточки в висках.

– Я, пожалуй, пойду. Темнеет.
– Спасибо за арбуз. Какой большой! Как ты его дотащил? Я так удивилась: открываю дверь, а там арбуз!

      Она рассмеялась. Словно россыпью зазвенели хрустальные колокольчики, и он снова широко разулыбался, засмотрелся на её пушистые волосы и покатые плечи. И остался ненадолго в безвозвратно ушедшем прошлом, не смог его отпустить. Сел за маленький стол на кухне и, пряча взгляд, рассматривал обои с крупными вишнями, которые когда-то в прошлом помогал ей клеить.
      Потом они пили ароматный чай с чабрецом. Она отрезала ломти от  тёплого пирога, густо посыпанного сахарной пудрой, подкладывала ему, улыбалась, а он ел, шутил и хвалил её.  Потом у неё из волос выпал карандаш, они вдвоём нырнули за ним под стол, нашли карандаш-заколку, стукнувшись лбами, встали, смеясь и охая, потирая ушибленные лбы, держась за один карандаш. И замолчали вдруг, слушая, как шевелит ветер кухонную занавеску в красный горошек, и пристально посмотрели друг другу в глаза. И замер фиолетовый летний вечер за окном. И разделяли их всего-то полшага.  Но она резким движением вытащила карандаш из его ладони, отошла подальше, отвернулась:

– Тебе пора. Уже поздно.
– Да, мне пора… Поздно… уже.

И повёл плечами, словно решаясь что-то сказать. Но так и не сказал. Только спросил:
– У тебя есть спички?
В ответ она удивлённо подняла брови:
– Спички? … Наверное, есть.

     Она нашла коробок спичек и протянула ему. Он ушёл, ругая и жалея себя одновременно, не понимая, откуда взялась тревога в душе, что же с ним такое происходит. Ведь всё в его жизни хорошо! Он долго вспоминал прошлое, сидя на лавке возле её дома, курил, поджигая и бросая в сгущающиеся сумерки горящие спички. Они вспыхивали, освещая тёплый фиолетовый вечер трепетными язычками пламени, и гасли. Словно мотыльки пытались взлететь, искрой вспыхивая сквозь фиолетовый вечер, но слабой искры было недостаточно, сумрак сгущался, и мотыльки обессиленно падали на землю.
      Он вдруг вспомнил, как впервые услышал её лёгкий искренний смех, похожий на звон хрустальных колокольчиков. Она тогда стояла у окна школьной столовой и заворожённо смотрела на падающие кленовые листья. Качнёт головой, поправит упавшую на глаза рыжеватую чёлку и снова разглядывает плавно кружащиеся листья. В ту осень она была новенькой в их девятом классе, но совершенно не пыталась привлечь внимание, расположить к себе, особнячком держалась, словно внутри неё был свой собственный мир, в который мало кому позволено было проникнуть.
      За окном во дворе школы упитанная ворона важно бродила по дорожке, переваливаясь с ноги на ногу и время от времени вороша клювом опавшие листья, словно проверяя, всё ли на месте? Везде ли прядок? Под охапкой листвы хозяйственная ворона обнаружила аппетитный кусок булки. Остановилась, подозрительно повернув голову набок, каркнула, огляделась вокруг и снова повернула голову теперь уже на другой бок, вторым глазом внимательно разглядывая добычу. Пока ворона придирчиво изучала находку, нахальный воробей слетел с дерева и стремительно кинулся к булке, впиваясь в неё лапками и клювом. Так и взлетел наглец вверх, остервенело полоща крыльями. Точнее, взлетела булка, из-за которой видны были только яростно трепещущие воробьиные крылышки. А ворона осталась стоять в буквальном смысле с раскрытым клювом. 
     Сначала он с любопытством наблюдал за новенькой, но уже спустя минуту вместе с ней следил за птицами, проследив воробьиную охоту с начала и до конца. Когда дерзкая атака воробьишки увенчалась успехом, они рассмеялись почти одновременно. И он не смог отвести от лица девочки восторженного взгляда, услышав серебристые переливы её смеха. И словно ниточка протянулась от её тонкого запястья к его широкой ладони боксёра-разрядника.
    Почему ироничный подросток из малообеспеченной семьи, по выходным подрабатывающий грузчиком на хлебозаводе, обратил внимание на немного замкнутую и романтичную худышку-новенькую? Как возникает притяжение между людьми, почему вспыхивает искоркой тонкая нить взаимной симпатии? Кем и какой срок отмерян для этих незримых нитей? И какой запас прочности?
    Он исчез после выпускного вечера из её жизни, потому что их история не была для него единственной, потому что запутался и решил оборвать детскую дружбу-влюблённость, чтобы не осложнять себе жизнь ответственностью за хрупкую романтичную сверстницу, у которой за полгода до выпускного бала умер отец, а мама всю жизнь работала воспитателем в детском саду. Маленькая «хрущёвка» на пятом этаже пятиэтажки, где она жила, угнетала его, не сулила никаких перспектив. Потому он успешно продолжил другие отношения. И через два года женился, нашёл более выгодную партию, как он сам тогда говорил. И жил стабильно, спокойно, пока не узнал, что она где-то рядом, что ходит по одним с ним улицам. Пока вновь не ощутил натяжение незримой нити, которую считал отрезанной.
     Закрыв за ним дверь, она зачем-то достала из комода альбом со школьными фотографиями. Перебирала старые снимки, разглядывая лица одноклассников, находя его и себя, сидящих в выпускном классе за одной партой, улыбающихся, корчащих забавные рожицы, беззаботных и счастливых. Она вспомнила осенние прогулки в сквере возле дома, весенние свидания и поцелуи в зарослях цветущей сирени, где он по вечерам ожидал её.
    Убрав альбом в комод, какое-то время смотрела на него из окна, стоя за шторой, обхватив ладонями плечи, словно вдруг озябла тёплым июльским вечером. Затем, решившись, метнулась к входной двери, схватилась за ручку, но не вышла, оглянулась, задержав взгляд на арбузе. Медленно вернулась, подошла к кухонному столу, достала нож, резким взмахом руки разрезала арбуз, с усилием разломила на две половины. В середине плод был нежно-розовым, незрелым, с мелкими белыми косточками. Она улыбнулась, коснулась розовой мякоти пальцем, присела у стола:
«Такой человек. Ему нравится маяться, мучить себя и других. Живёт этим. Незрелый. Как и его арбуз» 
    Она говорила медленно, тихим шёпотом, словно беседуя с полосатым плодом, водя пальцем по розовости глянцевой мякоти, и с облегчением выдыхала поднявшееся откуда-то изнутри волнение. Вымыла и убрала нож, подошла к зеркалу, всмотрелась в своё изображение, распустила небрежно заколотые волосы, и обернулась к окну:

– Спасибо тебе за то, что пришёл, за то, что была между нами ниточка-симпатия, за то, что считал меня особенной. И за арбуз тоже спасибо. Пусть даже незрелый. Он помог мне понять, что именно нужно изменить в нашей жизни.
– Ты особенная! Запомни: ты особенная! – Вдруг, поднявшись со скамьи, почти прокричал он, глядя вверх, на белеющее кружевными занавесками окно её кухни.
    ОНА не побежала вниз, к нему, поджигающему фиолетовые летние сумерки. Просто выбросила разрезанный арбуз в мусоропровод на площадке. Стукнула крышка мусоропровода. ОН поднялся со скамейки. И вытащил последнюю спичку из коробки. Спичка вспыхнула трепетным мотыльком и погасла.