"КОРЁ САРАМ: КТО МЫ?"
(Хан Валерий Сергеевич. Часть 2)
Глава 2. НОВАЯ РОДИНА
1863 год. Поздняя осень. Стояли холодные, по-осеннему короткие, пасмурные дни.
На стол военного губернатора Приморской области контр-адмирала П. В. Казакевича легло донесение. Докладывал командир 3-й роты 4-го линейного батальона Восточной Сибири поручик Резанов. Поручик сообщал, что к нему обратились корейцы с просьбой разрешить им в количестве 20 семей поселиться в долине р. Тизинхе и уже построивших там 5-6 фанз.[1]
Такое разрешение вскоре было получено, и группа переселенцев из 14 семей основала зимой 1864 года первую корейскую деревню Тизинхе, названную так по названию реки. На первое время Резанов выделил поселенцам 100 пудов муки. В деревне был основан небольшой пост, где поручик поселил 4 солдат для охраны от нападений со стороны хунхузов.
В первый же год переселенцы засеяли 15 десятин земли будой, ячменем, гречихой и кукурузой. К лету 1864 г. в долине р. Тизинхе проживало уже 140 корейцев. Старшиной деревни стал человек по имени ЧхвеУн Тык. Впоследствии он принял православие и взял себе русские имя и фамилию – Пётр Семёнов – по имени и отчеству своего крёстного отца, одного из русских офицеров.
Уже первые результаты корейских землепашцев были впечатляющи. Во всеподданнейшем отчёте за 1864 г. генерал-губернатор Восточной Сибири писал: «Эти корейцы в первый же год посеяли и собрали столько хлеба, что могли обойтись без всяких с нашей стороны пособий … . Переселение (корейцев – В. Х.), в видах скорейшего в Приморской области развития хлебопашества и обеспечения её через то собственным хлебом, весьма желательно, так как известно, что люди эти отличаются необыкновенным трудолюбивым и склонностью к земледелию». [56, 21]
Успехи корейских земледельцев привели к тому, что военный губернатор Приморской области дал начальнику Новгородского поста следующее предписание, относительно корейцев:
1. При первом заявлении корейцами желания переселяться, без всяких затруднений, не только дозволять им, но даже оказывать содействие;
2. Стараться уговаривать их селиться далее от границы по пути к посту Владивостоку, впрочем, в этом действовать только убеждением, а в случае их нежелания предоставить им места на выбор;
3. Переселившихся корейцев принимать под полное покровительство русских законов и никакого вмешательства китайских чиновников не допускать. [62, 207-208]
Так начиналось заселение корейцами дальневосточных территорий России.
Положение первых переселенцев было крайне сложным, поскольку жизнь на новых землях нужно было начинать с нуля. Так, в 1869 г. из 6543 корейцев, перешедших русскую границу, только 300-400 имели при себе незначительный небольшой запас скота и хлеба; остальные пришли с голыми руками. В силу нищеты переселенцев, им выдавались пособия в виде продуктов, семян, скота и денег. [56, 30-36] Не знающие русского языка, без средств к существованию и каких-либо прав, они подвергались наиболее тяжелым ударам судьбы. «Первым корейцам пришлось особенно трудно, – пишет Н. Гарин, – Голод и неустройство довели их до полной нищеты, и их жены и дочери добывали себе пропитание позорным ремеслом». Большинство переселившихся в Россию корейцев занимались сельским хозяйством: сеяли буду, ячмень, овёс, бобы, кукурузу, чумизу, просо, гречиху, гаолян, картофель, редьку, тыкву, чечевицу, пшеницу, коноплю.
Корейские села становились на ноги постепенно. Как это происходило можно увидеть на примере с. Пуциловка, которое возникло в 1869 г.
Первоначально в нем было несколько корейских семей, а через год – уже 70 дворов. Местность вокруг деревни была покрыта лесом, а долина р. Суйфун – пустынна. Поселившись, корейцы образовали 4 группы фанз, каждая из которых представляла маленькую деревушку. Не имея ни рабочего скота, ни земледельческих орудий, корейцы в первый год обрабатывали землю вручную, при помощи железных и деревянных лопаток. Так они смогли обработать лишь три десятины земли. Посеяли чумизу, картофель и кукурузу. На следующий год жители деревни получили от казны 2 быка, на которых было обработано еще 10 десятин. На денежное пособие от казны корейцы купили семена у китайцев в Санчакоу. Осенью 1870 года часть собранного урожая корейцы продали китайцам в Санчакоу, а остальную – оставили себе на пропитание. На вырученные от продажи хлеба деньги они стали понемногу заводить рогатый скот и лошадей. Лишь через три-четыре года жизнь корейских крестьян улучшилась. [56, 92-93]
х хх
Массовый переход корейцев на русскую территорию падает на 1869 год, когда северную Корею постигло большое наводнение. Вслед за ним, в августе, в стране выпал сильный иней, уничтоживший на корню все хлеба. Гонимые голодом корейцы толпами переходили границу.
С этого времени начинается широкое расселение корейцев по Уссурийскому краю. Часть корейцев попала на угольные работы в Посьет, часть – на строительство Уссурийской железной дороги, часть – во Владивосток, на сооружение порта. Но большая часть переселенцев осела в долинах рек Суйфун, Лэфу, Янчихэ, Сучан и Даубихэ. Здесь в 1869-1871 годах возникло 7 новых деревень. В 1879 году в Приморской и Амурской областях насчитывалось 21 корейских селений, в которых проживало 6 766 корейцев.
К концу прошлого столетия приток корейцев резко увеличился. По данным российского корееведа, профессора Б. Д. Пака, корейское население Приморской области в 1899 г. составляло 27 000 человек, а в 1905 году – 34 399.
В результате земледелия корейских переселенцев в крае изменилось положение с хлебопродуктами. Так, если до устройства корейцев в крае войска, расположенные в урочище Новокиевском, покупали весь овес и ячмень в Хуньчуне, то в 1872 году небольшая часть зерна была куплена у корейцев, в 1873 г. купили у корейцев больше половины необходимого зерна, а в 1874 г. исчезла надобность покупать хлеб в Хуньчуне. [56, 52]
Аналогичная ситуация сложилась с положением с овощами на Дальнем Востоке. В 1905 г. Владивосток и Никольск-Уссурийский полностью снабжались привозными овощами, а Хабаровск ввозил до 70% потребляемых овощей. После прибытия корейцев на Амур положение изменилось. Вот что писал начальник Удского уезда в 1907 г.: «Здесь своих, местных овощей, благодаря корейцам, развелось так много, что не знают, куда девать их избыток. Многие овощи в нынешнее лето были значительно дешевле, чем в Хабаровске. Отсюда, например, были отправлены огурцы на продажу в Хабаровск и Благовещенск, тогда как прежде все овощи исключительно доставлялись в Никольск из последних мест». [71, 18]
Урожаи корейских земледельцев значительно превышали соответствующие показатели у русских крестьян. Так, в январе 1914 г. в представлении министра внутренних дел в Думу прямо указывалось: «В качестве земледельцев корейцы играют в крае даже не малую культурную роль, принося с собою испытанные на Дальнем Востоке приемы обработки земли, соответствующие климатическим и другим условиям местности, что в свою очередь, не может не играть роль в смысле приучения и русских переселенцев к свойственным новой для них местности условиям земледельческой культуры. Знание корейцами местных приемов обработки земли отразилось и на способности их распахивать целины в таких районах Приамурской области, которые до их прихода считались совершенно неподходящими для развития на них русского земледелия». [56, 118-119]
Такие результаты были достигнуты, во многом, благодаря напряженному труду и грядковому методу. В начале века Н. Насекин так описывал корейский способ обработки земли: «Землю для посева пшеницы и ярицы приготовляют осенью или весной в начале апреля и тут же сеют. Пашут грядами, углубляя вершка на два, и гряда выходит в четыре вершка вышины; расстояние между грядами около двух четвертей; слои земли всегда отваливают влево, а другой работник идет вслед за плугом с тубе (прибор для семян) и сеет по бороздке; за сеятелем идет третий работник с мешком и корзиной, наполненной сухим навозом, и посыпает на семена рукою; с плугом кореец идёт по той же гряде обратно и заваливает слоем земли, не толще дюйма, посеянные семена. Овес сеется также, но без удобрения земли и без подготовки ее; овёс сеют четыре пуда на десятину, а получают до 180 пудов. При сухой весне пашню, после посева, проходят деревянными катками длиною по оси аршина в два. В него впрягается обыкновенно лошадь или бык. Катком придавливаются гряды для того, чтобы они не подвергались быстрому выветриванию и высыханию.
Буда, охори, каолян, просо сеются иначе. Плуг употребляется другой – хучи, а не катаги; разница между ними заключается в том, что у катаги лемех имеет вид 3-угольной лопаты, шириною в 6 и длиною в 8 вершков; он надевается на изогнутый рычаг, конец которого служит ручкой и к нему приделана поперечная грядиль. При пахании лемех идет в боковом к поверхности почвы положении; запрягают в катаги либо два быка, либо две лошади, в хучи же можно запрячь одного быка или одну лошадь.
Земля у корейцев никогда не отдыхает, не истощается же она благодаря, во-первых, грядовой пашне, при которой половина земли отдыхает, – где в нынешнем году были хлеба, там в следующем останется свободное место, и, во-вторых, благодаря переменной системе: один год сеется буда, на другой – пшеница, ярица или бобы. На скатах гор пашут поперечными бороздами, чтобы вода не размывала пашню». [55, 13-15]
Вторая массовая волна корейской миграции началась после аннексии Кореи японцами в 1910 г. По данным проф. Г. Н. Кима численность официально зарегистрированного корейцев Приамурского края после аннексии росла следующим образом: в 1911 г. – 62 529 человек, в 1912 г. – 64 309, в 1915 г. – 72 600, в 1917 г. – 84 678. [35, 167]
Среди корейцев, переселившихся после аннексии Кореи, был и мой дед.
Из воспоминаний отца:
«В 1916 году Хан Ен Дюн (мой отец) и двое его братьев Хан ЕнЧун и Хан ЕнТэк – подались из г. Хамхын провинции Хангенамдо в Россию, на заработки. Было им тогда по 17-19 лет. И никто из них не знал, что в этой стране им придётся остаться навсегда. Был еще четвертый брат – Хан ЕнБо, оставшийся в Корее. Ему так и не было суждено больше увидеть своих братьев. В 1959-1960 гг. мой старший брат Алексей не раз писал в Корею, пытаясь найти оставшихся родственников. Но на все запросы оХанЕнБо приходил один и тот же ответ: исчез без вести».
«Как это случилось? – дедушка часто вспоминал свою молодость. – Мы не собирались оставаться в России. Хотели лишь подзаработать, а затем вернуться в Корею. Работали на рыбных промыслах, лесоповале, кирпичном заводе. Но заработки были скудными, хотя и не было такого притеснения, как в Корее. Затем закрыли границу. Так мы и остались жить здесь».
х хх
В первые годы корейской эмиграции местные российские власти благосклонно относились к переселенцам. Причины понятны. Южно-Уссурийский край, где оседали корейцы, был мало освоен.
По мнению уполномоченного Российского МИДа В. В. Граве, корейцы представляли «несомненно полезный элемент»: «Оседание корейцев и связанное с ним приведение в культурный вид глухих мест в тайге, кроме пользы ничего принести не может и если бы вовремя было обращено на это внимание, то, несомненно Приамурье не представляло бы ныне во многих местах пустыню, а ряд оазисов, возделанных корейцами, вокруг бы которых селились наши колонисты». [48, 31]
По свидетельству Н. Гарина, проезжавшего через эти места, долина Уссури, поросшая болотной травой и покрытая косогорами, представляла собой пустынный и дикий край, где не было ни жилья, ни следов ip style=”text-align: justify;”хозяйства. Царское правительство переселило сюда донских казаков. Но те побились здесь два года, вернулись во Владивосток и потребовали везти обратно. Для того, чтобы привлечь рабочую силу, в 1861 г. были выпущены правила для поселения в Амурской и Приморской областях, которые предусматривали широкие льготы для переселенцев: право выбора участков земли во временное пользование или в собственность до 100 десятин на семью, полное освобождение от подушных податей, освобождение от воинской повинности на 10 лет, от платы за пользование землей – на 20 лет. Корейские колонисты, воспользовавшиеся этими льготами, получили название – «старожилы-стодесятинники».
Но и при этих льготах заселение края, особенно Посьетского участка, шло крайне медленно. Одной из причин нежелания русских крестьян селиться в Приморье были сильная влажность климата и глинистость почв. Состоящий при МВД чиновник Кривошейн в отчете о поездке в Южно-Уссурийский край в 1988 г. писал, что в каждом селении ему приходилось слышать: «Чи той земли не знаем, чи пахать не умеем… Никак нельзя применяться; как сеять; рано – земля сырая, быки вязнут; земля высохнет – время проходит…
Между тем китайский и корейский приём посева – грядками – совершенно достаточен, чтобы предохранить зерно от излишней влаги и порчи, ибо борозды являются в роли дренажа. При совершенно равных условиях места китайская и корейская обработка не боится ни грибка, ни сырости и даёт превосходный урожай. Я был поражён буквально разительною разницею всходов, когда переходил от русских посевов к посевам корейцев, растущим чуть ли не межи в межу…». [Цит. по: 56, 66-67]
Вот и осваивали корейцы девственные земли.
Политика властей в отношении корейцев была изменчивой. Благосклонное отношение к переселенцам сегодня сменялось их неприятием завтра. Если одни генерал-губернаторы видели в корейцах источник освоения и развития края, то другие были противниками их переселения в Россию. Так, генерал-губернатор П. Ф. Унтербергер видел в корейцах «желтую опасность»: «Захват значительных площадей корейцами равносилен ослаблению нашего положения на берегах Тихого океана. Рассчитывать, что корейцы, даже перешедшие в наше подданство и принявшие православие, будут ассимилироваться с русским населением нет никакого основания, так как опыт показал, что проживающие в Южно-Уссурийском крае уже 40 лет корейцы, за немногими исключениями, сохранили свою национальность в полной мере и остаются во всех отношениях чуждым нам народом. Нельзя также надеяться на верность этого элемента в случае войны с Японией или Китаем: напротив того, они тогда представят из себя чрезвычайно благоприятную почву для широкой организации нашими врагами шпионства. Наконец, практикуемый ныне способ ведения хозяйства путем отдачи земель в аренду корейцам развращает наше сельское население, которое, отвыкая от самостоятельного крестьянского труда, предается безделию и пьянству». В концентрированном виде позиция генерал-губернатора выражалось в следующем кредо: «Я предпочитаю пустыню, но русскую, чем край возделанный, но корейский». [Цит. по: 48, 32]
Бесправное положение большинства корейских переселенцев, прежде всего тех, кто приехал на временные заработки и не имел российского подданства, усугублялся их нещадной эксплуатацией. До 1917 г. лишь 20-30 % корейцев являлись российскими поданными и имели земельные наделы. Корейские же поданные заниматься самостоятельно сельским хозяйством, животноводством, охотой, рыбной ловлей, промыслами могли лишь с разрешения военного губернатора. Поэтому, основная масса корейских эмигрантов работала в качестве арендаторов и батраков на казенных, казачьих и монастырских землях, а также рабочими на строительстве железных дорог, рудниках, заводах, шахтах, золотых приисках, лесоразработках и рыбных промыслах.
Батраки и арендаторы, как правило, оказывались в кабале у местных помещиков и богатых крестьян, получая за труд гроши. О бедственном положении корейцев можно судить по следующему фрагменту из книги С. Д. Аносова, вышедшей в 20-х годах прошлого века: «Корейцы, в главной массе иностранцы, являлись самым удобным элементом эксплоатации всеми, начиная от высших администраторов и миссионеров и кончая корейцами же русско-поданными. Нетребовательность и покорность корейца-бедняка делали его ещё более удобным и желательным объектом эксплоатации для кулачества и мелких арендаторов. Полная необеспеченность и часто отсутствие документов и в связи с этим невыборка русского билета, легализовавшего пребывание корейца в крае, делала его совершенно беззащитным от всякого насилия и произвола». [1, 17]
Тяжелое положение безземельных крестьян-корейцев отмечалось и в трудах известной Амурской экспедиции. Так, В. Песоцкий писал:
«Положение этих корейцев страшно тяжелое… Ведь трудом безземельных пришлых корейцев обработан весь Посьетский участок; исключения в виде самостоятельного производства работ русскими и даже русскоподданными корейцами редки; те же корейцы обрабатывают казачьи земли…, крестьянские… и лесные везде, где только здесь велось настоящее обследование. … Роль безземельных корейцев огромная. Можно сказать, что весь Южно-Уссурийский край питается трудом именно этих корейцев…
Безземельное корейское население стоит вне закона и жизнь его регулируется усмотрением каждого русского, не говоря уже о случайных хозяевах и чинах полиции. Никаких юридических сделок, никаких судебных дел, где бы выступал заинтересованной стороной безземельный кореец, встречать или слышать о них не приходится. Безземельный кореец при беспристрастном взгляде на положение является «бродячим рабочим скотом» и его кочевания создают перемену хозяев, но сущность дела не меняют». [60, 26-28]
х хх
И все же жизнь постепенно налаживалась. Строились дома, рождались деревни, осваивались земли. Неутомимые труженики, корейцы первыми стали культивировать вдоль рек рис, опровергая тем самым устоявшееся среди местного населения мнение о невозможности в условиях российского дальневосточного края произрастания этой культуры. Именно корейские хозяйства стали основой будущих дальневосточных рисоводческих совхозов.
Корейцы не только освоили местные земли, но и обнаружили удивительные способности к адаптации к новым социокультурным и политико-экономическим условиям, а также к интеграции в российское общество. Важнейшим побудительным мотивом для такой интеграции стало стремление к получению российского подданства.
Одним из важнейших факторов такой адаптации и интеграции стало освоение русского языка. Так, в 1903 г. русский исследователь П. Ю. Шмидт отмечает: «Каждая корейская деревня, не жалея средств, старается устроить у себя русскую школу». [Цит. по: 66, 169]
Одним из адаптационных факторов, одновременно, являвшимся одним из путей получения российского подданства стало православие. В инструкции 1867 г. (3 года спустя после организации первой корейской деревни) в обязанности «внутренней полиции корейских селян» вменялось «оказывать особую защиту и покровительство желающим обратиться в христианство и уже обратившимся». [58, 83]
В те же в 60-е годы святитель Иннокентий Вениаминов окрестил первых корейских иммигрантов, живущих вблизи Новгородской гавани, на территории Посъетского участка. В 1872 г. в 13 деревнях (по неполным официальным) данным Южно-Уссурийского края из 3473 переселенцев было 2154 окрещенных миссионером иеромонахом Валерианом, миссионером Тихоном, протоиреем Иоанном Верещагиным и миссионером Василием Пьянковым корейца (почти 62%). В 70-х годах возникли и первые корейские приходы, а в с. Корсаковка была построена первая церковь. Одновременно создаются миссионерские станы, состоящие из нескольких сел с церквями, часовнями и школами. К концу XIX в. в этих станах насчитывалось до 10 тысяч православных корейцев.[66, 168; 59, 36-37]
Наряду с организацией миссионерских станов, в корейских селениях создавались русские школы, обучавших по программам школ грамот или церковно-приходских школ. В 1902 году таких школ насчитывалось 29, и в них обучалось более 1000 человек. Позже корейцы стали направлять мальчиков в Иркутскую и Казанскую учительские семинарии. Всего в Приамурском крае в 1914 году насчитывалось 168 миссионерских школ; по национальности они распределялись так: 107 – русских, 29 – корейских, 24 камчадальских, 3 – молдаванских и 2 – корякских. В школах преподавали Закон Божий в объеме Ветхого и Нового Заветов, молитвы и литургику, четыре правила арифметики, чтение и чистописание. В некоторых школах вводилось церковное пение. Нужно отметить, что стремление интегрироваться в новую культуру у корейцев было искренним. Об этом свидетельствует тот факт, что именно ими были оплачено большинство средств на школьные нужды, постройку зданий, добавочные вознаграждения учителям и стипендии. Как отмечалось в отчете епархиального наблюдателя за 1907 год: «в то время как русские при предложении открыть у них школу, предлагают: нельзя ли все расходы отнести на казенный счет, корейцы, при небольшом пособии от миссии строят новые дорогие школьные здания и платят не менее половины суммы своими деньгами, не считая расходов по отоплению школьного здания и на сторожа». [66, 172-175]
Несмотря на шаткое положение корейцев, в России – на чужбине – они могли себе позволить то, что было абсолютно неосуществимо в их родной стране, аннексированной Японией. Возникли корейские школы. Стали рождаться самые разнообразные корейские организации. Появились газеты на родном языке («Хэдесинмун», «Дэдонг гон бо», «Дэянгбо», «Квонопсинмун»).
В России нашли пристанище и различные корейские патриотические организации, борющиеся за независимость страны: «Ыйбен» (Армия справедливости), «Кунминхве» (Корейское национальное общество), «Квонопхве» (Общество поощрения дела). Они не только вели антияпонскую пропагандистскую деятельность, но и совершали партизанские рейды на территорию Кореи.
Освоившись в России, корейцы начинают принимать активное участие и в политической деятельности. Начало ХХ века ознаменовалось первой русской революцией 1905-1907 гг. На эти годы пришлись и первые волнения среди корейских рабочих на золотых рудниках, требовавших улучшения условий труда и увеличения гражданских прав. Выступления были жестоко подавлены. Корейцы получают первые уроки борьбы за свои права. Уже чувствовалось грозовое дыхание Февральской и Октябрьской революций.
Что они принесут корейцам?
продолжение следует