"По следам Элизы"
Предисловие.
В этом году моя пятилетняя внучка пошла в музыкальную школу и одним из первых мелодии, которые она научилась выводить своими пальчиками на фортепиано, были первые двенадцать нот бетховенской «К Элизе». С этой пьесой я был и раньше знаком, но никогда прежде не приходило в голову интересоваться ее историей. Я не мог даже предположить какие страсти кипят вокруг этой маленькой «безделушки», которую мы часто на досуге мурлычем себе под нос. Людвиг Ноль, Макс Унгер, Клаус Мартин Копиц, Рита Стеблин, Михаэль Лоренц - вот небольшой список исследователей творчества Людвига ван Бетховена, работы которых так или иначе связаны с пьесой «К Элизе». Не смотря на огромное количество письменных источников и засвидетельствованных воспоминаний современников Бетховена, в его биографии оказалось много белых пятен, по поводу которых не утихают споры, догадки, домыслы и по сей день – какого числа родился Бетховен, действительно ли игра Бетховена-подростка так уж восхитила Моцарта да и, вообще, была ли такая встреча на самом деле, был ли Бетховен очень влюбчив и так ли уж без ответными были его чувства, чьи женские портреты нашли после смерти музыканта в его потайном ящике и кому адресовано письмо «к бессмертной возлюбленной», был ли он нелюдим и действительно ли смотрел с высока как на простой люд, так и на «царствующие особы», как и при каких обстоятельствах он скончался и, наконец, кому из женщин своего окружения он посвятил багатель «К Элизе» - Терезе Мальфатти, Элизабет Реккель, Джульетте Гвинчарди, Терезе фон Брунсвик, Бетинне Брентано и как пьеса-багатель оказалась у Терезы Мальфетти? К этим бесконечным домыслам я добавил бы от себя еще одну (да простит меня великий композитор). Вспомнив открытие Зигмунда Фрейда, я подумал, не явилось ли причиной глухоты композитора психосоматические расстройства. Ведь есть обоснованные сведения, где указываются как Бетховен с откровенным презрением отзывался о «всесветном сброде», считая, что их «гвалт» мешает ему вести диалог с самим Господом Богом.
А, вот, еще одно живучее предположение - по мнению некоторых исследователей, в депрессия и смерти Бетховена виновно рождение в Европе новой оперной звезды - Джоаккино Россини. Об этом, в частности, говорится в документальном фильме «Жизнь Бетховена» режиссера Н. Поленкова, снятого по сценарию Б. Добродева. Россини на тот момент действительно был на пике своей популярности. О молодом композиторе восторженно писал и Пушкин: -
Но уж темнеет вечер синий,
Пора нам в оперу скорей:
Там упоительный Россини,
Европы баловень – Орфей.
И, наконец, одна очень интересная и загадочная деталь, придающая вышеупомянутой гипотезе романтический привкус: копаясь в материалах о великом композиторе, я нашел довольно интересное совпадение - по иронии судьбы в тот день и час, то есть в 6 часов вечера, 26 марта 1827 года, когда в Вене в одиночестве скончался Бетховен, в Париже, в Итальянском театре, под всеобщее ликование началась премьера оперы Россини «Моисей в Египте». Это неожиданное открытие вдохновило меня, если можно так выразиться, на создание нижеследующего рассказа, в котором я попытался связать случайное совпадение двух событий с тайной пьесы-багатель Бетховена «К Элизе».
Конечно же, представляемый на суд читателей рассказ всего на всего плод моей фантазии, хотя в нем и упоминаются реальные лица и реальные события, взятые из биографических данных композитора. Но, как бы неправдоподобным и наивным не выглядел мой рассказ, мне кажется, что он имеет право на жизнь и уж абсолютно безобиден в отличие от «романтических воспоминаний» Беттины Брентано, личность которой я гипотетически связал с багателью «К Элизе», или псевдонаучного открытия Клауса Мартина Копиц, опровергнутый музыковедом Михаэль Лоренцем.
Я уверен, что история таинственной «Элизы», как загадочная улыбка Джоконды или образ легендарной Беатриче, будет вечно трогать наши сердца и вечно будоражить наше воображение, давая еще и еще повод для рождения красивой фантазии. Без них, без этих маленьких и больших тайн нашего бытия и наших бесконечных фантазий, жизнь была бы куда беднее.
*** *** ***
Часть 1.
На Париж опустилась теплая, пропитанная запахом розмарина, вечерняя мгла. На улицах зажигались фонари. Дневной шум немного приутих, но в городе оживленное движение еще продолжалось.
К освещенной газовыми фонарями театральной площади «Зала Фавара» то и дело подъезжали кареты. Едва высадив своих господ, лакеи отгоняли транспорт на соседние улицы. Сегодня в Итальянском театре должна была состояться первая постановка оперы Россини «Моисей в Париже». До начала спектакля было еще достаточно времени, поэтому многие, в основном мужчины, предпочли оставаться на свежем воздухе. То там, то тут, собравшись небольшими группами, они вели оживленную беседу. В последние годы Россини сделал головокружительное восхождение на вершину оперного Олимпа, на время затмив собой таких оперных гениев, как Моцарт и Глюк. Ему рукоплескала публика Италии, Англии, Австрии, России. В светском обществе стало модно вести о нем беседы. «И вот теперь Париж у ног Россини», - стихами озаглавил свою заметку один из парижских журналистов.
На театральную площадь въехала легкая карета, запряженная парой лошадей. Соскочив с запяток, лакей ловко откинул подножку и открыл дверцу кареты. Из кареты вышла знатная дама, а за ней ее служанка. Оглянувшись по сторонам, дама подала знак лакею отогнать карету. В это время из соседней группы беседующих людей отделился молодой человек и направился к женщинам.
-Простите, если не ошибаюсь, фрау фон Дросдик? - произнес мужчина, обращаясь к знатной даме, в знак приветствия слегка поклонившись и приподняв свою шляпу. - Я, Лоренц фон Бройнинг. Только вчера прибыл из Вены. Мне велено Вам передать это письмо. Оно адресовано Вам от господина Бетховена.
Мужчина протянул женщине увесистый серый конверт.
-От Людвига? - удивленно произнесла дама, беря в руки конверт.
На конверте аккуратным каллиграфическим почерком было указано ее девичья имя – Терезе Мальфатти. Правда, почерк был ей не знаком.
-Но, это не его почерк, - произнесла она и вопросительно посмотрела на мужчину.
-Возможно. Скорее всего Ваше имя было написано кем-то из друзей Людвига, дежуривших у его постели. Вам должно быть известно, что маэстро уже год как тяжело болен?
Женщина слегка кивнула головой и передала конверт своей служанке. Затем откинув с лица вуаль, улыбнулась: - Благодарю. Надеюсь, Вы приехали в такую даль не только за тем, чтобы передать мне письмо?
-И да, и нет, - улыбнулся в ответ мужчина, - Россини! Сегодня весь свет Европы в Париже.
-Вы правы. В эти дни над Парижем витает дух Искусства.
-И дух Свободы. «Allons enfants de la Patrie, Le jour de gloire est arrive ! - на ломанном французском языке негромко пропел мужчина строки из Марсельезы.
-Да, это тоже верно, - ответила женщина и добавила. - Я еще на некоторое время буду вынуждена задержаться в Париже, так что, если окажетесь в Вене раньше меня, то, сделайте любезность, передайте Людвигу, что я навещу его в первый же день приезда.
-Непременно, фрау. И если у Вас нет больше ко мне вопросов, то позвольте мне откланяться – нас всех ждет великолепный Россини.
-Да, да. Я больше не смею Вас задерживать.
Мужчина сделал легкий поклон и направился в сторону входа в театр.
Россини был действительно великолепен. Ликующая, в ожидании чуда, публика еще до начала спектакля громом оваций вызвала композитора на сцену. От приветственных криков сотрясались стены театра, к ногам Россини один за другим летели букеты цветов. Женщины, не стесняясь своих супругов и кавалеров, посылали ему воздушные поцелуи. Шум умолк только тогда, когда Россини опустился в оркестровую яму и встал за дирижерский пульт. Начали постепенно гаснуть газовые лампы и зал погрузился в полумрак. Под легкий взмах дирижерской палочки прозвучали первые звуки увертюры.
Баронесса фон Дросдик, в девичестве Тереза Мальфатти, в юные годы была другом и учеником Людвига ван Бетховена. Их дружба в какой-то момент даже перешла в юношескую влюбленность. Но для родителей Терезы бедный музыкант не подходил для родства. Скоро Тереза вышла замуж за барона Дросдик и покинула Вену. Перед расставанием молодые люди договорились оставаться друзьями. После замужества Тереза еще некоторое время обменивалась с Бетховеном письмами. Но постепенно все ушло в прошлое и забылось.
Сидя полутемной ложе театра, баронесса взяла конверт у своей служанки и распечатала ее. В конверте лежали несколько листков с нотными записями и коротенькое письмо. Женщина узнала почерк Бетховена. «Милая Тереза, - писал он, - боюсь, acta est fabula. Я никогда не забывал счастливых часов, проведенных вблизи Вас. Время разлуки с годами только усиливали мои воспоминания, хотя так долго я не давал Вам о себе знать. Вы мне так же милы, как и в прежние годы. Вместе с тем наступил момент, когда мне сделалось необходимо напомнить Вам о себе и попросить об одном единственном одолжении. Жизнь моя приходит к своему завершению - гении тоже смертны, а, посему, передаю Вам на хранение единственную дорогую для меня вещь – эту небольшую безделушку. Она прекрасна! Я не осмелился ее передать адресату. Думаю, вы догадаетесь о ком я. Она очень мила, но так легкомысленна. Единственный из всех друзей, которому я мог бы довериться – это Вы. Оставьте ее у себя. Я боюсь ее потерять. Прощайте, возможно уже навсегда. Любящий Вас Л. Б.».
-О ком это он? – подумала женщина, откладывая письмо и разворачивая нотные листы. Это была небольшая пьеса, написанная довольно неопрятным почерком, свойственный Бетховену. Женщина вложила бумаги снова в конверт. Спектакль продолжался, но баронесса наблюдала за сценой рассеяно – картины из далеких юношеских дней начали всплывать в памяти и всколыхнули в душе ностальгию по первой любви. Тревожно защемило сердце.
По возвращении домой, не смотря на поздний час, баронесса Дросдик вытащила содержимое конверта и, сев за рояль, решила проиграть пьесу. Но ее внимание привлекли слова, написанные на титульном листе пьесы. Она подвинула поближе к себе подсвечник и, поднеся лист близко к пламени свечи, прочла «Для Элизы, 27 апреля на память от Л. в. Бтхвн».
- О боже, - вырвалось у женщины, – Элизабет Брентано!
Как-то давно, в одном из своих последних писем Бетховен восторженно писал, что наконец-то его Бог послал ему ангела в лице этой молодой особы. Тогда она не приняла всерьез слова маэстро, посчитав что он пишет об этом из чувства обиды за отказ ее родителей в их помолвке. Все последующие годы после расставания с Бетховеном Тереза без особого волнения вспоминала свою мимолетную любовь – семейная жизнь, забота о детях отодвинули в глубь сознания события юности. Но теперь новое неожиданное известие об Элизабет Брентано, как о «даме сердца» великого музыканта больно задело ее сердце. Некоторое время она сидела, растерянно и отрешенно уставившись на бумаги.
-Ай да, Людвиг! - усмехнувшись, произнесла она наконец, бросая бумаги на стол. - Как можно сходить с ума от такой ветреной кокетки и, к тому же, фантазерки?Поистине, от великого до смешного один шаг. Или гениям свойственно тянуться к пороку? Клеопатра, Магдалина, Помпадур, Жозефина… Сколько их там еще? И надо же, «… она такая легкомысленная…, …боюсь ее потерять…». Спрашивается, потерять пьесу? Не саму ли Элизабет Брентано?
С этими мыслями женщина небрежным жестом вытащила из-под нот письмо композитора, разорвала на мелкие кусочки и небрежным жестом бросила на пол. Минуты две она молча смотрела на пламя сечи, затем собрала с пола кусочки бумаги и, сжав в кулачке, поднесла к губам.
-Что это было? Неужели ревность? - глубоко вздохнув, подумала баронесса.
Она вытащила из чернильницы перо и на конверте под своей фамилией вывела дату – 26 марта 1827 года.
Часть 2.
Заканчивался промозглый мартовский день. В огромной комнате было темно и сыро. Бетховен уже несколько дней был в коме, поэтому фрау Зали, единственная прислуга в доме, из предосторожности не стала зажигать на ночь масляной светильник, а оставила не зашторенной огромное окно против кровати больного, через которое в комнату проникал свет уличных фонаре. Кровать была поставлена напротив окна по просьбе самого Бетховена – для него, прикованного к постели, это был единственный способ видеть улицу. С вечера на небе сгустились тучи. Собиралась, не свойственная для ранней весны, гроза. Дальние вспышки молнии сменялись грозными раскатами грома. Очень скоро грозовые тучи закрыли небо над городом. По черепичным крышам забарабанили крупные капли дождя. Вспышки молнии чередовались друг за другом. Частые раскаты грома слились в сплошной гул. Молнии вспыхивали иногда прямо напротив окна. Тогда вся комната погружалась на мгновение в яркий туман.
Бетховен открыл глаза и никак не мог понять, где он находится. Вероятно, его из состояния комы вывели вспышки молнии. В голове были лишь обрывки памяти. Яркие вспышки молнии больно резали глаза. Бетховен решил закрыть голову одеялом, но онемевшие руки не двигались. Постепенно сознание начало возвращаться.
-Неужели это конец? - подумал Бетховен, прикрыв плотно веки.
Прикованный уже год к постели, он все же надеялся на выздоровление, считая, что его болезнь еще одно испытание, посланное его Богом. Он всегда верил, что всем, что имел и чего достиг обязан своему Богу. И даже свою глухоту он посчитал Его волей. Но, с легкостью перенося все испытания, посланные Им, Бетховен никак не предполагал, что Он может послать ему самое страшное испытание – умереть в одиночестве.
-За что? - все чаще спрашивал Бетховен своего Бога, предчувствуя свою скорую смерть.
И сейчас, пробудившись из забытья и уставившись взглядом на маленькое медное распятие, принесенный и установленный на противоположной стене комнаты кем-то из его друзей, Бетховен снова повторял про себя эти же слова. Капли соленой слезы один за другим скатывались по морщинистой щеке прямо на шепчущие губы. Во рту было сухо и, поэтому, соленая влага жгла глотку, затрудняя дыхание.
Правда, Бетховена, замученного продолжительной болезнью, время от времени, посещали и другие мысли.
-А, что, если наличие Бога наивная иллюзия? - думал иногда он. - Может быть ничего-то и нет за той «страшной чертой». Только - мрак и пустота. Может быть все наши дела и помыслы, великие и малые достижения есть всего лишь жалкая попытка заглушить страх вечного забвения?
Эта мысль впервые возникла в его сознании еще в юношеские годы, когда он слушал лекции на философском факультете Боннского университета. К этой мысли он возвращался и в последующие годы, когда изучал труды Канта и Гегеля.
Не имея возможности отвернуться от распятия, больной плотно прикрыл свои веки.
Пролежав в таком состоянии некоторое время молча, он с усилием приподнял правую руку сложив пальцы в кулак и некоторое мгновение с грозным выражением на лице пристально смотрел на распятие. Затем уронил руку на кровать и закрыл глаза.
-Я есть – есть и Ты? Бред. Бред. Как можно было так обманываться всю жизнь. Поистине, от великого до смешного один шаг. Все - бред! Все – обман! - шептал Бетховен, постепенно проваливаясь куда-то в полумрак комнаты.
Вдруг вспыхнула очень яркая молния, но свет ее теперь не исчез, а начал окутывать ярким туманом все пространство комнаты. От света шло приятное тепло. Свет не резал глаза, поэтому Бетховен слегка приподнял веки. В проеме окна он увидел очертание женского лица. Оно показалось ему очень знакомым.
-Где я видел это лицо? – подумал Бетховен, делая усилия вспомнить.
Женщина приблизилась к кровати.
-Элиза!? - вырвался у Бетховена что-то похожее на хрип. - Это ты!? О! Я узнаю тебя! Милая Элиза! Я знал, я верил, что ты вернешься ко мне когда-нибудь. Боже, прости меня за минутную слабость!
Бетховен пытался приподняться, но тело не подчинилось сознанию, поэтому он продолжал беспомощно шептать: - Милая Элиза! Милая Элиза! Боже, прости, прости.
Тем временем женщина протянула руку к больному и прикоснулась его лба, а, затем, одними губами начала о чем-то говорить, но Бетховен понял только последние слова: - «Aeternum vale. Omnia fert aetas». (Прощай на веки. Время уносит все).
-Элиза, Элиза, о чем ты? - Бетховен снова сделал безнадежное усилие подняться.
Женщина смотрела на больного и улыбалась. Но вот ее облик начал постепенно растворяться в световом тумане. Вместе с исчезновением ее облика начал таять и сам свет. Вокруг становилось тихо и сумрачно.
- Элиза…, - успел прошептать умирающий гений, погружаясь во мрак.
На мертвых губах композитора застыло что-то похожее на усмешку.
В соседней комнате часы пробили шесть вечера.
На календаре было 26 марта 1827 года.
Двесов Базарали, декабрь 2019 г. (Текст взят из интернет-журнала «Нур кисса» по ссылке – Искусство. Нур кисса. г. Астана и по ссылке nurkissa.kz).