Метод Шестова

    В затерянном где-то среди бурятской степи одиноком домике стоял самодельный столик с коптящей керосиновой лампой на нём, распахнутой книгой и кипой исписанных листов возле. Бывший студент философского факультета Ерофей Шестов отчётливо помнил только гравюру автора на фронтисписе и перечитывал как впервые им же некогда подчёркнутые параграфы и загадочные пометки на полях. Суть казалась непостижимой, но отказаться от неё было равносильно самоуничтожению, и он продолжал расшифровывать причудливые сентенции с той исступлённостью, с которой обыкновенно калеки стремяться к победе на паралимпийских играх, и слепые пишут картины. Ерофей тяжело вздохнул, едва слышным шёпотом вдумчиво повторил только что прочитанное предложение, и перевернул страницу. Неожиданно раздался стук в дверь, но Ерофей хладнокровно его проигнорировал. Постучали ещё, и он раздосадованно покачал головой, сокрушаясь, что лучше было бы вообще не зажигать лампу и не привлекать внимание, сразу спохватился, зачем-то потушил свет и для большей правдоподобности упал на кровать, скрестив на груди руки. Несколько мгновений спустя постучали ещё, более настойчиво, Ерофей начал злиться на невоспитанность незванных гостей, не допускающих, что он может уже отдыхать в столь поздний час. Стук продолжился, и Ерофей натянул на голову одеяло, но сразу же в приступе ярости одёрнул его, снова зажёг лампу, и в открытую сел за книгу, заключив, что к таким беспардонным людям и отношение у него будет соответствующим. Собравшись с мыслями, он нашёл пальцем оставленное им место и продолжил чтение, но совсем неожиданно рядом с ним раздался стук в окно. Ерофей вздрогнул, и холодок пробежал по спине. Он захлопнул книгу и уставился перед собой. Ему стало некомфортно, что его могут увидеть сквозь щёлку в том месте, где штора отходит от рамы, и, тихонько придвинувшись, аккуратно поправил штору. Было слышно, как кто-то о чём-то возмущённо переговаривался за окном, но слов было не разобрать. Ерофей разрывался между неясностью - кому бы это так нужно было его видеть, порывающее отворить дверь, и тем как он, сконфузившись, станет объяснять, отчего так долго не открывал. Нет, - заключил Ерофей, - теперь уже нет пути назад. И тут снова заколотили в дверь. Ерофей обхватил подбородок тремя пальцами, и, нахмурившись, стал ходить взад-вперёд. В дверь периодически тарабанили, и он размышлял: "Есть два варианта: либо они желают мне зла, либо добра. Если они желают мне зла, то открывать не стоит. Если же они желают мне добра, то есть два варианта: либо им от меня что-то нужно, либо они хотят, что-то сделать для меня. Если им что-то от меня нужно, открывать нет особой необходимости. Но если они хотят сделать что-то для меня, то есть два варианта: мне это нужно или мне это не нужно. Если мне это не нужно, открывать незачем, но если мне это нужно... что же это может быть?" Заколотили ещё громче, казалось, со всей силы. Ерофей, пытаясь отвлечься, пошурудил головешки в печи и поставил вариться кастрюлю с огромным куском конской голени. Когда вода закипела, он периодически подходил и быстрыми движениями, обжигая себе кончики пальцев, поправлял торчавшую из воды кость. И всё это время всё так же настойчиво и неотступно долбились то в дверь то в окно. Казалось, Ерофей уже свыкся с доносившимся стуком, и, когда он полулёжа, облокотившись на изголовье кровати и задрав одну ногу, глодал конский мосол, выражение лица его было невозмутимо. Закончив трапезу, он отёр рукавом рот, и, не меняя позы, опустил руку, пальцы разжались и кость выскользнула на пол. Глаза Ерофея стали слипаться, и странные образы стали прорисовываться в его сознании. Вот скачет он как будто на поставленном на бок матрасе по степи и кочергой точно саблей разрубает книги, останавливается у врытой в землю двери, спешивается и стучится в неё, а ему не открывают. Долго стучится, безнадёжно, потом обходит дверь с другой стороны и просто нажимает слегка рукой, дверь со скрипом приотворяется, и за ней виднеется табун облаков, галопом несущихся над степью. Аж голова закружилась. Ерофей пытается открыть дверь пошире, но тут какая-то непреодолимая сила начинает ему противодействовать, и чем сильнее он налегает на дверь, тем беспощадней дверь закрывается. Ерофей кряхтит, корчится, самоотверженно подпихивает конечности в сужающуюся щель, и вот уже из последних сил, упав на колени, срывает с ноги сапог и швыряет его в дверной проём. Сапог сантиметровой грязью на подошве лишь на мгновение прилип к белоснежному облаку и отвалился ссохшейся кизяковой лепёшкой. Дверь захлопнулась, и Ерофей, отдышавшись и выждав паузу, жалобно заскулил: "Откройте, пожалуйста... я, кажется, у вас сапог забыл..." Никто не ответил, и Ерофей стал растворятся в обволакивающей его тишине. Внезапно в дверь постучали, и он вздрогнул, открыл глаза и прошипел: " Да сколько ж можно!" Преисполненный злобы он вскочил с кровати и, вооружась кочергой, направился к двери. По пути его пыл уже поубавился, он откашлялся в кулак и ровным строгим голосом произнёс: "Кто?" Никто не отозвался, тогда он повторил громче: "Кто там?" Снова тишина. Поколебавшись с мгновение, Ерофей отворил щеколду и приоткрыл дверь. Из черноты ночи ветром задуло несколько снежинок. Он опасливо крикнул: "Эй!" - и растерянно подождав чего-то, распахнул дверь и высунулся целиком, оскалившись в темноту, затем резко захлопнул дверь и побежал к окну, с силой одёрнул штору, прильнул к заиндевевшему стеклу, но ничего разглядеть не сумел. Его обуяла дрожь, он схватил керосиновую лампу и прямо так в домашней кофте нараспашку и тапочках выскочил наружу, пробежал вокруг дома сперва в одну сторону, потом два раза в другую, затем, приложил ладошку к глазам и стал вглядываться сквозь ночь в сторону ближайшего населённого пункта. Никого не было видно, даже следов на только запоршенной земле не было, и в онемелой ночной степи лишь незатворённая дверь за его спиной поскрипывала на ветру. "Кто там?!" - заорал в отчаянье Ерофей куда-то в сторону звёзд, проблёскивающих через мутную пелену пороши, отбросил лампу и побежал в интуитивно выбранном направлении. А под утро его замело пургой. На этом заканчивается повесть о бывшем студенте философского факультета Ерофее Шестове, и вот она уже закончилась.