роман о Сергее Суханове
Предыдущий отрывок - см. http://www.proza.ru/2019/04/29/979
Стоило ему войти в комнату, как все умолкли. Вечно снисходительная улыбочка Лехи Дубова, развалившегося на кровати у окна, сменилась на нарочито внимательную гримасу, а глаза погрузились в толстенный учебник по анатомии.
- Не трудись, Дуб, - решил сразу же снять напряжение Герман. – Артист из тебя не получится при любом раскладе, так что колись, о чем вы тут… без меня договаривались. Ясно, о чем-то незаконном, я это нюхом чую.
- А че я-то? – Леха захлопнул учебник, бросил его на стол и отвернулся к стене. – Чуть что, сразу Дуб, Дуб…
- Да мы решали с ним, - Стас Лунев, неповоротливый крепыш, поступивший в институт исключительно за счет своих успехов в классической борьбе, решил резину не тянуть, и расколоться сразу. – Сначала по пиву, а потом по бабам… Или сначала по бабам, а потом – куда кривая вывезет, может, по пиву, а, может, чего покрепче.
- А одновременно и то, и другое несовместимо? – удивленно развел руками Герман и принялся рисовать один из возможных вариантов. - Скажем, одной рукой за талию держишь какую-нибудь Афродитку, а в другой – бутылка холодного Жигулевского. Так нельзя?
- Опыт показывает, что затруднительно это, – Дубов сморщился так, словно ему в гортань только что вдули порошок стрептоцида. – Или Афродитка обидится, что ты ее делишь с кем-то еще, или бутылку уронишь. Надо заниматься чем-нибудь одним, не размениваясь.
- Ты случайно не смотрел «Белое солнце пустыни»? –озвучил неожиданно пришедшую в голову мысль Гермамн. - Неплохой фильмец, кстати, советую сходить. Так вот, там сказано, что при советской власти у каждой женщины будет по одному – своему мужчине. И термин «по бабам» с тех пор утратил свою актуальность. Тем более - среди недели, когда в сессию еще не вышли, когда куча несданных зачетов.
- Угу, когда колхоз еще не совсем отчитался перед государством за поставки шерсти и мяса, - голосом товарища Саахова из «Кавказской пленницы» заквохтал Дубов.
Свидетелем и участником подобных разговоров Герман был чуть не каждый день, и привык не обращать на них внимания. В общаге мединститута и не такое можно услышать, чего тут удивительного? Известную поговорку «Ума нет – иди в «пед», стыда нет – иди в «мед», и того, и другого нет – иди в «культпросвет» он слышал задолго до поступления в институт.
- Я вообще-то зашел за конспектами Артемыча по органике, - стараясь не ввязываться лишний раз в словесную перепалку с Дубом, пояснил Герман. – Вы можете продолжать… делать свой выбор.
- Тетрадь с конспектами на подоконнике, - Стас кивнул в сторону окна и потерял всякий интерес к вошедшему.
Возвращаясь с тетрадкой по коридору, Герман вспомнил новогоднюю ночь в общаге.
Первый студенческий Новый год, романтическое настроение, ну как тут не выпить! После того, как спиртное подействовало, девушки, сидевшие за импровизированным столом стали похожи почему-то на Наташ. Кто - на Наталью Фатееву, кто – на Варлей, кто – на Кустинскую. Выбирай, не хочу.
Все трое были со старших курсов, и все одновременно строили глазки Герману. С учетом того, что парней на этаже осталось немного – большинство разъехалось на Новый год по домам – Герман был практически нарасхват. Каждая из девушек приготовила свое блюдо, которое Герман дегустировал.
Когда праздник наступил как по-местному, так и по-московскому времени, Сухановского почему-то потянуло спать. Причем так интенсивно, что парень готов был улечься прямо на немытом полу.
Более устойчивые к алкоголю старшекурсницы допустить этого не могли, заботливо довели до комнаты, раздели и уложили в постель. Он отлично помнил, что засыпал в совершенно пустой комнате.
Разбудил его скрип соседней кровати и приглушенный разговор.
- У тебя он не попадает, чудик, давай помогу, - голос принадлежал Лидке Насоновой, отличнице из параллельной группы. – Не дыши так тяжело, еще ничего не случилось, а задышал-то как, задышал, поглядите на него!
- Так у тебя жопа проваливается, ля, - отвечал незнакомый приглушенный мужской голос с хрипотцой. - Хоть бы подушку положила или атлас по анатомии.
- Трахаться на атласе по анатомии! Ты ничего более интересного не мог предложить? Прикинь, если доцент Казначеевская об этом узнает, что будет. Так и скажи, что у тебя не стоит…
В этот момент отворилась входная дверь, кто-то заглянул в комнату, кровать на миг перестала скрипеть.
- У кого это не стоит в новогоднюю ночь? Что я вижу? Ни фига себе! Три пустых кровати! – возмущению Лехи Дуба не было предела. – Невиданная роскошь!
- Э, Дуб, будь осторожен, там Герыч спит, - послышалось из коридора. – Он малость перебрал, бывает.
- Обижаешь, шеф, - горячо зашептал в ответ Леха. - Что я, первый раз, что ли? Пусть дрыхнет себе, мы его не разбудим. Но Герыч такой чувак, даже если проснется, вида не покажет.
- А Герыч это кто? – поинтересовался совсем еще юный голос. Только что проснувшийся готов был поклясться, что никогда не слышал его.
- У, Герыч, это Герыч… Это всерьез и надолго. Так что - тихо, как мышка, которая пришла к мышеловке тибрить сыр. Чур, громко не стонать! Иначе больше не позову, усекла?
Сон у спящего студента как рукой сняло. Он вдруг поймал себя на том, что слова Дуба ему пришлись по душе. Глаза помаленьку начали привыкать к темноте. То, что разворачивалось буквально в метре от его головы, не шло ни в какое сравнение с фильмами от 16 лет, которые ему изредка доводилось смотреть до этого.
Ну, Дубов, ну, сукин сын!
Первая парочка, нисколько не стесняясь присутствия посторонних, вскоре продолжила свои сексуальные опыты, продолжая комментировать неудачи и смаковать достижения. Кровать под Лехой Дубовым и его партнершей вскоре также заскрипела, правда, на более высокой ноте и с ускоренной частотой. Вскоре присоединилось и голосовое сопровождение в виде стонов, ахов и охов.
Сколько продолжался этот эротический марафон, Герман не помнит. Алкоголь еще не совсем выветрился из его полусонной головы, и под равномерное поскрипывание кроватей он вскоре снова задремал.
Впервые за время студенчества ему приснился эротический сон. Правда, партнершей во сне почему-то была не Людочка, а Маринэ – знойная грузинка из ресторана «Горный хрусталь». Он снимал с нее бесконечные чулочки, расстегивал застежки – и все почему-то не мог раздеть полностью, до конца. Что-то оставалось, мешало, попадало под руку.
Проснувшись утром, с удивлением обнаружил, что все кровати аккуратно застелены. Уж не приснилось ли ему ночное эротическое рандеву?
Встретив на следующий день Леху Дубова в коридоре общаги, Герман поинтересовался, как прошла новогодняя ночь. Ответ однокурсника обескуражил:
- Так же, как и ноябрьские, блин, никаких сюрпризов. Тоска зеленая, короче.
В трамвае он раскрыл конспекты Немченко и попытался сосредоточиться на формуле пировиноградной кислоты, но мысли все равно возвращались к Лехе Дубову. Складывалось впечатление, что он поступил в вуз совсем не затем, чтобы выучиться на врача.
Однако результаты экзаменов говорили совсем о другом. Историю КПСС в зимнюю сессию Дубов сдал на «отлично» с первого раза. Все знали, что Дуб – мастер по шпорам, в курилке он не мог вспомнить и десятой части того, что было в билетах. Однако преподавателю ведь не скажешь об этом.
Герман тоже сдал с первого, но – кое-как, на «хорошо» с натяжкой. Из-за дежурств в клинике времени на подготовку почти не осталось, на экзамен пришел не выспавшись, все работы классиков марксизма вылетели из головы.
Экзаменатор Нугвицкая Анида Яковлевна пообещала, что в летнюю сессию никаких поблажек он не дождется. Если также будет «плавать», не видать ему положительных оценок, а вместе с ними – и стипендии.
- Слабенько, Сухановский, неубедительно! – выговаривала она, высоко держа голову и глядя свысока на краснеющего студента. - Не понимаю, как можно так… поверхностно изучать второй съезд РСДРП? Даже не можете перечислить партии, которые были представлены на нем. Именно тогда были заложены основы того, благодаря чему мы сейчас успешно живем, учимся, развиваемся, осваиваем космос. Своим незнанием вы оскорбляете тех, кто отстаивал… принципы внутрипартийной дисциплины. Неужели не понятно? Берите пример с Дубова, вот кто действительно знает Историю, кто мыслит диалектически. Вот каким должен быть будущий врач!
Герман покачивался в трамвае, глядя на химические формулы, но так и не смог заставить себя запомнить ни одной.
Леха Дубов – диалектик! Марксист, твою мать! Герман чувствовал себя как в театре абсурда. Хотелось расхохотаться на весь трамвай, посрывать у мужиков шапки, выкинуть их, когда дверцы откроются на остановке. Только что от этого изменится?
Какая тут к черту органическая химия!
* * * *
Он никогда даже не задумывался – почему, к примеру, бокс, а не прыжки в высоту, не лыжные гонки. Это не требовало доказательств, он таким родился. Как еще быстро доказать человеку, что он не прав? Правильно: печень–голова–печень. Человек становится куда более сговорчивым буквально на глазах. Долго рассусоливать Герман не любил, на кулаках объясняться ему казалось и быстрей, и легче. В школе по-другому не получалось, в институте стало сложнее, чаще старались обойтись словарным запасом. Но иногда, если слов не хватало…
Тренировался нерегулярно: дежурства, учеба… Иногда хотелось и в кабаке с друзьями расслабиться, и в кино сходить, и просто погулять. Но Герман старался хотя бы один вечер в неделю посвятить боксу..
К сожалению, он пока не мастер спорта, не олимпийский чемпион, ему никто лапы держать не будет, отрабатывая конкретный удар. Правда, возможность такая была, он ею не воспользовался.
Зав кафедрой физвоспитания, лысый толстяк Игорь Калимуллович Фарахов как-то увидел тренировку Сухановского, предложил выступить на первенстве города.
- Будешь серьезно тренироваться, выступать на ринге. Экипировочку я тебе обеспечу по высшему разряду.
- Извините, но я хирургом хочу стать, а не боксером, - лаконично ответил студент преподавателю. – И даже не тренером по боксу. Так что, один раз в неделю, мне кажется, вполне достаточно.
Фарахов ничего не сказал, как-то странно взглянув снизу вверх на студента, и пошел по своим делам.
В зачетке за семестр появился «уд» вместо «хор» или «отл». Поинтересовался у других студентов, ни у кого больше «уда» не было.
Услышав про это, напарник Германа по тренировкам Ильдар Шарафиев во время разминки попытался расставить точки над «i»:
- Ты не понимаешь политику партии! Вспомни, что писал в своей работе «Партийная организация и партийная литература» Владимир Ильич. Жить в обществе, и быть свободным от общества нельзя!
- При чем здесь мои занятия боксом? – недоумевал Герман.
- Если перефразировать, адаптируя эту мысль к боксу, то получится следующее: владеть приемами бокса и не выступать за родной институт тебе никто не позволит. Не по-комсомольски. Все, чего ты достиг в этой жизни – этим ты обязан партии и правительству.
- Иди ты! – опешил Герман. - За уши притянуто!
- Даже доказывать не надо, это – аксиома. В мединституте существуют традиции, к ним надо относиться серьезно. Тебе никто не даст закапывать твой талант в землю. В тебя что, зря деньги вкладывали?
Они перешли на шаг, чтобы успокоить дыхание, Шарафиев даже сделал несколько дыхательных упражнений. Теперь – растяжка, потом тренажеры и, наконец, фруктовый десерт. Именно так Герман именовал боксерские груши.
Ильдар выдыхался быстрей, ему не хватало дыхания, хотя он и не курил.
- Это из-за частых пневмоний в детстве, - объяснил он на первой тренировке. – В основном все справа. Я словно чувствую, что в правое легкое меньше воздуха заходит.
- Может, тебе не стоит надсажать больные легкие? – забеспокоился Герман, подходя к штанге. – Занялся бы шахматами. В боксе грудную клетку молотят – будь здоров.
- Наоборот, сказали заниматься можно. Надо именно тренировать.
Когда они спустя час вышли после тренировки на морозный январский воздух, Шарафиев вернулся к политической теме.
- Мы в какой стране живем? – неожиданно поинтересовался он. И сам же себе ответил: - в стране равных возможностей. Где бы ты ни родился: в деревне, в городе, эти возможности равны. У каждого есть шанс.
- Чушь собачья, - выдохнул Герман в сердцах. – Не жил ты в деревне, не знаешь, что такое распутица весной, что такое обложные дожди осенью. Ты учился в городской школе, по чистенькому асфальту ходил в туфельках. Тебе не понять того, кто в кирзачах да в галошах месил грязь. И ты хочешь сказать, что у нас равные возможности?
- Я же говорю – политику партии ты не понимаешь. Аполитично рассуждаешь! У нас так декларируется! Думаешь, наш Калимуллович – это не политика?
- При чем здесь Калимуллович? – рассмеялся Сухановский. - Он и в партии-то не состоит!
- А как же ему тогда кафедру доверили, если он в партии не состоит? – поставил вопрос ребром Ильдар. - Заведовать кафедрой и быть при этом беспартийным – это все равно, что жить в обществе и быть свободным от него.
Герман так и не смог тогда понять: серьезно говорит однокурсник или прикалывается.
- Как у тебя все гладко получается!
- Ты бы слушал, да на ус мотал, пока я жив. Чтобы знал, что говорить, если вызовут на ковер. А то брякнешь не то, у кого мы тогда будем списывать?
* * * *
Фонарь тускло освещал проталины на асфальте, облезлую скамейку у подъезда, покосившуюся урну. Герман поднял голову и почему-то вздрогнул. Перед глазами светилась одна-единственная надпись «Аптека».
Не сразу в голову пришла разгадка столь необычного рефлекса. Каких-то полчаса назад он в общаге беседовал с Артемом Немченко, тот спешил поскорей закончить разговор, то и дело заглядывая в крохотную книжицу. Герман поинтересовался, попросил полистать.
Книжицей оказался томик стихов Александра Блока. Особенно врезалось в память четверостишие:
Ночь. Улица. Фонарь. Аптека.
Бессмысленный и тусклый свет…
Живи еще хоть четверть века,
Все будет так. Исхода нет.
Какая-то магическая сила таилась в строчках. Разобраться, что это за сила, он не успел. Взглянул на часы, вспомнил, что опаздывает на свидание с Людочкой, вернул книжку хозяину и помчался.
И хотя думал всю дорогу о другом, строчки на уровне подсознания не исчезали, не растворялись. Когда же наяву увидел фонарь, ночную улицу и аптеку, строчки словно вынырнули из глубокого омута.
Попробуй тут, не вздрогни.
- Мог бы и цветы купить, рыцарь! – Людочка подошла незаметно, похлопала его по плечу, посмотрела с укоризной. – Или стесняешься?
- Извини, мне показалось, - смутившись, он сунул руку в карман. – Мне показалось, что цветы для тебя не так много значат, как…
- Это почему еще? – она надула губки, нахмурила брови, напомнив ему героиню одного старого фильма.
Они брели по Комсомольскому проспекту, то и дело пропуская спешащих в разных направлениях прохожих.
- Ну, потому, что тебе их и так дарят на выступлении. Одним букетом больше, одним меньше. К тому же постоят они в вазе пару дней и завянут. Даже памяти не останется.
- Какой ты все-таки глупый, - вздохнув, Людочка взяла его под руку. – Цветы нравятся всем женщинам…
- Погоди, не перебивай, - с этими словами он достал из кармана маленькую коробочку. – Поэтому я решил подарить тебе цепочку.
Людочка остановилась, он повернулся к ней, протянув подарок.
В этот момент какой-то шустрый малый выхватил у него коробочку и пустился наутек. Герман рванул было за ним, но несколько раз запнулся и, потеряв равновесие, шлепнулся в весеннюю жижу. Представить, как глупо он выглядит в глаза своей девушки не успел, так как быстро вскочил и продолжил преследование, которое продолжалось почти целый квартал.
Когда настиг обидчика, дал волю кулакам. Никто из прохожих не помешал ему, не остановил. Дубасил от души.
- Где цепочка, сука? – цедил он, занося руку для следующего удара. – Считаю до трех. Раз, два, три.
Вор – веснушчатый парнишка лет пятнадцати – улыбался окровавленным щербатым ртом, и не думая отвечать на вопрос.
Вскоре подбежала запыхавшаяся Людочка. Она стащила Германа с парня, помогла подняться, начала отряхивать.
- Оставь его, у него нет цепочки. Я видела, как он ее передал сообщнику. Я тебе кричала, но ты ничего видел и не слышал, как бык за красной тряпкой помчался. И не расстраивайся, мне все равно приятно, честно…
- Да, уж, букет цветов-то точно никто бы не выхватил, - морщась от боли в окровавленном кулаке, пробубнил Герман.
Парнишка тем временем исчез, растворился в толпе, словно его и не было. Людочка взяла Германа под руку, повела в обратном направлении.
- Вот ты, оказывается, какой…
- Какой? – спросил он, ощущая, как в ботинках хлюпает ледяная вода, а зубы начинают стучать. – Взбалмошный? Психованный?
- И то, и другое. Пойдем ко мне, обсохнешь. Я кое-что могу постирать. Будешь, как огурчик.
Обида клокотала в нем, требовала выхода, он сдерживался из последних сил. Хотел сказать, сколько стоила цепочка, но вовремя одернул себя. Лучше помолчать какое-то время, можно наделать таких глупостей, что потом будешь локти кусать.
- У тебя мама, наверное, дома.
- Мама в больнице, у нее пошла декомпенсация. Сделают несколько капельниц, отеки спадут и – домой. Это уже проверено.
- До следующей декомпенсации? – бесцветно поинтересовался Герман.
- Угу… Только почему-то декомпенсации становятся все чаще и чаще. А светлые промежутки - все короче и короче.
- Как ты думаешь, почему у нас не оперируют на сердце? Ведь больных очень много, очереди и в Свердловск, и в Горький…
- Сколько раз я задавала себе этот вопрос! Ты бы только знал!
Они подошли к зданию напротив аптеки. В памяти Германа снова всплыли запомнившиеся строчки, он даже собрался их продекламировать, но Людочка опередила его:
- Мне кажется, здесь все зависит от конкретных личностей. От чьей-то настойчивости, силы воли, если хочешь. Дело не столько в умении оперировать. Думаю, этому можно научиться. Центр сердечно-сосудистой хирургии необходимо сначала организовать, подключить множество руководителей, даже министров. Пусть на бумаге, пусть даже в чьем-то мозгу, но надо организовать.
Герману стало не по себе от услышанного. От интонации, какой-то незнакомой рассудительности. Хрупкая девушка, лисичка-невеличка, как он ее про себя называл, говорила как государственный деятель, как крупный руководитель.
Они поднимались этаж за этажом, Людочка продолжала горячо говорить, словно забыв, что ее друг весь мокрый и нуждается в скорейшем обогреве.
- И еще я думаю, что очень важно начать. Когда начнешь, появятся и конкретные проблемы, которые потребуется решить…
С этими словами девушка достала из кармана ключи и принялась открывать обшарпанную дверь. Оказывается, они давно стояли на лестничной площадке перед ее квартирой.
В прихожей ее словно подменили.
- Ой, я совсем забыла, что ты мокрющий. Давай, быстро раздевайся, - скинув с себя пальтишко, шапку и сапоги, она окинула его взглядом и всплеснула руками: - Ой, ты простудиться можешь! Я сейчас наберу горячую ванну. Еще не хватало, чтобы ты воспаление легких схватил. Не прощу себе этого!
- Обойдусь без горячей ванны. – попытался возразить он, но получалось как-то неубедительно. - Надо брюки чуть подсушить, и все. На батарее самое подходящее для них место. Этого вполне достаточно.
Не обращая никакого внимания на его недовольство, девушка исчезла в ванной. Вскоре оттуда раздался звук бурлящей воды.
– А ты пока мусор вынеси, пожалуйста, в туалете ведро стоит, – прозвучало из-за двери так буднично и без эмоций, что Герман почувствовал себя солидным мужем солидной женщины с многолетним семейным стажем.
«Только пусть попробует мне отказать после этого! – подумал про себя, взял наполненное мусорное ведро и вышел из квартиры.
Народ ждал мусорку – это было понятно по праздно прогуливающимся вдоль дороги женщинам в расстегнутых пальто и небрежно накинутых шалях. Их ведра благополучно покоились возле скамеек у подъезда.
“Едет! Едет!” – раздалось со стороны дороги. Герман не успел оглянуться, как прибежавшие похватали свои ведра и встали к “мусорке” первыми. Мусоровоз наподобие навозного жука медленно вполз во двор, развернулся и «отворил» свою огромную вонючую пасть. Люди, зажав носы, толпились с ведрами, вываливали поскорее мусор и отбегали, уступая место следующим. Когда пасть мусоровоза наполнилась, водила нажал рычаг сбоку, и стальная челюсть медленно начала проглатывать порцию.
- Куда! Твою мать! Зашибу, - замахнулся он на какую-то бабку, попытавшуюся не вовремя опростать свое ведерко.
Челюсть к тому времени еще не вернулась на свое место.
Герман терпеливо пережидал, стоя со своим ведром в сторонке, с улыбкой глядя на работающих локтями жильцов. Из «пасти» что-то капало, запах стоял не хуже, чем в анатомичке. Студент представил, как в ванной в эту минуту набирается вода, как он скоро погрузит в нее свое уставшее тело, и ему стало немного легче.
Ни в общаге, ни в Верхней Каленице он никогда не сталкивался с таким явлением, как мусорка, поэтому все увиденное немного смахивало на театр абсурда.
- Ты умрешь со смеху, - поделился он впечатлением с Людочкой, вернувшись с пустым ведром в квартиру. - Но я первый раз в жизни вываливал мусор в такую странную машину.
- Вываливал-то, может, и в первый раз, но не видеть ее на наших улицах ты просто не мог, - пригрозила она ему пальчиком. – Так что, не заливай. Лучше скидывай свои мокрые причиндалы.
Поставив ведро на место, Герман начал быстро раздеваться. Пальто еще можно было как-то отчистить щеткой, брюки же нуждались в конкретной химчистке.
- Видеть-то видел, но как она странно работает…
- Если бы я знала, что наш мусоровоз произведет на тебя такое впечатление, я бы подготовила больше ведер. Не отвлекайся!
- А что я надену?
- Ты напрасно думаешь, - раздалось откуда-то с кухни, - что у нас с мамой не найдется для тебя чистой одежды. У нас есть потрясающий махровый халат! Увидишь – упадешь!
- Я вовсе так не считаю, - заметил Герман, наблюдая за лужей, которая растекалась под ним в прихожей. - И думаю, мне на сегодня падений достаточно. Так что, от халата постараюсь не упасть.
Спустя четверть часа он лежал в горячей ванне, чувствуя, как блаженство медленно овладевает каждой его клеточкой. Брюки Людочка замочила в тазу, а пальто развесила сушиться в коридоре.
Может, и неплохо, что цепочку украли. Когда бы он еще оказался у нее в гостях, да еще в ванной!
Вообще, ванна для советского студента, проживающего в общаге – удовольствие из разряда запредельных. Банным днем у них с Ракитиным считался четверг, но разные обстоятельства то и дело сдвигали важнейшее санитарное мероприятие в сторону увеличения безводного периода.
С другой стороны, неспешно размышлял он, массажируя струей из душа истосковавшееся по расслабухе тело, если бы знать, что все так удачно сложится, то не цепочку купить следовало, а бутылку шампанского, коробку конфет и набор свечей для романтического свидания.
Огромное желание позвать девушку «потереть спинку» таковым и осталось из-за овладевшего им ступора, а сама Людочка, к сожалению, не предложила. Может, ей овладело тоже нечто подобное?
Халат оказался великоват, Герман в нем практически утонул. Ссадины от падения на его локтях и на коленях Людочка обработала зеленкой. На костяшки пальцев, распухшие от ударов, наложила полуспиртовый компресс.
- А вдруг перелом? – испугалась сначала девушка.
- Нет никакого перелома, - уверенно возразил будущий хирург. – Обычные ушибы суставов. У меня так тыщу раз бывало.
- Много приходилось драться?
- Да уж приходилось…
Ему почему-то вспомнились строчки из поэмы Твардовского «Василий Теркин»:
- Много ль раз ходил в атаку?
- Да, случалось иногда.
И вот, наконец, все необходимое и экстренное сделано, они сидят друг напротив друга в тесной кухне за столом, едят бутерброды с маслом, запивая их чаем. А разговор все не получается, слова на ум приходят не те.
- У тебя есть магнитофон или проигрыватель какой-нибудь?
- Потанцевать захотелось? – Людочка улыбнулась, закрыв глаза. – Следуя твоей логике относительно цветов, мне должны надоесть и танцы. К тому же, в таком огромном халате ты вряд ли сможешь танцевать. Запутаешься и упадешь вторично. Тогда перелом наверняка будет.
- Смотрю, тебе не терпится мне что-нибудь сломать. Это жестоко, тебе не кажется? – он выдержал паузу, потом набрал в грудь побольше воздуха и выпалил: - Так и быть, халат я сниму, и буду танцевать, в чем мать родила. Как тебе такая идея?
- Ты меня нисколько не стесняешься? – она опустила глаза. – Хотя видишь всего третий раз в жизни.
- А мы выключим свет и будем танцевать в темноте совершенно голыми. Разве не романтично?
- Наверное, романтично, только сначала скажи, ты наелся? Может, надо приготовить что-то посущественней бутербродов с маслом? Есть курица и макароны.
Герман не хотел слышать ни про какую курицу. Не отрываясь, смотрел на девушку, пожирая ее глазами, мысленно раздевая.
- Т-только т-танцевать. И непременно без одежды. Ничего другое в голову не лезет.
В комнате Герман уловил стойкий запах старого больного человека. Его чувствовала и Людочка, он поймал ее извиняющийся взгляд, дескать, что ж тут поделаешь… И - улыбнулся в ответ.
Проигрыватель «Вега» с двумя колонками и набором пластинок оказался как нельзя кстати. Вкусы в музыке у них почти совпадали.
- Только надо негромко, - предупредила она, - уже позднее время, соседи начнут стучать по трубе.
- У тебя строгие соседи? Любят скандалить? Так мы их быстро успокоим. Вернее, я успокою.
- Соседи как соседи, обычные, - пожала она плечами. – Кому понравится громкая музыка в поздний час. Как ты умеешь успокаивать, я уже видела!
- Я вырос в своем частном доме, и мне совершенно незнакомо это понятие – соседи сверху, снизу, справа, слева… Никогда не задумывался об этом. Если только кто подвыпивший на улице посреди ночи начнет горлопанить. Так это в основном в праздники.
- Таких и у нас хватает.
- Если честно, я готов танцевать с тобой без музыки, - заметил он, доставая из конверта с изображением Джо Дассена пластинку и ставя ее на диск проигрывателя. - Как ты, помнишь, тогда, в коридоре клиники. Ты танцевала в полной тишине.
- Тогда музыка звучала во мне, внутри. Мне было достаточно.
- А сейчас она в тебе не звучит? Прислушайся!
Все как-то само собой получилось. Он дотянулся до выключателя, скинул халат и обнял ее. Ничего лишнего.
Они замерли посреди комнаты, слегка покачиваясь в такт музыке. Герман был без всего, Людочка не спешила снимать трико и футболку. Девушка вздрагивала всякий раз, случайно прикоснувшись к его груди.
Он искал ее губы своими, находил и снова терял. Короткие контакты получались какими-то неуклюжими, оборванными, как будто Людочка боялась чего-то. Но он продолжал настойчиво искать их, сжимая все крепче девушку в своих объятиях.
Свет заоконного фонаря пробивался к ним сквозь плотную штору, подсвечивая голубым их лица и силуэты.
Знаменитый французский певец доверительно рассказывал о своей любви, Герман не понимал ни слова, но его так и тянуло под эту музыку раздеть свою подругу. Однако каждая попытка заканчивалась неудачей, что напрягало и раздражало.
- Как странно, - горячо прошептал он. – В ресторане ты танцевала практически раздетой, никого не стесняясь, а здесь, в полной темноте… Ты чего-то боишься?
- Глупенький, это же совсем другое. Совсем-совсем! Ты что, меня ревнуешь к ресторанным танцам?
- Вот еще! – усмехнулся он. – Этого только не хватало! Ты говоришь – там совсем другое… То есть, в ресторане танцевала не ты, а другая?
- Да, другая, - отрезала категорично она, отпрянув от него. – Если тебе хочется так думать. Если ты не… понимаешь, не чувствуешь этой разницы. Если ты такой чурбан!
- Все я чувствую, - примирительно начал он, попытавшись ее снова обнять. – Иди сюда, Люд.
- Мне пора стирать твои штаны, - девушка окончательно отстранилась от него. - Они просохнут только к утру. Я тебе поставлю раскладушку в коридоре. И накинь халат, Аполлон, я сейчас включу свет.
При ярком свете он понял, что сегодня у них с Людочкой ничего не получится. Всю ночь проворочался на раскладушке, так и не заснув. Наутро, едва по радио прозвучал гимн, оделся в сыроватые, висевшие на веревке посреди кухни брюки и тихо ушел, осторожно притворив дверь.