(небыль)
Идти по железнодорожному мосту было немного прохладнее, чем по насыпи вдоль линии. Ветры сквозь щели продували металлическую громаду, немного облегчая жару, донимающую Землю вторую неделю. По правую сторону, там, где на дальнем обрыве берега виден новый микрорайон, река, перекатываясь через многоярусные пороги, уже многие века шумит нескончаемым гулом, разбивая ровное течение на бесчисленные бурунки, вспенивая и замутняя илом разогнавшиеся потоки воды. Летней порой два или три человека обычно стоят на камнях и удят рыбу, пробивающуюся в верховья. По левую сторону река, ещё не знающая, что впереди преграда, делает крутой вираж и прячется в бесконечном зелёном море.
Туда, на первый поворот, направляемся мы компанией в пять человек в надежде, что место, называемое в народе «Сплавом», ещё не занято, и можно искупаться в чистой воде, не замутнённой толпами вспотевших людей.
За мостом, с откоса круто вниз протоптана тропа, по которой мы спустились в безбрежность высоченных трав, и, пройдя краем берега, вышли на дикий пляж.
Увы, как видно не одних нас допекла жара. На берегу уже были люди, в большинстве девушки, что хоть как-то скрасило наше разочарование.
Скинув одежду, мы с разбега бултыхнулись в воду и, наплескавшись вдоволь, вылезли на берег, чтобы, немного погревшись на солнце, снова залезть в реку. Стоять без дела скучно, да и природа берёт своё, и потому мои друзья стали заигрывать с загорающими на пляже девицами. Я поленился присоединяться к баловству ребят – от жары не возникало никаких желаний. Так и стоял, подставляя лучам солнца то один бок, то другой, когда ко мне подошёл Игорь в сопровождении миниатюрной девушки.
- Посмотри, кто это! Не узнаёшь?
Короткая стрижка, курносая, с большими зелёными глазами. Конечно, я помнил её. Но заговорить…я не решался, не хотел – всё существо моё сопротивлялось, на то были причины.
- Ты что молчишь? – не унимался Игорь, - это же Люда из Риги.
- Я вижу, - нехотя пришлось ответить мне.
- Ей надо поговорить с тобой, только ты не пугайся ничему из того, что она расскажет, а я пойду, чтобы вам не мешать. Это будет серьёзный разговор, - сказал Игорь и отошёл.
- Так и будем стоять молча? – спросила Люда.
- Да я как-то не знаю, что говорить, с чего начать.
Ещё бы! Я помнил наше знакомство. Даже не знакомство в полном смысле этого слова, а вечер, когда нас свели вместе в одной компании. Я потом провожал её, Люду, и так не узнал, где она живёт. Люда не захотела сказать, и мы расстались на улице. Договорились встретиться через несколько дней, но от друзей я узнал, что она умерла. Мне было очень жаль её рано оборванное цветение молодости. Сильных же, бурных переживаний не было, наше знакомство не успело развернуться в великое полотно любви.
Увидеть Люду живой? Да у любого опустится сердце в низ живота.
- Разве нам не о чем поговорить? Я хотела этой встречи.
- Как-то всё неожиданно и странно…
- Да, странно. Я тогда надеялась, что у нас дружба будет долгой.
- Я тоже, но когда узнал…
- Поэтому я и пришла… не могла не придти. Ты ведь ничего не знаешь.
- Почему же? Знаю, что ты умерла… или нет?
- Умерла, так уж получилось. Ты помнишь, что из Риги моя семья переехала сюда вместе с семьёй Юли. Дружили семьями, и мы с Юлей не расставались, и сразу же, когда приехали сюда, сняли квартиру, чтобы жить вдвоём, не мешая родным. Нам казалось, что мы уже взрослые и должны жить свободно. А где находилась наша квартира, я тебе не сказала потому, что ещё не была уверена в тебе. Ты уж прости, но я тебя почти не знала, а жаль. В тот вечер, когда мы расстались с тобой, у меня дома я застала Юлькиного папашу с двумя дружками, конечно же, пьяных. Они обвинили меня в том, что я увела Юлю из дома. Когда один из них попытался меня лапать, я влепила ему пощёчину. В наше время жест отчаянный и редкий. Они убили меня. Не пугайся, но это так! Просто зарезали, - при этих словах я невольно вздрогнул, но Люда, сжав мой локоть, продолжала. – Как я узнала потом, моё тело нашли через четыре дня. Милиция списала убийство на пьяную драку. Но ведь Юлька-то знала, что случилось. Знала и промолчала.
- То есть, как убили? И что теперь? – от страха, переходящего в инстинктивный гнев, я не нашёлся, что сказать другого.
- Теперь? Ничего теперь. Разве может что-нибудь происходить после такого.
- Но как ты оказалась здесь? И вообще, где ты живёшь или существуешь?
- Всё очень просто, я там, ну… как это обычно называют… на том свете.
- Это далеко? – любопытство пересилило кошмар, проникший ко мне внутрь.
- Нет, это совсем рядом, это почти здесь, и в тоже время не здесь, но попасть туда не так уж сложно – оттуда сложнее.
- Но сейчас-то ты рядом со мной.
- Нас отпускают погулять.
- А там и в самом деле есть ад и есть рай.
- Конечно! Всё, что говорят – правда… но как бы наполовину. До конца никто не знает правды, даже мы.
- И где же находишься ты?
- Конечно в раю! За что же меня в ад? – простодушно ответила Люда.
- В аду, наверное, страшно?
- Да, страшно. Я не знаю, до какой степени, но страшно. Говорят, там очень одиноко. А в раю мы дружим друг с другом. Вот только домой на Землю хочется, поэтому нас отпускают погулять.
- Но все считают, что духи появляются ночью.
- Так было раньше, когда считалось, что не стоит пугать людей. А сейчас, кто обратит внимание на меня в толпе?
- Я бы обратил.
- Обратил и прошёл бы мимо.
- Не прошёл бы, - настаивал я.
- Прошёл бы. Я всё бы сделала, чтобы ты отвязался.
- Значит, вы появляетесь днём?
- Как придётся. Обычно, когда первый утренний ветерок начинает набирать силу, мы становимся на открытое пространство, закрываем глаза, и нас переносит сюда, в родные места, туда, где больше всего тебе хочется быть.
- А из ада тоже отпускают? – любопытствовал я, и страх совсем отступил.
- Не ото всюду, но отпускают. Среди тех, кого ты видишь на берегу, есть души и из ада, но сейчас они сидят с нами вместе, потому что мы здесь на равных… да и там тоже.
- Те, кто в аду, они навечно там?
- Нет, можно со временем попасть в рай. Всё в твоей воле, в твоём желании. Ведь и то, куда ты попадёшь после жизни, тоже зависит от тебя. Там у нас всё по-другому. Пройдёт время, и тоска по Земле не будет так мучить меня, и тогда я перестану посещать любимые места. Через это проходят все, а потом настанет час, когда твою память сотрут, и ты вновь родишься, чтобы, прожив новую жизнь на Земле, оказаться в раю или в аду. Смотря что заслужишь. Лишь самое главное, самое ценное из приобретённого в потустороннем мире останется внутри тебя, и постепенно, в течение жизни, ты будешь вспоминать познанное, и тебе будет казаться, что тебя осенило чем-нибудь новым. Нет, это ты вспомнил то, что познал за невидимой чертой, разделяющей наши Миры.
После паузы я спросил:
- Что же они с тобой сделали? Ведь у тебя ещё жизнь была впереди.
Люда прижалась ко мне. Я обнял её тёплое (как это ни странно) тело, и у меня защемило в душе.
- Не расстраивайся, всё нормально. И послушай, что я тебе ещё скажу. Когда нас отпускают сюда, - тут голос Люды перешёл на шёпот, - то там, свыше, надеются, что мы найдём тех, кто будет мстить за нас.
- Как же правы они в своих надеждах.
- Не мсти, не надо. Каждый и так получит своё.
- Хорошо, раз ты просишь, я не буду мстить, - пришлось пообещать мне, и я крепче сжал её тельце, не веря, что это всего лишь призрак.
- Вот и замечательно. Как жаль, что мы не смогли вот так стоять, обнявшись, при моей жизни. Надеюсь, ещё не раз мы будем вместе. Спрашивай, я ведь знаю, тебе интересно, что происходит у нас.
Тут во мне проснулось любопытство:
- А где Джим Моррисон? Жив ли он, или всё-таки в Париже на кладбище Пер-Лашез его могила.
- Могила его… у нас он, только в аду. Сейчас спрошу у девочек точнее, где он, - и, обращаясь к подругам. – Кто знает, где сейчас томится Моррисон?
- Он в Абригоне, - ответила девушка, лежащая на спине, в которой я с удивлением узнал Нину, - в четвёртом секторе шестой линии.
- Вот видишь. В Абригоне томятся заблудшие, но не раскаявшиеся души. Ты прости, но я в земной жизни не очень увлекалась музыкой, - и, положив голову мне на грудь, добавила, - это ты у нас любитель. По вечерам, когда темнеет, над нашим миром можно слышать его песни, те, которые он ещё не сочинил на Земле. Так что я тоже кое-что знаю.
- Вот бы услышать!
- Вы услышите их, только тогда его будут звать по-другому. Не прозевайте, иначе талант может пройти мимо никем не понятый. Но я думаю, вы обязательно узнаете его. В нём столько боли и искренности.
- Да, конечно, - и, помолчав с минуту, добавил, - а я и понятия не имел, что Нина тоже уже за той чертой.
- Она недавно у нас, точнее, в аду. Не говори ничего – я знаю, что она ненавидела тебя, но это в прошлом. Не обижай её сейчас. Нам всем нужна ваша любовь. Даже если тебе будет очень трудно, постарайся говорить с ней спокойно, тем более, что она первая заговорила с тобой.
- Постараюсь. А за вами не следят – чего вы здесь делаете, чем занимаетесь?
- Наверное, следят. Ну и пусть. Мне хорошо с тобой назло всему.
- Мне тоже хорошо.
- Жаль, что скоро надо будет расстаться. Можно мне будет к тебе ещё придти?
- Конечно, можно.
- Я приду, если отпустят.
Я посмотрел на компанию, среди которой мои друзья чувствовали себя свободно, без страха. Не было страха и во мне.
Нина повернулась лицом в мою сторону и спросила:
- Ты пишешь новую книгу. О чём она будет?
Я замер на мгновение, но ответил:
- О любви, - и, подумав ещё долю секунды, добавил. – Конечно, о любви, о чём ещё можно писать?
- Спасибо. У тебя всё будет хорошо.
А Люда прошептала:
- Вот видишь, как замечательно, что ты ответил. Ей теперь будет легче. Ну, а теперь иди. Прощай. Только поцелуй меня и иди не оглядываясь. Уже пора.
Поцелуй был долгим и печальным.
Мы шли молча. Говорить было не о чем, зато подумать предстояло о многом. От мыслей отвлекало лишь нудное карканье. Всю дорогу невысоко над головой мелькала ворона. Она то отставала немного, то залетала вперёд. Иной раз неожиданно выныривала откуда-то со стороны и вновь взмывала в небо.
В центре города мы так же молча разошлись в разные стороны, и каждый побрёл домой.
Ворона не отставала от меня. В этом был какой-то мрачный знак. Почти рядом с моим домом ворона залетела вперёд. Во дворе я увидел следующую сцену: старая бездомная кошка неспешно вышла из-за кустов, держа в зубах нечто, что я не сразу разглядел, и только тогда, когда я услышал жалобное: «Кхра-а-а, кхра-а-а, кхра-а-а», я понял, что кошачья пасть впилась в воронью ключицу. Крылья беспомощно хлопали о землю, а хвост чёрным веером топорщился впереди. С гордым видом кошка вбежала в соседний подъезд, и я долго ещё слышал отражённые стенами лестничного колодца протяжные крики о помощи: «Кхра-а-а, кхра-а-а, кхра-а-а».
Дома я вышел на балкон, посмотрел в небо и подумал: «Миновала беда».
25-28.07.96
Геннадий Моисеенко