С тех пор большую часть времени Андрей стал проводить в Разбродах. Так, по названию соседней деревни, называлось то место, где стояла Фросина домушка. Через сарафанное радио он отыскал в округе недурного печника, и они с ним вдвоём выложили знатную печку: и надёжную, и экономную, и очень простую по конструкции. Специалистов выкопать ледник по соседству нигде не нашлось, ему пришлось взять двух таджиков, и они под его началом соорудили весьма приличный ледник, на каменном основании. Когда соседний пруд замерз, Андрей напилил и навозил в ледник льда, и им с Фросей стал не нужен холодильник, который перестал урчать по ночам.
Дровяной сарай Андрей соорудил сам, да такой, что сарай выглядел красивее самого дома, а главное — добротнее. Физическая работа доставляла Андрею большое удовольствие, особенно на свежем воздухе, а воздух в Разборах был чистый, не то что в городе. Ему и дышалось, и работалось, и спалось здесь хорошо. А главное, хорошо думалось.
Андрей всё так устроил, что целую зиму они прожили в Разбродах без света, без газа и без водопровода. И у них всё получалось: топили берёзовыми дровами, воду брали из колодца, дом освещали керосинками и свечами, готовили либо в печи, либо на керогазе, в нужник ходили на двор. Даже хлеб пекли сами, в магазин, практически, не ходили, питались из ледника. Правда, с наступлением крепких холодов от уличного нужника пришлось отказаться. Андрей заказал столитровый бак из нержавейки, установил его на чердаке и подсоединил к сливному бачку унитаза, а воду в бак таскал из колодца ведрами. Так что унитаз у них оставался практически единственной уступкой «высокой» цивилизации.
Для Фроси такая необычная жизнь была вроде игры, и она с удовольствием, особенно первое время, принимала в этой игре самое деятельное участие. Ей казалось, что такой образ жизни наилучшим образом подходит философу, каковым она Андрея и считала. Андрей, действительно, всю эту зиму просиживал за письменным столом, он всё-таки решил попробовать кратко и вместе с тем полно изложить своё понимание жизни. Кроме дел по хозяйству и длительным прогулкам по местным лесам и оврагам, это и занимало всё его время. Во время прогулок он большей частью обдумывал своё писание. И очень часто обдумывал вслух, сообщая свои мысли Фросе, если вдруг она увязывалась с ним на прогулку. Часто говорили они и возле печки, глядя на огонь. Андрей любил раскладывать огонь на поде русской печи, чтобы посидеть и понаблюдать за отрывающимися и улетающими языками пламени.
С одной стороны, Андрею представлялось, что в эту зиму он сильно вырос, он открыл для себя и исследовал множество новых истин, которые должны бы были весьма основательно преобразовать всё его миросозерцание. Но, с другой, — он никак не мог ухватить сути своего учения о жизни, если это было, конечно, учение. Он не мог собрать всё воедино. По отдельности всё было замечательно, но вместе всё это не складывалось в единую систему и не образовывало единого центра, единого смысла, который был бы настолько истинен, что его нельзя было бы подвергнуть никакому сомнению, никакой критике. Иногда он это себе представлял для наглядности так: газопылевое облако образовалось, а звезда в нем никак не хочет зажигаться. Так же и у него было: мыслей было целое облако, а результирующий смысл в центре этого облака не воспламенялся. А там должен был зародиться смысл, тот смысл, который делает жизнь осмысленной и оправдывает всё-всё в этой жизни и оправдывает саму жизнь. Ради чего и стоило мыслить.
Все его писания, наоборот, — только дробили и затемняли общий смысл, который (Андрей это чувствовал всем своим существом) должен был вот-вот ему открыться. И смысл таковой в действительности существовал, разумеется, — иначе у Андрея вообще не было бы собственного мировоззрения. Беда была в том, видимо, что он никак не мог ухватить главную цель своих умственных усилий. Сделать жизнь других людей лучше — это была не цель. Люди понимали «лучшую жизнь» в увеличении материального благополучия и получении все большего и большего количества услуг. Это, во-первых, вело к быстрому истощению и гибели биосферы, а вместе с биосферой — к гибели самих людей как её части; а, во-вторых, материальное благополучие не могло быть смыслом существования просто потому, что материальное благополучие состоит из неживой материи, которая к реальной жизни никакого отношения не имеет.
Сделать самих людей лучше — это тоже была не цель. Во-первых, людьми управляли высшие силы. Высшие в смысле их происхождения. То есть ими руководил сам Бог. Во-вторых, нужно было, по крайней мере, чётко уяснить для себя, что такое — хороший человек. Либо нужно было самому быть таким «хорошим человеком», чтобы пробовать улучшить людей до своего уровня. Андрей себя лучшим никак не воспринимал: ему встречались люди умнее его, добрее его, нравственнее его, сообразительнее его и так далее.
Об улучшении мира смешно было даже думать. Человек никак не может изменить этот мир, не может хоть в чём-то изменить его природу. Очень и очень небольшое влияние способен человек оказать на развитие общества, в котором живёт. Изменить человек может только себя. «Только самого себя».
И Андрей уже точно знал, что он сам — это не что иное, как та цель, к которой он идёт. Как-то иначе человек себя определить просто не в состоянии. «Человек это путь, ведущий к какой-то цели». Он хотел увидеть эту цель, найти к ней путь и этим самым ясно определить для себя, кто он такой. И не на словах, а реальным продвижением по этому пути. Хоть на шаг, хоть на полшага, но продвижением.
Ему не только думалось лучше всего в Разбродах, но почему-то именно в Разбродах ему чаще, чем где бы то ни было, казалось, что он обретает внутри себя смысл самого себя. Невыразимый словами, но такой понятный, простой и ясный. Правда, длилось такое состояние, что ты как будто в истине, к несчастью, а может быть, и к счастью, — совсем недолго. Большей частью его всё-таки одолевали сомнения.
Продолжение: http://proza.ru/2020/01/27/193