"Во дни сомнений..."
Предисловие.
Сергей Рахманинов – великий композитор и пианист первой половины двадцатого столетия. Россия считает его русским музыкантом. С таким же успехом Соединенные Штаты Америки считают его своим. Сам же Сергей Рахманинов никогда не придавал большого значения на принадлежность себя к какой-либо стране или нации и был прав, ведь гении являются достоянием всего человечества. Он прожил долгую и плодотворную жизнь, наполненную до края творческими исканиями. Только в самом начале своего творческого пути его жизнь на время омрачилась случайной неудачей, из которой, в конце концов, он вышел победителем. Нижеследующий рассказ плод моей фантазии об одном, но, пожалуй, самом главном, ставшим переломным, дне великого композитора. Мне кажется, события этого дня должны были разворачиваться приблизительно так.
*** *** ***
Всю ночь шел дождь, он продолжал идти и утром. В водосточных трубах гудела дождевая вода. За оконным стеклом стояла сырая мгла. Казалось, что сырость проникла уже и в помещения – от постельного белья несло сыростью. Желтый свет керосиновой лампы смешивался с серостью промозглого дня и покрывал грязными пятнами стены и мебель. Рахманинов зарылся головой под одеяло.
Вдохновение не возвращалось, хотя время от времени он делал серьезные усилия браться за работу. После яркого взлета, такое падение! Ведь ему еще не было и тридцати лет. Мысль о том, что творческая жизнь на этом закончится, иногда целиком овладевала им. Тогда приходили приступы болезненной хандры. Они усиливались от недовольства своими работами, от мысли, что сознание больше не в силах передать в звуках то, что рождалось в его свободном воображении. Тусклый свет посредственности лежал на всех его последних работах. Когда приходила хандра, он становился грубым, замкнутым. Со злобой рвал на клочки свои записи, уходил в отдаленные уголки какого-нибудь парка и, долго и без цели, бродил там. В такие дни только тишина природы и уединение были для него единственным утешением. Болезнь на некоторое время отступала. Но очень скоро душевная угрюмость возвращалась и прочно овладевала сознанием. Депрессия продолжалась уже третий год.
Часы пробили полдень. Надо было вставать – к трем часам дня он должен быть у своего врача – известного в Москве психотерапевта Николая Даля. Предстояло шлепать по мощенным улицам Москвы около пяти верст. Ходить пешком рекомендовал врач. На лечение настояла его невеста, Наталья Сатина, в родительском доме которой он жил в эту пору. Лечение должно было вывести музыканта из депрессии. Но сеансы гипноза, посредством которых проводил лечение доктор Даль, результата не давали. С каждым днем Рахманинов все больше и больше убеждался в бессилие своего лечащего врача. Не хандра была причиной атрофии вдохновения, а отсутствие вдохновения вызывало хандру. Об этом Рахманинов начал догадываться еще в самом начале лечения, сегодня же был твердо убежден в этом.
- Надо кончать с этим бесполезным делом, - мысленно проговорил композитор и, резким движением откинув одеяло, встал с постели.
Через полчаса он уже стоял у огромного зеркала и скреплял булавкой пластрон к жесткому воротничку.
- Господин доктор, Вы все-таки оказались бессильны перед Господом Бога. «Не по нашему хотенью, а по Божьему изволенью», не так ли? Или Вы возомнили себя самим Господом Богом? - усмехнувшись, в пол-голоса произнес Рахманинов. - Как бы там ни было, мы сегодня же распрощаемся с Вами навсегда.
От своего решения на душе стало легко. Накинув на плечи пальто, композитор решительными шагами направился к выходу.
Шел дождь. Крупные дождевые капли зашуршали по шелку раскрытого зонта. Улица была безлюдна. Редкие брички, гремя по мостовой коваными колесами, проносились мимо. Над серой ноябрьской Москвой плыл колокольный звон. Придерживаясь края улицы, чтобы не быть забрызганный грязью, Рахманинов направился в сторону Тверского бульвара. Скоро дождь поредел, но небо так и не прояснилось - тяжелые тучи низко ползли над городом. С Тверского бульвара Рахманинов свернул в сад «Эрмитаж». Сегодня ему торопиться было не зачем - решение прекратить лечение было принято окончательно. В саду было безлюдно и сыро. Рахманинов долго бродил по ворохам опавшей листвы, один посреди серого сада, наполненного тихой грустью и одиночеством. Наконец устав от ходьбы, присел на мокрую скамейку и, вытянув далеко вперед ноги, откинулся на спинку. Запрокинув назад голову и закрыв глаза, композитор сделал несколько глубоких вдохов. Просидев так минуты пять, он открыл глаза. По небу все еще ползли тучи. Дождь окончательно перестал. Теперь в воздухе кружили редкие хлопья снега. Над самой головой свисали вниз отсыревшие от влаги ивовые ветки, образуя вертикальные линии. Оставшиеся на них одинокие листочки напоминали ноты на нотном стане.
- Если пропеть их, возможно получится какая-нибудь мелодия, - отметил про себя композитор, наклонив голову на бок так, чтобы представить воображаемый нотный стан в горизонтальном положении. - Вон тот, самый крайний, си первой октавы, а этот похож… Пам-па-пам, прам-па-пам-па, прам-па-пам-па… Где-то он уже слышал эту мелодию. У Чайковского? Да, да, это завершающие ноты его Первого фортепьянного концерта.
Он снова закрыл глаза. Со стороны Брюсовского переулка донесся тонкий звон зазвонного колокола храма Воскресения Славущего, ему присоединился второй малый колокол, потом третий, четвертый. Вот теперь ударили в самый большой колокол. И опять перезвон малых колоколов. И снова удар в большой колокол… Скоро колокола замолкли, но их звон продолжал теперь звенеть где-то в глубине его тела.
- Все в Твоих руках, - тихо проговорил Рахманинов.
На душе стало тепло и чисто. Просидев некоторое время в забытье, он открыл глаза. Ивовые листочки, слегка раскачиваясь, висели на месте, но от легкого дуновения ветерка успели поменять свои места.
- Пам, па-па-пам-па-па-пам, па-па-па-па-па-па-пам, - пропел композитор новые нотки, -пам, па-па-па-па-па-па-пам.
Тут он запнулся, кровь ударила в виски, сердце бешено заколотилось. На мгновение закрыв глаза, Рахманинов сделал несколько глубоких вдохов. Затем осторожно раскрыл веки. На этот раз листочки не поменяли свои положения.
- Пам, па-па-пам…, - теперь уже громче пропел композитор, - пам, па-па-па-па-па-па-пам...
Он резко встал со скамейки и, вскинув руки в верх, крикнул во весь голос, - Вернулось, вернулось! Я знал! Я чувствовал! Все в Его власти!
Повторяя вслух ноты, Рахманинов быстрыми шагами направился к выходу из сада. Теперь к пропетым нотам присоединялись другие и музыка начала самостоятельно развиваться в его голове. Он не сопротивлялся хлынувшей волне мелодии. Тело ликовало. Делая огромные шаги по мостовой и пересекая по прямой линии дождевые лужи, он помчался обратно домой.
- Вернулось, вернулось, - громко шептал он.
Одинокие прохожие подозрительно оглядывались на него. Извозчики бранились, вынужденные объезжать его, идущего по самой середине улицы.
Подойдя к парадной двери квартиры Сатиных, Рахманинов так сильно дернул за веревку колокольчика, что оторвал ее у самого основания. Тогда он начал кулаком колотить дверь.
- Что это с Вами? - открывая дверь и пропуская композитора в переднюю, ужаснулась Наталья Сатина. - Вы весь забрызганы грязью! Вы в таком виде шли по улице?
- Представьте, да! Терпеть не могу условности! - воскликнул восторженно Рахманинов, скидывая с себя отсыревшее пальто прямо на пол передней. - И мораль тоже.
Усевшись на стул, он начал стягивать с ног насквозь промокшие ботинки и уже более спокойным тоном добавил: - Знаете, Наталья, я думаю папуасы Новой Гвинеи во сто крат счастливее нас, моралистов, хотя бы потому, что они не успели обрасти моралью как мы.
- И Вы предпочли бы ходить голым, как они? - поднимая с пола пальто, улыбнулась Наталья – в таком хорошем расположении духа она не видела своего жениха давно.
- Что Вы, это было бы слишком. Оставил бы фиговый лист. Да здравствует фиговый лист! - весело крикнул он и, сорвав с головы котелок, швырнул его в сторону вешалки.
Котелок описал в воздухе красивую дугу и зацепился за рожок вешалки.
- К удаче, - в один голос прокричали молодые люди и рассмеялись.
Забыв снять свои мокрые носки, Рахманинов поспешил к роялю.
- Мадемуазель Натали, - крикнул он из зала, - Вы сейчас станете свидетелем рождения великой музыки. Несите же скорее карандаш и чистые листы.
Через мгновение загремела музыка. Пальцы композитора бешено бегали по клавишам. Он играл, не замечая протянутые нотные листы и карандаш - теперь в них не было необходимости – музыка до последней черточки уже была в его голове.
Всплеснув руками, Наталья кинулась в соседнюю комнату, к телефону.
- Милый доктор, - радостно крикнула она в трубку, - мне кажется у Вашего пациента миновал кризис. Он у рояля. Послушайте. - она оторвала трубку от уха и повернула ее в сторону приоткрытой двери зала. - Слышите?
- Да, да, слышу, - спокойно произнес доктор. - Этого следовало ожидать. Я навещу его завтра.
Над вечерней Москвой звенели колокола. В небе кружил долгожданный первый снег.
Адилхан Акбопе. МГК им. П. И. Чайковского. 2019 г. (Текст взят из интернет-журнала "Нур кисса" по ссылке - Искусство. Нур кисса. г. Астана и по ссылке nurkissa.kz).