III
В апреле поехали обратно в Кизел. Купили дом на Калинина, из новых, и опять угловой. Дома в Руднике, рубленные, крепкие, просторные, с крытыми дворами, хлевами и сеновалами во многом были похожи один на другой. Вновь купленный после «дальних странствий», был одним из них: угловой, пять комнат, одна из которых, «большая», была на самом деле большая. Четыре других поменьше, но тоже вместительные. Массивные тесовые ворота днём были раскрыты, на ночь запирались на «засов» — толстое гладкое бревно. Из двора — двери:в коровник, свинарник, курятник. Под высоким крыльцом помещение для угля и дров. Там же хранились верёвки, санки, мешки, инвентарь — вилы, лопаты, грабли, пилы, топоры, тачка.
Купленную тёлочку назвали опять Малюткой. Молоко для Лёли брали пока у Зоиной Марты.
В Кизел стали возвращаться фронтовики. Ритка Еремеева вернулась ещё в конце сорок четвёртого, когда Надя с семьёй была на Украине. Побежала Надя на Почайку к подруге. У той Аллочке тоже три месяца, как Надиной Ольге. Обнялись.
— Сколько не виделись, с начала войны. На работу уже устроилась?
— Да, взяли на старое место в Трест Кизелуголь, опять в бухгалтерию. Хочу к Варваре Ивановне походить, строчить научиться, если возьмёт.
— Возьмёт. Старая, глаза сдают, — Варвара Ивановна жила рядом, — а кому умение передать, не знает.
— Маму мою научили в приюте шить, так это ой, как пригодилось на Украине.
— Да, что хорошо умеешь, всегда пригодится. В воскресенье приду посмотреть, как на новом месте устроились.
— Неплохо, водокачка теперь совсем рядом.
— Отец тоже устроился?
—Устроился, руководит заготовкой шкур в Заготкожсырьё при мясокомбинате, делают первичную обработку и отправляют в Лысьву, на кожмехкомбинат, по всему бассейну шкуры собирает. Мама тоже с первого числа выходит на работу на швейный комбинат, в пошивочный цех.
— А Лёля?
— Бабушка Саша едет из Ленинграда, там все уже выросли.
— Александра Степановна, это здорово, помню, как она водилась с Диной-Лёней, как с большими с ними разговаривала. Ну, пойдём, провожу.
Приехала Александра Степановна и сразу стала главной бабушкой. Свивальник* выкинула:
— Что это, как солдат по стойке смирно, девчоночка лежит. Ей двигаться надо, а чтоб личико не царапала, варежки ей сошью, — с Александрой Степановной не спорили, ей предстояло оставаться с Лёлей на целый день, пока все на работе.
Саша-Шурик работал в Горном техникуме на Пятом Угоре, с мизерной зарплатой чертёжника. В обход по дороге в техникум не ходил, пешком в гору.
В работе у него часто бывали перерывы, быстро чертил. Шёл тогда к электрикам, смотрел, как студенты работают, бывало даже помогал. Пришло время им электрику сдавать.
— Шурик! И ты бы пошёл сдал,— преподавателю Алексею Семёновичу нравилось, как молодой чертёжник аккуратно и не спеша всё делал.
— Я же теорию не знаю.
— Зато практик какой! Я на педсовете поговорю, чтоб разрешили.
Педсовет решил позволить ему сдать экзамен без теории. Сдал сразу на шестой разряд и скоро его перевели в бригаду электриков. Зарплата была не на много выше, но появился статус — электрик.
Девятого мая по радио объявили: «Победа!» Все выскочили на улицу под весенний ливень.
— Ура! И карточки, видно, отменят теперь, и складчину собрать можно, — за время войны про складчину почти забыли, даже на свадьбу никого не приглашали, всякого рода вечеринки были запрещены.
— А кто-то так и остался там где-то лежать...
— У всех своя судьба, никуда от неё не скроешься.
Складчину затеяли у Фроловых. И Победа, и новоселье, и Лёлино рождение сразу. «Большая» комната могла вместить человек сорок. Собралось двадцать. Евграф смастерил четыре длинные скамьи, два раздвинутых стола поставили рядом.
Бражка удалась, шанежек напекли, винегрет сделали. Бабушка Саша с Лёлей ушла к Зое Меркурьевне. Та от складчины отказалась — старая, сорок скоро, а дети её Аля и Виктор не доросли ещё до складчин. Собралась Рудниковская молодёжь да Ритка Еремеева с Сергеем, своим новым «прихехешником», как выражалась её мать. Менялись они у неё чуть не каждую неделю. Принесли сало, кур варёных, пироги с грибами, с капустой, с ревенем.
Сказали тосты к случаю, выпили, закусили, завели патефон. Танцевали долго, иногда прерываясь для очередного возлияния. Пели под Надину гитару (научилась ещё в техникуме). Всем было так хорошо вместе, будто и войны никакой не было. К десяти разошлись, светло ещё было, майские ночи на Урале такие же белые, как в Ленинграде, только их никто не празднует. По домам идти не хотелось, сели на траву у подножья Пятого угора возле речки. Разговоры пошли:
— Хорошо как.
— Это потому, что молодые и война кончилась.
— Что ж, так всю жизнь в Руднике и проживём?
— А куда ехать? Вон Фроловы сюда же и вернулись, значит, не так тут и плохо.
— Конечно. Войну пережили, не голодали, как в больших городах. Там где что возьмёшь, кроме карточек, а без карточек только с голоду умереть...
— Говорят, в Ленинграде в войну всех кошек и собак съели.
— И съешь. Людей даже, говорят, ели.
— Не людей, а трупы. Да ты слушай больше. Кто говорит-то?
— Ну, нашли, о чём после бражки разговаривать! От реки холодом потянуло, по домам пора.
Маргарита с Сергеем шли от Фроловых в другую сторону, чуть не у каждого куста присаживались, целовались.
— Не верится, что у тебя ребёнок есть. Совсем девчонка.
— Эта девчонка повидала уже, не дай, Бог, никому.
— Расскажешь?
— Нет, не хочу, гадко. Девчонкам на войне делать нечего. Немцы на фронт для своих солдат и офицеров бордели возили. А наши... обходились медсёстрами да радистками. Не хочу об этом.
— Кончилось же всё, и живая.
— Живая, а за спиной только и слышишь — ППЖ, а то и похлеще.
— Пройдёт, не век же болтать будут.
— Вот и приходится хвост пистолетом держать. Пришли. Как там мои девушки, старая да малая? До свидания, увидимся.
У Фроловых уборка шла допоздна — посуда, полы, окна настежь — перегар выветрить. Хорошо, комаров ещё нет.
— Вот и всё. Весело было, только женщин больше, мужики не все вернулись. А Мария Моисеева тоже скоро родит. Мама говорит, мальчик будет. С Лёлей вместе в школу пойдут. Гришка у ней в тюрьме работает, сутки через трое, удобно, по двору всё успеет. Паёк у него там и форма.
— Уж больно мрачная форма-то.
— Какая есть, другую не придумали.
— Мама с Лёлькой у Зои ночевать будут. Что-то Аля у них рано погуливать начала, нехорошо-некрасиво, — Соню это раздражало.
— Рина вон тоже в шестнадцать замуж вышла.
— Так замуж. А эта...
— Не наше дело, у самих девица растёт.
— А Виктору осенью в армию. Хорошо, что война кончилась. С Иваном Лукиным вместе хотят. Всё, спать пора. Не разбери-поймёшь, темнеет или рассветает. На работу завтра. Твой-то уснул?
— Уснул. Брага крепкая, а он непривычный. Отец из командировки завтра?
— Завтра к вечеру, не успел на складчину.
— Не последняя.
Надя сходила три раза к Варваре Ивановне и начала строчить сама.
— Ришелье называется. Но так никто не говорит, строчка да и строчка. Хорошо у тебя выходит, аккуратненько. Возьми мои рисунки, скоро строчить не смогу, глаза почти не видят. Ты глаза не перетруждай, зрение потеряешь, беда будет.
— А вы где научились?
— Тоже вот так одна мамина подруга показала, и пошло дело.
Надя выстрочила сначала новые задергушки, потом дорожки Зое и Валентине. Зенины украсили диван, а Зоя свою постелила на стол.
— Красиво! Как это ты так быстро научилась?
— Нравится, вот и научилась. Вышиваю-то я давно.
— Да, у тебя цветы, как живые. Лёлю тоже научишь?
— Если захочет. Не все хотят.
— И то правда, у меня на такие дела руки кривые.
Подоспел и заказ — белые пелерины для выпускниц первой школы, сестра Надиной одноклассницы школу закончила. Кому уж в голову идея пришла, но получилось необычно и восхитительно. Варвара Ивановна поставила ей пятёрку с плюсом.
Покос это всегда праздник. Тяжёлая, конечно, работа, но в радость. Рудник успевал в лето сделать два укоса, в конце мая и начале июля. Кое-кто и в августе ещё косил, но трава бывала уже жёсткая. Все выкраивали себе на работе два дня вдобавок к воскресенью, день косить, полтора сушить. Досушивать надо было уже «дома», на улице.
Митины и Фроловы отправились на свой покос вечером в пятницу. Шурик и Виктор Митин собирались косить, Зоя с Надей «ворошить». Туда шли пешком, участки у них были рядом, да ещё третий, Зенинский. Те сами не косили, им привозили готовое «казённое», в тюках. Всей работы было — тюки распотрошить да на сеновал закинуть. А с их участка сено, совместно скошенное, Митины и Фроловы делили пополам. Арсений Зенин давал машины — сено вывезти, другие вывозили на подводах.
— Быстро сегодня дошли. О! Шалаш-от прошлогодний целый, не тронул никто. Лап только свежих пихтовых принести и ночевать можно. От пихты комары уходят, — Зоя комаров боялась больше всех, — Шурик, Виктор, вы отдыхайте, вам завтра работы много.
Зоя с Надей принесли веток, накрыли старыми покрывалами.
— Чай варить будем?
— Не охота, утром. Ой, туча кака, не было бы дожжа.
— На Коспаш уйдёт, — Александр всегда знал, будет, не будет ли дождь.
— Ольга не заболела бы, горяченькая была.
— Да там две баушки, управятся. Тебя-то тоже на два дня отпустили?
— На три целых. Иван Игнатьевич на следующей неделе на покос поедет.
— Ух ты, и начальство косит.
— Косит, сколько помню.
— Евграф опять в командировке?
— Да, главный кизеловский шкурзаготовитель.
— Как покос, так его нету.
— Получается так, — Надя не любила разговоры про частые отлучки отца из дому.
— Александра-то Степановна не скучат по Ленинграду?
— Не знаю. Они с мамой всё про него разговаривают.
— Грамотна она.
— Да, гимназию закончила ещё до революции. Потом дядя Елисеев сватал её за друга своего, купца Севостьянова, но тому уже почти пятьдесят было, не пошла она. Григорий Григорьевич и лишил её наследства, как за Шашкова замуж вышла. Детям только два раза в год подарки присылал, под Рождество и на Пасху. После революции он в Париж уехал.
— А родители её?
— Мать в родах умерла, а отец через год скоропостижно скончался. Вот дядя-то её и взял. Ой, Зоя, засыпаю.
Проснулись в половине четвёртого. Чаю попили — косить. Шурик с Виктором так быстро работали, только литовки сверкали. Уже через два часа Зоя с Надей начали «шевелить», переворачивать, чтоб быстрее сохло. Сохло хорошо, день выдался жаркий. Оба участка скосили до обеда, остался Зенинский. После обеда все вповалку уснули в шалаше. К вечеру закончили и Зенинский покос.
— Почти сухое. Завтра можно в копны собирать, вечером машины придут.
— Завтра так рано можно не вставать, успеем. Спится-то как в лесу.
— Не комары бы ещё, — Зоя укрывалась с головой, иначе не уснуть.
— Закат-то какой! Завтра опять жаркий день будет. А у нас Малютка-то стельная, видно, в стаде огулялась. Зимой телёнок будет, а там и молоко.
— Да, без коровы кака жизнь.
Утром поднялись в девять.
— Доброе утро, работнички!
— И вам так.
Сметали сено в стожки. Похлёбку сварили. Вскоре машины подошли.
— Два раза придётся ездить, всё не увезём.
— И ладно. Нам с Виктором Иван Лукин придёт помочь сено-то поднять на сеновал, ты, Шурик, не беспокойся.
Раскидали сено возле дома досушивать.
— На ночь оставить, нет?
— Поглядим, должно так дойти. Если на сеновал, открытый пусть на ночь будет, — Евграф из командировки вернулся.
Сено подняли поздно вечером, и — в баню. Бани в Руднике у всех, в огороде. Топили по субботам да после большой работы, сено или уголь привезут. Ни с чем не сравнимый банный дух снимал усталость, сил придавал. Сидели потом на скамейке возле бани, квас пили.