I
Восток — дело тонкое
Отъехали от Алма-Аты. Впереди сутки до Ташкента, а там сколько-то до Ферганы. В группе одни девчонки-восьмиклассницы да Ниночка, Нина Михайловна, лицом и комплекцией от своих восьмиклассниц почти не отличающаяся. И во главе компании она, Эвелина Александровна, классная другого восьмого. Это её пятая поездка-экскурсия с учениками — Прибалтика, Ереван, «Золотое кольцо», Москва. Теперь вот Средняя Азия — Ташкент, Фергана, Маргилан, Андижан, Наманган. Бывала в тех местах только на хлопке, первокурсницей.
Поезд пошёл строго на юг, степи конца не видно, она ещё не весенняя, зелень едва намечается, цветов пока нет. Это здесь. В Узбекистане уже цветут персиковые деревья, абрикосы, миндаль. И теплее значительно.
Поездка займёт все весенние каникулы, в Алма-Ату вернутся первого апреля, когда и там будет настоящая весна. Готовились к поездке тщательно — прочитали всё, что нашлось в школьной библиотеке про Тимуридов* и хромого Тамерлана*, про мазары и мавзолеи, про Ходжа-Амина* и Улугбека*, даже про Самарканд, куда они не попадут.
Обедали в ресторане поезда по талонам. В Ташкенте ещё один обед по талонам будет в студенческой столовой. Завтраки-ужины, как получится. Ну, да Ташкент — город хлебный, с голоду помереть не даст, а дальше будет работать путёвка.
Через несколько часов картина за окном изменилась, дикой степи уже нет, поля, селения вдали, арыки. Ни клочка «пустой» земли. Селения в садах, домов не видно.
— Смотрите, Эвелина Александровна, не то, что по пути в Караганду, ни деревца возле домов, да и домов-то мало.
— Там солончаки, не растёт ничего, и воды нет.
— А если узбекам отдать, нашли бы воду, и сады бы насадили.
— Это сослагательное наклонение. Давайте лучше смотреть, что здесь есть. Я этим путём двадцать лет назад ехала студенткой на хлопок под Сары-Агач, в тринадцати километрах от Ташкента.
— Это где минералка сары-агачская?
— Ну да. Только тогда сентябрь был и жара неимоверная днём, а ночью холодно.
После обеда многие уснули, остальные набились в купе к Эле и Нине слушать сказку Филатова про Федота-стрельца. Читала Нина, а Эля «ушла» почему-то на Урал. С Урала незаметно перекочевала в «сегодня». А сегодня — это новая-старая трёхкомнатная квартира, куда перебрались перед самой её поездкой из двухкомнатной в том же доме. Давно могли бы доплатить за третью кооперативную комнату, ан нет — сначала «на троих положено две комнаты», когда появился четвёртый — «обмен возможен только внутри кооператива», извольте встать в очередь. Дошла, наконец, очередь, когда «четвёртому» уже девять лет, а «третий член семьи» Алексей — курсант военного училища. Но они были счастливы в своей уютной двухкомнатной и вдвоём, и втроём, и вчетвером. В новой-старой предстоит грандиозный ремонт, там ремонта никогда не делали...
Ух ты! Молодец Ниночка Михайловна, всю сказку прочитала. И вечер наступил. За окном темень.
— Девицы-красавицы, давайте укладываться, день завтра непредсказуемый, отдохнуть надо.
Раннее утро, Ташкент, вокзал, запах жареных в масле лепёшек и беляшей.
— Куда едем? — водитель заказного автобуса, — в музей Тимуридов, в Исторический или сразу на обзорную по городу?
— В Исторический, потом на обед, а тогда уже по городу и на вокзал.
— Едем.
К семи часам подвёз к вокзалу:
— Счастливого пути!
— И вам всего доброго! Спасибо за экскурсию.
Поезд на Маргилан (ж/д станция Ферганы) в 10.30. Объявляют посадку на Алма-Ату, Фрунзе, Москву... Пора уже и Маргилан объявить. Эвелина подошла к справочному:
— Так вам же с Пассажирского вокзала, это Центральный, по Союзу. Ой! До отправления всего час, а вокзал на другой стороне города. Давайте скорее на третий трамвай, если успеете.
Скорее! Двадцать пять школьниц с сумками... Благо, линия рядом на площади, и трамвай вот он.
— Не переживай, сестра, успеем,— и полетел трамвай с бешеной скоростью.
— Почему других трамваев не видно?
— А тут их всего четыре — два туда, два обратно. Один мы только что встретили, вон он второй, четвёртый за нами. Бегите, ещё пятнадцать минут до отправления.
Девчонки бегают неплохо, несмотря на сумки. А поезд-то на третьем пути, это через мост. Заскочили в последний момент, как в кино.
— Что же нас водитель автобуса-то не предупредил?!
— Видимо к ним и на один день приезжают. Мы ведь не доложились ему. Должны были догадаться, у нас в Алма-Ате тоже два вокзала.
Оказалось, что все места в вагоне заняты.
— У нас же билеты, двадцать пять девчонок везу из Алма-Аты, всю ночь ехать!
Пожилой проводник как-то освободил необходимые места, бельё выдал. До шести утра никакого движения в вагоне. В шесть проводник принёс зелёный чай, печенье какое-то.
— Здравствуйте, я — Фарид, ваш гид на все пять дней. Вон наш автобус. Одни девочки в группе? Не часто так бывает. Какой класс, восьмой, четырнадцать лет? У нас в это время замуж выдают.
— А школа?
— А девочки дальше не учатся. Так калым больше, — девчонкам неуютно, замуж никому не хочется, — вы их вечером из гостиницы не отпускайте, мало ли что, и умыкнуть могут. Вон смотрите, как их глазами едят, — на почтительном расстоянии вслед двигалась группа подростков. Интерес к ним проявила одна Юлька Петрова.
— За этой особенно присматривайте, бойкая девица.
— Напугали вы меня, Фарид.
— И сами осторожней, охотников хватает, — теперь неуютно Эвелине. Ниночка скромненько сидит рядом с Женей Ефимовой.
— Вот ваша «Фергана», после завтрака будем размещаться, потом до обеда по городу.
— Фарид! Все дома одинаково зеленоватые, почему?
— В побелку добавляют раствор медного купороса, дезинфекция и профилактика. Тут в июле-августе сорок градусов, белят часто. У нас поэтому ни чумы, ни холеры. Сейчас всего двадцать-двадцать пять, сезон ещё не начался, даже гостиница полупустая, только командировочные. Вам отведён второй этаж, по два человека в номере. Обеды-ужины в этой же столовой. Завтрак в 8.00, обед — как приедем с экскурсии, ужин в 7.30.
Душевный покой Элю покинул — окна номеров во двор, всего второй этаж...
— Девочки, слышали, на улицу вечером ни ногой. Я с этим на хлопке встречалась. Умыкнут — не найдём, Что родителям скажем?
— А вас умыкнут?
— Ну, я-то старая, а Ниночку Михайловну могут.
— Старая! Вон в «Белом солнце пустыни» у Абдуллы каких только жён не было, и постарше вас.
— Словом, любуйтесь природой из окна номера да из автобуса. Дома нагуляетесь. Развлекаться будем в вестибюле. Мы с Ниной Михайловной отлучимся в аптеку минут на тридцать. Марина за старшую.
— Ура! Эвелина Александровна назначила меня любимой женой!
— С вами не соскучишься. Отдыхайте.
В аптеке Эвелину ждал сюрприз, даже два. Ей надо было купить «резиновые изделия № 2» (№1 — это противогаз). На витрине она с удивлением обнаружила импортные «изделия» в ассортименте. Целая галерея. Такие сестра привозила из Германии лет десять назад. В Алма-Ате они и сейчас экзотика, а тут ...
Посетителей в аптеке почти не было, продавца этого отдела на месте тоже не было.
С «изделиями» Эля познакомилась в роддоме, на третий день после рождения Алёшки. В палату вечером пришла женщина-врач, рассказала сначала о женской гигиене дома после больницы, потом о средствах предохранения от нежелательной беременности. Оказалось, самый эффективный способ как раз эти «изделия №2».
— Ага! — Зинаида, самая старшая из четверых в палате, — это же как дышать в противогазе, сама не смогу. Лучше на аборт, не так уж и часто, ну, раз в полгода.
— А у меня муж наверное не согласится. Не знаю, как и разговор-то начать...
Эля голоса не подавала. Что сказать — опыта никакого. Только на горизонте айсберг из пяти страшных чёрных букв — АБОРТ. Какие уж тут любовные утехи.
Но всё оказалось проще, Николай всё понял:
— Не надо бояться, мы же люди цивилизованные. Почему ты одна должна об этом думать? Нас же двое. Трое теперь, а четверо станет тогда, когда сами захотим. Только как я покупать ЭТО буду?
— Сама куплю.
Из подсобки вышел высокий красавец-узбек лет тридцати пяти, продавец отдела. Да, ситуация... Достала блокнот, записала «заказ». Продавец деловито упаковал заказанное в увесистый свёрток. Эля пулей вылетела из аптеки. Нина за ней:
— Вы что купили-то? Я глазом моргнуть не успела.
— Ой, не говори, Ниночка, наберёмся мы греха с этим востоком.
— Да уж. Алма-Ата вроде тоже Средняя Азия, но не Восток.
Вернулись в гостиницу:
— Ну, «любимая жена», всё ли в доме в порядке?
— Точно так. Может, до ужина погуляем все вместе?
— Давайте. От группы не отставать. Связать бы вас шарфом каким.
— Смотрите, как будто диван огромный под деревом, дядьки чай пьют. Зайдём?
— Нет, девочки, видите, ни одной женщины.
— Так мы же ещё не женщины.
— А детей видите? Нет. Ну, и пошли дальше.
— Это что за дерево огромное, целых девять стволов?
— Чинара.
— Она цветёт?
— Не знаю. Листочки только-только распустились. Тут жара летом стоит...
— У нас тоже летом не холодно.
— Однако, плюс сорок бывает дня три в конце июля до первого августовского дождя, когда на верхушках снег ляжет.
— Тут тоже горы, а снег редко бывает.
— Пресс-центр, вы фиксируете события? Нам газету делать, как приедем.
— Фиксируем, что успеваем.
— Чинару не забудьте. Фотоаппарата, жаль, нет. Лидочка, ты хоть зарисовки делай.
— Делаю. Много уже, вечером покажу. По-моему двенадцать.
— Ух ты! А ещё ничего не видели.
— Ничего себе! А Ташкент, а Фергана, а трамвай до Пассажирского?!
— Завтра какой-то мазар в горах, полтора часа езды.
За ними от самой гостиницы неотступно следовал эскорт из пяти молодых людей.
— Юлька! Шею свернёшь! Не разговаривай, заговоришь — будет знак согласия на вечернюю встречу.
— Я бы не против.
— Да? А вечерняя встреча — прелюдия к ночи. Этаж-то всего второй.
— Ну, Эвелина Александровна!..
— А ты как думала? Восток. Хоть чадрой тебя закрывай!
— А чадра и паранджа — одно и то же?
— Не совсем. Паранджа — одеяние серьёзное, а чадра — лёгкое покрывало, но лица всё равно не видно.
Вечером у входа в гостиницу собралось человек двадцать «зрителей», среди них и те, что сопровождали их по городу днём. Идти после ужина пришлось «сквозь строй». Эля замыкала процессию, чтоб никого не потерять. Впервые такое в поездке.
Перед сном выглянула в окно — во дворе стоял молодой человек, красавец лет двадцати из тех, что «сопровождали». А из окна выглядывала Юля Петрова, готовая выпрыгнуть или впустить гостя. Увидев Эвелину, скрылась. Разговаривать с ней Эля не пошла, только приказала парню знаками покинуть «пост». Знак «небо в крупную клетку» впечатлил — посетитель ретировался. «Хорошо, что у нас мальчишки» — подумала Эля.
На следующий день «хадж», поездка в горы к мазару Биби Мушкул-Кишод (госпожа разрушительница затруднений). По дороге обогнали группу женщин, шагавших по обочине. Почти у всех на голову были накинуты мужские пиджаки.
— Фарид! Это что такое?
— Пиджаки вместо паранджи, чужих людей на дороге много.
— Слушайте, сколько уже про паранджу знаем, а видели только в Ташкенте в музее, и то мельком.
— Хотите вечером привезу показать?
— Ещё бы!
— Теперь о мазаре. Ходить сюда положено в среду и четверг. Сегодня как раз среда, самый удачный день. И у нас одни женщины.
— А женщины при чём?
— Женщинам в мечеть нельзя, сюда ходят. Пешком. На автобусе только туристов возят. За километр до мазара будет родник. Надо умыться и продолжить путь с мокрым лицом. Девочки, у вас платки с собой? Без платка дальше родника нельзя. Обойдёте трижды вокруг мазара, встанете лицом к Мекке, там указание есть, и загадайте желание. Сбудется. Всё время от родника до возвращения разговаривать нельзя.
— Всё нельзя да нельзя! Не хочу я на Восток.
— Тебя никто и не оставляет. Если не умыкнут, конечно.
Перед ужином Фарид приехал с мешком:
— Вот. Паранджа моей бабушки. Ей восемьдесят семь.
Халат из зелёного вельвета с ложными длинными рукавами, впереди во всю длину чёрная сетка из конского волоса.
— Через неё же не видно ни фига, и воздух не пройдёт!
— А ты попробуй.
Гульмира надела паранджу на себя:
— Видно всё, только пылью пахнет и воздуха мало.
— Я тоже померить хочу! — захотелось всем, даже Ниночке Михайловне. Освободившись от «халата», были счастливы.
— У нас в каждой семье есть паранджа. Когда умирает женщина, перед тем, как нести её на кладбище, на неё кладут паранджу минут на пять-десять.
Девчонки замирают от ужаса вместе с Ниной Михайловной.
— Да пошутил я, девочки, пошутил. Бабушка хочет, чтобы её в парандже похоронили.
— Шуточки у вас, Фарид!
— Зато помнить будете всю жизнь.
— Эвелина Александровна, а в Казахстане до революции тоже паранджу носили?
— Нет. Только женщины после свадьбы надевали платок. А девчонки до свадьбы могли без платка ходить. Вы почитайте «Путь Абая» Мухтара Ауэзова.
Оставшиеся три вечера Эвелина «пасла» Юльку, но юноша во дворе больше не появлялся. Засыпала не сразу. В окно смотрели яркие звёзды на почти чёрном небе.
Шёлковый комбинат в Маргилане, музеи Намангана и Андижана, вечера в вестибюле — кто сериал по телевизору смотрит, кто читает, кто вяжет. Лидочкин альбом едва закрывается.
— Сколько уже?
— Не знаю, надо посчитать.
— Целая галерея получится. О! «Бабушкина паранджа». Талант у тебя, однако.
— Дома кое-что маслом напишу.
Путь домой всегда короче. В Ташкенте теперь сразу на трамвай, правда, с другим водителем. На вокзале в Алма-Ате всех разобрали родители. Нина поехала с Мансуровыми, они почти соседи. Элю встречали Ник с Мишей.
— Как ты долго! — Миша в этот раз не поехал, хотел свободой насладиться, да, видно, не очень свобода получилась, — а у нас для тебя сюрприз.
— Мишел! Имей терпение, сюрприз же.
— Надеюсь, не собаку завели?
— Нет, увидишь.
Дома стоял странный запах, как в школе первого сентября.
— Закрой глаза, — подвели вдвоём к «лишней» комнате — открывай!
— Ой, когда успели?! — комната была закончена — обои, линолеум, плинтуса новые, окно покрашено...
— Я же говорю, ты долго. Папа двух тётенек привёз, они всё за два дня сделали.
— Селезнёв двух маляров дал. Ну и мастерицы.
— Да, сами бы и в неделю не управились.
— Хватит и нам ещё. Миша тоже хочет обои, только другого цвета.
— А гостиную я сама эмульсией покрашу.
— На всё лето работы хватит.
Набросали на пол одеял и подушек. Эля принесла свёрток из ферганской аптеки.
— О-го! А говорят, у нас секса нет.
— Ханжествуют, как всегда. Но у нас-то нет, у нас музыка любви.
— Какое сравнение нашла!
— Разве нет? Тот же восторг и блаженство со всеми нюансами. И краски с годами не меркнут, ни в музыке, ни в любви.
— Когда-нибудь угаснут.
— Лет через сто. А пока...
«Музыка любви» звучала до глубокой ночи.
— Ой, тебе же на дежурство в семь.
— А! На корабле старпом говорил, что нам надо спать полтора часа в сутки и то не одному. А у меня четыре с половиной часа. Высплюсь.
II
К родным берегам
Вернулся Николай домой в начале сентября. Успел восстановиться в университете, его призвали с первого курса юрфака. Только учиться придётся на вечернем отделении, и работать, электриком на ремонтно-механическом заводе. На дневное никак нельзя — дома четверо младших. А четырёх лет как и не было совсем...
На концерт в филармонию шёл, замирая, воспоминания нахлынули — концерты, вечера... Билеты проверяла та же Лидия Матвеевна:
— Давно тебя не видела.
— Из армии две недели назад.
— На открытие не успел.
— Для меня сегодня открытие — Моцарт и Чайковский.
— Ну, иди, сейчас начнём.
В кресле рядом сидела девушка. Очень знакомая. Да, она, «девочка с Урала». Пришла в десятый класс — платье длиннее, чем у всех, с чёрным фартуком (в Алма-Ате в десятом, конечно, никаких фартуков), две косички с бантиками, портфель.
— Здравствуй, девочка с Урала!
— Здравствуй, Ник-однокдассник.
— Какая ты стала... яркая.
— Брови-ресницы крашу, природа поскупилась. Всё. Начинают, в антракте поговорим. Зазвучала сороковая симфония Моцарта.
В антракте вышли в фойе.
— Не был тут больше четырёх лет.
— Флот?
— Ну, да, Тихоокеанский. А ты где?
— Последний курс ин.яза.
— В переводчики собралась? — в голосе некая издёвка.
— В школу. Столько переводчиков не нужно, а учителей английского и сейчас не хватает.
— Ты такая уверенная стала.
— Так уже две практики было — в школе и в лагере летом, поневоле уверенной станешь. И сейчас практика, последняя.
— Я тебя раньше здесь не видел.
— Здрасьте вам! В десятом я и не мечтала сюда попасть, то платья нет, то туфли не такие. С первого курса начала, хоть и музыкалка за душой.
— Так ты не совсем дилетант.
— Совсем не дилетант. А сюда впервые с Валькой Кондратьевой попала. Она юрфак заканчивает.
— Все заканчивают, а я начинаю, с первого курса забрали. Вальку в университете не встречал. Правда, я теперь на вечернем. С октября занятия.
— Она тоже на вечернем. Ну, пошли. Шестая Чайковского, волшебная музыка.
После концерта половину пути шли пешком, наговориться не могли. У её дома остановились.
— Тебе ещё целую остановку идти.
— Нормально. Хочется тебя поцеловать, да, думаю, в первый вечер неприлично.
— О приличиях можно поспорить, но в первый вечер и правда не совсем хорошо.
— Или совсем нехорошо? — усмехнулся Николай.
— Не цепляйтесь к словам, сударь.
— Послезавтра в Оперном «Кармен». Пойдёшь?
— Пойду, спасибо. Последний раз слушала её в позапрошлом году в Ленинграде, в Кировском. С Атлантовым, он тогда из «Ла Скала» вернулся.
— Договорились. На твоей остановке в шесть.
Неповторимой красоты алма-атинская осень. Где Поленов? Где Левитан? Днём совсем лето, а вечера уже остывшие. Практика последняя школьная у Эли заканчивалась, роман развивался. Первое время её немного коробили флотские словечки — «банка», «обрез», «шхеры», но они скоро исчезли. Встречались два-три раза в неделю, у него вечерние занятия, у неё иногда библиотека или лаборатория устной речи вечером перед семинаром.
Элю долго занимал вопрос, как возникло уменьшительное «Ник» от «Николая».
— Генка Ефремов классе в пятом придумал. Родители нас всех называют полными именами — Николай, Юрий, Дмитрий, Александр, Валерия.
— Даже маленьких?
— Да, как у мамы в семье когда-то. А меня младшие и пацаны на улице звали Никол. Но не Колька, а тем более не Колян. Сколько раз в детстве дрался. Вот Генка и сократил немножко. Родители всё равно Николаем зовут.
— Меня тоже родители не Элей, а Лилей до сих пор зовут. Мне не нравилось никогда, поэтому в десятом назвалась Элей. Но не дралась, не довелось.
К декабрю само собой возникло решение пожениться.
— Не побоишься за электрика выйти?
— Не век же тебе в электриках ходить. Потерпим.
III
Старший матрос
Последнее воскресение июля. День Флота. Военно-Морского, естественно. Уже много лет Ник остаётся в этот день один, вспоминает четыре года, вычеркнутых из его юности.
Эля с Мишей уехали до вечера к Михалёвым, её родителям. Алексей закончил третий курс училища. Сейчас вместе с Андреем Макаровым на Иссык-Куле. Андрей из Караганды, отец у него там служит, подполковник. Домой Андрей попадёт всего на десять дней. Месяц не будут друзья слышать этого беспощадного «Рота, подъём!», когда так хочется спать...
В десять поставил пластинку с маршами почти на полную громкость, достал оба армейских альбома, развесил, расставил, разложил фотографии — радиометристы Князев и Бородкин из Подмосковья, Якобсон из Одессы, Ким и Баратов из Восточного Казахстана и он сам, старший матрос Николай Багдасаров. Разлеглись на верхней палубе на торпедном аппарате. Форма одежды — трусы, береты. Восточно-Китайское море, жарко...
Вот его эсминец «Бесследный», над ним барражирует американский военный самолёт, хотя это нейтральные воды. Недавно его продали филиппинцам на металлолом. Боевой корабль, мог бы ещё ходить и ходить. Не снёс корабль такого позора — во время шторма в том же Восточно-Китайском море оторвался от буксира и затонул.
Вот и Зейтула Бейтулаев, минёр из БЧ-3, с которым бок о бок провёл все свои корабельные годы. Однажды в море они перетаскивали какие-то мешки со своего корабля на стоявший рядом рыболовецкий траулер. Ник оступился у самого трапа, а борта кораблей на волне начали сходиться. Зейтула, шедший следом, сбросил свой мешок, мешок Ника, и втащил его обратно. В тот же момент борта с грохотом сошлись. Быть бы Нику без левой ноги, если б не Зейтула.
Крымский татарин Зейтула прибыл на флот из Узбекистана, село Кувасай в пятидесяти километрах от Ферганы. Всё возмущался:
— Сначала с насиженных мест в Крыму вывезли в Узбекистан, а когда подросли те мальчишки, что выжили, так их в армию, защищать этот самый режим.
Дали слово обязательно быть на свадьбе друг у друга. Николай женился первым. Зейтула привёз тогда целый чемодан великолепных гранатов. Это было в январе, а в августе пришла телеграмма с приглашением на свадьбу. Подписано — Зейтула, Мунира.
— Ну вот, твоя очередь.
— Да ты что, как я тебя одну оставлю, роды скоро.
— Когда скоро? В начале октября, сто раз вернёшься.
Это была их первая разлука. На неделю. Вернулся с огромной дыней.
— Во! Тринадцать кг.
— Как ты её только дотащил?
— Тут-то на такси, а из Ферганы до Ташкента намучился. Но это же для тебя.
— Спасибо, сударь. А неделя — это долго. Мунира красивая?
— Царица сказочная! — и после секундной паузы продолжил — только молчала всё. У них невесте не положено разговаривать. Я подумал, для тебя была бы пытка — два дня молчать.
— Нет, я на восток не хочу. Паранджу-то хоть на неё не надели?
— Паранджу нет, они же татары, только тюлевую накидку. У неё шесть сестёр, она младшая.
— Не знаешь, Зейтула калым платил?
— А как же. Братья помогли. Сами давно женаты. Зейтула бы не успел, они иногда годами калым собирают.
— Нет, не хочу я на восток! — Эле стало не по себе от мысли, что Николаю пришлось бы платить за неё калым.
— Мы прямо на западе живём!
— И всё-таки.
— В другой раз буду жениться, ни за что не на учительнице — много знает.
— А Мунира кто? — сменила тему Эвелина.
— Никто. Только семь классов. Поэтому и калым дороже. У них самая большая похвала: «Она ни разу в кино не ходила». Если б можно было, и в школу бы не пустили, но тут не выйдет, всеобуч не дремлет.
— Жарко там?
— Ой, не говори, плюс тридцать восемь да плюс сорок. Хорошо, тени много. От старой чинары и дом и двор в тени.
— А Фергана на Алма-Ату похожа?
— Да я её и не видел, из окна машины не много увидишь.
— У Зейтулы машина?
— Нет, у старшего брата.
Через десять лет умер Зейтула. Лейкоз. Почти все, кто с Николаем служил, прожили после армии не более пятнадцати лет, облучились у аппаратов.
Во втором часу марши отключил до пяти — у детей и стариков «тихий час», и так три часа терпели. Нажарил себе картошки на сале (так мечтал на корабле), водки выпил, на диване полежал, вспомнил, как двенадцать дней ехал в поезде через весь Союз на Камчатку, на Тихоокеанский флот. Про семь месяцев в учебном отряде на Русском острове, про то, как отрезали штанины у кальсон и прикрепляли их резинками чуть выше колен, чтобы по команде «Ногу вперёд» представить перед увольнением дежурному офицеру наличие кальсон. Отойдя за угол, «кальсоны» снимали. Парни с юга очень мёрзли при минус тридцати под северным ветром, но кальсон всё равно не надевали, шик такой своеобразный. Про самолёты, что шли на запад, домой. Про первые дни на корабле, когда пришлось сбрить привычные усы, их можно носить только третьему-четвёртому году, а не «салагам». Про старпома, который был им почти отцом, жёстким и строгим. Сегодня и каждый раз в этот день вспоминает он об этом человеке, как о родном. Хорошо, что он сейчас один. Рядом мог бы быть только Зейтула. Но его уже нет.
И снова марши. Последним на сегодня звучит «Прощание Славянки». Кончается день ВМФ, его день.
IV
День за днём
Сказки обычно заканчиваются свадьбой: «...и я там был, мёд-пиво пил...», ну, может быть: «...жили долго и счастливо и умерли в один день... » (прекрасный, надо сказать, финал).
А что после свадьбы? Дорога длиною в жизнь, у кого длиннее, у кого короче, но у всех полная извилин, буераков, ям и колдобин, а то и обрывов. Редко у кого дорога эта ровною лентою вьётся. И что такое «счастливо»? Лев Толстой говорил, что каждая несчастливая семья несчастлива по-своему. Ему казалось, что все счастливые семьи похожи друг на друга. Эле так не казалось. Она предполагала, что на ЕЁ дороге встретится всякое, и надо очень любить своего спутника, чтобы не оступиться и не упасть. Однако, и себя не ронять.
Николая подобные нюансы не тревожили. Он знал, что должен будет обеспечить семью, стать опорой жене, и (если будут) детям. Значит, электрик должен сойти со сцены, а до «настоящей» работы, когда закончит образование, ещё жить и жить. И перешёл он пока помощником мастера на АХБК* с зарплатой в три раза превосходящей «электрика». Четыре вечера в неделю — занятия в университете.
Родители сделали им королевский свадебный подарок — первый взнос за двухкомнатную кооперативную квартиру. Несколько месяцев до новоселья предполагалось жить у Багдасаровых во «флигеле», времянке из комнаты и кухни с печным отоплением во дворе огромного дома. Это было мудро — с первых дней отдельно, хоть пока и не полностью.
Ник с Элей перенесли её вещи во «флигель» за два дня до свадьбы, Ник перебрался туда ещё раньше. Но первую ночь отложили до «после свадьбы», чтобы продлить ипостась жениха и невесты.
Первый день праздника планировался для взрослых — сёстры Анны Дмитриевны, отец Павла Эминовича, специально приехавший из Ростова-на-Дону, друзья-армяне да Иван-грек.
С Элиной стороны было всего пятеро — родители, бабушка и Кириленки, родители Таниного мужа. Сестра с мужем жили в Томске, Сергей заканчивал Военно-Медицинскую Академию, в апреле ждали прибавления. Сестра Николая Валерия тоже скоро собиралась стать мамой. Её муж, курсант пограничного училища, был на учениях.
Приехав из ЗАГСа, обнаружили почти всех гостей на месте. Сколько незнакомых людей! Эля растерялась, как и её родители. Ещё больше растерялась она за столом в начале церемонии, открыл которую Вартан Агаронович Котоян. Правильным русским языком минут пять говорил о прекрасной миссии продления рода, о том, что тринадцать лет назад сам сидел на месте жениха, а тамадой был Павел Эминович Багдасаров, о том, как тепло приняли алма-атинские армяне высланных из Абхазии. Эля отметила, что персонажи его речи были всё мужчины. И вдруг:
— У моего друга Павла Эминовича пять сыновей и только одна дочь, самая молодая и красивая из присутствующих. Она скоро подарит отцу внука, а там и Николай успеет, — Элю передёрнуло. Это чья свадьба?! Кто на свадьбе самая молодая и красивая? Разве не невеста? Если бы он добавил «армянка», было бы всё правильно, но он не добавил. Она промолчала, конечно, вечер только начинался. Николай мягко сжал ей локоть: «Ничего». Дальше пошли речи гостей в установленном, видимо, порядке. Вартан иногда заглядывал в какую-то бумажку. Пожелания и поучения «умудрённых», притчи и истории... но ни одного «Горько!». Родители Эли включились в общую ситуацию, а Людмила Андреевна Кириленко, отхлебнула из бокала после короткого поздравления, да как закричит: «Горько!» Молодые сначала опешили, потом встали и поцеловались под неодобрительную тишину в зале.
После тостов сделали небольшой перерыв. Михалёвы и Кириленко ушли, молодых отпустили к себе.
— Не пойму, свадьба или похороны? И кто невеста в конце концов?!
— Не расстраивайся. Это не наш праздник, стариковский, наш будет завтра, — а из большого дома доносились протяжные армянские песни.
«Завтра» и вправду был праздник. Рано утром приехал Зейтула с чемоданом гранатов, пришла Лена Бутрина, институтская подруга Эвелины, и вся Николаева компания. Были шутки, были танцы, было легко и весело. Напрыгались, сели слушать Володю Юровского с его гитарой. Он то пел один, то вместе со всеми... Апофеозом вечера — Беляевская «Жена»:
Отбегалась, отпрыгалась,
Отпелась, отлюбилась
Моя хмельная молодость,
Туманом отклубилась...
Эля расплакалась. Это не ЕГО молодость отбегалась-отпрыгалась, а ЕЁ. Впереди стена из вопросов и ответа нет ни на один. И вернуться в прошлое уже нельзя. Отбегалась!
Но ни к чему невесте грустить, ещё не один повод для этого найдётся. А в ушах стоит: «...самая молодая и красивая из присутствующих...»
А дети где? За столом оба дня был только Юрий, ему весной в армию, тоже на флот хочет. Теперь это будет три, а не четыре года. Сергей с Дмитрием у себя в комнате, младший Александр с ними. И не слышно их. Младшая Вартановская Каринэ в первый день тоже с ними была.
Закончились зимние каникулы, начался последний семестр. Дальше госэкзамены и диплом. Но не закончились свадебные дела. Молодые должны были посетить тех, кто был на свадьбе. Для Эвелины начался период открытий .
Почти все свадебные гости жили в частных домах с большими участками на линиях. Высланы в начале сорок второго они были в разные места под Алма-Атой — Иссык, Талгар, Каскален, Узун-Агач. Но за несколько лет перебрались на окраину Алма-Аты, на линии.
Первый визит получился к Вартану. Эвелине идти не хотелось.
— Надо, Эленька, никуда не денешься.
— Мне читать много к среде.
— С собой возьми. Пока готовить будут, час, а то и полтора пройдёт.
— Что, заранее не готовят?
— Нет, если хашлама, готовить надо при гостях.
— Что такое хашлама?
— Мясо в казане с овощами. Телятина или баранина.
Пошли вчетвером со старшими Багдасаровыми. Багдасаров-то только Павел Эминович, Анна Дмитриевна оставила свою фамилию, Старжинская. Эля взяла с собой «Сними обувь твою» Войнич и маленький блокнотик на всякий случай, в армянский дом впервые, может, что записать придётся.
Вартан и Лёля встретили у ворот большого дома, чем-то похожего на багдасаровский.
Ольга Аветисовна, тётя Лёля, управлялась так быстро и бесшумно — Эля диву далась. Почитать ей до ужина не удалось — Вартан сел к инструменту и минут сорок играл что-то минорное.
— Это Комитас. Его в филармонии почти не исполняют, — слушать хотелось ещё и ещё.
— Вартан-джан, можешь сменить тональность, хашлама готова, — тётя Лёля в проём из кухни. Как и у Багдасаровых, гостиная-столовая сообщалась с кухней большим окном, которое открывали, если гости. Комната квадратная, очень просторная, за стол можно усадить и тридцать, и сорок человек. Для семи накрыли только один стол — бастурма, брынза, овощи (но не салаты), минералка, домашнее вино. Стоит и коньяк. Хашламу тётя Лёля подала на большом блюде. Баранина в этот раз, поэтому всего час готовилась. После ужина пили кофе с какой-то стряпнёй, вкусной, но непонятной, с маком и орехами.
— Это пахлава. Хочешь рецепт? — тётя Лёля очень тепло отнеслась к Эвелине, а амбициозный до надменности Вартан Агаронович её просто не видел, хотя ей казалось, что играл он для неё.
— Хочу.
— Записывай, — Эля записала, пригодился блокнотик.
По дороге домой родители шли впереди, Ник и Эля чуть сзади.
— Вартан на меня почему-то волком смотрит.
— Пережить не может, что я на русской женился. Они за меня Виолетку, дочь Оведа прочили, только я смуглых женщин не люблю.
— Вартан историк?
— Нет, в музучилище преподаёт.
— А тётя Лёля?
— Математику в школе.
— Двум учителям такой дом содержать непросто.
— Вартан подрабатывает, на армянских праздниках играет, в ресторанах. А тётя Лёля по дому.
— Как она успевает? Ещё и трое детей.
— Армянская жена.
Эле в гости ходить не хотелось, но отвертеться не получалось. Но нет худа без добра — и в гости ходила, и задания по домашнему чтению там же делала, на неё не слишком обращали внимание, читала в кресле, пока остальные разговаривали, ожидая, когда будет готово угощение. Мясное горячее блюдо начинают готовить с приходом гостей.
Разговаривали о детях, Николая о корабельной службе расспрашивали, историю Армении вспоминали, резню 1915-го года. Вартана хвалили — всех своих детей крестил в Эчмиадзине. (Огорчат его дети через насколько лет — Алиса выйдет замуж за украинца, внуков ему не подарит, Арно женится на однокурснице-казашке, внуки будут ярко выраженные азиаты, Каринэ вообще замуж не выйдет, с родителями будет жить).
Что готовили? Хашламу, зимнюю долму — голубцы из квашеной капусты размером в половину спичечного коробка (летняя долма с молодыми виноградными листьями), мантапур, армянские пельмени (фарш с жареным луком накладывается на сочень, сверху ещё один, и варят в бульоне). Мантапур Эля не приняла к сведению, а хашламу и долму стала и сама готовить. Чай нигде не подавался, кофе, а к нему пахлава, конфеты, сухофрукты, варенье из незрелых грецких орехов.
Жизнь Николая и Эвелины напоминала детскую игру в дом, всё было не совсем по-настоящему. Ждали квартиру и радовались, что они всё-таки автономны. Появились и шороховатости. Столкнулись два прежних образа жизни и вызывали раздражение. Родители Эли давно пользовались стиральной машиной, Анна Дмитриевна машину не признавала, стирала в корыте на доске, белое бельё кипятила. Печь для водяного отопления топила исключительно она, у Михалёвых это делал отец. На рынок у Багдасаровых ходил отец, у Михалёвых мама и бабушка. Побелка у Багдасаровых считалась делом женским, у Михалёвых — мужским. Николай с Элей с первых дней решили, что в своей семье и порядки заведут свои, удобные для них. Начал складываться некий семейный кодекс. Уговорились, что, если возникнут какого-либо рода несогласия или вопросы, то они просто сядут за стол с бумагой и ручкой, и будут обсуждать и записывать, «не выходя из себя», пока не достигнут совместного решения.
Переехали «к себе», игра в дом закончилась, началась «настоящая» жизнь. Однажды Эвелина пришла домой возбуждённая после обсуждения курсовой работы:
— Мой научный руководитель предлагает подать документы в аспирантуру с этой же темой «Парная и групповая работа при обучении разговорной речи». Пётр Гурьянович может и дальше руководить...
Тут на неё обрушился ледяной душ:
— Прекрасно. Только тебе придётся выбирать — наука или семья. На землю спустись! В октябре ребёнок будет.
— Бабушки же есть, помогут.
— Бабушки?! У одной младшему три года, другая на работе допоздна, третьей шестьдесят девять и ревматизм. Нет, подруга, выбирать надо. Подрастёт малыш, можно будет и про аспирантуру подумать. И опыт придёт.
— А язык уйдёт.
— Словом, думай.
Вот оно — думай! Предупреждение: «научного работника» в семье не потерплю. Самому ещё почти пять лет учиться, а тут жена-аспирантка. Не дело. Обидно до слёз. Побежать бы к своим, рассказать да посоветоваться... Нельзя — первый пункт Кодекса: не жаловаться НИКОМУ, решать самим. Поплакать — пожалуйста, а потом в самом деле решать. Надо брать лист бумаги, делить по вертикали на «плюс» и «минус».
Минусов оказалось больше раза в три, и самый главный — не останется времени на любовь. Страшнее придумать невозможно. Надо переступить через себя, иначе будет «как у всех», свидетельство о браке не гарантия вечного счастья, его ещё построить предстоит.
Через три дня Николай спрашивает:
— Ну, что тебе твой декан сказал?
— Сказал: « приходи года через два, только труднее будет».
— Что решила?
— Я тебя выбираю.
— Вот и умница. Успеешь ещё, — а горечь у Эвелины всё-таки осталась. Конечно, это просто уязвлённое самолюбие, не дали желаемую игрушку.
В октябре появились новые обязанности, про аспирантуру пришлось и совсем забыть. Дни стали однообразными — кормление, стирка, уборка, прогулка, кормление, подготовка обеда, опять кормление... Ник взял на себя и house, мужскую работу, и частично home, работу женскую. Уложив вечером Алёшку спать, Эля иногда выходила посидеть на скамеечке у подъезда. Соседки-бабушки удивлялись:
— Что, уже спит?
— Спит.
— По часам живёт?
— Иначе ничего не успею.
— А нашего Витьку в девять не уложишь, дай, бог, к одиннадцати.
— Приучить можно.
Квартира была мебелью не перегружена. Вот только книжный шкаф вмещать книги уже отказывался, они всё прибавлялись, одних словарей двенадцать. Заказали стеллаж — три вертикальных металлических стойки с полками на разных уровнях. Его можно было при желании снять или изменить уровни. Плохо было одно — книги открыты, а не под стеклом, как в шкафу.
Книгами занимался Ник — переставлял, вытирал пыль, записывал в конторскую книгу по разделам. Развлечение появилось. Когда приходили друзья, Николай в какой-то момент отправлялся в кухню, кто-нибудь снимал книгу со стеллажа, маскировал просвет и Нику предлагали определить, какая исчезла. Больше минуты ему на это не требовалось, чаще и того меньше.
Отдельная квартира была пока только у Николая с Элей. Собирались у них почти каждую неделю, если не было концерта или похода в горы. Засиживались до полуночи, но ночевать не оставались. Разговоры возникали иногда спонтанно, иногда темы были заранее известны. То говорили о новой книге, то обсуждали спектакль (осенью часто приезжали московские и ленинградские театры), и свои лермонтовские премьеры не пропускали. Ходили не всегда вместе, было, о чём поговорить. Иногда темой могла стать фраза из литературы, а то и просто дурачились. Например, надо было «научно» доказать, каким животным ты был в прошлой жизни. И пели. С Володей Юровским под его гитару или сами.
Зимой Николая пригласили вместе с отцом к Оведу Агароновичу, брату Вартана, «на хаш».
— Мероприятие утреннее и только для женатых мужчин. С детства помню эти «хаши». В восемь утра соберутся, поели и разошлись. «Хаш не любит коньяк, женщин и тосты». Против водки, правда, ничего не имеет.
— Это жидкий холодец, что ли?
— Примерно. Иногда ещё добавляют отдельно отваренный рубец, но не все любят. Здесь на рынке говяжьих ног сколько угодно, а в Ереване, отец говорил, их моментально разбирают, хоть они там очень дорогие. На хаш идут только передние ноги. Завтра большая компания у Оведа — мы с отцом, Вартан, Сергей, дедушка Манук и непутёвый Гурген. Он в хаш крошит много лаваша и ест руками.
— Почему непутёвый?
— Не армянский какой-то. Хороший сапожник, но регулярно не работает. Сделает пару, получит деньги, пропьёт, отоспится — берётся за другую пару. Исключение из правил — ни семьи, ни детей, ни дома. Живёт у какой-нибудь очередной женщины. Он отцовский дальний родственник, брат мужа его сестры. Но на хаш его всегда зовут.
— Когда собираются?
— В воскресенье, к восьми утра. Вернусь часам к одиннадцати, ещё успеем у трамплина на санках покататься.
— А дедушка Манук кто такой, старик, что на свадьбе был?
— Да. Бывший баритон нашего Оперного. Семь лет уже не поёт там. Как жена умерла, замкнулся, никуда не ходит, только на хаш или к кому на свадьбу. Он — дядька Вартана и Оведа.
— У вас как-то все — родня.
— Кроме Левона Вагранова, он просто друг Оведа.
— Я их всех побаиваюсь.
— Не надо, я же с тобой.
— И нам придётся всех на хаш звать?
— Нет, я пока с отцом. Говорят, хаш удваивает мужскую силу.
— Ну, тебе это пока ни к чему, и так пылаешь.
Эля теперь тоже могла бы хаш сварить, варит же холодец к Новому году. Это в первые дни она почти ничего не умела — на кухне царила бабушка. Пришлось всему учиться. И училась, у кого могла. Вспомнился случай пятилетней давности. Главным блюдом у Багдасаровых всегда был борщ. Эвелина записала рецепт у Анны Дмитриевны, когда жили во «флигеле», у Михалёвых варили по-другому, без зажарки. Варила его раза два-три в неделю. Но Николай часто говорил:
— Почему у нас борщ всё никак не получится, как у мамы?
— Я стараюсь...
— Знаю, но чего-то не хватает.
Как-то Эля сварила очередной борщ. Вечером сказала пришедшему с работы Нику:
— Мама твоя приезжала. Пока я уборкой занималась, борщ сварила.
Николай принялся за борщ:
— Ну, почему всё же у нас так не получается?
— Да?! Поезжай, дорогой, и спроси у мамы, была ли она сегодня здесь.
— Вот как? Это нечестно, — не знал, куда деться от неловкости Николай.
— А честно одно и то же твердить без толку? — вопрос был снят и больше не возникал.
И ещё один случай не вспоминался без смеха. Пришло время побелить потолки. Николай согласился — работа тяжёлая, это скорее house, мужская работа. Влез на стол, окунул кисть в известь, и... дверь за спиной оказалась облита сверху донизу.
— Ой-ой-ой, Ник! Стоп! Дай, я попробую.
У Эвелины получилось аккуратнее, весь потолок побелила, ни разу не капнув. Так и пошло — Эля белить, Ник с Алёшей гулять в это время.
Друзья между тем приходили всё реже, у кого-то своя квартира появилась, с кем-то стало неинтересно, кого-то останавливал второй пункт их Кодекса — мужчина не входит в дом в отсутствии мужа, женщина — в отсутствии жены
.
Закончил Николай университет и поступил участковым в соседний микрорайон, власти «укрепляли» милицию кадрами с высшим образованием. Рабочий день не нормирован, дежурства в райотделе по графику. Хорошо, хоть форму новую ввели в семидесятом, а то эта темно-синяя уж очень глаз не радовала. Появились новые знакомые, которые никак не подходили к старой компании.
Однажды Николай не пришёл ночевать. Эвелина места себе не находила. Дежурство было до двенадцати, к часу всегда в таких случаях был дома. Ни в два, ни в три, ни даже в четыре не появился. Звонить на работу было не заведено, чтоб его в неловкое положение не ставить. Оставалось ждать.
Пришёл в пять:
— Эленька, извини, преферанс, около двенадцати сели, а остановиться уже невозможно.
— А если б я так?!
— Но я же мужчина!
— И какая в этом твоя заслуга? Вот родили б тебя женщиной, да просидеть бы тебе ночь в неведении... Хоть бы позвонил.
— Ещё раз когда придётся, позвоню. Отказаться никак нельзя. Часто, правда, не собираются. И ты же знаешь, при картах женщин не бывает, и выпивки не так много, курят только без остановки.
Про женщин Эвелина думала меньше всего. Когда появляется «третий» или «третья»? Когда не складывается дуэт, когда фальшиво звучит «музыка любви» или умолкает вовсе. А если вы одновременно и супруги и любовники, да ещё ровесники, о каких «третьих» можно говорить? Их «музыка» звучала неистово, восторженно, неповторимо... Каждая партия в их «дуэте», как и положено, имела свой характер, но сливались они в одну изумительную мелодию. Было только страшно, что это почему-нибудь кончится. Где-то у Байрона Эля прочла, что супружество — это верный способ возненавидеть друг друга. Согласиться с ним она, конечно, не могла. Да у него ведь ни с одной из женщин «дуэт» так и не сложился.
Ещё один пункт Кодекса: все дела среди недели, выходной — отдых всей семьёй. Дети — особая статья, с ними заново познаётся мир. Тут тоже нужен кодекс: не сотворить кумира из младшего, иначе вырастет тираном, отвечать на все вопросы, даже неудобные, правдиво, чтоб не искали ответов на улице, там обязательно ответят так, как не надо, не ругать за неудачу, он и так переживает. И ребёнок должен уснуть каждый вечер с чувством, что его любят.
Эля с Ником этого кодекса придерживались. Разговаривать и играть с детьми было интересно. Эвелина завела особые тетради, куда записывала «перлы», детские высказывания и вопросы, собираясь подарить им эти тетради на свадьбу. Иногда заглядывала в тетради, хоть новые записи уже не появлялись.
Свой дневник Эля завела давно, ещё на Урале, в седьмом классе. Тоже перечитывала иногда. Обычно открывала его перед своим днём рождения и годовщиной свадьбы. Скоро будет серебряная. «Листьев не обожгло, веток не обломало...» А время идёт день за днём, его не остановишь.
*Тимуриды — средневековая династия(1370-1507) в Узбекистане.
*Тамерлан(Тимур) — средневековый тюркский полководец.
*Ходжа-Амин — мавзолей-мечеть.
*Улугбек — средневековый астроном.
*АХБК — Алма-Атинский Хлопчато-Бумажный Комбинат