Юрию Беликову о Пальмире

Конст Иванов
К ЧИТАТЕЛЯМ

Прочитал в альманахе "День поэзии" стихотворение Юрия Беликова, очень мне понравившееся и вызвавшее работу ума. Не останавливаясь на бесспорных достоинствах внешней плоти-звукописи стиха, я набросал свое внутреннее впечатление, которым и решил с вами поделиться

ПАЛЬМИРА
Брожу средь развалин Пальмиры.
Стоят оголённо колонны.
Да это же осень – помилуй! –
Что кровли стряхнула, как кроны.
Да это же вечная осень!
Довольно уже камнепада.
А впрочем, да здравствует просинь!
И кровли нам больше не надо.
Пусть всё здесь пребудет, как в роще
опавшей – в тщете и уроне:
багрец черепковый и росчерк –
нелепый – на белой колонне.
Сей град во сирийской пустыне
затем оказался в обломках,
чтоб царственным прахом поныне
будить поклоненье потомков.
И то, что от мира осталось,
являет величие мира
сильнее, чем, если бы сталось,
избегшая гибель Пальмира.
(Ю. Беликов, «ДЕНЬ ПОЭЗИИ. XXI ВЕК», Санкт-Петербург, 2019)


ЮРИЮ БЕЛИКОВУ, О ПАЛЬМИРЕ

Спасибо, поэт, за «Пальмиру», этот прекрасный реквием по цивилизации.
Будит мысль. В связи с этим хочется сказать несколько слов, подчеркнув в стихах то, что легло
на душу максимально адекватно и вычитывается уже как бы и как мое собственное.   
Итак:

«ДОВОЛЬНО УЖЕ КАМНЕПАДА»
 
Вот именно, вот-вот, оно самое! Бессмысленный камнепад этнической истории, состоящей
в обмене ударами кувалд по памятникам, должен когда-то прекратиться. Довольно нам быть
безвольными орудиями слепых сил природы. Камнепадный человек, тот, что воюет и не умеет
по-другому решать свои проблемы, он-то и есть, говоря словами ницшевского Заратустры, то,
что должно преодолеть.
Лет тридцать назад, когда на наших глазах рушился политический дуализм планеты, некоторые гуманистически настроенные историки поспешно провозгласили конец этого камнепада, веруя
в то, что союз демократии и науки обеспечивает нам и уже открывает новое состояние
земношарного общества с единой над головами, по твоему слову, «просинью». Увы, третье
тысячелетие грубо растоптало все эти человеколюбивые надежды, и мы вернулись к допотопной
психологии начала 20 века, психологии «национальных интересов», жестко умноженной
на «достижения» спровоцированных этими же интересами мировых войн и революций. И под
пестрыми знаменами отдающих средневековой гордостью суверенитетов мы начинаем латать свои нац.землянки, чиня заборы и, конечно же, кровлю. Мы, так сказать, отрезвились от 20 века, снова
поумнели и понимаем, что мир попрежнему состоит из плохих людей, и надо обороняться в духе
Гоббса (XVII в.): всем против всех. 
Так что же? Выходит, что поэт, сказавший
 
«И КРОВЛИ НАМ БОЛЬШЕ НЕ НАДО»,

неправ?
Нет, он прав, тысячу раз прав! Ибо пора последних национальных судорог минует, а общие мечты и
надежды землян останутся. Иные мечты и надежды ведь вовсе не пустяки, а очень даже мудрые зерна грядущей необходимости. Поэзия, которую наш «прагматический» век гонит и извращает как только
может, ищет и находит эти зерна, и слава богу!   

«ПУСТЬ ВСЁ ЗДЕСЬ ПРЕБУДЕТ, КАК В РОЩЕ
ОПАВШЕЙ…»

Да, пусть та часть нашей истории, которую мы всё еще по инерционной ошибке считаем человеческой, но которая – камнепадная! – есть лишь не преодоленная пока в нас биология, пусть она остается, как вся остальная природа, свободной в своем неудержимом тлении, не будем ей мешать.
Но есть, однако, и другая часть истории, которая в руинах переплетена с первой, и в этом сложность восприятия величественных развалин. Как и наше тело, руины соединяют в себе человеческое и
природное, которые посмертно продолжают между собой борьбу, начатую при жизни. И когда автор
указывает на посмертную судьбу античного города:

«ЧТОБ ЦАРСТВЕННЫМ ПРАХОМ ПОНЫНЕ
БУДИТЬ ПОКЛОНЕНЬЕ ПОТОМКОВ» –

 я невольно задаюсь вопросом: поклоненье – кому, чему? Ведь ответ на этот вопрос и проясняет
момент борьбы, в котором мы находимся.
Двести лет назад поэт-романтик с презрительной усмешкой описал древнеегипетский обломок с
надменными словами  Озимандии-Рамзеса, тщеславно утверждавшими навеки его величие.
Справедливости ради надо признать, что некоторые основания для горделивого самовыражения,
имеющего целью утвердить свою вечную славу, у этого фараона были: он процарствовал 67 лет, много воевал, оставил после себя крупнейшую на Западе империю. К слову сказать, у другого известного тщеславца, не оставившего нам своего надгробия, не было вообще никаких оснований и шансов
стяжать славу, однако мы помним его не хуже египетского царя. Я говорю о греке, сжегшем в 356 году
до нашей эры храм Артемиды. Согласись, его путь оказался намного проще и экономней царского.
Ну как тут не рассмеяться над наивной позой покорителя вселенной, от которого осталась разве что
берцовая кость? Романтик и смеялся, ведь он был христианин, и для него фараон был зарвавшийся
в своей вавилонской дерзости кесарь, от которого Бог и человек должны отвернуться. Но, между нами,
по-человечески романтик был к Рамзесу несправедлив – ведь тот был вынесен наверх волей племен,
энергию которых он символизировал, то есть был орудием той же самой природы, которую обожал и романтик, делая и самого Бога ее духом.
А через двести лет Ближний Восток посетил совсем иной поэт, отягченный опытом Потопа 20 века, ему
уже не до того, чтобы смеяться над именами властителей прошлого, перемешанными с песком и
камнями, это было бы для него слишком детским занятием. Глядя на руины, он не взирает на них
свысока с вершины прогресса цивилизации и не идолотворит ушедшие века, не горюет об
осыпающейся красоте давнопрошедшего, нет, он, скорее, сурово наблюдает эту вечную схватку
человека с пустотой и изумляется, что всё-таки некогда такое уже было возможно.
И потому, я думаю, он согласится со мной, что ответ на вопрос, кому же руины будят поклоненье, может
быть только один – тот, к которому отсылает вещее слово Осипа Мандельштама, сказанное в 1914, когда пропасть всемирного потопа как раз  разверзалась: 
«Не город Рим» (кстати, тоже напиханный обломками) «живет среди веков,
А МЕСТО ЧЕЛОВЕКА ВО ВСЕЛЕННОЙ!»

4 января 2020 г.