За городом уходит в лес тропинка. Группа выходного дня вышла из автобуса.
- Приеду в пять, - сказал шофёр. - Здорового отдыха!
Слово взял завотделом Николай Сергеич:
- Все надеваем лыжи, не топчемся, бежим в долинку уюта, к зимовейке, друг за другом.
До зимовейки два километра. Давным-давно, задолго до строительства города, в долине уюта охотник срубил зимовьё. От него осталось одно название и добрая энергетика. Потому что хозяин домика умел лечить травами...
Николай Сергеич отдавал распоряжения, мужчины живо заготовили сухостой, нарубили поленья, развели костёр, закрепили над огнём таган, повесили на него чайник. И встали на лыжи.
- Мы пробежимся, продышимся для аппетита, - объяснил коллективу Николай Сергеич. - Мужской компанией, женщин и детей не берём. Вы накройте поляну.
- Не опаздывайте, - попросили женщины.
- К чаю ждите.
Пятеро гонщиков резво скрылись в лесу. На сибирском морозце лыжи словно летели по снегу.
Удалившись на большое расстояние, они свернули с лыжни в густой хвойник. Под пихтами вытрясли свои карманы.
- Вот и ладненько, - просиял Николай Сергеич. - Если бы не борьба за здоровый образ жизни – сидеть бы нам дома у телевизоров. Ах, именины сердца у вечной зелени! Раньше мы выезжали сюда цехом во все времена года. И по-мужицки, и с жёнами, с детьми, иные с внуками. Славно жили.
- О! После рюмки дядя Коля начнёт стонать: какая великолепная была жизнь, - поморщился молодой Рома
- Я не старик, чтобы стонать. Не старик, но дед. Я и теперь неплохо живу. На здоровье! - дядя Коля принял, Рома налил второму коллеге.
- Советские люди тоже боролись за здоровый образ жизни? - спросил он.
- Боролись. Но я что думаю? - увлёкся завотделом. - Мы, родившиеся в 60-х годах, богаче вас, родившихся в 80-х и 90-х. А чем? Мы застали живьём и великую историю, и великие технологии. Полёт Гагарина не помню, я ещё не родился, но мы не голодали, нас не убивали, мы не были «врагами народа», мы свидетели московской Олимпиады. Мы освоили компьютер, интернет, ездим на японках и немках. А мы ездили и на «Запорожцах», крутили пластинки на старом радио, видели старух, родившихся в 19-м веке, не умевших писать и читать.
- И это – твоя великая история? - ахнул Рома.
- Великая. Потому что мы знали фронтовиков в их мужицком возрасте. На 30-летии Победы их чествовали, это я уже помню. Они были чуть старше меня сегодняшнего, лет пятидесяти пяти. Самые мужские годы – вроде и пожил, но душа молодая, чувства молодые, нравятся женщины молодые. Я спрашивал себя: чем же они отличались от нас? Да, открытым взглядом. А что в глазах – то и внутри. Нет больше таких глаз. Нынче в глазах демократия.
- Прошлое часто кажется лучше настоящего, - завёлся Рома. - Ни грамму великого в советском человеке не было. То, о чём трещат нам старики – неправда. Всё отдавало сереньким: люди, квартиры, машины, одежда.
- Ну отчего же? Брюки-клёш, марлены, высокие каблуки и длинные волосы у девок и у парней – 70-е годы, хиппи, музыка диско. На школьницах короткие юбки, белые гольфы. Понял? И ни брошенных детей, ни обманутых вкладчиков, ни либералов, ни боевиков, ни банкротов, ни рейдеров, ни коллекторов, ни хлыщей, ни прыщей, ни упырей, ни маньяков, ни бродяг.
- И что ты предлагаешь?
- Ничего я не предлагаю. Но наверху должен сидеть медведь, а с ним сотня всевидящих орлов. Которые смотрели бы и за самим медведем.
- Да если бы орлы служили стране, а не в свой карман, - добавил Саня.
- Пусть их было бы сто неприкасаемых в обмен на порядок. Суровые орлы – это не означает нищету населения и всеобщий страх. Но жуликов и мажоров остановит только одно: карающий меч. Не домашний арест, а лесоповал с пилой-двуручкой. Они же ничего не боятся, они оборзели от безнаказанности, от шальных миллионов.
- Сотни орлов мало, а лазеек много, - возразил Саня. - Тащили и будут тащить.
- Тогда как выжить простым людям? - вякнул Толя.
- Живи! - дал совет Николай Сергеич. - Я тебя уверяю: жить можно. Тебе не дают жить? Кто? Мне не мешают. Как хочу – так живу. Минуточку! На здоровье!
Он выпил, Рома наливал.
- Ты хитрец, на людях за здоровый образ жизни.., - усмехнулся Толя.
- И что в моём образе жизни нездорового? Каждый живёт в своей системе ценностей.
- Ни у кого нет никакой системы. Может, у кого-то и есть…
- У всех есть. Не все философы, не все размышляют. Но она есть. Даже у Агафьи Лыковой есть.
Толя растерялся:
- А я не нашёл свою систему. Я не человек, что ли? Твоя какая, Сергеич?
- Я в третий раз дитя. С внуком сказки, мультики любим, бабу снежную вместе лепим. Наступит срок – в школу пойдём, взрослеть станем. Я и с правнуками поиграю в плюшевых зверей. Разве это ложная система ценностей? Настоящая и очень здоровая. И тебе советую завести семью.
- У некоторых в системе ценностей – жён, мужей менять как перчатки, - ушёл от темы Толя.
- Но ты не меняй, - сказал Сергеич. - Сделай один шаг и на всю жизнь.
- Артисты по пять раз женятся, выходят замуж, - Толя привычно занудил. - Вишь какие они, люди культуры…
- Не суди попусту всех и вообще не суди. По-твоему, женитьбы – дело некультурное? - возмутился Рома.
- Но пять раз – не по-христиански.
- Ты не артист, тебе не дано. Артисты же влюбчивые, репетиции без любви - как пчёлы без мёда. Любовь есть Божий дар – значит, всё по-христиански.
Рома осёкся и принялся наполнять кружку.
- На здоровье! - блаженно крякнул Сергеич. - Кстати, о христианстве. Отвечайте-ка мне, мои юные друзья: какой мировой юбилей был месяц назад, 7-го ноября? Круглая дата, круглее нет.
Молодые, переглянувшись, промолчали. Сергеич подсказал:
- 100-летие Октябрьской революции. Моё поколение росло на той религии. Что ни годовщина - праздник с оркестром.
- Ты это к чему?
- К тому, что вы ни хрена не запомнили из школы и ни хрена не хотите, у вас пустое на уме… Те фанатики чуть было не обратили весь мир в свою веру.
- Безбожники, - среагировал Толя.
- И многие фронтовики не были христианами, - добавил Сергеич. - И я безбожник. Страна жила без Бога, а с культурой, совестью, работой. Бывало, мы ходили на танцы в телогрейках, мы гонялись за джинсами, за колбасой и гордились Родиной. Скажете: чем гордиться-то? Бедностью? Пьянством на работе? А вот гордились. Была убеждённость: мы сильнейшие в хоккее, в космосе, в науке, и ни одна чужая пушка не смеет пикнуть без нашего дозволения. Мы изучали в классе географическую карту и потешались: да они гномы перед нами. Так было, такая наша вера. Нынче хорошеют города, возводятся храмы, попы призывают к согласию, народ одет и сыт, а радости нет. Где же истина? Я хочу гордиться страной, но меня держит, мне той веры не достаёт до гордости. Родина ежедневно перед кем-то оправдывается, сносит плевки от гномов. Родина имеет мощный ресурс и швыряется им, как хламом. Мощнее газа и нефти ресурс – русское мужичество, увязшее в охранниках, сторожах, кочегарах.
- За нефть и газ деньги платят. А мы не экспортный товар. Там своих некуда девать, - махнул рукой Саня.
- Какой экспорт? Не туда мыслишь. Заинтересуй зарплатой на Родине, и русские мужики построят рай в деревне. По всей стране. Русский смекалист. И русский не ломается ни в зной, ни в грязь.
- А как заинтересовать, Сергеич? Законом?
- Законом. Допустим, каждый хозяин станет платить рабочему не меньше 200 рублей в час. Любой хозяин. Но за труд, а не за перекуры. Хозяева злятся: нет нормальных работяг. А работяги плачутся: нет нормальной работы. Как так? Хозяин хочет, чтобы мужик пахал на него за копейку, а мужик не хочет пахать, но хочет получать три копейки. Каждый остаётся при своём – один делает вид, что платит, другой – что работает. И не найти середины. Кто от этого выиграл? Закон нужен. Или высохнет ресурс, мужики с концами уйдут в браконьерство, в подвалы, в гаражи. Рыбачить будут не на двух лодках, а на десяти всей деревней, и ни одна рыбоохрана не сунется. В подвалах гонят самогон, в гаражах ремонтируют машины, делают шлакоблоки, тротуарную плитку, мебель, рекламные вывески. Втихую, «на коленках». Разве это экономика?
- Закон примут, но хозяин придерётся. Придраться легко. В нас есть недостаток, русский мужик любит выпить не вовремя, - заявил Саня.
- Пьянка – от херовой жизни, - сказал Толя. - От нехватки денег. От неудовлетворённости: я мужик, а не могу заработать. Денег мало, но на водку найдём. Смекалка уходит на добычу водки. Или кому-то надо, чтоб мужики пили… Перекрой финансирование Кавказу – они начнут стрелять. А перекрой Уралу, Сахалину, Камчатке, Сибири – везде русский молчок. Выйдут на улицы две-три сотни, их сметут свои же, обвинят в измене, пересажают зачинщиков и всё. Будем сидеть и бухать. Это в крови: на государство не попрёшь, оно тебя раздавит, задавит, сгноит за решёткой. И миримся дежурными словами: лишь бы не было войны.
- И не надо нам войны, похоронок, - вставил Сергеич. - Мало той войны?
- А я пошёл бы воевать, - озлился Толя. - Я простой. А хамелеоны мутят воду, рвутся в чины, разводят толпу сладкими речами. Вон Агей Стариков опять лезет в мэры города.
- Хочет побороться за большую зарплату, - рассудил Рома. - Имеет право. Кому-то в курьеры, кому-то в охранники, кому-то в мэры. Каждому своё.
- Каждый за себя, - согласился Толя. - Ещё до первых выборов он заказывал мне ремонт бани. Зарегистрировался кандидатом – перестал узнавать.
- Ты построил, он заплатил. Чего тебе от него? Последнюю рубашку он с себя не снимет. Не та порода. И правильно. Беги от всех, готовых снять последнюю рубашку. Потому что когда они её кому-то отдадут, они начнут просить у тебя. Те, которым они отдали своё последнее, о них уже забыли.
- Но я не отдавал мою рубашку. И не с протянутой рукой зашёл к нему. По делу. Жена дальше порога не пустила: Агей Валерьевич занят, не может принять тебя, маленького человека.
- Так и сказала: маленького?
- Глаза её сказали. Выборы он провалил и снова давай здороваться за руку, снова Агуша. Но опять не узнаёт, опять Агей Валерьевич. Народная примета: близятся выборы. Что же будет, если он выиграет, если усядется в кабинете? Надуется как воздушный шар, и не подойти.
- До выборов-то они – всем друзья. Можно выпросить у них подачку, - бросил Саня. - Но не выиграет Агуша. Не матёрый он боец. Проголосуют за него семья и родня. Наберёт пять процентов.
- Он не наивный, он обзавёлся крышей. Надёжной крышей. Возьмёт и выиграет. А ты останешься маленьким человеком, - рассмеялся Рома в глаза Толе.
- А он – большой человек?
- Он хотя бы имеет свою систему ценностей.
- Его система – фарс. Он шумит: надо увлекать молодёжь рабочими профессиями, родному городу нужны электрики, токари, штукатуры, маляры, сварщики. На этом он строит выборную кампанию. Люди орут: молодец, ты зришь в корень, ты душой и делом за город! Однако его сыновья учатся не на слесаря, а на дипломата и финансиста, и не в своей области, а в Москве. Вот и вся Агушина система.
- Но ты покажи мне родителя, мечтающего, чтобы его ребёнок стал работягой, - возразил Сергеич. - Пусть кто-то идёт на стройки и заводы. А кто, чьи дети? Увлекать молодёжь рабочими профессиями – заезженная тема перед выборами. Не выбирать бы их, а назначать. К чему эти лишние траты, болтовня, враньё, склоки, доносы, холуйство? Власть – народу? И что народ будет с ней делать?
- Народ любит силу, насилие над собой, - вставил до того молчавший Валера.
- Не насилие нам, а дисциплина требуется. Как в армии, в балете, в спорте. Где слово командира, педагога, тренера – сталь. Тогда и результаты есть… Нынче мы верим тому, за кого голосуем? Нас завлекла его рекламка? Но что у него в мозгах – известно только ему, и ни народные приметы, ни гороскопы его не раскусят. И гадать не о чем, - Сергеич загорячился. - Снова я клюнул на старую наживку. Все знают, как обустроить Россию. И мы тут знаем. Клуб знатоков. Экспертное сообщество. Зато обустроить личную жизнь не все умеют. Давайте о чём-нибудь близком! Из раза в раз начнёшь о своём – кончишь на демократии. Или это водка виновата? Нам здоровей поспорить о лыжах, о женщинах, но мы о политике, о ферзях... Надоело.
- Сергеич, а демократия – нам она нужна? - не унимался Толя. - Чем больше бардака, цинизма – тем демократичнее? Людей обыдляют – это демократия?
- Бардак, цинизм - родные сыновья демократии. ...Есть юношеский цинизм. Взрослеющие дети шутят над старомодностью, отсталостью родителей, хотят блеснуть своим превосходством. Создали семью – это прошло. Такова жизнь: старики поругивают молодых, молодые смеются над стариной, но глядишь – выровнялось. А сейчас наступил всеобщий цинизм. Все ржут над всеми, все врут всем, все презирают всех. Боязно смотреть телевизор, читать Интернет, газеты. Вроде как свобода слова, свобода поступков. Эта свобода разбила мои идеалы. В детстве актёры, певцы, спортсмены виделись мне людьми благородных кровей, мы подражали им, красивым, умным. И вот рассказаны, показаны, расписаны, придуманы их биографии – звёзды оказались и ума невысокого, и характером неуживчивы. Историки обидели и Лермонтова, Ломоносова, Поддубного. И Куликовская битва была не битвой, а дракой, и Пересвет с Челубеем сцепились из-за бабы, по пьянке. Идеалы рухнули, кумиры повержены. Для чего так делается? Для разгула всякой сволочи. И всякая сволочь есть новые идеалы. Создал мошенник жилищную пирамиду, кинул тысячу дольщиков, поимел миллиард. Его ненавидят, но перед ним робеют. Чиновники ему кланяются – он же посулил инвестиции. Инвестор! Спонсор! Обещает построить часовню для русской души. Раздаёт интервью о любви к Родине. Он неподсуден, в его делах нет состава преступления, потому что слишком много украл. Большой бизнес. Он – хозяин жизни, блестящая партия для девушек… Другой взял в аренду тысячу гектаров земли, посадил морковку, а засуха убила весь урожай. Неудачник, соседи шутят, должностные избегают – не стал бы чего просить. Ему или стреляться, или что? А мошенник тот, обнаглев, лезет во власть. И пролазит. Что он там потерял? Мечтает послужить своей стране? Да ну. Он мечтает похлопотать у кормушки, миллиарда ему не хватило. Это демократия. Она стара, её выдумали рабовладельцы Древней Греции... Купилась Россия на демократию в 90-х годах, мировая демократия с той поры жрёт Россию.
- Но и советская система не стала образцом, - сказал Рома.
- Было это заблуждением или достижением советской власти – всеобщее равенство? Пускай спорят политики и пенсионеры. Равенство по указу обернулось уравниловкой, перекосом. Академик и товаровед разве должны жить в одинаковых условиях, в одном доме? Или учитель и гопник…
- А если академик липовый? - намекнул Рома.
- Тоже случалось. Но там была великая попытка создать социальное государство, без господ и слуг. Попытка почти удалась и всё же не удалась. Однако наш опыт приглянулся другим, они взяли от нас самое ценное. В СССР ведь были сильные дела, а демократы выкорчевали их, выдрали, сровняли с землёй. Что ещё не успели – выдернут завтра. И заодно копируют самое мерзкое от Запада. Не лучшее, а мерзкое. И нарекли свой балаган развитием демократии. Им-то что, их дом в Лондоне, в Майами. Та модель жизни, которую они нам навязали - неприятна до блевотины. Одна фальшь, одно липовое. Почему-то рождаемость падает. Отчего? От демократии. Тяжело живут люди. Боятся рожать.
- Тебе проще, - знаючи заметил Толя. - Ты-то легко живёшь.
- Я-то легко. Заслужил. Притёрся за свою жизнь. А вот молодые семьи… Никаких перспектив... От этой всемирной демократии Земля уже задыхается, болеет, плачет, её трясёт, бросает в жар...
- Но жить всё-таки можно, - Рома ухмыльнулся.
- Можно, можно, - Сергеич опомнился. - Вполне себе ничего.
- И Агей Валерьич.., - начал было Толя.
- При чём тут Агей Валерьич? - взорвался Николай Сергеич. - Не пойду я к костру. Опять о демократии языки мозолить. Да и неловко мне с запахом, не по возрасту. Там дети, понимаешь…
- И я не пойду. Я замёрз, - вскочил Валера. - Не лето красное.
- Наши уже заждались, - обиделся Рома. - Что им сказать, Сергеич?
- Сочини что-нибудь. Мол, за подснежниками ушли. А мы обогнём гору, спустимся к остановке и бывай.
- Подснежники! - повеселел Валера. - На здоровье!
- Тихо! - оборвал его Толя. - Нас обнаружил десант.
- Мальчики! Мы к вам! - крикнули с лыжни женщины. - Имейте совесть, не бегайте от нас. Вы за здоровый образ жизни? И мы за него.