В доме появилось что-то страшное. Размером с телёнка. Огромное и лохматое. Чудовище. Оно металось из стороны в сторону, и тяжело дыша, вываливало из зубастой пасти красивую и алую лопату языка.
И мы стояли, протягивая руки, пытаясь погладить его свисающие грязные космы шерсти и радовались своему страху и бесстрашию. Как дети. Так мы и были детьми.
Про волков слышал много. Больших и страшных, кушающих Красную шапочку и её бабушку. Живьём не видел. Наверное, это лохматое и было волком в моем понимании, особенно в первые часы его появления, но потом отец, приведший это чудо во двор, объяснил, что это обычная собака и зовут её Пират. А ещё, что это помесь московской сторожевой породы с кавказской овчаркой и теперь она будет пасти с ним коров.
Ну, тогда всё стало понятно. У нас и без Пирата было лохматое, умное и хитрющее чудо – дворняга Пчёлка. Ну, такое же, как Пират только в разы меньше. Она исправно пасла коров. Очень любила обед, после которого терялась в высокой траве до вечера. И уже когда отец разворачивал стадо с пастбища домой, появлялась и виновато наклонив голову и виляя хвостом, плелась чуть поодаль. А услышав команду отца «Фас», поняв, что прощена, радостно лая, устремлялась подгонять отстающую корову. Замечательная и добрая Пчёлка. Труженица. Пропадающая весной и вскоре появляющаяся, на радость детишек, с целым выводком разноцветных щенят. И мы игрались этими пищащими комочками с блестящими бусинками черных глаз и нежных шершавых и тёплых, мокрых язычков. Целыми днями. А потом, когда они слегка подрастали, отец собирал их в мешок чтобы отдать другим людям, оставляя одного самого большого и уносил. Мы целовали их и гладили. Желали им хороших хозяев. А Пчёлка, привязанная к сараю, рвалась и скулила жалобно и просяще глядя на отца. А когда он скрывался за забором, ложилась на землю, положив бессильно голову между лап. А оставшийся щенок бегал вокруг неё, залазил сверху, скатывался, пытался пробиться к её животу, а успокоившись ложился пред ней и тихо поскуливая, слизывал её слезы текущие по лохматой морде на землю.
С Пиратом она сдружилась сразу. Когда метания и нервозность собаки из-за новизны места и людей окончились. А Пират получил свой кожаный ошейник, цепь, прикрученную к сараю, и занял место в новой, пахнущей свежеспиленной ёлкой огромной будке, Пчёлка подошла к ней и села на задние лапы, словно спрашивая разрешения зайти на новоселье. Пират медленно вытянулся из своего дома, неторопливо подошёл к гостье, наклонился, обнюхивая её от хвоста до носа. До её короткого «Гав». И радостно, из стороны, в сторону покачивания хвостом. После ответного обнюхивания они, словно старые друзья, стали играть в непонятную собачью игру. С перекатами и, кувырканьями, и покусываниями, и добрыми рычаниями. Подружились.
Чего не кажешь обо мне. Не сказать, чтобы он меня невзлюбил. Нет. Наверное, не считал ни хозяином, ни другом.
Хозяином был отец. С его опытом дрессировки собак. Он раньше работал кинологом и знал, что-то такое от чего все собаки его слушались – и свои, и чужие. И добрые, и злые.
Мама. Мама его кормила. И, наверное, поэтому в ней он видел хозяйку. Потому и слушался.
Старшего брата Сергея он не боялся, но видимо считал его частью своей семьи, и скорее всего авторитет родителей тенью ложился обязанностью подчиняться и ему. А мне этой самой тени не хватило. Особенно после того, как играючи Пират стал передними лапами мне на плечи. А стоя на задних лапах, он становился выше меня раза в два. Потому и подмял под себя. А там видимо и инстинкты, и его пасть у моего горла. Тогда мама была во дворе и, наверное, это меня и спасло от его зубов. Досталось ему тогда от отца. Забился Пират в будку. Не добавило такое общение с отцом любви ко мне. Если раньше он, наверное, просто хотел съесть меня, то теперь хотел съесть не любя.
А так, натерпелись мы с ним первое время. У прежнего хозяина Пират жил в вольере - большой огромной клетке, а у нас его посадили на цепь. Первое время он ещё как-то мирился, посматривая и трогая лапами железные звенья, ограничивающие его свободу, сдавливая шею. Но через какое-то время это стало его угнетать и в один из прекрасных для меня дней, когда никого не было дома, он дёрнул слегка шеей, от чего кожаный ошейник лопнул и Пират пошёл гулять по посёлку. И первое доброе дело, которое он сделал для меня, это перекусил шею соседскому гусю – вожаку. Самому злому созданию на нашей деревенской улице.
Очень я боялся этого гусака. Со всей его стаей. Из-за него опаздывал в школу. Выйдешь за ворота, а вся эта стая гусиная расположится на дорожке-тропинке твёрдой, сухой, протоптанной не одним человеком, и шипит, крыльями бьёт. А самый главный, вожак, бежит на встречу и пытается ударить клювом в нос, или ущипнуть. А из-за него ещё и ещё шеи тянутся красными твёрдыми клювами. А ведь так больно. И шипят. И угрожают. И приходится через грязь дорожной колеи, сырость придорожной траншеи, через поля обходить стаю этих наглых гусей. А в школе, а потом дома, за грязную одежду и опоздание на урок получаешь сполна. Дважды. И стоишь, плачешь от своего бессилия и обиды за свой страх перед домашними птицами. А сказать стыдно…
Пришли мы тогда домой, а перед его будкой семь моих врагов лежит. В ряд. И Пират радостно и гордо встречает нас. Охотник. Ему тогда опять досталось. А я был благодарен ему. Теперь никто не мешал мне ходить в школу по улице. Ну, почти никто.
У соседей, у Гомоловых, была собака. Не большая. Такой крепкий, черно-белый бочонок с короткими лапками. Она и ходила как те гуси, переваливаясь из стороны в сторону. Он мне тоже не нравился. Так было за что! Утром, идя в школу, брал палку и осторожно проходил мимо соседской калитки. Их собака выходила, как-то боком, и молча бросалась в ноги пытаясь укусить. Один раз порвала мне штаны. Отец ходил ругаться, но соседи только обещали привязывать. И привязывали. Но совсем ненадолго. А может ещё и специально, на зло, выпускали. И она снова и снова встречая, набрасывалась на меня. Словно ждала. Впрочем, не только на меня. Слышал, что и на других людей тоже. Даже на маму. А соседские дети смеялись надо мной, обзывая трусом. До Пирата.
Однажды он порвал цепь, перепрыгнул через забор и сидя на тропинке у ворот сидел, позвякивая обрывком цепи, болтающейся на шее. Он уже знал, когда и кто возвращается домой. Встречал. А по тропинке домой шёл я. С огромным ранцем и палкой. Для защиты. И когда я уже подходил к соседскому забору, этот бочонок с лапами снова вышел и молча бросился ко мне. Я остановился и подняв палку над головой стал кричать на собаку. Ну, чтобы напугать и пройти домой. Напугал! Ха два раза! Но тихонько звякнул обрывок цепи и бочонок улетел с тропинки. Прямо в грязь дороги. Это Пират подпрыгнул и дал ему лапой. Наотмашь. Соседскому псу бы залечь в колее и помолчать. Пирату-то не очень хотелось пачкаться в глине. Но бочонок начал гавкать и рычать. Возмущаться. А потом выбрался и бросился на Пирата. Схватка была не долгой. Пират ударил лапой сверху по вымазанной глиной голове соседской собаки, а потом схватил сверху за шею и рванул в сторону, вырывая огромный кусок шерсти. Скуля от боли, соседская собака бросилась к себе во двор, но Пират прыгнул через забор за ней. Я побежал домой, чтобы не слышать рычанья Пирата и скулежа соседской собаки за забором. Вечером приходили соседи и кричали на родителей. И когда они ушли отец похвалил Пирата и принёс ему какую-то вкусность. Больше соседской собаки на улице я не видел. Улица была расчищена от всяких злобных элементов. Для меня.
Может Пиратка меня и не любил, но мне он нравился. Его не любили соседи, коровы которых пас отец, потому что он отрывал им хвосты, не любили чужие коты и приблудные собаки. Я его боялся, но он мне очень нравился. За все то, что он для меня делал. А особенно за школу.
Школа у нас была не просто школой. Это была Гремяченская восьмилетняя школа. Мы очень любили её подвал и чердак, два этажа классов. Мастерскую и старинный немецкий сад с яблонями и черносливом. С вековыми дубами и аллеями. Мы там встречались, дрались, мирились, влюблялись. Наверное, как в каждой школе. Нам было там интересно. Ох, если бы не звонки на уроки, домашние задания, строгие учителя, добрый справедливый, но грозный директор – Александр Степанович Мосейко, то это был бы рай.
Школа была особенной и волшебной. Для нас. Особенность её заключалось в том, что уроки в ней начинались в десять часов, а заканчивались к двум. После двух уроки тоже были, но это было наслаждение, а не уроки. После обеда почти всегда был русский язык, и литература их вела Валентина Васильевна Сморгунова. Её боялись, наверное, больше директора – она была местная и жила недалеко от школы. Она знала всех родителей. А они все знали её. Как и Галину Петровну Дмитриеву, которая вела историю и немецкий язык. Раньше она, жила в Германии и разговаривала на немецком, как мы на русском. На этих уроках она делилась воспоминаниями об этой стране. На этих уроках мы впервые узнали, что в Германии не только люди разговаривают на немецком языке, но и животные. Что коты там не мяукают, а лягушки не квакают. По-другому слышатся их голоса. И мы не веря верили ей. А уроки истории с которых выгнать нас было невозможно? Она так рассказывала мифы древней Греции, истории из жизни далёких стран, что мы сидели зачарованные, потеряв ощущение времени и пространства – словно на машине времени уходя в далёкий мир прекрасного и неведомого. Некоторые не шли на другие уроки, а прятались в шкафах кабинета истории, чтобы подслушать её рассказы. А когда их там находили и отправляли в свой класс, им было не стыдно. Директора - Александра Степановича, уважали и любили. И боялись. Не его конечно, а боялись вызвать его гнев. Боялись рассердить не сделанной домашней работой, прогулом, невыученным уроком. Этого мы боялись больше отцовского ремня. Очень и очень. И казалось, что учителя были с нами и днём и ночью. Везде. И не только они. Остальные приезжали на автобусе. Обычном белом рейсовом автобусе. Фыркающим. Пахнущим не сгоревшим бензином из выхлопной трубы. Шипящим и лязгающим открывающимися створками дверей. В девять тридцать. В два часа дня он их забирал. А ещё был автобус в пять вечера. На нём уезжали те учителя, которые оставались с нами на продлёнку и кружки.
После двух у нас начиналось школьное счастье. На продлёнке мы торопились сделать домашнюю работу. Особенно если днём на уроке, рассматривали воробьёв и облака в окне. Учитель на продлёнке и расскажет, и объяснит, а если подхитришь, так и решит тебе невзначай домашку. Останется только запомнить и записать в тетрадь. А потом на кружки! Какое было золотое бесплатное время! Кружки были по фотографированию, игре на баяне, рисованию, настольному теннису, природоведению, пению, чтецов… Не упомнить всего.
И учителя возились и возились с нами, как со своими… Да, наверное, и были мы им своими. Родными. Как и они нам. До сих пор. У нас уже свои дети - внуки - правнуки, а мы вспоминаем их и свой родной, а не казённый, дом – школу. Людей и стены, которые дали нам достойное образование. Не хуже, чем в городе. Они разжигали в нас жажду к знаниям, необходимость творить и создавать. Узнавать. Скольких они воспитали и вырастили? Да, наверное, они и сами уже не знают. Создатели безбрежного моря любви и уважения, в котором каждый был на виду и у сердца. И наши слезы, и наш смех были частью их жизни. Они были и строги, и требовательны. Но делились с нами и своими обедами и своими завтраками, и своими мечтами. Своей жизнью. Видимо не могли они по-другому. Своего ребёнка-то не оставишь голодным и неухоженным. А мы были своими. Они приезжали в нашу заброшенную сельскую школу как в ссылку – кто на время, кто чтобы не идти в армию – тогда учителей сельских школ не призывали исполнять почётный долг, и оставались навсегда в наших сердцах, найдя тут свой центр вселенной.
Был у нас Олег Прокофьевич, учитель физики, время съело в памяти его фамилию, так он учил и рассказывал. О физиках, о громах и молниях. Разрешал крутить колесо, от которого потом летели электрические молнии. Увлекал и завораживал. А когда я потерял деньги на обед, достал свой кошелёк, отсчитал себе копейки на проезд в город, а остальные ссыпал мне в руку:
- Иди и кушай!
А из физики в моей памяти остались эти несущиеся вне всяких программ молнии и доброта.
Сейчас говорят, что время было другое, сейчас всё иначе, а мне, почему-то кажется, что дело не во времени, а в том, что изменились люди. Как-то незаметно и просто, человеческое сдалось деньгам. Изменились ценности – духовность подменило материальное. Изменились приоритеты, и мир стал злее. Везде и всюду главным мерилом стали деньги. Везде и за всё нужно и необходимо платить. Не важно кто ты и что – главное, сколько ты зарабатываешь и что можешь. В школе нормой стало оставить ребёнка голодным – ну подумаешь, заплутал, или того хуже деньги не взял или потерял – садись и смотри как другие кушают. Прагматизм, граничащий с садизмом. Все помешались на терроризме – родителей в школу не пускают, дети, словно в тюрьме, в то время как по школе ходят десятками непонятные кто и откуда. И вопрос: кто ближе и роднее детям? Кто будет смотреть и защищать?! Какая-то односторонняя борьба с родителями. А ещё кружки и продлёнка! Продлёнка в современном понимании - это учитель в телефоне и дети, сидящие в закрытом классе. Два часа бесплатно, а потом за деньги. А если хочешь, чтобы ребёнок сделал с помощью преподавателя домашнюю работу – плати. А без денег никак. А сборы денег на школу? Поборы, запрятанные в родительские комитеты – не сдашь, ты изгой! Ты чучело! А на ребёнке разберёмся! Дитёнок стал разменной монетой в отношениях школы и родителей. Да и отношение к ребёнку прямо пропорционально доходам и лояльностью родителей к школе и классному руководителю. Стоит седовласой женщине, с тем, прошлым, советским опытом и образованием, сделать замечание об обучении молодой и перспективной учительнице, ребёнок начинает плохо учиться, его тетрадь начинает сиять красным цветом. Просто так, чтобы не повадно было скандалистам! А у женщины-то уже всё в прошлом, ей о внуках думать надо, им жить и выживать в этом добром - не добром мире. Ну почему этой стране, постоянно нужны войны чтобы любить и уважать окружающих?! Как тогда… Когда люди были людьми?
Утром как-то незаметно все ушли. Кто на работу, кто на утренний автобус в город. Кто куда и надолго. Будильник противно протрещал, вытаскивая из-под одеяла и уюта скрипящими пружинами железной кровати. В утро. В форму. Портфель в руки и за порог. В школу.
А за открывшейся дверью стоит Пират. Радостно улыбаясь и тряся головой. Быстро захлопнул дверь. Пропала школа! Не выйти. Видно мама забыла привязать. После того как отец понял, что Пират может легко порвать и ошейник, и цепь – натянул через двор проволоку и теперь довольный Пират бегал в относительной свободе. Одно плохо то, что он доставал и лапами, и зубами до двери и без его одобрения нельзя было ни зайти в дом, ни выйти. Как сейчас. В школу не пойти. Остаётся ждать родителей и смотреть телевизор. Что и сделал.
Днём раздался стук в дверь. На пороге стояла моя учительница. Ольга Владимировна.
- Ваня! Добрый день! Что случилось? Ты почему не пришёл в школу? Ты не заболел?
Приглашаю в дом. Начинаю ей говорить, что родителей нет. Что остался дома из-за Пирата. А она качает головой. Дети-то, что только не придумают.
- Ну ладно, я пошла на автобус, а ты больше не прогуливай!
Она открыла дверь, а на пороге её уже ждал Пират. Уговорить его уйти ни мне, ни ей не удалось – не выпустил. В ожидании родителей прошёл день. Мы изучили то, что пропустил в школе, заодно сделал и домашнюю работу. Долго читали и разговаривали. Домой она уже не уехала - поздно, так и осталось ночевать у нас. После этого дня стоило мне сказать, что Пират не выпустил, она кивала головой, больше ничего не спрашивая.
Разбросало нас. Разбросало учителей. Мы стали взрослыми. И повели своих детей в школы. Надеясь и доверяя как своим учителям. Может наши дети вспомнят о своих учителях так же как мы?! Ведь не могут же люди измениться. Ведь у всех были свои маяки. И они были яркими и замечательными, это они вдохнули в нас то, с чем мы живём в этом мире. Пусть вспомнят по-хорошему. Сейчас их время. Наше уже безвозвратно. Оно то и живо только нами.
А Пират… В прятки играли. Бегали и резвились, а он сидел за забором и скучал. А ведь ему так хотелось побегать и поиграть. Большой ребёнок. Ну и прыгнул он, через забор, разрывая в своём мощном прыжке хрупкую цепь. И бросился догонять разбегающихся в разные стороны ребятишек. Они уже не слышали призывов старшего брата остановиться. Им было страшно, а Пират принял это за игру. Он догнал Вовку Кондратьева и толкнул его в спину лапами. А когда тот упал, Пират по инерции налетел на него, упираясь когтями, чтобы остановиться. Разрывая одежду на его спине и срывая кожу…
И всё…
На свежем холмике Пирата Сергей посадил три тополя…
А Пчёлка приходила к этим тонким стройным деревцам и положив голову между лап, тихонько подвывала и скулила… Как о своих унесённых в мешке щенках…