фото из интернета
1981 год
Июнь в Петропавловске-Камчатском – это на редкость сырой, холодный и облезлый месяц, который по календарному недоразумению, считается летним.
В тени жилых домов чернеют пирамидки нерастаявшего снега. Целыми неделями моросит дождик. Дети ныряют в туман в тёплых куртках, трикотажных колготах, вязаных шапках, и естественно, в резиновых сапогах. Они в нём гуляют.
Не смотря на отсутствие природного тепла, в квартирах, раз уж лето наступило, отключается центральное отопление.
Постепенно население отправляется в отпуск «на материк», так называют у нас среднюю полосу России. Улетают на самолёте. Потому что железной дороги на Камчатке нет, и никогда не было, из-за повышенной сейсмоопасности, а с полуострова другим путём, кроме как авиаперелётом, отбыть невозможно.
В какой-то момент дворы начинают скучающе вздыхать, пугаясь собственного эха.
Если кто-то подумал, что с наступлением июля-августа становится теплее, спешу вас разочаровать. Нет. Одежда на нас по-прежнему тёплая, ну, может быть, из различий с июнем – дождей становится меньше, и они не столь затяжные. Никаких маек и шорт. Четырнадцать градусов тепла в лучшем случае. На то мы и Крайний Север.
Итак, моя семья, а это: мама, папа, старшая сестра Инна и почти семилетняя я, тем летом никуда не полетели. Родители решили подработать в пионерском лагере.
Работали они в музыкальной школе. Отпуск у преподавателей длится восемьдесят дней и работа в лагере – хорошая возможность не потерять квалификацию и подзаработать.
Итак, мы заехали на первую смену. Я – в качестве отдыхающей, папа – баяниста в кружке «Лейся, песня!», мама – воспитателя старшего отряда, а тринадцатилетняя Инна – маминой «правой руки».
…За городом проводить время оказалось куда лучше. Лес, природа, вулканы, – красота! Погода была не намного теплее, чем в городе, но в корпусах, по крайней мере, были горячие батареи. Они отапливались термальной водой из подземного источника.
...Жизнь в лагере была великолепной. Добрая и уютная обстановка, множество кружков, пятиразовое питание, от которого я стала похожа на упитанного пупса…. Если кто-то из детей и скучал по своим родным, то не я: вся семья была в сборе, чему я очень радовалась.
Однако, нашу идиллию омрачило два известия. Мама получила срочную телеграмму с печальной вестью. У неё умерла мама. Нужно было лететь в Хабаровск на похороны.
И второе: подошла очередь моей операции по удалению паховой грыжи. Если не сделать её сейчас, то меня не возьмут в школу без пройденной медкомиссии.
Оставив в лагере папу с Инной, мы поехали на попутке в город.
Он, как нахохлившийся швейцар, распахнул перед нами двери промозглого дня. Надо сказать, погода полностью соответствовала нашему настроению.
Мама, сдав меня на попечение соседки тёти Гали, поехала в кассу за авиабилетом. К слову сказать, тётя Галя работала судьёй и чудом в этот день оказалась дома, телефонов-то ни у кого не было!
С соседями у нас были дружеские отношения. Все праздники справляли вместе. У тёти Гали были дети нашего с Инной возраста, и мы росли все вместе. Ночевали попеременно то у них, то у нас. Нас, младших детей, кто-то из матерей водил по договорённости в детский сад. Так же и забирал кто-то один.
Мама улетела.
Тётя Галя собрала меня в больницу, как родную дочь. Приготовила фланелевый халатик, смену белья, кружку, полотенце, тапочки, направления и передала меня на излечение доблестным хирургам.
Я ужасно боялась болезненных процедур…. Папа с Инной смогут приехать ко мне не раньше воскресенья, в выходной. Теперь папе предстоит работать за двоих: на нём мамин отряд, «Лейся, песня!» и ещё Инна.
В палате была тоска. Во-первых, я до одури боялась уколов. Во-вторых, из продуктов питания у меня была только бутылка «Малкинской» без газа, которая возвышалась на тумбочке казанской сиротой. Перед операцией есть было нельзя, вот тётя Галя и не стала вводить меня во искушение продовольственным изобилием, и избавила от печенюшек и прочего перекуса.
Зато соседу по кровати родственники принесли с рынка дорогущие, привозные зелёные яблочки-ранетки с сумасшедшим ароматом.
В те годы на Камчатке почти ни у кого не было дачных участков. Снег сходил в июне, мерзлота в почве сохранялась долго. Соответственно клубника, свежие огурцы, зелень, а тем более уж яблоки-ранетки нового урожая были немыслимой роскошью. Мои родители такого позволить себе не могли. Самые первые витамины мы не покупали, а ждали, когда цены упадут.
…Желудок выдавал такие звуки, что меня можно было смело зачислять в оркестр на исполнение партии волторны в симфонии «Олений гон». Я глотала голодную слюну и жалобно поглядывала на мальчишку с яблоками. Должна же быть совесть у человека!
Но он залез под одеяло вместе с пакетом, и ел там свои божественные яблочки…. Хорошо, хоть мне дали на ночь димедрол. И я, и мои олени всем составом, наконец, улеглись спать. Тяжёлый был день.
…Утром за мной пришли. Запретили завтракать. Однако, сегодня у меня и так аппетита не было.
В предоперационной было сказано – ждать. Сейчас, мол, закончится операция, и твоя очередь…
Запах клеёнки и физраствора до сих пор ассоциируется у меня с больницей. Со стороны я выглядела почти спокойной, если бы не била задником тряпочного тапка по железной ножке кушетки.
Пока я сидела, бесцельно рассматривая анатомический плакат, в отделении что-то произошло: все куда-то побежали. Уборщица загремела ведром. Через приоткрытую дверь до меня донеслось: "Его вырвало яблоками!".
…Меня раздели, положили на стол, смазали живот. Слеза одиноко покатилась в ухо.
«Не бойся, Олечка!» – сказала одна женщина в маске. Глаза её улыбались и мерцали всеми лампами операционной. – «Потерпи немного, потом красивая будешь, без всякой грыжи! В школу пойдёшь! Мы тебе только укольчик сделаем, как комарик укусит, и наденем масочку, ты подышишь и уснёшь… Головка кружится? Оля!… Олеч…ка…. Вссс…ёёёё….»
… «Операция прошла успешно».
Успешно! Это только с точки зрения врачей!
А я? До меня полностью дошёл смысл слова "беспомощность". Я не могу встать, пошевелить даже мизинцем ноги без того, чтобы резкая боль не отдала в шов! Оказывается, пах – это центр Вселенной! Глазом моргнул – в паху отдалось. А знаете, чего боишься после операции больше всего? Чихнуть!
В час посещений к нам в палату зашла нянечка.
«Вставай потихонечку, Оля, давай руку, вот так, аккуратненько… умница…к тебе пришли».
Это оказалась тётя Галя. Увидев меня, она покачала головой. Умыла, причесала. Принесла прозрачный куриный бульон с тонким жёлтым жирком.
Как я была рада ей! Ей и этому несолёному бульону! Я стала плакать, проситься домой. Мой боевой дух был окончательно сломлен. Соседка еле ноги из больницы унесла, у неё самой кошки скребли на душе.
Ура! Ура! В воскресенье ко мне, на продовольственном грузовике из лагеря приехали папа и Инна! В тот момент я окончательно осознала, до чего же люблю своих родных! Они принесли мне огромный помидор с рынка, и…. яблоки! Зелёные ранетки!!! Ну и сдобную булочку, её нам и так на полдник давали.
Папа был грустный, Инна тоже, хоть они и пытались подбадривать меня. Волновались за нас с мамой. Радовалась одна я, да и то, как-то гипертрофированно: то трещала без умолку, то зависала, зажав ладони между коленями. Папе сразу не понравились мои слишком блестящие глаза. Поэтому посещение пришлось быстро сворачивать: папе ещё нужно зайти к лечащему врачу и бежать, через пятнадцать минут грузовик поедет обратно в лагерь.
…Папу не обманешь. У меня подтвердилась повышенная температура, и я в тот день познала капельницу…
По своим детским ощущениям я лежала в больнице недели три. На самом деле, это были десять дней.
Я измучила в ординаторской врачей вопросом: «Когда меня выпишут?». И тот день, когда нянечка стала сворачивать мою постель и сказала: «Оля, собирайся! За тобой пришли», – был самым радостным.
…Мы вышли с тётей Галей на улицу. Я крепко держала её за руку, пока мы шли к «Ниве». Она сама водила машину.
За окном машины проскакивали магазины, цветочные киоски, автоматы с газировкой. В небе пролетали огромные морские чайки-глупыши и стаи воронья. После изоляции мне казалось, что серость нашего города уж не такая и противная…. Из туч даже пыталось выпутаться заморенное солнышко. А самое главное – мы ехали домой!
У подъезда я ощутила острое нежелание идти в квартиру к соседке. Это не наш дом! Наша квартира располагалась прямо под ними…
«Тёть Галь, а можно мне тут постоять?»
Она бы и хотела отделаться от моих глаз, но не смогла. А ведь тётя Галя – человек, который судил преступников, выносил приговоры, принимал жёсткие решения…. Но тогда она была просто женщиной. Женщиной, которая временно ответственна за чужого, бледного, подавленного ребёнка.
«Ладно. Но только пятнадцать минут – и обедать»!
Я стояла тростинкой; даже тёплая одежда не в силах была скрыть появившуюся худобу.
И тут на улицу зарулило такси. Моё сердце отчаянно забилось, а шов стал тянуть. Я смотрела во все глаза: кто сидит в автомобиле? Однако, ничего было не видно из-за бликов.
Но я-то знала, что это мама!
Такси остановилось возле меня. Открылась дверца, и я увидела свою уставшую маму с дорожной сумкой.