Элизабет Питерс
ЗМЕЯ, КРОКОДИЛ И СОБАКА
ГЛАВА 12
Если человек устроился на отдых,
сидя на стуле в вашей гостиной,
маловероятно, что вы
швырнёте его в пруд.
Я доверилась Сайрусу – у меня просто не было иного выхода.
– Мне нужно было встретиться с Кевином О'Коннеллом, – объяснила я. – Я говорила вам, что он появится, и вчера Селим доставил мне послание от него.
Я пила чай, сидя на раскладном стульчике, ибо чувствовала, что имею некоторое право на восстановление сил. Эмерсон, конечно же, сразу вернулся к работе, но Сайрус не последовал за ним. Он растянулся на коврике у моих ног, будто павший воин, и закрыл лицо руками. Я мягко толкнула его носком.
– Что вам нужно, – сказала я, – так это хорошая чашка чая.
Сайрус перевернулся и сел. Его лицо всё ещё пылало, хотя первоначальный синевато-багровый цвет несколько поблёк.
– Я никогда не был пьяницей, – произнёс он. – Но начинаю понимать, как можно заставить человека стать алкоголиком. К дьяволу проклятый чай. Где эта бутылка бренди?
Конечно, он шутил. Я протянула ему чашку чая.
– Помогите мне советом, Сайрус. Что делать с Кевином?
– Амелия, вы самая... Вы просто бесподобны. Вы... вы…
– Мы уже говорили об этом, Сайрус. Повторяю: сожалею о том, что обеспокоила вас, но, как видите, всё вышло к лучшему. Мы захватили Мохаммеда! Одним врагом меньше! И как только его сломанный нос исцелят, мы сможем расспросить его и выяснить, кто его нанял.
– Только один, – мрачно ответил Сайрус. – А сколько их ещё? Если вы собираетесь рисковать собой, чтобы собрать остальных, моё сердце не вынесет этого напряжения. Ваши губы снова кровоточат, дорогая, я не могу не обращать на это внимания.
– Горячая жидкость, должно быть, расширила разрез, – пробормотала я, прижимая салфетку ко рту. – Вы же знаете – это не ранение, полученное на поле битвы, а всего лишь рассечённая губа.
Мы ненадолго замолчали, думая (я уверена) совершенно о другом. Затем, слегка пошевелившись, я оживлённо проговорила:
– Теперь хотелось бы вернуться к обсуждению Кевина.
– Я готов прикончить молодого негодяя, – пробормотал Сайрус. – Если бы не он... Ладно, Амелия, ладно. Где он находится, и что мне следует делать?
Я объяснила ситуацию.
– Итак, – заключила я, – нам лучше всего отправиться немедленно.
– Сейчас? – воскликнул Сайрус.
– Конечно. И если мы поторопимся, то вернёмся до наступления темноты. Я не ожидаю немедленной повторной атаки – сбежавшие вряд ли успели сообщить о провале своей. Однако в темноте сложно передвигаться.
С кривой улыбкой Сайрус поставил чашку и поднялся на ноги.
– Вы собираетесь рассказать Эмерсону?
– Нет, с какой стати? Я уверена – он уже предупредил вас, чтобы вы не выпускали меня из своего поля зрения.
– В этом не было необходимости, – произнёс Сайрус, перестав улыбаться. В дальнейших словах не было смысла – застывший взгляд и крепко сжатые губы говорили сами за себя. Отказ от козлиной бородки определённо пошёл ему на пользу. Он напоминал тех сильных и молчаливых шерифов, которых полно в американской литературе.
И затем оставил меня, пообещав, что будет готов через пять минут.
Мне не требовалось столько времени. Я убрала чайные приборы и застегнула пояс. Затем извлекла из кармана небольшой предмет, который случайно нащупала на усыпанном камнем полу гробницы. Многолетний опыт позволил определить одним лишь прикосновением, что это не камень, а предмет, созданный человеком, и тот же опыт инстинктивно побудил меня засунуть его в карман.
Это была фасетка кольца из дешёвого фаянса – как те, что я находила и в деревне рабочих, и в других местах. На некоторые наносили имя правящего фараона, другие украшали изображениями разных богов. Найденное мной кольцо относилось ко второму виду. На нём изобразили Собека – крокодилоголового бога (209).
* * *
На этот раз меня сопровождал не только Сайрус, но и ещё двое. Все с оружием. Совершенно бесполезная предосторожность, по моему мнению, но мужчины вечно обожают маршировать с оружием и демонстративно играть мускулами, так что я не видела причин возражать против этих безвредных занятий. Как я и ожидала, путешествие прошло без инцидентов, и после приветствия Селима, покинувшего укрытие при нашем появлении, мы вышли из устья вади и преодолели небольшое расстояние до маленького дома, сложенного из грязевого кирпича.
Кевин, естественно, устроился со всеми возможными удобствами. Он сидел на перемётной сумке для верблюда в тени перед домом, читая дешёвый бульварный роман, со стаканом в одной руке и сигаретой – в другой (210). Он изображал, что увлечён чтением, пока мы не подошли почти вплотную, и лишь тогда резко вскочил, напыщенно и неубедительно изображая удивление:
– Нет сомнений, что перед моими глазами предстал мираж – прелестное видение, подобное гуриям мусульманского рая! О, что за чудный день для нас, мисс’ Эмерсон, любимая моя (211)!
Когда он подошёл ко мне, солнце загорелось в его волосах и окрасило алым загорелые щёки. Веснушки, нахальный нос, заискивающая улыбка, широкие голубые глаза складывались в неотразимый портрет молодого ирландского джентльмена – и вызывали непреодолимое желание в моей груди (212). Я и не пыталась сопротивляться ему. И со всех сил стукнула зонтиком по протянутой руке.
– Я не ваша любимая, а этот провинциальный жаргон столь же лжив, как ваши заверения в дружбе!
Кевин отпрянул, потирая руку, а Сайрус улыбнулся, не в силах сдержаться:
– Я думал, вы намерены вежливо убеждать. Если же вы хотели отлупить парня, я мог бы сделать это за вас.
– О Боже, – опустила я зонтик. – Кажется, в порыве чувств я утратила контроль над собой. Хватит этих раболепных поклонов, Кевин, я больше вас не трону. Если только вы не станете раздражать меня.
– Мне, конечно, хотелось бы избежать этого, – серьёзно ответил Кевин. – Не вызовет ли у вас раздражение предложение стула или верблюжьей сумки? Боюсь, у меня недостаточно мест для вашего эскорта.
Сайрус тем временем жестом приказал своим людям занять позиции по обе стороны маленького строения, где они могли просматривать местность во всех направлениях.
– Я останусь стоять, – отрезал он.
– Вы, конечно, помните мистера Вандергельта, – сказала я Кевину, усаживаясь на предложенное им место.
– А я не мог понять, почему он кажется мне знакомым. Прошло много лет, и я вначале не узнал его без бородки. Как поживаете, сэр? – Он попытался было протянуть руку, но ледяной взгляд Сайруса заставил его одуматься. – И как профессор? – продолжал Кевин, присев у моих ног. – Надеюсь, он полностью оправился после… несчастного случая?
– Я доверяю вам, Кевин, – ответила я. – Вы сразу берёте быка за рога. Вам хорошо известно, что это была не случайность. Проклятие древних богов Египта во всей своей красе, если выражаться по-вашему. Но, похоже, ваши читатели уже устали от проклятий.
– Охон… я хотел сказать – о нет, мэм (213). Читателей никогда не утомят таинственность и сенсации. Уж нам-то это известно, и я бы с удовольствием всё разъяснил, если бы обладал фактами.
Он продолжал баюкать свою руку. Я прекрасно понимала, что Кевин считает перелом – или хотя бы лёгкий ушиб – основанием для справедливого обмена на желанные ему сведения, поэтому осталась невозмутимой под обиженно-укоризненным взглядом.
– Вы будете первым, у кого окажутся факты, я обещаю – как только их можно будет обнародовать.
Достойный порицания юноша издал торжествующий крик.
– Ага! Значит, существуют факты, которые пока неизвестны. Не стоит это отрицать, миссис Эмерсон, и поджимать свои симпатичные губки. Один конкретный факт, который не может не захватить воображение читающей публики, уже известен мне, потому что я провёл несколько познавательных дней в Каире, беседуя с нашими общими друзьями.
Это старая уловка журналистов и других злодеев – обмануть жертву притворной осведомлённостью, так что я лишь усмехнулась.
– Вы, очевидно, имеете в виду инцидент на балу. Эта глупая шутка...
– Не отнекивайтесь, миссис Э. Я имею в виду потерю памяти у профессора.
– Проклятье! – воскликнула я. – Немногие осведомлённые поклялись молчать. Какой...
– Вы же понимаете, что я не могу раскрывать свои источники. – Он одержал верх и знал это. Широкая улыбка светилась дерзкой насмешкой ирландского домового-пакостника.
На самом деле я почти определённо знала, кто «раскрыл пасть», если использовать американский жаргон. Единственным общим другом у нас с Кевином, который знал правду, был Карл фон Борк. Знакомство Кевина с другими археологами являлось поверхностным и в основном враждебным. Кевин познакомился с фон Борком ещё в Баскервиль-Хаусе, и Карл тогда победил в битве за сердце девушки (214). И, без сомнения, Кевин получил колоссальное удовлетворение, сыграв шутку с умным, но рассеянным немцем, вынудив того сказать больше, чем он хотел.
Сайрус, до сих пор молчаливо внимавший, решил отверзнуть уста:
– Уже поздно, Амелия. Пошлите его прочь или позвольте мне стукнуть его по голове. Мои ребята могут держать его в плену, пока вы не решите...
– Давайте не будем терять хладнокровия! – воскликнул Кевин, расширив глаза. – Миссис Эмерсон, мэм, вы ведь никогда не позволите...
– Когда ставки настолько высоки, я могу не только позволить, но даже одобрить такое решение. Мне в высшей степени не хотелось бы подвергать Сайруса риску судебного разбирательства, или нежелательной популярности ради моей… ради нашей дружбы, но я бы пошла и не на такое, чтобы предотвратить публикацию подобной новости. Хотелось бы воззвать к вашей чести, но боюсь, что у вас её нет. Хотелось бы доверять вашему слову, но я не могу.
Я встала, показывая всем своим видом, что разговор завершён. Сайрус взял винтовку на плечо.
– Он не собирается стрелять в вас, – объяснила я Кевину, издавшему тревожное блеяние. – По крайней мере, я так не думаю. Сайрус, скажите своим людям, чтобы к нему относились со всей возможной мягкостью. Я время от времени буду навещать вас, Кевин, чтобы посмотреть, как вы поживаете.
И тут Кевин доказал, что является таким человеком, каким, несмотря на некоторые доказательства обратного, я всегда его считала. Он рассмеялся. Учитывая обстоятельства, это было довольно убедительное подражание безумному веселью.
– Вы выиграли, миссис Э. Не думаю, что вы говорили серьёзно, но предпочёл бы не рисковать. Что я должен делать?
Реальным могло быть только одно решение. Если бы Кевин дал мне слово молчать, то абсолютно искренне – в тот момент. Как и Рамзес – и, боюсь, многие другие – он всегда умудрялся найти благовидное оправдание невыполнению обещания, если ему слишком сильно хотелось его нарушить. Кевина следовало держать в заключении, и самой надёжной тюрьмой для этого был королевский вади.
Пришлось замедлить шаги, чтобы Кевин не отстал: он находился далеко не в такой форме, как следовало бы.
Будь я не так расстроена, прочла бы ему небольшую дружескую лекцию о преимуществах физической подготовки. Но сейчас в своей лекции я ограничилась более важными вопросами, и совсем не дружелюбно. В заключение я известила его: если он разболтает любые сведения об Эмерсоне (простой запрет казался самым очевидным решением), я больше никогда не скажу ему ни единого слова и прекращу какое бы то ни было общение с ним.
Грустный взгляд и стыдливый румянец показались на лице молодого человека.
– Верите вы или нет, миссис Эмерсон, – с достоинством произнёс он без малейшего акцента, – но есть уровень, ниже которого даже я не могу опуститься. В сражении наших интеллектов мы показали себя достойными противниками – включая профессора, который оставлял меня в дураках всякий раз, когда я пытался запутать его. Я наслаждался состязанием в остроумии с вами обоими, и – хотя вы и не желаете признавать это – думаю, что вы получали не меньшее удовольствие. Но если бы я посчитал, что какой-либо из моих поступков причинит вам тяжкий вред – будь то разуму или телу – никакое обещание вознаграждения, сколь бы велико оно ни было, не смогло бы заставить меня совершить этот поступок.
– Я верю вам, – ответила я. И в тот момент была абсолютно честна.
– Благодарю вас. Итак, – вернулся Кевин к прежнему тону, – как вы намерены объяснить моё присутствие?
– Это трудно. Эмерсон, возможно, и не помнит вас, но уже много лет придерживается определённого мнения о журналистах. Вы не можете сойти за археолога – вы ничего не знаете о раскопках.
– Я мог бы сослаться на сломанную руку, – предложил Кевин, бросив мне многозначительный взгляд.
– Можете сломать обе. И сколько угодно ног. Эмерсон устроит вам экзамен, и вы выдадите своё невежество. Ах! Знаю! Идеальное решение!
* * *
– Детектив?– Голос Эмерсона усиливался с каждым слогом. – Какого дьявола нам потребовался детектив?
Когда он выражался подобным образом, мне трудно было давать вразумительный ответ. Поэтому я отреагировала так, чтобы отвлечь его внимание:
– Кажется, вы не слишком-то продвигаетесь в решении нашей маленькой тайны. И все эти затяжки начинают надоедать.
Было восхитительно наблюдать за тем, как Эмерсон пытается решить, какую провокацию следует отразить в первую очередь. Я не думала, что он сможет удержаться от попыток обыграть слово «надоедать» – применив его, конечно, ко мне – но, возможно, в тот миг ему не пришла в голову достаточно язвительная реплика. Вместо этого он продолжил обороняться – ошибочное решение, на которое я могла бы указать ему.
– Но ведь я поймал одну из этих свиней, вы забыли?
– Слово «поймал» не совсем уместно. Вам не следовало так сильно его избивать. Он до сих пор не в состоянии внятно говорить из-за перевязанных носа и челюсти, и, следовательно…
Эмерсон закатил глаза, поднял руки и умчался прочь. Кевин, осмотрительно державшийся на расстоянии во время обсуждения, вернулся и присел на коврик у моих ног.
– Он кажется совершенно таким же, как раньше. Вы уверены, что он...
– Трудно ошибиться. Помните, что я говорила вам. Что-то ляпнете невпопад – тут же позволю Сайрусу разобраться с вами, как он посчитает нужным. И не забудьте обращаться ко мне «мисс Пибоди».
Возможно, черты молодого журналиста смягчил отсвет заката, но его голос покорял не в меньшей степени:
– Должно быть, его память исключительно серьёзно пострадала, мэм. Как он смог забыть такую женщину, как вы...
– Мне не нужно ваше сочувствие, Кевин. Мне нужно – и я настаиваю на этом – ваше сотрудничество.
– Оно к вашим услугам, миссис... мисс Пибоди. Надеюсь, вы не возражаете против моего общения с другими людьми – например, Абдуллой? В конце концов, – добавил он, – раз уж я детектив, то должен спрашивать людей.
Уместное замечание. Теперь, когда было уже слишком поздно, мне захотелось представить Кевина кем-нибудь другим – например, безграмотным глухонемым. «Да, видно, тот, кто начал лгать, не обойдётся ложью малой» (215). Приняв моё смущённое молчание за согласие, Кевин удалился, засунув руки в карманы и весело насвистывая. А я продолжала думать о том, как всё запуталось, и к чему это приведёт.
Кевин уже знал тот факт, который мне больше всего хотелось сохранить в тайне от него. Но, по-моему, он оставался в неведении относительно иных, не менее важных, фактов, и я намеревалась сохранить это положение любой ценой. Кевин набросился бы на историю Затерянного Оазиса, как собака – на старую, вонючую кость, потому что такая история – как раз тот сорт фантастических сказок, в котором он собаку съел. Хватило бы малейшего намёка, а доказательства не требовались, поскольку по меркам его профессии вымысел был ничем не хуже истины. Я быстро перечислила в памяти всех присутствующих, чтобы успокоить себя: с их стороны не существовало никакой опасности разоблачения.
Эмерсон знал только то, что я рассказала ему, и не склонен был в это верить. В любом случае, Кевин стал бы последним человеком, с которым он бы решился обсудить этот вопрос. В осмотрительности Сайруса я не сомневалась. Рене с Чарльзом ничего не знали, равно как и Абдулла. Берта уверяла, что её «хозяин» ничего не говорил ей. Если она солгала... что ж, тогда у неё были все основания проявлять сдержанность. Если обнаружится, что она знает больше, чем говорит, это докажет её лживость и выдаст секрет: её хозяин обеспокоен не сильнее, чем мы, распространяя сплетни.
Мои рассуждения были неопровержимыми. Освободившись от этой тревоги (вот бы и другим удавалось это так же легко!), я отправилась взглянуть на моего последнего пациента.
Один из людей Сайруса стоял на страже возле укрытия, которое соорудили для Мохаммеда. Хотя в охране и не было нужды: негодяя так напичкали лауданумом, что он не проснулся бы, даже если бы кто-нибудь поджёг его постель. Меня ужасала сама мысль тратить свои медицинские принадлежности на такой мерзкий экземпляр, но он испытывал острую боль, и даже если бы милосердие не смягчило мой гнев, я не могла бы вправить сломанный нос, пока Мохаммед корчится и кричит. Его челюсть, по-моему, была только ушиблена, но, поскольку я не могла быть абсолютно уверена, то и её обмотала бинтами.
Он представлял собой жуткое зрелище на куче ковров. Даже христианское милосердие и этика профессии (в которой я считаю себя не имеющим формальной квалификации, но способным практиком), не могли заставить меня коснуться оборванной, кишевшей блохами одежды или обмыть грязное тело. Гипс, наложенный мной ему на нос, выделялся подобно гротескному клюву какого-то мифического монстра, грубые чёрные волосы курчавились неровными углами с обеих сторон повязки, покрывавшей большую часть нижней половины лица. Под веками блестели белые щели. Распахнутый рот демонстрировал коричневые, гниющие зубы. Свет фонаря отбрасывал тени, усиливавшие каждую уродливую особенность и превращавшие открытую пещеру рта в некую чёрную дыру.
Я посчитала его пульс, выслушала дыхание. Больше я ничего не могла сделать – только время и большая доля везения привели бы к успеху лечения. Я искренне молилась о его выздоровлении, но, к сожалению, христианское милосердие к этой молитве имело очень небольшое отношение.
Когда я удалялась, уже сгустились сумерки, но свет фонаря, который я несла, выхватил удалявшуюся фигуру. Трепет покрывал изобличал её; никто из мужчин не обладал такой походкой. Я не слышала, как её окликнул охранник – вероятно, она пошла обратно, как только поняла, что я внутри.
Я поспешила за ней.
– Берта! Подожди, я хочу поговорить с тобой. Что ты там делала?
Её поза изъявляла покорность: руки сложены, голова опущена. Вполголоса она сказала:
– Я могла бы помочь тебе ухаживать за мужчиной, ситт. Этого маловато, чтобы выразить свою благодарность, но я искусно выполняю женскую работу.
Казалось, она сознательно отбросила своё европейское наследие. Голос, манера, речь с каждым днём всё больше и больше становились принадлежащими египтянке. Естественно, меня это крайне раздражало.
– Нет работы, которую женщина не может выполнить, – ответила я. – Как-нибудь мы побеседуем с тобой об этом, Берта. И ты поможешь мне ещё лучше, если пороешься в памяти. Всё, что ты помнишь, может иметь значение, даже если выглядит бессмысленным.
– Я пытаюсь, ситт, – пробормотала она.
– И не называй меня ситт! Говори «мисс Пибоди» – язык не сломаешь. Идём. Сейчас пострадавший не испытывает необходимости в тех услугах, какие ты в состоянии предоставить.
Странный забавный звук сорвался с её губ. Я решила, что это был сдавленный кашель, потому что ни одно из моих слов не могло спровоцировать смех.
К тому времени, как мы собрались на ужин, Кевин уже снискал расположение Рене и Чарли. Не знаю, как он справился с Рене, но сердце Чарли он завоевал, демонстрируя страсть к автомобилям.
– Это дорога в будущее! – восторженно восклицал Кевин. – Двигатель внутреннего сгорания Даймлера (216)...
– А как вам Панар (217)? – прерывал его Чарли. – Коробка передач с передвижными каретками…
Они продолжали сыпать непонятными словами вроде «муфты» и «шестерни», а Берта повисла на плече у Рене, а Эмерсон бесстрастно глядел на всех нас, а я... Я смотрела на Эмерсона. Казалось, он очень нервничал, но я не видела причин, почему это должно отпугивать меня.
Он почти не разговаривал со мной после той захватывающей стычки в гробнице, за исключением того момента, когда раздражение по поводу появления Кевина преодолело его сдержанность. Сначала я была слегка обескуражена извинениями и последовавшим молчанием; я достаточно романтична, и надеялась, что эти страстные объятия разорвут узы, удерживавшие его память в рабстве. Правда, Шаденфрейде заявлял, что в реальной жизни такого не случится, и предостерегал меня, причём весьма решительно, против подобной процедуры. Видимо, врач был прав.
Однако, когда я вспомнила об этом инциденте, то почувствовала некоторый подъём настроения. Случившееся можно было интерпретировать как значимый шаг вперёд к тем отношениям, которые я, согласно инструкциям врача, пыталась воссоздать. Раздражение сменило первоначальное безразличие Эмерсона; теперь он был достаточно заинтересован в том, чтобы следить за мной или рисковать собой ради моего спасения. Согласна: он сделал бы то же самое для Абдуллы или любого другого, но никакая комбинация облегчения и гнева не заставила бы его вести себя с Абдуллой так, как он повёл себя со мной.
Впрочем... Поцелуй мог означать и меньше, чем я надеялась. Уж кому, как не мне, знать кипящую натуру Эмерсона? Банальная близость женщины – пусть и не неотразимо красивой, но признаваемой некоторыми достойной восхищения – могла бы оказаться достаточной, чтобы вдохновить такой ответ на человека, испытавшего значительное эмоциональное потрясение.
Признаться честно? Я не вижу причин для отрицательного ответа, поскольку мои дневники не будут прочитаны кем-то иным, пока я не найду достойного издателя (более сложная процедуру, чем я полагала) и тщательно не перечитаю их снова. Я надеялась и молилась, чтобы к Эмерсону вернулась память. Но к чему я действительно стремилась – восстановить его любовь ко мне, будь то воспоминание или новое чувство. Наше содружество искренних умов, основанное на взаимном доверии и уважении (и на другом виде притяжения, чьё значение я отрицала бы в последнюю очередь), было для меня всем. Так или иначе, я намеревалась воскресить его, и способы не имели значения. Естественно, сложновато объяснить человеку, который делает предложение – по его мнению, в первый раз в жизни – что у него уже есть одиннадцатилетний сын. И ещё большее потрясение – мгновенное появление Рамзеса во всей своей красе вместо постепенного привыкания к нему. Однако я могла бы достойно встретить и значительно более серьёзные трудности, если только... В общем, мои эмоции раскачивались взад-вперёд, будто маятник часов, то поднимавшийся, то опускавшийся. Я так углубилась в размышления и в созерцание блистательного нахмурившегося облика Эмерсона, что не заметила приближение Сайруса, пока лёгкий кашель не заставил меня очнуться.
– Пенни за ваши мысли, – сказал он. – Или любую сумму, которую вы запросите: судя по вашему лицу, они удручают (218).
– Только смущают, – ответила я. – Но я справлюсь с ними, Сайрус, не беспокойтесь. Как только Мохаммед сможет говорить, мы вплотную подойдём к решению наших нынешних трудностей. Жаль, что его нос и рот приняли на себя главный удар.
Эмерсон, откровенно подслушивавший, воспринял это как очередную плохо завуалированную критику. Нахмурившись ещё сильнее, он поднялся и отправился прочь.
– Не уходите далеко, – позвала я. – Ужин подадут в ближайшее время.
Ответа не последовало – даже хрюканья.
– У меня есть что-то, что может приободрить вас, – продолжал Сайрус. – Мой слуга собирал почту, как обычно, и сегодня вечером он привёз последние письма.
– Всё это? – Я взяла переданный мне пакет. – Сайрус, вы самый рассудительный из людей.
– Ну, я подумал, что вам захочется узнать, как дела в старой доброй Англии. Мне тоже немного любопытно, так что...
– Конечно. У меня нет секретов от вас, Сайрус. Но ужин готов, так что я прочитаю письма попозже. Они не очень велики, но боюсь, что испортят мне аппетит.
Восхищённый взгляд Сайруса дал мне понять, что он воспринял это, как демонстрацию британского неколебимого спокойствия. На самом деле я испытывала трусливое нежелание читать последние литературные изыски Рамзеса, вполне ожидаемо сообщающие мне о массе неприятностей, по поводу которых я ничего не могла предпринять. Но если бы случилось что-то серьёзное, Уолтер послал бы телеграмму.
Поскольку после ужина никто, кроме Кевина, не остался голодным, мы разошлись. Эмерсон не присоединился к нам – я пришла к выводу, что он пообедал с Абдуллой и другими. По моему приглашению Сайрус последовал за мной в палатку.
В пакете было два письма из Чалфонта. Я узнала изящный и аккуратный почерк Эвелины на одном, и решила сохранить его для лечения – или противоядия – после того, как прочту послание от Рамзеса.
«Дорогие мама и папа. Мне жаль сообщить вам, что Гарджери по-прежнему не герой. Но теперь у нас есть ещё одна героиня.
Я никогда не думал, что тётя Эвелина способна на такое. Происшедшее оказало благотворное – если не сказать, смиряющее – влияние на меня и научит в дальнейшем, я надеюсь, ставить под неизмеримо большее сомнение царящие в нашем обществе ложные стереотипы о поведении и характере женщин. Я всегда считал себя свободным от подобных предрассудков, и, конечно же, мне следовало бы учесть пример мамы, успешно опровергнувшей их. Как любопытно действует человеческий разум! Кажется, он способен отклонить любые доказательства того, что конфликтует не только с его собственными желаниями, но и с предвзятыми убеждениями, столь глубоко укоренившимися и подсознательно внушёнными, что они не осознаются, как иррациональные. Рассматривая в холодном свете разума...»
Прежде чем перевернуть страницу, закончившуюся последней процитированной фразой, я постаралась взять себя в руки. Бессмысленно выходить из себя, поскольку объект моего гнева находился вне досягаемости. Он, должно быть, читал статьи по психологии, что я строго запретила ему. Или нет? Я вполне определённо намеревалась, поскольку некоторые из выдвигаемых теорий являлись слишком шокирующими для невинного детского ума. Однако уверенности не было. Рассказывать Рамзесу о том, чего не нужно делать – трудоёмкий процесс, и за моим сыном практически невозможно угнаться, потому что он постоянно думает о свершении очередных злодеяний.
Осознав, что я позволила своему разуму блуждать, подобно разуму Рамзеса, я продолжила чтение.
«...эти предубеждения, приходишь к выводу, что на них не следует заострять внимание. Они, по сути, не более чем бессмысленные суеверия. Откуда же они, в таком случае, возникают? Признаюсь, я до сих пор не нашёл ответа. Особенно прискорбно обнаружить их в таком рациональном уме, каким я всегда считал свой.
Я хотел бы обсудить этот вопрос с вами, дорогие мама и папа, потому что он меня очень интересует, но, возможно, сейчас неподходящее время, поскольку вам должно быть интересно, какой именно случай послужил причиной моих размышлений.
Возможно, вы помните, что в последнем письме я описал любопытный случай собак, лаявших ночью. Поскольку лай – средство, применяемое ими для помощи нам, я решил (по-моему, я упоминал об этом) предпринять меры для обеспечения более эффективного разнообразия животной стражи. Видите ли, мной овладело ужасное подозрение...»
И мной тоже.
– О нет… – выдохнула я.
– В чём дело? – вскричал Сайрус, не менее взволнованный, чем я.
«... ужасное подозрение, что мы не заметили последних ночных вторжений. Я был уверен, что невозможно будет убедить дядю Уолтера в логичности моего решения, поэтому мне пришлось выполнять его самостоятельно, и было чертовски неудобно ждать, пока все уснут, прежде чем подкрасться, чтобы выпустить... (мой голос дрогнул)... выпустить... льва... из...»
– Во имя Всемогущего! – воскликнул Сайрус. – Ради всего святого, продолжайте, Амелия, я не в состоянии выдержать это напряжение!
«... из клетки, а затем просыпаться на рассвете, чтобы вернуть его обратно, прежде чем кто-то другой из членов семьи столкнётся с ним. Нефрет очень любезно помогла мне…»
Меня снова захлестнули чувства.
– Ещё и она, – глухо пробормотала я. – И с одним беды не оберёшься, а теперь... Простите меня, Сайрус. Я постараюсь не сломаться снова.
«... помогла мне в двух случаях; она сказала, что я подрастаю и нуждаюсь в отдыхе. Мне вряд ли нужно говорить, мама и папа, что я воспринял это без обиды, а именно в том смысле, который она вложила в эти слова.
Естественно, я запер собак и предупредил Боба и Джерри, чтобы они заперлись в сторожке, пока лев на свободе. Они согласились, что это разумная процедура.
Дядя Уолтер смертельно оскорбил меня. Его замечания по поводу льва были совершенно необоснованны, несправедливы и чрезвычайно грубы, особенно с учётом того, что моя предусмотрительность предотвратила – или помогла предотвратить, по крайней мере – инцидент, который мог бы стать катастрофическим.
Предвидя такие происшествия, я был первым, кто проснулся, когда пронзительные крики находящейся в неописуемом ужасе женщины, смешавшиеся с рычанием большой кошки, разорвали ночь! Я, естественно, спал в одежде, чтобы быть полностью готовым к действию, так что моментально схватил оружие, которое лежало под рукой (кочерга для камина), и бросился вниз по лестнице.
Луна бросала морозный свет на газон (покрытый инеем – ночью похолодало). Силуэты великого властителя джунглей и его добычи отчётливо виднелись. Поспешив по направлению к этой группе с кочергой наизготовку, я увидел изрядно обескураживающее зрелище. Мне хватило света, чтобы разобрать черты лица человека, недвижно лежавшего на спине между лапами льва. С ужасом я обнаружил, что это – Эллис, новая служанка тёти Эвелины.
На самом деле лев, вероятно, не причинил ей вреда. Конечно, он рычал, но в голосе звучали исследовательские нотки, а не свирепость. У меня сложилось отчётливое впечатление, что он не знал, что делать дальше. Эллис находилась без сознания, что, несомненно, являлось разумным шагом с её стороны.
Размышляя, что лучше всего предпринять дальше, я увидел, как Нефрет бежит ко мне, бесшумно переступая по траве маленькими босыми ногами. Её распущенные волосы развевались за ней, блестя серебром и золотом в бледном свете, лёгкая ночная рубашка развевалась вокруг тонких ног. Она была видением... (Рамзес вычеркнул несколько слов, затем продолжил)... воплощением женственности. В руке она держала нож.
С её помощью я убедил льва отказаться от своей новой игрушки. Ворча, он отошёл в сторону, а пальцы Нефрет ласково гладили его гриву. Литературные аллюзии, пришедшие мне в голову, несомненно, пришли в голову и тебе, мама, поэтому я не буду тратить бумагу, описывая их.
Я приступил к работе по приведению Эллис в сознание, но не успел даже прикоснуться к её щеке, как услышал невероятный шум, доносившийся из дома. Я ожидал некоторой реакции из особняка, и удивлён, что она не наступила раньше, но полагаю, что описанные мной действия заняли всего несколько минут. Потрясающе, как быстро проходит время, когда вы заняты интересной деятельностью, не так ли?
То, что я слышал, заставило меня заподозрить нечто гораздо более серьёзное, нежели негодование дяди Уолтера из-за раннего пробуждения. Пронзительность криков привела меня к выводу, что их издаёт женщина. Поэтому, покинув Эллис, я поспешил выяснить их происхождение.
Как вы знаете, большинство окон в замке узкие и маленькие. Только гостиная устроена по-современному, и окна открываются на розарий. Шум доносился именно из этой комнаты, и, пока я шёл через сад, то с огорчением отметил, что окна открыты. В гостиной было темно, и поначалу я не мог разобрать, что происходит; быстрые движения, вздохи и восклицания боли и напряжения были единственными фактами, доступными мне. Наконец, сражавшиеся – и издававшие эти звуки – оказались у окна. Кочерга выпала из моей ослабевшей руки, когда я увидел их.
Одним из них был мужчина, неповоротливый здоровяк, в короткой фланелевой куртке и надвинутой на глаза шапке. Он держал то ли дубину, то ли толстую палку, которой пытался отражать наносимые ему удары...
Несомненно, вы догадались, кто противостоял ему. Её ночной чепец свалился и висел на ленточках, заплетённые волосы падали на плечо. Её лицо искажалось свирепым рычанием – разительное отличие от обычного нежного взгляда. А инструмент, которым она без устали колотила съёжившегося злодея, казался – и, действительно, оказался – зонтиком.
Опомнившись, я схватил кочергу и бросился ей на помощь. Она не нуждалась в этом, но негодяй, возможно, смог бы скрыться, если бы я не подоспел с подножкой. Вместе мы одолели его. Оторвав пояс от своего халата, тётя Эвелина приказала мне связать злодею руки.
Именно в этот момент на сцене появился дядя Уолтер в сопровождении Гарджери и Боба, оба несли фонари. Они блуждали по территории, не в силах обнаружить, где происходят вышеуказанные события. (Слово «блуждание», вообще-то, создаёт неточное впечатление, ибо по внешнему виду дяди Уолтера было очевидно, что он бежал так быстро, как мог, хотя и малоэффективно. Как и папе, ему не по душе, когда его внезапно будят, но реагирует он медленно.)
Боб зажёг лампы, а Гарджери закончил связывать нашего грабителя по рукам и ногам. Этот процесс проходил под моим руководством; к сожалению, вынужден заметить, что дядя Уолтер совершенно потерял голову. Я никогда раньше не видел, чтобы он вёл себя так бестолково. Он бросился к тёте Эвелине и что было сил встряхнул её. А затем обнял её так же яростно, как я когда-то видел... (Вычеркнута ещё одна фраза. Но я поняла, о чём шла речь)... у других. Затем он снова стал её трясти. Как ни странно, тётя Эвелина, похоже, не возражала.
У меня нет другого листа бумаги, и я не могу его раздобыть, поскольку дядя Уолтер заточил меня в комнате до дальнейшего уведомления, поэтому вынужден быть кратким. Эллис собиралась встретиться с другом, как она объяснила, но лев перехватил её. (Роза говорит, что такие, как Эллис, могут найти друзей в любом месте. По-моему, очень милая характеристика.) Грабитель утверждал, что искал ценные вещи. Инспектор Кафф отправил его в Лондон. Инспектор Кафф – очень неразговорчивая личность. Вот всё, что он сказал до того, как отбыть с узником: «Я думаю, что вы ещё пригодитесь мне гораздо больше, мастер Рамзес (219). В своё время я дам вам знать». Что касается тёти Эвелины, она говорит, что этот зонтик у неё уже давно. Но я никогда не видел, чтобы она носила его. Он похож на твой, мама – очень тяжёлый и простой, а не на её обычные маленькие с оборками. Интересно, почему у неё оказалось что-то подобное, если она не рассчитывала, что он ей понадобится? Но это отдельный вопрос, который мы сможем обсудить в будущем.
Мой лист бумаги говорит мне, что я должен остановиться. Ваш любящий сын, Рамзес.
P.S. Я знаю, что папа очень занят раскопками, но мне было бы очень приятно получить сообщение, написанное им собственноручно».
Несколько минут мы с Сайрусом сидели молча. Затем он сказал:
– Простите, Амелия, я скоро вернусь.
Вернулся он с бутылкой бренди. Я сделала маленький глоток. Сайрус – побольше.
– Комментировать, – подытожила я, – бесполезно. Теперь позвольте мне прочитать версию Эвелины.
Но Эвелина не упоминала о событиях, описанных Рамзесом. После нежных приветствий и заверений в том, что всё в порядке, она объяснила: главной причиной её письма была необходимость систематизировать в собственном сознании то, что может лежать в основе недавно происшедших таинственных событий.
«Мои жалкие способности к размышлению настолько уступают твоим, дорогая Амелия, что я не решаюсь выразить мысли, которые давно очевидны твоему ясному, решительному разуму. Тем не менее, я рискну пойти этим путём, надеясь, что случайно смогу наткнуться на какое-то замечание, которое не пришло вам в голову.
Начну с того, что вы уже явно осуществили: задам вопрос, как эти ужасные люди смогли узнать секрет, который вы так тщательно скрывали. История, которую вы преподносили, была правдоподобной, поэтому у наших врагов, судя по всему, имелись источники сведений, не известных широкой публике. Я подумала о нескольких возможностях, и перечисляю их по порядку в ожидании вашего одобрения.
1. Кто-то из нас мог бы невольно предать гласности сведения о событиях, которые могли произойти только при посещении места, упомянутого мистером Фортом. Ты никогда не оказалась бы настолько неосторожной, дорогая Амелия; и, сказать по совести, я не в состоянии вспомнить ни одного раза, когда сама поступила бы так. Я не хочу спрашивать Уолтера: сама мысль о том, что он может отвечать за происшедшее, пусть даже по невинной случайности, в сочетании с бедами, постигшими нас, сокрушили бы его благородное сердце. Тем не менее, я задаюсь вопросом: упоминалось ли им или Рэдклиффом в статьях, написанных ими с момента вашего возвращения, или в беседах с коллегами по археологии о тех фактах, которые эксперт способен признать как знание из первых рук? Статьи ещё не опубликованы, но, безусловно, прочитаны, по крайней мере, редакторами журналов?
2. Кто-нибудь из офицеров в военном лагере, возможно, обладал бОльшим количеством сведений по этому вопросу, нежели вы полагали. А если мистер Фотрайт подружился с кем-то из них? Если кто-то увидел карту? Вы упоминали, что в ней содержались показания компаса. Я плохо разбираюсь в таких вещах, но мне кажется, что такие точные подробности должны вызвать интерес и давать почву для размышлений, особенно после того, как вы вернулись в Джебель-Баркал (220) вместе с Нефрет.
3. Сомневаюсь, стоит ли упоминать об этом факте, потому что он кажется ещё более глупым, чем другие мои дурацкие идеи, но но не могу не вспомнить молодого человека, с которым Нефрет повстречалась в школе мисс Мак-Кинтош. Человек, чьё любопытство уже пробудилось, мог бы разыскивать её с намерением расспросить о прошлом. Как нам всем известно, очень трудно избежать промахов языка, а невинное дитя особенно неосторожно. Удивляюсь – и не в силах выразиться резче – удивляюсь, что это мимолётное знакомство не получило продолжения или попыток возобновить его, разве только сей джентльмен не узнал уже всё, что намеревался. По моей просьбе Нефрет однажды вечером выступила с призывом к Исиде. (Не бойся, дорогая Амелия: она была уверена, что это только для того, чтобы развлечь нас.) Уолтер не мог сдержать волнения. Он узнал некоторые фразы песни, которые, по его словам, взяты из древнего ритуала. И, конечно же, никто не мог предположить, что она обучилась этому танцу или исполняла его по разрешению начальства в христианской миссии!
Поэтому я со всем возможным тактом расспросила её о молодом человеке, которого она называла сэром Генри. У него были густые вьющиеся чёрные волосы с пробором посередине, кавалерийские усы, серые или бледно-голубые глаза и длинные ресницы. Среднего роста, стройный, светлолицый, с довольно острым подбородком и узким носом. Понимаю, что описание слишком расплывчато, чтобы принести какую-то пользу (тем более, что, если моя глупая идея верна, то, очевидно, он был замаскирован). Однако я делюсь ей с вами, потому что в голову мне пришла другая и очень тревожная мысль. Отсутствие попыток этого человека продолжить знакомство с Нефрет может быть связано с тем, что он уже не находится в Англии. Твои недавние письма пытались успокоить нас, дорогая Амелия, но я отлично знаю тебя, и чувствую формальность и сдержанность, заставляющие предполагать, что вы что-то скрываете от нас. Я не призываю тебя к большей искренности, я ценю нежную привязанность, которая удерживает тебя от желания добавить лишний груз к нашим тревогам. (Хотя я могла бы добавить, моя дорогая подруга и сестра, что домыслы часто оказываются страшнее истины.) Логика также приводит меня к выводу о том, что, если детям угрожают, то вы с Рэдклиффом должны находиться в ещё большей опасности. Умоляю, береги себя! Обуздай своё отважное пристрастие очертя голову бросаться в гущу опасности! И попытайся удержать Рэдклиффа – хотя я знаю, что это нелёгкая задача. Напомни ему, как я напоминаю тебе, что существуют те, для кого ваши здоровье и безопасность важны не менее их собственных. И главная из этих людей –
твоя любящая сестра,
Эвелина».
Слёзы застилали мне глаза, когда я читала последние строки. Как благословенна я, одарённая такой любовью! И как я недооценивала Эвелину! Лекция Рамзеса о предубеждениях не имела в виду меня (по крайней мере, я верила этому), но всё, что он написал о себе, в полной мере можно было высказать и в мой адрес. И кому, как не мне, следовало знать это лучше всех? Разве я не видела, как Эвелина хладнокровно противостояла отвратительной мумии? Разве я не слышала, как она приняла предложение, заставлявшее каждый нерв трепетать от отвращения, в надежде, что тем самым сможет спасти тех, кого любит? (221) Я была виновна в предрассудках в отношении моего собственного пола – в той же степени, как и слепые, предвзятые мужчины, которых я осуждала.
Эвелина ни словом не обмолвилась о случившемся. Вместо этого она изо всех сил пыталась найти ответ на загадку. Блестящий анализ – ум, породивший его, являлся столь же острым, как и мой собственный.
Сайрус перечитывал письмо Рамзеса. Тонко чувствуя малейшие колебания моего настроения, он мягко произнёс:
– Что случилось, Амелия? Рамзес не упомянул о каких-то плохих новостях? Мне трудно поверить, что он мог что-то забыть или чем-то пренебречь, но…
– Вот тут вы правы. Эвелина гораздо деликатнее обращается с моими чувствами, чем мой сын. – Я сложила письмо и сунула его в карман. Пусть оно остаётся лежать там, близ сердца, чтобы напоминать и о моём везении, и о моём позоре! – Надеюсь, вы простите меня за то, что я не поделилась этим с вами, Сайрус, – продолжала я. – Я увидела выражения нежной любви, заставившие меня прослезиться.
Я была более чем готова последовать его совету и рухнуть на лежанку, потому что события дня полностью вымотали меня. Однако усталость никогда не мешала мне выполнять свой долг. Сначала я осмотрела пациента, состояние которого не изменилось, а затем отправилась на поиски Берты. Чем скорее мне удастся устроить её, как полагается, тем лучше. Я не испытывала восторга от необходимости наравне с прочими обязанностями играть роль наперсницы .
Я почему-то совсем не удивилась, увидев, что она сидит у умирающего огня, разговаривая с Кевином. Зная, что он будет гораздо настойчивее беседовать с ней, если я попытаюсь скрыть её личность, я просто описала её как очередную жертву злодея, напавшего на Эмерсона. Я ожидала, что Кевин будет искать встречи с ней. Ни один журналист не мог противостоять таинственно завуалированной, соблазнительно скользящей фигуре, а женщины-жертвы являются особенно популярными. Я могла бы составить заголовок для его истории, в котором обязательно будет фигурировать фраза «рабыня любви». На страницах личного дневника признаюсь, что была готова бросить бедную Берту этому гибернийскому (222) волку от прессы, если этот рассказ отвлечёт его от других аспектов дела.
Однако не существовало причин, обязывавших меня идти навстречу Кевину, поэтому я прервала дискуссию и отправила Берту в постель.
– Вам лучше последовать её примеру, Кевин. Мы встаём на рассвете, и всем предстоит долгий день.
– Не для меня, – лениво улыбнулся Кевин. – Мы, детективы, живём по своим часам. Разгуливаем там и сям, спрашиваем об этом и о том...
– Вы не будете разгуливать. Вы будете вместе со мной, чтобы я могла следить за вами.
– Ладно, но попробовать стоило, – пробормотал Кевин. – Раз уж я с вами, миссис… мисс Пибоди, можете подробно рассказать мне о вашем отважном освобождении профессора. Всё становится известным, знаете ли, – добавил он, вызывающе улыбаясь. – Даже сейчас некоторые из моих более предприимчивых коллег берут интервью у разных жителей Луксора. Судя по тому, что я слышал, вам удалось поднять порядочный шум. Не предпочтёте ли вы истинные факты преувеличенным фантазиям некоторых моих соратников?..
– Замолчите и убирайтесь спать, – огрызнулась я.
Он ушёл, напевая какую-то сентиментальную ирландскую мелодию, стараясь посильнее досадить мне. Когда я добралась до своей палатки, Берта уже спала или притворялась. Я очень хотела разузнать, о чём она говорила с Кевином, но мой ум был занят другими вопросами. Устроившись на лежанке, я, наконец, получила возможность на досуге обдумать соображенияЭвелины.
Её первые два предположения уже приходили мне в голову. Что касается третьего, признаюсь, я об этом и не подумала, и огорчение овладевало мной по мере осознания собственной глупости. Молодой джентльмен появился в школе в тот самый день, когда там ожидали Нефрет, и настаивал на встрече с другими ученицами – это было очень подозрительно, и я не могла не задуматься, почему тогда же не заметила его. Возможно ли, что материнские инстинкты, наличие которых у себя я никогда не подозревала, омрачили мой обычно ясный интеллект? Крайне маловероятно, решила я.
Предельно чёткое изложение Эвелины позволило мне понять то, что полагалось уразуметь гораздо раньше. Не одно подозрительное обстоятельство, но сочетание многих – обилие подтверждающих доказательств; лишь это могло оказаться достаточно сильным, чтобы побудить противника действовать с подобными насилием и настойчивостью. И прежде всего его должны были встревожить воспоминания о беседе с Уиллоуби Фортом, который, казалось, умудрился поболтать с каждым археологом в Египте. Умелые расспросы офицеров Суданского экспедиционного корпуса предоставили бы дополнительные факты. Я совершенно не намеревалась обвинять Уолтера. Более того, мне пришлось несколько раз предупреждать его об осторожности, дабы не выдать случайно, что он знает больше, чем следовало бы. У него было несколько друзей-конкурентов в филологии; может быть, он мимоходом намекнул Фрэнку Гриффиту или кому-то ещё, что собирается совершить знаменательный прорыв в дешифровке мероитической письменности? Гриффит был честен, я никогда не подозревала его – но он мог бы поделиться с кем-нибудь другим.
Установив таким образом возможность, злодей будет искать дальнейшее подтверждение – и где найти лучший источник, чем сама Нефрет? Она отнюдь не была столь наивна и беспомощна, как верила Эвелина, но мнение Эвелины разделялось – как заметила и сама Нефрет – обществом. Существовало множество способов возобновить якобы случайно завязанное знакомство, а если бы они потерпели неудачу, в запасе оставался добрый старый испытанный «несчастный случай близ ворот парка» (223). Какое удивительное совпадение – раненый молодой джентльмен узнаёт очаровательную девушку, с которой он повстречался у мисс Мак-Кинтош! С какой неохотой он позволит нам окружить его заботой! С какой благодарностью примет он мои услуги и сердечное внимание милых детей!
Продолжать не стоило. Эвелина попала не в бровь, а в глаз. Я видела, как Нефрет исполняла «Призыв к Исиде»; на всей земле не существовало возможности выучить его, живя в семье миссионеров или даже в туземной деревне, находясь под наблюдением такой семьи. Опытный учёный безошибочно определил бы его происхождение – но это рассуждение справедливо и для других улик.
И всё же наш смертельный враг сдерживал свои порывы, пока не обнаружил последние доказательства – предметы, артефакты, не существовавшие нигде, кроме такого места, о котором заявлял Уиллоуби Форт. Должно быть, наши комнаты в Каире обыскали и нашли скипетры. Нападения на нас начались уже после того, как мы провели в городе несколько дней.
Эвелина – моя дорогая, милая Эвелина, чей разум я так прискорбно недооценила – была права абсолютно во всём. Злодей находился не в Англии. А в Египте – в нашем собственном лагере. Я знала, что среди нас есть предатель. А теперь знала и его имя.
* * *
– Чарли?!
Утром я ожидала, пока Сайрус выйдет из своей палатки – конечно же, на определённом расстоянии, дабы не смутить его, оказавшись случайным свидетелем омовений. Радостная приветственная улыбка исчезала по мере того, как он выслушивал мои объяснения, а имя вырвалось у него с откровенным недоверием.
– В этом сезоне он – новый человек, Сайрус. Вы его раньше не знали.
– Да, но... я знаю его отца, его семью. Я бы не нанял парня без...
– Он может быть и настоящим Чарльзом Х. Холли. Инженеры и археологи невосприимчивы к жадности не более, чем представители других профессий.
– Может быть и так... Извините, Амелия, иногда мне чертовски трудно угнаться за вашими мыслями. Неужели вы подозреваете, что Чарли – замаскированный Гений Преступлений?
– Возможно, но маловероятно. Я сомневаюсь, что Сети осмелился бы встретиться со мной снова. Я не смогла бы долго находиться рядом с ним и при этом не заметить любой маскировки. – Я добавила с некоторой неуверенностью, потому что скептическое выражение его лица раздражало меня: – Мои основания заподозрить Чарльза не имеют ничего общего с Сети. Он выглядит, как человек, которому можно доверять…
– Ага! Это ваши слова. Не хотите ли ещё раз изложить ход ваших мыслей, дорогая? Боюсь, вначале я не был особенно внимателен.
Что ж, я снова повторила свои рассуждения, а в завершение прочла умозаключения Эвелины.
– Но... но, – заикался Сайрус, – это описание совершенно не похоже на Чарли. Оно больше подходит Рене. Не то, чтобы я верил, будто он...
– Вот в чём дело, Сайрус. «Сэр Генри» явно был загримирован. Он позаботился частично изменить свою внешность, когда появился у нас: цвет волос, усы. Длинный подбородок и узкий нос – такие же, как у Чарли, да и возраст полностью соответствует.
– Господи Боже, – пробормотал Сайрус, – как по-вашему, сколько существует мужчин с длинными подбородками и узкими носами? Два миллиона? Пять миллионов?
– Но здесь – только один такой! – нетерпеливо прервала я. – И один из нас – шпион Сети! Вспомните о снотворном в нашей пище и о том, что засаду, устроенную для меня вчера, должен был организовать тот, кто ожидал, что я последую по этому пути. Очевидно, он прочитал записку от Кевина и понял, что я откликнусь на неё со всей возможной быстротой.
– Это предположение, безусловно, может относиться к любому, кто имеет честь быть знакомым с вами, – погладил подбородок Сайрус. – Моя дорогая девочка, я не отрицаю, что в ваших словах может содержаться зерно истины. Но вы первая согласитесь, что я не могу осудить человека, основываясь на таких зыбких доказательствах.
– Я не предлагаю, чтобы мы провели сумчатый суд...
– Прошу прощения? – ошеломлённо взглянул на меня Сайрус.
– Разве это не американское выражение? Название незаконных судебных процессов?
– А, вы имеете в виду «суд кенгуру» (224)?
– Несомненно. Надеюсь, вы достаточно хорошо меня знаете, чтобы предположить, будто я способна ухватиться за необоснованные выводы или ниспровергнуть принципы британского правосудия. На самом деле я склоняюсь к определённой тактике: мы должны позволить ему продолжать верить в то, что он не находится под подозрением. Рано или поздно он выдаст себя, и мы его поймаем! А может быть, заодно и главаря. Отличная идея, Сайрус. Конечно, за ним следует неустанно наблюдать.
– Наверное, я мог бы справиться с этим, – медленно произнёс Сайрус.
– Я рада, что мы пришли к соглашению. Теперь отправляйтесь пить кофе, Сайрус. Сегодня утром вы выглядите каким-то медлительным. Надеюсь, вы не обиделись?
– Никогда в жизни, дорогая. Надеюсь, вы присоединитесь ко мне за завтраком?
– Сначала я должна увидеть, как идут дела у Мохаммеда. Честно признаюсь, что ищу причины отложить визит: от самого наличия этого типа – не говоря уже о разнообразии сплошь покрывающих его насекомых – по всему телу ползут мурашки. Но даже и не думайте, Сайрус, дорогой, что я предоставлю отвратительную обязанность другому. Это не в моей манере. Кроме того, возможно, что сегодня он сможет говорить, и я не доверю никому иному расспрашивать его.
– Я уже давно и не пытаюсь отговаривать вас от ваших замыслов, – улыбнулся Сайрус. – Ваше чувство долга столь же замечательно, как и ваша безграничная энергия. Хотите, чтобы я пошёл с вами?
Я заверила его, что в этом нет необходимости, и он ушёл, качая головой, что за последнее время вошло у него в привычку.
Я остановилась возле укрытия, чтобы переговорить с охранником. Он принадлежал к персоналу Сайруса: коренастый, темнокожий человек с орлиными чертами, свидетельствовавшими о наличии крови берберов или туарегов. Подобно жителям пустыни, вместо тюрбана он носил кафию – платок на голове. Он заверил меня, что регулярно наблюдал за Мохаммедом и не обнаружил никаких изменений.
Но как только я откинула занавеску в сторону, то поняла, что нечто изменилось – и необратимо. Мохаммед лежал точно так же, как я видела его в прошлый раз – на спине, с приоткрытым ртом и полузакрытыми глазами. Но теперь ощетинившиеся волосы бороды не шевелились от дыхания, а изо рта текла кровь, окрашивая ржаво-коричневым цветом повязки вокруг челюстей.
ПРИМЕЧАНИЯ.
209. Себек, Собек – древнеегипетский бог воды и разлива Нила, ассоциирующийся с крокодилом; считается, что он отпугивает силы тьмы и является защитником богов и людей.
210. По-моему – очередное издевательство над традиционными литературными штампами. Интересно, в какой руке он держал книжку? А если на коленях – как можно было увидеть, что именно он читает? В оригинале использовано сочетание «роман в жёлтой обложке», как в то время называлась подобная литература.
211. Непереводимая игра слов. «О, что за чудный день» – ирландский эквивалент приветствия «Добрый день» и тоста «Будем здоровы». Обычно произносится при открывании бутылки ирландской водки «Киллиан» с таким ирландским акцентом, от которого уши вянут. С подобным же акцентом произносит эту фразу и Кевин, одновременно прибавив к ней такое обращение к Амелии, которое превращает приветствие в строку из ирландской песни.
212. Ещё одна игра слов. Повторно употреблённое слово irresistible означает и «неотразимый», и «непреодолимый», а также «определённый, однозначный».
213. Кевин начал фразу с ирландского причитания.
214. См. второй роман – «Проклятье фараона».
215. Вальтер Скотт, «Мармион». Перевод В. Бетаки. В оригинале строчки рифмуются.
216. Готлиб Вильгельм Даймлер (1834 – 1900 гг.) – немецкий инженер, конструктор и промышленник. Совместно с Вильгельмом Майбахом Даймлер разработал один из первых автомобилей и несколько типов бензиновых двигателей внутреннего сгорания.
217. Луи-Рене Панар (1841 – 1908 гг.) – французский инженер, один из пионеров автомобилестроения.
218. A penny for your thoughts – идиома, употребляемая в значении «о чём вы задумались?».
219. Мастер – обращение к мальчику или подростку в Англии XIX века
220. Джебель-Баркал – скала высотой в 98 метров в извилине Нила в северной части Судана, носившей в древности имя Нубии. Обозначает местонахождение Напаты — столицы древнего государства Куш. Там же находится одноимённая деревня.
221. См. первый роман – «Крокодил на песке».
222. Гиберния (англ. Hibernia) – персонифицированный национальный образ Ирландии. Название происходит от древнеримского названия Ирландии.
223. Часто использовавшийся в романтической литературе – а порой и в жизни – приём: якобы случайные падение с лошади или поломка кареты близ парковых ворот поместья. Естественно, пострадавшего джентльмена без сознания вносят в комнату, и добросердечные хозяева прилагают все усилия, чтобы его выходить. После чего между упомянутым джентльменом и дочерью хозяев возникает нежная любовь. Реже несчастный случай происходит с девушкой, но схема остаётся прежней.
224. Суд кенгуру – английская идиома, означающая незаконный, несправедливый суд, самосуд, инсценировку суда, пародию на правосудие. Это выражение часто применяется по отношению к суду, который, формально соблюдая процедуру, выносит быстрый и заранее подготовленный приговор. Исторически термин возник в Калифорнии (США) во времена «Золотой лихорадки» и впервые упоминается в 1853 году. Видимо, имелось в виду, что судебная процедура движется очень быстро, прыгая, как кенгуру – животное из отряда сумчатых млекопитающих.