* Написано в благодатное время “застоя”, задолго до перестройки! (М. Г.)
Харлампиос Стеллатос, владелец комиссионной конторы по морской торговле в Пирее, любит рассказывать о своих поездках в СССР.
Харлампиос занимается всяческими подрядами для нашего Внештранса, ведет брокерские и экспортные операции, шипчандлерские поставки. Он давно связан с советским Морфлотом и вхож в кабинеты Минфлота и Внешторга. По-русски говорит хорошо, но с чисто греческим смягчением шипящих ("понимаес, товарисц"). Любит ловить меня на слабом знании Москвы и с большим вкусом рассказывает о своих посещениях нашей столицы. В рассказах Стеллатоса проглядывает желание дать нам сто очков вперед в знании достопримечательностей Москвы. Это невинное тщеславие искупается хорошим чувством юмора с обязательным подтруниванием над самим собой. Собственно, уловить юмор Стеллатоса можно только “настроившись на его волну”, так как Харлампиос никогда не дает понять, шутит он в данный момент или говорит серьезно. Рассказывая, он всегда невозмутим и только щурит умнейшие глазки.
Действительно, в свободное от деловых визитов время в Москве Стеллатос успевает осмотреть и запомнить поразительно много. Он
знает не только музеи, театры, выставки, но и такие уголки Москвы, о которых я не имею представления.
— Ну, а где ты остановился в последний раз, — спрашиваю, чтобы дать ему пищу для очередного обзора, который он делает с большим мастерством и наблюдательностью.
— Гостиница “Россия”, — говорит Стеллатос и значительно поднимает палец, — сервис — прима! Здание — модерн! Колоссаль! Вид на Кремль. Номер и услуги дешевле всех отелей Запада. Одно только.., — Стеллатос прищуривается, — три дня ходил голодный!
— Ну, это ты загнул, — не выдерживаю я, — в “России” негде поесть!? Никогда не поверю!
— Есть, есть, — кивает Стеллатос, — “Россия” имеет три ресторана, каждый ресторан — три буфета: поесть негде. Понимаес?
— Не понимаю.
— Места нет в ресторане. Оцередь. Время нет оцередь стоять. Один нацальник назнацил прием одиннадцать, другой — четырнадцать, третий — семнадцать. Есть цас, свободный мезду делами, — невозможно ресторан попасть. На улице беру два пирозка, кефир. Кушаю так три раза в день: пирозки и кефир.
— Ты что же, в самом деле все время в Москве на пирожках и кефире сидел?
— А ты слушай дальсе, — хитро поглядывает Харлампиос, — был я по делу в министерстве у товарисц Зеленцов. Он меня спрасивает, как устроился. Говорю, хорошо, только обедаю кефир с пирозками — нельзя ресторан попасть. Товарисц Зеленцов волновался, кричит: “Идем, сейчас я с ними поговорю!” Я говорю: “Не надо”, а Зеленцов кричит: “Идем!”, — слушать не хочет. Посадил меня в свою машину, едем в гостиницу “Россия”. Видишь, — говорю, — в ресторан не пускают, очередь. Тогда Зеленцов подходит к швейцару:
— Почему не пускаете? Тот говорит: — Видите, мест нет. А Зеленцов говорит: — Как это нет? Вон столик совсем свободный, никого за ним нет, это что? Вышел администратор, говорит: — Это, гражданин, столик не свободный, он занят. Мы его держим для иностранца Стеллатоса, который живет в нашей гостинице. Он в любой момент может захотеть пообедать, поэтому для него столик всегда держим свободным. А Зеленцов показывает на меня и говорит: — Так вот же он, этот иностранец Стеллатос, третий день ходит голодный, не может в ваш ресторан попасть. Администратор стал извиняться и говорит: — Так если бы по-иностранному объяснялся, мы бы его сразу приняли, а то он спрашивает по-русски; откуда знать, что он иностранец?
Я хохочу. Стеллатос улыбается своей улыбкой — одновременно хитрой и простодушной, и добавляет:
— Тут же меня за стол усадили, заставили весь обед — четыре блюда — скушать. И остальные два дня все время ходили, смотрели, чтобы я без обеда не остался. Очень гостеприимно относились! Теперь весь персонал в гостинице знает, что Стеллатос говорит по-русски.
И тут я вспомнил, как мой товарищ рассказывал о своей поездке в Ленинград. Перешел он улицу в неположенном месте, слышит свисток и видит вежливого милиционера с блокнотиком. Приятель не растерялся, построил на лице беспомощную улыбку и сказал милиционеру:
— Громадяныне, будь ласка, де я можу прыдбаты панчохы?
Милиционер спрятал блокнотик, отдал честь и сказал:
— Пожалуйста, проходите, гражданин иностранец!
Ну, ясно, для ленинградского милиционера — что украинский, что суахили — все равно!
Средиземное море 1974