Мы стояли в Пирее, когда на борт поднялся гость. Это был рослый немец с рыжей окладистой бородой. Произошло это девятого мая. Судно украшали флаги расцвечивания, команда принимала поздравления от докеров и моряков с соседних судов.
Настроенный на поздравления, я по инерции пожал руку нового гостя, может быть, с излишней сердечностью. Потому что механик с западно-германского судна “Брайтлинг Зее” (имя не сохранилось в моей памяти) прибыл не для поздравлений. Он хотел обменяться с нами почтовыми марками. Об этом он объявил, показав пол-узаполненный кляссер. Не будучи сам филателистом, я держал у себя в каюте коробку со смешанным содержанием — от старых “колониальных” марок до современных “стандартных” и “серийных”, без всякой системы и подбора, в которых позволял рыться любителям.
Немец устроился за ломберным столиком, потягивал “куяльник” и копался пинцетом в коробке. А я занялся беседой со старым знакомым — Казиком Комаржецким, капитаном польского турбохода “Броднице”. Разговор, естественно, касался войны, принесенных каждым народом жертв.
—...Мы, поляки, тоже потеряли шесть миллионов... Никто, кроме евреев, не потерял такой процент от всей численности народа... Понести такие потери и сохранить способность к доброте... Не кажется ли вам, что на это способен только великий народ?
Я обдумал сказанное:
— В блокаде Ленинграда, только там, впервые я понял, что такое доброта. Конкретная доброта. Если вам встречался одинокий, умирающий от голода ребенок, вы могли проявить доброту только одним способом: отдать ему свой паек. А самому умереть от голода. Только так!
— Да, это жестокая доброта!
— И все-таки — единственная подлинная!
— А помнишь, встречались среди немцев такие, которые находили доброту в поступках фашистов. Они, мол, исходили из желания добра для немцев. А это по их мнению требовало угнетения и разорения других наций. Такая доктрина: уничтожить другой народ, чтобы сотворить благо своему!
И тут бородатый немец напомнил нам о своем присутствии. На странной смеси славянских корней с немецкими грамматическими формами он медленно произнес:
— Фашизм начинается тогда, когда одни получают возможность строить свое благополучие за счет других. Нацисты хотели быть добрыми для немцев, оставаясь ужасом для всех остальных. Но так нельзя... Невозможно. Они стали причиной позора и несчастья Германии...
Он протянул к нам руку со стаканом “куяльника” и закончил:
— Спасибо вашей победе за то, что дала нам, немцам, возможность остаться людьми!
И в глубине моей души исчезло ощущение неуверенности, возникшее после нашего рукопожатия.
1987 г.