Помните Ваши слова, взволновавшие меня (болевым!)…
«и жестокая».
Слушайте внимательно: не могу сейчас иных рук,
НЕ МОГУ, могу без ВАШИХ,
не могу: НЕ Ваших!
Марина Цветаева
Записи из черновых тетрадей
33.
Ее руки…
Пальцы госпожи-американки скользнули по этим самым… местам, пострадавшим, так сказать, излишне, союзно и за компанию. Ну… да, она же терпеть не может излишних страданий. В смысле, именно тех самых страданий, которые именно она сочтет излишними. Здесь и сейчас.
- Все-то ты понимаешь, моя девочка… - слышен вздох, сзади и сверху. – И чувствуешь, и понимаешь… правильно.
А дальше… Боль уходит. В смысле, та самая излишняя боль исчезает из ее тела. Спадает напряжение, остается лишь жжение, так сказать, на заду и сверху.
Да и что тут скажешь… Крепко всыпала, не пожалела… Ни лозанов, ни задницы. Ее, господских прутьев и ее, Полины, зада.
- Все, как я и обещала, - спокойно пояснила расклад госпожа-американка, которая по-прежнему была в курсе всех и всяческих ее размышлительных измышлизмов.
Ну и, конечно же, за всем этим последовала процедура сопле-слезо-вытирания в отношении лица возлежащей девушки. Куда уж без нее! И откуда ее хозяйка умудрилась-успела снова достать этот платок, которым она эдак быстро-живенько смахнула-удалила с лица своей рабыни все эти жидкости… разной плотности, но одинаково излишние и неуместные в обычных обстоятельствах повседневной жизни-бытия?
- Ты просто не услышала, - ответствовала ее Старшая, которая для девушки сейчас была явлена… только голосом и еще руками ея. Теми самыми, которыми она сейчас играла телом своей рабыни, врачуя его… в том числе и в аспектах внешнего восприятия.
Эстетка хренова…
Смешок сверху… и вот уже лицо госпожи-американки оказывается перед глазами ее рабыни. Вот она уже и возлегла, боком на пол-ковер, рука на локоть и ладонь под голову.
И усмешка на устах. То ли ироническая, а то ли с оттенком сочувствия. Примешанным к исходной иронии.
- Да, я такая, - подтвердила она раздраженные мысли своей визави. – Я действительно, жадная до боли. Но только до той боли, которую сама причинила. И причинила по своему… по моему желанию. Излишняя… ненужная, посторонняя боль тех людей, которых я задела, например, сама того не ведая и случайно, она… царапает мне нервы. А уж та боль… излишняя… что испытываешь ты… Нет-нет! Такого мне вовсе не нужно! Это же попросту… невкусно…
Она смутилась, как будто сказала лишнего. Но Полина сразу же поняла, что именно сейчас имела в виду ее госпожа.
- Ты хочешь… испить мою боль… - Полина произнесла эти слова понимания с надеждой. И добавила… просительным тоном:
- Тогда… начинай! Пожалуйста!
Ее собеседница сразу же изменилась лицом… и сразу же, не говоря ни слова, перешла к тому самому делу, на которое только что получила согласие своей подвластной. Оттолкнулась руками от пола-ковра, изящно сдвинулась в сторону – в результате чего оказалась на коленях у левого плеча возлежащей. А дальше… были прикосновения губ молодой женщины к воспаленной коже, нежные и жадные. И каждое такое касание… оно меняло ощущение боли – отходящей и саднящей. Боль… не исчезала полностью, но меняла свою интенсивность и напряженность. И Бог весть какие еще составляющие этого свойства-ощущения, которое сложно открыть для себя, как-то осмысливая его суть… Боль становится иной – терпимой и даже… приятной. Как странный шлейф-ореол, дополнение к поцелуям Зеленоглазой колдуньи. Где в центре были сами эти прикосновения губ молодой женщины, неописуемое… непривычное наслаждение от которых оттенялось этим болевым фоном. И это весьма пикантно усиливало тонкую ноту такого удовольствия, странного и нежданного ею.
Полина замерла и даже прикрыла глаза свои, пытаясь поймать и прочувствовать все эти новые ощущения, стараясь не потерять ни одного оттенка чувств, своих и… ее.
Да-да, госпожа-американка не только обозначила все эти свои прикосновения на физическом плане – в смысле, непосредственно на коже своей рабыни. Сейчас и внутреннее зрение-ощущение девушки было подсвечено легкой зеленой дымкой и даже поддержано особыми вибрациями, едва заметными, но ощутимыми и, естественно, инспирированными извне. Ну… в смысле, самой Зеленоглазой колдуньей, хозяйкой дома сего и одной крепостной девушки.
Слова были бы здесь излишними. Касания губ по коже извне, зеленые волны изнутри… Причем то, что сейчас оказалось внутри Полины, было воистину интимным – сокрытое от глаз любого человека, доступное только и двоим, госпоже-американке и ее рабыне, нечто иное, отличное от грубого и телесного проникновения интимного плана, но при этом куда более личное и близкое.
Сколько раз госпожа-американка коснулась ее, Полины, тела своими губами… Бог весть! Наверное, каждая полоска на ее коже испытала это странное прикосновение, возможно, даже несколько раз подряд. Полина не считала, просто принимала эти ее… деяния на свое тело. С удовольствием.
О то, что все это… постыдно, дурно и даже неестественно, девушка уже и не думала вовсе. И когда щека молодой женщины соприкоснулась воспаленной кожи на ее, Полины, ягодицах, она приняла этот тактильный интимный знак телесного обладания ею как должное, не вздрогнув и даже с наслаждением.
«Да… Вот так. Расслабься и позволь мне… овладеть тобой. Мне… надоело стесняться. Хочу… Отдайся мне, Полина! Просто позволь… не сопротивляйся мне! Пожалуйста!»
Этот странный сбивчивый шепот вожделеющей женщины Полина ощутила вовсе не слухом своим, а там… изнутри. И ответ ей она дала тоже… не разомкнув свои уста.
Реакция со стороны госпожи-американки не заставила себя ждать. Молодая женщина набросилась на Полину нетерпеливо, жадно… Она и впрямь истосковалась по такому… запретному. Правая рука хозяйки легла на исхлестанные ягодицы девушки, левой же рукой своею коленопреклоненная госпожа буквально проникла-пролезла в промежуток между подмышками возлежащей и резной деревянной плоскостью. Жадные пальцы молодой женщины коснулись груди юной рабыни ея. Полина рефлекторно дернулась, отпрянула назад и, одновременно с тем, выгнулась вверх, уходя от этого неожиданного жеста своей Старшей – правда, ровно настолько, насколько ей позволила это сделать привязь, и при этом, она еще прямо и точно подставила ее вожделеющим губам свою спину. Грудь же Полины, в результате такого движения – резкого, хотя и вовсе несвободного! – немедленно оказалась в распоряжении пальцев ее хозяйки.
Нет, не в распоряжении. В обладании ея.
Миссис Элеонора Фэйрфакс вовсе не собиралась распоряжаться телом своей рабыни – в смысле, совершенно не думала передавать ее кому бы то ни было «на сторону». И, скорее всего, при попытке какого-нибудь незадачливого коммерсанта сделать ей подобное предложение, пускай и по самой высокой цене - и даже с добавлением к ней еще каких-либо заманчивых бонусов! – она просто разорвала бы такого… недалекого умом персонажа. Даже не напополам, скорее уж так, как это иногда упоминается в сказках, то есть, в стиле «полетят клочки по закоулочкам».
Впрочем, при попытке сопротивления со стороны Полины, возможно, не поздоровилось бы и самой девушке - той, кто удостоилась сейчас таких объятий. Обладание есть обладание, и попытка помешать его реализации иногда может стать весьма дорого! Для оппонента любого пола и возраста.
«Нет! – прозвучал изнутри ее голос госпожи-американки. – Не бойся, тебе не грозит ничего такого… дурного и опасного! Обещаю! Но… пожалуйста, помолчи! Позволь мне любить… тебя! Вот так… Да… Молчи, только молчи!»
Полина замерла в этой напряженной диковинной позе, откинувшись в рывке, подхваченная и обхваченная своей хозяйкой в этом странном объятии – рукой снизу, лицом сверху – взятая в ласковый капкан такого… властного рода. Было странно чувствовать себя настолько… не своей. Буквально кожей чувствовать, как ты принадлежишь… нет, вовсе не человеку, какому-то иному существу. Тому, которое не только берет тебя в полон телесно, но еще, при всем при этом, наполняет тебя изнутри… собою, этим своим зеленым свечением. Тем, которое несет на себе особые вибрации, ощущения от которых словами передать невозможно, однако, суть их в особом, неумолимом подчинении воле и власти этой странной женщины.
Впрочем… нет, все снова не так. Что касается этой самой власти, отчего тогда Полина чувствует это все сейчас как-то… иначе? Ведь она сейчас тяготится вовсе не этими самыми властными прикосновениями-объятиями, обозначенными на ее теле со стороны Зеленоглазой колдуньи. Скорее уж, ей мешают сейчас те самые путы, что притянули ее, Полины, тело к скамейке.
Хотя… возможно, эта самая привязь была-и-стала своего рода страховкой, просто, на случай, если объект-адресат властности сей выразит телом своим нечто вроде непокорства. Эта привязь… она сейчас помогает, и самой хозяйке, и покорной рабыне ея – помогает особым образом. Например, толстое вервие сейчас особым образом стягивает тело Полины, задавая ей ощущения беспомощности и доступности какой-нибудь внешней силе. И теперь руки госпожи-американки… Да, именно сейчас они стали для девушки этой самой… силой.
И все же…
Сила эта вовсе не грубая. Она жадная, требовательная и при всем при этом… нежная и ранимая. И сейчас подвластная даже жалеет о том, что не может отдаться той силе добровольно. Ведь это было бы куда как приятнее… для той, кто сейчас заключила девушку в свои объятия.
«Успеешь еще!» - слышится голос ее госпожи. Он… снова звучит вовсе не на слух, а изнутри девушки. Да, эти колебания зеленого свечения несут на себе сейчас не просто некое подобие звуков, но также и мысли – причем не в конкретике вербальных символов, а самые сущностные смыслы их! – а также и ощущения той, кто властвует в этом их общем пространстве. Причем, присутствует все это та сразу же и целиком, все вместе, но при этом, каждое слово, каждая мысль, каждая нотка чувств воспринимаются как бы раздельно, не мешая друг другу. Как будто бы там, изнутри Полины, имеются сразу множество ушей… ну, или еще каких-нибудь чувствительных органов, способных воспринять все и сразу, ничего не перепутав и не смешав все это в какой-то изрядно-большой и весьма невнятный комок ментального мусора.
Да, сейчас ее Старшая господствует в этом незримом глазами обычного человека пространстве, том, что находится изнутри… не только ее рабыни. Нет, это странное пространство у них одно, единое, цельное и сразу же на обеих участниц этих странных… отношений. И здесь у госпожи-американки присутствует особая власть, непривычная, вовсе не свойственная реальному миру. Власть, которая желает не только «взять» себе нечто ценное для ее бытия-существования, но и «дать» взамен нечто такого особого рода, что даже не подлежит оценке. Ни в меркантильных понятиях «дорого – или - дешево», ни в условиях эгоистической пары критериев «нужно – или - не нужно», ни даже в системе количественных измерений «много – или - мало». Просто, того, что ей желает дать Зеленоглазая колдунья, у Полины никогда не было.
Впрочем… не только у Полины.
Ни у кого. Нигде. И никогда.
Да, это зеленое свечение заполняет внутренний мир девушки, ее ментальное пространство. И оно впрямь, становится подчиненным власти этой странной женщины, ее господской воле. Однако такое подчинение изнутри самоё себя… это приятно! Да-да, Полине сейчас безумно приятно, что она принадлежит той, кто ее возжелала! Она обладает ею изнутри, таким безумным способом, который недоступен никому более, кроме этой Зеленоглазой колдуньи! И пусть обладает! Она и только она! Пусть!
Зеленое марево изнутри Полины… оно сейчас колышется, раскачивается особым гармоническим образом. И эти колебания… Наслаждение от них Полине не с чем сравнить. Не было еще в жизни крепостной девушки Полины Савельевой таких удовольствий! Да и вряд ли у кого они вообще были! А вот именно здесь и сейчас…
Госпожа-американка обозначила свое обладание девушкой руками и губами… И еще, она взяла свою подвластную изнутри, через это самое их общее ментальное пространство, затопив внутренний мир мыслей и чувств своей покорной рабыни зеленым светом. Нет, вовсе не так, как это делает, порою, мужчина, грубо вторгающийся в женское естество. Миссис Элеонора Фэйрфакс заполнила девушку собою, она заставила внутренний мир своей рабыни двигаться в том же тепе и ритме, с такой же частотой, которую она задавала ей извне, изнутри себя. И эти их движения-колебания теперь уже стали… общими.
Да, юная рабыня оказалась в эти мгновения порабощенной едва ли не полностью. И законами государства, бесконечно жестокого и подлого в своей грязной сути, и клятвами, каковые были тоже… замешаны на некую корысть со стороны той, кто принудила к ним свою подвластную. И даже тем самым толстым вервием, что притянуло девушку к деревянной плоскости скамейки.
А еще… Прикосновениями рук и губ, кожа к коже, жадными и нестерпимо… приятными. И самое главное, тем самым потоком зеленого свечения, что сейчас бешено вибрировало у нее внутри.
Так это все совпало, сразу же и одновременно. Бог весть, какое время это все продолжалось в реальности обыденного мира - наверное, всего несколько мгновений, по истечении которых зеленая волна, исходящая из внутреннего мира госпожи-американки, начала ослабевать. Частота колебаний оставалась… и прежней, и сладкой. Вот только интенсивность этого самого воздействия, исходившего, помимо рук и губ, прямо от Души ее, Полины, хозяйки, она становилась все меньше и меньше. Действие его становилось все менее значимым, снижалось и падало, пока не исчезло окончательно.
Полина, почти закаменевшая телом на высшей точке сладкого спазма-судороги, смогла уже теперь ощутить, как ранее напряженные мышцы понемножку начинают расслабляться. И девушка теперь… медленно опускалась обратно. Она вновь оказалась грудью своей на деревянной доске. Вот только на этот раз, левая ладонь ее хозяйки предотвратила касание, можно сказать, защитила кончики ее грудей от прямого соприкосновения с резной древесиной.
Да, сейчас Полина Савельева прочувствовала тактильные ощущения от ласк своей хозяйки вовсе иначе. Впрочем, и сами эти ласки сейчас были полны отходящей нежности, после бурного всплеска эмоций почти что интимного рода.
Кстати, а почему же «почти»? Разве все эти жесты-касания рук ее госпожи не обозначили четко именно такое… обладание? Ведь так трогать ее, Полины, грудь и, pardonne moi*, cul, то бишь, задницу, может сугубо и только… законный супруг, выражающий так крайнюю грань своего неудержимого желания к соитию с нею. Ну… или же любовник, которому она сама, так сказать, по доброй своей воле дозволила… э-э-э… своевольничать. В смысле, играть с ее, Полины, телом в подобные ласки интимного рода, причем вне законных для него супружеских прав.
И что же случилось, вот здесь вот и только что?
Ее, Полину Савельеву, грубо поимели. Взяли деяниями интимного рода. Госпожа-американка сделала с нею то, что хотела. Она не только высекла свою рабыню – жестоко, безжалостно и невинно! – исхлестав ей кожу и на спине, и на заду, и бедрах, не щадя, не смягчая меры страданий своей покорной жертвы! Причем, наверняка, до крови! Безжалостная хозяйка, одержимая манией истязать свою крепостную девушку, она еще и взяла ее, Полину, в интимном смысле, воспользовавшись ее подчиненным привязанным положением! Ну и еще… ее, Полины, откровенной глупостью и покорностью воле ея – совершенно излишней!
Взяла и получила. Силой, как и обещала.
Силой?
Ой, дорогая Полина Савельева, а сколько раз до этого она, эта странная зеленоглазая женщина, тебя предупреждала о том, что ее желания, в отношении тебя, мягко говоря, предосудительного и даже жестокого рода? И ведь сама же ты, собственноустно же сегодня заявила о том, что отдаешься ей! Был бы на ее месте мужчина - как бы он отреагировал на подобное предложение от привлекательной девушки? Вот так бы и отреагировал. Отымел бы, вторгшись своим… э-э-э… предметом сношений в твое женское естество, сломав тонкое препятствие, все еще имеющееся там в наличии… И вряд ли этот самый le connard** пожелал бы извиниться за свои деяния подобного рода. Действительно, с чего бы это ему извиняться перед тобою за то, что он, так сказать, взял свое? Ну, раз уж ты сама ему это все… дозволила?
В таком раскладе… уж не обессудь, дурочка, сама дала – сама и виновата! И в этом смысле, твоя хозяйка много порядочнее и куда как добрее обычного мужчины, из числа тех, кому от женщин нужно только одно! Ну… понятное дело, что именно!
Ее, Полины, странные мысли, промелькнувшие у нее в голове, так сказать, на выходе из эйфорического состояния, были прерваны странным ощущением на спине, где воспаленную кожу, которая – вот ведь странное дело! – некоторое время вовсе не давала о себе знать, начало пощипывать. В двойном смысле. С одной стороны, кожа – или же нервы, чувствительность которых ранее была эффектно приглушена эндорфиновой*** бурей, снова-сызнова начала припоминать о своем специфически-странном состоянии – настеганном до красноты, а может даже и более. Припоминать и… напоминать о себе нарастающим зудом. С другой стороны, этот самый зуд на спине усугубился и активизировался. От коротких поцелуев особого рода, когда настеганная прутьями воспаленная кожа прихватывается губами, после чего сквозь них наносится удар женским язычком, коротенький и острый, за которым следует еще одно движение губ, уже иного рода – ничуть не жесткое и даже по-особому приятное. Скорее даже усладительное в этом своем особом изыске.
Да, все именно так - и садко, и сладко.
Странный до того нежданный, немыслимый девушкой комплект ощущений, из тех, которые вовсе не хочется прерывать. А ежели они еще и дополнены нежными касаниями там… ниже… В смысле, сзади. То есть, аккуратными скользящими касаниями кожи на отхлестанных ягодицах, которые, кажется, тоже начинают предаваться воспоминаниям о недавно перенесенных страданиях и понемногу делятся ими с той, кто только что была подвергнута истязаниям… и по ним тоже, в том числе…
И еще…
Эти странные движения снизу, кончиками пальцев госпожи-американки, в смысле снизу от деревянной плоскости скамейки, по кончикам ее, Полины, грудей… Легкие-легкие касания… Вернее, даже толчки-вибрации, задающие особый ритм по этому самому месту, чувствительному от природы, а вовсе не по причине результатов их сегодняшней игры в «свист-и-хлест».
Вот все это вместе, все в совокупности и союзно было как-то весьма гармонично устроено-размещено на ее, Полины, теле, так что… даже вызвало воспоминания об иных… вибрациях. Тех, что звучали для Полины Савельевой изнутри и недавно.
И тогда девушка рискнула задать своей хозяйке вопрос. В двух словах и с намеком, вполне себе прозрачным.
«А… еще?»
Адресат этого самого вопроса-просьбы сразу же поняла его и смысл, и суть. Госпожа-американка как-то тяжело вздохнула и прижалась к ее спине щекой.
- Прости, - прошептала она. – Я не могу. То, что я позволила себе, в отношении тебя… Такого я сама прежде не делала. Мой муж, Эдуард, иногда баловал меня подобным. Ему удавалось довести меня до такого особого наслаждения, играя на теле моем и изнутри меня, сразу же и одновременно, используя и усиливая наслаждения телесного и духовного рода. Но ему это было нелегко, и радовал он меня такими подарками не сказать, чтобы часто. Ну, в отличие от обычных сношений интимного плана, - добавила она. – И мой муж… он не учил меня такому, чтобы я могла делать нечто подобное ему, с моей стороны. Возможно, он считал это невозможным…
Миссис Элеонора Фэйрфакс вздохнула.
- То, что я сейчас совершила, - сказала она, - все это я сама захотела сделать с тобою. Именно так. И у меня получилось. Наверное, сказалась моя одержимость тобою. Или причиной тому мое отчаянное желание разделить с тобою, как с пострадавшей стороной, хотя бы часть моих наслаждений. И я не знаю, как это все можно было бы повторить. В смысле, пока что не знаю. Поэтому… покамест не жди от меня именно подобного, особого обладания так скоро. Но все-таки…
Как-то слишком резко оборвав свою речь, миссис Элеонора Фэйрфакс, внезапно, прервала тактильный контакт со своей рабыней. Молодая женщина оторвалась от спины возлежащей, даже не одарив ее прощальным поцелуем. Одновременно с тем, она мягко-осторожно извлекла свою левую ладонь из-под тела Полины – отчего девушка кончиками своих грудей снова-сызнова коснулась резного дерева и, так сказать, ощутила разницу в полной мере. Далее, госпожа-американка убрала свою ладонь также и с нижних-мягких своей подвластной, оставив ее вовсе без такого… ласкового… Нет, не обладания. Скорее уж… прикрытия, прежде обозначенного как заботливое прикосновение рук ее, Полины, Старшей.
Девушка сразу же почувствовала, как на ее теле становится как-то… пусто, а на душе – обидно. Кажется, госпожа-американка почувствовала это, однако.. приняла такое молчаливое неудовольствие своей подвластной на счет своих предыдущих… деяний особого рода. А может быть, она припомнила-прочитала отголоски тех самых дурных мыслей, которые мелькали у нее, у Полины, в голове несколько ранее… Возможно, именно это ее и обидело, и рассердило. Во всяком случае, когда молодая женщина снова улеглась перед лицом возлежащей рабыни своей, в прежней позе – на боку, рука на локоть, ладонь под голову – глаза ее зеленые выражали воистину странную смесь. На этот раз Полина смогла… нет, не прочесть ее мысли. Она просто ощутила их общую направленность и особую тональность – смесь огорчения и досады, причем в весьма концентрированном виде и на грани бури, словесной и эмоциональной. Кажется, ее Старшая была готова… то ли закричать на свою подчиненную визави, то ли разреветься от горькой обиды на нее, на Полину Савельеву, тупую и неблагодарную девчонку, которая так ничего и не поняла, и не оценила…
- Да, я была сейчас сурова с тобою, - заявила она вполне себе очевидное, и данное ее подвластной, так сказать, в ощущениях телесного плана. - Да, я… истязала тебя… Да так, что все прежние случаи сечения, которые были у тебя в бытность твою в числе прислуги графа Прилуцкого, показались тебе детским лепетом. Или даже милым и нежным развлечением. Ну… в сравнении. И ты, моя дорогая, могла вполне оценить все мои предупреждения и извинения - те, которые я заявила тебе заранее!
- Нет, - возразила-отозвалась на ее реплику возлежащая на скамейке, - я даже… не вспомнила о них. Некогда было, знаешь ли…
Госпожа-американка прикусила губу. Потом вздохнула и продолжила.
- Я понимаю, - сказала она тоном, чуточку менее гневным и напряженным, как будто почувствовала себя несколько виноватой, - по ходу сечения тебе уж точно было вовсе не до всех и всяческих глубокомысленных рассуждений и точных умозаключений. Но я… не прошу у тебя прощения. Я напоминаю о том, что все это было согласовано с тобою… заранее! Ты сама… сама разрешила мне это! А значит…
Она запнулась и потупила очи долу.
- Значит, я сама во всем виновата, - закончила за нее невысказанное ее раба. И добавила, почти что спокойным тоном:
- Между прочим, я не высказала тебе никакого осуждения или даже простого упрека. Ты была в своем праве. И получила то, что хотела… в точности так, как мы согласились о том обе.
- Но ты… все равно, осуждаешь меня! – возмутилась ее старшая визави. – Даже не за боль… а за то, что я захотела дать тебе малую толику наслаждений, хотя бы совсем немного! Тех, которые я могла тебе дать, вот прямо здесь и сейчас!
Так воскликнула госпожа-американка, громко и с искренней обидой в голосе своем. Она вернула девушке свой взгляд, и зеленые глаза ее сейчас обозначали странное – робкую надежду на… прощение и понимание. Понимание того, что случилось.
- Я… не сказала тебе ни слова, - напомнила ей Полина. И тут же уточнила:
- Ну… по этому поводу.
- Ты… показала это всем своим видом, даже без слов! – госпожа-американка снова позволила себе обозначить эоциональный всплеск, и словами, и интонацией. – Ты обвиняешь меня в том, что я… Я воспользовалась твоим подчиненным положением и играла с твоим телом, лаская тебя без спросу!
- А разве нет? – спросила ее Полина, все еще возлежащая на скамейке и притянутая к ее деревянной-резной плоскости «на три точки».
Ее госпожа вспыхнула лицом, осознав, наконец-то, очевидное.
- Но… тебе же это… понравилось! – заявила она. – Я же почувствовала, как ты наслаждалась тем, что я с тобою делала! Ну… после сечения, - уточнила она смущенно.
- Да, - подтвердила ее раба.
- Тогда… отчего же ты так плохо обо мне подумала? – гневно вопрошала ее, Полины, хозяйка.
На лице госпожи-американки снова проявилось-обозначилось выражение крайней обиды. И боль в ее зеленых глазах, которые смотрели на подвластную девушку, была уже нестерпимой. С обеих сторон этого взгляда.
Миссис Элеонора Фэйрфакс смотрела на девушку снизу вверх. И слеза уже проторила дорожку вниз, по правой ее щеке.
Смешно? Наверное.
Сентиментально и глупо? Разумеется.
Но что поделаешь, если боль настоящая…
- Если можно… освободи мне руки.
Полина прервала повисшую между ними неловкую паузу. Она смотрела своей хозяйке прямо в лицо, а потому имела возможность оценить ту горечь, которой были сейчас переполнены зеленые глаза ее Колдуньи. И тогда она добавила к своей просьбе только одно слово. Вежливое.
- Пожалуйста.
В ответ девушка услышала короткий смешок, резкий и хриплый. В нем не было злости. Скорее уж, некое обреченное отчаяние, переходящее в опустошенное безразличие безнадежности.
- Чтобы… ударить меня? – осведомилась госпожа-американка. Она добавила в голос свой изрядную порцию иронии. Безнадежной иронии. Иронии отчаяния и грядущего – в смысле, ожидаемого! - одиночества. – За то, что я посмела совершить над тобою… насилие?
Голос ее дрогнул. Однако зеленые глаза сейчас смотрели на девушку твердо. Она бы стерпела, приняла бы, не дрогнув лицом, даже пощечину от своей подвластной. Просто, иногда отчаяние принимает форму отваги. Так тоже бывает.
- Чтобы тебя обнять, - ответила ей Полина.
*Извините меня – фр.
**Сволочь, ублюдок, му**к. В общем, примерно такой перевод с фр.
*** Автор понятия не имеет, откуда Полина в курсе содержания этого термина и контекста его, этого самого термина, употребления. Можно только предположить, что память Игрока, в стрессовых ситуациях, оперирует понятиями из прежних его, Игрока, жизней в других мирах.