В далёкой сказочной стране,
Затерянной в лесах дремучих,
Не то у млечных вод реки,
Иль у подножья горной кручи,
Где небо сходится с землёй,
Раскинул крону дуб златой.
Там у подножия холма,
А может на вершине вострой,
Есть книга мудрости одна,
Которую найти не просто,
Она чуть больше царского стола,
Невзрачна и немного холодна.
Её увидеть может всяк.
А вот понять — лишь только не дурак.
«Так кот бродячий песню мне
Мурлыкал сладко при луне».
* * *
1.
Сей слух о чуде полз по всем мiрам,
От одного к другому отражаясь,
Скитался, словно нищий, по дворам,
Пошепчет, покружит, обратно возвращаясь.
Заполз однажды он в чертог и к нам,
И стал мутить, по всяческим умам.
Раз, как-то, у развилки трёх дорог,
Где деревушка, под названьем Кобели,
Вдруг появился в валенках солдат,
С седою бородою до земли.
Устав от долгого и нудного пути,
Вошёл во двор, чтоб дух перевести.
Крестьянин, у ворот услышав стук,
Дверь распахнул, но дрогнули колени,
Издав лишь непонятный звук,
На землю пал, застыл в оцепененье.
Он без подсказки догадался, что за весть
В мешке солдатском смог бы тот принесть.
Гонец царя, как все — когда то рекрут,
Не оглянувшись, шасть через порог,
Глазами зыркнул, точно зоркий беркут,
Увидев сыновей, засуетился, как хорёк.
Мгновенно из-за пазухи указ достал,
Но тут за окнами совсем свет меркнуть стал.
Лампаду запалили, принесли очки,
Тот грамоту прочёл, и из широкого кармана,
Понюшку табачку отправил в нос... Ап-чхи!
И перстом указал на младшего — Ивана.
— Здоровия тебе! — в ответ Иван,
Сажая гостя на осиновый диван.
Оцепенение ведром воды стряхнув,
Крестьянин вслед в избу ворвался,
С расстройства, ковш воды ещё глотнул,
Он без подсказок сразу догадался:
Черёд служить младшёму, уж таков удел,
(Коль спрятаться не смог, иль просто не поспел).
Братья, со вздохом, с лавок повскакали,
Чтобы собрать на стол — что бог послал,
Отец свои начистил старые медали,
Ну а гонец из валенка черпак достал.
Ванюша приволок бочонок кваса,
Чтоб ни к кому не клеилась зараза.
Ну, прямо пир! Нет смысла продолжать.
С подобным, кажется, встречался каждый.
Сначала наставленья – как себя держать,
К концу застолья, призывник — солдат отважный.
Лампаду раскололи, падая под стол поспать.
Ну, кто ж в поход с собой берёт кровать?
Едва затеплился туман рассветный,
Ванюша надевает сапоги,
Ремень отцовский — воспитатель верный,
Простился взором с деревушкой Кобели,
Гонца извлёк из-под дубового стола,
И вместе зашагали со двора.
— В столицу путь далёк, что будем есть?—
Спросил Иван сопящего собрата.
— Терпи! Овсянки у царя не счесть,
Для пушек только мяса маловато!
Противников зато, как саранчи,
Без калькулятора ни в жисть их не сочти.
Посланник царский ковырнул в затылке,
— «где взять, мол, ещё в армию солдат»?
Иван, в карманах поискав, нашёл лишь дырку,
А кроме дырки — ничего... взгрустнулось так.
Глаза закрыв, он вспомнил как в печи
Трещат дрова и пухнут калачи.
— Что тут стоять? Скорей в ближайший дом! —
Торопит Ваня, — видишь же, вон бани!
С полок во двор всех, прямо голышом,
Указ царя под нос — читайте сами!
А напоследок, «не страдать же животом»,
Послал их всех за салом с чесноком.
Вояка старый бодро марширует,
Держась за бороду и топорща усы,
Командует: — «А ну-ка дружно, в ногу!
Грудь колесом»!
Но молодым не до красы,
В лаптях плетутся, тяжела дорога.
Лишь Ваня в сапогах шагает понемногу.
Семь дней долой, отряд пришёл в столицу,
Построился перед дворцом царя
И… «строевым» по плацу! Потные все лица,
Жалеют, что помылись в бане зря.
Царь новым пополнением гордится,
Доволен, радостный на трон садится.
Гонца облобызал, и в город отпустил,
Помыл, переодел несчастных новобранцев,
Обещанной овсянкой полковою угостил,
Всё выдал: от штыков до ранцев.
И отдохнуть в большой сарай пустил,
Как только выгнал из него гнедых кобыл.
2.
Наутро тысяцкий (знакомец старый) –
Гонец, вербовщик, конвоир — в одном лице,
Ванюшу в бок тихонечко толкает
С ехидным выраженьем на лице.
— Подъём! Пойдём со мной, красавец,
Царь-батюшка велит тебя представить!
— За что же честь такая? — трёт глаза Иван, —
Иль это снится, после трудного забега?
— Да нет, не снится, я про рвение твоё
Ему сболтнул, — сказал, что ждёт с тобой победа.
А царь, поскольку был немножко пьян,
Решил, что ему нужен капитан.
В мгновенье ока сна как не бывало,
Водой обмыл глаза, портянки в сапоги.
За «пояс-воспитатель» — штык кривой и ржавый,
Расправил плечи, вид — ну, тронуть не моги.
— Айда в палаты! — громко говорит.
Пришли. А царь, — тот вовсе не стоит.
— Да-а-а… ты и в п-правду м-молодец! – бормочет царь,
сжимая голову, со стоном выпав в кресло,
Хватил рассолу, следом огурец,
Глаза вернулись с переносицы на место.
— Ну, Ваня, — произносит, — так вот значит!
Тебя хочу разведчиком назначить.
— Кем-кем? — упал с души Иван. —
А мне сказали, буду капитаном…
Дзинь! Вдребезги об пол пустой стакан.
— От роду, Вань не видел окаянных!
Вакансий много: сотник, капеллан…
Ну, ладно, пусть! Ты будешь капитан!
Ворча под нос: — «Изгадила же разом
Язык иноземельная зараза».
И чтоб указ свой делом подкрепить,
Придать словам как можно больше весу,
Царь в кубок уксусу велел налить,
Походу, обругав слугу балбесом.
Корону сняв, он в угол поглядел,
Перекрестился, глядя на иконку,
Напиток вызвал дрожь, царь аж вспотел,
Солёный огурец послал вдогонку.
Откашлявшись для важности, сказал:
— Теперь заслушай то, зачем призвал.
— А служба у меня к тебе такая!
Найти необходимо дуб златой!
Откуда этот слух пополз, не знаю,
Что он не то у речки, под горой,
Не то на горке у молочной у реки,
Но из-за слуха поползли на нас полки.
— А, как найду? Что делать с ним, прикажешь?
Ведь дуб большой, наверно с целый дом!
Дров много выйдет, их в охапку не увяжешь,
К тому ж златой он, что те толку в нём?
А может, на монеты переплавить,
А золото в мешках тебе доставить?
— Уж больно ты дружок нетерпеливый!
Ай, Ваня, светлая твоя глава!
И где до сей поры тебя носило?
Тебя бы раньше в полк ко мне сюда!
Коль службу будешь править так же рьяно,
Пожалую не только капитана.
Что хочешь, у меня тогда проси:
Коней табун, корову или дачу,
Бочонок мёду, злато, серебро,
А может, заместителем назначу!
Но это, если дело справишь верно,
Теперь дослушай до конца, тебе не вредно!
— Слушок гласит, что где-то возле дуба,
Есть тайна – мудрость древняя одна.
Она невзрачна, холодна, совсем не броска,
Но чуть побольше этого стола.
Иван на столик царский поглядел,
И края не увидев, аж вспотел.
— Задача ясная! — он громко говорит. —
Сам хмуро думает: «далось такое чудо...»
— Я тайну разыщу, коль царь велит!
Всю землю обойду, а мудрость раздобуду.
Но как без быстрого коня искать, не знаю,
Ведь говорят, что у земли нет краю.
— За транспорт даже не переживай,
Есть для тебя скакун, довольно быстрый,
Свезёт тебя до края, хоть за край,
Ты только вот, в свиток три раза свистни.
И помни главное! Коль через две луны,
Не обернёшься, то лишишься головы.
Не зная, ликовать иль горевать,
Такой слегка мудрёной царской воле,
Ванюша прочь бредёт, в сарайчике доспать,
Свисток вертя в руке, слегка кручинясь доле.
Но сон нейдёт, перед глазами дуб златой,
И царский стол с колбаской и икрой.
Промаявшись часок, впустую отлежав бока,
Разведчик-капитан, позавтракав овсянкой,
Выходит в чисто поле, вызвать скакунка,
И думает: куда б податься спозаранку?
Нет светлых мыслей, нет идей,
Верней одна: Ух, тысяцкий! Злодей!
3.
Свисток железный сунул в рот Иван,
Три раза дунул, уши заложило.
И сразу же, откуда ни возьмись,
Стоит пред ним железная кобыла.
Пар из ноздрей, из пасти искры вылетают,
В подсумках уголь, лошадь ржёт, его глотая.
Вскочил в седло, и с лихостью пришпорил,
Чуть пятки не отбил о круглые бока,
И понеслись стрелой во чисто поле,
Лошадка, просто, удивляет седока:
Ручьи, овраги перемахивает разом,
Коль широка река, то кролем или брасом.
Вдруг у развилки деревянный указатель.
Притормозил, читает, что за чепуха?
«Налево – смерть коню, направо – неприятель,
Вперёд поедешь – ждёт беда-лиха».
В затылке чешет Ваня: — Кто ж так умудрился?
Всё пережив, назад к развилке воротился.
Каким везучим угораздило родиться,
Что б эту надпись здесь намалевать!
Что выбрать? Может лошадь здесь сгодится?
Кобыла не должна уметь читать.
Куда решит пойти — пусть так и будет,
Пойдёт налево, кто меня осудит?
Лошадка, будто о сомненьях догадалась,
Ржёт громко и налево косит глаз.
— Отважная скотинка мне досталась! —
сказал Иван — для дела в самый раз!
Авось проскочим, ты ведь не простая:
Чугунный лом, да проволка стальная.
Но, через час, так будто смеха ради,
В подлунном мире проявилось зло.
Лошадка встала, словно держат сзади,
Ни тпру, ни ну, — не действует ни что.
Он из седла долой на землю, вниз.
Но, что это? Вдруг ноги отнялись.
Свисток за шею тянет как удавка
Штык выпал из руки, к земле прилип,
А следом «воспитатель» со штанами...
Как будто, под землёй большой магнит.
«Ну и попался — думает Иван, —
Тут сгинет всяк, не только капитан».
Насилу выбрался: в штанах, но безоружен,
(Подков не снять с сапог), стоит в траве босой.
Без тайны древней он царю вообще не нужен,
Хоть к палачу иди старушку ждать с косой.
И с лошадью прощаясь, молвит так:
— Прости кума, я нынче был дурак.
— Ты не причём, — вдруг лошадь отвечает. —
Читаю я куда лучшей тебя.
Иван в восторге изумленья не скрывает,
И думает: — «Вот, чудо»! — про себя.
— Тебя спасти от гибели хотела,
А, до себя, мне нет большого дела.
— Постой, постой! Так вовсе не годится
Друзей… Пардон! Подруг в беде бросать.
Придумаю чего-нибудь, жар-птица,
И вызволю тебя. Ложись-ка отдыхать.
А коль не справлюсь… С третьею луною,
Я тоже распрощаюсь с головою.
— Ну, что ж, иди, — промолвила лошадка, —
Наверно, чтоб преодолеть магнит,
Мне уголь нужен, жарче в два порядка,
Найди на шахтах чёрный антрацит.
Успеешь коль, так с третьею луною,
Ещё гулять нам по полю с тобою.
Злой ветер завывает, с ног сбивает,
Ревёт как зверь и не даёт идти.
Не близок путь, Иван не отдыхает,
Бредёт упрямо, лошадь чтоб спасти.
Вот перед ним взметнулась ввысь гора,
В ней шахта, хоть на вид норой нора.
Спускается во тьму подземного царя,
Набрал в подсумки пищу лошадёнке,
Три раза сплюнул через левое плечо,
И в путь обратный. Уж кончаются силёнки,
Но спать не стал, решил не отдыхать,
Пока к невольнице не возвратится вспять.
Несчастная поела, встрепенулась,
Дым из ноздрей столбом, раздался гром.
Как будто бы сыра земля проснулась,
Копыта дробь стучат, глаза горят огнём.
Иван, тот тоже, от неё не отстаёт,
Толкает, тянет, голосом зовёт.
Всё ж справились и вырвались на волю,
От радости, ну прямо не свои.
Обнял лошадку, окатил слезою,
Расцеловал и обмер. Перед ним...
Дух в воздухе мерцал, натянутой струною:
Прекрасной девы лик с поникшею главою.
Прикрыл глаза ладонью, всё исчезло:
И дивный стан и русая коса.
«Неужто брежу я? Вот это интересно!
Поспать пора, без отдыха нельзя».
Сквозь тело лошади вдруг руки проскочили,
И пали вниз, и стихло всё вокруг.
В журавку белую кобыла обратилась
Взметнувшись в воздух, описала круг.
На землю лёг Иван, под старою ольхою,
Сморил его тяжёлый странный сон,
И голос девичий — с прощальною тоскою,
Шептал по-птичьи в небе голубом:
— Спасибо, Ваня, от брони меня избавил,
Что подвела тебя, ты уж меня прости.
Тебе поможет службу верно справить
Сестра моя, — царь знает, как найти.
Теперь я птица вольная в просторах,
Лечу в далёку-даль, вернусь не скоро.
4.
Вновь указатель перед ним знакомый
Затылок чешется: хоть просто волком вой!
«Налево хаживал, какой же путь искомый?
Рискнуть направо что ли, а потом домой?
Разок хоть в жизни поглазею на врага,
Всё веселее, чем к чёртяйке на рога».
Смеркалось. Тут залёг в кустах Иван,
И видит лошадей пасущихся по кругу,
Горбатых, кривоногих — целый караван,
Врагов в кругу том, жмущихся друг к другу.
Все в шапках, черноусые сидят,
И тихо, не по-русски так галдят.
О чём галдят, понять не может он,
Но суть ясна — готовятся к набегу,
«А если вместо бегу, их того… пешком?
Глядишь — домой уйдут, а я к царю — к обеду.
Царь за такую помощь будет рад
Меня отметить. Я ж не конокрад».
Чернее Пекла ночь раздвинула пределы,
Подполз к ближайшему коньку, обнял рукой
И убедительно так в ухо ему шепчет:
— Вас обманули, быстро марш за мной! —
Тот удивлённо морду вскинул, завопил,
И прочь галопом резвым припустил.
Ванюша сразу прыг между горбами,
Всё стадо полетело вслед за ним,
Хозяев затоптав между кострами,
Оставив сзади панику и дым.
Те в ужасе кричат: — Шайтан! Чар-вар!
Иван в уме: — «Им только б про навар!»
В рассветной неге сладко спит столица,
Никто не видит странный караван,
Иван — простак, чуть-чуть поторопился,
Ведя свой славный приз от басурман.
Своих героев знать всем не дано,
Так в этой жизни уж заведено...
Вот и дворец, он вниз с конька слезает,
Одной рукою тянет вверх штаны,
Те без ремня бессовестно спадают,
Конфуз солдаты видеть не должны.
Ему осталось просто скромно ждать,
Когда награду, царь изволит дать.
Проходит час, никто его не видит,
Уже готов в окно дубьём стучать,
Когда хоть кто навстречу к нему выйдет?
Вдруг приглашение — зовут пить чай начать.
— Ну, Ваня, здравствуй, — радостно зевая,
Царь молвит, лично сушки подавая.
— Гляжу, ты очень быстро воротился,
Ужели дуб нашёл уже златой?
— Нет, не нашёл, в пути с дороги сбился.
— Палач!
— Царь-батюшка, ты с палачом постой!
— Тогда ответь: с каких же перепугов,
Ты приволок сюда тыщ пять верблюдов?
Иван в расстройстве голову повесил:
— Со мной, царь-батюшка случилась тут беда:
Лошадка сгинула: в журавку превратившись,
И улетела в сине небо навсегда.
Сказала, знаешь ты другое диво,
Что дуб найти поможет нам игриво.
— Что с нею натворил? Облил слезою?
Иль обнимал железку, как жену?
Ты что же думаешь, за дело за такое,
Я капитану дачу подарю?
Покончили! Пока не минуло двух лун,
Изволь найти и дуб и тайны дум.
Ещё не всё! Теперь, мой друг, в придачу,
Ищи журавля в небе. Вот задача,
Достойная такого ротозея,
Что променял верблюдов на коня,
И нечего сидеть, на стол глазея,
Я в раз казню. Гляди же у меня!
Не солоно хлебнувши без заварки чаю,
Иван бредёт понурившись во двор.
Там в пене тысяцкий, глаза вращает,
Бранится так, что покраснел забор!
— Здорово, Ваня, — молвит гру-устно так,
И пену шмяк, сжав бороду в кулак.
— Не знаешь часом этого злодея,
Что «кривоногие горбы» пригнал с утра?
Упрямцы – жуть, плюются очень метко,
Такого не хватало нам добра!
Один лишь прок, уж если хочешь знать,
Из шерсти ихней валенки катать.
Иван совсем тоскою угнетённый,
Столицу вновь оставил за собой,
Взбирается на холм, между сосёнок,
Здесь запах родины, он вновь готов на бой.
Снимает с шеи царский талисман, —
Клубок волшебный, — компас-шагоман.
Сверяет с солнцем, делает поправку,
В траву кладёт, и катится клубок.
Иван дивится, раздвигает травку,
Глядь, нет его, уже метнулся вбок.
С горы стрелой, а после малость вспять,
Вспотел Ванюша: — «Как бы не отстать»!
Два дня, плутали в чаще отчего-то,
На третий слышит, кто-то рубит лес.
Стук топора завёл его в болото,
«Нет», — думает, — «здесь кружит бал мной бес»!
Хотел уже обратно воротиться,
Но понял: можно вовсе заблудиться.
— Да что ж такое! Эка нечисть, право!
А где же мой, «клубочек-шагоман»? —
Глазами зыркнул влево, после вправо,
На всякий случай, даже влез в карман.
Вновь слышен стук. Иван насторожился.
И с чмоканьем в трясину погрузился.
Вдруг стало не до смеху: — Эй, на помощь! —
Позвал, собравшись с духом, что есть сил,
В ответ лишь слышно: — …омощь, омощь, омощь. —
Смеётся эхо. Он, набравшись сил,
Движеньем резким, выбраться решает,
Но лишь по грудь в болоте застревает.
Зловонная трясина держит крепко,
Никто нейдёт, (зови, хоть не зови),
Ни бес, ни леший, ни русалка-девка,
Приветы шлёт уж деревушке Кобели,
Как вдруг бревно проплыло пред глазами,
Он хвать… и кувырком, вперёд ногами.
Поднял глаза, — медведица стоит,
Дубовое бревно кладёт на травку,
Ревёт нестрашно, ласково глядит,
Мол, — не обижу даже и козявку,
Махает лапой, манит за собой.
Ивану кажется, что это сон дурной.
Он повинуется, встаёт, плетётся следом,
Пришли к полянке, лес лежит кругом.
Медведица пилою брёвна пилит,
Он колет пни железным колуном.
Дров заготовили: ну просто тьма!
«Я», — думает Иван: — «Сошёл с ума».
Мохнатый зверь, вдруг спину подставляет,
Ревёт ему, кося глазами вбок.
«Наверно, чтоб навьючили желает»,
Взвалил Иван медведице мешок,
Себе второй, топор суёт под мышку,
Спешит за ней: то шагом, то вприпрыжку.
Пришли. Глядит, наверное, мед-лога, –
Уютный домик, с крышей лубяной.
Мешок бросает прямо у порога,
Глядь: шагоман сверкает под ногой.
— Так вот куда меня ты вёл негодник!
Сначала в грязь, а после на субботник!
— Чар-вар! — тут загорланил кто-то сзади,
Непрошеные гости налетели вдруг,
Сверкнули в воздухе кривые сабли,
Медведицу и Ваню взяли вкруг.
«Видать, с дороги басурмане сбились,
А без верблюдов — дюже утомились».
«Ишь! — думает Иван, — вот же зараза!
Я здесь с клубком чуть было не утоп,
А их и без клубков полно, как грязи»!
Берёт колун, и ну дубасить в лоб.
Сначала ближнего, затем другого,
Медведица мешком разит любого.
Бесславно отступив, захватчики сбежали,
Тех, кто без памяти, с собою унесли,
Медведицу отведать им не дали.
Она с ворчанием согнулась до земли,
Волчком косматым по полянке закружилась,
И красной девицею вмиг оборотилась.
Вновь чешется затылок, нету мочи,
Как на Журавушку похожа, не сказать!
Такая ж стройная, такие ж серы очи,
Чуть старше, но морщинок не видать.
Она ему: — Ну, хватит забавляться,
Пойдём-ка в дом, делами заниматься.
Дрова в печурку, заплясало пламя.
— Пора попариться, Ванюша, — говорит. —
Как редька пахнешь от болотного купания,
Уж то-то злыдней так к тебе манит!
Но польза есть: от вида от такого,
Не выдержат поджилки у любого.
Ни слова поперёк не возражает,
Одежду в чан, и сам нырнул в котёл,
Мочалкой лыковою грязь с себя сдирает,
Из бани вылез бодрый как орёл!
Кафтан добротный с золотыми галунами,
Хозяйка дарит вместе с сапогами.
Смущён, аж даже покраснел, и одеваясь,
Всё пробует спросить: за что, мол, честь?
— Теперь мы квиты, — Варя отозвалась, —
Меня ты выручил, уж не сочти за лесть.
Другой, быть может, вовсе отступился,
Как царский компас, — в яме б схоронился.
— Ну, а зачем медведицей ты рыщешь?
Не ровен час: охотник иль капкан?
— А чтоб таскать дрова сподручней было,
Надысь попробовал? Не уж, не понял сам?
У нас в роду, такое может каждый,
Все кроме батюшки, уж больно он продажный.
— А кто же батюшка, не скажешь капитану?
— Забавно, коль не знаешь ничего.
Тот, кто поставлен выше всех над нами,
Ну, разве, кроме бога одного.
Иван вдруг понял, ахнул: — Уж-то царь?
— А ты как думал, асурманский государь?
Ну, будет, языки чесать средь бела дня,
Не нужно знать того, чего никто не знает.
Ты лучше расскажи, зачем искал меня,
Как батюшка живёт: здоров или хворает?
А между словом, ты уж не ленись,
Испробуй то, что лес послал, не откажись.
Варвара трижды хлопает в ладоши,
И скатерть изрыгает в сей же миг
Медок и куропатку, две калоши.
Принять последние она ему велит.
— Калоши обувь сберегут, хоть неказисты,
Путь сократят, ты только громко свистни.
Иван благодарит, калоши принимает,
И думает вгрызаяся в крыло:
— «Конечно, не балык и не икорка,
Которых царь не дал мне, всё равно.
И домик, в общем-то, не тянет на дворец,
Но, что сюда послал, он просто мо-ло-дец!»
Покончив с курицей, прихлёбывая чаю,
Он переходит к украшению стола, —
К беседе.
О беде своей вещая,
Варваре повесть рассказал свою едва,
Она вскочила: — Что ж ты о сестре
Молчал так долго, словно мышь в норе!?
— Прости, Варвара, — молвит он в ответ. —
Совсем замучил царь своею волей!
Сказал, что если мудрость не найду,
То распрощаюсь с буйной головою.
А тут на грех треклятые верблюды,
Все карты спутали — такие чуды-юды.
— Ну ладно, полезай-ка спать на печку, —
Варвара успокоившись, присела. —
Возьму-ка зеркальце своё и свечку,
Ты отдохни, а я примусь за дело:
У бога помощи спрошу, он мне внимает,
Cестрицу где искать, один лишь знает.
Чуть только солнце глянуло в окошко,
Иван глаза открыл, и пожалел:
Приснился дом, корова, поварёшка.
Не то, что его нынешний удел!
Ещё приснилась девушка с косою,
Журавушка, звала лететь с собою.
Слез с печки, потянулся, словно кошка,
Медком позавтракал и ждёт хозяйку он.
Глядит: она с берестяным лукошком,
Бредёт медведицей из бора под холмом.
Подходит к дому, облик Вари принимает,
Клубок знакомый из лукошка вынимает.
Тот серебром блестит, сверкает новизною.
— Что, новый шагоман? — её спросил.
— Нет. Тот же, доработанный чуть мною,
Вобрал в себя компас волшебных сил.
Пришлось его немножко подучить,
Ржаветь не будет, дольше будет жить.
Зови его теперь не шагоманом,
А верстоманом, больно шустрым стал,
Беги за ним, без отдыху, всё прямо,
Водой калоши сбрызни — час настал.
Три дня пути тебе, и рано поутру,
Найдёт клубочек матушку мою.
Как к ней придёшь, она про всё расскажет,
(Клубок не потеряй, не то беда),
И как сестру найти, тебе укажет,
И мудрость древнюю — для батюшки-царя.
Не заблудись в пути, тропинок много,
Жизнь каждого как дальняя дорога.
Тут, Ваня низко Варе поклонился,
Цепочку верстомана в руку взял,
Поверх сапог надел свои калоши,
Водою сбрызнул, резво побежал.
Летят калоши, вслед лишь поспевает,
Аж ветер вольный в поле обгоняет.
5.
А что же царь? Пора сказать два слова
О том, как некогда великий государь,
Стал несмышлёнее дитя малого,
Посватавшись к младой, как дед-щукарь.
Он злым наветам недругов внимает,
Жену Ягайлу из столицы высылает.
А после, (нужно так нагородить),
Недоброй волею совсем порабощён,
Чтоб молодой царице угодить,
Отправить дочек в лес решился он.
Не слыша ропота народа и упрёков,
Царь стал слугою низменных пороков.
В тоске и грусти златовласая Ягайла,
Блуждает по долам и по горам,
Зря ищет дочек даже в дальних далях,
Те заколдованы — (уже известно нам).
Одна, всё чаще, бродит как медведь,
Другая вовсе — толи сталь, а толи медь.
Повинна в том — смазливая девица,
Скрутившая царя, холодным оком,
Колдунья тёмных сил, — теперь царица,
Рождённая злым змием — Чернобогом.
Но, о её недобром колдовстве
Никто не знал в столице при дворе.
Младшой — Журавушке поставлено условье,
Скакать кобылой свой железный век,
Доколе не найдётся в мире этом
Какой-нибудь служивый человек,
Который, как невесту расцелует,
Слезой омоет, сердце завоюет.
А после, по небу ей суждено летать,
В обличье том, что имя означает,
Коль не отыщет он её опять
И царь-отец при всех не повенчает.
Тогда лишь только силы колдовства
Навеки рухнут: раз и навсегда.
Старшой сестре — условие не легче:
Не покидать, свой домик никогда,
Медведицей пугать прохожих встречных,
Которых вынудит попасть в тот лес нужда.
И ждать, когда охотники нагрянут
И шкуру сняв, хвалиться ею станут.
Царь прознаёт — постигла кара дочек,
Что сам тому помог — и мысли нет.
Когда беда приходит, (между прочим),
Винить готовы мы весь белый свет.
В глазу соринку у соседа примечаем,
Лишь у себя бревна не замечаем.
— А цель царицы? — спросят у меня,
— Не уж-то, просто пакостить взялася?
Ну, окрутила, горемычных извела,
И что с того ей, много ль в этом счастья?
Что нужно ей от батюшки-царя?
Ответ таков: — Ни власти, ни рубля.
6.
Три дня не спать, то каждому по силам,
А вот три ночи, это уж беда.
Иван давно б в беспамятстве свалился,
Но на ходу дремать стал иногда.
Глаза открыты, ноги — как на лыжах,
А дух умчался. За версту, не ближе.
Но всё кончается, и дальняя дорога,
Петляя, подошла к горе крутой
Где в скалах, и в шипах чертополоха
Он видит вход в пещеру пред собой.
Клубок рванулся, прибавляя ходу,
Туда ныряет, словно рыба в воду.
Короткий перелёт во тьму со свету,
Поднялся с полу, дух переведя.
Из лба и пальцев, мелкие колючки,
Он извлекает, верстоман кляня.
Его, притихшего, небрежно поднимает,
В карман кафтана отдохнуть кидает.
— С приездом! — голос женский, чуть смешливо,
Его поздравил, руку кто-то взял.
— Пойдём со мной! Ты верно притомился?
— Да, нет, — Иван в ответ во тьму сказал.
— Так НЕТ, иль ДА? А впрочем, знаю точно,
Что кстати будет душ в воды проточной.
Ванюша с горестью о печке вспоминая,
Бредёт туда, где слышится поток.
Забрезжил свет, исчезли стены разом,
А вместе с ними низкий потолок.
Спустился по ступеням в круг меж скал,
И тут случилось то, чего не ждал:
Стена зашевелилась и разверзлась,
А сверху хлынул тёплый водопад,
Вначале пенный, после лучезарный,
Усталость сгинула, вода ушла назад.
Бодрящим ветром засвистало обдувая,
Себя ощупал, а одежда уж сухая.
Идёт назад, в пещере посветлело,
Огнём невидимым она озарена.
А в центре стол, с заветным угощеньем,
Ягайла ждёт его у этого стола.
Иван застыл, кольнуло под ребро:
«Ну, в точь Журавушка, лишь в косах серебро».
— Поешь, попей. Рассказывать не нужно, —
Она ему спокойно говорит.
— Варвара всё уже обрисовала,
И про дочурку и про то, что царь велит.
Скажу тебе что делать, только знай:
Мотай на ус и не перебивай!
— Всё, что случилося, предречено однажды,
Кудесником в дни ранние мои.
Когда весь мiр казался безмятежным,
Текли рекой весёлой мимо дни.
Но где начало, там конец не за горой,
Хоть мы не видим очевидного порой.
Сменяя свет, раскинув чёрны крылья,
Тьма налетела, в наш чертог вторгаясь,
И воинство Пек;льного царя,
Всех закружило, лживо улыбаясь.
Их цель — ДОБРО сложить во тьму – в мешок,
Их в бой ведёт коварный Чернобог.
Стяжая ЗЛАто, пробуждая в людях страх,
Опутав кривдою, он братьев разделяет,
В БЕСсмысленных сраженьях льётся кровь,
А он свой полк рабами пополняет.
Ведь, раз свернув с широкого пути,
Не всяк дорогу сможет вновь найти.
Моя судьба — хранить преданья дней,
Поры весёлой юности народов,
Не ведавших тогда земных царей,
И верящих лишь истине, при Роду.
В те времена не знали слова — ЗЛО,
Платя не ЗОЛотом, а честью за добро.
Царица новая, она хоть и сильна,
Но сила её кроется в коварстве,
Ей колдовство подвластно лишь тогда:
Когда ЗЛОй Змий желает нам несчастье.
Хоть ясно ей: не быть ЗЛАтой Зиме!
А всё же ждёт её, томясь в кошмарном сне.
Во всём том таинстве, тебе Ванюша, роль
Отпущена, совсем не маловажна:
Спасти девиц двух, образумить старика,
И тайной древней утолить познаний жажду.
Тебя давно пророчу я в зятья.
Откуда ведаю? То, просто знаю я.
Ещё не скоро вновь родится человек,
Чей разум не подвластен Чернобогу,
Вступить с ним в бой, не каждому дано,
За что кумиром избран — ведомо лишь Богу.
Сражаться иль бежать, решать тебе,
Но знаю, всяк подвластен лишь судьбе.
Ягайла смолкла, выжидающе глядит,
Пенящийся напиток в кубок подливает,
Иван глаза открыл, встряхнул крутым плечом,
Глядит на стол и ничего не понимает.
— Ты, — молвит, — сказку сказывала мне?
Или Журавушка опять в стальном коне?
— Какой там Змей? При чём здесь Чернобог!
Скажи где дуб златой и где там тайна!
Кто вздумает мешать, получит в лоб,
Журавушку спасу — люблю её отчайно!
Хоть непонятна мне вся эта кутерьма,
С змеюкой справиться достаточно ума.
Глаза смыкаются, замучил верстоман,
Я лягу на часок, ведь я то не железный,
А как проснусь, так сразу двинусь в путь,
Хоть в море, или в град, там, поднебесный.
Ты, главное, не позабудь сказать,
В каком краю Журавушку искать.
Прилёг на лавку — сон сморил тяжёлый,
И тут же полетел в страну огней,
В ночи меж звёзд зовёт его крылами
Девица Ладная, и Змей летит пред ней.
Как будто связаны они одной струной,
А возле млечной речки — дуб златой.
В поту холодном невзначай он повернулся,
И в бездну полетел, но тут проснулся.
Глядь, перед ним та самая скамья,
С которой сверзься на пол, как в протоку.
Ягайла рядом, за столом сидит одна,
Пред ней клубок его, мерцает жёлтым боком.
— Ещё ты здесь, бесстрашный капитан, —
Ему она спокойно объясняет,
— Глаза сомкнув, мы здесь и тут же там,
Сон — Явь и Навь прекрасно отражает.
Пока ты отдыхал, я правила комп;с,
Он приведёт тебя к победе. В добрый час!
7.
Луна по небу чертит круг печальный,
Сияньем ореола, чуть озарена,
Как паранджой, восточная царица,
Глядит на мир, и жертву ждёт она.
Ещё лишь раз взойдёт во всей красе
И чья-то голова скатится по росе.
Царь крепко спит, подушку обнимая,
Охрана дремлет, повара храпят,
Да тысяцкий слюну во сне пускает,
Он видит шашлычок верблюжий и сомят.
Всё то, что разместилось на столе,
На царском ужине, на блюдах в серебре.
Царица бодрствует, одна в дворцовой спальне,
Постель не тронута, она перед ларцом,
Из глубины с опаской вынимает,
В оправе зеркало, дарёное отцом.
В нём видит: дугами две чёрненькие брови,
Вдруг в отраженье изменилось что-то что ли…
Как ворон крыльями, взмахнула ими разом,
Раздался каркающий приглушённый крик,
Лицо покрылось перьями и сразу,
Чернявой птицею сменился женский лик.
Крылами хлопая, метнулась прочь, в окно,
И в сумраке ночном растаяло пятно.
А в нескольких верстах, у смрадной речки,
В народе не имеющей названья,
У корня бузины, с землёю слившись,
Таилось чудище, со страшными глазами.
Ворона, каркнув, примостилась на суку,
И глаз скосила свой, мигая пауку.
— Ужель явилась, хитроумная каркуша? —
Зловещим шёпотом приветил он её.
— Ты не спешила, будто не к отцу на встречу,
А ухажёра охмурять, твоё-моё.
Меж тем, здесь наступают времена,
Когда на нас, вот-вот, пойдёт страна!
— Я не причём! Твоей покорна воле, —
Прокаркала она, отодвигаясь. —
Внушала людям: нет, мол, лучше доли
Чем деньги и обжорство. Так стараясь!
К тому же, скоро царский капитан,
Лишившись головы, мешать не сможет нам.
— Не так всё просто, — ощетинился паук. —
Ему вдруг помогать взялась Ягайла.
А коли так, то может очень быть,
Что Свет узреет, в чём же наша тайна.
Как царь проснётся, накрути его:
Мол, заговор творят против него.
— Исполню, Господин, не сомневайся!
Хочу лишь об одном просить тебя…
Ты не подумай, лики твои славны!
Но может, дочери, её хоть чуть любя,
Однажды ты предстанешь без прикрас,
Когда сем миром править станешь враз?
— Любовь — враньё, такого нету слова,
Его не знаю я, и ты забудь!
А лик мой истинный – погибель для любого,
Тебе в награду поднесу когда-нибудь.
Теперь пора мне в Чёрный океан,
Где девку ищет неразумный капитан.
Сверкнула вспышка. Вместо паука,
Мохнатого, с метровыми когтями,
Дракон треглавый вырос из огня,
И выдохнув жару, забил крылами.
Над лесом взвился, ухнул на прощанье,
Стрелой рванул, под мерное жужжанье.
8.
Однако, не пора ль назад, к Ивану,
Узнать, где бродит капитан отважный?
А верстоман привел его обратно,
К развилке, где дорогу выбирал он дважды.
«Ну, — думает. — Здесь я уже бывал:
Направо хаживал, и лево — повидал.
А делать нечего, осталось лишь вперёд,
Туда где ждёт беда, где слава меня ждёт».
Калоши высохли от трудного пути,
Уж не летят, плетутся еле-еле.
Устали ноги, далеко им не уйти,
Сейчас бы, в пору, развалиться на постели.
«Но, нет, нельзя! Коль взялся я за гуж,
Ни кто не скажет обо мне: Иван не дюж».
И вот поляна, посреди огромный столб,
В обхвате с кедр — столетний и могучий.
В столбе том дверь, на ней большой замок,
И зверь мохнатый вырос, словно туча.
С сопеньем потянулся, зарычал,
Хвостом хлестнул, и надвигаться стал.
«Что это за напасть? Ни пёс тебе, ни кот,
Чуть-чуть похож на шерстяного человека...
А вместо рук, вторую пару ног,
Ему приделал кто-то ради смеха.
Чего он хочет: может поиграть?
А ну-ка, я попробую узнать».
Тут зверь оскалился, клыки блеснули тускло,
В багрянце исчезающего дня,
Весь подобрался, прыгнул, словно кошка,
Иван посторонился, хвост его ловя.
Поймал, и ну вращать по кругу,
Сменился рык на визг:
— Памылуй! Другам буду!
Да сжался, наконэц! Крушится голова!
Уже прызнал ащибку! Ваня вэрно? Да-а?
Ну, а компас-клубок внимания не обращая,
Шмыг быстро к двери, на замке повис,
Иван, мохнатый хвост со вздохом отпускает,
Зверюга задом повалился вниз.
— Зовут-то как? — зверюгу вопрошает.
— А-а, Звэрэм клычут, — зверь покорно отвечает.
— Ну ладно, мне туда! — и тычет пальцем
На дверь, где примостился верстоман.
— Пастой! — Зверь хлопает по бёдрам
И извлекает ключ, порвав себе карман.
— Я этот ступу старажил, нэ знаю сколко,
Тэбя всё-о нэт, аброс лишь шэрстью, да и толко!
Ключ повернул Иван, шагнул через порог,
Клубок меж ног нырнул, пополз по стенке ввысь.
— А дальше что же? — глаз косит на зверя.
Тот отвечает: — Мыслэнно стрэмись.
Сама всё здэлает, вед-ступа очэнь умный!
Всо знает: где тот мiр, а где подлунный.
«Мудрёно чешет, руконог хвостатый, —
Скребя затылок вновь, сказал себе Иван. —
Наверняка не наш; вчера с луны спустился…
Попробую со ступой разобраться сам.
Она, похоже, побыстрей верблюда!
Я в детстве слыхивал про это чудо-юдо.
Что нужно мне? Журавушку найти,
Дуб золотой у реченьки молочной,
Ещё б от злого колдовства сестру её спасти,
Потом, не мешкая, к царю вернуться срочно.
А коли встретится Змеюка на пути,
То с плеч, (или с чего там у него), башку снести».
Как только всё решил, раздался гром.
Пол под ногами странно содрогнулся
И дыбом встал, но стихло всё потом.
Иван упал на стенку, потолок перевернулся.
— Эй верстоман! Ты что там натворил? —
Бежит по стенке, словно муха без перил.
Проходит в дверь, (в недавнем потолке),
В другом отсеке видит компас свой.
Висит тот в пустоте, вокруг огни,
И кажется: плывёт он сам собой.
«Да это ж небо! Звёзды как в оконце,
Клубок сквозь них влечёт. А где ж луна и солнце?
Ну и дела! Завлёк же верстоман...
Да я и сам хорош: иду куда прикажут.
Теперь впотьмах лететь, куда-то там,
Искать, не зная что, и слушать: кто что скажет.
Ну, хватит! Я сегодня здорово устал.
По-царски бы поесть, да спать на сеновал».
Тут стол возник и в воздухе повис,
Роскошно ложе сзади подкатило,
И бухнув под коленки, взмыло ввысь,
А у накрытого стола притормозило.
Ест, пьёт Иван, дивится: — Что за чудо?
Еда отменна, только, с запахом верблюда.
Наелся всласть Иван, откинулся на ложе,
Не жизнь, а сказка, даже не мечтал.
Родной деревней пахнет: травкой и коровой.
Спать завалился. Чем не сеновал!
Хотел девятый сон повторно посмотреть,
Но тут за окнами уж начало сереть.
Глядит и видит — мрачная картина:
Нет ни людей, ни леса, ни ручья,
До горизонта — мрачная пустыня,
И пепел, словно выжжена земля.
— Зачем привёл меня сюда, клубок? —
Он вопрошает, глядя в потолок.
Тот, словно понял, плавно опустился,
Тихонько звякнул — мол, иди за мной,
И весело на выход покатился.
Иван плетётся следом, сам не свой.
Открылась дверь, наружу шасть клубок,
Иван, калоши взбрызнул, и — через порог.
Куда ни кинет взор, везде одно и то же:
Черным-черно, лишь тянется рассвет.
Петляет меж камней – на пауков похожих,
Чего-то ждущих много-много лет.
А воздух душит, жаркий как в печи,
В которой зреют хлеб и калачи.
Вдруг что-то впереди слегка блеснуло,
Как лучик солнышка за пеленою туч.
Подходит, смотрит — клетка золотая,
Стоит на камне, что зовётся Бел-горюч.
И в клетке той сидит его жар-птица, —
Журавушка в неволе тут томится.
Замок срывает он одной рукой,
Другой из клетки птицу вынимает.
По перьям гладит, голосом зовёт,
А та курлычет, шеей обнимая.
И смотрит пристально через его плечо,
А за спиной вдруг стало горячо.
И голос — неприятный и холодный,
Раздался с неба, словно вешний гром.
Иван поворотился, там дракон огромный
Навис над ним, как щука над ершом.
— Явился, капитан?! — гремит тремя главами, —
Готовься к смерти! — Воздух щёлкает зубами.
«Ну и махина! — думает Иван, —
Дворца столичного ведь вымахал поболе.
Жаль, штык посеял я и бляху от ремня…
Калоши применю! Пусть ищет ветра в поле!»
Тут Змей исторг три огненных потока
И море лавы растеклось вокруг широко.
Едва успел на камень Бел-горюч
Иван запрыгнуть, от огня спасаясь.
Жара — аж волосы на голове трещат,
Дракон гогочет, силой упиваясь:
— Сейчас сожру тебя, мой враг Иван!
А птичку на закуску. Так-то, капитан!
— Зря ты затеял это, — отвечает Ваня, —
Журавушку обидел, обдурил царя.
В своей гордыне — царствовать над мiром,
Похож на индюка-мутанта. Это зря.
Хотя сильнее всех себя считаешь,
Управа на тебя найдётся, ты-то знаешь!
— Ты подожди меня, моя голуба, —
Тепло Журавушке шепнул, вниз опуская,
Три раза на калоши плюнул,
И бросился вперёд, как молния сверкая.
Калоши вверх несут, на змея, как на холм,
Иван клубком молотит, словно колуном.
Блестит златая цепь в рассветной мгле,
И вёрстоман разит без промаха злодея.
Земля вкруг камня вся уже в огне,
Но птица взмыла вверх ни капли не робея,
Обрушилась на змея словно беркут,
И пара глаз у ящера вдруг меркнут.
Иван, увидев этакий пример,
Добавил новых оборотов праще,
Калоши, сделав бочку, взмыли ввысь,
Затем нырнули меж голов, как в чащу.
Прицелился, огрел компасом промеж глаз,
Три ока с двух голов скатились враз.
И не давая после передыху
Морским узлом все шеи увязал,
Прикрикнул как на мерина-ленивца,
Верхом уселся, шпоры Змею дал.
Понёсся тот, как страус очумевший,
Туда, куда глядел глаз уцелевший.
Желая сбросить, мчался по пустыне,
Взмывал под облака, и падал вниз к земле,
Но, не даёт наездник воли злыдне,
Сжимая цепью шеи, держит как в узде.
Не слушает угроз и обещаний злата,
Ему Журавушку спасти всего лишь надо.
Запарился дракон, хрипит сдаваясь:
— Ну, всё! Твоя взяла, пусти меня!
— А ты как думал, боженькой проклятый?
Что я шутить с тобой вздумал? Эк тебя!
А ну-ка, своё зло немедля исправляй:
Девицам облик человечий возвращай!
— БЕСсилен я, но всё в твоих руках, —
Загадочно дракон так отвечает. —
Что мною сделано, то отменить нельзя.
Спроси кого угодно, всяк об этом знает.
Коль женишься на птице, сам её спасёшь,
А вот, второй девице облик не вернёшь.
Хотя, есть способ… Нужно лишь найти
Зверюгу заколдованного так же,
В три-пятом царстве принц-охотник жил:
Оброс весь шерстью, от грехов сбежал подальше.
Коль женится на ней, то может вдруг,
И шкуру сбросит, и её спасёт от мук.
— Мудрёно говоришь, но сомневаться сложно, —
В ответ Иван промолвил, — а теперь:
Вези меня назад, к моей невесте,
Есть у меня дела ещё, ты уж поверь.
Где дуб найти златой, быть может скажешь?
Или к молочной речке путь укажешь?
— Такого нет ни на одной земле, —
Пыхтя в ответ, дракон промолвил мрачно. —
Я мудрость древнюю давно хочу познать,
Всё жду, чтоб камень стал совсем прозрачным.
За тыщи лет он лишь белее стал,
Путь к книге мудрости скрывает, как скрывал.
Их много было, кто пролить пытался свет,
От них остались в камнях изваянья,
Но коль рабы мои, то в них и света нет,
РАсвета ждут, чтоб их прервал страданья.
Напрасны их надежды — мiр здесь мой!
Я ночью правлю, свет окутав тьмой!
Другое дело ты! Умён, хоть молод,
Красив — любой царевне ты жених.
Познаешь мудрость, взяв меня с собою,
Что дочки царские тебе? Наплюй на них!
С моею помощью ты станешь всех главней:
Владыкой всех чертогов и царей.
— Всё понял я, правитель ночи вечной, —
Ответил Ваня, цепь как вожжи теребя.
— Ты ловишь дураков, чьей глупости беспечной
Потворствуешь, блага им все суля.
Узнать пытаясь через них, в чём камня смысл,
Не смея тлена вечность променять на жизнь.
Я капитан, от царского указа,
Со мною не пройдёт твоя возня!
Служу добру и совести, а значит,
Не стоит тратить вечность на меня.
А если слишком будешь докучать,
Последний глазик можешь потерять.
Вот прилетели. Камень Бел-горюч
Сиянием лучится призывая.
На нём Журавушка прекрасная сидит,
От жара и печали чуть живая.
Склонился, на руки поднял её Иван,
Готов вернуться в Чёрный океан.
Вдруг, всё на миг застыло пред глазами,
Потом исчезла тьма, кругом лишь свет.
С красой-девицей на руках шагает,
Под своды Ра-дуги в безоблачный Ра-свет.
На небе Ра-река из ярких звёзд струится
И нива хлебная по склону колосится.
А на вершине круглого холма,
Корнями мощными о землю опираясь,
Вонзает ветви в реку дуб большой,
Листами-звёздами в воде времён купаясь.
Не золотом манит его листва,
Но мудростью златой, одетою в слова.
Тут время потеряло всякий смысл,
Внимало сердце сладко и с любовью.
Тут всё и вся в одно переплелись,
Как Навь и Явь склоняясь к изголовью
Дитяти, чей нарушить сладкий сон
Не смеет ни один земной закон.
9.
Исчезло всё, как будто не бывало,
Стоят опять на камне Бел-горюч,
Но не в пустыне, пепельной и мрачной,
Где скрыто солнце среди чёрных туч.
Здесь небо синью полно, зелена трава,
От воздуха родного кругом голова.
Обнял рукой Журавушку Иван,
Щекой к щеке прижался: — Ты ли это?
— Конечно я, — произнесла она.
— Как долго я искал тебя по свету!
Ты не исчезнешь снова в облаках?
Не растворишься птицею в лугах?
— Теперь уж нет, ты справился с врагом,
Разбиты чары колдовства навечно.
Просил руки моей перед Отцом,
Пред тем, кто жив во всех и будет вечно.
Ты спас меня от козней Чернобога,
Где ты — там я, у нас одна дорога.
— Да, кстати! Что по поводу дорог, —
Заметил Ваня, увидав знакомую табличку.
— В кармане, где-то, завалялся уголёк,
Хочу автограф сделать. Подожди-ка, птичка. —
И старый указатель подле трёх дорог
Украсил надписью: «Смелей! Поможет бог»!
В столице гам стоит, шумит народ,
Перед дворцом царя застыла рота,
И тысяцкий, седою бородой
Склонившись до земли, бормочет что-то.
У входа во дворец, сам лично, царь,
Берёт их за руки и… вот уже алтарь.
Гостей по поводу такого торжества,
Собралось со всего бескрайнего чертога.
Здесь и Ягайла, Варя, с нею принц,
Что Зверем был с хвостом, четырёхногим.
Сейчас красавец, даже не узнать,
В медвежьей шубе, просто блеск и стать.
Царицы молодой нигде не видно,
Но не печален царь — от сердца отлегло.
Прозрел правитель, за поступки стыдно,
И мудростью горит его чело.
Ей, говорят, явился Одноглаз,
С собой прибрал. Такой вот вышел сказ.
* * *
С тех пор минуло много зим и лет,
Но в деревушке Кобели поныне,
Бродячий кот, мурлыча при луне,
Расскажет сказку, переврав героя имя.
О свадьбе пышной, песню пропоёт,
Тому, кто молочка ему нальёт.
Конец.
18.05.2009