ТИЧА

Тича (или, как я в армию ходил)
Цикл «Моя Совдепия»

Посвящаю дочери Елизавете, она и дала название этой повести.
начал 23.02.2010

  «Кого сегодня  и-и-и-и…меть будем?» - потягиваясь во всю ширь своих коротеньких ручонок, вопрошает как бы самого себя  капитан Поповский. Шел 8-й час пополудни конца лета 1971(2)    года, подходило время подумать об отдыхе. Майор Минин медленно поднял голову, отрываясь от чтения приказа командующего Забайкальским военным округом (ЗабВО). Сквозь очки блеснули, уменьшенные  линзами, бесцветные глазки, тонкие губы растянулись в сальной улыбке, улыбка тянулась бы дальше, если бы  глубокие складки по две с каждой стороны рта не остановили ее: «Может, как в прошлый раз, к училкам заглянем», - голос жесткий со смешком, не-приятный.  «Может, и к училкам, хотя та из ресторана тоже ничего себе»,- сладко ухмыляясь, промурлыкал Поповский, продолжая потягиваться, сцепив руки на шее.

  То, что у них сегодня залет, понятно с утра – недалеко от штаба, мес-та их службы, притаилась мининская «Победа», это как раз и означало, что ее хозяин с приятелем сегодня имеют планы на вечер. В комнате, кроме этих двоих озабоченных, еще капитан Жуков Олег и я лейтенант  Сретович Валерий – мы с ним, жестко контролируемые женами, в этих играх не участвуем. Жена Жукова  Жанна работает в нашем отделе, как вольнонаемная, – она инженер-строитель, как все мы, только женщина и без погон, сейчас ее нет, так как рабочий день уж три часа как закончился.  На офицеров это правило не распространяется: мы должны быть на месте, пока командир в штабе, только после отъезда его «Волги» можно и нам разбегаться.

  Мне бежать  буквально  рядом,  в офицерское  общежитие,  пять ми-нут и я  с любимой женой, моей декабристкой, мы недавно поженились и сразу в армию в Читу Родину защищать. От кого? В Читу, - значит, от китайцев. Даманский показал, что китайцы – это опасно.   Прекрасно помню, как в детстве распевали: «Русский с китайцем братья навек…». Оказалось, не навек!

  Есть еще один офицер в нашей комнате – это подполковник Шайхут-динов Рашид Шайхутдинович, скромный до застенчивости, всегда тихий и улыбчивый, он  ну, никак,   не походил на офицера. Был он заместителем начальника нашего отдела майора Попкова Олега Дмитриевича, но, похоже, чисто формально, на самом деле он имел самое простое поручение, которое тщательно выполнял. Шайхутдинов никогда не был востребован начальством, даже  начальник отдела редко к нему обращался. В отличие от всех нас он был кадровым военным  и носил ромбик со звездочкой на белом фоне, у всех остальных были синие ромбики (на гражданке их называли поплавки и надевать стеснялись)  со скрещенными молотком и штангенциркулем технических вузов, офицерами нас сделали на военных кафедрах, а в армию при-звала Родина, исправлять ошибки ее вождей.  С Родинами такое  случается.

Решили вожди как-то покрасоваться своим миролюбием на весь мир и сократили   армию, но   хитро: за счет не боевых войск, а технических, убрали и высшие учебные заведения и, даже, военные кафедры большинства вузов, в том числе строительных. Всему миру от этого ни холодно, ни жарко, а наша армия в результате оказалась без строителей, а строить, особенно после Даманского, надо было много. Солдат набрать в строители не вопрос,- их и обучить можно быстро, а можно и не обучать – что сложного в строительных профессиях? Главное здесь - «давай-давай», а вот где брать инженеров-офицеров? Опомнилось государство и восстановило высшие военные учебные заведения, начали готовить офицеров, а они нужны сейчас. И вот Родина  начинает отлавливать гражданских инженеров, которые ни слухом, ни духом, и  превращать их в военных  с тем, чтобы позатыкивать кадровые дыры в разных уголках ее необъятных просторов.

 Призывали   исключительно по доброй воле: вызывают в военкомат и предлагают служить в армии. Вы, конечно, отказываетесь, тогда - вот бумага, вот ручка, пишите, что отказываетесь служить в армии, и тут же вам разъясняют, что  это есть конституционный долг гражданина. Выходит, что отказываетесь исполнять свой конституционный долг, а это уже криминал, это тюрьма.     Не пишите, что отказываетесь, значит, согласны.

 Так на исключительно правовой основе в добровольном порядке ста-ли комплектовать военные кадры строительных войск, да с таким рвением и  спехом, что некоторые офицеры, как, к примеру, наш  Вадик Поповский, да-же присягу не принимали: только окончили курс на военной кафедре, как кафедру закрыли, вот и остались они обученные, но не присягнутые, т.е. не приведенные к присяге.  Взяли Вадима  в армию и без присяги и даже сразу старшим лейтенантом, а вот Олегу Жукову не повезло, его, хотя и с присягой, взяли только младшим лейтенантом, а возрастом он был лет на семь по-старше.

 Бывшие когда-то разными, надев  хаки, они стали удивительно  похожими,   мысли и интересы их стали тоже схожи и тоже цвета хаки, они научились «подставлять» друг друга и считать это нормальным, ждали каждый своего  очередного звания и ловили случай залиться водкой по самое не хочу. Изнасилованные Родиной дважды: первый раз – нежданным призывом в армию помимо желания и второй раз – ссылкой далеко от родных мест, что во все времена расценивалось, как наказание, они вынуждены были покориться судьбе, иначе не будет очередной звездочки, а на просторах Ро-дины есть места и похуже Читы.  В места, хуже Читы, отправляли на определенный срок, по истечении которого должна быть замена, причем, ты сам выбираешь место будущей службы. Подходит время замены, отдел кадров предлагает не то, что ты выбрал, а нечто другое, тебе совсем неподходящее, ты отказываешься от такой замены  и продолжаешь служить до следующего предложения и так пока предложение не совпадет с желанием или плюнешь и согласишься на то, что предлагают кадры. Когда на тебе форма, не очень - то повыпендриваешься.

Я - совсем другое дело, я – «двухгодичник». Устали партия и прави-тельство отлавливать инженеров для армии, надевая на них погоны, и написали тогда закон о двухгодичниках, по этому закону имели право призвать на два года любого офицера запаса, но только на два года день в день, если, конечно, сам не захочет служить дальше, говорят, такое тоже случалось. С принятием этого закона на   выпускников   институтов, где была военная подготовка, нападала мелкая дрожь, и дрожать им было предписано законом  до 28 лет ( комсомольский возраст), именно до этого возраста могли призывать в армию. Я  дрожал до 26, подрожал бы и до полных 28, когда б не стеклись обстоятельства, да так, что меня не просто призвали, а еще и сослали.
* Как я в армию попал.

Каждому знаковому событию в жизни обычно предшествуют  раз-ные мелкие, совсем незаметные события, а чаще целая их серия,- они-то и приводят к событию важному и заметному.    Есть люди, которые старают-ся, как можно меньше,  менять что-либо в жизни, переставлять, переделы-вать, чтобы не навлекать неведомо что. К таким людям в первую очередь следует отнести евреев: никогда еврей не будет ратовать за нового началь-ника, потому что к старому, хотя и мерзавцу, уже приспособился, а новый еще не известно, какой будет мерзавец, - а если хуже!? А много ли вы знаете евреев, порушивших брак ради нового увлечения или даже любви? Такие люди держатся за изначально даденные установки и всю свою энергию они направляют на продвижение   к ним, они чаще и раньше других добиваются успеха, становятся директорами и президентами, профессорами и академи-ками, музыкантами и литераторами, знаменитыми архитекторами и худож-никами, потому что отчетливо представляют свою цель и  никогда не распы-ляются по мелочам и не отвлекаются по сторонам, а совсем не от недюжин-ных способностей и талантов. Если таланта нет, они его придумают.  Вот только притормозила партия (как-то так случилось?!) им ход в большие пар-тийные начальники – тогда они обложили всех этих больших и самых боль-ших начальников начиная со Сталина своими замечательными женами-еврейками: как бы довольствуясь, только шеей, а что вертит головой, из-вестно! 

Я не любил засиживаться на одном месте и часто менял и место и действие, едва достигнув вершин в своем деле, я брался за другое: станови-лось скучно топтаться  на одном и том же, не интересно, а хочется испробо-вать и то, и то и это.  Никогда и ни за что не смог бы ковырять всю жизнь какую-то тему ради должностей и званий, должно быть интересно, очень ин-тересно. Вот и сейчас, я бросил институт, где был уже на хорошем счету, ожидал повышения по должности и, конечно, оклада   и перешел в другой более творческий, даже поступился своим настоящим окладом и довольно прилично. В этом другом институте мой однокашник, но совсем не приятель Олег Яйцовский, делал проект обкома партии, коммунистической партии Советского Союза. Когда обком стал напоминать церковь, правда, только при виде сверху - крест! пошли шепотки, слухи, разговоры разные, но в стране всегда было, кому бдеть. Было, кому бдеть и здесь.

Получаю повестку в военкомат, - ну, думаю, и до меня добра-лись, но почему в воскресенье!?  Прихожу к назначенному часу, в военкома-те ни души, подаю повестку дежурному, тот звонит по телефону, выходит человек в штатском. И тут мне сразу ясно-ясно - КГБ. Даже никогда не стал-киваясь с этим ведомством, и только зная, что оное есть, мы настолько боя-лись его, что при виде этого человека страх, сидящий внутри, подсказывал: «Это он, - думай, что говоришь». Человек в штатском представился сотруд-ником комитета.
- Я так и подумал, - сказал я.
-  А как же это Вы меня раскрыли? – улыбнулся кгбист.
-  Принцип логической дедукции, – отшутился я.
Хотя, какие шутки, я прочитал всего Конан-Дойля, прежде чем обме-нять его с Витькой Бессоновым на Илью Эренбурга. «Забери этого жида», - сказал тогда Витька, женатый на Циле Гутман и вывезенный ею в Израиль сразу, как только открылась такая возможность.
-  Может быть, знаете и зачем мы Вас пригласили?
-  Кажется, догадываюсь, но почему вы решили именно меня выбрать в эти, как их там называют… я не решался произнести это унизительное сло-во.
-  Стукачи, хотите сказать, - помог мне чекист, - но это не правильное определение, это в 37-ом стучали и людей сажали по тем стукам. Сейчас все не так. Наша задача следить за безопасностью государства и, в частности, за идеологическими провокациями тоже. А, если здание обкома партии похоже на церковь, то, как Вы думаете, это нормально для партии, считающей рели-гию опиумом для народа и борющейся с этой самой церковью с самого сво-его начала.

 Если Вы, как я вижу, согласны, что это ненормально, то нельзя же допускать до того, что начнут строить церкви под видом обкомов, для госу-дарства лучше и дешевле остановить процесс на начальной стадии. ( «Про-цесс остановить, а виновника посадить»,- мелькнуло у меня в мозгах.) От Вас нам нужно только Ваше мнение, как специалиста, потому что архитек-тура   какое никакое, а все-таки искусство, а когда искусство заходит в идео-логию, становится трудно разобраться – надо только так строить  или можно и по-другому. И что за человек этот архитектор Яйцовский, он что… пред-ставляет себе обком, как культовое сооружение, тогда надо помочь ему ра-зобраться, чтобы мог отличать культ от демократии.

Почему именно Вас!  А что, разве мы ошиблись? – завершил поясне-ния чекист, поставив жирный вопросительный знак.
-  Простите, забыл Ваше имя отчество.

-  Это очень просто, я же Ваш тезка: Валерий Николаевич меня зовут.
-  А почему я спрашиваю, Валерий Николаевич, потому что в 37-ом  ваше ведомство  как взяло моего деда, так и по сей день – ни слуху, ни духу.
-  Нет,- он усмехнулся, - так глубоко мы не смотрели.

 Врал, ясно, всё они смотрели, не хочет говорить на эту тему, кто, как не они по первому «фас» бросятся рвать хоть сейчас любого, на кого пока-жут, «прав - не прав, виноват - не виноват» значения не имеет, нет правового поля, есть только партийная целесообразность – она и решает все. Слава Бо-гу, сейчас тихо и, хотя хрущевская оттепель закончилась, но и морозы не ударили, а могут ударить в любой момент, и сидит во мне страх уже на ге-нетическом уровне и ничего я с этим не могу сделать.

-  И все-таки, какое Ваше мнение по поводу проекта  обкома? – вер-нулся чекист к теме встречи.

И я долго ему рассказывал сейчас и потом все лето, осень и зиму, что нет там никакого подвоха, а крест в плане - это очень технологично для зда-ний такого типа. Видно я был не очень убедителен, - проект обкома завалили на согласовании в ЦК Украины. Все так бы и зачахло: институт делал бы один за другим варианты обкомов, пока не создал бы шедевр архитектуры в духе «чего хотите», и меня тихонько забыли бы в грозном ведомстве. Так все и было бы,   не случись событие уже совсем невероятное.

 А случилось вот, что: вызывают в комитет инженера-конструктора, который делал все расчеты по обкому, он приходит в это ведомство, находит кабинет, куда сказали зайти, заходит и говорит: « Вы меня вызывали?», - и тут происходит это самое невероятное – один из сидящих в комнате, спра-шивает: «Вы Сретович?» Надо ли рассказывать, что в тот же день вся наша организация и  все родственные ей знали, что я стукач. Узнал и я, но не бе-гать же с плакатом  «Я не стукач», да и кому поверят – прославленным орга-нам или мне. Пришлось жить с этим. Не знаю, как наказали того кгбиста, что раскрыл меня, и наказали ли вообще, а вот я получил повестку в военкомат уже настоящую, решили спрятать меня подальше, поглубже и подольше. Могло быть и хуже.

-  В Читу, так в Читу,- сказала   любимая, - и там надо Родину защи-щать.
-  Да ты хоть знаешь, где эта самая Чита находится? – спрашиваю.
-  А мне все равно, я   в неё поеду, где бы она ни находилась,- и улы-бается.
-  Ну и впрямь декабристка,   - улыбаюсь я.
- Декабристы боролись против государства, а ты его защищать едешь – только и разницы, - смеется Лара, легко и естественно обозначив разницу между нами.

«Родина – это, конечно, хорошо,- сказала  двоюродная сестра Лары Рита, поняв, что изменить уже ничего нельзя и армия есть реальная неиз-бежность,- но о себе подумать тоже не лишнее». Потом она связалась со своей родственницей Розой, Роза имела тетку Софу, муж которой Боря, дядя Розы, имел двоюродного брата Аркадия, сын которого Миша Мнухин слу-жил как раз в это самое время и как раз в Чите и тоже двухгодичником.

Чита – вот она.

После девяти часов лета из Внуково самолет ТУ- 124 садится в аэро-порту града Чита. Пейзаж поражает: кругом голая степь, на которой, как де-вичьи груди, торчат такие же голые сопки, и все это под ясно-голубым, пол-ным невинности, небом. Зато, сам город в тайге, и кругом города тайга, та-ких сосен нет нигде, они разгуливают прямо по городу. Каждая улица   ухо-дит в тайгу – там заканчиваются дома, заканчивается асфальт, и начинаются трава и сосны с кустами багульника между ними. В тайге тоже сопки, но здесь они все уставлены соснами и покрыты багульником. Все хорошо в тай-ге - только мертвая она какая-то: завяжи глаза и заведи сюда кого угодно, он ни за что не скажет, что   в лесу, потому как ни малейшего запаха от велича-вых сосен не исходит, и багульник тоже мертвый – а когда цветет, кажется, что бумажные цветки  навязали на ветки, даже травой не пахнет.
 
Миша сказал, что со своим командиром полковником Капланом он уже договорился: представил меня своим родственником, а когда прозвучала моя фамилия на …ович, Каплан сразу согласился взять к себе, но, считает Миша, надо испробовать еще один вариант: попытаться устроится в Воен-проект – это было бы просто замечательно – не служба, а мечта, почти граж-данка, только денег в три раза больше.

 Переночевав в офицерском общежитии, куда устроил меня Миша (у него здесь все были знакомые), я на следующий день вместе с ним отправил-ся в «Военпроект». Тогда я еще не мог оценить всю трагедию отказа принять меня в эту проектную организацию. Подполковник, начальник «Военпроек-та», очень симпатичный и располагающий человек, сказал, что он получил письмо из Ленинграда от такого же, как я, архитектора, где тот просит по-мочь с устройством на службу, и поэтому он не может взять меня. Это надо же было додуматься – прислать письмо и застолбить себе место за тридевять земель в совершенно неведомом царстве, и какое место! А как вы думаете его фамилия? Вы правильно думаете –  не Иванов, конечно же, - это Липов-ский Владимир Моисеевич. Вот так на каждом повороте и обходят нас Ли-повские, имея необыкновенный талант с мальства созидать свое собствен-ное будущее. Хорошо, хоть Рита по своей цепочке подключила ко мне Ми-шу, а то быть бы мне на границе с китайцами, как и было указано в предпи-сании военкомата. Ведь меня с подачи КГБ забрали, а у них все свое: войска, тюрьмы, лагеря.

С Военпроектом не получилось, идем  в Строительное Управление всего Забайкальского округа, а это ничего себе: от Иркутска на западе до Хабаровска на востоке и от южного берега Северного Ледовитого на севере   до Китая, включая Монголию, на юге, больше, чем Штаты.

Командует Управлением полковник Каплан Михаил Рафаилович, это был человек одержимый службой,   тоже с гражданки,  сразу после войны, как окончил институт, так и сам пошел в армию. Когда после Даманского выяснилось, что не такие уж друзья китайцы, и тихий мирный Забайкаль-ский округ вдруг оказался на границе с агрессором, подвергшим военным нападкам территорию Союза, направили его туда   обустраивать округ, кото-рый с третьей категории поднялся до первой; тогда столько офицеров полу-чили повышение по службе, что на складах полковничьих папах не хватило и нововылупленные полковники, и во сне не мечтавшие стать ими, зиму хо-дили в фуражках – лучше пусть уши отмерзнут, чем они наденут уничижи-тельные  шапки. 

 Строить надо было везде сразу и много, не было ни техники, ни строителей, Каплан жил  военной службой , ей он отдался полностью, с го-ловы до  пят. Теперь-то что! - Все войска живут в казармах, кругом военные городки, штабы, склады, плацы, аэродромы – ничего этого не было, все было построено под командованием Каплана, благодаря его уму, мощной энергии и полной отдаче делу.

Но не только в Чите и ее окрестностях строил этот без сомнения вы-дающийся и мудрый человек. За много тысяч километров от славного города Чита на берегу Черного моря в  славном городе тоже Одесса была его строй-ка.  В Одессе он строил дом на сорок квартир,   для офицеров, уходящих в отставку, -  построить только для себя было нельзя даже думать – никто бы не понял, да и не позволил бы, вот и строит полковник Каплан огромный на сорок квартир дом, понятно за казенные деньги, за чьи еще!- чтобы иметь себе квартиру, а кого там еще поселят, не все ли Каплану равно. Он любил свою страну и хорошо знал ее, знал он и то, что, когда стране человек нужен, она его найдет, из под земли достанет, когда он уже не будет нужен, она о нем забудет, а надо, в землю зароет, поэтому заботься о себе сам, пока мо-жешь.

Офицеры любили своего командира, а его нецензурным фольклором разговаривал весь округ. Но, не дай бог, было забрать офицера строителя на гауптвахту, не позавидуешь тогда ее коменданту. Каплан так яростно и с та-ким темпераментом обрушивался на него, такие метал   громы и молнии, что арестанта  тут же отпускали, разве что не извинялись.  «Сажайте своих (име-лись в виду настоящие военные), им нехрен делать, а мне надо строить», - примерно так  пояснял  начальник Строительного Управления коменданту гауптвахты суть разницы между офицерами военными строителями и всеми остальными военными. Когда же Каплан отчитывал своего офицера за ка-кой-то проступок, он был так выразителен и доходчив в своей речи, где ли-тературными были только союзы,   предлоги и местоимения, что офицеру становилось стыдно, и хотелось тут же строить, чтобы   новостройками смыть свою вину. Разумеется,  до следующего залета на губу.

Строительное Управление находилось под лесом на самой окраине Читы (если можно считать окраиной место в десяти минутах ходьбы от цен-тра). Длинный козырек накрывал вход, под козырьком стояла черная «Вол-га». «Командир на месте»,- отметил Миша и повел меня к нему. Полковник выслушал доклад Мнухина, из которого узнал, что его родственник, о кото-ром он докладывал раньше, прибыл, потом он спросил меня, когда я окончил институт, где работал и отправил в отдел кадров оформляться. В этот же день я был поселен в общежитие  на том  же месте, куда вчера определил меня Мнухин и  где провел прошедшую ночь, комната была на двоих, но по-ка я был один.

 Так простая еврейская цепочка: Рита - Роза - Софа – Боря – Аркадий – Миша  привели меня в производственный отдел строительного штаба са-мого большого военного округа, где предстояло жить ровно два года – день в день, и ни днем больше, таков был закон.

В комнату, где сидели офицеры производственного отдела, и Жанна зашел начальник отдела майор Попков Олег Дмитриевич. Олег Дмитриевич, как и его зам Шайхутдинов, был профессиональный военный, но заканчивал он морское инженерное заведение и носил морскую форму – все черное,   и слегка кремовая рубашка. Здесь в сухопутных войсках очень далеко от моря, морскую форму не выдавали,   всем только хаки. Казалось бы, хочешь чер-ную, купи и носи, это не запрещалось, но надо знать психологию халявщика, который всю жизнь на довольствии у страны, чтобы не требовать от него тратить свои личные деньги там, где это должно делать государство. Попков хаки получал, затем продавал, а носить продолжал свою старую черную. Крепка советская мануфактура – второй срок дохаживает форма и только зеркальный блеск   на заднице и локтях, да раздваивающиеся края рукавов  выдавали ее зрелый возраст. Попков пришел от командира.

-  Ну, что там, Олег Дмитриевич, долго еще сидеть? – спросил Ми-нин.
-  При мне уже собирался, глянь в окно, - сказал Попков.
Минин и я дернулись к окну. Полковник садился в машину. Можно разбегаться. Попков попрощался и вышел к себе, он минутой лишней не за-держивался на работе.
-  Куда подевался наш Карим? – вопрошает Поповский так, как будто сейчас все только начинается.
Карим – сержант, закрепленный за нашим отделом, как чертежник,   вырос, как из-под земли. Мы сбросились. Получив задание и деньги Карим исчез.
-  Я не могу остаться, у меня билеты в кино, - говорю я с надеждой увильнуть от принятия.
-  Сеанс в 9-оо, ты все успеешь,- ухмыльнулся Поповский, - мы с Ми-ниным тоже спешим, но коллектив не бросаем.

Спорить на эту тему бесполезно в любой компании, а здесь, в армии, тем более, да и не хотелось. Карим был быстр и точен: не прошло и десяти минут, на столе стояли две бутылки водки и плавленые сырки – по штуке на нос. Не знаю, кто придумал, что пить водку – удовольствие, я всегда пью с отвращением, бывает, много, но всегда с отвращением. «Московская» была действительно редкой гадостью,  это способствовало развитию отвращения к ней и помогало не спиться.

Вот и сейчас, разлили по стаканам, чокнулись, выпили, сырки улете-ли, как птицы, в голодные желудки. Нечего рассиживаться, все спешат, по-быстрому обсудили положение  в  Камбоджи и разбежались.

Я бегом в общежитие, быстро съел борщ, вареники с картошкой, же-ну в охапку и в кино. Показывали «Любовь под вязами». Зал был не битком: не хватало в Чите людей забить все сеансы. В моем организме боролись борщ и вареники со стаканом водки, водка оказалась сильнее, а     темный, теплый зал с мерцающим экраном  располагал  к интиму, и я стал приставать к жене, я всегда к ней приставал, мы целовались всюду. Ларе было приятно, но она хотела смотреть кино, смущало, также, окружение, и я уснул. До сих пор не знаю, что было там  под вязами.

На службу пришел первым. Открыл дверь ключом, взятым у часово-го, снял шинель, поднес ее к хромированной вешалке и бросил так, чтобы она петлей попала на крюк вешалки, иначе, если коснешься металла, наэлек-тризованного за ночь в сухом и жарком помещении, такой ударит разряд, что больно-не больно, но ощутимо. Разряд тока пробивал даже по губам, когда вечером или днем, придя домой, целовал жену.

 К началу работы собрались все, опаздывать было нельзя, да и не принято: Жуков пришел, как всегда, вместе с Жанной, Шайхутдинов  тут же стал распечатывать секретную банку, Минин и Поповский пришли один за другим и оба были не в духе. Жанна сразу уловила их состояние: она знала о похождениях по бабам, но никогда не закладывала их женам, с которыми хорошо дружила. Здесь все дружили семьями.

-  Что-то, мальчики, вы не веселые сегодня, али не вышло ничего!? – весело подначивает она  Вадима с Николаем.

Офицеры не реагируют, им и впрямь не до шуток. Не на такую голову шутить. Мне знакомо такое состояние тела, но я в порядке, вот только съесть ничего не успел, пойду в буфет перехвачу чего-нибудь. Буфет был неплохой, здесь можно было и обедать и даже с мясом, но я ходил домой, чтобы Лара ела со мной вместе, иначе она могла совсем не есть, - без мяса и картошки все эти макароны не лезли в рот.   Мяса в те два лета, что мы отбывали в Чи-те, не было «и на показ», во  вторую   зиму нашей ссылки    «и на показ» не было картошки. Как-то раз в эту зиму случилось найти мне на лестнице в общежитии  большую такую картофелину, оглядываюсь, неудобно как-то, ощущение, будто украл, - такая это была ценность, - поджарили в тот же ве-чер – праздник. 

Спускаюсь в буфет, беру чай и пирожок, смотрю: заходят Минин с Поповским и сразу к стойке:

-  Тоня, два стакана чая холодного, - таинственно заказывает Минин.
  Тоня наклоняется под стойку и, посмотрев на дверь,   выставляет два стакана в подстаканниках. Минин берет стаканы и, не обращая внимания на мой приглашающий жест, уходит за дальний столик.
-  Что еще? - спрашивает буфетчица у оставшегося возле стойки Ва-дима.
-  Дай по пончику, они с мясом?
-  С картошкой, с мясом нет, есть с повидлом, - улыбается Тоня.
- С повидлом сама ешь, а мне давай с картошкой,- с натягом улыба-ется Вадим. Они понимают друг друга.

Съедаю свои пирожки с чаем и иду в отдел, немного обиженный не-понятным поведением сослуживцев. Надо срочно переделать бумагу: вчера решил схалтурить и подал сведения о ходе строительства жилого дома в Мо-гоче недельной давности, Каплан вызвал начальника и прохрипел (у него та-кой голос): «Опасный Вы человек», - и вручил бумагу, которую я готовил. Попков, хотя и в литературной форме, но вполне доступно объяснил мне, какую подлянку я ему подложил. Оказывается, буквально перед тем, как взять в руки мою бумагу, Каплану какой-то генерал подробно нажаловался на строителей в Могоче и красочно разрисовал состояние строительства до-ма, где уже неделю ничего не делается. Вхожу в отдел, и сходу Жуков спра-шивает:
-  Ты из буфета?
-  Да,- отвечаю.
-  Минин с Поповским там?
-  Там, чай пьют, - отвечаю, усаживаясь на свое место.
-  Небось, холодный?
-  Холодный, с пончиками.
-  Понятно! – многозначительно усмехается Жуков.
-  Что тебе понятно? – спрашиваю.
-  А то ты не знаешь, - лыбится Жуков.
-  Что я не знаю? Давай рассказывай, не мути.

Вмешивается Жанна, она не любит, когда муж растягивает разговор, делая тайны из элементарных вещей (И, вообще, она не любит Жукова, так мне кажется):
-  Валера, ну ты, как маленький. Вино они пьют под видом чая, ка-кой-нибудь «Солнцедар». Наша Тоня не промах, и в военном штабе прира-батывает. Удивляюсь, как она еще самогоном не приторговывает, -  объяс-нила Жанна.
-  «Не теряйте время даром, похмеляйтесь «Солнцедаром»», - проци-тировал я известное на весь Союз выражение. - А почему я про это ничего не знаю?
- Потому что оно тебе не надо, ты ж не нажираешься с чужими баба-ми до такого состояния, потому и не знаешь. Да Тонька тебе и не нальет – она осторожная и клиенты у нее постоянные, проверенные.
Зашел начальник, бросил: «здрасте», и сразу вопрос:
-    Где Поповский? Он мне нужен.
-  Они чай пьют с Мининым,- с ехидцей сказала Жанна,- она хотя и любила Поповского, но женское начало брало верх и не выразить его хотя бы интонацией, ну, никак не  могла.
-  Им что, дома чай не дают? – недовольно фыркнул Попков, видно, он, как и я, не знал о тайной услуге штабного буфета.- Карим, быстро за По-повским, - скомандовал Попков и, отступая в сторону, чтобы пропустить вскочившего Карима, едва не столкнулся с  Мининым, Поповский шел сле-дом.
-  Вадим, зайди ко мне, надо срочно писать приказ для командующе-го, - сказал Попков и ушел в свой кабинет. Он, явно, был не в духе.

Штабная работа – работа бумажная, от того, как составлена  бу-мага, зависит многое и прежде всего повышение по службе того, кто эту бумагу составляет.  Поповский имел талант к написанию самых витиеватых бумаг. Ну, например, как он начинал совершенно секретную телеграмму от имени своего командира  Каплана к командующему  мотострелковой диви-зией с просьбой выделить солдат в помощь строителям? Строители постоян-но клянчили себе в помощь солдат от воинских подразделений, отчасти по-тому что действительно не хватало людей, а чаще всего потому, что своих военных строителей просто невозможно было заставить работать так, как надо.   А начинал он так: «Уважаемый Петр Степанович, еще раз поздравляю Вас с присвоением очередного звания генерала и, зная Ваш неустанный ин-терес к делам строителей, прошу и т. д.». При том, что генерала Петру Сте-пановичу присвоили полтора месяца тому и поздравляет его Поповский именем полковника Каплана уже в третий раз все по тому же поводу – про-сил помощи от боевых войск выносить мусор со сройобъектов.

Начальник знал этот талант Поповского и старался не обострять с ним отношения, как начальник, он, конечно, мог приказать сделать что-либо, но он не мог приказать сделать это хорошо. Помню, когда я только пришел в отдел, буквально в первый месяц, Попков поручает мне (с Попов-ским тогда он был на ножах) подготовить приказ от имени командующего. Я взял какой-то аналог, найти помогли коллеги, и написал, как смог. Попков покрутил-покрутил текст на совершенно секретном бланке и говорит: «Пой-ди к Поповскому, скажи, что я прошу: пусть откорректирует». Я в точности передал Вадиму, что сказал начальник, и положил перед ним написанный мной текст. Вадим вначале переспросил: «Он в самом деле  сказал: «Про-шу?»»  - и, получив утвердительный ответ, взял мой совершенно секретный текст и, не глядя в него: «Скажи Вере (Вера это начальник секретного отде-ла), чтобы уничтожила бумагу. Потом открыл свой блокнот с совершенно секретными бланками и стал писать почерком, как он сам говорил, некраси-вым, но понятным. Теперь Попков может быть спокоен – лучше и сам Ка-план не напишет.

Интересный тип, этот капитан Поповский. Росточка ниже среднего, черненький с слегка вьющимися черными волосами, которые он то и дело рукой отодвигал со лба, густыми черными бровями, под которыми сквозь толстые линзы очков пробивал лукавый независимый взгляд черных зрачков умных лукавых глаз, он сразу располагал к себе. В общении он был под стать своему виду, такой же располагающий и приятный. Не было женщин, каким   не нравился Вадим. В разговоре с ними глаза его делались еще более лукавыми, но никогда масляными, как, к примеру, у Минина. Вадим знал, что нравится женщинам, и они нравились ему, но никаких длинных романов, никаких страданий и чувств и, главное, чтобы все быстро, пока эти самые чувства не зашли глубоко. С женщинами он не встречался и не расставался, он просто приходил, когда хотел и мог, если же не хотели его, он так же про-сто уходил. Для чувств устойчивых и постоянных у него была жена –Татьяна, женщина большая и красивая с веселым нравом и сильным харак-тером, она была в полном убеждении, что контролирует мужа.

 В армии, когда по закону принадлежишь ей круглые сутки, у офице-ров и было увлечений только водка да женщины, все другие занятия требо-вали какой никакой системы, навыков, планирования и времени, возьмите хоть рыбалку – не успеешь размотать удочки, как последует команда их сма-тывать,- это уже не рыбалка, а одно только растройство. Даже из отпуска офицера могли отозвать в любой момент – на службе круглые сутки.

 Как-то зимой Вадим оступился и сильно вывихнул ногу - как ходить на службу?  Подал рапорт с просьбой разрешить болеть, приложил больнич-ный лист. Болеть командир запретил и приказал возить капитана на своей машине (другой в Управлении не было – такие были времена), из дома в ма-шину с пятого этажа и на рабочее место на третий этаж носили солдаты на руках. Особой нужды именно в Вадиме тогда не было, и он практически си-дел без дела, кривясь от боли, но зато всем было понятно, кто хозяин в доме, называемом СУ (строительное управление) или   штаб строителей военного округа.

 Такова природа человека, что для демонстрации власти, он должен делать поступки не во благо человека, а наперекор ему, чем больше зловред-ных поступков будет совершено, тем тверже стоит командир и перед своим начальством и перед своими подчиненными – первые уважают, вторые боят-ся. Вадим вспоминал об этом с демонстрацией своей значимости,  но в инто-нации, с которой он об этом рассказывал, чувствовалось, что на самом деле для него было это унизительно. 

Голова, хотя и подлеченная стараниями Тони, продолжала отзывать-ся болью на каждый шаг. Говорил же: «Не мешайте вино с водкой, так нет – полировать, полировать… дополировались… сейчас бы водочки, грамм сто, а то портвейн этот… только еще больше в голове грюкает, - думал Вадим, идя в кабинет начальника.- А тут, как назло и этому что-то приспичило, - он вошел в кабинет Попкова и молча уселся на стул. – Что спрашивать, сам скажет».
 – Вадим, надо срочно подготовить приказ от командующего, чтобы все войска выделили в помощь солдат на объекты, подлежащие вводу.  Ка-план собирал все отделы, прочухан устроил всем страшный, матюки, как бильярдные шары, летали по кабинету, на объектах завал полный. Просил командующего выделить войска в помощь, тот обещал…так что подключай всех и пиши, если что, я здесь.- Вадим не шелохнулся, он понимал, что бу-мага предстоит тяжелая, нужна рабочая голова, и он знал, что для этого на-до. Попков смотрел на него и ничего не понимал, почему тот не идет рабо-тать, хотя…стой, как это он сразу не заметил, обычная история  … так вот какой чай они пили у Тони.
- Олег Дмитрич, - очнулся Поповский,- голова раскалывается, вчера посидели немного у товарища…надо бы полечить голову.
- Закрой дверь.

 Вадим в предвкушении вскочил с места и закрыл на ключ  дверь. Начальник  открыл ключом сейф, достал начатую бутылку водки, налил чет-верть стакана и молча протянул Вадиму, потом так же неторопясь поставил бутылку назад в сейф и закрыл его, стакан был от графина с водой. Попков знал норму похмелья и ни капли больше он не даст, Вадим  внимательно вы-пил водку, занюхал рукавом, поставил стакан на стеклянный поднос рядом с графином и, не говоря ничего, повернул ключ в двери.  Теперь можно и пи-сать.

- А ты откуда свалился? - оказавшись в мощных объятиях, просто-нал Вадим.
Пока Поповский «лечился», к нам зашел подполковник Тихонов, он приехал из Монголии, где теперь служил в бригаде Кондратьева, приехал в командировку, конечно же, в отдел снабжения, ну, а в бывший свой отдел как он мог не зайти, даже бутылку армянского коньяка спрятал в портфеле.
-  Откуда, откуда – оттуда, я только что Жанне рассказывал про наш  суровый край и про цены на всякое разное в тугриках, конечно.
-  Леша, ты меня извини, Попков дал срочную бумагу писать, давай к концу дня соберемся, - сказал Вадим, одергивая китель.
-   Да у меня самого дел невпроворот, у командира я уже был, теперь снабженцы, у них я тоже был, но там еще до черта дел, так что давай до ве-чера, -  сказал и сразу ушел дела   делать.
-   Одни тугрики в голове, больше ничего,- поделилась впечатления-ми Жанна.
-   А зачем туда еще ехать, как не за тугриками, - ухмыльнулся Жу-ков, - не за сифилисом же.
Жанна посмотрела на мужа, как будто хотела сказать: «Ну, ты вечно, как ляпнешь», но ничего не сказала, довольствовалась  взглядом.
-   Давайте мне перечень объектов, которые по плану вводятся в этом году, буду приказ писать,- сказал ко всем Вадим и отправился в секретку за банкой.
Часам к пяти приказ был готов, трудились все. Каплан уехал к ко-мандующему.

Рассказ Тихонова.

Однажды  вечером, ожидая, как обычно, отъезда командира, собра-лось несколько нас, штатских офицеров, в небольшой комнатенке снабжен-цев, начали, было, обсуждать какую-то военную тему, вскоре попали в ту-пик, а военных среди нас не оказалось и некому было вывести из того тупи-ка, тогда перешли на тему более понятную, где лучше проводить отпуск. Большинство ездили домой, повидать родителей - а когда еще их увидишь. Рассказал и Поповский, как провел он один из очередных отпусков: «Отпуск дали, конечно, не  летом, летом строить надо, а довольно поздней осенью, кажется, ноябрь был. Жена просит моря, ребенку тоже надо, а какое море в ноябре, вот и решили  достать тепла в Грузии. Приехали в Батуми, и только развалились на пляже: я, жена и дочка трех лет,- как мчится грузин, бегает по пляжу и, размахивая телеграммой, кричит: «Кто здесь Поповский!?»  Ду-мал, что-то дома случилось, а это приказ немедленно прибыть в часть. Толь-ко в дороге – туда-назад  двенадцать суток и отдохнул. В Чите уже стояли морозы, хотя солнца всегда было много, не знаю другой город, где было бы так много солнца».   Только Вадим закончил свой рассказ,   все наперебой стали вспоминать, как их срывали с отпусков, одного капитана снабженца даже из-за границы достали. Забавные и грустные были истории. Истории были разные, одно объединяло их все – это была демонстрация власти само-дуров, слава богу, я защищен законом, иначе ни один двухгодичник не смог бы уволиться ни через два года, ни через сколько, и на каждого нашелся бы свой самодур - чего другого, а этого добра хватает. «Работать надо»,- скажет он, отбывая в санаторий.

 Заканчивался календарный год.  Конец года для строителей – это плановая сдача объектов. Зима без сомнения самое неподходящее время для начала строительства и его завершения. Совсем все по-другому было бы ле-том, но селяви, имеем то, что имеем. Хорошее дело планирование, но когда в основе глупость, любое хорошее дело превращается в свою противополож-ность.

 Вводные объекты были разбросаны по всему округу и, чтобы под-страховать себя, командир традиционно всех офицеров штаба отправлял «толкать», вводимые по плану, объекты. Присутствие штабных подстегивало на местах и, главное, давало правдивую информацию. Как Андрей Болкон-ский, мы должны были подхватывать знамя и поднимать бойцов. В штабе оставалось  минимальное количество офицеров. Предстояло толкать и мне, но я всего три месяца в армии и я всего-навсего лейтенант, а надо командо-вать подполковниками.

 Говори всем: «Я от полковника Каплана, - наставляют меня товари-щи,- но Крылова стерегись, а если с ним контакт не найдешь, пиши - пропа-ло, дом не сдашь». Местом моего действия «по обеспечению безусловного ввода объекта» была опредена  Борзя, где на плане ввода стоял восьмидеся-тиквартирный жилой дом. По служебным обязанностям я следил за ходом строительства всех жилых домов в Забайкалье, в том числе, и за этим домом, который был самым большим и самым стремным в сдаче. Я каждый день со-званивался со стройками подконтрольных мне объектов и узнавал, что сде-лано на настоящий момент. Дозвониться было непросто, мы пользовались военной связью с позывными и пока через кучу радиостанций дойдешь до той, которая тебе нужна, уже почти ничего невозможно  понять, что   гово-рят с того конца длинной и не совершенной цепочки проводов.

Я набираю номер: «Газон», дай «силок»,- «силок», дай «рывок»,- «рывок», дай «букет», - «букет», дай «агат». «Агат», позови начальника про-изводственного отдела». Начальнику производственного отдела хочется по-слать меня, куда подальше, но нельзя,- я штабной, а что ему говорить, когда я звоню каждый день, ну что может измениться за один день. Но говорить надо, и он говорит, а я заполняю календарный график, из которого видно, что уже сделано и что еще  предстоит сделать. 

 Так было и в Борзе: почти месяц дом стоял в одной стадии, строите-ли жаловались на сантехников, которые не пускают тепло в дом, а как на мо-розе (доходило до -400) делать отделку: красить, строгать, клеить обои и прочее, – ясно,- никак. Сантехники отвечали, что они не могут пускать тепло в дом, где окна без стекол, и вообще нет дверей. На очередной грозный при-каз из Читы, немедленно пускать тепло, подполковник Крылов, начальник сантехнического управления прислал телетайпограмму в три метра длиной. Полковник Каплан, как Ленин в кино, читал ленту телетайпограммы: «В за-байкальских степях воют волки, и нет ни единого деревца, чтобы защитить от ледяного ветра, дующего с холодных просторов Маньчжурии. Дом, в ко-тором окна без стекол, как выклеванные глазницы, пугает даже тех редких, но смелых птиц, которые не побоялись нашего сурового края. Нет в доме ни одной двери, чтобы распахнуть ее перед новоселами, вместо дверей зияют огромные провалы в темные подъезды, до сих пор не познавшие свет элек-трической лампочки и, если шальной волк и забежит в такой подъезд, то и он испугается того дикого срача, который там творится…». Читает Каплан, на-матывая бесконечную ленту на руку, потом, как чумной отрывается от сек-ретного донесения и ревет: «Романова ко мне!». Романов это наш главный бухгалтер. «Посчитай, сколько стоит эта поэма и вычти из зарплаты Крыло-ва! Певец забайкальских степей, мать его так переэтак!», - бросил ленту на пол Каплан.
 Крылов такой смелый, потому что дальше Борзи не пошлют, а заме-ну ему и так уже три раза срывали – предлагают районы под стать Борзе, а должны Украину, говорят, нет запросов, вот и сидит Крылов уже третий лишний год в ненавистной и уже такой родной ему Борзе.

Зачастили к концу года и московские начальники, мы терзали сво-их подчиненных, они терзали нас – своих подчиненных. Приезжает генерал-лейтенант Майский от Министерства обороны. В Москве, в министерстве, он пятая вода на киселе, даже машины служебной не имеет, в Москве гене-ралами пруд пруди, а здесь он царь, перед Капланом особо не повыпендри-ваешься, зато офицерский состав твой – измывайся, как хочешь. А поизмы-ваться над подчиненными, ой как любили московские генералы. Собрал он в кабинете Каплана всех начальников отделов, те стоят вдоль стеночки, прямо, как невесты, а он развалился в кресле, нога на ногу, в темных очках вопросы задает:
-  Вот ты, - указывает на нашего начальника, - как фамилия?
-  Майор Попков, товарищ генерал-лейтенант.
-  Ну, вот скажи, Попков, почему ты такой замызганный, или бабам нравится  красить губы, глядя  в твою сверкающую черную задницу? – с ехидцей спрашивает генерал, довольный своей шуткой.
-  Никак нет, товарищ генерал-лейтенант, - отвечает майор в морской форме.
-  Так что ж ты форму не обновляешь? Товарищ полковник,- обраща-ется Майский к Каплану,- надо майору подыскать место поближе к воде, чтобы его там одели в черное, а то, глядишь, он скоро совсем в оборванца превратится.
-  Майор Попков через два месяца отправляется на службу в Сомали, товарищ генерал-лейтенант,- отвечает Каплан.
-  Ну, наконец-то, в Сомали тебя оденут и обуют, - заканчивает гене-рал с Попковым, перелистывая малоформатную книжицу.- А вот ты, под-полковник, скажи мне, пожалуйста, ты себя считаешь образованным челове-ком,- генерал указывает на начальника отдела механизации подполковника Глумова Сергея Капитоныча.
-  Так точно, товарищ генерал- лейтенант, считаю образованным, - он, в самом деле, считался лучшим спецом своего дела, не было строитель-ной машины, которую он не знал бы досконально.
-  Ну, тогда скажи мне, образованный подполковник…
-  Глумов,- подсказывает Каплан.
- Подполковник Глумов, - продолжает допрос генерал,- скажи мне, как образованный человек, а это должен знать каждый, считающий себя об-разованным, скажи, кто построил памятник Петру 1 в Ленинграде (книжка в руках генерала оказалась путеводителем по Ленинграду).
   Глумов, коренной Ленинградец, понятия не имел, кто построил этот памятник, как-то и в голову не приходило – кто? Кому… понятно – Пет-ру 1, да и какое это имеет отнош6ение к технике.
-  Не могу знать, товарищ генерал,- отвечает Глумов и от волнения делает непростительную ошибку. Офицеры переглянулись: он сказал гене-рал вместо генерал-лейтенант. Каплан даже крякнул.
-  Да я вижу ты не только не образованный в культурном смысле, ты и в военном смысле такой же невежда. Как ты можешь руководить отделом, не различая даже воинские звания, или ты решил меня понизить в звании? Это уже интересно, а может и мне попробовать понизить тебя в звании? А.… Как ты думаешь, мне это удастся? Что скажете, товарищ полковник, - обра-щается Майский уже к Каплану.
-  Я думаю, подполковник оговорился, товарищ генерал-лейтенант,- твердо сказал Каплан, было ясно, - он своих не сдает.
-  Ладно, бог с ним, с Гумовым (то ли он забыл, как правильно, то ли тоже оговорился), но чтобы все знали: памятник Петру 1 построил Фальконе. Эх вы, Русь лапотная! – с важностью заметил генерал, сложив   и вытянув вперед губы, потом чмокнул ими и  продолжил экзекуцию:
-   Тебя, Романов, (Подполковника Романова он помнил по прошлым приездам, Романов был   самым старшим по возрасту в Строительном Управлении, ему скоро на пенсию) я на военные темы и спрашивать не буду, потому что ты в них ни ухом, ни рылом, скажи-ка ты мне, дядя,  лучше вот что: чем ты занимался в детстве?
-  Не помню, товарищ генерал-лейтенант, давно было,- в расчете на нормальное продолжение беседы ответил Романов.
-  Ну вот, как же ты мог забыть, как занимался онанизмом,- сказал генерал и зареготал.
Генерал был очень доволен шуткой.

Это могло продолжаться еще целую вечность, если бы Каплан не на-помнил генералу, что их ждет командующий. Майский всех отпустил. (До встречи с командующим было еще два часа). Подобное хамство по отноше-нию к подчиненным было буднями советской армии, офицер был в полной зависимости от своего начальника, только от личных качеств которого, часто зависела судьба его и его семьи. Мне невольно накатила старая армейская идея: дуэль. Была бы дуэль, хамство или отстреляли бы или оно заткну-лось бы со страха, но так нагло генералы себя не вели бы.

В Управлении генерал проторчал еще три дня. Мы наделали кучу графиков, самых разных таблиц и расчетов, утвердив все это своей генераль-ской подписью, с чувством исполненного долга чрезвычайной важности и осознанием того, что, если бы не он, то всему конец, Майский отбыл в Мо-скву. Все облегченно вздохнули.

Каплан торопился, пора отправлять офицеров по объектам, скоро но-вый год, а ни один даже самый маленький объект еще не сдан. Хотя такого никогда и не было, чтобы раньше срока, позже, пожалуйста, а раньше нет.

Я стою перед командиром Управления полковником Капланом. Это второй раз, когда мы лицом к лицу (первый при поступлении).
-  Дом в Борзе надо сдать во что бы ни стало. Это полмиллиона на план.    Все вопросы решай со своим начальником по телефону. Если нужен буду я, звони в любое время дня и ночи, только чтобы дом был сдан. Вопро-сы есть?
-  Так точно, есть, товарищ полковник. Мне обязательно придется ра-ботать с подполковником Крыловым, а он, как все говорят, человек… резкий (я не стал напоминать, как год тому он с матюками выгнал Минина) и может не реагировать на меня.
-  Если Крылов будет тебя обижать, звони сразу мне. Еще есть вопро-сы?
-  Никак нет.
-  Тогда сегодня же вечерним поездом и отправляйся.
-  Слушаюсь. Разрешите идти.
-  Да…иди и сдай мне это дом.
Я вышел от командира. Хорошенькое дело – сегодня вечером, нет ни командировки, ни денег, ни билета, и, главное, Лара ничего не знает. Она будет убита. Все устроилось быстро, а вот Лара… она и в Борзю поедет, только бы не расставаться. «Хочу,- говорит,- быть дюймовочкой, залезла бы в карман и сидела бы  там, не высовываясь».   Билет взял на утро. Ночь была, как последняя, и была ли она – ночь?

Борзя!   Самый ужасный город, какой вы сможете нафантазировать тысяч на пять жителей? -   это Борзя.  Голая степь, деревьев нет, сами они здесь не растут, и никто их не садит, здесь нет никого коренного, кому это было бы надо, в степи дома, дома кирпичные двух и одноэтажные, несколько пятиэтажек, отопление центральное, несколько котельных непрерывно от-правляют столб дыма в небо, дым поднимается  из   пятиэтажек тоже – пищу в них готовят на дровяных печах.

              Поселяюсь в гостинице, питаюсь здесь же в ресторане второй кате-гории, обслуживают официантки, украшенные наколками – край ссыльных, здесь нет аборигенов, только войска и ссыльные. В ресторане многие пьют, но тихо, порядок держит официантка: при мне, взяв за шиворот рукой и дав ногой под зад, она выкинула дебошира, а он только и того, что пытался по-петь. Ссыльные довольно ревностно относятся к соблюдению установленно-го порядка и сами являются ревностными исполнителями его правил, они получают удовлетворение, призывая к ответу за нарушение порядка. Ведут себя они в общем-то тихо, отсидев уже сколько-то лет, они не хотят снова в лагерь.
 
 После гостиницы отправляюсь в управление начальника работ (УНР) представиться и определиться с дальнейшими действиями. В управ-лении траур – похороны сына главного инженера, ребенку было шесть лет. Принимаю участие в процессии. На улице холодно, обогреваемся в автобусе, который идет следом. Здесь же в процессии визуально знакомлюсь с работ-никами управления, все придавлены трагедией.  Я придавлен тоже,   боюсь людского горя,   когда помочь не можешь ни чем. Потом поминки и спать, завтра на дом. Печальное выпало начало   командировки.

Мой дом в пять этажей, словно корабль в море, одиноко стоял посре-ди совершено голой степи на приличном расстоянии от города – то ли явь, то ли мираж, воспринимай, как хочешь. Как градостроитель, я понимаю – за-кладывается новый город коммунистического будущего, как обычный граж-данин,  я бы сказал: «И какой это  дурак здесь дом строит!» Да, это на гни-лом Западе начинают строить неправильно: с электростанций, котельных, водопроводов, канализаций, у нас все по-другому – сразу дом, все остальное потом.

 Рядом с домом тарахтит дизель, вырабатывает электроэнергию,- спасибо ему  - хотя  бы в прорабке, комнате метров восемь квадратных, бу-дет  более-менее тепло от вольфрамовой спирали, намотанной на асбестовую трубу, градусов десять с плюсом, на улице сорок с минусом. Ноги в хромо-вых сапожках с тонким шерстяным носком не успевают оттаять за весь день.

   На доме я и майор Родионов – тот самый, кого я доставал звонками из Читы с расспросами.  Ему на вид лет тридцать три, - тридцать четыре, то-же с гражданки, здесь он недавно, хочет подполковника, а в Европе (смешно, но здесь так называют европейскую часть Союза) подполковничью долж-ность ему не предлагали, вот и приехал за звездочкой в Борзю, скоро долж-ны дать. После поминок мы с майором на «ты» – разница в годах небольшая и должности, что у меня, что у него – подполковничьи, а что звания разные, так не до такой степени, зовем друг друга по именам: я его Миша, он меня Валерий.
-  Ну, Валера, смотри: соответствуют мои доклады действительному состоянию дома?- говорит Родионов.
-  Мне кажется, что Крылов был точнее в своих описаниях, - вынуж-ден констатировать я.
-  Да что ты на дыры смотришь, ты вон туда смотри, - и указывает жестом на какой-то железный сарай.
-  А что это?
-  Это-то как раз самое главное – это котельная. Вот здесь действи-тельно конь не валялся, даже насоса нет,- говорит и  подводит меня к ко-тельной, - смотри: разруха полная и ни одного сантехника. Дыры мы заткнем за один день, а вот, сколько им надо времени, чтобы подготовить котельную! – заключил Родионов, убеждая в  своей правоте.
-  Думаю, Крылову тоже найдется, что сказать на твои доводы, он даже оправдываться не будет.
Так оно и стало, когда я приехал на том же Уазике, но уже один (Ро-дионов на отрез отказался), в Управление Крылова. В строительстве, как в жизни – самым важным, самым значительным и самым необходимым ока-зываются  вещи мелкие, не заметные, но как раз именно для них создается большое здание.  Галстук важнее  костюма, изюм вкуснее  всей булки, без пуговицы падают штаны, без тепла и унитаза дом не дом. В проектной орга-низации, где я работал, тоже также: мы строители и архитекторы проектиру-ем, в муках рождаем здание, а сантехники, не особо задумываясь, расставят радиаторы да унитазы – и победители соцсоревнования.  Наши коллеги ар-хитекторы в Европе над этим даже не смеются, потому что они это понять не могут.

Крылов разместил свое управление в двухэтажном  особняке еще царской постройки, из вестибюля на второй этаж вела лестница с литыми чугунными перилами, на стене второго этажа при выходе из лестницы  было нарисовано панно – на нем Суворов переходил Альпы.   На год в солдаты призывали и артистов, и режиссеров, а здесь, видно, попал художник. Чувст-вовался хозяин в доме.
Я зашел в кабинет Крылова и представился не как учили в Чите: «Я от полковника Каплана», а  доложился так: «Лейтенант Сретович прибыл для обеспечения ввода жилого дома в эксплуатацию».
-  Вы на доме были,- спросил Крылов.         
-  Был, - отвечаю.
-  Тогда Вам не надо рассказывать, что в дырявый дом тепло мы не будем пускать. Утеплите все, тогда приходите.
-  Товарищ подполковник, строители утеплят дом за три дня, но мне показалось, что котельная не готова отапливать дом, там даже насос еще не смонтирован.
-  Это не Ваша забота. Закройте дыры вначале, а котельная не ваша забота, с ней все нормально.
На том и расстались, думаю, что, действительно гад этот Крылов, за-валит сдачу дома, ну утеплят его строители, а он только тогда начнет ко-тельную готовить, не успеем к новому году.   Шел пешком, машину отпус-тил – просил начальник управления. Ноги замерзли: хромовые сапоги на те-плый носок были тесными, а без носка совсем околеешь. Пообедал в ресто-ране второго разряда и иду в номер, в номере я один, второе место свободно – не больно много желающих посетить Борзю. Когда через несколько дней приехал Мнухин, решал с Крыловым какие-то вопросы снабжения, то посе-лился ко мне, причем инкогнито, чтобы сэкономить на командировочных, - вот жук!

Утром, приехав на дом, первое, что я увидел, - это копошение в ко-тельной, в прорабке сидел мужик в черном тулупе, войсковой шапке и ва-ленках  – вот это я понимаю, а тут хромовые сапожки – не положены вален-ки штабным.
-  Привет, Петро,- протянул ему руку Родионов,- знакомься – Вале-рий  Сретович, прислан Капланом дом толкать, а это майор Теплов, зовут Петр – лучший сантехник в мире, уже мне он представил Теплова.
Я жму руку Петра, - вроде бы молодой, примерно, как я, а уже майор. Розовощекий и улыбчивый майор смотрит на меня и говорит:
-  Вот Крылов прислал меня. Говорит: «Ты не котельной, так своей фамилией дом отопишь». Думаю, завтра к концу дня котельная будет готова.
-  Вашему теляти да волка съесть, ты хотя бы за неделю справься,- реагирует  Миша.
-  Я - то справлюсь, а вот вы не знаю, не могу же я пускать тепло в дом без окон.
На улице загуркотела машина, похоже на грузовик. Зашел военный в  белом тулупе, погон не видно под воротником, доложил Родионову:
-  Товарищ майор, военные строители прибыли для утепления дома.
-  Пойдем, посмотрим, - сказал Миша, обращаясь ко мне,- а то прораб будет нескоро – он за стеклом поехал.  А стекольщики у вас есть? – обратил-ся он к вошедшему.
-  Так точно, есть, даже шестерку режут – один ложится на стекло, втыкает стеклорез, а другой его за ноги тянет,- так и режут, потом на край – хрусть и готово. Мы, Вас еще не было, товарищ майор, стеклили кафе в от-ряде, нашли стекольщика с гражданки, пришел тот с алмазом, весь  такой из себя, –  испортил два листа, на том все и кончилось,  выгнали мы его. Тогда эти ребята и объявились, но скоро дембель у них,- завершил он неожиданно длинный ответ. Не ответ, - рассказ, отметил про себя Родионов и скомандо-вал:
-  Ты береги этих спецов, а сейчас выбери комнату, где будете обе-дать, протяни туда кабель и подключи обогреватели, справишься?
-  Так точно.
-  Тогда действуй. Идем, лейтенант.

Идем, майор. Только дом тебе, майор, не сдать, сколько бы народу сюда не нагнали. Однако живет у строителей   популярное заблуждение: на-гоним много людей и все сделаем быстро и в срок, хотя все, конечно, пони-мают, что любое количество, сверх разумного, не ускорит и не сожмет вре-мя.   Людей нагнали много: солдаты ходили друг за другом, прятались по кладовкам от командиров, а дом упорно сопротивлялся чинимому над ним насилию. Давно уже задраили все дыры, остеклили окна, навесили двери, сантехники во главе с майором Тепловым запустили отопление – и все это при минус сорок на улице, но не заставишь бетон быстрее твердеть, а краску сохнуть.  Кипит на доме работа: делают все сразу – и обои клеят и потолки белят; на следующий день поднимают обои с пола и клеят снова.

 Стоят солдаты в двух шагах один от другого и наждачкой трут сте-ну, сглаживая неровности. Подхожу к одному, кажется, таджику: «Что ж ты,- говорю,- трешь, скоро дырка будет, а ты все трешь». – Он посмотрел на ме-ня, как на звук, но не смысл, и продолжает тереть там же. Я беру его за пле-чи и аккуратно переставляю в сторону. Спускаюсь в прорабку, там Родионов – у него сегодня что-то сердце прихватило, сидит за грудь держится. Говорю ему:

-  Послушай, Миша, это же издевательство над  стройкой, но где так делают: не успел покрасить полы, как уже ходят, краска с дверей на солдат-ских робах, неужели нельзя как-то по-другому.
-  Нельзя,- сразу и однозначно ответил Родионов. Должно быть много народу, иначе скажут, что мы не умеем работать, понял? И не доставай меня больше дурацкими вопросами. Все будет нормально.

На этих словах распахивается дверь, и прораб, молодой крепкий  двухгодичник из Тулы, заталкивает солдата:

-  Товарищ майор, посмотрите на него, вот этот мерзавец уже третье стекло бьет. И, что делает подлец, несет доску, потом разворачивается, яко-бы нести дальше и краем доски цепляет окна, не успеваю стеклить.
Подлец и мерзавец в одном лице в это время   вяло, даже с некоей иронией, улыбается – ему явно нравится, когда о нем говорят. «Ну, что здесь сделаешь?- думаю я, - отправить на губу, так они все такие, - никаких гаупт-вахт    на них не наберешься». Вдруг взрывается Родионов, только что убеж-давший меня, что все нормально, держась за сердце, он ревет:

-  Что ты, подлая тварь, здесь лыбишься! Да ты не подлец, ты пре-ступник, ты совершаешь диверсию по сдаче дома в эксплуатацию. Вот я сейчас, как въебу тебя своим больным сердцем, -  и начинает приподнимать-ся с лавки.
Солдат испуганно жмется к стене, улыбка исчезает, глаза наполня-ются страхом. Позже я понял реакцию солдата, - офицеры их били, не вы-держивали это босяцкое хамство и били, но Родионов   опустился на лавку, он и не собирался его бить, просто возмущение не помещалось в больном сердце, слегка успокоившись, он добавил к своим словам:
-   Еще раз хоть одна жалоба, я лично сдам тебя на гауптвахту, там тебя научат доски носить. Понял!? Теперь пошел вон отсюда.- Достал из кармана валидол и сунул под язык  - холодненький, как леденец.
Солдат выскочил из комнаты, за ним вышел прораб.

-  Видишь, каким добром комплектуют строителей: весь мусор, что нельзя в нормальные войска скидывают нам, одних сидевших процентов ше-стьдесят, а то и больше, а азиаты – какие из них строители, - они, кроме ма-занок своих, других домов не видели, зато план покуривают.
-  План! Какой план? Или ты в переносном смысле, – заинтересовался я, как человек курящий.
-  Какой переносный, ты что, и впрямь не знаешь, что такое план? Хотя, что удивительного, я сам узнал, когда еще пацаном служил в Казах-стане на Байконуре, там этого добра …наркотик это, они его в табак подме-шивают и курят, потом балдеют. Еще у них есть насвай, тоже наркотик, – это такая гадость, они ее в бутылочках из под лекарств носят, не знаю из чего он состоит, говорят, даже куриный помет туда входит, они кладут его под язык, вот как я валидол, и сосут, а потом во время разговора с тобой, сплевывают, слюна зеленая,  тягучая, ото рта до земли тянется – противно ужасно.

 Насвай я не пробовал, брезговал, а вот план разок покурил. Дай, ду-маю, попробую, а то спрашиваю у казахов, что оно такое, а они так таинст-венно смотрят и молчат. Отломили они мне кусочек плана с маленькую го-рошину, смешали с махоркой, сделали козью ножку. Махоркой и сейчас, ес-ли затянусь, раздерет горло, а тут затягиваюсь так осторожно, махорка, все-таки, а дым такой слабенький, ну, как женские болгарские сигареты, выку-рил всю ножку, а эти азики сидят и так на меня смотрят. Ну, я и дал концерт: вначале начал маршировать – сам себе командую: налево, направо, стой, ша-гом марш - и  шагаю. Потом я все это хорошо помнил, даже, как думал. Так вот, пошагал, пошагал, смотрю - умывальник, а дело было у казаха на стане – там юрта, куча сопливых пацанов, сопли от носа по всему пузу, стадо ба-ранов, жена, ее и не видно - и все. Представляешь, если бы солдаты меня увидели! 
Зашел Петя, с тех пор, как он запустил отопление, делать здесь ему особо нечего, так следит, чтобы все было в норме.
-  Здравия желаю, товарищи офицеры, - приветствует он нас,- не мерзнете?  Когда комиссию на дом запускаете?
Мы отвечаем на приветствие тем же «здравия желаю».
-  Надеешься «на дурыку» красной рыбки поесть, да водочки попить,- усмехается Родионов.
-  Мне на эту рыбу смотреть тошно, не то, что есть,- там же, кроме соли, только еще соль, вот водочка другое дело, - отшучивается наш лучший в мире сантехник.
Красная рыба полагалась здесь на паек и солдатам и офицерам, но она в самом деле состояла из одной соли.
-  Петя, тебе бы все про водку да селедку, садись и дай Мише дорас-сказать.
-  А что это он рассказывает, хотя без разницы, давай рассказывай, Миша.
Миша  переминул на лавке с левой ягодицы на правую, закурил и продолжил:
-  Я тут рассказываю, как пробовал курить план, когда служил в Азии.
-  Это та гадость, что мои таджики подкуривают? – спросил Петя.
-  Она самая. Только не перебивай. Так вот: увидел я умывальник и думаю: надо бы руки помыть. Подхожу, опять- таки, строевым шагом, и на-чинаю мыть руки, но только рядом с умывальником, отираю ладонь об ла-донь, как будто мою, потом вспомнил что-то, и опять маршировать. Ходил, ходил, и тут до меня доходит: - я же руки без мыла мыл. Марширую к умы-вальнику, беру мыло, намыливаю руки, кладу мыло и опять  строевой,    пока не сморило,  заснул прямо на улице, там кошма была расстелена,   на ней и уснул. После этого случая всем офицерам наказал:- увидите у меня эту га-дость, план имеется в виду, бейте прямо в рожу. Но, бог миловал, с тех пор больше не пробовал. Оно, вроде и ничего такого, казахи через одного план курят, но, думаю, ну его к черту - втянешься, потом не будешь знать, что де-лать,- закончил вспоминать Миша.
-  Жаль, с начала не слышал, наверное, интересно было,- сказал Пе-тя.- Все-таки, как с отоплением? Здесь у вас не особенно тепло, должен ска-зать. Могли бы хоть здесь на дверь пружину прицепить, а то ж она все время нараспашку.
-  Дай пружину, мы прицепим, или сам прицепи, чем указания давать, - парировал Родионов.
-  Ладно, найду вам пружину, а сейчас пойду гляну, как там мои чу-мазые в котельной, и поеду, дел полно. Желаю вам, чтобы все. - Сказал и вышел туда, где тарахтел, не переставая, дизель.
-  Давай и мы собираться, - сказал Родионов,- еще в управе дел пол-но, в Читу твоим докладывать надо, давай - поехали. Петр подвезет и наше-му Ефимкину не надо машину посылать.

Ефимкин Петр Степанович начальник УНР - Управления начальника работ, звучит вроде как это его управление,- как бы ни так. Его оно только в том смысле, что именно с него всю шкуру снимут, если что не так, а не так – это, когда план не выполнен. Но Петр Степанович много видел строек на своем веку и застращать его  особенно здесь, на краю земли, причем, не на самом лучшем краю, было бы просто невозможно.

 Человек он был осязаемо хороший - это становилось понятно сразу после знакомства, с ним было спокойно, не суетливо, говорил Петр Степано-вич так, что надо было прислушиваться, в решениях своих был тверд и тре-бователен и, хотя наказаний к подчиненным не применял, его слушали и старались не подводить, главное, – не подводить. Поэтому план Управление всегда выполняло и Каплан меньше всего волновался именно за объекты Ефимкина, поэтому, я это теперь понял, он сюда и направил меня,  молодого и зеленого - смотри, мол, и учись на будущее. 

 В управлении царила атмосфера, как будто это и не военное ведом-ство. Я постучал в дверь и тут же открыл: кабинет Ефимкина  это небольшая комната, где справа от входной двери стоит стол, за которым сидит Ефим-кин, к его столу приставлен еще один   стол,   вокруг которого стоят по два стула с каждой стороны, напротив, под стеной, стоят еще несколько стульев и вешалка-стойка с хромированными рожками, подойти к столу Ефимкина можно было только от входа, обойти стол нельзя, с той стороны стоит ог-ромный сейф, выкрашенный в темно зеленый цвет. В комнате два окна, за-навешенные тяжелыми шторами, под потолком плафон, дающий достаточно желтого света, чтобы ориентироваться.   Настольная лампа в стеклянном абажуре на мраморной ноге, освещает торс  полуседого подполковника с до-брым лицом и мягким прищуром глаз.

 -  Разрешите, товарищ подполковник.
-  Входи, входи. Садись, рассказывай, как там на доме.
-  На доме, как всегда, шпатлюют, красят, строгают и тут же все пор-тят, потом переделывают и опять все по-новой, так до бесконечности. Сего-дня вот познакомился с режиссером, он обои клеил.
Подполковник слушает меня и улыбается. Его нисколько не удивляет мой рассказ.
-  Не сгущай краски, ничего страшного там не происходит, все, как всегда. Думаю, через недельку надо комиссию приглашать, они с первого  раза ни за что не подпишут, поэтому надо до нового года их еще раз звать. А что с режиссером познакомился, так у нас кого только не увидишь, даже проштрафовавшиеся знаменитости бывают, их сюда на исправление шлют.
-  Какая комиссия, Петр Степанович,- удивляюсь я, - да там еще столько работы, особенно в последнем подъезде, там еще перегородки дела-ют, а когда все остальное.
-  Комиссию в последний подъезд и не обязательно водить, Родионов умеет сдавать объекты, стол накроем во втором подъезде и …
Речь подполковника прервал послышавшийся за дверью шум и голос Родионова:
-  Скажи подполковнику, чтобы на ближайшие десять дней он тебя не сажал,- уже забито.

Дверь шумно распахнулась - на пороге стоял военный строитель. Бушлат и ватные штаны на нем уже забыли свой изначальный цвет – множество пятен от масел, битума, и рук слились в одно общее пятно и составляли настоящий цвет формы – грязный. Солдат держал в руках та-кую же засаленную шапку со звездочкой.  На ногах были валенки. Ремня   не было. Он был пьян.
-  Товарищ подполковник, - плаксивым голосом взмолился солдат, - не забирайте машину, а то я жизнь кончу.
Сзади, резко отодвигая  солдата в сторону, зашел Родионов. Он был возле часового на входе, когда ворвался этот военный строитель и, не обра-щая на офицера внимания, рванулся, было, вовнутрь, но его остановил Ро-дионов, который тут же  был солдатом облаян, за что  и получил трое суток ареста.
-  Товарищ подполковник, это тот самый, что угнал машину, сбил шлагбаум на переезде, хорошо хоть не заглох,   представляете, что  было  бы, подумать жутко, пьяный, конечно. Командир отряда ему уже дал пять суток, и я только что добавил. Машину забрали, слава богу, хоть успел до поезда проскочить переезд, - закончил доклад Родионов.

Пять суток, десять суток,- все это только колыхание воздуха:   нико-гда военный строитель не будет сидеть и одних суток, потому что  на гаупт-вахту принимают солдат выстиранных, выглаженных, экипированных по всей форме – для военных строителей это условие невыполнимо: невозмож-но собрать, выданную им форму во всех деталях, а, если и соберешь, то уж точно, не придашь приличный вид. Знал это и Родионов и Ефимкин, одна надежда: не знает солдат и, может быть, испугается.   «Лучше   самому на губу сесть, чем паковать туда этих сявок»,- скажет любой офицер, работаю-щий с «этим  ё…аным личным составом».

- Как твоя фамилия, сынок? – спрашивает Ефимкин, открывая при этом сейф и доставая оттуда блокнот с алфавитом.
Солдат смешался: после стольких матюгов   и вдруг такое обраще-ние.
-  Рожков Петя, не забирайте машину, товарищ подполковник, - ути-рая рукавом нос, совсем не по уставу отвечает солдат.
Петр Степанович смотрит в блокнот на букву «Р» и говорит медлен-но с препинаниями:
-  Надо же… тезка. Рожков Петр Трофимович. Так скажи мне, тезка, за что это ты сидел  два года?
- Ни за что, - захлюпал Петя, - они там все украли, а на меня свалили, как на малолетку,   меня и прибрали на  два года.  Петя не первый раз отве-чал на этот вопрос и, конечно, ответ был давно вложен в его мозги, ничего другого Ефимкин и не ожидал: все, кто имел судимость, говорили одно и то же – «ни за что».

 «Да и какая разница, за что сидел Петя, Вася, Леня. Слава богу, хоть убийц не призывают в строительные войска, а с этими сопляками разберем-ся, - подумал Петр Степанович, - жаль пацанов, но на всех жалости где на-браться, у самого такой подрастает, только и смотри, что б, куда не влез, а когда смотреть, - сутками на службе», - расслабленный этими мыслями, он, как показалось Родионову, продолжавшему стоять в дверном проеме, не к месту ласково спросил:

-   А что ж ты сейчас натворил, зачем машину угнал, шлагбаум сбил?
-  Я ее не угонял, не забирайте машину, товарищ подполковник, это моя машина, я на ней работаю, -  с искренним убеждением, что так и есть, ответил солдат.

 В стране, где из орудий производства в личной собственности могли быть разве что лопата да топор, все шоферы, работавшие на автомобилях, считали их   своими по справедливости , а потому получали от  них допол-нительный к своей зарплате доход: что-то подвезти, привезти во всей стране, во всех ее республиках реальнее и проще всего было по договоренности с водителями, а часто это был единственный вариант. Ефимкин   знал это, сколько раз к нему обращались знакомые с просьбой помочь перевезти ве-щи, дрова, уголь, да, даже, телевизор на себе не потащишь;  у кого же не бы-ло знакомых шоферов или их начальников, ловили на дороге военные маши-ны – с ними легче договориться, и те им возили все, что надо было, потом расчет, как водится, бутылка – вот и стоит пьяный Маньков Петр, а где-то еще пару военных строителей бродят такие же пьяные, не сам же Маньков всю бутылку выпил.
-  Зачем же ты не бережешь машину, если она твоя, всю морду ей разбил, обе фары. Кто платить будет, а…?   Тебе придется платить, из твоего заработка вычтем, или как ты считаешь, может дружки твои заплатят, что пили с тобой, - заключил Ефимкин, надо же вычислить, с кем он пил.
-  Я сам пил, - Маньков тертый гусь, хотя и сопляк совсем, – собу-тыльников  не выдаст, – а что положено, я заплачу, - он сделал перед собой жест рукой, означавший берите, сколько надо, вот такой я человек.

В коридоре послышалось цоканье сапог, подбитых  железными под-ковками, Родионов отошел в сторону, в комнату вошел дежурный офицер и доложил:
-  Товарищ подполковник, из отряда за рядовым Рожковым прислали машину с замполитом.
-  Вот видишь, Рожков, какая ты важная птица,   машины за тобой посылают.  Иди со старшим лейтенантом, он тебя проводит, и ложись спать, скажи, что я приказал.
-  Товарищ подполковник, не забирайте машину, я больше не буду, я вены порежу, не забирайте машину, товарищ подполковник,- взмолился с нахлынувшей вновь волной рыдания солдат.
-  Я же сказал, иди, поспи, а завтра на свежую голову разберемся, а то я совсем уже устал к вечеру. Иди, Рожков, иди.
Родионов вытолкал хлюпающего Рожкова.
 
-  Так что, думаю, через недельку будем собирать комиссию, а сейчас давайте по домам, поздно уже,  и ваш ресторан закроют, останетесь без ужи-на, - завершил нашу очередную встречу Ефимкин, переходя на Вы, видно, и впрямь задурили голову за день.

 «Через неделю, так через неделю, им виднее, в конце концов»,- по-думал я и отправился в   гостиницу. Здесь после славного ужина: борщ, шницель рубленный и чай с изжогой, у меня до сна была куча времени. А такое время, когда никого нет и никуда не надо, когда   ничего не происхо-дит, я называю «чистое время».  Забиваюсь с ногами на кровать, беру бума-гу, авторучку обязательно с черными чернилами, подкладываю под бумагу кусок плотного картона и начинаю общение с любимой. Я ее чувствую, ощущаю глаза, ресницы, прикосновение рук, она соглашается и возражает - мы разговариваем. Страницы без помарок и правок укрываются ровными строчками письма, здесь все самое важное, только о доме-разлучнике  вскользь. Но все это не то - хочу вживую, сил нет терпеть, это ж надо: за-гнать черт знает куда, на самые что ни есть Кулички, так и тут разлучить, да что ж это за страна такая. Завтра же еду в Читу, день не день, но ночь обяза-тельно.

С утра у Ефимкина, как обычно, планерка. После планерки подхожу:

- Петр Степанович, жена что-то приболела, я смотаюсь на денек,   прикроете меня, сами знаете: у Каплана просить бесполезно, - то ли инфор-мирую, то ли прошу: с одной стороны я ему не подчиняюсь, с другой  надо по-хорошему, чтобы, если начнут спрашивать обо мне, сказал, что, мол, только здесь был, куда-то вышел, а там я и приеду,  – туда-сюда  два дня - всего-то,- добавил я.

-  Ты что доктор? жена приболела, - лукаво сощурился Ефимкин, да-вая понять, что не надо придумывать, но с другой стороны, кто же позволит ехать к жене просто, чтобы повидаться да пообниматься, нет таких началь-ников   и не должно быть. – Два дня и не то, что без тебя не обойдусь, просто прикрывать будет трудно, а если он сам сюда нагрянет, так что два дня, не больше, и предупреди Родионова.

- Спасибо, Петр Степанович, через два дня буду.
 Я рад, что удалось договориться и не пришлось выдумывать какие-нибудь небылицы, а еще хуже самовольно сбежать. Сияя от радости, я пом-чался искать Родионова.

В тот же день после обеда я был в Чите, близко-то оно близко, но у поездов и автобусов тоже свое расписание. Время было еще ра-бочее. От вокзала до «Читапроект» было совсем близко, я подошел к окну, за которым в просторной комнате, которую выделили Ларе, как единственному архитектору в городе, она творила архитектуру. Я, молча, стоял и смотрел на нее: вот она ведет линию, вот повела вторую – остановилась и медленно по-ворачивает голову в сторону окна, я вижу эти глаза –   только что ничего не выражающие,    они становятся сияющими, моя любимая улыбка появляется на лице, она вся светится радостью. Господи! Чем я заслужил!? 

Сутки мы не отходили друг от друга - остаток этого дня, ночь и сле-дующий день до поезда мы поедали друг друга и не могли насытиться. Не-избежный конец свидания, как дамоклов меч висел над нами от самого  на-чала, каждая минута свидания приближала его конец, при воспоминании об этом, глаза Ленки увлажнялись и  наполнялись ужасом. Что стоит дом в Бор-зе с его липовой сдачей в сравнении с этими глазами! Почему я должен быть там, где без меня легко могут обойтись, а не здесь, где без меня обойтись не могут?   Идет человек с этим вопросом всю свою жизнь и не может на него ответить, а если и знает ответ, то все равно уходит оттуда, где без него не могут, туда, где быть должен. Что я делаю в этой Чите? Надо ли мне все это? А если нет, то зачем я здесь? Кто дает право решать  за меня, почему мою судьбу делают глубоко к ней безразличные люди? И, ведь, сде-лать поперек ничего нельзя. Провожала она, как на войну, и не было слов, чтобы утешить, и остаться нельзя – подведу Ефимкина, подведу всех. Лара, милая, скоро новый год и мы вместе, потому что после нового года дом тол-кать уже некуда, пусть стоит себе. Поезд рвет меня от любимой, разрывая сердце напополам – половина остается с Чижкой, но ей этого мало, ей надо все. «Буду писать каждый день!» - кричу, высовываясь из вагона. Проводни-ца требует освободить дверь, она должна ее закрыть.

На доме ЧП – поломался насос, качающий горячую воду, дом ос-тывает. Мы с Родионовым сидим в прорабке, периодически щупаем радиа-тор, - важно спустить воду до того, как она замерзнет, - иначе беда:  лед ра-зорвет радиаторы …- до нового года десять дней. Шумно вошел майор Теп-лов, комната наполнилась запахом солярки. Не дожидаясь вопросов, он сразу сообщает: «Насос почти готов, скоро запустим»,  протягивает мне руку, мы еще не виделись.  «Как съездил? что-то скоро». Но это вопрос – не вопрос – так, для приличия. Пожимаю протянутую руку и отвечаю: «Туда с удоволь-ствием, назад через силу, - заканчивая этим обмен приличиями, перехожу к вопросу дня: - Как же это ты, майор Теплов, допустил до такого безобразия, что дом замерзает, а если бы тут люди жили? – говорю, имитируя интонацию тех, кто, наверняка, много раз такие слова  майору уже сказал.- «Ладно, Ва-лера, прорвемся, насос почти готов», - ответил Теплов с благодарностью в голосе за понимание его ситуации.- «Готов- то готов, но не крутится, - встрял в разговор Родионов.- Давай-ка сольем воду, чтобы хуже не было, что думаешь? - обратился он к Теплову».- «Еще   совсем немного и включим оборотку»,- сказал Петя, приложив руку к ледяному радиатору. За дверью послышался топот, без стука заскакивает солдат, все поднимаем на него гла-за, переведя дыхание, солдат  произносит: «Радиаторы взрываются!» Про-рабка была с южной стороны, что  и притупило бдительность, радиаторы стали рваться с северной. Пора сливать воду.

Эту картину надо видеть. Радиаторы разрывала замерзшая вода, как порох снаряд,  чугунные осколки батарей вместе с водой и грязью разлета-лись по всей комнате поражая стены и потолок, кое-где были разбиты стек-ла. Все до единого радиаторы с северной стороны разорвались, южную спас-ла география. К этому времени отделка подходила к концу. Пол дома надо начинать сначала. На календаре 19-е декабря, на 24-е назначена рабочая ко-миссия, на 28-е государственная. Похоже, что я могу зависнуть здесь надол-го, хотел хоть за пару дней до нового года приехать в Читу, а тут все идет к тому, что и новый год буду в Борзе, но уж дудки, - это убьет Лару, жизнь  любимой под угрозой, что б он провалился – этот дом сраный.

 Ну, я тебя толкну, будешь помнить, разозлился я на дом. Еду к Кры-лову, после первого визита, я у него не был ни разу, он на доме тоже не был. Захожу в кабинет: «Здравия желаю, товарищ подполковник» , - больше ни-чего не говорю,  а что говорить!  - «Куда вы там все смотрели, почему не слили воду?» – попытался напасть на меня Крылов. Я молчу, мне ответы нужны, а не вопросы.  Крылов был спокоен, как будто ничего не произошло. Я понял: он уже принял решение, все команды ушли и, наверняка уже нача-лись действия. « Не журысь, лейтенант (кто бы подумал, он тоже с Украи-ны), всяко бывает. Через сутки все устраним. Завтра к вечеру пустим тепло».

Вот я и получил ответ, не задав ни единого вопроса, я почему-то верю Крылову. То, что надо выбросить сотню радиаторов и вместо них поставить новые никого не смущает - не свои же - казенные. Вспомнилось, как учили на военной кафедре: в военное время главное решить поставленную коман-дованием задачу в срок, а сколько это будет стоить, не имеет   значения, но сейчас-то не война. Уже поздно, иду в гостиницу, отмечаюсь в ресторане второго разряда и еще успею к девяти в кино на «Пепел и алмаз», люблю Збигнева Цыбульского, что-то есть в его игре архитектуральное, жаль, нет Чижульки. 
Утром, когда я приехал на дом, туда уже были привезены все радиа-торы на замену разорванным, сантехники всю ночь сливали воду и откручи-вали травмированные радиаторы, слава богу, хоть трубы не разорвало. Пети не было  – он всю ночь боролся с аварией   и уехал поспать, однако, не успел я обойти все подъезды, как он вернулся и тут же  взял под контроль сантех-ников, казалось, его голос звучал во всех подъездах.

 Наверное, никто в мире не умеет работать на авралах так, как рус-ские, они делают это с необычайной энергией и энтузиазмом, какое-то весе-лье царит на авралах, работа идет слаженно и верно, проявляются чудеса изобретательности и вдохновения. Страшно подумать, что бы было, если бы так работали всегда, - но тогда это уже были бы не русские.

 Теплов носился так, что тень за ним не успевала, что он только будет делать, когда ликвидирует это ЧП. К концу дня, действительно, дом начали отапливать, с утра начнем реставрацию. Строители примут эстафету аврала и понесут ее дальше – дальше комиссия, ей тоже предстоит в авральном ре-жиме принимать дом в эксплуатацию (ведь даже кровля в один слой вместо положенных четырех), это потом уже процесс войдет в спокойное русло, ко-гда надо будет устранять сезонные недоделки, устранять их будут неспеша, постоянно переделывая то, что было уже сделано, и, в конце концов, доведя процесс до такого логического завершения, когда всем станет понятно, что лучшее для завершения всех работ, -  ничего больше не делать, потому что уже начали портить то, что сделано раньше - тогда и начнут дом заселять.

Все шло по плану – 24-го начала работать рабочая комиссия. Насоби-рали по всему городу каких-то сомнительных членов, и повели их по дому – показывать нутро этого чуда планового хозяйства.  В первом подъезде ко-миссия довольно легко обошла все квартиры с первого по пятый этаж, во втором подъезде заходили не во все квартиры и не все доходили  до пятого этажа, в третьем подъезде дошли только до третьего, не заходя ни в какие квартиры, на третьем был накрыт стол. Дощатый стол на двух ногах буквой «Х» был плотно застелен газетами «Правда» (замполит обеспечил). По обе стороны длинного стола стояли деревянные лавки. Был даже проигрыватель с пластинками – предполагались танцы.

 О газете нельзя вскользь: газета в стране выполняла не од-ну только функцию - доносить информацию, занимать свободное время, раз-влекать фельетоном и карикатурой, но она заставляла себя читать и даже за-учивать некоторые гранки, а чтобы проверить, как вы усвоили, что пишет га-зета, будьте любезны рассказать на политинформации, - что там партия ре-шила на очередном пленуме и как обстоят дела на юге Африки или каком другом юге, а то даже каком-нибудь севере.

Газета!- в нашей стране вы ни за что не забудете на нее подписаться – это совсем недорого, и вам  просто необходимо, а если вы в этом не уверены, то комсомольские и партийные органы будут так убедительны, что выпиши-те   на одну газету больше, только бы отстали.

Газета! – во что бы вы заворачивали все, что этого требует: хлеб (если хлеб начнут заворачивать в магазинах, будет другая страна), тапочки, в ко-торые переобуваетесь, придя в учреждение на работу, да, не ходить же весь день в ботинках или сапогах – переобувались в тапочки, колбасу – здесь на-до много газет, чтобы впитать из неё всю воду, сахар, муку, семечки, зав-трак, в конце концов. А чем вы застелете пол, когда ремонт, а что наклеите на стены, прежде чем клеить на них обои, во что завернете цветы любимой. А вы говорите газета. А скажите на милость, как вы обойдетесь без газеты при посещении туалета? – это вам не колбаса, которую можно и не завер-нуть, это совсем другое, совсем интимное дело, можно и почитать, пока же-лудок сработает. Исходя из основных функций газеты казалось бы было вполне логично   не пачкать газету шрифтом,  потому как не гигиенично, то-гда,   ко всему еще    будет достигнуто единство формы и содержания,  но коммунисты сделали крепче краску для шрифта – теперь не размазывается.

Перекрывая «Правду», на столе стояли, лежали и просто располага-лись в мисках или просто на оберточной бумаге (такая тоже, хотя и редко, но была): нарезанные ломти красной рыбы, колбаса отдельная, вокруг которой розовым ореолом,   расплылись мокрые пятна, сыр голландский, консервы в томате и даже несколько банок шпрот, жаренная остывшая картошка прямо на сковородах, еще не оттаявшая моченая капуста, вырубленная из бочки,  нарезанный хлеб и, самое главное, много водки, для женщин вино «Порт-вейн», было и несколько бутылок забайкальской воды «Молоковка». Серви-рован стол был алюминиевыми мисками и  вилками, стаканы были гранен-ные в расчете на 250 гр., если до верха. Стол был украшен зеленым луком из солдатской теплички.

Члены комиссии были местными чиновниками, хорошо знали друг друга и потому без каких-либо  стеснений сразу уселись за стол, просовыва-ясь один за другим вдоль длинных лавок, они напоминали змейку, застеги-вающую ширинку. Разделись в комнате рядом на вешалке, сделанной из прислоненной к стене длинной доски, утыканной гвоздями,  прибитой на две вертикальные палки.

Принимал комиссию Родионов. Он знал всех по имени отчеству (бы-ло время перезнакомиться), был любезен со всеми, особенно с дамами – их было две, и, похоже, готов был провести небольшую репетицию по приемке дома, - возражений не было. Комиссия была в полном настрое принять скромную благодарность за свою благосклонность и принять дом, в котором еще не скоро можно будет жить. Все наполнили стаканы и Родионов сказал замечательный тост о том, как непросто было воздвигнуть в совершенно го-лой степи этот красавец дом, в котором теперь будут жить простые совет-ские люди… он говорил не долго, но красиво – брал за душу. Это был един-ственный подъезд, где в это время не работали, во всех остальных военные строители продолжали делать еще далеко не законченную отделку.

Через день рабочая комиссия выдала перечень недоделок, которые надлежало устранить до государственной комиссии. У не посвященного при чтении этого перечня складывалось впечатление, что на доме не то что обо-ев, а и фундамента нет еще. Родионов на мои выпученные глаза отреагиро-вал просто: «Все нормально, не переживай». Хорошенькое дело «Все нор-мально», мне домой надо, к Чижке, если бы не она, так мне один черт – здесь или  в Чите. А так нет, давайте кончать этот дом, - и я поехал. Вообще, кто-нибудь представляет, что будет с Ларой, если я, ни приведи Господи, не приеду к новому году? А я знаю и поэтому  приеду.

Но не все напасти, припасенные Темными силами, уже проявились. На следующий день после комиссии поднялся такой ветер, что оборвал про-вода в городе, а с крыши нашего дома сорвал несколько шиферин, но это сущие мелочи в сравнении с  тем, что приготовило Министерство обороны. Министерство прислало на мой дом полковника, чтобы тот дал заключение по качеству выполненных работ. Если бы еще раз замерзли все радиаторы, то и тогда это было бы легкой шалостью в сравнении с миссией Министер-ства. Какое качество? Что это за слово такое и что оно обозначает в стране победившего социализма? Кто его видел за последние десять лет, а если так, то покажите. Качество и стройка – абсолютные антонимы, или что-то изме-нилось, что присылают полковника делать анализ на качество? Можно еще понять, если бы проверяли качество на обкомовском доме, но кто допустил бы к его строительству солдат. 

Полковник, словно тайфун, пронесся по дому. В отличие от комис-сии, он зашел в каждую комнату и везде совершенно брутально ногой  про-бил сквозные дыры в перегородках, выполненных из гипсовых листов. Ему это было не трудно, листы гипсокартона  сопротивления не оказывали. По-сле визита полковника из Москвы сомнений не оставалось ни у кого – в этом году дом сдан не будет. Толкать нечего, я могу отправляться в Читу, тем бо-лее, что послезавтра конец года и надо быть со своей  Чижкой. Опять доста-ет Уитмен: «Ребра, живот, позвоночник и позвонки, бедра, округлости бе-дер…» 
 
Чита готовилась к новому году. На центральной площади, очерченной вдоль длинных сторон дорогами улиц и обжатой  с одной сторо-ны зданием обкома партии с другой зданием штаба военного округа, прямо посредине стояла великолепная большая елка, вокруг елки были сделаны изо льда скульптуры сказочных персонажей и ледяная горка. Все это на фоне се-рого асфальта и серых деревьев казалось каким-то не настоящим и уж со-всем не нашим, не русским. Мороз стоял до минус 400 , не малейшего дуно-вения ветра, дым от многочисленных котельных, отапливаемых углем, под-нимался отвесно вверх, откуда остынув, мелкими частицами сгоревшего уг-ля опадал на все, что внизу стояло и двигалось.  Снега в городе не было, а если где и лежал, не тронутый машинами и ногами, то и здесь,  припорошен сажей, он совсем не походил на себя. Слой снега выпадал такой тонкий, что даже в тайге он уносился за ногами, оставляя  песчаные следы.

Господи, как она была рада. «Я, - говорит, - думала, что если ты не приедешь, то сама поеду в эту Борзю, какая разница, где новый год встре-чать». Я хватаю ее,  целую прямо на улице, Лара не противится. На ладонях   несу, украшенный жуткого цвета розами, торт, он без коробки, нет в Чите коробок, мы рады торту, торт – это праздник. «Представляешь, покупаю ел-ку, а мне дают какую-то цветную картонку, вырезанную по форме елки, го-ворят: «Она распустится». Ты вот представляешь, что елка распускается, как будто цветок, я не представляла, пока сама не увидела: действительно рас-пустилась, прямо у меня на глазах, такая красивая стала, представляешь - на-стоящая елка, не сосна, как в Харькове» - «Какая прелесть моя Чижулька», - умиляюсь я.  Заходим в общежитие, дежурная встречает с улыбкой: «Прие-хал Ваш муж!? А Вы волновались». Лара улыбается в ответ: «Да, приехал». Заходим в нашу комнату – 12 метров квадратных, главная здесь - елка, она стоит в кресте, украшена шарами и блестящими нитями – их почему-то на-зывают дождиком. Все это хорошо и даже замечательно, но сейчас не это  главное, главное – мы близко, мы рядом и мы не хотим ничего, ничего, кро-ме  друг друга. Что-то, кажется, жарко. Это там, на улице, холодно, здесь жарко – снимаем все. Уйди, время! Жарко!

Прихожу в себя,   не отпускает, но мне надо еще успеть на службу, все знают, что поезд из Борзи приходит утром и, конечно же, ждут. Пью ко-фе и в штаб. Собрались все, кроме Попкова, сказали, что я похудел, куда мне еще худеть – и так ни грамма лишнего, даже не хватает. Рассказ о Борзе  слушали внимательно, иногда ахала Жанна, услышав о разморозке дома, она даже вскрикнула.   Когда рассказал, как  московский полковник бил ногами перегородки, Вадим сказал:

-   А я что говорил,   не случайно на все дорогие объекты послали ко-миссии и везде завалили сдачу.   Качество им подавай, что-то, когда солдаты сидели в палатках, о качестве никто и не заикался. Теперь, конечно…так просто это не кончится, попомните мои слова.
-  Но дом и вправду  не готов и эти картонные перегородки, ну, ладно, внутри квартиры, но и межквартирные такие же, - я решил быть объектив-ным.
-  Здесь не в доме дело, пока ты сидел в Борзе, нас тут миллион ко-миссий посетил, всем качество подавай, такого раньше сроду не было, - Жанна попыталась мне объяснить ситуацию, сложившуюся, пока меня не было.
-   Не наше это дело,- как бы про себя проговорил Шайхутдинов и стал рыться  в секретной банке. И уж точно - это не мое дело – давал он по-нять.

И уж точно не мое. В мои мозги стучит   Уитмен:  «Волосы, грудь, бедра, изгибы ног, небрежно повисшие руки…», а они с какими-то комис-сиями, скорей бы домой.

- Здесь пахнет оргвыводами, по всей стране борьба за качество, - глу-бокомысленно заметил Минин, он был коммунистом и политику партии знал. А вот Поповский коммунистом не был, факт его там отсутствия снижал показатели политотдела и они поручили Минину провести работу с Попов-ским по вовлечению его в члены Компартии, Вадим сказал, что за дешево не сдастся и, пока не получит полковника, в партию ни ногой.

- Шайхутдинов прав, не наше это дело, - подвел черту Вадим,- давай-те лучше обсудим новый год. Жанна, тебе слово, завтра уже шампанское пить надо, а мы тут мировые проблемы решаем.
-  Шампанское еще как-то достать надо, и все мировые проблемы меркнут в сравнении с этой, у меня есть, конечно, пара бутылок, - заметила Жанна, охотно предаваясь теме,- но надо решить главное – кто будет и где  будет, я предлагаю у нас. Ты где отмечаешь, Валера? - обратилась она ко мне. - Тебя ждали.
- Не знаю, мне никто ничего не предлагал, может быть с Мнухиным, но я его еще не видел, и потом, надо с женой посоветоваться, - пробекал я, совсем не готовый к обсуждению и добавил: У нас есть торт.
-  Завтра новый год, а он ни бе, ни ме, ни кукареку, совсем спился в своей Борзе,- смеется Поповский,- какой торт? Ты в этом году успеешь оп-ределиться?

Все долго еще обсуждали тему нового года, а когда ушла Жанна, по-слали Карима в магазин. Каплан уехал раньше обычного, мы сразу присту-пили и, немного покалякав о том, о сем, разошлись.

Дома ждала Чижка, она  вся горела, - какой ужин! «Волосы, грудь, бедра, изгибы ног, небрежно повисшие руки – ее и мои – растворились…» - все мое и снова мое. Мгновенье сна и опять великолепия  ночи – насытиться невозможно. Ночь растворяет рассвет, пора на службу, но как от нее ото-рваться, как оторваться от себя!? Ну, почему нас постоянно заставляют де-лать не то, что мы хотим! Сделать бы Лару Дюймовочкой и в карман, чтобы всегда при мне.