Все началось с ее исчезновения, вернее с того момента, как мы ее нашли. Или раньше. Но мы не знаем, что с ней было. Сама она не рассказывает. Или не хочет, или не помнит. Врачи говорят: это от стресса. И, возможно, это скоро пройдет.
Машка закутывается в шаль только сверху, с головой, оставляя бледные худые ноги открытыми, будто они и не заслужили тепла. Садится на большой деревянный стул, подтягивает к подбородку колени, обнимает ноги и слегка раскачивается взад-вперед - как в лодочке.
- Как с этим жить? - спрашивает она.
Я готовлюсь к лекции. Мне некогда. Но ее жалко - и я отвечаю.
- С чем, родная?
Каждый наш разговор начинается вполне мирно. Хотя, я знаю, что в какой-то момент она все равно меня выведет. Дал же Бог сестру...
...каждая клеточка этой комнаты давит на меня... их гораздо больше, чем меня... а за клеткой этой комнаты - множество других клеток, и все они давят на нашу, а она все сильней сжимается...(Она говорит и смотрит в одну точку, продолжая раскачиваться и мерзнуть) ... все это сдавливает... трудно дышать ... ты можешь пошевелиться? (Машка начинает задыхаться. И я знаю, что она не придуривается. Зову маму)... эти кусочки комнаты врезаются внутрь... знаешь, как больно... некоторые из них очень острые (Из ее глаз текут слезы. Заходит уставшая мать. Успокаивает ее.)
Концерт окончен. Артистов увели за сцену. Я читаю текст заново, так как ничего не могу вспомнить.
А ведь была нормальной девчонкой! Поступала на эконом. Хотела утереть мне нос повышенной стипендией. Хвасталась новым парнем - "в сто раз красивее", чем мой...
Снова читаю первый абзац. Культурологические процессы в каком-то там обществе...
Внезапно исчезла. Неделю искали. Нашли в заброшенном районе среди бомжей. Никаких признаков насилия. Абсолютно здорова. Никто ничего не знает. Просто ушла, просто нашлась. Бездомные приютили как дочь. Говорят: "милая".
- Если бы она была буйная - ее легче было бы пристроить в дурдом?
Мама разозлилась:
- Не говори так. Она твоя сестра! (как забудешь...)
- Пройдет, - добавляет мама, - ей нужна забота и тепло близких.
Я собираю книги и иду в палисадник - там не слышно Машкиных криков.
Она как-то сказала, что небо красиво все разрушает. Что мы просто любуемся его нежной голубизной, а в этот момент мельчайше-мельчайшие частички проникают в нас и разрушают наши мельчайшие частички. Мы умираем каждое мгновение нашей жизни. Даже тогда, когда любуемся небом. Нет, это невозможно! Я уже ушла от нее. А все равно не могу сосредоточиться. Снова открываю книгу. Просто небо и правда такое красивое... и опасное...
Она сказала: это вымысел. Что мы живы. Мы разрушаемся. Может, она имела ввиду иллюзию? Без иллюзии невозможно оставаться в своем уме. Надо обязательно обмануть самого себя, приняв на веру, что это просто небо, а не огромное нечто, давящее на тебя со всех сторон.
Меня вдруг осенило. Я вбежала к маме на кухню.
- Мам, так у нее и раньше такое было! - мама выронила половник из рук и перестала что-то жевать.
- Лет в семь, помнишь, она не могла как-то долго уснуть, и ты попросила меня с ней полежать. Так вот: она реально тогда боялась. Даже тряслась немножко.
Машка представляла огромный черный космос и себя в нем. Она сравнивала.
- Как он может быть бесконечным? Ты можешь себе представить что-то не кончающимся?
- Нет.
- Вот ты идешь, идешь... идешь, - не унималась она, - а конца все нет и нет. И дальше не будет. А ведь именно так и есть. Мы это можем понять, но не представить. Но как это можно понять? Нет, мы этого не понимаем! Мы в это верим. Потому что другую веру наш мозг не знает. А если все по-другому?
- Как по-другому, глупая?
- Ну... если конец все-таки есть.
- Для нас.
Где-то мою сестру переклинило. Мама подошла и потрогала мой лоб.
- Иди-ка погуляй, - посоветовала она, - хлеба заодно купишь.
"Замуж бы вас..." - услышала я ее тяжелый вздох за спиной.