10.
Два ряда домов тянутся от большака к молодому берегу реки. Летом, конечно, здесь привольно. Сейчас же деревня кажется опустевшей. У большинства изб окна заколочены досками : хозяева выехали, надеясь, однако, вернуться когда-нибудь в свои жилища. Тут и там топорщатся голыми ветками тополя, да кое-где виднеются заросли вишен, ещё не сбросивших темнеющие листья.
Взвод Гиреева протопал по безлюдной улице, в конце её свернул налево и рассыпался в мелколесье, тянувшемся по изрытому неглубокими овражками берегу.
Степан указывал отделениям отведенные для них места, и красноармейцы, растекаясь по ходам сообщения, деловито осматривали заботливо приготовленные позиции. Чуть позади окопов был искусно замаскирован блиндаж. Его и облюбовал Степан для своего командного пункта.
Вскоре его наведали Киселёв с Полежаевым. Пришли будто ненарочно. Но по тому, как они переглядываются и подталкивают один другого локтями, Гиреев понял, что друзья хотят что-то сказать.
- Пойдём на Волгу посмотрим,- предложил, наконец, Иван.
Неторопливо пересекли неширокий луг, остановились у самой воды. Ничем не напоминала эта речка величавой Волги: ни привычной шири, ни пологих песчаных отмелей, ни пароходных гудков.
- На Ёлнать похожа, - сказал Пётр.
- Не шире Костромки, - подтвердил Иван.
Присели на промытую дождями всё ещё зеленевшую травку. Разговор начал опять Полежаев.
- Посоветоваться решили, - устремив на Степана приятный взгляд светлых глаз, сказал он.- Как думаешь, если мы заявления в партию напишем, примут? Чего угодно ожидал Гиреев, но не этого. Когда довелось добровольцем в армию идти - вопрос был для него понятен и ясен. Взвод доверили - боялся, но постепенно начал свыкаться с этим непривычным делом. Но то, о чём заговорил Иван, хоть и было чем-то близким, понятным, но казалось недосягаемым.
- Не знаю, - чистосердечно признался он. - Молоды ещё вроде и... Член партии - знаешь, что это такое?
- Вот и мы вроде как робеем, - пояснил Киселёв. - Но парторг роты нам сказал : вы, говорит, подумайте, ребята.
- Побывай у Коробова, - попросил Полежаев. - Расскажи ему про наши думы. Что он посоветует?
- Схожу, - пообещал Степан, - завтра же и отпрошусь у ротного.
Возвращались заметно повеселевшие, полегчало у каждого на сердце. На взгорке задержались. Полежаев указал на тянувшиеся вдоль берега приземистые строения льнозавода, скирды тресты, сказал :
- Обстрел из-за них плохой. Тот берег загораживают.
- Дело говоришь, - согласился Гиреев.
Не откладывая, он сказал ротному, что лучше бы завод сжечь.Дзюба на это сам не решился и сказал комбату.
-Спалите немедленно! - приказал тот.
Красноармейцы принесли к заводу ящик бутылок с горючей смесью. Походили по пустым цехам, осмотрели шохи. Потом стали торопливо бросать бутылки.
Пламя быстро разрасталось. По низине стлался едкий чёрный дым. Бойцы стояли поодаль и смотрели на пожар без боли в сердце, скорее с удовлетворением : не достанется немцам.
Утром Гиреев отправился в деревню, где обосновался штаб полка и все полковые службы. Без труда отыскал дом, в котором разместился политсостав: комиссар, парторг, агитатор и комсорг. Часовой пропустил его беспрепятственно, но на месте Гиреев застал только помощника комиссара. Тот сидел за кухонным столом и, хмуря редкие светлые брови, сосредоточенно что-то писал, "Замполитрука или старшина?" - гадал Степан, как обратиться. Те и другие носили по четыре треугольника на петлицах. Решил, однако, что старшине тут делать нечего.
Семёнов опередил его.
- Ты - к кому?
- К Коробову.
- Скоро будет. Посиди, - кивнул на скамейку и снова забегал карандашом по бумажному листку. Вдруг снова проявил интерес к Степану:- Откуда?
- Из седьмой роты. Гиреев.
-Серьёзно? - оживился Семёнов и, как показалось Гирееву, даже обрадовался. - Ты мне нужен! Понимаешь, пишу политдонесение. Кое-какие сведения собрал. Но получается сухо и скупо. Вот слушай : "Под прикрытием группы бойцов Киселёв устремился к вражескому пулемёту..." - начал читать Семёнов.
- Всё так и было,- подтвердил Степан, поняв, что речь идёт о бое под Ольшанкой.
- Знаю, что так. Это я из наградного листка выписал. Добавить бы теперь впечатления очевидца, такое, понимаешь, что-нибудь патриотическое. Ведь Киселёв, к примеру, что-то крикнул?
- Конечно!
- Вот-вот, - ещё более оживился Семёнов. - Мне этого и не хватает. Что он крикнул? Говори, я пишу.Давясь от подступавшего смеха, Степан сказал, что в подобных случаях выкрикивает овладевший на недолгой матросской службе трехэтажной матерщиной Пётр Киселёв.
У Семёнова глаза полезли на лоб. Потом он сам расхохотался.
- Да-а, - протянул он, - наконец, вытирая кулаками выступившие слёзы. - Крепко. Вклеить бы это в донесение, да дать комиссару на подпись. Сходу бы упёк он меня в штрафную роту.
В коридоре громко затопали ногами. Дверь распахнулась. Вошёл батальонный комиссар Рыжих, кивком головы ответил на приветствие Семёнова и Гиреева и, не задерживаясь, шагнул в комнату. За ним, также торопливо, прошли ещё двое. Их Степан не знал, но понял, что который-то из них парторг, другой, очевидно, агитатор.
По-молодому энергично влетел и Коробов. Он уже взялся за ручку двери, ведущей в комнату, но заметил Гиреева, шагнул к нему, положил на плечи руки, воскликнул:
- Здравствуй, дружище!
- Тебя с жду, - с трудом сдерживая волнение, отозвался Степан.
- Из политотдела дивизии вернулся, - кивнул Алексей на дверь, давая понять, что говорит о комиссаре. - Небольшое совещание будет. Не вздумай уйти. Кончится - поговорим.
Какие-то перемены произошли в Алексее. Но что именно изменилось, Степан не мог уловить. Внешне всё было по-прежнему: та же безупречная выправка, не сходящая с губ улыбка, приветливый взгляд тёмных глаз. Вот, кажется, смелости только прибавилось, уверенности, исчезла скованность движений.Через неплотно прикрытую дверь доносился грудной рокочущий басок комиссара:
- Немцы заняли Калинин.
В комнате задвигали стульями. Послышался негромкий говор.
- Оставлены Можайск и Волоколамск.
Семёнов обхватил руками голову. У Степана зачастило сердце.
- Западнее Вязьмы, - продолжал комиссар, - осталось в окружении несколько дивизий Западного и Резервного фронтов.
В ответ гробовая тишина.
- Немцы заняли Орёл, овладели Брянском и движутся к Туле.
Известия прямо-таки ошеломили Степана. "Немцы - у самой Москвы!" - с ужасом подумал он
Комиссар, помолчав, сообщил другие новости:
- Политруков в резерве дивизии нет. Приказано подбирать людей на месте. Давайте ещё раз внимательно посмотрим всех коммунистов. Достойных назначим политруками рот. Пусть пока без званий... В последних боях отличилась молодёжь. Парторги докладывают, что увеличился поток заявлений комсомольцев в партию. Явление отрадное.
Вот и получил Степан исчерпывающий ответ на вопрос, с которым он шёл к Коробову.
С Алексеем толком поговорить не удалось. Тот по заданию комиссара уходил в первый батальон и торопился.
Степану посоветовал:
- Решили вы правильно. Пишите заявления на бюро комсомола полка насчёт рекомендаций. Завтра же проведём неочередное заседание. А ещё по две рекомендации просите у своих коммунистов. Обо всём, что узнал Гиреев, он рассказал сначала Дзюбе. Тот морщился, как от зубной боли, сердито цедил что-то сквозь зубы.
Сказал Степан и о своём намерении вступить в партию.
- Бумага есть? - спросил ни с того, ни с чего ротный. Гиреев не понял вначале, чего от него хотят. - Ну чего откладывать. Дам тебе рекомендацию. Киселёву и Полежаеву тоже.
Принесённые Гиреевым нерадостные вести взбудоражили красноармейцев. В тот, да и последующие дни разговоры так или иначе сводились к тому, что наступило самое тревожное время, что над Москвой нависла смертельная угроза, и отступать дальше некуда.
Курянам было особенно тягостно : по их родным местам уже прошли фашистские полчища. К общей заботе прибавились тревоги за семьи и близких. Даже флегматичный Кривцов, которого ничем нельзя было рассмешить, зато и удивить было невозможно, на этот раз сник, и каждое движение выдавало охватившее его волнение.
- Это что же теперь будет? - уставив на Гиреева помутневшие глаза, спросил он.
Что мог ответить Степан? Разве только то, что он, Гиреев, не допускает и мысли о падении Москвы, что победа над немцами не вызывает у него сомнений, что и курская земля недолго будет под фашистской пятой? Не слова нужны Кривцову, а веские доказательства. Их у Степана не было.
- Будет вот что, - помог ему Полежаев. - Если немцев мы здесь пропустим, другие под Малоярославцем не выдержат, третьи Тулу сдадут,одолеют они нас. Потом ярмо оденут... Умри, но шагу назад не сделай - вот как надо!
Иван говорил неторопливо и убеждённо. " Вот из кого политрук выйдет", - невольно подумал Степан."Стоять насмерть!" - такими заголовками начинались в те дни газетные передовицы. Ими же пестрели кочевавшие из отделения в отделение ротные "боевые листки".
Призыв этот со дня на день стал выливаться во всё более конкретную работу.
Младший лейтенант Дзюба приказал взводным изготовить из досок мишени - фигуры солдат. Их переправили на тот берег и понавтыкали по всему неширокому полю. Имитировалось наступление противника.
- По хвашистам - огонь! - скомандовал ротный.
В ответ дробно застучал " максимка", затрещали винтовочные выстрелы.
Когда отпущенные "для отражения атаки" патроны кончились, проверили мишени.
- Противник напуган, - сообщил Дзюба скромные результаты стрельб, - но не разбит.
Пристрелку местности проводили и другие роты. Продолжалось это несколько дней, пока по красноармейцам, посланным в очередной раз за Волгу проверять мишени, из леса не шарахнули очередями немецкие автоматчики.
Предположения Сысоева, кажется, начинали сбываться. У Ельцов было тихо. Напротив же Выселок, из-за леса, стало слышно гудение моторов. Полковая разведка сообщила, что немцы подтягивают значительные силы пехоты, оборудуют позиции для артиллерийских батарей. А в тылу поглубже, по пути из Молодого Туда, была замечена колонна танков.
Более энергичные меры стало предпринимать и командование полка. В Выселки прибыло подразделение отдельного батальона с двумя "максимами" и пятью ручными пулемётами. Сысоеву в связи с этим было разрешено иметь при себе небольшой резерв. Выбор его пал на первый взвод седьмой роты. Когда Степан привёл бойцов к командному пункту батальона, старший лейтенант приказал рассредоточить их на время в лесу. Сам с Гиреевым направился к Ельцам.
Село полукольцом огибал лес. Правый конец зелёной дуги упирался в берег Волги, затем, перемахнув через шоссе, лес обходил Ельцы слева.
Тут и решил комбат расположить свой резерв. Гирееву пояснил:
- Не исключено, что немцы атакуют и Ельцы. Взвод, который там окопался, может не выдержать. Для него подготовлены заранее траншеи, левее тебя, по обе стороны дороги. Если натиск будет сильнее, чем мы предполагаем, сюда же перебросим восьмую роту из Выселок и общими силами сбросим немцев в Волгу.
В тот же день взвод Гиреева начал рыть траншеи.
Впереди виднелись крыши домов. Справа - Волга. Позади молодой лес, за ним - Выселки. Слева бывшее до войны бойком шоссе, соединявшее Осташков со Ржевом.
Взводу передали из восьмой роты станковый пулемёт с пулемётчиком Ляшенко и двумя номерными.
В эти дни,полные тревог и ожиданий, и произошло то знаменательное событие в жизни троих добровольцев, о котором они мечтали последнее время. Гиреева, Киселёва и Полежаева вызвали сначала на заседание партийного бюро полка, потом в дивизионную партийную комиссию, и, наконец, начальник политотдела поздравил их с вступлением кандидатами в члены ВКП(б).
- Не для славы и не для личной выгоды вступили вы в партию, - сказал он в напутствие. - Вас ждёт смертный бой на поле брани. Верность партии вы должны доказать стойкостью и готовностью отдать жизнь за свободу Родины.
11.
Семён Ершов, сгорбившись, сидел на кряжике около печурки и, щурясь, глядел, как на деревянном срубе блиндажа нарядным мотыльком трепещет отблеск желтоватого пламени. Его недвижимый полёт напоминал что-то родное, до мелочей знакомое, и, чувствуя, как беспокойного бьётся сердце, Семён невольно стал воскрешать в памяти прожитое. Неясные образы, туманные обрывки воспоминаний, неоформленные представления о событиях давно минувших дней поплыли в его мозгу беспрерывной движущейся вереницей.
Память услужливо восстановила день похорон отца, мрачные картины безрадостного детства, горькую обиду за не сбывшуюся мечту - окончить хотя бы сельскую школу... Семён на минуту с любовью перекинул свой мысленный взгляд на более поздние годы, когда колхозная жизнь впервые и по-настоящему сделала его человеком.
Постепенно в эти отрывочные воспоминания вплелись не высказанные переживания последних дней. С тех пор, как он узнал о сдаче немцам Курска, его с неотразимой навязчивостью преследовала мысль о судьбе жены, дочери Наташи и сына Лёньки. Он вполне отчётливо представлял себе, что с ними будет, если они не сумели эвакуироваться.
За полтора месяца войны Семён видел сёла, покинутые жителями, ушедшими по многовёрстным дорогам на восток, опустевшие дома с распахнутыми настежь дверями и окнами. Он знал, что в захваченных городах и сёлах гитлеровцы разоряют жилища, грабят население, вешают на тополях невинных стариков, насилуют женщин, бросают в колодцы живых младенцев. Но как-то не верилось раньше, что и в его родное село немцы принесут этот "новый порядок".Сейчас поверил - камнем опустилась на сердце грусть. В воображении родились страшные картины. Семёну казалось, что он явственно видит поруганных гитлеровцами жену и дочь, слышит голос перепуганного Лёньки:"Папа, где ты?"
Семён сидел не шелохнувшись. Под ресницами скапливались и, срываясь, катились по щекам крупные горошины солёных слёз.
Вдруг дверь распахнулась, и, пригнувшись, в блиндаж вошёл лейтенант Кузнецов. Пробежав пальцами по пуговицам, ,он расстегнул шинель, и, подойдя к столу, грузно опустился на табуретку.
- Ты чего слёзы-то распустил? - спросил он, бросив на Ершова сердитый взгляд.
Семён медленно вбирая в себя воздух, старался побороть рвавшиеся наружу чувства горечи, но не содержался и, отвернувшись, заплакал навзрыд. Кузнецов, глядя на его вздрагивающие плечи, брезгливо сморщился.
- Развезло...Эх ты, вояка!
Выдавив уголками губ презрительную улыбку, он зло сплюнул и отвернулся.
Спустя немного, когда Ершов, успокоившись, присел на корточки и начал шуровать в печурке, Кузнецов сказал применительно:
- Ты не сердись... Сходи ка лучше в хозвзвод, скажи старшине, пусть даст бутылочки две трофейного. Скажи, я приказал.Ершов молча вышел. Подобные приказания начальника штаба он выполнял уже не раз.
Кузнецов, до того как его прислали в батальон, был при штабе дивизии, но скомпрометировал себя, и его прислали на передовую. Назначение на должность начальника штаба батальона он воспринял как унижение достоинства и новые служебные обязанности исполнял не всегда охотно.
Познакомившись в Ельцах с молодой учительницей, он все эти дни жил мечтой о предстоящей встрече.
Послав Ершова за вином и оставшись один, Кузнецов подумал, что неплохо бы вечером наведаться в школу, и сразу мысленно представил себя в обществе наскучавшейся по ласкам женщины.
Когда Семён вернулся из хозвзвода, Кузнецов приказал ему следовать за собой и вышел. Бойцу, охранявшему штаб, наказал:
- Если комбат спросит, где я, скажи, ушёл в подразделения.
Широко шагая, он пошёл прямиком через лес. Его выпуклые глаза влажнели от счастливого волнения. До деревни было километра два, и пока шли, он не проронил ни слова и только у школьного крыльца объяснил Ершову:
- Я буду в этом доме, понял? Ты сейчас же вернёшься в батальон. Когда я потребуюсь, пулей лети сюда. Только смотри у меня, не болтай! Комбату скажи, что мол, ушёл в роту, а в какую, не знаешь.
- Понятно, - глухо проговорил Ершов. Откинув полу шинели, он извлёк из карманов шаровар бутылки.
Кузнецов на этот раз постучал в дверь. Учительница вскинула накрашенные брови и обрадованно сказала:
- Не ждала! Думала, вы больше никогда не придёте.
Кузнецов молодецки тряхнул плечами, решительно вошёл в комнату.-Старых друзей мы не забываем.
-Ну, заходите!... Елизавета Петровна, - представилась она.
- Очень приятно. Лейтенант Кузнецов, - в свою очередь от рекомендовался он. - А вас, если не возражаете,разрешите называть просто Лизой.
-Если вам так нравится...
Елизавета Петровна сняла с головы платок, небрежно бросила его не кровать, поправив перед зеркальцем волосы, приблизилась к Кузнецову и, ласково, дружески глядя на него, сказала полушепотом:
-Раздевайтесь!
Кузнецов чувствовал себя как дома. Сняв шинель, повесил её на вешалку, фуражку бросил на кровать, вино поставил на стол. Елизавета Петровна укоризненно покачала головой.
- Выпьем тут, - предупредил её упрёк Кузнецов, -на том свете не дадут. А дадут, так выпьем там и тут.. Лизочка, не найдётся ли закусить что-нибудь?
- У меня не только закуска есть, - лукаво подмигнув, ответила она и вышла в коридор.
Через минуту вернулась, торжественно неся тарелку со свининой и банку с солёными помидорами.
Кузнецов от удивления раскрыл рот, потом заулыбался и, принимая тарелку, воскликнул :
- Вот это - да!
-Люди торопятся скорее уйти от фронта. Делятся всем, знают, что пропадёт.
Она потрепала ладонью его редкие волосы и птичкой выпорхнула в сени. Уже от туда крикнула :
- Я сейчас, только воду принесу на чай.
Елизавета Петровна, вернувшись, долго охорашивалась перед зеркальцем. Кузнецов, наливая в стаканы вино, благоговейно следил за каждым её движением. И в стройной фигуре её, и в смуглом лице, и в движениях чувствовался не истраченный запас молодости.
- Я вас ждала! - сказала она, усаживаясь рядом. Взгляд её остановился на бутылках. Кузнецову показалось даже, что она вздрогнула.
- Немецкое, - пояснил он. - Недавно обоз захватили.
- Дрянь какая-нибудь.
Кузнецов развёл руками:
- Чем богаты.
Учительница приблизила губы к его уху, прошептала:
- Я же сказала, что у меня не только закуска есть.
Порхнула к кровати, выдвинула небольшой чемоданчик.
Откинув крышку, достала солдатскую фляжку.
- Чистейший спирт! - воскликнула и пояснила : - Когда уходила из Великих Лук, знакомая аптекарша дала. Может, говорит, пригодится. Вот и пригодился.
Не успел Кузнецов возразить что-нибудь, она перелила красное вино из его стакана в свой, а ему налила спирту.
- Теперь выпьем!
- Чекнулись. Она только пригубила кислое вино. Кузнецов выпил одним глотком.
Хмелел он быстро и скоро потерял над собой полноту управления. Елизавета Петровна, заметив это, сама наполнила ему стакан.
- Надеюсь, больше отступать вы не будете?
- Конечно!.. Мы, знаешь ли, уцепились прочно!
Покачиваясь Кузнецов встал, неровными шагами дошёл до двери, снял с вешалки планшетку. Левой рукой сдвинул на столе посуду и развернул карту.
- Вы только представьте себе...
-Да ведь я всё равно ничего не пойму, - отмахнулась Елизавета Петровна.
-Нет, вы только посмотрите, - настаивал Кузнецов.
Взяв карандаш, он начал водить по карте. - Смотрите, вот здесь.. здесь вот обороняется наш полк...
Он долго и старательно объяснял, почему противнику не удастся продвинуться ни на шаг.
- Вот как! - заключил он и, облизав высохшие губы, обнял Елизавету Петровну...
Она совсем легонько толкнула его. Он ткнулся на кровать и захрапел.
Кузнецов проснулся от настойчивого стука в окно. Не сразу сообразив, где находится, зычно крикнул:
- Войдите!
В окно продолжали барабанить так, что дребезжали стёкла. Топая каблуками по полу, натыкаясь в темноте на табуретки, Кузнецов добрался до окна и увидел слабо освещённое лунным светом лицо Ершова.
-Лиза! Сходи открой! За мной пришли.
Ему никто не отозвался.
- Лиза! - громче повторил Кузнецов.
Снова тихо. Тогда он сам пошёл к двери. Но она оказалась запертой снаружи.
- У-у, чёрт!.. Куда она ушла? - проговорил сердито.
С трудом отыскал в брюках спички, зажёг лампу.
- Заперто что ли? - крикнул он Ершову, подойдя к окну.
Тот ответил, что да, заперто.
- Ну, лезь в окно! - приказал Кузнецов и раскрыл створки. - Который час? Комбат ругается? - расспрашивал он, помогая Ершову.
Семён, спрыгнув с подоконника на пол, поправляя шинель, торопливо рассказывал:
- Из штаба полка принесли пакет. Будто мы утром наступать будем. А может - немцы... Я хорошо-то не расслышал. Комбат собрал ротных. Меня послал вас разыскивать. Ругается... Скоро уж светать будет.
- Я сейчас... быстро.
Кузнецов торопливо взял с табуретки ремень с нацепленной на него кобурой - и оцепенел: пистолета не было. Хватился планшетки - её не оказалось. Дрогнуло, сорвалось с ритма и зачастило у него сердце. Беспомощно опустился на кровать, обхватив руками голову, Кузнецов слёзно выдавил:
- Взяла!
-Что, товарищ лейтенант? - насторожился Ершов.
- Взяла и скрылась... Эх!..