(Основано на реальных историях, рассказанных автору пережившими войну жителями деревень Тешевле, Шпаковцы и посёлка Первомайский Барановичского района Брестской области, некоторые имена и фамилии изменены)
Необходимое вступление.
До войны вокруг нашей деревни было достаточно много хуторов, которые ликвидировали уже в конце пятидесятых – начале шестидесятых путем отселения их обитателей в Тешевле. Следует отметить, что исторически здесь с давних времен жили как белорусы, так и поляки. Кто-то побогаче, кто-то победнее, а кто-то традиционно винил в своих бедах кого угодно, кроме себя. Таким «страдальцам» плохо жилось при Польше до сентября 39-го, не сахарно было и при Советской власти.
1941.
О войне жители услышали, когда поступила команда – мужикам призывного возраста явиться в районный военкомат (в то время располагавшийся в райцентре Новая Мышь). О том, как «доблестные» военные комиссары бежали, любезно оставив немцам запертые склады с вооружением и боеприпасами, я уже упоминал в рассказе «Бабуля». На сборном пункте – никого, двери распахнуты, ветер гоняет какие-то бумаги. К счастью, стоявших мужиков распустил невесть откуда появившийся лейтенант:
- Уходите, скорее, немцы!
Сколько жизней спас этот неизвестный командир, сказать сложно. Гитлеровцы с призывниками не церемонились, сразу причисляя к военнопленным. А это значило - либо Шталаг 337 (д. Лесная Барановичского района), либо его филиал, созданный в Барановичской тюрьме в сентябре 1941. В общей сложности за годы оккупации в этом лагере было уничтожено порядка 81 000 бойцов и командиров РККА (50 000, из них 6000 гражданских лиц – в Лесной, около 31000 – в Барановичах).
А увидели войну селяне в конце июня – начале июля, когда возле деревни Шпаковцы была разбомблена колонна отступавших частей РККА. Количество погибших бойцов неизвестно, старики говорили – не сосчитать, много их лежало. А еще - кони, везде: в лесу, на дороге, у болота. Некоторые долго умирали в агонии, некоторые ходили, истекая кровью, среди неподвижных тел, а потом ложились, чтобы уже не подняться.
Вскоре появились и гитлеровцы.
- Я пас коров, - рассказывал Иванович, (белорус, житель деревни Тешевле, в начале войны было 9 лет), - смотрю – из-за леса, подняв тучу пыли, выезжает техника, много техники.
Остановившись в деревне, немцы дотошно обошли каждую хату и каждый хутор:
- Млеко, яйко, шпэк (сало – нем.).
Это был не вопрос, а приказ. Хочешь – давай, не хочешь – сами возьмут, предварительно избив или расстреляв. Тут уж как повезет.
О какой-то особой доброте гитлеровских солдат в 41-м не вспоминал никто, как и о зверствах, Бог миловал. Зато многие отмечали нелюбовь «гостей» к уборным. Может, не считали окружающих за людей, может, еще по каким причинам, но естественные надобности справляли, где угодно.
- У нас один за сарай ушел , - вспоминала Антоновна (полька, жительница деревни Тешевле, в начале войны ей было 8 лет), - потом я кинулась туда, гляжу – флакон с одеколоном лежит. Наверное, когда штаны снимал, выпал из кармана. Пахучий – пахучий! Мама потом еще долго ругалась: «Немец выс*ал, а ты подбираешь».
- А сколько красноармейцев пряталось по лесам, - продолжал Иванович, - помню, мы с отцом вышли в поле, а они в ельнике у дороги хоронятся.
Старший, наверное, командир, подошел к нам:
- Здравствуйте, вы знаете, как добраться до железной дороги? (Барановичи – Лида – авт.).
- Знаю, - ответил Иван.
- Проведетё?
- Как стемнеет, приходите к хутору, мой вон, где стоит, - показал рукой мужик.
Ночью Иван вывел к железнодорожному переезду у станции Мордичи около полусотни бойцов. Командир на прощание пожал руку и приказал никому не рассказывать:
- Если немцы узнают, вам не жить.
- Наших жалели, - вспоминала Антоновна, - особенно бежавших из плена. Худые, голодные, в рванье.
- Хозяйка, может, у вас будет что поесть?
- Давали им и одежду, и белье переодеться, кормили, помогали уходить в лес, некоторых прятали, пока не выздоровеют. У нас один был такой, на печи лежал, а с краю – бабка. Как немцы в хату, она молилась – только бы этот солдат не чихнул или не кашлянул, всех расстреляют. Обошлось.
А где-то с августа бабы стали ходить в Барановичи «узнавать своих». Кто там разбирался особо, родственник или чужой человек, пленный да пленный, опознали – меньше забот.
- Он мой племянник (шурин, брат, сосед). Пан офицер, Христом Богом прошу, отпусти, на что ему эта война, призвали – пошел.
И, сунув в руки продукты, самогон, иногда – нехитрые золотые украшения, низко кланялись и благодарили «за милость».
- Моя мама, - улыбнулась Антоновна, - увидела за колючкой солдатика. Совсем молоденький, пацан пацаном. Заплатила кому-то из охраны, и забрала с собой. Звали Андрей Барбушев (русский, фамилия подлинная). В 57-м году получили от него письмо, благодарил за жизнь.
«Узнанных» пленных по хуторам и в деревне было немало. Как-то вышло, что местом сбора бывших красноармейцев стал Михасёв хутор (владелец хутора – поляк). Каждое воскресенье они там что-то обсуждали, что-то планировали, о чем-то спорили.
А в начале сорок второго практически все ушли в партизаны.
О партизанах
Меня всегда интересовало, почему партизан в официальной историографии называют героями, а простые жители – бандитами. Ради справедливости отмечу, что не все были удостоены такого прозвища, но многих вспоминали с плохо скрываемой ненавистью и спустя 70 лет поле окончания войны.
Небоевые
- Это бандиты, - скрипнул зубами Иванович, - забирали все, что хотели. Особенно зверствовали те, кто был из местных (к счастью, их было всего пару человек) и близлежащих деревень. До войны не умели работать, и в войну не хотели воевать. Одни в полицаи подались, другие – в партизаны. Кричали «мы за вас кровь проливаем», а сами даже забирали бабские платки. У нас один и под печью лазил, что-то искал. Тьфу.
- Когда видели, что идут эти «партизаны», бабы с детьми по погребам прятались, боялись.
- Купила мужику штаны, так ночью забрали, «защитники».
- В Шпаковцах у хозяйки отобрали две скатерти, а в другой хате обменяли на самогон. Бабы после освобождения долго еще разбирались, что у кого чужого было.
По нашей деревне хаживал один из таких «героев» по кличке Тимоха, пугал жителей винтовкой, сделанной из дерева. Кстати, после войны он громогласно рассказывал о своем партизанстве, только находясь подальше от Тешевля. У нас ему быстро затыкали рот, особенно ветераны:
- Заткнись, просидел в лесу всю войну, только коров жрал и самогоном заливался.
Это быдло, иногда получая (куда денешься) боевые задания, так боялось за свою жизнь, что привлекало… местных. Простите за цинизм, но я назвал этот процесс «на живца». Выглядело примерно так.
Деревня Шпаковцы. Стук ночью в дверь хаты. Открывает Николай (белорус). Стоят партизаны:
- Собирайся, пошли.
- Куда?
- На переезд.
Задача – перейти железную дорогу, которую могут охранять. Поэтому вначале под угрозой оружия брали местного из деревни и заставляли пересечь железку. Если вернулся – иди домой, если нет – война, ничего не поделаешь. Светлая тебе память, дорогой товарищ, а сами развернулись, и обратно в лес.
Николая уводили трижды, ему повезло выжить, а вот жителю деревни Тешевле Шейне (русский, фамилия подлинная, имя неизвестно) – нет.
Вместе с другими мужиками его забрали пилить телеграфные столбы, подступы к которым могли быть усыпаны минами. Вот Шейна на одну и наступил, лишившись ноги.
- Уходите, - приказали партизаны, - а его мы с первым самолетом отправим на Большую землю.
Через неделю Шейну нашли в лесу с простреленной головой.
Небоевое быдло всячески старалось ускользнуть от соединения с «регулярными партизанскими отрядами». Их вполне устраивали периодические набеги на деревни, грабежи и пьянство. Да и задания выполнялись с максимальной осторожностью, чтобы, не дай Бог, не поцарапать свои драгоценные шкуры.
К счастью, рост числа настоящих соединений, сильно укрепившихся за счет местных жителей, уже к 44-му году практически положил конец этим безумствам. Неизвестна судьба и многих из «небоевых». Но что-то мне подсказывает, что не все они погибли геройски. Мало ли, повстречал, например, партизан из Шпаковцев тех, кто его выгонял на переезд. А леса большие, болота глубокие. Что поделать, не вернулся с задания, бывает, светлая тебе память, дорогой товарищ. Лежи и не булькай.
Идейные "боевые"
Эти грабили, убивали и насиловали не за страх, а за совесть. Воспитанники Барановичского отдела полиции безопасности СД, по плану «Вальдлойфер» («Лесные бегуны») набиравшиеся среди полицаев, уголовников и прочих отщепенцев. После специальной подготовки лжепартизаны направлялись для уничтожения настоящих партизан и организации провокаций среди местного населения. Кроме того, они были обязаны проверять лояльность прислужников новой власти, при необходимости убивая (!) некоторых из них.
На территории Барановичского района упоминаются минимум две бандгруппы «немецких чекистов», действовавшие между железными дорогами Брест – Барановичи и Барановичи – Лунинец, а также отряд Леонтьева («Бородача»).
Вероятно, кто-то из них отметился осенью 43-го, посетив днем (!) хату жителя деревни Тешевле Юзефа (поляк), которого за несколько дней до этого посетили «небоевые», традиционно забрав под угрозой оружия еду и что-то из одежды.
- Эй, хозяин, ты за кого – полицаев или партизан?
Мужик, покосившись на окно хаты, усмехнулся:
- А мне, что одни, что другие. Партизаны – волки ночью, полицаи – волки днём.
За эту фразу Юзефа тут же приговорили к «высшей мере», поставив к стенке. И то ли с похмелья руки тряслись, то ли стрелять исполнитель не умел, то ли еще по каким причинам, но пуля врезалась возле уха.
После чего, странное дело, «партизаны» махнули рукой:
- Хрен с тобой, живи.
Почему я предполагаю, что это были «птенцы гебитскомиссариата г. Барановичи»? Потому что небоевые грабили, но не убивали (все-таки боялись мести), боевые никогда не допускали подобного. А вот Юзефу повезло, очень повезло.
Боевые партизаны
О них никто не сказал ни одного плохого слова. Оставшиеся в окружении бойцы и командиры РККА, примкнувшие к ним жители окрестных деревень, а также совершившие побеги из лагерей военнопленные и гражданские. Эти всегда отличались вежливостью, дисциплиной, старались не подставлять местных жителей, налаживали контакты и, в случае необходимости, могли придти на помощь.
Кстати, именно боевые и только они часто оставались ночевать на хуторах и в деревне, прятались от облав, не боясь, что их кто-то выдаст. Небоевые никогда не ночевали, потому что… потому.
- Весной 44-го восемь человек возвращались с задания, - вспоминал Иванович, - остановились на Толкачевском хуторе. Кто их заметил, неизвестно, только хату окружили… и всех, до одного. Похоронили через дорогу, на краю леса. Боевых ведь немцы и убивали чаще. Конечно, одно дело воевать, а другое – в лесу прятаться.
- Наших много ушло к партизанам, - добавила Антоновна, - особенно молодежь. Выбора не было: или заставят в полицаи идти, или в Германию угонят. А так – был человек, и нет человека.
А потом налетают полицаи:
- Где ваш сын?
- Кто ж знает, пошел в Барановичи работу искать, который день никаких вестей, - заливалась слезами мать.
- Если в партизанах – вам не жить.
- Ой, да Бог с вами, сыночки, какие партизаны, на что они нам.
- Смотри, старая, приедут из СД, твоим слезам не поверят, сама загремишь в Колдычево, а хату спалят.
Полицаи и Колдычевские "соколы".
Слово «Колдычево» вызывает дрожь и по сей день. Лагерь смерти, созданный под Барановичами весной 1942 года, стал могилой для 22000 белорусов, русских, поляков, евреев, и цыган. «Обслуживали» лагерь отщепенцы из 13-го белорусского полицейского батальона СД (7-я рота, по некоторым сведениям – 4-я) и так называемая «украинская сотня».
Мне иногда кажется, что эти упыри, простите, борцы «за нэзалэжнисць» воевали везде, от Брянска до Варшавы. Причем, как правило, с мирными жителями, это и безопасно, и прибыльно. Разве страшно вытащить из дома бабу или мужика и увезти в Колдычево?
А попасть в этот лагерь можно было за все, что угодно: от подозрения в связи с партизанами, до отказа выдать провиант.
- Бывало так, - вспоминал Семён (белорус, житель деревни Шпаковцы), - ночью пришли партизаны за самогонкой, а с утра СД тут как тут. Заберут – значит, всё. Наверное, кто-то ляпнул, что Николай водил отряд через железную дорогу: пришли за ним, уже выводили из хаты, но вмешались местные хлопцы, которых в полицаи силой загнали. Повезло Коле: просто избили палками до полусмерти и бросили. Это лучше, чем лагерь, оклемался со временем. СД боялись, потому что каждый знал – их появление для кого-то означает долгую и мучительную смерть.
- Полицаи налетали, когда угодно, - продолжал Иванович, - отбирали продукты, одежду. Помню, зимой партизаны взяли коня, Гнедого, вывезти раненого. Возле леса отпустили, конь дорогу знает, домой пошёл. А у нас «гости». Курей ловили смешно – цап за хвост, а курица от страха взлетает выше крыши.
- Глянь, Михась, конь бандитский.
Полицаи обернулись, и точно: Гнедой неторопливо шагал к хутору.
- Малой, быстро поймай и сюда веди.
- А мне жалко, - вздохнул Иванович, - заберут ведь, я подошел и отгоняю его к лесу, а конь тянется ко мне, не уходит.
- Ты смотри, что творит, сучонок, - прошипел кто-то из полицаев.
- И как шарахнули по нам из автоматов. Конь замертво, я упал рядом с ним, а голову сунул в выемку от копыта. Так и пролежал до ночи, пока не уехали. Боялся, что если шевельнусь, застрелят. Шею тогда сильно обморозил и уши.
- Девок в Германию забирали тоже по ночам, - добавила Антоновна, - когда люди спать лягут, полицаи тут как тут. У соседей три дочки было, все старше четырнадцати. Так у нас ночевали, постелют на полу и спят. А какой там сон! И они боялись, и мы. Не дай Бог, зайдут в хату – всех расстреляют или увезут в Колдычево.
- Полицаев, которые зверствовали, - продолжал Иванович, - никто не забыл. Уже в августе 44-го, когда наши строили аэродром, то привлекали и местных жителей. А один сам напросился, работал на совесть, прямо стахановец. Но мужики его опознали: в СД служил, колдычевский «сокол». Решил затесаться среди строителей. Когда солдатам рассказали, те решили просто: привязали к коню, один сел и погнал галопом. Жил, как нелюдь, и сдох, как собака, где-то в лесу закопан. Поделом.
- А нас однажды приняли за партизан, - вздохнула Антоновна, - зимой катались с горки, а СД ехало по дороге, километрах в трёх от нас. Увидели черные фигурки, сразу развернулись и как начали стрелять. Мы по домам, а следом уже ворвались полицаи.
- Где партизаны?
- Нет их тут, - пожал плечами хозяин, - только жена и дети.
- Врешь, скотина, спрятал, – и с ног сбил тяжёлый удар, - показывай, тебе же лучше будет.
Вытерев кровь, мужик позвал дочек:
- Вот они, партизаны. Старшей десять, младшей семь.
- Отца все равно избили, - продолжала Антоновна, - но уехали восвояси, не тронули нас.
- Всю деревню СД чуть не расстреляло в 43-м, когда партизаны то ли немцев перебили много, то ли пустили под откос эшелон, - вступил Иванович, - как сейчас вижу.
Солдаты, лай собак и кричащие жители деревни, согнанные на площадь. Бабы выли, успокаивая плачущих детей, старики крестились, а мужики старались прикрыть собой жен и детей, глядя прямо в жерла пулеметов, готовых в любой момент открыть огонь.
Офицер, лениво похлопывая прутом по голенищу, спокойно начал задавать вопросы:
- Кто ест партизан?
- Кто знает, где партизан?
- Кто слышал, к кому приходят партизан?
Не дождавшись ответа, он скрипнул зубами:
- Если до 20-00 прозвучит хотя бы один выстрел, я отдам приказ, и вы все умрете.
- Мы тогда стояли до вечера, - добавила Антоновна, - холодно было, а шевельнуться боялись. Но повезло, отпустили. А в Лебежанах (деревня в 7 километрах в сторону Барановичей – авт.) за одного убитого немца расстреляли то ли десять, то ли двадцать человек. Выбрали наугад из толпы и из автоматов, всех. Страшно было, не дай Бог такое пережить. Нас мама учила: если услышите выстрелы, сразу на землю. Однажды вечером раздался частый стук, как будто автомат или пулемет.
- Падайте, - закричала мать.
- А это гусь, скотина, зашел в сени и барабанил клювом в дверь, - улыбнулась Антоновна, - сейчас смешным кажется, а тогда боялись любого звука.
Наши
- Особенно в конце июня 44-го, когда уже гремел приближавшийся фронт, - рассказывал Иванович, - немцы отступали, злые были, уставшие, могли и ударить, чтобы не путался под ногами. Правда, один меня угостил шоколадом, а как уезжал, помахал рукой.
- Прощай, рус.
- Видел я и как бомбардировщики летели на Барановичи, а когда возвращались, вынырнули немцы. Одного нашего добивали прямо над деревней. Двое летчиков выпрыгнули, а третий рухнул вместе с самолетом. Утром бабы что осталось подхоронили к тем восьми партизанам. Так они вместе и лежат. Спасшихся же переправили через линию фронта.
- Хоть и страшно было, - закончил Иванович, но все ждали, когда уже придут наши. Ждали и боялись, что не доживем.
- Отец возле забора вырыл окоп, где все прятались, - вспоминала Антоновна, - помню, как мама выглянула наружу и перекрестилась.
- Слава Богу, русские пришли.
Вот так и закончилась оккупация. Еще долго местные ездили в Колдычево, пытаясь среди изувеченных тел опознать родных. Кому-то удалось, а кто-то вернулся ни с чем. Были вызовы в НКВД, где следователи дотошно опрашивали каждого, уточняя потери, собирая по крупицам факты об изменниках и предателях.
Была и схоронившаяся в лесу банда, которая ворвалась ночью на хутор Равковского (фамилия подлинная). Мужик был крепким хозяином, растил пятерых дочерей. Немцы и полицаи к нему не ездили – лес кругом, страшно. А вот незваные гости не испугались – видно, животы от голода свело, да и девки у хозяина сочные.
Но вместо радушного приёма и горячей любви бандитов встретила автоматная очередь: Равковский хладнокровно расстрелял всех. Уж чего чего, а оружия по лесам хватало. Потом трупы перетащил в лес, кинул под корень рухнувшей ели, отпилил ствол и конём завернул дерево на место. Вот вам, сволочи, и могилка, и памятник в виде пенька. Лежите и не пахните.
Утаить стрельбу не удалось: через день на хутор наведались следователи НКВД. Оружие изъяли, пожурили слегка и, пожав руку, уехали.
Это был последний бой на нашей земле.
Эпилог.
О том, чего стоила оккупация, можно судить по городу Барановичи. На момент начала войны в нем проживало порядка 23-25000 человек, после освобождения – немногим более 5000.
Автор - Андрей Авдей