_______
Трамвайчик медленно плыл по железному полотну, рассекая волны ноябрьской метели, покачиваясь и вздрагивая; дома и деревья тоже вздрагивали и качались как в сломанном телевизоре, перепрыгивая из одного окна в другое. Постепенно вагончик пустел. Люди сходили на остановках и исчезали. Остановки – уютные и необустроенные, многолюдные и пустынные, их так много…
Вот трамвай подплыл к одной – пустынной с будкой обшитой железом и лавочкой. Остановился. Чётко глянуло в окна и застыло единственное объявление: «Помогите найти человека!» - безголосая просьба, крик отчаяния. Привлёк ли он чьё-нибудь внимание?
Вагончик качнулся и продолжил движение. Немой крик остался позади, как будто его и не было раздражающего зрение, будоражащего сознание и совесть. И снова нарастающий стук, покачивание, вздрагивающие дома и деревья и остановки, остановки.
1
Холодно. С холодным лязгом поворачивали трамваи, с безучастным рёвом проносились автомобили, с дежурным участием обратился полицейский к старику, сидящему на остановке автовокзала:
- Ты чего, отец, сидишь тут?
- Смотрю, - кивнул старик на подходящий автобус.
- Ты что бомж?
- Нет, мне есть, где жить.
-А родственники у тебя здесь есть?
- Есть.
- А почему одет так? Они что тебе одежду купить не могут?
- Есть одежда, есть.
- Ну-ка пройдём со мной.
Старик послушно пошёл за полицейским, едва переставляя окоченевшие в тапочках ноги. Одет он был действительно не по сезону: лёгкая куртка, под ней рубашка, синее трико с белой полоской сбоку, на непокрытой голове дыбом стояли отросшие седые волосы.
2
- Ну, батя, ты даёшь! – сын спешил, старик едва за ним поспевал. – Ты что же нас так позоришь?! Почему вещи новые не носишь? Хочешь ты сидеть на этом вокзале – сиди! Но вещи-то новые, тёплые надень! Замёрзнешь ведь!
Отец молча семенил, потупив взгляд. Это был не первый раз, когда сын забирал его из участка.
- Ты извини, - обратился полицейский к молодому мужчине у выхода, - тепло было, не трогали, но теперь-то, сам понимаешь.
- Да понимаю, что его дома запирать теперь, - буркнул тот.
Ехали молча: сын едва сдерживал гнев, ему было стыдно за старика, а отец смущённо смотрел в окно, он не любил причинять беспокойство близким, но никак не мог отказаться от привычки, приобретённой в городе. Хотя, нет, не привычка гнала его на вокзал, а острое, мучительное, как спазмы голодного желудка, чувство тоски. Он будто пёс, потерявший свой двор и дом, просиживал долгие часы на вокзале в надежде учуять знакомый запах. И как скажешь о таком сыну и невестке? Не поймут, обидятся, подумают, что ему у них плохо.
Масло дымило, булькало и шипело невыносимо громко. Молодая женщина перевернула котлету:
- Не понимаю, что ему ещё нужно? Комната есть – своя, уютная, одежды – завались! Кормим его, поим, телевизор – пожалуйста! Что он к этому вокзалу привязался?
- Да ладно вокзал, - махнул рукой муж, - шмотки! Чего он к старым шмоткам пристал? Ведь в чём привезли – в том и ходит!
- Даже постирать не даёт.
- Кем он нас перед людьми-то выставляет?!..
…по стальному атласу окон скользят, стекая на потрескавшуюся беж стен, белые крапинки снега. Старик стоит у окна в своей уютной комнате и наблюдает за ними. Внизу маленький дворик совершенно пустой и тихий – ничего, что радовало бы глаз. Только крапинки снега, да маленький кусочек белёсого неба…
- Бать, иди, поешь! – прорычал голос сына, как натянутая басовая струна. «Значит, ещё не успокоился, сердится», - заключил старик и вышел из комнаты.
- Послушайте, Георгий Петрович, - начала невестка, когда старик сел за стол, - вы нам просто скажите, что вас не устраивает.
- Всё хорошо, доченька.
- Да уж куда лучше, - буркнул сын, с досадой взглянув на отца.
- Вася, - одёрнула его невестка и голосом полным кротости и уважения обратилась к старику: - Ну а если всё хорошо и вас всё устраивает, то чего же вы каждый день на вокзал ходите?
- Гуляю, - уклончиво пояснил тот.
- Да не то ты спрашиваешь его! – не выдержал Вася. – Ты почему, батя, в старье на этот вокзал ходишь, будто одеть-то тебе нечего, а? Ты кем нас выставляешь? Мне ж перед людьми неудобно. Вон, и деревенские говорят, что забрали мы тебя из-за пенсии твоей и в лохмотьях ходить заставляем. Мне это, батя, уже вот где сидит, - он полоснул себя ребром ладони по горлу. - Давай, завязывай!
Старик ел и кивал, не глядя на сына.
- Я надеюсь, мы решили с этим, - заключил Вася и вышел.
- Ещё котлетку, Георгий Петрович?
Старик кивнул.
3
В это утро всё было усыпано лёгким искрящимся лебяжьим пухом. Он манил к себе прикоснуться, звал в свои пушистые объятья, но никто, кроме дворников не касался его. Да ещё лёгкое дыхание ветерка, покачивавшее ветви деревьев и провода, заставляло иные пушинки медленно опускаться на землю, и это было сказочным зрелищем, а уж если солнечным лучам случалось осветить его – какое блистание струилось на землю! Хотелось стоять и любоваться им!
- Сегодня ангелы поют, - улыбнулся старик, глядя на искрящийся столп у остановки. Прикрыл глаза, и в памяти его зажглась чёткая картинка: уютная комната с шестью окнами и на каждом свой неповторимый морозный рисунок горит жёлтым светом, множится серебряными бисеринками. И такое тепло разливается по сердцу от этого сияния, такая нежность, будто не свет это солнечный, а сама радость струится на землю!
- Ангелы поют! – повторил старик вздыхая.
Меж тем подошёл пригородный автобус, старик со страстным ожиданием вперил в него взор свой. Он так желал увидеть хотя бы одно знакомое лицо. И вот сегодня ему посчастливилось.
Это была приземистая женщина лет пятидесяти на вид, ширококостная, крепкая имела она беспокойный характер, такой беспокойный, что он редко позволял ей сидеть на одном месте. Острый цепкий взор её сразу приметил старика.
- Ба! Петрович! Ты ли?! – восклицала она, приближаясь к нему.
Раскрасневшийся от удовольствия и радости старик едва удержался, чтобы не бросится к ней на шею и не расплакаться.
- Катерина! Соседушка! – часто заморгал он влажными глазами.
- А! Помнишь ещё, не забыл!
- Как же забыть-то, как же забыть, - затряс головой старик.
Катерина уселась рядом.
- Слышь, а ты чего так-то? – потянула за рукав куртки. – Холодно ведь!
- А нет, - махнул рукой. – Мне тепло!
- Ты смотри у меня. - Катерина с беспокойством заглянула в глаза старика: - Не одевают что ль?
- Что ты! – поспешил её успокоить старик. – Одевают, ещё как одевают и кормют, и поют, и телевизор есть.
- Вот как, - прищурилась Катерина.
Старик вдохновенно закивал, потом состроив кислую физиономию пожаловался:
- Я сам её носить не могу, одежду-то иху новую. Как надену – кожа дыбом встаёт! Веришь, нет, а встаёт! Душит она меня, одежда эта новая, вздохнуть не даёт.
- Это да, - кивнула Катерина, - это я тебя понимаю.
- А чего там деревня-то как? – встрепенулся старик.
- Стоит деревня, стоит, чего с ней сделатца? Митрич-то, по нашей улице, помнишь?
- Ну…
- Помер. Двух дней до пенсии не дожил! Ждали, ждали на почте-то – не идёт за пенсией! А потом, бац, и обнаружили, те же почтовские, когда сами пошли. А не они так и лежал бы христовый. Никого ведь у него не осталось.
Помолчали.
- А Буздовы-то с нашей улицы переехали в тёткин дом. Ага. Всё, опустел дом-то. Растащут к весне, как пить дать, растащут, ни дощечки не останется! Вон сосед-то уж начал забор на дрова разбирать. Вот таки дела. - Поймала печальный взгляд старика: - Да ты чего загрустил-то? Ты смотри-ка, его из развалин-головешек в тёплый угол забрали, а он тосковать вздумал!
- Да не по головешкам тоска-то, - отвернулся старик, прикрывшись ладонью.
- А ну так то-то другое дело совсем! За Маруську-то и слезы пролить не жалко – хорошая была женщина, аккуратная, хозяйственная. Как у Христа за пазухой ты с ней был-то. Не так скажешь? То-то. Э, да ты не раскисай, не раскисай! Будто тебе сейчас плохо у сына-то родного.
- Хорошо, - просипел старик.
- Ну вот видишь, ну вот и ладненько, - она достала пирожок из сумки и протянула ему, - будешь? Голодный, наверно.
Старик взял.
- Ты ждёшь кого?
Старик покачал головой.
- А чего сидишь тут?
- Так, думаю, вдруг знакомого кого увижу. Вот тебя встретил, будто воздуха родного глотнул. Теперь и дальше жить можно.
- А, ну ладно. – Катерина заёрзала: - Засиделась я тут с тобой. Бежать надо. Ты береги себя, понял, не мёрзни, домой иди.
Старик кивал, глядя ей в след. Она уводила за собой все близкие, знакомые сердцу образы, их тепло и осязаемость таяли на глазах до тех пор, пока он не перестал различать их окончательно.
Стало тихо, очень тихо и холодно пусто, как в подполе ещё не забитом урожаем. Старик поёжился и запахнулся плотнее. Перед ним протекала стальная река, ревела, шуршала и сверкала красными, оранжевыми и жёлтыми бликами. Она имела два течения: в северном направлении и южном. Ненадолго движение обоих потоков останавливалось, и образовывался спасительный коридор. Тогда, подобно Моисею и израильтянам, шедшим по дну расступившегося моря, по «зебре» спешили пешеходы. Они, будто, боялись, что грозные потоки сомкнутся, и река размозжит их тела своими стальными волнами.
А ведь есть, старик это точно помнил, есть на свете другие улицы, по которым не текут стальные реки, они не покрыты асфальтом, а белый снег, выпавший поутру, редко становится серым по обочинам. Эти улицы широки, по ним частенько скользят с весёлым хрустом полозья саней и можно увидеть чёткий след подкованного копыта среди немногочисленных узорчатых отпечатков шин.
В самом конце одной из таких улиц, рядом с берёзовой рощей стоял дом, в котором жил ещё дед Георгия, а потом и сам Георгий со своими детьми и женой. Когда дети выросли и разъехались, а жена умерла, он остался один. Не было никого, кто бы мог поддержать его, сказать ласковое слово, и место близких людей заняли собутыльники. Они обитали в доме Георгия до тех пор, пока не появилась она – Маруся. Отлаженный быт, как часовой механизм, где всё работает чётко, каждое колёсико, каждый винтик бережно смазан. И как чудесно, когда в семье есть часовщик, который нежными умелыми руками отлаживает быт. Маруся была таким чудесным мастером. Дом Георгия преобразился, когда в него вошла эта мудрая, добрая женщина. Да что говорить о доме, когда перемены коснулись и самоё хозяина: Георгий бросил пить, приосанился и ходил теперь весь гладкий да выбритый, как сказали бы односельчане: «ухоженный мужик стал».
Так прошёл год, другой, третий… Да кто их считал?! Разве считаем мы годы, проведённые рядом с любимыми? Считать мы начинаем тогда, когда их уже с нами нет. Как бы там ни было, благополучие ослепило Георгия, усыпило его, убаюкало, сгладило эмоции, превратив в должное то, что на самом деле являлось великим чудесным даром. Нет, он не стал меньше любить Марусю, он просто перестал бояться её потерять. Он ошибочно отмерил ей вечность, наделил бессмертием её и себя и довольный таким ходом дел, почивал на ложе безмятежного счастья, тем временем как судьба готовила жестокий удар.
Это случилось летом, когда всё живое изнемогает от жары, а любая поверхность так накалена, что готова воспламениться. Супруги стояли перед горящим домом, ожидая пожарную машину, когда Маруся вспомнила, что забыла вынести документы.
- Сейчас сбегаю, - со своей обычной рачительностью метнулась к дому она.
- Куда?! – остановил её Георгий.
- Да я быстренько! Я же знаю, где лежат, тут, рядышком!
Маруся вбежала в дом. Старик ждал. Пожарная бригада уже боролась с пламенем. Вокруг толпились зеваки. Кто-то причитал в самое ухо. Старик ждал. Остался дымящийся «скелет» дома с выпачканной сажей печью. Все разошлись. Старик ждал. Он ждал, пока чья-то рука не коснулась его плеча, она властно встряхнула его – это был муж соседки Катерины. «Пойдём к нам пока», - пробасил он и увёл едва стоящего на ногах старика. Потом приехал сын. Потом… Старик не любил это вспоминать.
- Нет, ты скажи, зачем тебе место на кладбище? Ничего же не осталось? – сын холодно оглядывал огороды, стоя рядом с отцом на заднем дворе сгоревшего дома.
- Порядок такой, - прошептал старик.
- Порядок, не порядок! Что ты в гроб-то положишь? Пепел?
- А хоть и так, - настаивал на своём отец. – Ты о деньгах не беспокойся, у меня свои есть, скопил.
- Скопил он, - саркастично хмыкнул сын. – Ладно, делай, как хочешь, я помогу. Только не долго, хорошо, мне к понедельнику в городе надо быть.
Потом город – беспутное нагромождение холодных каменных коробок. Они растут, как грибы, на любом мало-мальски свободном кусочке земли. Удивительно, как уцелели скверы и парки?..
Стальные потоки замерли, пропуская пешеходов. Старик поднялся.
___
- Ну как же не видели?! Пожилой мужчина в лёгкой куртке, трико такое синее, ну, всегда здесь вот сидит! – сын простёр руку в сторону пустой лавочки, прохожие, которых он остановил, покачали головой и продолжили свой путь. – А вы, - обратился он к полицейскому, - вы что-нибудь видели?!
- Видел, - кивнул тот. – Я видел, как он ушёл.
- Куда?
- Домой, очевидно, вот так улицу перешёл и к скверу направился…
Сын бросился к пешеходному переходу, но стальные потоки безжалостно с грозным рыком сомкнулись перед ним.