- Иван, Иван, пойдем, перекурим!
- Да поздновато уже, я почти уснул.
- Да кто же спит летом в такое время? Еще нет и десяти вечера, а ты спишь.
- Есть уже десять и пятнадцать минут на одиннадцатый время пошло.
- Ну, и что? Все равно рано. Пойдем к речке через огород, посидим на нашей скамеечке, покурим, за жизнь поговорим.
- Да пойдем, конечно. Зря я что ли проснулся?
Иван кряхтя поднялся со своего дивана, держась за спину двумя руками, он вышел на крыльцо.
- Болит? - участливо спросил его друг Николай.
- Болит. Куда деться то? Укатали Сивку крутые горки. Ну, пойдем уж, коли я нашел силы подняться, то и до скамейки добреду. Вот хлопотун ты какой! Я уж улегся, я уж и подушки под себя положил, я уж приспособился, боль утихла, стал задремывать, а тут нате вам - предложение поступило. И как тебе откажешь? Что? Не спится? Опять с невесткой разбранился?
- Разбранился. Ест она меня поедом. Даже за общий стол не пускала. Предлагала есть отдельно. Видишь ли, говорит, что места за столом мало. И сын молчит и не заступается. Только внук встал и уступил мне свое место и сказал, что он будет есть отдельно, если дедушке места не хватает. Ох, как она полыхнула на меня, а потом на сыночка своего. Но смолчала. Чуть стол отодвинула от окна, и сразу всем места хватило.
- Да уж. Сколько ты уже вдовцом живешь? Двенадцатый год?
- Осенью будет тринадцать.
- А я только второй маюсь. Тоскую.
- А мне кажется, что только вчера я с ней расстался. И как так могло быть? Пошла в магазин, на крыльцо поднялась, качнулась, охнула, вздохнула тяжко и без звука навзничь и упала. Тромб какой-то оторвался. А какая умница была, труженица, красавица. Только вот детей нам Бог не дал много. Троих она родила, а вот взрастили мы только одного. Двое умерли младенцами. Эх, до внуков она не дожила. А какая бы бабушка из неё была! Так что я над внуками стоял за двоих. И Танюшку вынянчил, и Егорку, а Мишеньку просто выплакал. Когда узнал, что невестка избавиться решила, так веришь, на колени встал и просил за малыша. И выпросил. А вот теперь он мне место за столом уступил. Хороший мальчик растет, сердечный и характером в бабушку и видом в неё. Говорят, по приметам счастливый будет, если внук на бабушку похож.
Старики примолкли. Впереди шел Иван, невысокий и полноватый мужчина, а за ним Николай, который с молоду был признан первым красавцем в селе. Он был высокий и стройный, голубоглазый и светловолосый, кудрявый, еще и первый танцор и запевала.
Все девчонки толпой за ним ходили.
- Одним все, а другим ничего, - говорили вслед ему сельские кумушки. Может быть это "ничего" относилось к его другу Ивану? Он и правда не вышел ни лицом, ни фигурой. А рядом с другом смотрелся еще печальнее. Так вот с самых малых лет они дружили крепко, хотя были просто противоположностью друг друга. И в школе вместе, и на танцах в клубе вместе, и на курсах механизаторов вместе, и работали в бригаде всегда рядом, и свадьбы сыграли в один год, и квартиры получили от колхоза рядом, в одном двухквартирном доме. Их дружбе было больше, чем полвека.
Прямая дорожка через весь огород привела стариков к едва заметной калитке, которая сделана была из изголовья старой железной кровати. Раньше здесь был перелаз, но с годами он стал непреодолимой преградой. Вот и соорудил старший внук калитку для дедушки. Да и скамейку у калитки устроили тоже внуки. Правда не один дедушка пользовался уютной скамеечкой под плакучей ивой. Часто здесь укрывались от взгляда чужого влюбленные парочки. Да пусть. Место не просидят.
В этот вечерний час скамейка пустовала.
Старики уселись, разговорились.
- Да, Ванечка, жизнь мелькнула да и покатилась под горку. И тут уже ничего и не сделаешь. А вспомни молодость нашу! Разве мы о старости думали тогда? А школу нашу вспомни. Сколько детворы было в деревне. И учитель в две смены с нами занимался. Один на всех. Тимофей Дмитриевич. С первого по четвертый класс всех нас учил. А вечером, как коров пастух в деревню гонит, - у нас перемена. Учитель уходил коров своих встречать в дальний переулок, а мы на уши вставали просто. А зайдет в класс, мы опять присмиреем. Жена то у него хворая была, он сам коров доил. Двух держал. А вспомни Оленьку твою. Ты уже в четвертом был классе, а она только в первый пришла. Вот учитель тебя шефом к ней и назначил. Ты её читать учил. И кто бы мог подумать тогда, что ты век с ней проживешь? Из Армии пришел когда, ты ведь не узнал её совсем. Даже спросил у ребят, чья такая будет? А когда узнал, то так вокруг и заплясал, так и закружил возле неё, да и приворожил. А она ведь мне тоже нравилась. Да тебя выбрала. С чего бы это?
- Нашел, что вспоминать. Было да быльем уже поросло. Теперь вот нам бы век свой достойно дожить. Ну, давай, закурим.
- Как - давать? А разве ты свои папиросы не принес?
- Нет. Думал, раз ты зовешь, ты и угощаешь.
- Так я тебя потому-то и позвал, что свои то кончились, а покурить так захотелось, хоть караул кричи. Да-а-а! Покурили, ничего не скажешь. Тогда хоть споем, что ли, Ванечка. Подпевай тихонечко.
И Николай вдруг завел своим прекрасным голосом.
Ночь така мисячна, тихая, ясная
Видно хоть иглы сбирай.
Выйди коханая, выйти уставшая
Хоть на хвилиночку в гай.
Сядем в приступочке мы под калиною,
Тут я над всеми, как пан!
Глянь, моя рыбонька, как над равниною
Стелется тихо туман.
Ты не пугайся, что ноженьки босые
Ступят в холодную росу.
Я же тебя, милая,
Радость коханная
В гай на руках отнесу.
Ты не пугайся,
Что змерзнешь, лебёдушка,
Видишь, ни ветра, ни хмар.
Я пригорну тебя, милая, к сердоньку,
А оно горячЕе, чем жар.
Стояла теплая летняя ночь, полная луна светила над миром, текла в нескольких метрах от поющих стариков тихая речка, чуть слышно плескалась рыба, шелестела трава на пригорках на берегу, но все вокруг притихло от этих красивых звуков прекрасного пения. И не в том было дело, что голоса были красивыми, и даже не в том, что песня не портила гармонию мира, а была его такой естественной частью. Нет. Пение было задушевным, именно таким, каким оно и должно было быть. И два мужских голоса пели о своей любви, видели своих любимых молодыми и прекрасными, а себя - влюбленными пареньками, готовыми одарить своих желанных самыми лучшими словами.
Быстротечна и переменчива наша жизнь. И только радость воспоминаний озаряет наши преклонные годы. А сердце не остывает. До последнего вздоха в нем живет память о любви. Уже не обнять, не дотронуться, а в звуках просто излить свою боль и тоску.
Песня отзвучала.
- Слышь, Николай, а что те украинцы так на нас воспряли? Как можно нам так раздружиться? Да у нас в селе каждая вторая или третья семья имеет украинских родственников. Коноваленко, Одноконь, Казаченко, Дьяченко, Супрун - все фамилии украинские. Звучат здесь в нашей сторонке и не пригибаются. И песни мы поем наших родителей, а те выучили от своих родителей, а уж те привезли с собой прямо с Украины эти песни. А эту мы сравнительно недавно выучили. Но как от неё сердце щемит, не высказать.
- Да, хорошо, что без курева вечерок скоротали. А то бы подымили, да разошлись. А песня хорошая какая. И знаешь что, что бы там я не слышал про украинцев, а разлюбить их не могу. Вот увидишь, они в память войдут.
- Да я, Ванечка, тоже так же думаю. Только честят они нас скопом. Особенно после возвращения Крыма. Вот тот же хохол Никита хитроумный нам бомбу подложил. Передали Крым Украине и лапшу нам на уши повесили - удобнее крымчанам в Киеве центр административный иметь. А мы и поверили. И ни гу-гу. Все равно одной страной были. Ну, разбежались по своим норкам. И что? Лучше жить стали? Поля наши травой зарастают, а хлеборобы по вахтам работают. В школе 37 учеников всего, и то из трех сел.
- Не грусти. Не может земля впусте долго лежать. Позовет к себе пахарей. Ладно. Поговорили всласть. Эх. Еще бы закурить нашлось. Погоди, а вот у меня в кармане что-то шелестит. Глянь - пачка смятая, а в ней, как на заказ - ровно две сигаретки. А спичек нет.
- А у меня спички есть.
- Вот и полный комплект.
Покурили как-то неохотно, без удовольствия, придавили ногами окурки. Тяжело поднялись два друга и потихонечку побрели в свои дома.
- Ничего, ничего, ничего! Повоюем еще, а?
- Повоюем. Жить то хочется.