Автор – Багров Леонид Васильевич. Глава книги «Река – моё призвание».
В деревнях все мальчишки трудились с самого детства, занимаясь заготовкой дров на зиму, копкой огорода, завозом на поля навоза, заготовкой сена и соломы скоту, таская воду ведрами с Волги домашнему скоту и всей семье, промышляя рыбу летом и зимой, да всего не перечесть. Но пайку хлеба во время войны в размере 400 граммов можно было получить, только поступив на штатную должность в колхоз «Пионер» или в промартель «Судостроитель». Видеть, как мама, приходя вечером с работы, начинает делить пайку на пять равных кусочков, было просто невыносимо, и впервые я попросился на работу именно поэтому.
Было это весной 1942 года, когда мне еще не исполнилось и одиннадцати лет. По просьбе матери меня приняли работать с лошадьми. В колхозе их осталось немногим более шестидесяти, остальных мобилизовали в армию (до войны в трех полевод- ческих бригадах было около 150 ездовых коней и большая конюшня).Для каждого новичка в команде ночных пастухов был установлен твердый порядок: «входной билет» в бригаду был равен добыче курицы или утки — для проверки самостоятельности новичка и «прописки» его в бригаде.Своих кур было мало, да и мать строго спрашивала за каждую несушку, к тому же именно я отвечал за всю живность. Ничего умнее я придумать не смог, как проследить за соседским курятником и наведаться туда следующей ночью. Задание бригадира было выполнено, но как же мне было стыдно при встречах со старушкой Рыжковой, которую я обокрал.
Потом, в качестве компенсации, я наловил и принес ей ведро стерляди, но угрызения совести не давали мне покоя до тех пор, пока об этом я не рассказал матери. Мудрая мать строго отчитала меня и сказала: «Это и мой грех, я помолюсь за тебя, но чтобы больше ни-ни…». Сама же оставила себе в следующее лето две лишних молодки (молодые курицы) и, когда они стали несушками, одну отдала соседке.
Работа в конной бригаде была непростой: загонов не было, и кони разбредались по полям и соседним деревням, и, чтобы утром их собрать, приходилось без седла обскакивать по пятнадцать–двадцать километров. Не удивительно, что сдавал я свою группу довольно поздно, еле добредал до дома и валился спать. Но утром меня будили одноклассники, и мы спешили на экзамены — надо было сдавать экзамены за четвертый класс начальной школы, чтобы получить право продолжить обучение в пятом классе средней школы в соседнем селе Троицкий Посад.
Помню еще один случай. В один из летних дней, возвращаясь с конюшни, через щель в заборе в Вершининском переулке я приметил кусты спелой малины и, конечно, не преминул полакомиться сладкой ягодой. Старушка Вершинина, несмотря на ранее утро, уже бодрствовала и заметила воришку, проследила за мной и проводила до ворот моего родного дома. Рассказав матери о моем «подвиге», она потребовала строго проучить меня, что мать и сделала, выпоров меня, правда, для виду варовой веревкой. Это был первый случай, когда меня, уже работника, зарабатывавшего самостоятельно пайку хлеба, отлупили на глазах чужого человека. Обидно было до слез. Но запомнилось это на всю жизнь — ведь раньше ни отец, ни мать никогда не поднимали руку на детей. Вывод был сделан на всю жизнь: не зарься на чужое — возмездие тебя догонит.
Два следующих лета мне пришлось работать в составе первой полеводческой бригады в качестве помощника повара Елизаветы Степановны Хохловой. Конечно, до поварских дел меня не допускали, моей обязанностью было подготовить котлы, натаскать ключевой воды, заготовить сухих дров и поддерживать огонь в костре в любую погоду. Говорят, что я неплохо справлялся с порученным делом.
Весной 1944 года мне было уже двенадцать с половиной лет, и, хотя я был малого роста, мне доверили лошадь и, естественно, все работы, требующие одной «лошадиной силы». Это была старая рыжая кобыла по кличке Голубка — высокая, опытная, умная, и скорее она управляла мной, чем наоборот. Подготовить телегу, оглобли, тяжи, смазать колеса, чтоб легче катились по кочкам и ухабам, — это было довольно просто, а вот надеть хомут на голову и прочно прикрепить его с помощью гужей и супони к оглоблям получалось не сразу, а только с третьей или четвертой попытки. Надо сказать, что без помощи Голубки я вряд ли бы научился запрягать ее быстро. Моего роста явно не хватало, и она наклоняла голову и как бы сама просовывала ее в перевернутый хомут.
К осени, когда надо было поднимать зябь, нам с Голубкой доверили плуг. Со стороны, наверное, забавно смотрелось, как при первом же камне в борозде чапиги вырывались из моих рук и я валился на пашню. Голубка тут же останавливалась и наблюдала, как я встаю на ноги и заправляю плуг в новую борозду. Медленно, без понукания и рывков сама тянула плуг вперед.
После того как бригадир удостоверился, что совместная работа у нас пошла, а глубина вспашки была в пределах нормы, он распорядился заменить однолемешный плуг на двухлемешный (ширина двух борозд сулила удвоить площадь вспашки). Но старушка Голубка не потянула, хотя бригадир сам помогал и уменьшил глубину борозды. Пришлось выделить еще одну лошадь, пристяжную — молодую, но неопытную лошаденку из числа карантинных лошадей. (Нередко колхозные хитрецы объявляли из-за одной заболевшей лошади карантин, что по правилам позволяло задерживать любую животину, забредшую на запретную территорию, — они назывались карантинными.) Вначале все было плохо, молодая лошадь не умела ходить точно по борозде, тянула плуг рывками или совсем не натягивала постромки. Мне запомнилось, как ей попадало от Голубки, которая злобно храпела и больно кусала ее за холку при каждом сбое, что, в конечном счете, позволило нам наладить рабочий ритм. Меня Голубка полюбила, помогала мне, чем могла, и я заботился о ней, подкармливал, перед выездом в поле обязательно приносил ведро чистой воды. Как и все лошади, она очень любила купание, и я ежедневно с удовольствием драил ее натруженную спину.