Заезжал к жене на работу, и возвращаясь домой, проезжал место, где двадцать с небольшим лет назад, началась моя трудовая деятельность в Америке. И нахлынули воспоминания.
Бруклин. Кладбище Грин Вуд(Green Wood), угол 37(Street)улицы и Форт Гамильтон Парквэй(Fort Hamilton Parkway), основано в далеком 1838 году, именно на этом углу находилась, так называемая биржа труда. Место, где собирались люди всех мастей и национальностей, желающие подзаработать. Я попал туда, по рекомендации, на тот момент бойфренда моей институтской знакомой, потом они поженились, у которой мы с женой и маленьким сыном, жили первые две недели нашего пребывания в Америке. Спасибо большое ей за это.
Лето 1998 года, было безумно жарким и душным. Термометр не опускался ниже 35-37 градусов. При, почти стопроцентной влажности, я чувствовал себя, как рыба, которую вынули из воды и ей нечем дышать. С божьей помощью и клочка бумаги, на которой Дима, жених моей знакомой, написал как мне добраться до биржи, я до неё благополучно добрался. Кроме двух латиносов, больше никого не было. Но постепенно стали приходить люди. Последними, около семи утра, пришли трое русскоговорящих, как потом я узнал, это были Жора и компания. Из пакета Жора достал литровую бутылку Смирновской водки и пластиковые стаканчики. Несмотря на столь ранний час, уже было достаточно жарко. -Будешь?-спросил у меня Жора. Я не произнёс ни одного слова. Как он понял, что я русский? Наверное, нашего брата, видно из далека. Рыбак рыбака...Так начинался мой первый день на бирже. Дома у Инны, так зовут мою институтскую знакомую, сидела жена, в состоянии легкой депрессии и наш семилетний сын. Денег было, почти не было. Перспектива заработка-мнимая. А мне предлагают выпить водки в семь утра. Я отказался. А латиносы выпили.
Район, где находилась биржа, был еврейским. Здесь, в основном, проживали ортодоксальные евреи. Они и были работодателями. Начали подъезжать машины. Опускалось стекло и на совершенно непонятном мне языке евреи, что-то говорили. Жора пил водку с друзьями. Латиносов разморило и они, подпирая друг друга, сидели прямо на земле, облокотившись на решётку кладбища. Я подошёл к Жоре и спросил, чего евреи хотят? И на каком языке они говорят?
-Инглишь,-сказал Жора. -А хотят, чтобы ты на них поработал. Но платят мало. Если вообще платят, -ответил Жора, и продолжил выпивать.
Я ничего не понимал. Дима сказал, что это место, где можно заработать. Но я не видел, чтобы хоть кто-то стремился к этому. Евреи подъезжали, что-то говорили и уезжали. Иногда Жора, как я понял, он был здесь главным, подходил к подъезжающим машинам, о чём то говорил с водителями, но затем возвращался под слабо спасающую от жары, тень кладбищенских деревьев. Водка кончилась и теперь он с товарищами играл в карты. Латиносы, покемарив пару часов на земле, встали и покачиваясь ушли в неизвестном направлении. Ещё несколько раз я спрашивал Жору, почему он не едет на работу? И вообще имеет смысл приходить сюда? Жора ответил философски, что все в этой жизни имеет тот или иной смысл.
Четыре дня я приходил к шести утра и уходил в два. Стоял на солнцепёке. Вдыхал горячий влажный воздух обжигающий легкие. И уходил ни с чем. Жора с товарищами каждое утро пили и играли в карты.
На пятый день , едва появившись, Жора и компания, уехали в подъехавшем минивэне.
Я был в отчаянии. Меня мучал извечный вопрос русских классиков, что делать? На углу, со мной в этот день было ещё пять человек, два поляка, два хорвата, и один русский парень, Семён из Белоруссии, так он представился, когда подъехала машина. Ещё утром, как только уехала Жорина компания, я решил, что неважно что делать, но сегодня я обязательно поеду на работу. И это был мой шанс. Из разговора с водителем я понял, что ему нужны два человека. Я спросил Семёна из Белоруссии, если он поедет со мной, Семён сказал, что поедет.
Чугунная ванна, упакованная в деревянный каркас, стояла возле подъезда.
-Нихера себе попали, -сказал Семён, глядя то на меня, то на ванну. Из подъезда вышли четыре пейсатых еврея. Как объяснил пожилой еврей, который нас привёз, это его сыновья. Одеты они были, как и отец, в чёрные брюки, в белые рубахи с длинным рукавом, поверх рубах чёрные жилетки, на головах не понятно на чем держащиеся ермолки, на ногах чёрные, прилично сношенные, со сбитыми носками, опять же чёрные туфли.
-И не жарко им?-спросил я у Семёна.
-Им не знаю,-ответил Семён,-А нам сейчас придётся попотеть.
Нашей конечной целью была квартира на третьем этаже. Нам повезло, дом был старый. Лестница в таких домах широкая, достаточно места на площадках, чтобы развернуться. Я и двое сыновей тянули ванну вверх, а Семён и два других сына, толкали снизу. Мокрыми от пота были даже ногти. Три с половиной пролёта. С каркасом ванна весила килограмм двести. Это была огромная чугунная дура, и мы тянули ее на третий этаж. На последнем пролёте руки у меня дрожали, а ноги подкашивались. Семён, красный, как рак, упираясь плечом в каркас и матерясь, толкал снизу. Еврейские дети, у меня сложилось такое впечатление, только держались за каркас, и больше мешали, чем помогали.
-Семён, -похрипел я пересохшим ртом, -Если эта хрень поедет вниз, отскакивай в сторону к херам. Иначе она тебя раздавит.
-Взяли, -просипел в ответ Семён.
Нам заплатили по сорок долларов. Это были первые деньги, которые я заработал в Америке. Станет ли она для меня родиной, думал я тогда? Прошло почти двадцать два года. Стала ли она мне родиной? Скорее нет, чем да.
А тогда, мы с Семёном купили по бутылке холодного чешского пива. Доллар за бутылку. И это было самое вкусное пиво в мире, так мне показалось тогда.