Здание нашей Травянской школы построили из 150-ти миллиметрового квадратного бруса, где-то за пару-тройку лет.
Ради сбережения энергии от теплопотерь, появляющиеся из-за разницы внутренних и внешних температур воздуха и для лучшего его удержания, в холодное время года нагретого отоплением, школьники во время каникул, проконопачивали паклей не плотные межвенцовые примыкания с обеих сторон строящихся стен нового здания.
Работа эта, конечно, была муторной, но всю её мы выполняли в полном объёме, как положено, под чутким руководством кого-нибудь из преподавателей, поэтому всё обходилось не как на обычных стройках, а без упоминания какой-то матери и только исключительно при помощи молотков и самодельных деревянных лопаточек.
Все действия проводились в благодатную летнюю погоду, без задержек, быстро и в срок.
До этого наша школа располагалась в двух небольших тесных срубленных домиках, стоящих не далеко друг от друга.
Потом одно из этих двух зданий приспособили под местную сельскую библиотеку, а другое, прислонённое к торцу новой школы, продолжало быть одним из её классных помещений.
Для обогрева в зимнее время сооружались цилиндрические отапливаемые печи в металлических кожухах, называемые нами барабанами, окрашенные, для лучшей отдачи тепла в чёрный цвет.
Около таких благодатных грелок в зимнее время в перерывах между уроками выстраивались девчонки с накинутыми на плечи тёплыми платками.
Такие сооружения ставились на два смежных класса в торце разъединяющей их стены.
Сказать, что было совсем тепло - нельзя, но зная уральские холода не по наслышке, терпели их в лёгкую.
Во время лютых морозов нам разрешалось учиться в верхней одежде.
Самыми яркими, выдающимися и запоминающимися днями школьного быта были его радостные, праздничные окончания.
Исключением таких невероятно счастливых дней явился лишь один-единственный, самый последний, трагический, когда за два месяца до выпускных экзаменов в 8-м классе, меня объявили персоной нон грата.
Перед тем, как отстранить меня от занятий на яко бы законных основаниях, классная сначала запретила мне на два месяца посещать её уроки, а сама тем временем добросовестно вела в журнале контроль моего "негативного" отношения к учёбе своим: не был, не был, не был.
В то время я жил впроголодь, а мама была смертельно больна, ложась иногда время от времени в больницу, а куда её положат я тоже не знал, поэтому для посещения своего единственного родителя приходилось сначала долго разыскивать место её стационара.
Когда за два месяца прогулов накопилось достаточно, чтобы убедить даже мёртвого о моём якобы шалопайстве к посещению уроков, тут же вынесли людоедский приговор о запрете дальнейшего посещения любимой школы, единственной и спасительной отдушины при моих тогдашних сложившихся неподъёмных суровых жизненных обстоятельствах: умирающей мамы и моего сопливого детства.
За время маминой болезни, в течении двух лет, нас не удостоила своим хлопотным посещением ни одна высокая контора, зато их подписи о моём исключении на документах вырисовывались, как они, все эти закоренелые конторские служаки, старательно и красиво, с заковыристым загадочным росчерком, всегда выписывают свою тщательно отрепетированную любимую фамилию.
Но про это у меня написано понятным языком и в другом похожем рассказе.
Наша заурядная придорожная уральская деревушка заметно согревалась весенним апрельским теплом.
Школа готовила мой класс к государственному экзамену.
На задворках деревни от какой-то невероятной радости и весеннего счастья прославляли себя любимых популярными куриными мелодиями, известными только им самим, задиристые голосистые петухи.
Управление колхоза готовилось к посевной, а вся наша Держава, со дня на день готовилась встретить мифический коммунизм, обещанный впопыхах под "кузькину мать", Никитой Сергеевичем Хрущёвым, уроженцем села Калиновка Курской области.
Маме тогда, смертельно больной, моей единственной опоре, в её укороченном веке, оставалось жить с недоучкой ровно год и семь мучительных месяцев.
А пока вернёмся в свою просторную, только что достроенную альма-матер, где мне в самом начале второго года обучения, к сожалению, серьёзно не повезло на остроглазого поводыря со всевидящим необычайно острым оком.
В начале учебного года, идя по коридору, директор нашей школы неожиданно вышел прямо на меня и, как чёрт из табакерки, испепеляя меня нещадным взором, безжалостно изъял у беззащитного ребёнка самую любимую игрушку - детский пистолетик, которым я забавлялся во время большой перемены при помощи крошечных пистонов, видимо, прямо у него на глазах.
Обещал, правда, возвратить его мне в целости и сохранности, как только я, немного успокоившись, остыну, но сделал это совсем не в этот раз.
Конфискация меня, конечно, особо не пугала, только жалко было до слёз, расставаться с любимой игрушкой, подаренной мне совсем ещё недавно, на день рождения.
Ладно, подумал я, подожду.
Школьный год уже переваливал первую половину весны, а заверение, данное шефом ещё в начале года, им до сих пор почему то так и не выполнялось.
Неужели совсем позабыл про меня, завертелся?
Как знать? Весна - ведь это самое озабоченное время года.
Она может повлиять как на людей, так и на животных, и чего там греха таить - даже на нашего заоблачного, всея школы, директора.
Хоть с виду он строгий и обязательный, но в глубине души такой же нормальный, как и все мы, человек.
Сейчас уже не помню признаки, по которым я был уверен, что мою любимую игрушку директор, всё-таки, упёр к себе домой.
Именно тогда и возникло в моей озабоченной голове это, видимо, единственно правильное и, как оказалось: беспроигрышное решение - рискнуть походом "ва-банк" и сходить в отсутствие оного к его умной и доброжелательной маме, где очевидно и покоится не убережённое мною драгоценное сокровище.
Он временно перебивался у старенькой мамы со своей семьёй в количестве четырёх человек.
Надо было во что бы то ни стало разжалобить добродушную старушку убедительной просьбой, оступившегося на мгновение озорного ребёнка, по проблеме любимой игрушки, без которой жизнь несчастного теряет всякий смысл, подумалось мне, было бы самым подходящим моментом.
Нашу, не избалованную северным зноем, деревню тогда освещало большое радостное солнышко так, что от таяния снегов пройти куда-либо было не так-то просто.
Особенно тем бедолагам, которые по этим дорожкам почти никогда не ходили или бывали там лишь иногда, в случаях крайней необходимости, как в моём.
На улице, где я проживал, и по которой пробирался в школу с расстоянием в 800 метром, было точно такое же безобразие, но по своей стороне передвигаться было куда легче, чем по не знакомой.
Не зря же говорят, что дома и стены помогают, но тем не менее в это сакральное место меня погнала единственная спасительная надежда с отчаянными смелыми мыслями: сегодня или никогда.
Я шёл за своей отобранной игрушкой по мало знакомой, ещё непроторённой мною весенней дороге.
Улица хоть и не моя, но о месте где стояла скромная избушка нашего мудрейшего, я довольно чётко имел представление.
Скорее всего на тот случай, чтобы когда-нибудь по ошибке, со своими лихими набегами не учинить тут самовольного непродуманного скандального ребячьего отсебячества, и где моё спокойствие было бы застраховано от очередного непродуманного детского озорства.
Проделки были непредсказуемо разными, и когда возникало желание попробовать с пацанами, что-нибудь из урожая в чужом огороде, или поставить на окно стучалку с гаечкой, приколотую булавкой, что мы иногда делали нашим "любимым" учителям.
А тут совсем другое - всё-таки директор. Ему:ни-ни! Субординацию нарушать - себе дороже, нельзя.
Здесь соблюдение правил иерархии приходит к каждому ребёнку с молоком матери.
Это, как и переписывание законов природы. Пусть уж они остаются нетленными. Иначе без этих неписанных законов патриархальная деревня давно бы перестала существовать.
Не как в нашей Державе: под каждого правителя новая Конституция.
Землянка Александра Андреевича, к которому я пробирался по расквашенному весеннему распутью, была настолько приземиста, что выглядела даже печальнее, чем наша с мамой убогая избушка из местного дёрна
Правда это жильё у него было пока временным, и принадлежало его старенькой маме.
Однажды, во время многодневного, летнего похода директор, ведя нас к пограничной с Казахстаном реке Уй, выбрал момент показать урочище, где когда-то родился и вынашивался под сердцем этой благородной женщиной.
Место было действительно притягательным для любого любознательного глаза.
Огромные раскидистые вётлы скрывали под собой не одну толщу столетий культурного проживания здесь человека, оставившего после себя горы различных предметов, кинутых за ненадобностью или забытой ненужной посуды с остатками осколков стекла, керамики, битого кирпича и всякого бытового хлама.
Река отсюда была уже недалеко, с неблагозвучным, правда, названием, но для казахов это переводилось в благородное и могучее, как не преступная и духовная крепость, слово ДОМ.
Годом позже, секретарю партийной организации колхоза, каким и был директор нашей восьмилетней школы, в этих же самых пенатах выстроят домик по-приличней.
И будет он тёплым, деревянным, и щитовым, только его любимая мама этой радости, к сожалению, увидеть уже не успеет.
Не подъёмное военное лихолетье трагически унесло у неё не только личное счастье семейной жизни, как и у многих женщин этого сурового поколения, но и последние остатки женского расшатанного душевного здоровья.
Ради таких непоколебимых женщин я готов напомнить людям про минуты молчания. Снимите шляпы, господа. Вечная им Слава и Память священного почитания от благодарных потомков Отечества!
Моя дорога до её жилья представляла из себя букву "Г": восемьсот метров по своей улице и повернув налево, прошагать еще половину такого же расстояния.
Обут, конечно, я был в обычные резиновые сапоги из местного магазина, как и вся наша деревня.
Не набрать в них через верх студеной весенней воды – надо было очень сильно постараться, чего в таких вот спешных случаях, как у меня, получилось с обратным результатом - как у мокрой курицы.
Так что мой визит к этой сочувствующей, душевной бабушке возможно и по этой самой уважительной причине сильно не задержался.
Быть было худу, да Бог не велел!
Не успел я высказать свою просьбу, как она, оценив оперативную обстановку, тут же вынесла из своего хранилища, аккуратно завёрнутую в салфетку драгоценность, из-за которой у меня пострадал целый сезон не стрелянных дней.
Чудотворным движением натруженных рук эта Божественная неувядающая личность, наконец-то, вручила мне бесценное сокровище, называемое когда-то с детской любовью и нежной ласкою – пистолетик.
Кто бы мог ответить мне на вопрос: почему упоминаемая игрушка оказалась у этой милой старушки, а не в канцелярском столе уважаемого директора?
Не опасался ли он, что какой-нибудь не запатентованный школьный Кулибин приделает ей ноги?
Но слава Богу, хранение моего драгоценного имущества было выполнено на самом высоком уровне легендарной, милой бабушкой!