Суд
Восток не Запад( и Запад не Восток).
Там Солнце ближе, Юг под бок, и Север недалёк.
Там – холод и жара... пустыня и песок;
мёд, дёготь... аксакал, такой же старый как пророк;
моря и реки, горы и леса... Восток не одинок:
Давным давно там бил ключом источник Мира,
Разума и Света Ветхого Завета...
Там слуги звука старой арфой воспевали дух поэта
– хозяина слова, пера гусиного, презвучного куплета
- струнами тонкими набрав пульс недопознанной планеты.
Там, шаг за шагом, светлые умы искали корни правды,
астральные миры росли быстрее летней жажды...
Горящий факел знаний, там, пути цивилизаций освещал,
а хрупкий мир, тогда, быть стойким и надёжным обещал.
...Восток опять в огне, пропала ценность верного совета.
Сейчас там факел мира редко видит луч дневного света,
а истинная суть и красота природы человека
опять страдает от капризов непокорного конфликта.
Однажды, на перевале – между миром и войной,
тревогами, боями лютыми, и долгожданной тишиной
– бойцам на радость, был объявлен временный покой:
с музыкой, вином, толпами женщин и насыщенной едой.
Казался вечностью тот миг, что усмирение создал.
Пьянели армии, народ воинственный гулял,
вдыхая глубже запах жданых перемен,
не чуя горечи обманчивых измен.
Одно лишь сердце старого Поэта –
невольного в среде восточного солдата –
не доверялось сладким вкусам пируэта,
а предвещало запах крови пущенной.., и пота.
Чутьё Поэта в том, что проигравший жаждет мести,
а победитель страстно хочет больше власти;
Кому-то надобно своё вернуть, кому-то - не своим владеть;
Кому-то – смерть в бою искать, грехи с себя стрехать...
Кому-то велено стихи красивые хозяину писать.
Поэт устал, и одой воспевать героя перестал.
Утром победитель генерал конвой за ним послал,
чтоб он на площади, при всех, ему похвальные слова читал,
величие победы, ум его, талант и храбрость отражал.
Перед дворцом – разгар торговли, шум и суета.
Солнце Востока жалит и сверкает с самого утра,
над всей столицей и вокруг бытует ранняя жара.
На главной площади стоит и ждёт бессонная толпа,
надеясь раньше всех услышать новость дня.
И всё не зря...
Со стороны дворца пошла растущая волна.
На пьедестал поднялся полководец генерал,
он же – хозяин, консул, адмирал...
Властный взгляд его легко на массы оседал,
потом, отяжелев, на плечи хрупкого поэта пал,
но тот не гнулся, и взор свой высоко держал.
– Ну, где стихи? Читай, неблагодарный раб! Аль не писал?
– Глории твои не стоят лавров вечных, ни похвал.
Себе Мир подчинить – амбиция, дурман;
а сила армий – временный самообман...
Слушая, завидный генерал краснел, белел, слюну глотал,
Поэта в поле зрения держал, и не прощал.
В его кругу не принято забвению предать такой скандал.
Как призраки, солдаты объявились из толпы,
Поэта наказали..., и вынесли, через дворы.
Блуждая в бездне бессознания ночи, дни...,
придя в себя, учуяв запахи тюрьмы,
Поэт приметил худощавый силуэт в одном углу.
Покинув темноту, чужой приблизился к подвальному окну
– лёгким шагом, соблюдая тишину.
Снежная седая борода, тюрбан, халат;
не рабская походка, сияющий открытый взгляд...
Чем же вольнодумный Аксакал не угодил властям?...
В сыром подвале вольный дух царит, и тишина.
А за окном металл звенит, чернеют облака, готовится война.
Кому-то мир помехой стал, опять кому-то не до сна...
К Западу подтягивает генерал войска:
к чужим коронам и блестящим городам,
к амбарам хлебным, набитым золотом складам...
Пред тем, как двинуться (через сармат) в далёкий мир,
щедрый генерал распорядился дать богатый пир.
О пире предстоящем известно стало и в тюрьме.
Кроме того, с чего-то, арестанты зашептались о суде.
Невольники тревожились, но далеко не все:
Одним снились Спасители и боги на коне.
Другие улыбались обиженной судьбе,
цветущей затхлой плесенью привязанной к стене...
В тот вечер люд как никогда гулял,
на главной площади за даром отдыхал:
Там - Сладости.., рубинное и золотистое вино,
что в мир мечтаний открывают сонное окно;
бараньи туши неспеша вертевшись над огнём,
дорады жирные в последний дух шумящие с концом;
историки, философы, другие мудрецы,
актёры, музыканты.., и страстные жрецы любви.
Довольная элита ест и пьёт, и терпеливо верит в то,
что юмористый генерал вполне горазд на всё:
Негаданно преподнесёт сюрприз бушующей толпе,
одним рывком весь пир толкнёт к Луне...
В это время полная прелестная Луна,
дорогой вечной вверх стремилась, как всегда,
а звёзды дальние всё наблюдали свысока,
как в бездне грешной крутится Земля.
В момент, когда Луна сильнее начала блистать,
руку генерал поднял, тем самым дав понять,
что представление пора начать.
Мгновенно площадь осветилась вся,
безмолвно замерла шумливая толпа,
и верх над временем взяла загадочная тишина.
С пьедестала, справа от дворца, в нижней части агоры, под горящими факелами выделялось тёмное круглое пятно - глубокая яма с дюжиной голодных северных волков. Оттуда лёгким ветром в воздухе рассеивались визги, стоны и железные стуки, от которых у обычных мирян волосы дыбом поднимаются. Именно к той яме обратились полные страстным ожиданием взоры пирующих, нутром чующих близость подачи изюминки сценария генеральского ужина.
Главные персонажи спектакля, в лице трёх подсудимых, конвоем были доставлены ближе к сцене. Большие горящие факелы освещали их фигуры, походки, лица..., и даже глаза. Отрываясь от суетливой свиты, сценарист заговорил:
– Ну, почтенные!.. Дала ли вам тюрьма хотя бы дольку интеллекта, разума, ума?
– Нехватка воздуха, еды, питья... не есть тюрьма, – в ответ сказал один из арестантов, не скупившись на слова. – Воля повсюду и везде одна, и узники не там, а тут снаружи, и вокруг тебя. Себе подобных лишая Воли, сам остаёшься без неё, хоть и не в кандалах...
– Пока довольно! – отрезал генерал. – Мир сделан так, что виновные должны нести заслуженное наказание, но им надо дать право последнего слова. А сейчас говори дальше, Поэт, хоть ты и раб бесправный!.. – Поэт продолжил:
– Хозяин раба сам впадает в рабство. Имеющий слугу становится слугой. Душой и разумом невольник достигает облаков, а думы ваши на пределе. В кошмарных снах страдаете вы жаждой власти, тягой к вечной жизни, алчности, и мести... И в мозгах ваших места для свободы нет. И жить вам – в собственной тюрьме.
Чувствуя ледяной холод, исходящий от каменной толпы, старый Поэт молчаливой насмешкой оглянулся в темноту и замолчал – он больше ничего не хотел сказать. Рядом стоял Аксакал. Именно к нему и обратился генерал:
– Говори, белобородый! Как с толку сбился, что на закате жизни народу служить отказался, в предательство подался?...
– Изволь спросить, – ответил Аксакал, – какому народу я изменил, тому, который предо мной стоит и чествует начало новых бед? Бесчувственный, бездушный твой народ; глухой, слепой он, и живёт с одной надеждой – быстрее наживиться на беде чужой. Лицемерие одно в твоей толпе... не видно в ней достоинства, ни чести. В глазах народа твоего, как в темноте – одна сплошная пустота, в которой пропадает всякий смысл предательства. Я всё сказал!
Третий подсудимый был Старец северный: худой, высокий, лицо скулистое... Глазами охватил он пёструю толпу, затем он ими же пронзил судью. Тот вздрогнул, даже пошатнулся, но равновесие сдержал. Мгновенно отгоняя от себя растерянность, Генерал полушепотом Старцу сказал: « Одумайся, ещё не поздно, послужишь мне, в живых оставлю, в поход со мной пойдёшь, армии моей пути покажешь, о своих расскажешь...»
– Жизнь мне давно не дорога как вам, и смерти не боюсь – что пытками палачей твоих было доказано. Но про своих я расскажу, и про тебя, верховный, и про судей твоих, и про толпу. Земли те – далёкие, туда добраться невероятно тяжело. Не без потерь придётся армии твоей преодолеть низины и верха скалистых гор; реки широкие, глубокие, берега высокие; тысячелетние непроходимые леса, которым нет конца... А люди там – светловолосые, голубоглазые, мирные и добрые. Мужчины – высокие, сильные, охотятся и землю пашут. Женщины там красивые – ткут, шьют, очаг домашний берегут. В мире и согласии они живут, и мирно дети их растут. Живут они без королей, царей... дань никому не платят и свободны от чужих цепей. Они оторваны от мира грязи, лжи и лести; им неизвестна алчность, тяга к золоту и власти. Отец им – Бог, а мать – Природа, живут они любовью, радостью, душевной честью. А ты, с твоими палачами и твоей толпой, завтра двинешься в поход нарушить их покой??? Не торопись, вельможный генерал, не всё сказал. Ежели с миром, словом добрым, без судей наведаешься к ним, хлебом солью примут, высоко уважат, обильный стол накроют... Войной на них пойдёшь, великой армии твоей несдобровать. Они сильны, храбры, и свой очаг умеют защищать. В сражении им в мире равных нет. Один боец от них повалит дюжину твоих, и не сбежит. В открытом поле он будет драться, и выстоит, тем более в лесу, где его знает каждая тропинка, всякий куст, и ветка, и травинка... и даже утренней росы слезинка. Так что, советую остаться, генерал, на Запад не ходи, иначе, ни от чужих, ни от своих прощения не жди. Миру нужен мир, а людям – жить в покое, без вражды ... Сегодня у тебя есть всё: богатство, власть, защита мощная, почёт со стороны толпы... И никаких врагов вокруг, соседи все тебе давно подчинены. Ежели тебе мало всё, с оружием в поход пойдёшь... знай – это поражение твоё, а то, что ты сейчас не вразумил, потом дойдёт. Войска твои непобедимые лягут в горах, на дне глубоких рек, в лесах... Синеглазые разгромят всех твоих солдат, при жизни не останется и лучший твой легат. Один останешься, один вернёшься, тем же путём: через леса, спасаясь от болот, от злых духов... испытывая голод, холод, страх от ходящих по твоим следам медведей бурых и волков. На коленях по обрывам скользким и скалам будешь ползти, со смертью рядом, чувствуя нехватку воздуха в груди. Надумаешь от мук избавиться, никто, ничто вокруг не даст – не выйдет в мир иной тебе уйти, живьём вернёшься, совсем другим. Мне больше нечего сказать! Вели казнить! И знай, судья, решение твоё – сигнал начала перемен.
Генерал поднял руку, и конвой двинулся к яме. Площадь зашевелилась и задние ряды стали толкать в спину самых передних зрителей, которым повезло больше всех. По чьей-то команде они стали забрасывать волков камнями. Звериная кровь закипела. Злые стоны и визжания понеслись по столице... Высившийся над площадью жуткий дикий гул, растущая волна бурлящей толпы и внезапное исчезновение Луны с самой середины неба заставили генерала дрожать. Необъяснимая тревога охватила его целиком, давила, не давала ему дышать. И в него вцепился судорожный страх... И вдруг почувствовал он себя слабым, ничтожным, растоптанным чьим-то тяжёлым большим сапогом, а невидимая сила давила ему на горло. Мгновенно перед его глазами прошли все победоносные компании, словно прощались и покидали его навсегда.
« Что это может быть, – подумал генерал, – неужели я что-то не так делаю, или старики эти ...» Не успел он довести до конца своё странное подозрение – приходя в себя, тут же о нём забыл и, прежним неодолимым взором осматривая всё вокруг, приказал усиленно освещать площадь. Когда столичная агора вся была видна как на восходе дня, с пьедестала главный судья поднял правую руку, обращая внимание народа на себя:
« Сегодня на площади нашей империи прозвучали не самые лучшие слова и пожелания, – крепким голосом заговорил Генерал. – Нас открыто обвинили в том, что мы бессердечны, кровожадны, лишены чести, ищем мести... По закону, после столкновения зверей с наказанными, раненых добивают, чтобы не мучились, и это гуманно... Но эта казнь – « casus rarum», потому что есть сомнения в доказуемости обвинений и в правильности осуждений. В таком случае, пусть само наказание покажет: кто прав, а кто не прав. Волки не служат империи, они служат природе, пусть они и решают. Исход казни будет таков: Принявший смерть будет считаться виновным, оставшийся в живых будет невиновным, и он получит жизнь, и звери добродушные тоже жить будут. К казни, приступить!»
Немые солдаты, расположенные за спинами осужденных, сразу и одновременно толкнули их в яму, в которой за считанные секунды (уже) привычные рычания обернулись устрашающей могильной тишиной. Онемевшие северные волки в один миг сплотились, спинами и шеями своими встали ромбом и на них, как своих, приняли приговорённых к позорной смерти. После мягкого падения осужденные лежали живые невредимые, покрытые шерстяными телами, в завидном покое, словно всю жизнь дружили с теми голодными волками и рядом одной Дорогой шагали.
А наверху свидетели, глазам своим не доверяясь, дар речи теряли. Близстоящие, ошарашенные, онемелые... отходили назад, уступив место задним рядам. Задние ряды, понятия не имея о происходящем, быстро подходили к яме, смотрели вниз и, такие же ошалелые, неимоверной быстротой удалялись прочь. Уму непостижимое явление превзошло воображения сильнейших мистических творцов эпохи. Шипящий пугающий шёпот пробил первые ряды и потянулся к площади и к самому пьедесталу. Народ моментально заподозрил вторжение нечистой силы и поспешно разошёлся по улицам и дворам. Вскоре аристократия тоже отошла, и агора совсем опустела. Возле ямы остались растерянный конвой, обледеневший генерал и добрая сотня окаменевших воинов личной охраны. Сконфуженный старший конвоир первым нарушил нездоровую тишину: «Мой генерал, что с ними делать, с приговорёнными?
– Выполняй ранее оглашённый приказ! До моего возвращения за их жизни, и за жизни зверей, ты лично будешь отвечать головой! Звери не хуже людей, люди не лучше зверей ... – чуть ли не шёпотом мелькнула странная незаконченная мысль на строгих губах хозяина, в тот момент как никогда похожего на усталого человека из народа.
После пира, к утру, как и было приказано, из ямы конвой поднял наверх зверей и троих оправданных. Недоказнённых людей они отправили в тюрьму – не на «хлеб и воду», а на полное довольствие, как Сам Хозяин распорядился. Волков они повязали железными цепями и мирно сопроводили на базу сторожевых псов с усиленной охраной, едой, водой... – за городом, поближе к лесу и подальше от людей.
Город столичный, с площадью, дворцами, торговыми рядами... покой и разум потерял.
Происшествие на прощальном пире быстро разнеслось по империи. Очевидцы неимоверного побратания , изо всех мозгов пытаясь вспоминать хоть какие-то слова, отрывки сказанных речей..., так и не смогли создать ясную картину... Будто кто-то выметал у них из памяти всё, что набралось на том неладном празднике. И тогда вступила в силу поговорка « услышал звон...», и волки волчьей ямы стали пугать не только детей, но и родителей, и родителей их родителей. Самыми искажёнными слухами, страх стал проникать в хижины, дома и дворцы, и так зародилась повальная болезнь. Лучшие лекари империи (и её беспредельных пределов) не были в состоянии поставить правильный диагноз тому мозговому недугу.
Вскоре невидимая сила растущей эпидемии стала разделить людей на тела и души.
Столичные чины и блестящие умы, по своему определив стратегию по выводу державы из ментальной беды, обратились к сверхсильным. Старые усталые боги не осилили давление душевной чумы. Тогда правитель – во едино с банкирами, магнатами, аристократами и признанными пиратами – решил не жалеть ни сил ни средств... вплоть до создания новых богов-спасителей.
В это время оправданные старики оставались в тюремной тени. Казалось, они исчезли из поля общего зрения и были отданы забвению. Волкам, и в народе и на собачьей базе, стали уделять возвышенное внимание. Их признали замешанными в последствиях той недоброй ночи, хотя луну в некоторой степени тоже считали виновной... – именно она на важном этапе представления взяла и исчезла прямо с середины неба.
Волков, конечно, можно было просто взять, да разорвать на куски и сжечь, но кто мог знать какие бесы стояли за ними... Так что, оные звери стали пользоваться неписаным статусом. Слуги базы (по чьему-то наставлению) стали вдоволь скармливать их мясом, чтобы к добру расположить их непонятный дух, надёжно скрытый под мутной вуалью наглых глаз. Исхудалые волки охотно принимали дары, округлялись, крепились..., ноздрями чуя острый запах леса. Отрадно наблюдая за греющимися на солнце сытыми ленивыми мясоедами, охрана расслабилась. Однажды утром, после тёмной бурной ночи, на базе были обнаружены трупы бойцовских псов с глубокими следами крупных клыков в горлах, животах... За всю ночь охрана не услышала ни единого визга, ни одного рычания, а на месте заключения не оказалось ни одного дикого зверя – всех как ветром сдуло. Отсутствовал и десяток матёрых волкодавов, в жилах которых вероятно ещё протекала волчья кровь.
Слух о побеге волков быстро прокатился... и ещё больше усугубил ситуацию. Люди реагировали по-разному: Одни надеялись на исчезновение, или хотя бы отступление злых духов (породивших эпидемию) вместе с волками. Другие, которых было намного больше, тревожно думали вслух о новых губительных бедствиях. Они почему-то твердили, что беглые звери, владея бесовской силой, могли созвать всех злых духов земли и уничтожить мир по какой-то причине, понятной только им. Злые духи всегда были, но почему они именно тогда стали ополчиться против людей, кто их натравил?... – подобными, и другими вопросами, народ стал искать виновных грядущих несчастий, всё пристальнее всматриваясь в ближайшие дворцы. Господа хозяева приметили факт пробуждения и определили его как классовую угрозу, и они в чём-то были правы.
Классы, как и все движимые и недвижимые силы, имеют своё начало, а может – и конец. До хозяев люди равноправно пользовались и радовались тем, чем их одарила Хозяйка Природа: землёй, водой, солнцем, теплом, холодом... Со временем люди создали своих вождей, с которыми росли, взрослели, старели... и каждый имел своё место под солнцем. Но жизнь была нелёгкой и протекала в постоянной борьбе. Ещё тогда не все были одинаково сильными, умными, изворотливыми... Уже тогда были неудачники, проигравшие, упустившие свой шанс, свою долю, не оказавшиеся в нужное время в нужном месте; были лишённые прав, благ и свободы в результате налётов одних на других... – и они все, и другие неназванные выше, тонкими слоями веками прокладывали крепкий фундамент разделения первого быта на имущих и неимущих. И рост богатства одних порождал рост бедности других, которых набиралось всё больше и больше... Далее богатство стало порождать богатство и нищету, а бедность – бедность и нищету, вследствие чего богатство нажило себе много-много врагов...
На ряду с уже бытующей душевной болезнью, где-то глубоко внутри бедных людей рождалась надежда: « Не сгинут ли хозяева, не пора ли своё вернуть и зажить по-человечески?.. »Удар эпидемии бил больно по всем, но имущие страдали вдвойне. Столичные же хозяева, в отличие от провинциальных, испытывали ещё больше страха. По торговым рядам прошёлся звон, будто глубинки, помимо эпидемии, крайне недовольны беспредельно увеличенными налогами, демонстративными шествиями по империи карательных отрядов, бездействием правителей... и они, провинции, готовятся к большому народному бунту. Вооружённые резервные когорты, разбившие лагеря под стенами столицы, бодрствовали, при первом сигнале тревоги готовые угомонить любые волнения. В самом городе и вокруг, особым распоряжением губернатора, запрещалось скопление свыше трёх мужчин. Во избежание неприятностей со стороны властей, горожане стали редко выходить из домов.
Городская тюрьма, казалось, совсем была забыта внешним миром. Тем не менее, наружная смута сказывалась на охрану, на арестантов..., но только не на друзей волков. Они – Старец, Поэт и Аксакал – на удивление пребывали в здравии и полном уме, о чём и твердили их лёгкие походки, сияющие взгляды и оживлённые дискуссии о людском бытие. Они держались вместе и от них всё время отдавало теплом, греющем всю камеру и чуть ли не половину тюрьмы. Загадочная, даже в самые холодные ночи идущая от них теплота держала в напряжении арестантов, охранников, начальника самой тюрьмы, но больше всех конвойного офицера, пребывающего в строжайшем ответе за сохранность «клиентов» Генерала. Вероятно только поэтому, именно тот офицер и открыл секрет тепла, дни и ночи отслеживая каждое движение уже не осужденных, но ещё не освобождённых из-под стражи.
Согласно офицерской дедукции, упомянутое тепло конкретно исходило не от человеческого тела одного, двух или всех трёх стариков, а исходило оно от круглого камня, речного, размера мальчишеского кулака, серого цвета, в абсолюте ничем не отличающегося от обычного. Шаг за шагом идя по стопам осужденной тройки, конвойный офицер, уже в качестве секретного сыщика, дошёл до главной площади. На дне волчьей ямы валялись такие же камни. Таких же, не меньше пол телеги, валялось наверху, рядом. Итак, источник тепла был определён, стало известно и место его добывания, и было выяснено, что камень тот грел через тело не каждого смертного... К тому же, настырный следопыт позволил себе интуитивно допустить, что феномен на пире произошёл только с участием « волшебного» камня, но это было недоказуемо, и, будь оно публично оглашено, могло плохо кончиться для Поэта, Старца и Аксакала, за головы которых он отвечал собственной. В такой ситуации старшему конвоиру было необходимо просто прекратить самовольное расследование того мутного дела и забыть о нём до конца дней своих. Но он не угомонился, а продолжил искать ответы на зажигательные вопросы, всё больше втягивающие его в трясину своих тайных домыслов. Почему, и зачем он это делал – под строгой секретностью, выйдя за пределы своего служебного долга? Делал ли он это ради выслуги перед самим Генералом? Или же для утешения собственного любопытства? – Он, хоть и был человеком военным, сильно увлекался раскручиванием всяких неординарных явлений. В семье своей он был единственный приносящий доход мужчина, потому что отец, дед, и даже прадед его понятия не имели о коммерции, выращивании пшеницы... Все они – заядлые до сумашествия алхимики – ни у кого не состояли на службе, разве что изредка к ним обращались за советом другие алхимики, законные маги, ювелиры... и платили им какие-то мизерные гонорары. Они тоже были привлечены к тайному изучению греющего камня. Именно они посоветовали сыну, внуку и правнуку(в одном лице) разузнать как можно больше о замешанных в том феномене людях.
* * *
После неладного пира армия двинулась на Северо-Запад. Казалось, на тот раз Генерал надумал одним махом завоевать половину обитаемой Земли – так много было воинов, лошадей боевых, катапульт и провианта в той длинной и толстой колонне. И это было не всё. По ходу движения присоединялись новые когорты, наращивая мощность войска и доводя его до легендных чисел. Ослепительный блеск современных стальных доспехов и сверх внушительные размеры той движущейся мощи заслуживали достойную зависть любого стратега, будь он с Востока, Запада... Когорты передвигались строгим маршем. Воины в них шли ровными рядами, локоть об локоть... Однако, их лица и глаза чаще другого раза выражали некую озабоченность. Слухи о поведении волков на прощальном пире и о «колдовстве Старца северного» ветрами разошлись до самых окраин провинций. Нездоровое беспокойство, заметно перерастая в явную боязнь, находило себе место на всех уровнях армии: от новобранцев – до самых тёртых воинов, от рядовых – до старших офицеров и выше. Сам Генерал, даже если не выдавал знаков тревоги, раздвоился. « Вернись, ещё не поздно... – подсказывала ему одна внутренняя сторона. – Что за бред? Только вперёд!» – диктовала ему другая... Впервые в своей удалой жизни он познавал подобное раздвоение, и оно не давало ему покоя, и непонятный страх всё чаще требовал внимания к себе, и тому страху не могла противостоять ни его громадная армия, ни отважные воины... Одна избалованная амбиция победителя брала верх над болеющим разумом.
На больших и малых привалах перед сном раздавали вино. К утру пьяный кураж развеивался... И армия боязно двигалась вперёд. Последняя провинция оставалась позади, и походная колонна медленно погружалась в широкую горную долину. Далее горы поднимались всё выше, долина сужалась, а узкие проходы между обрывистыми скалами замедляли марш когорт. Ночами опять разливали бодрящее вино, но казавшийся рядом далёкий волчий вой опять напоминал о зловещей яме на дворцовой. Кроме волчьего воя, после полуночи от ближайших ущелий доносились неисчислимые жалкие стоны, похожие на человеческие. Казалось, обитающие в тех местах духи убиенных в войнах людей больше не желали принимать других мертвецов в той могильной тесноте. Те ночные стоны были опаснее любой вражеской армии, и Генерал строго приказал ускорить передвижение.
Прошли недели. Армия, уже далеко от границ империи, колонным маршем держала путь на северо-запад. Строгая дисциплина доминировала когорты. Непризнанный диагноз под названием «страх» как-то сам по себе исчез, и воины стойко шагали только вперёд, но до больших лесов оставалось долго идти. Сам Генерал пребывал в норме и форме, войска держал в полном подчинении, но последний пир не давал ему покоя. «... Не без потерь придётся армии твоей преодолеть низины и верха скалистых гор...» – звенели ему в ушах слова Старца Северного, не раз и не два повторяясь. Стареющий озноб звал ум его вступить в открытый бой, тучи чёрные опять крутились над его зарёй, усталый мозг опять в сомнениях мутнел, страх недобитый, с облака, усмешкой подлою на армию глядел... Генерал чуял опасность, не зная откуда и когда она наступит.
Первый удар состоялся на марше, у подножия чужих гор. Горы те были высокие и скалистые, а долина между ними, по которой армия проходила, была не широкой. Средь бела дня где-то наверху раздался сухой треск, лишённый особого внимания. Треск повторился удвоенной силой. Тут же из-под верхушки ближайшей горы оторвался зубец скалы и шумно покатился вниз, притащив за собой растущий серый хвост. Армия тревожно засуетилась, но узкая долина не давала отступиться... Внезапный каменный оползень с грохотом обрушился на середину колонны и мгновенно заживо схоронил две когорты. Армия пошатнулась, задрожала... Дремучий страх по-новому стал беситься среди рядов солдат, но курс был один – вперёд.
Прошли другие недели, без происшествий, но не без боязни. Далеко от гор, под тем же чуждым небосводом, армия остановилась на берегу реки – длинной, широкой, но совсем неглубокой. Генерал уже собирался объявить привал, но в небе синем надёжно грело живое солнце, ветра не было, тучи над горизонтами не виднелись, в середине реки вода, на редкость, с трудом доходило до колен. И он решительно приказал немедленно перейти реку. В самый разгар того перехода вода, из ничего, совсем нежданно стала расти, и это было не всё. Немного спустя ветры злые налетели, страшно загудели, тучи тёмные они к реке без устали гоняли, гром загремел и стрелы засверкали, на армию хлынул крупный дождь, земля вокруг полилась быстрыми ручьями... Воды зашевелились, забурлили, взбушевались, ожило течение... Целых четыре когорты, при полном снаряжении, ушли на дно той сумасшедшей реки. Второй удар совершился. и никто не знал когда наступит третий. Растущий страх брал верх над разумом, и Генерал опять стал двоиться под весом недавних сомнений. Никто не знал, когда и где наступит следующий удар невидимого врага. А нужен ли был тому врагу третий удар, когда, на марше и на привалах, хоть и редко, воины стали бесследно исчезать, а над когортами повис затхлый воздух. Но Генерал опять же назад не повернул, хотя и знал, что армия с больным духом – не армия.
Далее, пересекая степные равнины, реки другие (уже на плотах), дубравы, холмы... армия достигла края глубоких лесов. Там её не встретили ни войной, ни миром. Лес пустовал, но лазутчики чуяли, что он тихо-тихо дышал. Генералу не понравилось, что не с кем было воевать, и он приказал двигаться дальше. Обход был неуместен, потому что тот длиннющий лес был не широк, и только за ним брали начало северные богатые земли. И стали когорты рубить всё, что стояло у них на пути.
На другой стороне леса, кроме маленьких пшеничных полей, уже убранных, ничего не было. Во втором лесу ( полями разделённом от первого) стояли домики, пустые. И всё. Далее, в том же лесу ( шире первого) на пути лесорубов стояло малое селения, тоже пустое. Далее – опять маленькие поля (тоже убранные), другой лес (шире второго), другое селение, побольше первого, тоже пустое... Итак, впереди, позади и вокруг армии – одна пустота лесная, только кусты густые изредка ели шевелились.
Уже месяц, как армия мирно валила лес, к горам золотым путь себе пробивая. Уже месяц, как не с кем было воевать. В один пустой день лесная тишина вывела Генерала из себя, и он приказал спалить обиталища лесных племён, чтобы кровь закипела... Невидимые племена разозлились и по своему ответили на провокацию.
Первые жертвы пали в день пожара. Ночью пали другие... Далее, невидимые и неслышимые лучники, что им день что им ночь, стреляли и стреляли по флангам и тылу борющейся с лесом армии. А их поражающие стрелы – с острыми и блестящими стальными наконечниками – косвенно убеждали Генерала в том, что племена того Севера были не такими дикими, как их описывали знатные умы Востока. Однажды, в ходе случайного столкновения, лазутчикам империи удалось взять в плен двух местных бойцов. Пленные немедленно были доставлены главнокомандующему. Не спеша осмотрев их при свете дня, Генерал вспомнил последний пир, и в ушах его зазвенели стальные слова подсудимого Старца : «... А люди там – светловолосые, голубоглазые, мирные и добрые. Мужчины – высокие, сильные, охотятся... Ежели с миром, словом добрым, без судей наведаешься к ним, хлебом солью примут, высоко уважат, обильный стол накроют... Войной на них пойдёшь, великой армии твоей несдобровать. Они сильны, храбры, и свой очаг умеют защищать. В сражении им в мире равных нет. Один боец от них повалит дюжину твоих, и не сбежит. В открытом поле он будет драться, и выстоит, тем более в лесу, где его знает каждая тропинка ...»
«Где же это поле?... Когда же они драться будут?...», – всё спрашивал себя Генерал. Лазутчики империи везде нарывались на пикеты светловолосых. Они физически не могли произвести дальнюю разведку. Лесорубы рубили, дни уходили... Таяли запасы провианта, дичи вокруг – никакой, вся сбежала... Почти ничего не зная о противнике, под натиском мелких атак неприятеля и под прицелом его неустанных стрельцов, армия ползла к жданому просвету. Просвет объявился. Объявилось и поле новое – длинное и широкое. А на поле том, на другом его конце чужой конный отряд не спеша удалялся в сторону большого и старого поселения, на армейской карте отмеченном крупной чёрной точкой. На той же карте, выше и левее той точки виднелись и другие – помельче, покрупнее... Армия стала на привал и разбила лагерь вдоль и вширь поля спасения. Спустя день посреди поля состоялись переговоры. Не желая дальнейшего кровопролития, племена предложили мир, мирный отход армии от их лесов... Не за тем пришёл Генерал с самого сердца Востока, что за тридевять земель...
Спустя ещё два дня, посреди того же поля, светлым ранним утром друг против друга выстроились войска. Лишь тогда бойцам далёкой империи воочию стало ясно, с кем им придётся сразиться в долгожданной битве, быть может – последней. Сам Генерал, как никогда находясь впереди армии, при полном боевом снаряжении, ни о чём не думая наблюдал за первым рядом защитников Севера. Это были высокие, широкоплечие бородатые мужчины в кольчугах, спокойно сидя на здоровенных конях. Шлемы их и щиты некрупные, и длинные широкие мечи живо сверкали под слабыми утренними лучами. Армия неприятеля была намного меньше, но от неё волной нёсся здоровый боевой дух, которого так не хватало другому войску. «... Живут они без королей, царей... дань никому не платят и свободны от чужих цепей...», – далёким эхо загудели слова Старца Северного в усталой голове Генерала. И заиграла в нём зависть, не чёрная... И так захотелось ему, на поле том, от меча Воина смерть принять... И ринулся он первым на Врага, на коне белом, а за ним и когорты...
В полдень на поле боя тысячи трупов кучами лежали, тысячи раненых умирать желали, а битва ещё была в разгаре. Генерал, без коня, дрался в самой гуще батальной мясорубки. Вокруг и рядом кровь сочилась, бурлила, мятую траву и землю багрила..., а он ещё на ногах держался, за смерть сражался, а она... К закату дня битва завершилась. Генерал её окончательно проиграл. В живых остались тысячи тяжелораненые воины, в ожидании смерти. В живых остались убегающие в лес какие-то трусливые новобранцы. Среди живых остался и он – единственное лицо, ответственное за разгром стотысячной армии.
Победители имели полное право публично повесить его, четвертовать, живьём зверям на съедение отдать... Но... Они его не казнили, а бережно сопроводили до края леса, заставили клясться, что в жизни больше не наступит на их землю, и отпустили – при доспехах и оружии, на белом северном коне.
И отправился побеждённый Генерал домой, к своему не близкому Востоку. Конь светловолосых оказался мощным, свирепым..., и совсем непослушным. Скакал он быстро и легко, но сильно тянулся обратно, к лесу своему. Генерал помучался с ним, помучался..., и отпустил.
Продолжил он путь пешем, один, подавленный мыслями чёрными, нехваткой воздуха и всем, что нёс на себя. Расстался он со шлемом, со щитом, с латами и верным мечом. Всё зря... Нет, не страх давил. Со страхом он расстался ещё до начала битвы. Душа его мучила, терзала, мозг топтала, сердце рвала..., чёрные кошмары во сне и наяву зачастили...
Душевной боли не было предела, и Генерал решил покончить с собой, но... Болота к дну его не подпускали..., волки матёрые даже не кусали, только в пути сопровождали... Однажды кинулся в большую реку, но и она не приняла его как он желал: не дала ему утонуть, на суше отбросила. Решив, что бесы над ним просто издевались, поднял он с берега круглый тяжёлый камень, чтобы с ним в обнимку вернуться в глубокую воду. Но того не произошло, потому как из-под камня в холодный воздух поднималось непонятное тепло. Опустив камень на землю, Генерал стал на колени и приложил ладони к ямке, на дне которой лежал еле заметный сверток ткани. Поднял он сверток, развернул его и ослеп от блеска голубого камня, невероятной силой греющего не только ладонь его окровавленную, но и сердце холодное, бездушное... Спрятал он камушек в лохмотья свои, и по другому зашагал к столице восточной, до которой ещё оставалось идти и идти.
В тот же день Генерал потерял интерес к смерти, ожил, вокруг осмотрелся... И солнце ему заулыбалось..., и волки всегдашние рядом стали бегать веселей..., и покой ночной к нему вернулся. И однажды снился ему сон, не о войне: Шёл он по несказанно красивому полю – зелёному, окружённому ухоженными невысокими домами, цветущими садами... В самой середине того обширного поля – три старика. Худощавые, с длинными белыми волосами и длинными белыми бородами, в белых длинных одеяниях, сидели они на низких камнях и молча смотрели в сторону идущего к ним путника.
– Посиди с нами, Генерал, ты устал..., – сказал один из стариков.
– Какой я Генерал?...
– Нет, нет... Ты – Генерал, и – не простой...
– А где я нахожусь? Чья эта земля?
– Земля эта не твоя... Твоя – далеко. Оттуда ветры сильные подняли тебя..., и не зря. Там людям стало тяжело дышать. Сейчас ты нужен там как никогда...
Посидел Генерал с белобородыми, терпеливо послушал их, а потом продолжил свой путь.
... И проснулся он другим, с невероятным хотением жить, и новыми силами двинулся он на Восток. И на его длинном пути стали те же реки быстрые и глубокие, горы крутые и высокие... Не раз приходилось ему со смертью нежеланною сразиться... Коленами разбитыми топтал её на склонах каменистых, изрезанными пальцами душил её вися над пропастью, обрывом...
В столице Генерала не сразу узнали, а как узнали, тут же и арестовали. В тюрьме, когда его впихнули в общую камеру, заключённые удивлённо сторонились. И остался он лежать у входа, в затхлой луже – весь избитый, весь в крови, еле дыша...
Пришёл он в себя на другой день, в сухом углу, лёжа, с влажной тряпкой на лбу. Сквозь слабый свет идущий от верхней дыры, похожей на окно, заметил он три сидячие фигуры. Он их узнал и хотел что-то сказать. Разбитая челюсть осталась неподвижной, ели двинулись опухшие губы... Фигуры одобрили его шепот и приветливо ему улыбнулись, и он с трудом ответил тем же знаком.
За какие-то недели битый Генерал выздоровел и , рядом с его бывшими подсудимыми, зажил новыми значениями бытия. В это время по тюрьме слух прошёлся, будто на площади, над предателем Генералом и над его новыми друзьями, суд готовился.
Заключённый Поэт не думал о суде, ни о смерти... Думал он о бытующей на воле болезни. И вспомнил он путешествие на Далёкий Восток в компании Монаха и Художника, которых помнил и не забывал. И вдруг захотелось ему поделиться. И позвал он ближе к себе Аксакала, Старца Северного и Генерала. Вслух вспоминая о том длинном пути, докатился Поэт до мёртвой метрополии – эпизод незабываемый, неразгаданный... И рассказал он легенду, пафосно взятой во внимание неустанным наратором того мёртвого города:::
Итак, после всех трагических несчастий, когда-то с большой душой изложенных косвенным свидетелем той легенды, гиблая метрополия вернулась к жизни. Более того, за какие-то годы оно достигло пика процветания. И произошло это благодаря трём редким алмазам. Камни те строго хранились отдельно от казны, и они приобретали магическую силу только в руках находившихся рядом трёх мудрейших старейшин. Служили те старейшины только народу, и собирались они вместе только по случаю усиленного проявления земных катастроф. Ими же доставленные в единое место разноцветные алмазы творили чудеса: Зачинщикам войны мозги вправляли, чуму нещадную к чертям рогатым гнали, дурным царям тиару отнимали, богов неверных с облаков спускали... За сто мирных лет метрополия позабыла о политических катаклизмах, о нищете и не только. Но однажды нежданно скончался один из старейшин. Беда была не в его смерти, а в исчезновении доверенного ему небесно-голубого адаманта. В скором времени обновились старые разделения, конфликты... Пошли войны, народ стал болеть, беднеть...
Верна легенда или нет – пусть Historia Mundi решает, если сама она верна. Но Поэт призадумался, и слушатели тоже, и неспроста.
До нутра тронутый легендой, Генерал открыл свою маленькую тайну и показал найденный диамант. Старец мгновенно засиял лицом, глаза его засверкали... Казалось, его что-то связывало с тем камнем, но он молчал, и продолжал молчать, пока в глазах Аксакала не явился убедительный вопросительный знак. И Старец заговорил:
Родился он на Севере. Его ранняя память верно сохранила самые первые видения: родичи его светловолосые, синеглазые..., деревья высокие, трава зелёная, тропы ведущие в глубину леса, к водам озерным ... Помнились ему морозы зимние, метелицы, глубокие снега, волчий вой, храп медвежий... Помнилась ему первая охота на лося, вторая..., помнились пашни вспаханные, спелые пшеничные поля... Вырос он высоким, сильным, изворотливым.., как и подобалось мужчине его известного в том краю рода.
В двадцать лет он был пахарем, охотником и смелым воином, уже участвующий в решении междуплеменных неурядиц. И пришло ему время жениться. Ещё до свадьбы мать вручила ему подарок для невесты: прозрачный голубой камень, родом унаследованный из поколения в поколение.
Перед свадьбой жених со свитой отправился за невестой, проживающей на другой стороне широкой замёрзшей реки.
Не успел он подарить любимой своей камень наследственный, не суждено было ему познать её ласки... На обратном пути под санями невесты лёд треснул, раздвинулся... Река мгновенно проглотила лошадей и сани с невестой, её родителями и ларцом с приданым.
Беспощадная судьба всеми силами ударила по жениху. В совершившейся драме он сурово винил только себя, глубоко сожалея, что, традиции ради, не находился он рядом с невестой... Родичи его всё твердили, что не мог трескаться лёд в той части реки, в самый разгар морозов, что трагедия та была не случайной... И заподозрили они соседнее племя в подлости... Так началась мстительная война. Озлобленный вдовец хладнокровно допрашивал, пытал, убивал... Ни один наказанный не признавался, и тихая необъявленная война всё затягивалась.
Однажды к вдовцу пришёл охотник. Его отец, тоже охотник, уже при смерти заявил о своей виновности в смерти невесты.Той зимой он рыбачил на том злосчастном месте. Рыбы оказалось много и он широко расширил прорубь. В том месте течение бурлило, и за ночь прорубь всего лишь накрылось тонким слоем льда . Падающий той же ночью снег накрыл всю реку, и от проруби той не осталось ни следа. Потом, после утопления, старый рыбак не раз шёл к вдовцу с признанием. Не доходил он... Боялся, что скорбящий вдовец от злости порежет его на куски, а жить ему хотелось больше чем умереть.
Услышав то чистосердечное предсмертное признание, вдовец оглох, ослеп, онемел... Сколько крови..., сколько жизней невинных... Дни и ночи блуждал он в кошмарах истощаемых, мучимый угрызениями..., ничего уже не желая от запятнанной кровью жизни.
Посреди ночи, никому ничего не сказав, вдовец навсегда покинул племя. Усталый от долгих блужданий и от душевных мук, остановился он в чужом лесу, далеко от родной земли. Построил себе хижину и начал жить один. Долго и мирно жил он отшельником в глубоком покое лесной чащи. Своими глазами на мир смотрел, своими ушами слышал его, разумом своим понимал его, сердцем и душой принимал его каким и был. Прожил бы Старец там еще дольше, но лес тот, находясь на юге Севера, стали пересекать люди с недобрыми бегающими глазами. Однажды они пришли к Старцу, опленили его и увели.
По дороге на Восток, у большой реки лазутчики стали на привал: купаться, рыбу ловить... Перед тем как войти в воду, опасаясь потерять алмаз, Старец незаметно спрятал его под камень. Внезапно гроза загремела, дождь пошёл, ветер... Река забурлила. Воины с пленными вышли из воды и поспешно покинули берег, и реку ту недобрую. И Старец не смог забрать свой адамант из-под камня речного...
Старец завершил свой рассказ, и Генерал вернул ему голубой алмаз. И это было не всё. В тот же час в горячей ладони Старца оказались ещё два адаманта: чёрный, и пурпурный. Начиная с того дня, Старец, Поэт, Аксакал и битый Генерал, поочерёдно носили те камушки в зажатой ладони, быть может, как в легенде ... Вскоре стали добреть заключённые, а за ними и стражники, и конвоиры... Над тюрьмой стал возвышаться лечебный воздух. По другому задышала столица, а за ней – провинции, империя, соседние империи...
Суд не состоялся. Судьи тоже выздоровели, добрели.., и им не за что было наказать спасителей Востока, быть может и Запада, и ...
КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ