Он шёл уже 2 недели, всюду ища работы. Он оставил свою деревню Вилль-Аварей в ла Манше, потому что там было трудно найти заработок. Помощник плотника 27-ми лет, хорошего сложения, бойкий малый, он 2 месяца прожил на содержании семьи, будучи старшим сыном, кому негде было приложить умения своих рук. В доме стало туго с хлебом. Сёстры нанялись на подённую работу, но зарабатывали мало, а он, Жак Рандель, ничего не делал, так как ему нечего было делать, и объедал других.
Тогда он навёл справки в мэрии, и секретарь ответил ему, что в Центре можно было найти работу.
И вот он отправился в путь, снабжённый бумагами и удостоверениями, с 7 франками в кармане и с парой ботинок, брюк и рубашкой, завязанными в синий платок на конце палки.
Он шёл без отдыха днями и ночами, под солнцем и дождём, по бесконечным дорогам, но так и не прибывал в тот загадочный край, где находят заработок.
Сначала он вбил себе в голову, что должен работать только плотником, потому что это было его ремесло. Но во всех марстерских, где он осведомлялся по дороге, ему отвечали, что только что наняли работников, и когда его средства начали иссякать, он решил браться за любые виды работ, попадавшиеся на пути.
Так он успел побыть землекопом, батраком на конюшне, каменотёсом, рубил дрова, спиливал ветки, копал колодцы, замешивал раствор, вязал снопы, пас овец на горе, зарабатывая за это несколько су, так как получал работу только на 2-3 дня по низкой цене, испытывая жадность хозяев и крестьян.
Сейчас прошла уже неделя, как он ничего не находил. У него ничего не осталось, и он перебивался кусками хлеба лишь благодаря милосердию женщин, которые подавали ему с крыльца.
Смеркалось. Жак Рандель брёл с разбитыми ногами, с пустым животом, расстроенный, босиком по траве на краю дороги, так как берёг последнюю пару обуви, а старые башмаки давно развалились. Это была суббота, конец осени. В небе клубились серые облака, тяжёлые и быстрые, проносящиеся под порывами ветра, который свистел в ветвях. Чувствовалось, что вот-вот пойдёт дождь. В этот вечер накануне воскресенья деревня была пуста. Время от времени он различал в полях жёлтые конусы – скирды соломы, а земля казалась голой: в неё уже посеяли зёрна на следующий год.
Рандель испытывал животный голод, такой тип голода, который заставляет волка нападать на человека. Он устало вытягивал ноги, чтобы делать меньше шагов, и брёл с опущенной головой, сжимая палку в руке со смутным желанием накинуться на первого встречного, возвращающегося к себе есть суп. Его глаза были красны, рот сжат, кровь клёкотала в висках.
Он рассматривал обочины в надежде найти клубни картофеля, оставшиеся после вспашки. Если бы ему удалось найти несколько, он бы собрал хвороста, сделал костерок в канаве и хорошенько поужинал круглыми тёплыми овощами, согрев предварительно руки о них.
Но картофельный сезон уже миновал, и ему, как и накануне, пришлось грызть жёсткую свеклу, вырванную из борозды.
Он уже два дня разговаривал вслух сам с собой под влиянием мыслей, растягивая шаги. Раньше он почти не думал о своей профессиональной нужде, прикладывая все усилия, все свои простые возможности найти работу. Но теперь усталость, лихорадочная погоня за неуловимым наймом, отказы, ночи под открытым небом, голод, презрение жителей к бродяге, ежедневный вопрос: “Но почему вы не остались дома?”, горе от того, что ему некуда было применить силу рук, воспоминание о родственниках, которые тоже были без гроша, постепенно наполнили его медленно растущим гневом, который рос с каждым днём, с каждым часом, с каждой минутой и вырывался против воли резкими фразами изо рта.
Спотыкаясь о камни, которые катились под его босыми ногами, он ворчал: “Мерзавцы… мерзавцы… свиньи… оставить подыхать с голоду человека… плотника… свиньи… нет ни гроша… дождь идёт… свиньи!”
Он возмущался над несправедливостью судьбы и нападал на людей, на всех людей, так как природа, эта великая слепая мать, относится к людям неравным образом, вероломна и жестока.
Он повторял сквозь сжатые зубы: “Свиньи!”, глядя на тонкий серый дымок, поднимающийся из труб в этот час ужина. И, не думая о другой несправедливости, чисто человеческой, которая называется разбоем и воровством, ему хотелось войти в один из домов, убить жильцов и сесть за их стол.
Он говорил: “Теперь у меня нет права жить… потому что меня бросили подыхать с голоду… а я прошу только о работе… свиньи!” И боль в конечностях, в животе и в душе поднималась ему в голову, словно хмель, и рождала в мозгу мысль: “У меня есть право жить, потому что я дышу, потому что воздух принадлежит всем. Но тогда они не имеют права оставлять меня без хлеба!”
Дождь, мелкий и ледяной, всё шёл. Рандель остановился и пробормотал: “Проклятье… ещё месяц в пути, прежде чем вернуться домой...” Он действительно уже повернул назад сейчас, понимая, что скорее найдёт работу в родном городке, где его все знали и где он может взяться за любое поручение, чем на большой дороге, где он внушал людям только подозрения.
Поскольку на столярную работу заказов не находилось, он мог стать разнорабочим, маляром, землекопом, дробильщиком камней. Если бы он зарабатывал всего 20 су в день, этого хватило бы на пропитание.
Он завязал вокруг шеи то, что осталось от платка, чтобы вода не стекала на грудь и на спину, но вскоре почувствовал, что капли проникают сквозь тонкую ткань, и бросил вокруг себя тоскливый взгляд существа, которое не знает, где укрыться, где приклонить голову.
Спускалась ночь, окутывая поля тьмой. Он заметил вдалеке на лугу тёмное пятно – корову. Тогда он переступил канаву и пошёл к животному, не отдавая себе отчёта в своих поступках.
Когда он приблизился, корова подняла к нему большую голову, и он подумал: “Если бы у меня был горшок, я смог бы попить молока”.
Он посмотрел на корову, она – на него, и он вдруг ударил её ногой в бок: “Вставай!”
Животное медленно поднялось, качая тяжёлым выменем. Мужчина лёг на спину между ногами коровы и, нажимая руками на набухшие соски, начал медленно пить тёплую житкость, пахнущую коровником. Он выпил всё молоко, что было в вымени.
Но ледяной дождь усилился, а на голой равнине не было никакого укрытия. Жак замёрз. Он смотрел на огонёк сквозь ветки – окошко дома.
Корова медленно легла вновь. Он сел рядом с ней, гладя по голове из чувства благодарности. Дыхание животного, исходящее из ноздрей, как две струи пара в холодном воздухе, овевало рабочего по лицу, который сказал: “От тебя тепло”.
Теперь он шарил руками под ногами коровы, ища тепла. Вдруг его посетила мысль: лечь на живот коровы и греться об неё всю ночь. Он поискал удобное положение и положил лоб на вымя, которое только что опустошил. Так как он был разбит усталостью, то тут же заснул.
Несколько раз за ночь он просыпался, когда его спина или живот замерзали. Тогда он поворачивался, прижимался замёрзшей стороной к телу коровы и засыпал вновь.
Его разбудил петух. Занимался рассвет. Небо было чистым, дождь прекратился.
Корова спала, уткнувшись мордой в землю. Он встал на четвереньки и поцеловал её широкие ноздри: “Прощай, красавица… ты – хорошая скотина… может, мы ещё встретимся… Прощай”.
Затем он надел башмаки и ушёл.
Он шёл 2 часа, глядя перед собой, но потом на него навалилась такая усталость, что он сел на траву.
День занялся; церковные колокола звонили, и на дорогах появились люди: то мужчины в синих блузах, то женщины в белых чепцах, то пешие, то в шарабанах. Они отправлялись в соседние деревни праздновать воскресенье у друзей и родственников.
Вскоре появился толстый крестьянин, гнавший перед собой стадо встревоженных блеющих баранов в сопровождении сторожевого пса.
Рандель поднялся и спросил: “У вас не найдётся работы для человека, умирающего с голоду?”
Тот ответил, бросив подозрительный взгляд на бродягу:
- У меня не бывает работы для людей, которых я встречаю на дороге.
Плотник вновь сел на обочине.
Он ждал долго. Мимо него дефилировали селяне, а он искал доброе лицо, у которого мог бы попросить подаяние.
Он выбрал какого-то мещанина в сюртуке с золотой цепью на животе.
- Я ищу работу уже 2 месяца, - сказал он, - и ничего не нахожу. У меня не осталось ни гроша.
Господин ответил: “Вы должны были прочесть объявление на въезде в наш край. На территории коммуны запрещено просить милостыню. Знайте, что я – мэр, и если вы немедленно отсюда не уберётесь, вас сцапают”.
Рандель, которого душил гнев, пробурчал: “Пусть сцапают, меня это устраивает. Тогда я не умру с голоду, по крайней мере”.
И он вернулся на свою обочину.
Через четверть часа на дороге действительно появились 2 жандарма. Они шли медленно, бок о бок, их каски, ремни и жёлтые пуговицы блестели на солнце, словно отпугивая преступников и заставляя их пускаться в бегство.
Плотник понял, что они идут за ним, но не шевельнулся, охваченный желанием обмануть их: пусть они его схватят, а потом узнают, что у него все документы в порядке.
Они приближались, не видя его, тяжёлым строевым шагом, переваливаясь, как гуси. Затем, проходя мимо, они увидели его, остановились и посмотрели сердитым угрожающим взглядом.
Бригадир подошёл ближе и спросил:
- Что вы здесь делаете?
Мужчина спокойно ответил:
- Отдыхаю.
- Откуда вы идёте?
- Если бы я назвал вам все края, через которые проходил, мне не хватило бы и часа.
- Куда вы направляетесь?
- В Вилль-Аварей.
- Где это?
- В ла Манше.
- Это ваш родной край?
- Это мой родной край.
- Почему вы ушли оттуда?
- Чтобы найти работу.
Бригадир повернулся к жандарму и гневно сказал:
- Эти проходимцы всегда так говорят. Но я-то их знаю.
Затем он продолжил допрос:
- У вас есть документы?
- Да.
- Дайте сюда.
Рандель вынул из кармана бумаги и удостоверения, обтрёпанные и грязные, порванные почти в клочья, и протянул их солдату.
Тот внимательно изучил их и, поняв, что они в порядке, вернул с недовольным видом человека, которого только что обдурили.
После нескольких секунд размышления он вновь спросил:
- У вас есть деньги при себе?
- Нет.
- Нисколько?
- Нисколько.
- Ни одного су?
- Ни одного су.
- На что же вы живёте?
- На то, что мне дают.
- То есть, вы побираетесь?
Рандель решительно ответил:
- Да, когда могу.
Жандарм заявил: “Я арестовываю вас, застав с поличным за попрошайничество и бродяжничество, без средств к существованию и без профессии, на дороге. Следуйте за мной”.
Плотник встал.
- Извольте, - сказал он.
И, встав между солдатами, не дожидаясь их приказа, добавил:
- Давайте, засадите меня в кутузку. Так у меня будет крыша над головой, когда идёт дождь.
Они пошли по направлению к деревне, которая виднелась сквозь голые кроны на расстоянии четверти лье.
Это было время мессы. Площадь была полна народа, и по обе стороны от них сразу же образовались 2 ряда людей, которые хотели посмотреть на преступника, за которым бежала ватага ребятишек. Крестьяне и крестьянки смотрели на него, на этого арестанта между двумя жандармами, и в их глазах горела ненависть и желание бросать в него камни, разорвать ему лицо ногтями, растоптать его. В толпе спрашивали друг друга, кого он убил и что он украл. Мясник, бывший спаги, уверенно заявил: “Это дезертир”. Продавец табака сказал, что узнаёт в нём человека, сунувшего ему фальшивую монету в 50 сантимов в это самое утро, а жестянщик увидел в нём убийцу вдовы Мале, которого уже полгода искала полиция.
В зале муниципального совета, куда ввели Ранделя, тот встретил мэра, сидящего за столом. Рядом с ним стоял школьный учитель.
- Ха-ха! - воскликнул чиновник, - а вот и вы, приятель! Я же вам сказал, что вас сцапают. Что там, бригадир?
Бригадир ответил: “Бродяга без средств к существованию, господин мэр. Задержан в состоянии бродяжничества и попрошайничества. При нём – бумаги и удостоверения, всё в полном порядке”.
- Покажите мне бумаги, - сказал мэр. Он взял их, прочитал, перечитал, вернул и приказал: “Обыщите его”. Ранделя обыскали и ничего не нашли.
Мэр казался сбитым с толку. Он спросил рабочего:
- Что вы делали сегодня утром на дороге?
- Искал работу.
- Работу?… На дороге?
- А как, по-вашему, я могу её найти, сидя в лесу?
Они смотрели друг на друга с ненавистью кошки и собаки. Мэр сказал:
- Я вас освобожу, но чтобы вы не принимались за старое!
Плотник ответил:
- Я бы предпочёл остаться под арестом. Я достаточно побегал по дорогам.
Мэр напустил на себя строгий вид:
- Молчите.
Затем он приказал жандармам:
- Выведите его на 200 метров от деревни, и пусть продолжает путь.
Рабочий откликнулся:
- Вы меня хоть покормите.
Мэр возмутился:
- Этого ещё не хватало! Ха-ха-ха! Да ему палец в рот не клади!
Но Рандель настаивал:
- Если вы оставите меня без еды, вы толкнёте меня на преступление. Тем хуже для вас, толстяки.
Мэр встал и повторил:
- Уводите его поскорее, а то я рассержусь, в конце концов.
Двое жандармов схватили плотника под руки и увели. Он не сопротивлялся. Они пересекли деревню и вернулись на дорогу. Солдаты отвели его на 200 метров от пограничного столба, и бригадир объявил:
- А теперь убирайтесь, и чтобы духу вашего не было в деревне, иначе у меня в тюрьме есть свободные места.
Рандель тронулся в путь, не отвечая и не зная, куда идёт. Он шёл прямо 15-20 минут, настолько отупевший, что не думал ни о чём.
Но внезапно, когда он проходил мимо домика с приоткрытым окном, до него донёсся запах супа, и он остановился как вкопанный.
Внезапно на него напал такой страшный голод, что он был готов броситься на стены дома, как зверь.
Он сказал вслух, громким голосом: “Клянусь Богом, теперь-то я поем”. Он начал стучать палкой в дверь. Никто не открывал. Тогда он застучал сильнее и закричал: “Э-ге-гей! Люди! Эй! Откройте!”
Ничто не шелохнулось. Тогда он подошёл к окну, толкнул его рукой, и в холодный уличный воздух ворвался тепловатый запах кухни: запах бульона, жареного мяса и капусты.
Одним прыжком плотник оказался в комнате. Стол был накрыт на двоих. Хозяева, без сомнения, ушли в церковь и оставили обед на плите: жирный воскресный суп с овощами.
На камине лежал свежий хлеб, рядом стояли 2 полные бутыли.
Вначале Рандель накинулся на хлеб и разломал его со страшной силой, словно хотел кого-то задушить, а затем начал пожирать его, глотая большие куски. Но почти сразу же его привлёк запах мяса, и он, сняв крышку с кастрюли, вынул большой кусок говядины, перевязанный верёвкой. Затем он взял ещё капусты, моркови и лука, пока тарелка не стала полна, сел за стол, разделил мясо на 4 части и пообедал так, словно был у себя дома. Когда он почти полностью съел кусок и заел его овощами, он заметил, что испытывает жажду, и пошёл за одной из бутылок на камине.
Он узнал водку, едва она оказалась в его стакане. Тем хуже, она согреет ему кровь, это хорошо после такого холода – и он выпил.
Ему действительно стало хорошо с непривычки. Он вновь наполнил стакан и опустошил его двумя глотками. Почти сразу же он почувствовал веселье, словно в его кровь влили большую порцию счастья.
Он продолжил есть уже медленее, макая хлеб в бульон. Вся его кожа теперь горела – особенно лоб, где стучала кровь.
Но вдруг вдалеке зазвонил колокол. Месса заканчивалась, и скорее инстинкт, чем страх, инстинкт самосохранения, выводящий все существа из опасных ситуаций, заставил плотника встать. Он сунул в карман остатки хлеба, в другой карман – бутылку, быстро вылез через окно и посмотрел на дорогу.
Она ещё была пуста. Он прыгнул и пустился в путь, но шёл уже не по главной дороге, а повернул через поля в лес.
Он чувствовал себя сильным, ловким, бодрым, довольным собой и таким гибким, что перепрыгивал через изгороди одним скачком.
Оказавшись под деревьями, он вновь вынул бутылку и начал пить большими глотками, не переставая идти. Его мысли начали путаться, глаза затуманились, ноги стали похожи на пружины.
Он пел старую народную песенку:
“Как бы было хорошо,
Как бы было хорошо
Собирать клубничку!”
Теперь он шёл по мягкому мху, свежему и влажному, и этот ковёр под ногами внушал ему желание сделать кувырок, словно он был ребёнком.
Он разбежался, кувыркнулся, встал, вновь разбежался. Между каждым пируэтом он продолжал петь:
“Как бы было хорошо,
Как бы было хорошо
Собирать клубничку!”
Вдруг он оказался на краю просёлочной дороги и заметил в чаще высокую девушку, батрачку, возвращавшуюся на ферму с двумя вёдрами, полными молока, которые она несла на самодёльном коромысле – обруче от бочки.
Он подстерегал её, нагнувшись, и его глаза горели, как у охотничьей собаки, почуявшей куропатку.
Она увидела его, подняла голову и крикнула со смехом:
- Это вы тут пели?
Он не ответил и прыгнул в овраг, хотя кусты были под 2 метра высотой.
Она сказала, внезапно увидев его прямо перед собой: “Господи, вы меня напугали!”
Но он ничего не слышал, он был пьян и словно сошёл с ума от другого желания, ещё более сильного, чем голод, подогретого алкоголем и длительным постом человека, который был лишён всего на протяжении 2 месяцев, а теперь он пьян, молод, жарок и горит всеми естественными аппетитами в теле здорового мужчины.
Девушка отпрянула, испуганная его выражением лица, его глазами, полуоткрытым ртом и вытянутыми руками.
Он схватил её за плечи и, не говоря ни слова, опрокинул на дорогу.
Она уронила вёдра, которые покатились и загромыхали, разливая молоко, затем закричала, но, поняв вскоре, что никто не поможет ей в этом пустынном месте и что он не хочет её убить, перестала сопротивляться, не слишком боясь или сердясь, так как он, хотя и был большим, не был очень груб.
Когда она встала и вспомнила о разлитом молоке, она рассердилась, сняла башмак с ноги и накинулась на мужчину, требуя вернуть деньги.
Но он, уже слегка протрезвевший и испуганный своим поступком, убежал со всех ног, пока она бросала в него камни. Несколько из них попали ему в спину.
Он бежал очень долго и внезапно почувствовал небывалую усталость. Его ноги подогнулись, мысли смешались, он терял память обо всём и не мог думать ни о чём.
Он сел под деревом.
Через 5 минут он спал.
Его разбудил сильный удар и, открыв глаза, он увидел две медных каски, склонённых над ним. Два утренних жандарма вязали ему руки.
- Я знал, что вновь тебя сцапаю, - насмешливо сказал бригадир.
Рандель встал, не отвечая. Жандармы трясли его, готовые ударить, если бы он сделал хоть одно движение, так как теперь он был их добычей и должен был идти в тюрьму, пойманный ловцами преступников, которые больше его не отпустят.
- Шагом марш! - скомандовал жандарм.
Они отправились. Спускался вечер, окутывая землю зловещими осенними сумерками.
Через полчаса они были в деревне.
Все двери были открыты, так как жители уже всё знали. Крестьяне и крестьянки, разгневанные, словно это их ограбили, хотели посмотреть на преступника, чтобы забросать его оскорблениями.
Когда они подошли к первому дому, поднялся вой, не прекращавшийся до самой ратуши, где их уже ждал мэр.
Едва заметив Ранделя, он крикнул:
- А, приятель! Ну вот вы и снова с нами.
Он потирал руки, довольный редкой удачей, и продолжил:
- Я говорил, говорил, только появись опять на дороге!
И с удвоенной радостью он произнёс:
- Ах, мерзавец, подонок! Теперь ты получишь свои двадцать лет!
1 января 1887
(Переведено 11-12 января 2020)