ПАРАДОКСЫ
Действующие лица:
-Старший мастер ГПТУ-42 г.Комрат,
-«Проверяющие» из Кишинева,
-Первые репрессии за ПОЛИТИКУ. 1982 г.
После того, как для моего усмирения “на мирных началах” применили несколько простых, обычных вариантов (и Первый секретарь райкома партии Г.Табунщик неоднократно отговаривал-орал и замминистра просвещения В.Лемне специально для этого не поленился на денек оставить свое теплое министерское кресло, чтобы приехать в Комрат на “беседу” со мной, и сотрудник аппарата ЦКМ Братунов не сумел выполнить указание ЦК, чтобы отбить мою настырность), - после всего этого барометр в КГБ накалился и они пошли уже на открытый шантаж.
Однажды утром наш старший мастер производственного обучения Илья, подозрительно посмотрев в мои веселые глаза, сообщил:
- Только что позвонили из Управления профтехобразования и сказали, что к нам выехали двое проверяющих...
- Это по мою душу, - сразу же ответил я и попросился у него съездить в село Конгаз за пропускающими уроки учащимися.
Мастер не противился моему решению и до обеда я исчез из училища. Когда вернулся, то Илья и все остальные мастера кинулись ко мне, предупреждая, что проверяющие не желают никого ревизировать, кроме ... Доброва, и поэтому на мои поиски в Конгаз послали служебный автобус, чтобы побыстрее вернуть меня “на ковер”.
И вот я вхожу в кабинет директора и вижу: двое плотных парней среднего возраста, а может - старше, и директор Радулов, - все окутанные плотным слоем дыма (видать, нервничали хорошо!) сидели за столом, деловито постукивая пальцами..
- Что тебе нужно, - дернулся инспектор, обращаясь ко мне, - выходи отсюда!
- Я мастер 8-й группы, вы меня вызывали? - ответил я, стараясь накинуть на себя немного мужественности.
- Выходи отсюда. Потом придешь, если тебе нужен директор - опять проверяющий, приняв меня за учащегося, пытался выпроводить за дверь, чтобы не мешали ему сосредотачиваться для встречи с Добровым, о приезде которого ему уже доложили и с минуты на минуту он должен был войти. Вероятно, он высокого роста и с мужественным лицом (а может и в шрамах, как полагается настоящему мужчине), и, конечно же, в пышных гагаузских усах. Первый взгляд сурового инспектора (проверяющий это знал из жизненного опыта), имеет очень большее значение для всей остальной беседы - усмирения), которое ему сейчас через минуту, предстояло провести с Добровым. Поэтому всю свою пылкую анергию он сейчас тратил только для того, чтобы как можно строже опустить брови и в тончайшую линию прикусить губы, чтобы неожиданное появление Доброва не застало его в несурово-кирпичном виде.
- Да, уберите, наконец, вы этого столбняка с дверей, - крикнул проверяющий старшему мастеру, что входил в кабинет впереди меня, - где ваш Добров?
- Я - Добров, - с некоторым волнением ответил я и, уже наперед зная все те изменения на его лице, которые происходят в таких случаях, с удовольствием про себя посмеивался над несчастным воображением почти всех людей, которые непременно судят о бунтарях-героях, прежде всего, по его мощному атлетическому телу и совершенно не учитывая силу Духа, которая может в одинаковой степени находиться у маленьких и у здорово-высоких.
- Мне мастер... Добров нужен, а не учащийся! - нервозность проверяющего доходила до накала вольфрамовой нити.
- Вот это и есть мастер Добров, которого вы попросили пригласить, - старший мастер Илья спокойно и не спеша, выделяя каждое слово в отдельности, чтобы наверняка гость узнал в Доброве “Доброва”. Сказал и сел на стул, кивнув и мне последовать его примеру. Только когда я сел рядом с Ильей , то именно тогда дал окружающим знак, что, не являясь мастером, я не осмелился бы без приглашения сесть в кабинете директора, да еще при столичных инспекторах.
И только после всего этого лицо проверяющего за ничтожную долю секунды стало прыгать и корчиться именно по тому сценарию, который мне давно известен и который порядком уже стал надоедать.
... Сначала глаза его полезли на лоб (в прямом смысле этого слова), затем в широко раскрытых глазах вся белизна мигом окрасилась в зелено-ядовитый цвет, который неожиданно стал излучать и пропускать рентгеновские лучи, и от этого, посмотрев и увидев все мои внутренности, как в телевизоре (и там же он заметил мою душу, жаждущую справедливой борьбы), проверяющий больно и с хрустом встряхнул головой, после чего глаза его тут же обрели естественную белизну. Он слегка, невидимо, посмеялся. Но волосы его по-прежнему торчали дыбом.
- Вы - ы - Добро - о-о в ??? - ни грамма мужского в его голосе не было.
- Да, я - Добров.
- А, простите, сколько вам лет?
- Двадцать семь...
- О-о-о, вы очень молодо выглядите! Вы- ы, что, уже и армию отслужили? - еще и еще раз он убеждал (хотел убедить!) себя, что ему подкинули “утку”, - уж никак этот мальчишка перед ним не клеился с тем Дрбровым, что ему внушали в КГБ.
- Давно уже отслужил, и слава Богу, кое-что уже успел забыть, - с весьма обиженным видом, чтобы по моей беседе гость убедился о моей взрослости и перешел на другую тему, - ответил я.
Дальше было очень неинтересно, а потому ограничусь двумя словами.
За полчаса взаимных полуупреков и предупреждений (!), почесав языком о том о сем, уже оба не скрывая “кто есть кто?”, стали теперь искать повода, чтобы уйти из этого кабинета и наедине, с глазу на глаз, зажечь Главную Карту. Для этого он притворно поинтересовался, почему я, имея родительский дом, переехал жить в общежитскую квартиру, а я тут же притворно пригласил его ко мне в гости, на что он притворно “неохотно” согласился. Второй проверяющий, сообразив, что они попались на крючок КГБ, не проронил за все время нашей беседы ни слова.
Замечание: То, что было мною описано до сих пор, где я на примере доказал, как люди воспринимают бунтарей почти всегда Великанами (в телосложении), вернее, доказано это было давно, задолго до меня, но психология человека до сих пор не поддается никаким урокам истории и все время на вещи и явления реагирует изначально-девственно, - то все это, в моем вышеприведенном описании я для ясности выделяю в ПАРАДОКС №-1
Дальше я излагаю ПАРАДОКС № 2.
Ровно в шесть часов вечера, после долгой поездки с молчаливым инспектором по объектам, где мои ребята в это время проходили производственную практику, и оставив проверяющего своей работой в полном удовлетворении, я, чуть усталый и весьма довольный, наконец вхожу в свою квартиру. Ровно через минуту постучались и, открыв дверь, я увидел Столяра (будем так его величать, ибо в сегодняшней беседе у директора в кабинете он представился как бывший, в молодости, столяр).
Я пригласил его в комнату и, указав на самодельное, резное, с необычайной постановкой общей формы кресло, предложил сесть. Вокруг кресла были такой же необычайной формы и резными деталями столик и большой книжный сервант, обтекаемый необычайным скульптурным деревом, у которого все листочки были сделаны мною из тонко вырезанной осины, а соединялись они веточками на тончайшей пружине, для чего, при малейшем движении в комнате листочки плавно шевелились.
С тех пор, как я поймал в себе Ангела Красоты, почти всегда и всех, мало-мальски разбирающихся в приятных пропорциональных соотношениях и объемах, я постоянно удивлял своим необычайным подходом к произведениям искусства из дерева. Раньше, от этого, от удивления окружающих моими вещами, я получал кое-какое удовольствие и даже заряжался тепленьким оптимизмом на некоторое время (до следующей очередной похвалы), но со временем эти дешевые «молодец!» и «у тебя золотые руки» порядком мне надоели, и вероятно только потому, что все мои зрители и подбадриватели обладали средней степенью восприятия красоты и ничего толкового не могли мне посоветовать в художестве, в чем я весьма в первое время нуждался. До сих пор не могу понять, как это талантливым художникам всю свою жизнь не надоедает “удивлять” зрителей своими произведениями. Но первым и единственно-точным (для моей души, конечно) критиком и ценителем моих вновь появившихся вещей всегда выступала моя мать, хотя совершенно не грамотная в нашем понимании слова: не умеет читать и писать по-русски, потому что при румынах окончила четыре класса, однако от Природы владеющая Подземным Источником Высоких Чувств, что намного ценнее любой академической образованности. И поэтому получив благославление матери на очередной свой “выкрутас” в области художественного дерева, я уже не сомневался в дальнейшей “удивляющей” судьбе моей поделки (прошу читателя не путать слово “поделка” - то есть “делать”, со словом “подделка”, то есть “подделывать”).
Но то, что я увидел и услышал сегодня от Столяра, когда он, войдя в мою комнату, чуть ли не в экстазном состоянии щупая и по десятку раз восхищаясь отдельными деталями и удачно найденными нюансами, - все это у меня, признаюсь, вызвало целый ураган непонятных ощущений. Чуть погодя, я сообразил, что этому человеку от Бога дано быть больше зрителем, чем мне способностей быть автором этих вещей. В моих произведениях Столяр увидел больше, значительно больше, чем я сумел в них вложить, как художник.
И исходя из давно заученной мною теории о том что, чем человек острее воспринимает все тонкости красоты, тем он более Высоконравственнее, а значит более Честнее, я теперь надеялся, что разъяснив гостю истинный смысл моих благородных побуждений в гагаузском вопросе и доказав ему, что он введен в заблуждение в Кишиневе относительно моего “национализма” и “антисоветизма”, Столяр без труда, по моей логике, примет мою сторону и отойдет от этой игры. Точно так, как это было уже на первом сегодняшнем разговоре с его напарником, который, сообразив, куда попал, прикусил язык, не желая быть взрослой игрушкой в руках взрослых политических рвачей.
Здесь тоже, как и во многих других обстоятельствах, движимых заранее угаданными чувствами, я оказался прав, ибо, убедившись в моей непогрешимости перед Советской властью. Столяр, уже по-дружески, надрываясь в голосе и жестах, дабы убедить наверняка, посоветовал:
- Но ты не понимаешь, что являешься подставным лицом в этой большой игре и можешь жестоко пострадать, поэтому послушай меня и прекрати этот никому не нужный шум!
О том, что я являюсь «подставным лицом в этой игре», мне впервые намекнул Табунщик, Первый секретарь Комратского райкома партии, поговорив со мной по душам и сделав вывод, что мои мысли в беседе и в официально отправленных письмах, с которыми он ознакомился в КГБ, резко отличительны по всем параметрам (самое интересное, что это было действительно так). В своих письмах у меня было время подумать, перечеркивать и переписывать, поэтому ОТТУДА я смотрелся, как давно сформировавшаяся личность, а в устных беседах с “большими” людьми я казался мелкой сошкой с прыгающими эмоциями мальчишки. Эту же версию хорошо подкрепил зам министра Лемне, чем окончательно и навел КГБ на ложный путь, по которому те шли больше 2-х лет, вплоть до погрома в моей квартире, когда были изъяты мои личные дневники.
Мне эта игра “с подставным лицом” еще больше понравилась, и я искусственно разжигал этот костер, заведомо распространяя мысль о некотором “резиденте” в Москве, якобы находящемся на очень большой должности. Именно этот факт сыграл большую роль для того, чтобы КГБ меня не смогли арестовать в 1982 году, узнав, что я, оказывается, уже учусь в Ростовском институте. Именно живучесть и неуловимость «тайного шефа» Доброва помогли мне тогда досрочно не попасть за решетку, что было бы явно не кстати. В дополнение скажу, что моими шефами в разные периода чекисты подозревали то Д. Кара-Чобана, то М.Колсу, то Д.Танасогло, то Д.Савастина, то М.Губогло из Москвы и даже - доподозрились! - самого Табунщика.
И вот теперь Столяр (уже открыто) предостерегал меня от соблазна коварных моих “шефов”.
После того, как я дал Столяру почитать присланные на мое имя письма тюркологов - профессора Баскакова и доктора языковедения Покровской, - где русские ученые полностью одобряли мои действия, мой гость стал на глазах перевоплощаться.
- Мне почему-то думалось, что ты действительно занимаешься антисоветчиной!”, - разоткровенничался Столяр, после чего окончательно я почувствовал свой победный финиш над действительно обманутым в КГБ честным человеком. Далее я выкидываю последний козырь:
- Но вы особо не волнуйтесь, гагаузский язык уже введен...
- Как введен? - такого удара он явно не ожидал и от внутренней боли его лицо сильно скорчилось, на лбу и губах выступили капельки пота. - Кем введен?
- На днях у нас в городе зав. РОНО объявил перед всеми директорами школ, что с 1 сентября в школах начнут изучать гагаузский язык, так что мы с вами напрасную полемику по этому поводу ведем.
Столяр трагически уткнулся глазами в пол, задумавшись над шутливыми приемами судьбы, затем встал, и не видя перед собой пространства, стал тусоваться по комнате, абсолютно забыв о моем присутствии и разгоряченный до точки испарения, повторяя вслух:
- А я-то ехал сюда... зачем же они со мной так?..
Через некоторое время, во время которого я, как всегда в таких победных мгновениях, утолялся звездными победными лаврами, войдя в равновесие, Столяр еще раз внимательно осмотрев мое деревянное искусство и снова чему-то удивляясь, молчаливо направился к выходу: У двери он подал мне руку, искренне пожелав успехов.
Ну вот, разве можно после такого случая сомневаться в теории, где чувство восприятия Красоты прямо пропорционально Нравственности Человека, его большой внутренней культуре. Конечно, нет.
Собственно, именно этой теорией движимый, в 76-м году в столице Удмуртии г.Ижевске я сознательно оставляю учебу в строительном институте и с головою ухожу в изучение азов Искусства, с дальным прицелом, чтобы потом, возвратясь домой, в родном Комрате организовать какую-нибудь артель по производству национальных сувениров и художественной мебели. И это все делать с одной-единственной целью: разбудив в гагаузах чувство восприятия Красоты, тем самым дать мощный толчок для возвращения их Культурного и Нравственного Потенциала, постепенно искоренив в них отдельные элементы пещерной невежественности. Тогда я думал, что резкое сползание людей к Океану Лжи, Стяжательства и Равнодушия свойственны только одним гагаузам, но, вскоре, внимательно осмотревшись, я заметил, что к этой пропасти тянутся все нации в Союзе, а в некоторой степени - и во всем мире. И однажды поговорив с Михайлычем об истинном назначении всякого искусства, я, неожиданно для себя заявил своему дяде:
- Все же, в конечном счете, расцвет или упадок любого искусства зависят от ... политиков. За день они могут сжечь все виды искусства, если захотят, и никакой сверхмузыкой и архитектурой мы не в силах противиться этому.
Эта жуткая мысль впоследствии у меня сыграла ту роковую роль, когда я, только-только зацепившись за серьезное искусство, перешагнул ее и взял своим ориентиром Большую Политику...
Но так как в этой статье я задался целью рассмотреть парадоксы, то мне опять приходится возвращаться к своему обманутому Столяру, которого я так умело и красиво в тот день призвал к Совести. Но эта победа, которую я описал выше с таким старанием, оказалась фальшивенькой.
Через несколько дней тот же Столяр, но уже в новом и очень дорогом костюме, с новой, гордо поставленной осанкой и с глазами, абсолютно не помнящими ту нашу художественно-отрезвляющую беседу, приказал директору училища срочно собрать педсовет. Он с таким мощным и убедительно-повелительным голосом теперь бичевал Доброва, что даже вызвал трогательно-притворную слезу у некоторых педагогов, вынудив их прилюдно отказаться от своих подписей за введение в школах изучения гагаузского языка, которые те поставили несколько месяцев назад в моей тетради, заведенной мною специально для этих целей.
К тому периоду уже окончательно прояснилась “утка”, пущенная чекистами и реализованная тогдашним зав. РОНО, бывшим моим одним из любимых учителей по школе Сергиенковым Александром Алексеевичем о том, что с 1 сентября в школах якобы будут изучать гагаузский язык. Естественно, после столь аэродинамического стресса, где все ранее подписавшиеся, а теперь - невинные жертвы пропаганды Доброва, доказали на фактах о несоответствии мастера восьмой группы своей должности, через неделю я был уволен на специально собранном месткоме, а Столяр, успешно выполнив особое задание спец. органов, наверняка получил за это материальную и моральную поддержку, хотя и создал для меня повод для Многих Парадоксов.
***