Звезды и ведьмы. Глава 32

               
        ГЛАВА 32.

       После того случая тетя Марина  не  начала  отделять меня от девочек.  Я  не превратился в ее «любимчика», которому все  прощают,  и  всегда  отделяют   самый  лакомый кусочек. Нет, конечно.  Но у нас возникло счастливое  ощущение общности душ, сознание того, что в  нашем  существовании  появился   невидимый  смысл дарения доброты друг  другу.  Я думаю, что Марина Юрьевна   получила то, о чем мечтала всю жизнь, и на что втайне надеялась, усыновляя меня.

           И вот, когда  мои отношения с новой семьей  установились, к нам   с проверкой   приехали супруги Ким. Они взяли  с собой Мишу,  старшего приемного  сына, восемнадцатилетнего парня  высокого  роста, обладающего,   помимо немереной физической силы,  врожденным стремлением к справедливости.   Их появление стало      для нас сюрпризом  (избегая возможного спектакля, Кимы  не предупредили о приезде заранее), и мы  не знали,  как себя вести, чтобы произвести должное впечатление.
 
  Я ни за что  не хотел возвращаться на ферму,  но  видя, как  растерялась  Марина Юрьевна  (Кимы  выглядели   очень решительно),  я сник, и принялся  перебирать   роботов  в надежде,  что мне  разрешат  взять  их  с собой.  При этом я  с сожалением посматривал  на большие напольные часы в гостиной, до которых мой технический гений еще не успел добраться. Они не  работали, и я давно изнывал от желания узнать причину.  Однако   исследование часов  я откладывал не из-за отсутствия удобного случая, а потому, что те  своим внешним видом  вызывали у меня замешательство. Я постоянно вспоминал  рассказы  соседей  о построившем дом  колдуне,  и  о его занятиях черной магией. Мне казалось, что часы раньше принадлежали ему, а  Вавиловы  забыли, или не придают  этому значения.   А хотя, следовало бы: часы были покрыты странными символами на космогоническую тематику. Но если образы статуй на фасаде нашего дома я нашел в книге по средневековой архитектуре, то к какой эпохе принадлежали знаки на часах, мне узнать не удалось.

  Кроме  того,  память  мучила меня  смутными видениями,  будто   такие   часы  я уже видел в младенчестве, и что мне  нужно держаться от них подальше, поскольку из-за них я могу   попасть в беду.  Вероятно, именно поэтому они привлекали меня  как ничто другое,   я  просто сгорал от любопытства.
 
     Валерия Ким заметила мой, украдкой брошенный на часы, взгляд.  Игнорируя  застывшее лицо Марины Юрьевны, которая с ужасом  рассматривала  грязные  следы   на покрытом воском паркете (гости  из принципа не сняли обувь, желая подчеркнуть свое крестьянское происхождение), Валерия подошла к часам,  провела по ним пальцем в поисках пыли, и,  убедившись, что ее нет,  бесцеремонно спросила:

– Так вы что ж,   в Бога не верите?  Я вижу, у вас нет ни иконы, ни св. книги! Неужели вы   заставляете ребенка  молиться на  какие-то  «туземные» часы?  Ведь  это даже не язычество,  а полнейшее   безумие!

Супруги Ким были буддистами, однако  своей веры никому не навязывали. Они  считали, что Бог у  людей   один,  а  как молится ему, пусть каждый решает сам.  Нетерпимо  они  относились  только к  душевной лени:  когда человек утверждал, что Бога нет,  лишь бы  его  оставили в покое  и не «лезли в мозг».

– Во что мы верим и кому поклоняемся, это наше дело! –  Выйдя из ступора, вызванного прикосновением Валерии к часам (реакция тети удивила меня,  я   на секунду забыл о происходящем  и пристально посмотрел  на нее, пытаясь понять,  что  с ней),  хмуро ответила Марина Юрьевна. – А у  Славика крестик есть, и его молитвослов всегда   при нем. Так что,  свобода религиозного исповедания ребенка   у нас соблюдается!

    Утверждение  Марины Юрьевны совпадало с мировоззрением Кимов. Поэтому Валерия не стала дальше развивать тему, а,  поджав губы, сказала:

– Что ж, хорошо.  Тогда можно ли  нам посмотреть,  где   Славик   у вас живет?

–          Конечно,  смотрите! – с предчувствием скандала  ответила Марина Юрьевна, и широко распахнула дверь в мою комнату.
 
  Супруги Ким неторопливо   вошли в нее, и с хмурым видом  осмотрелись.  А оставшийся снаружи Миша, из-за громадного роста которого комната казалась собачьей конурой, просунул    в нее голову и сказал:

– Да здесь совсем нет места!

            И ожидаемый тетей скандал  вспыхнул: Кимы принялись  наперебой  говорить   о том, что уедут только  со мной (в очень вежливых выражениях, потому что их слушали вернувшиеся из школы падчерицы Жарковой), и пусть суд решает,  кто из усыновителей    предоставляет  ребенку лучшие условия.

         Желая оправдаться,   Марина Юрьевна  резонно упрекнула Кимов в том,  что их дом готов лишь наполовину,  от чего  дети  живут по четыре человека в комнате.  Валерия улыбнулась и с гордостью  заявила, что они победили  мусорных магнатов.  Получили  от них хорошую компенсацию, и теперь срочно  достраивают  дом.  К тому же  возводят  «великолепную»  дачу   в самом   живописном месте своих владений,   возле красивого водопада. Так что, после окончания строительства, на ферме ожидается обилие  жилплощади.   У  меня будет не только  своя комната, но и  мастерская.  Да в принципе  всё, что захочу.

  Услышав такое  от Валерии,  Марина Юрьевна недоверчиво покачала головой. Тогда Миша достал смартфон и показал сделанные им  фотографии.  Судя по ним, дача была  на «подходе», а дом Кимов действительно был завершен. Но рассматривая вместе со всеми  знакомые пейзажи, я  вдруг   со всей ясностью осознал,  что  хочу жить только в Москве, а, главное, с Мариной Юрьевной.

         К счастью,  тетя  интуитивно поняла, как склонить чашу весов в  свою пользу: она  открыла старинное пианино (внешне чем-то похожее на часы) и попросила меня сыграть простенькую пьесу. Первые уроки мне давала в детдоме   Мария Ивановна, но нанятый Марией Юрьевной репетитор сумел сотворить  чудо. Благодаря ему я уверенно  сел за инструмент, и  исполнил пьеску так, что даже сестрички, которые ее тоже ее играли, но не так хорошо, принялись  хлопать   чуть ли не на «бис».
 
  Этой  демонстрацией Марина Юрьевна, сама того не подозревая,  сорвала бонус:   музыку буддисты  Кимы считали основой мироздания, они  представляли вселенную в качестве бесконечно звучащей субстанции. У них в доме тоже стояло пианино, облупленное и расстроенное, на котором Виктория иногда, по памяти, что-то играла.

       А  тетя, заметив в Кимах  перемену настроения,  принялась  рассказывать о  нанятых ею преподавателях,  и о  моих успехах.   Хвалясь,   показала значок,  который  я получил на соревнованиях по стрельбе  (что   понравилось Андрею Киму, он страстно любил  охоту, и высоко ценил меткий выстрел).
 
                Впрочем,   слушая Марину Юрьевну,    супруги  больше   наблюдали за мной, пытаясь понять, к чему я   расположен – остаться или уехать. Видимо, мое желание было настолько явным, что они  переглянулись, и, попросив тайм – аут, вышли с Мишей на балкон, где устроили краткое совещание.

                Когда Кимы вернулись обратно в гостиную,   Виктория  заявила:
–           Предлагаем компромисс. Мы не хотим  терять  Славика,  считаем  своим сыном, и очень  беспокоимся о его судьбе.   Но признаем, что в городе он  выглядит гораздо веселее, чем  на нашей  ферме. Поэтому сделаем так – на все каникулы  и  праздники он будет приезжать к нам, чтобы мы оставались частью его жизни. А он, соответственно,  нашей. Так мы сможем  наблюдать, как он растет, и что с ним происходит.    И  если Славик  однажды надумает   остаться у нас, а к вам будет только  приезжать,  вы не станете этому препятствовать.

  В этот момент  Марина Юрьевна услышала  пьяный голос мужа, горланящего во дворе песню, и  решила соглашаться, пока   Кимы не познакомились с  Игорем Витальевичем.  Ведь тетя  сказала,  что  муж   во «вторую смену»,   хотя в действительности  он  задержался  возле мусорных баков, выпить   с приятелями.

  При расставании Андрей  Ким пожал мне руку, как взрослому, а Валерия поцеловала в лоб. Миша перекрестил, подарил иконку св. Матроны Московской  и сказал, чтобы я  молился ей, если что.

          Все получили свое, и никто не выглядел огорченным:  я остался жить  в Москве, Марина Юрьевна сохранила  приемного ребенка, а осенние каникулы, на которые я должен был приехать к Кимам,  начинались  уже  через две недели.