Солипсист. Тема 5. Первое явление Кэт

             Из истории одного душевного заболевания

               
       Тема 5 Первое явление Кэт

                «Небось, слыхали, что
                у нас в Рязани пироги с глазами?
                Их едят, а они в рот глядят»
                (Зазывалы на базаре)
     1.
      С тех пор, как  я совершил это чуточку героическое деяние (я о том, как помог выкарабкаться малышу из когтей действительно, без дураков,  смертельно опасной болезни, а потом энергично посодействовал тому, чтобы его на какое-то время не возвращали в руки тех же его мракобесов-родителей), прошло еще какое-то время. Я получаю от тети Клавы пространное письмо. Привожу его без купюр.  Кроме орфографии. Я ее чуть, каюсь, местами подправил, но совсем чуть. Тетя Клава у меня очень даже грамотная.   
        «Привет из Питера!
    Да, Ванечка вот решила написать аж целое письмище, а то ты по-прежнему редко бываешь у нас. А когда и бываешь, то как-то все урывками. Нормально поговорить не получается. Вот  и решила по старинке, письмом. Его все пишешь и пишешь, никто не прервет. Пока не устанешь. 
     В общем, так, Ваня, ты знаешь, как мы редко на что-то жалуемся тебе. Знаем, насколько тебе самому трудно. Да, попортил ты себе жизнь этой своей политикой. Но ты сам выбрал для себя такое, тебя никто к тому не принуждал. Я же сейчас хочу, в основном, поделиться с тобой, что я думаю про твою маму. У нас уже какое-то время был разговор о ней. Помнишь? Около года тому назад. Что она глохнет, слепнет. Заказами ее стали меньше баловать,  по понятным причинам. Вожди стали поскромнее за последнее время,  а к настоящим картинам тоже как будто охладела. На вернисажи… или как их там?.. все меньше приглашают, и вообще приличных знакомых, с которыми бы не стыдно было время провести, все меньше и меньше. Зато вокруг нее постоянно ошиваются какие-то подозрительные люди, чуть ли не  бомжи. Приходят к ней. Что ее в них привлекает? Этого я не знаю. Ей с ними как будто интересно. Я начинаю ей говорить -  сердится. К тому же, я заметила, она стала заговариваться. Постоянно путает имена, даты. Ты врач, ты без меня знаешь, как это называется. Становится все боязнее за нее.
Ваня, я понимаю, ты солидный человек, мне как будто негоже тебе советовать. Но тебе надо что-то с ней делать. Понятно, что ты едва ли сможешь поселить ее у себя, да она и сама в такую глухомань из города не поедет, но и оставлять все, как есть, также невозможно. Если оставить все, как есть, ничего не трогать, боюсь, это может чем-то совсем нехорошим и для нее и для нас всех закончиться. Так что ты на досуге об этом подумай. А приедешь в другой раз в Ленинград, поговорим пообстоятельнее. Если захочешь, конечно. Может, найдем общий язык. Ты же умный, Ваня, даже, мне кажется, слишком. Ты не должен на меня обижаться. Обязан меня, как родную сестру твоей матери, понять.
Низкий поклон от дяди Юзи, он тоже, между нами, заплохел. От Ани и Гриши. А у у них, вроде, уже и ребенок намечается. Вот как надо!!! Не так, как ты»
Аня моя двоюродная сестра. «Вот как надо!» Аня тоже с замужеством затянула, что, по-моему, не есть плохо, а есть хорошо. Я за зрелые, поздние браки. Мало что сравнится по содеянному ими злу, чем бурные подростковые романы, венцом которых и являются браки-скороспелки. Как правило, недолговечные. В результате тьмы и тьмы  искалеченных  судеб, разочарованных в самом институте брака.  Ранние  разводы, становящиеся поводами для свершения  суицидов, особенно это касается девочек. А дети, остающиеся без родителей? Или родители принципиально не отказывающиеся от семьи, но несчастные, и зачастую спивающиеся? Много, много всего – калечащего, разрушающего. А все от того, что юность кишмя кишит перевозбужденными гормонами несовершеннолетними ромео и джульеттами. Считаю, что мне хотя бы  в этом повезло: я избежал мало приятной участи влюбиться в какую-нибудь красотку до ослепления, до остановки пульса, до потери сознания, до безумия. Первый оргазм я испытал лишь на третьем десятке лет своей жизни. Аномалия.  Может, кто-то еще прокомментирует: «Офигеть можно!»   А я отреагирую на это так. «Пол (гендер, genus) штука фантастически хитрющая. Может  выкидывать  самые замысловатые фокусы. Ни одному кио не снилось. Иное дело, не у многих, как у меня, хватает смелости признаться, что он в чем-то устроен не так, как все. На такое признание  особого рода решимость нужна. Я, как видите, ее демонстрирую. 
       Возможно, такой же «дефектной» была и моя двоюродная сестра. Общая кровь. Та же, что течет по венам и  моей матери. Кстати, Машенька Харчевникова  тоже вышла замуж уже в довольно почтенном  возрасте, когда тянуть со вступлением в брак, стало, вроде бы, казаться уже неприличным. А результатом этого мезальянса стал ваш покорный слуга. Чего хорошего? Может, стоило бы еще потянуть. Более нормальному бы ребеночку дали шанс пожить, а не такому уродцу, как я.
Однако возвращаясь к тетиКлавиному письму… Конечно, она была права.  Спасибо ей за длинное трогательное письмо. Я подзапустил мать. Последний раз навестил ее на новый 1985 год. Накануне ее угораздило ушибиться о дверной косяк, поставила под правым глазом очень заметный «фонарь». Ни на какие новогодние застолья затащить ее было невозможно. Проскучали весь вечер вдвоем. Едва отзвучали кремлевские куранты, пошли на боковую.
      Хотя каких-то особенно тревожных признаков, что с нею не все в порядке, что она нуждается в постоянной опеке, я все-таки у нее тогда не заметил. Да, осунувшаяся, вяловатая, далеко не каждое слово расслышит, почти не расстается с очками, прежде только выборочно, но, чтобы так вот… как тетя Клава расписала? Такого с ней не было. Впрочем, психологически это можно объяснить. Я давно в ней эту черту подметил. Когда я был, допустим, еще пацаном, не стеснялась даже обзывать меня «сопляком» (меня это ой как обижало, хотя старался виду не показывать). Я представлялся ей почти нулем. Хотя бы от того, что не проявлял интереса ни к одному виду творчества. «Бездарь. Будешь каким-нибудь сапожником». Но стоило мне преобразиться в статного молодого человека недурной внешности  и ее манера вести себя со мной решительно изменилась: ею овладело желание выглядеть в моих глазах максимально тип-топ. Уже не позволяла себе выглядеть при мне неряшливой. Ни в наряде, ни в обращенных ко мне речениях. Перед родной же сестрой, да к тому же еще и младшей, всегда во всем ей уступающей, потакающей  можно было не церемониться. С годами, конечно, многое в отношениях близких родственников меняется. Не избежали перемен и мы, Харчевниковы. С Зобак все по-другому. Там все стабильно. Патриархально. Настоящая классика.
Но сейчас мне предстояло тем или иным образом отреагировать на тетиКлавино письмо.
      Вначале  объясниться  с Майей Юрьевной. Как и следовало того ожидать, она очень близко к сердцу приняла мои проблемы. Остерегла от каких-то скороспелых решений. «Могу предложить вам съездить на недельку в город. Там, на месте еще осмотритесь. Решите, что вам делать дальше». Официально отпуск у меня в июле, когда, по статистике, нагрузка на медперсонал наименьшая. Сейчас на дворе поздний февраль. На улице уже довольно долго держится отличный, около минус двадцати,  мороз. Самая убийственная для микробов атмосфера. Да, у моего падкого на длительное пребывание на улице контингента , особенно это касается тех детей, кто живет в сельской местности, усиливается опасность обморожения.  Но от этой напасти  всегда может выручить Зоя.  Таковы аргументы, которые позволили мне принять предложение моей добросердечной  начальницы.
      Я уже заранее, по телефону, договорился с тетей Клавой, что мы все, самые близкие родственники, самые заинтересованные стороны (я, тетя Клава, дядя Юзя, Аня) соберемся в нашей тесной комнатке в доме на Малом проспекте. Даже Аниного мужа Гришу пригласим, не лишим его слова. Поговорим, обсудим. Словом, что-то вроде консилиума. Только сама мать о цели нашего «консилиума» ничего  не должна знать. Условие обязательное, хотя и трудно исполнимое. Будущее покажет, что мы конкретно с этим условием справимся. Не справимся с другим…
     План консилиума был таков. Вначале посидим за столом, потом приступим к какому-то деловому обсуждению. Никак не наоборот. Я уже как-то писал о кулинарных способностях моей матери. Да, повариха из нее еще та! Но ее палочка-выручалочка в виде фабрики-кухни еще влачила свое существование, хотя уже и дышала на ладан. Теперь она выручила меня. Я кое-чем там затоварился Не пришли с пустыми руками и мои родственники. Словом, худо-бедно, было что выпить и чем закусить. 
Вначале естественные тары-бары. Практически одновременно обо всем и ни о чем.
        Мать выглядела немного скучноватой. Чтобы ее расшевелить, дядя Юзя попросил  показать что-то из ее последних работ. Вместо последних мать наказала мне слазать на антресоли и достать оттуда что-нибудь из ее «розового» периода. «Розовым периодом» она называла годы приблизительно пятидесятые, когда она отдавала предпочтение бледно-розоватому цвету. «Цвет распускающихся чайных роз». Она считала пятидесятые самым счастливым временем ее жизни. Напоминаю, что я тоже родился в 1952 году, то есть , образно выражаясь, в обрамлении из чайных роз. Я с трудом отыскал эти весточки уже ее далекого прошлого. Не обрамленные, а свернутые трубочками, перевязанные шпагатом холсты. Никому не пригодившиеся, не пленившие ничей взор, не проданные, то есть не принесшие всем нам ни кусочка даже самого черствого хлебушка. «Ни Богу свечка, ни черту кочерга». Да еще к тому же покрытые густым слоем пыли: не помню, чтобы на антресолях кто-то когда-то убирался. Пока возился, покрылся пылью и я. Тетя Клава потом очищала меня платяной щеткой. Словом, большой радости эта демонстрация «розового периода» никому, в том числе и самому творцу, не принесла. Скорее, всем стало еще более грустно.
     И тут черт дернул молоденького Аниного мужа задаться риторическим вопросом:
-Удивительно, как вы тут все уживались? Вшестером. В такой крохотной комнатенке.
      Гриша имел в виду то время, когда в комнатке, где мы сейчас сидели за столом, еще жили мамины и тетиКлавины дедушка с бабушкой, сами девочки и их родители. Да, если сложить всех вместе, получалось шестеро. Солидная компания.
-Но мы же так не все время жили, - решила внести поправку тетя Клава. – В тридцатые годы. Потом бабушки с дедушкой не стало. Нас осталось четверо. А когда я вышла замуж, соседняя комната к тому времени освободилась, и нам с Юзей  разрешили ее занять. Стало совсем привольно.
      Да, так уж получилось, что тетя Клава вышла замуж первой, «выскочила» едва успела получить аттестат зрелости. То есть  в данном случае фактор крови не сработал (в данном случае роль первой скрипки сыграл фактор «любовь»). Тетю Клаву и дядю Юзю можно было бы по ряду критериев назвать даже образцовой парой. Малодетные, это правда.  А это  работа еще одного  фактора: обделенность квадратными метрами. Поэтому Гришино удивление: «Как могли уживаться?» - вполне закономерно для еще относительно молодого человека. Вот он  и настаивал:
-Все равно тесно.
-В тесноте да не в обиде, - решил заступиться за их прежнее «общежитие»  всегда компромиссный, настроенный на позитивную волну дядя Юзя («Видеть во всем только хорошее», - его жизненный лозунг). – Что-то не припомню, чтобы мы, когда здесь сообща жили, когда-нибудь по какому-то поводу ссорились. Все спорные вопросы решались исключительно дипломатическим путем.
      И тут настало время удивиться до сих пор хранящей молчание матери:
-Да о чем ты, Юзя? Разве вы тут с Клавой когда-нибудь вообще жили?
-Конечно, - дядя Юзя постучал согнутым пальцем в стену, разделявшую две комнаты. – Вы здесь, а мы с Клавой там.
-Ты путаешь. Там раньше баба Галя жила, - возразила мать.
-Да, жила,- вынужден был согласиться дядя Юзя, - но уже после того, как мы съехали 
    Тут  следует дать разъяснение. Сразу после того, как тетя Клава с дядей Юзей получили отдельную квартиру, мой отец, как ответственный комнатосъемщик и  как участник ВОВ подал в райсобес заявление об улучшении его и членов его семьи жилищных условий. Но так как он вскоре после этого умер, так и не дождавшись положительного ответа, его заявление потеряло силу, а освободившаяся жилплощадь перешла в так называемый «маневренный  фонд». Там стали временно селить не имевших разного рода бездомных.  Баба Галя, только что упомянутая матерью, была одной из таких, полностью обездоленных. Мать относилась к ней с большим сочувствием, а когда за бабой Галей приехал из Нарьян-Мара ее внук и увез с собой, - сильно огорчилась. 
-Ты что-то опять путаешь, - продолжала настаивать на своем мать. – До бабы Гали жили никак не вы, а тетя Сима и дядя Лева. Вот  мы  Клавочкой вместе к ним в гости на их еврейскую Пасху ходили. Вот они-то здесь и жили. А вас никогда не было. Откуда ты все это взял? Ума не приложу. 
     О тете Симе и дяде Лёве помнил даже я. Хотя, когда  появился на белом свете, их уже давно не было. Но мне потом рассказали. Тридцатые годы. Дядя Лева был кустарем-одиночкой. Промышлял тем, что собирал на помойках выброшенную за ненадобностью ветхую обувь. Исхитрялся ее чинить, а потом продавал задешево на Сытном рынке. Его продукция пользовалась спросом. Однажды поздним вечером возвращался с рынка домой. На него напали. Нанесли чем-то смертельные раны. Забрали всю дневную выручку. Тетя Сима, якобы, еще какое-то время пожила, а потом где-то бесследно исчезла.
      Мать все никак не унималась, все пыталась доказать, что она права,  сердиться начала. Я  же осознал, откуда у этого заблуждения ноги растут.  Мы переглянулись с тетей Клавой,  молча встали из-за стола, вышли на кухню.
-Ну, что, Ванюша, скажешь?
      Я молчал.
-Может, это можно еще как-то исправить? – осторожно предположила тетя Клава. – Как ты думаешь? Ты врач. Может, уже придумали  какое-то лекарство?
      «Может… Может… Может. В любом случае, оставлять ее одну в таком состоянии нельзя. Нужно что-то срочно предпринимать. Попросить кого-то, чтобы присматривал за ней? Ту же тетя Клаву? Допустим, она согласится, и все равно это не выход. Я буду чувствовать себя свиньей. Это не сможет не сказаться на моем отношении, восприятии самого себя. Я слишком щепетилен, чтобы жить, не испытывая уважения к себе. Да, я уж такой. Следовательно, что же? Скорее всего, мне придется расстаться с моим тем, что я, возомнив о себе, бог весть что, посмел наречь «Моим Эдемом». Тем подлинно достойным, хорошим, заслуживающим, чтобы держаться за это руками, зубами, всеми частями тела. Покинуть Эдем, чтобы вернуться в ничем не соблазняющий, ничего хорошего мне не сулящий, кроме унижений и упреков… нет, далеко не антоним Эдему, скажем, не  Ад… всего лишь город трех революций. Пока еще Ленинград. До того, как вернуть себе высокомерное имперское имя, оставалось совсем чуть-чуть. 
   
2.
      Больно было смотреть на  Майю Юрьевну, когда я рассказал ей о сложившейся обстановке, о моей необходимости, отнюдь не желании,   вернуться  поближе к своему родному очагу.  Майя Юрьевна вошла в мое положение, с уговорами  остаться не приставала. Только поинтересовалась: «Вы уже нашли новое место работы?»  «Нет. Но я уже заходил в горздравотдел, обещали что-то подыскать. Потребовали какой-то документ с прежнего места работы. Словом, характеристику».
      Характеристика не заставила себя долго ждать. Майя Юрьевна -  ну, кто бы мог в этом сомневаться?-  расписала меня так, что и местечко в Кремлевской больнице для такого, как я, не предел. Хуже  с горздравотделом. Все, выданные мне авансы, заявки  на каком-то этапе кем-то блокировались. Я не сразу  раскусил, в чем тут дело. До меня все доходило, как до жирафа. Конечно, с воцарением Горбачева многое в атмосфере жизни изменилось, вроде бы, к лучшему, то  есть подальше от «диктатуры», поближе к «демократии», но страх перед всемогущим КГБ еще оставался у всех в подкорке. «Особо опасный государственный преступник… В составе преступной группы ставящей своей целью свержение…»  Что отшлепано на казенной пишмашинке, не вырубишь топором, не выведешь ни одной кислотой. От таких клеймен ой как не просто избавиться.
       Шло время. Мое трудоустройство затягивалось. В какой-то момент я вспомнил о существовании некоего человека. В бытность мою, когда я обратился в институт после того, как меня признали виновным и даже осудили, он, будучи уже начальником средней руки, сам проявил ко мне неподдельный интерес и участие. Подчеркиваю: «сам». Я к нему не подлаживался. Думаю, он был из числа только-только нарождающейся тогда общественной прослойки, которую уже чуть позднее назовут «либералами». В те времена таких, как он, можно было назвать уже устаревающим словом «фрондер». В его же глазах, скорее всего, я был «правозащитником», хотя мне самому приятнее было бы называться просто «инакомыслящим». Я навел о нем справки. Оказывается, он уже перешел на работу в Ленгорисполком. Был одним из замов Зайкова. Вот вам и либерал! Весьма неплохой карьерист. Но это не помешало мне  записаться  к нему на прием. И я был им принят!
     Сразу узнал меня. Проявил искреннее благорасположение. Я рассказал ему о своих злоключениях. Внимательно и, как мне показалось, сочувственно  выслушал, презрительно фыркнул : «Ну что за средневековье, ей Богу!» Пообещал помочь. «Вы на них не обижайтесь. Обжегшийся, как известно, на воде, дует на молоко». Я выходил из одного из подъездов Ленгорисполкома без большой надежды на успех,  был удивлен, когда через пару недель получил официальное письмо из какого-то подкомитета с просьбой явиться «в удобное для Вас  время». Подпись: инспектор такой-то. Когда в должное время в должном кабинете появился, обнаружил, что  в роли инспектора выступает    довольно молоденькая для такой как у нее должности особа. Мало того, еще и кокетливая: вы мне, конечно, не поверите, она мне делала глазки. МНЕ! Позавчерашнему изгою.  ОНА! Наделенная определенной властью чиновница. Воистину, пути Господни неисповедимы. Или вот оно -  сбывается: «Кто был ничем, тот станет всем»?
     Так вот, эта особа,  ни капельки не дрогнувшим голосом,  предложила мне вакантное место заведующего стационарным педиатрическим отделением  в спецклинике при  Управлении делами Ленинградского городского Совета народных депутатов. Проще: Ленсовет.  Я вначале даже не поверил своим ушам. Переспросил, правильно ли я ее понял. Ей же, как мне показалось, даже понравилось мое удивление. Улыбаясь, мол, во мы какие!  подтвердила только что ею заявленное. Единственное условие, которое она мне поставила, смущенно опуская при этом глаза: «Постарайтесь не разглашать. Вы понимаете, это закрытое учреждение». Я понял, что она имела в виду: «Поскромнее, пожалуйста. Поменьше о своем революционном прошлом». Я, разумеется, поспешил согласиться с этим условием. Мысленно ей ответил: «Буду держать язык за зубами». 
     Да мог ли я себе представить, когда посиживал в одной  из камер следственного  изолятора при почтенном учреждении, широко известном в народе, как Большой Дом, в ожидании приговора, что пройдет всего-то каких-то тринадцать с небольшим лет, и это мое вынужденное сидение станет для меня пропуском в элитную государственную клинику?! А кудрявая кокетливая инспекторша, огласившая мне  место моего  назначения, была чем-то вроде подснежника, пробившегося через сильно подтаявший, уже не белый, а синеватый, с расползающимися трещинами   лед советской бюрократии.
      Пока же мне предстояло попрощаться с тем, что грело мою душу несколько последних лет. Что было, возможно, таким же «розовым периодом» моей жизни, как послевоенные, переполненные надеждами  пятидесятые для моей матери. Прощание,  разумеется, проходило в стенах больницы. В вечерние часы. На этой церемонии побывали, кажется, все, кто имел хоть какую-то причастность к больнице. Кто-то приходил, кто-то уходил.
     Разумеется, не обошлось и без горячительных напитков. Естественно, не мог не «приложиться» и я. И мне пришлось захмелеть. Нечто для меня из ряда вон выходящее.  В какой-то момент  я обратил  внимание на свою «правую руку», мою безотказную помощницу Зою, она сидела ровно напротив меня. Единственная из сидящих за столом,  выглядевшая  опущенной в воду. А между тем мой уход послужит толчком для ее почти головокружительного продвижения по карьерной лестнице. Она, на этот момент, всего-то студентка заочница 1-ого медицинского, которой еще предстоит «грызть гранит наук», сразу займет мое место. С моей рекомендации, конечно, и с абсолютного одобрения завбольницей.
-У Зои что-то дома случилось? – я поинтересовался у сидящей бок о  бок со мной Майи Юрьевны. Мысль о том, что «случилось дома», могла придти мне в голову от того, что ее отец, я отлично об этом знал, был из горьких  пьяниц. Напившись до риз, мог устроить шумный скандал. С бранью и попытками избить жену, то есть Зоину мать.
    Майя же Юрьевна немножко удивленно уставилась на меня, а через мгновение от нее услышал:
-Неужели вы можете быть таким бесчувственным, Иван Георгиевич?
    Она, кажется, впервые в чем-то меня упрекала.
-Почему? – в свою очередь удивившись, спросил я уже капельку заплетающимся языком.
-От того, что она, как раньше о таком говорили, к вам неравнодушна… Вы хоть понимаете, что это означает?
     Я пока не нашелся, что и как мне ответить.
-Неужели для вас это какой-то сюрприз?.. Я думала, между вами уже произошло хоть какое-то объяснение.
-Н-нет, - растерянно пробормотал я. – Никакого объяснения.
-Но вы хоть что-то замечали?
-Д-да, - продолжал бормотать я, - замечал… Особенно в последнее время. Но я думал, у нее какие-то проблемы с ее молодым человеком.
-У нее нет и не было никаких проблем. И молодого человека у нее никогда не было. Единственным, кто у нее был, это вы… А теперь оказывается, что для самого вас это открытие. От того мне и удивительно. Вы, такой чуткий… внимательный… Недаром дети от вас без ума… И не замечали, что происходит прямо под вашим носом.
-Да, это мой недостаток, - я вынужден был хоть в чем-то признаться.
-Недостаток в чем?
-Я что-то вижу… что-то бросается мне в глаза…даже когда больше никто ничего не видит. А, с другой стороны, мною овладевает какая-то слепота. И это больше всего касается, когда речь идет… простите… о вас. То есть, я хочу сказать, о женщинах… о девушках… - Не забываем, в каком непривычном для себя состоянии я сейчас нахожусь: я… если еще и не пьян, то – где-то около этого. – Все это может быть от того, что я слишком сосредоточен на самом себе. Отвлекаюсь, если только речь идет о каком-то деле. О здоровье моих пациентов, например. Все постороннее кажется мне второстепенным.
-Любовь, Иван Георгиевич… Семья… Дети… «Дети» не только в смысле: здоровые они или больные… Разве это постороннее? Второстепенное?
-Так-то оно так, но это для обычных людей.
-Вы считаете себя необычным?
-В каком-то смысле… д-да. Я неномальный.
-Повторите, - попросила Майя Юрьевна.
     Я, глазом не моргнув, повторил.
-Ну, и в чем же эта, якобы  ваша ненормальность,  проявляется?.. Может, на голове, скуки ради, стоите? – Майя Юрьевна, очевидно, иронизировала.
-Нет, на голове не стою, но… Я приверженец учения солипсизм. Что-нибудь  знаете о таком учении?
-Как?.. Еще раз.
     Я повторил. Не дожидаясь, когда изумленная Майя Юрьевна ответит, сам же и прокомментировал:
-Это такое учение, по которому мир, в котором все живое сейчас находится, это всего лишь эманация моего Я. Моих органов  чувств. Глаза, уши и прочее. «Esse est percipere” «Существовать значит быть воспринятым». Это высокая латынь… Извините, что не могу поподробнее. Для этого мне прежде нужно собраться…
-Да вы совсем пьяненький, Иван Георгиевич, - только сейчас обратила на это внимание Майя Юрьевна. – Поэтому и несете такую, извините за откровенность,  околесицу. Я не знаю никого, кто был бы более нормальным, чем вы. Вы эталон здравомыслия.
-Вы в отношении меня необъективны…  Я вам сразу чем-то понравился… Не в том смысле, в котором… - Почувствовал, что я забрел в дебри, из которых мне ой как непросто будет теперь выбираться.
     Майя же Юрьевна была само хладнокровие. Я услышал от нее только:
-Успокойтесь.
-Поэтому и ваш «эталон здравомыслия» в отношении меня это не что иное, как иллюзия.
    Уф! «Выбрался, наконец-то».
-Конечно. После того, как в вашей голове смешались армянский коньяк и «Советское шампанское» вам все будет казаться иллюзией. Ну, вы меня, Иван Георгиевич, и насмешили!
     В этот момент я заметил, как  к Зое подошла  одна из двух дежуривших медсестер, поочередно обслуживающих педиатрическое отделение. Как Зоя, выслушав, энергично поднялась  из-за стола, полетела к выходу. Я понял, что до нее донесли какую-то дурную весть,  и она ринулась выручать кого-то из попавших в беду детей. Раньше, поступи ко мне  такого же рода тревожный сигнал,  бегство из-за накрытого стола и  с той же стремительностью проделал бы я. 
-Вы большой чудак, Иван Георгиевич, - вздохнула Майя Юрьевна.  –  Чудак, но не ненормальный. Ваши, простите, фантазии уже когда-то довели вас… - Да, я как-то в минуту откровения признался ей в своих «чудачествах». Оказалось, что она немножко знала о моих прежних «похождениях» и без меня. Да, ее в свое время информировали. То есть она принимала меня, уже зная, какая у меня взрывоопасная биография. - Если так и дальше дело пойдет, вам опять чего-то не избежать.
    Скоро ее также куда-то позвали. Я остался  с доверенным мне секретом относительно Зоиной влюбленности один на один. Хотя, скорее всего, то был секрет Полишинеля. Вся остальная больница прекрасно об этой ее влюбленности была осведомлена. «Один лишь я… Невнимателен, как пень».
     В чем подоплека такой моей безобразной…пусть это лучше будет не «невнимательности», а «неотзывчивости»? Ведь неспроста же это. Где-то тут собака, причем довольно крупная, непременно зарыта.
     Ведь Зоя далеко не первый случай, когда я не реагировал на пускаемые в меня девичьи стрелы. Похоже на то, что я – то ли случайно, то ли нет, -  выпал из  окольцевавшей буквально все живое на земле централизованной системы, которую я бы описательно назвал  «Плодитесь и размножайтесь». Отсюда и та самая моя ненормальность, которую решительно отказалась признавать во мне Майя Юрьевна.
     Чуточку поподробнее об этой системе. У ней, естественно, есть свое предназначение:  служить средством подбора наиболее достойных надежных пар, способных воспроизводить максимальное количество себе подобных. Крайне полезная удобная штука, придуманная… Кем? Чем? Природа? Бог? Мнения расходятся. Да и так ли уж это на данный момент важно? Важно то, что  такая система реально существует. И не менее важно, чтобы она работала не вхолостую. Чтобы об ее работоспособности можно было судить по тому, что мы в итоге ее функционирования имеем. Каковы ее производительность и кпд? В чем они проявляются? В имитации воспроизводства.  Вместо завязи, цветка, пыльцы, в конечном итоге – плода, у многих из рода людского на выходе всего лишь «удовольствие». Хитроумно, до мельчайших деталей продуманный механизм воспроизводства работает далеко не на максимум. Инстинкт размножения у европеизированной части населения нашей планеты процентов, скажем… на семьдесят, а то и на восемьдесят срабатывает вхолостую. Львиная его доля уходит в свисток. И эта тенденция с каждым новым поколением усиливается. То ли дело мир животный! Но его подстерегает другая опасность: человек размножается все неохотнее, но чревоугодие его отнюдь не слабеет. Наоборот: с настойчивостью, достойной лучшего применения, находит себе все новые и новые виды жертв.
      Такие вот, я считаю, не мелкие размышления на вязкой топкой почве… Затягивает. 
      В подкрепление вышеизложенной теории приведу  одну реальную историю.


                ПОСЛЕ УДОВОЛЬСТВИЯ
      Ко  мне, когда я еще был  временным постояльцем одной из камер следственного изолятора,  подселили  относительно пожилого человека. Или пожилым он мне, совсем юнцу,  в то время казался. Он был осужден за то, что задушил свою жену. Какой срок получил, я не поинтересовался, а сами осужденные не очень любят об этом разглагольствовать. Был отправлен в ИТР, но, когда уже отбывал наказание, на «воле» раскрылось еще одно его «нехорошее» деяние: он  занимался фарцовкой, в связи с чем «вошел в сношения с занимающимся  разведывательной деятельностью на территории СССР гражданином Финляндии». Так он оказался под следствием уже по делу политическому и стал на короткое время моим сокамерником. А теперь  и  историйка в изложении самого героя, каким  оно ( т.е. изложение) мне запомнилось.
 
    «Я, мил человек, по природе по своей совсем не кровожадный. В детстве… мух, каюсь, обижал, а, скажем так, птичек, собачек – ни в какую. Сам не обижу и других  отваживал. По молодости много не блудил. Блюл. В каких-то, конечно, границах. В будущую свою, которая мне потом  женой станет,  влюбился еще в школе, мы учились в параллельных классах. Мне еще двадцати не было, когда мы с ней поженились. Жили никогда нормально. Ссорились время от времени. Не без этого. Но до рукопашной, например,  не доходило. И что важно – я  ей почти не изменял. Сына с дочкой мне родила. В общем, все путем. Нам другие пары семейные завидовали. Спрашивали совета, как бы им тоже точно такую же жизнь образцовую наладить. Я им лекции про это читал. Словом, не жизнь, а, как говорится, малина. А потом случилось вот это.
Мы как-то у подруги жениной гостили. А они дачу с мужем в то лето снимали. Ну, мы у них заночевали. Неподалеку от дачи речка протекала, я с сыном хозяйским на ночную рыбалку пошел. Но рыбалка сразу не пошла, клева никакого,  тогда я решил в дом вернуться. А поскольку жарко было, мне захотелось в сарае на сеновале переспать. Заодно жену свою внезапным возвращением тревожить не стану. В общем, я лег, уже задремал, когда заслышал, что в сарай еще кто-то лезет. Оказалось, моя жена и ее подруга. Та, что дачу с мужем снимала. Ничего обо мне  не подозревая, тоже на сеновал по приставной лесенке вскарабкались. Устроились неподалеку. А я между тем  затихарился.  Ну, и начался между ними обычный бабий базар. Сначала первую скрипку подруга играла. Стала жаловаться, что ей за тридцать, а она, кроме мужа, ни с кем не встречается. Мол, скоро старухой станет, больше ей уже не с кем любовь-морковь,  знакомые ей мужики степенными, осторожными стали. Она закончила , тогда  жена моя свою сольную партию запела. Мол, ты дурочка. Это она про подругу так. Ты неправильно себя ведешь. “А как правильно?”  “Бери пример с меня”  “А как ты? Расскажи “  “Допустим, ты метром едешь…» Это моя о себе трепаться начала. « Как в вагон взошла, вокруг себя глазами зырк-зырк.  Хорошо, когда народу в вагоне много. Но и если и мало, - тоже ничего. Почти всегда глазами с каким-то мужиком –лоб в лоб- встретишься.  А чуть встретились, да если еще задержались друг на дружке, тогда считай: дело в шляпе. Почти всегда безошибочно определишь: “Этому надо “ Теперь подгадать так, чтобы  выйти вместе. Ну а дальше, сама понимаешь. Идешь или к нему, или к себе, если муж на работе. Получаешь от него, что хочешь. Ему тоже удовольствие. “И как часто это у тебя?”- подруга интересуется. “Часто, - жена ей отвечает. Я уж со счетов сбилась. А то прежде считала”. “А что твой?” –  подруга подначивает. “А что “мой”? Живет, как ни в чем не бывало. В ус не дует. Он у меня в этом отношении тупой. Мне во всем верит”
Я, как услышал все это… Кровь хлынула мне в голову. Зарычал, как медведь в берлоге, когда его потревожат. В ту же ночь, на том сеновале,  ее в присутствии подруги и придушил. И до сих пор про то не жалею. Скажем, появись она сейчас здесь, живая и невредимая, я, не задумываясь, опять ее задушу».
     Такая вот весьма поучительная и, откровенно скажем, малорадостная житейская историйка.
    Много с тех пор, как мы делили одну камер, воды утекло.  Где он сейчас, мой недолгий сокамерник, душегуб? Может, еще отбывает свои тяжкие сроки? Жена, которую он задушил, была из семьи судейских ( с его слов), поэтому и «залепили» ему на всю катушку. Может, до сих пор собирает паршивую мебелишку на каком-нибудь комбинате под Воркутой или на территории Мордовской АССР… Впрочем, последняя, кажется, уже приказала долго жить. Теперь именуется как-то по-другому. А то попал под одну из  мнистий. Вновь женился. Теперь зорко следит, чтобы новая супруга была ему вернее прежней.  Уследит ли?
     И, закругляясь… И так много времени на эту темку потратил. По идее, если система забарахлила, и если ты с ней сам справиться не можешь, значит, надо, по идее,  вызывать Мастера. Чтобы он переналадил систему, вернул ей способность жить строго в соответствии  с изначально поставленными перед нею задачами, не так ли? Но кто он, сей Мастер? И где он? Его адресов, ни домашнего, ни рабочего, на худой конец позывных каких-то никто не знает. Вот и приходится как-то мириться с этим безобразием.
     А то, что происходит лично со мной, тот непреложный факт, что сбилась моя персональная настройка, - отсюда, и то, что Зоя не досигналилась до меня, так ведь по факту получается, - вразумительного ответа на эту проблему я пока не находил. Еще должно было пройти какое-то время, мне предстояло еще кое через что пройти, на себе испытать, - вот только, когда ответ забрезжит. И то не в полную явь, не в полный голос, а под сурдинку. Надо сильно напрячься, чтобы что-то разобрать. Отчего и какие-то сомнения все равно еще долго-долго оставались.   
И  до Зои, возвращаясь к застолью, я  тогда я так и не дошел. Ни словечка тогда от меня, хоть и слегка пьяненького,  не услышала. А все от того, что сомнения были со мной уже и тогда. Ну, останемся мы, скажем, один на один. Ну, пущусь я в какие-то объяснения. И что я ей скажу? Что она от меня услышит? Что, независимо от того, как она расположена ко мне, - я-то к ней ничего подобного не испытываю?
     А опускаться до какой-то лжи, каких-то пустых обещаний … «А вот когда-нибудь… чего-нибудь»… Нет,  такое не по мне. Поэтому и расстался я со своей верной влюбленной в меня помощницей подло. То есть на  английский лад, такие уж они все, англичане, -  тихо и незаметно.
     Кроме печальной истории с бедной девушкой,  имевшей несчастье влюбиться  в такое бесчувственное полено, как я, все остальное, что происходило со мной и вокруг меня в Энске, можно посчитать своеобразного рода сказкой. Да, я попал в волшебный край, управляемый  доброй светлой феей Майей. Край, населенный, может даже, путем искусственного отбора, только  славными, нацеленными на сотворение только добрых дел существами. Все злое, коварное, завистливое, мстительное  не приставало к этим людям. Старалось держаться от них подальше. Ну, разве это не чудо?!  Ну, где еще случается такое? Только не знаю, кем и для чего все это чудесное  было сотворено.  А что если неким добрым Гением Майи Юрьевны? Чем не сродни  игрушечному миру Джорджа Беркли? Только у дедушки Джорджа только для утехи, отдохновения, а у феи Майи для дела. Для пользы другим. Да, есть о чем задуматься.
     А теперь, - стараясь быть максимально кратким, не забывая наставление еще одного великого Мастера слова относительно того, что «Краткость – сестра таланта», - к тому, что случилось со мною сразу за порогом Эдема.

3.
     Конечно, я был насторожен, и обуревающие мною чувства были противоречивыми. С одной стороны, я испытывал определенную эйфорию. Еще бы! Вопреки всему, в первую очередь, своей «жутковатой» биографии, минуя все хитроумные, выстроенные на пути таких отверженных, как я, хитроумные препоны, запоры, защелки,  был принят на работу в престижное медицинское учреждение. С другой – меня одолевали недобрые предчувствия. Я словно ступил на минное поле, готовое взорваться подо мною в любую минуту. Я был бдителен, смотрел в оба. 
      Поначалу все хорошо.  Я был впечатлен.  Просторные, малонаселенные больными палаты. Прекрасное, по последнему слову медицинской науки и техники, оборудование. В Энске  мы могли о таком только мечтать, или видеть  во сне.
      Особенно меня поразили три раздельные игровые комнаты: одна строго для девочек, другая строго для мальчиков, и одна, особенно просторная, -  общая. Изобилие мягких игрушек. Медперсонал, по одному их внешнему виду, всем довольный. При мне, пока я знакомился лично с «моими» будущими коллегами, подчиненными, громко известили о продуктовых наборах. В них фигурировали названия продуктов, которые вряд ли можно было отыскать на прилавках обычных магазинов того времени: балык осетровый, чавыча, карбонат, сыр рошфор. А о некоторых я вообще слышал впервые, например:  тахан  халва.  Никого это не удивляло. За наборами никто не рвался. Словом, «сытые».  «Уж не наступил ли тот самый многократно обещанный коммунизм?» А где же то нехорошее, темное, которое я предчувствовал?
      Они, то есть предчувствия,  стали, увы,  оправдываться сразу, как только я переступил через порог  кабинета  своего нового начальника. То есть начальницы. Да, опять женщина. Примерно тех же лет, что и Майя Юрьевна. Но как же разнились эти две женщины,  почти  ровесницы!  Та -  излучала тепло. Эта – холод. Та говорила все, что Бог на душу положит, всем доверяя и ничего не скрывая, эта процеживала каждое слово, как будто не доверяя никому, видя в каждом желающего сделать ей какую-то гадость,  ее на чем-то подловить, в чем-то обличить.  Я отвык от такого обращения с собой. Избаловался. За эти последние годы, что провел в Энске, для меня стало нормой быть искренним. Не фальшивить. И в большом и в мелочах. И вот теперь почувствовал себя растерянным, сконфуженным. Также начал подбирать слова, боясь, что из меня выскочит что-то компрометирующее. Словом, на всем протяжении общения с Лорой Леопольдовной (так величали мою новую начальницу) был, очевидно, не в своей тарелке. Когда пришло время закончить беседу, почувствовал большое облегчение. Покинул ее кабинет с преогромным облегчением, доходящим аж до удовольствия.  Уф! Словно гора с плеч.  «Пореже бы здесь, особенно с нею. Один на один»
     Камертон всем нашим взаимоотношениям на долгое последующее время задала именно эта наша первая встреча. От Лоры Леопольдовны  исходила волна непонятной  мне враждебности, природа которой была мне совершенно неясна. Я же,  свою очередь, как естественная  реакция, тут же  для этого человека наглухо закрылся. А дальше так и покатило.
     Такое нередко в жизни бывает. Если кто-то чем-то оттолкнет тебя при  первой же встрече, в первом же разговоре, дальше может развиваться, как угодно, но первое, что услышалось, бросилось тебе в глаза, будет доминирующим, определяющим. Хоть ты тресни!   Чтобы изменилось, - понадобится, наверное,  нечто переворачивающее с ног на голову. Но этого самого: «переворачивающего» - между нами, при том, что внутренне я к этому был готов ( у меня, видит Бог, не лежало за пазухой ни единого камушка против этой женщины), не происходило. Вот она где, настоящая-то мегера! Она лишь одним видом отталкивала меня от себя. Так же как незабвенная  Майя Юрьевна притягивала.
    Пройдет еще какое-то непродолжительное время,  и я стану понимать, откуда ветер дует, то есть отчего Лора Леопольдовна сразу  так ополчилась, «не приняла» меня.
      Господин Случай приоткрыл мне на это, хотя бы частично, глаза. Я подслушал разговор  между двумя местными кумушками: кастеляншей и одной из нянечек. Так,  благодаря их болтливости,  я узнал про себя, что я  «заклятый враг народной власти  и был  упрятан за это в Большой дом». Ну, в этой новости ничего для себя нового я не услышал.  Намного более полезной была та полученная мною информация, что «у нашего новенького в покровителях большая шишка. Он-то и тащит его за собой». А теперь самое важное: «Наша-то… она ведь ровно  на это место свою  родную племянницу хотела пристроить. И дело было уже решенное. А этот… из тех, кто руку на дело Маркса-Ленина-Сталина поднял,  словом, вероотступник,  вмешался  и все ее карты попутал. Теперь ему от нее не жизнь, а сплошная каторга».  «А чего она может с ним поделать, раз он, выходит, блатной?» «Да уж она-то всяко чего найдет. Она от своего никогда так просто не отступается. Если кого-то за глотку возьмет, считай, пропал человек в расцвете лет».
    Я, как только услышал такое, подумал:  «Неужели она может быть настолько мелочной, чтобы ценить человека не по тому, что из него выходит, каковы результаты его работы, довольны ли им пациенты или нет, а лишь по тому, как он сюда попал и кому при этом помешал?»  Если б такое со мной случилось в Энске – ни за что бы не поверил. Здесь – да. Потому что ТАМ люди находились в сказке, а здесь – в суровой грубой шершавой и прочее, то бишь в объективной, реальной, чувственной  действительности Джорджа Бёркли, о которую он обломал зубы (я помнил об этом!). Не обломаю ли я?   
     Впрочем, не одна Лора Леопольдовна, с ее обиженной, якобы, мною протеже,  составляла содержание моей на то время жизни, занимала меня, теребила самые кончики моих чувствительных нервов.  Была еще одна, куда более приближенная мне особа, от которой я зависел ничуть не меньше, а то и побольше, чем от пресловутой Лоры Леопольдовны.  Я говорю, вы уже, наверное, догадались и без меня, - о своей матери. 
    Робкая тетиКлавина надежда на то, что, «может, уже придумали какое-то новое лекарство», не сбывалась. Фармацевтике еще предстояло долго поработать прежде, чем к моей  матери  вернется ее прежнее прагматичное, несмотря на все ее «художества», здравомыслие. Пока же я был живым  каждодневным свидетелем того, как  ее разум стремительно, на моих глазах  разрушался. Наблюдать за этим, подмечать в ее рассуждениях все новые свежие нестыковки становилось для меня практикой все более удручающей. «Так я и сам скоро поплыву». 
    Да и саму мать, похоже, далеко не устраивало, что мы вновь делим с  нею те же шестнадцать то ли с четвертью, то ли с третью  квадратных метров, что и прежде.  Да,  как были шестнадцатью, такими и оставались, ничуть не расширяясь и не удлиняясь, а между тем она за те  годы, пока  мы жили врозь,   уже привыкла к тому, что хотя бы и на этих жалких метрах она была полновластной хозяйкой. Могла позволить себе все, что ее прихотливой душеньке будет угодно.
    Да, я все это подмечал, и  во мне зародилось желание отыскать себе какое-то другое временное жилище, расположенное относительно не далеко от моего родного гнезда на Малом проспекте. В поисках такого жилища я  отправился на Поцелуев мост. Там каждый день, с утра до вечера, почти узаконенная толкучка желающих арендовать себе какой-нибудь  угол и желающих его сдать.  Некоторые, я знал, посещают эту толкучку не одну неделю, пока  найдут то, что их полностью устраивает. Мне повезло. Я «потолкался» все-то с четверть часа, когда мне показалось, будто кто-то на меня смотрит. Я обернулся и, действительно, встретился с устремленным прямо  на меня взглядом. Симпатичная интеллигентная молодая женщина. Скромно, но со вкусом одетая. Она меня сразу чем-то подкупила. Кажется, и она обнаружила  во мне нечто позитивное. Какую-то родственную ей душу. Мы встретились глазами, почти одновременно  улыбнулись  и… пошли навстречу друг другу.
     Я сразу изложил ей свои пожелания, она, почти не раздумывая:
-Мне кажется, мое предложение вас устроит. Васильевский остров. 17 линия.
    Отдельная двухкомнатная квартира. Мы с мужем отправляемся в длительную командировку. За вами одна комната.
-Сколько?
   Она огласила цену. Очень даже по-божески. Я, больше ни капельки не раздумывая:
-Меня это вполне устраивает.
   Она:
-Если у вас есть время, мы можем прямо сейчас туда съездить. Все на месте посмотрите…
     Мы отправились в путь. Перешли через мостик, дошли до Конногвардейского бульвара. У Дворца Профсоюзов сели на какой-то автобус, переехали Большую Неву, пользуясь мостом  лейтенанта Шмидта. Пока неторопливо шли от Мойки до остановки, потом дожидались, когда подъедет нужный  автобус, от открытой, доброжелательно-словоохотливой Ларисы, так звали женщину,  я почерпнул очень много информации, и очень мне нужной, и вовсе необязательной.
-Дом, скажу откровенно, старенький, дышит на ладан. Но  сама квартира в порядке.
Да, немного метража, но ухожена. Все благодаря стараниям  моего мужа. Он не только «учёнит», не покладая головы, но и прекрасно творит руками. Разбирается в домашних механизмах  на уровне домохозяина самого высокого разряда. Как пример, ему ничего не стоит объяснить, в чем функция, скажем, фановой трубы отличается от функции  сливного стояка. Я постоянно с этим путаюсь.
-Я, примерно, также как и вы.
-Тогда понятно, отчего мы так быстро вышли друг на друга. Рыбак рыбака видит издалека.
       Я поинтересовался, куда собираются отправиться мои будущие «хозяева».
-На озеро Севан. И я, и мой Саша получили образование в ЛГМИ. Защитились. Мы гидробиологи. Вы же, наверное, представляете, с какими проблемами столкнулось последние годы это чудо-озеро. Да, «чудо», вы не ослышались. Сколько вокруг него легенд! Они-то когда-то и вскружили нам с мужем голову. Отдельно и порознь. Стали его страстными  фанатами. 
-А  в чем конкретно будет заключаться ваша работа?
-Будем следить за работами по переброске вод. Ведь оно от сезона к сезону мелеет.  Приходится с этим как-то бороться. Мы же, ну, не только, разумеется, мы , будем следить, не пострадают ли от этого озерные флора и фауна.
    Я попросил привести мне хотя бы одну легенду, связанную с Севаном, Лариса, немного подумав,  ответила мне:
-Попросите лучше мужа. У него гораздо лучше это получается. Он хороший рассказчик. К тому же он уже немного армянский  подучил, это важно, а у меня руки пока не доходят. А кто по специальности вы?
    Я ответил.
-Ну, и отлично! – обрадовалась Лариса. - Саша терпеть врачей не может. В смысле практическом.  Вы не обижайтесь. В поликлинику его не затащить. Увиливает до последнего. Может, вы его хотя бы перед поездкой послушаете.
-Попробую… Хотя хочу вас предупредить. Я врач педиатр, а ваш муж, должно быть, уже давно не ребенок.
-Еще какой!
    Так, в болтовне, добрались до нужного нам дома.
    Да, как и обещала Лариса, квартира мне, в целом, понравилась. Приблизительно того же порядка, что и наша:  почти одинаковая планировка, вероятнее всего, с очень сходной предысторией. То есть вначале аренда, прислуга, ютящаяся  в отдельном помещении на «черной» лестнице,   приход большевиков, смывшийся  заграницу сам домовладелец. Далее, следуя провозглашенной  политике «уплотнения», часть тянущейся по всему этажу анфилады комнат, была безжалостно отрезана от другой. А там, смотришь, и   новые жильцы,  в  основном, хлынувшие в город из других весей страны,  обладающие истинной законной  советской пропиской. Да, немного тесновата. В той комнате, например, которая предназначена для моего проживания, чуть больше  двенадцати квадратных метров. Едва хватило, чтобы разместились крохотная оттоманка, кровать – полуторка, тумбочка, по-видимому, для постельного белья. На тумбочке ночник. Скорее всего, она служит спальной комнатой для Ларисы и ее мужа. Но  мне-то не привыкать! Мы сколько лет, втроем, теснились на площади чуть побольше этой. И ничего. Выжили.
    Словом, в целом, мое временное жилище мне  понравилось. Одни позитивные эмоции  вызвал во мне и Саша. Так величали Ларисиного мужа.  Черный, в смысле «смуглый», курчавый, чуточку позднее выяснится, что он из цыган, немного уступающий жене в смысле «учености», у нее к этому моменту уже было побольше поощрений, подтверждений ее продвинутости, зато более яркий в плане художественном (ну, для человека с цыганской кровью это естественно).  Быстрее  увлекающийся. Безусловно, ему первому попались на глаза эти пленившие его озерные легенды. Может даже, в детстве прочел, а Лариса уже от него заразилась.
    Я к чему так долго и, может, как кому-то уже показалось, занудно обо всем этом пишу? Эта парочка чем-то задела меня. Нет, вовсе не  тем, что я им позавидовал. Мне уже что-то открылось, я знаю, что у меня несколько расходящаяся с нормой линия жизни. Другое предназначение. С этим я, вроде бы, уже примирился. Они же приглянулись мне, как образец, как может даже символ того, какими должны быть  сходящиеся для совместного проживания, для создания полноценной семьи человеческие пары.  Чтобы они были прочными. Стойкими в части жизненных испытаний. Им необходимо быть скованными  взаимным увлечением. Общей мечтой. Тогда никакой черт им не страшен… А дети? Которых у них пока еще не было.  Возможно, когда еще немного зачерпнут в себя извне, обогатятся внешними знаниями, наверное, придет время вплотную заняться и детьми. Они сами еще будут к этому моменту далеко не стары.  Вот когда  наступит полная гармония.  И можно будет сказать, что они почти максимально приблизятся к некому  идеалу, наиболее доступному в нашем далеко не совершенном корявом реальном мире.   
      Когда я осмотрелся  в своем новом временном жилище и отметил одним емким словом «Хорошо» все мною увиденное, Саша в знак «Дело сделано» выставил на стол бутылочку, разумеется,  армянского коньяка. После второй рюмки я исполнил то, что рекомендовала мне Лариса,  обратился к Саше с вопросом:  «Расскажите мне какую-нибудь из легенд, в которых говорится о чудесном озере Севан» .
Саша мгновенно загорелся.
-Но прежде чем перейти к легендам, расскажу вам немного об истории этих краев. Это необходимо, чтобы понять, каким воздухом питались эти легенды.
     И что тут сразу  посыпалось на меня!  Начиная едва ли не со  времен Навуходоносора. Через великую битву царя Ашота с вторгшимися в пределы  озера Севан арабскими полчищами. К самим легендам перешли уже, когда бутылка была опустошена почти до дна, и мне уже очень трудно было вникнуть, и оценить степень красоты излагаемых щедрым рассказчиком легенд. 

   4      
     Прошли полторы недели, мои новые добрые знакомые только что отчалили в сторону чудного, но терпящего временные неудобства озера Севан. Я не без сожаления расстался с ними на какое-то время, разумеется,  частично расплатившись, получил необходимые ключи, наставления, где что лежит, и куда, в случае чего, обращаться,  и  приступил к сборам по переезду на другое место жительства.
     Мать предложила мне свою помощь. Я совсем не нуждался в ее помощи, всех вещей у меня, как всегда, с гулькин нос: «Все свое ношу с собой». Но, чтобы не обидеть мать отказом, ответил ей:
-Помоги.
   Она была сегодня в отличной форме. Посмотрев на нее, никогда не подумаешь, что ткани ее мозга уже в течение  довольно продолжительного времени  осаждаются бляшками амилоидного белка. Вчера эти бляшки дали о себе знать.  Она позвонила при мне Ане и агрессивно, в угрожающем тоне потребовала, чтобы она незамедлительно вернула ей, якобы, когда-то взятую  ею на время и не возвращенную соковыжималку. Бедная  Аня  в недоумении, я тоже: ни разу не видел мать за таким занятием, как выжимание соков. Если когда-то чего-то и выжимала, то только из затурканного ею отца. Потихоньку успокоилась. Но это было вчера, сегодня  она выглядела абсолютно здоровой.
 -Это хорошо, сынуля, что ты решился на этот шаг. Конечно, тебе тошно со старухой.   Я все отлично понимаю.   Хотя бы оттянешься  по полной.
-Что ты имеешь в виду под «оттянешься»?
-Девушку к себе молоденькую глупенькую приведешь, а тут я тебе мешаю. Ты же, слава Богу, здоровый мужик. Я же видела твой. И не раз. Что у маленького, что сейчас. Не супер, конечно, но вполне.
    Да, матери был всегда свойственен определенный цинизм. Что тут скажешь? Богема. А меня от цинизма корежило. Но с глупенькой и молоденькой девушкой, с которой я был бы не прочь «оттянуться»,   она явно попала пальцем в небо.  Не о девушке мне сейчас мечталось, а об элементарном покое. Мать всегда  имела обыкновение поздно ложиться, я  – ровно наоборот. Я типичный жаворонок. Прежде, когда у меня еще не было опыта жизни в одиночестве, мною это как-то выносилось. Сейчас иное дело: я испытывал постоянный недосып.  А то, что она мне сейчас пожелала,  говорило о том, что она совсем не знала свое чадо. Не имела ни малейшего  представления, чем живет ее родная кровинка. Во многом это моя, а не ее вина: я всегда был слишком закрытым.
     Я был уже полностью   готовым, чтобы отправиться в путь-дорогу: всего добра набралось с пару сумок, - но мать попридержала меня.
-Погоди, сынуля… Я  давно собиралась тебе про это, да все как-то…тянула и тянула.
     Оказалось, она вдруг решилась продемонстрировать, какое наследство мне, после своей смерти, оставит.  Начала с того, что достала из нижнего правого ящика комода упакованный в  редкую дорогую желтоватую веленевую бумагу  и повязанный черным  бантом сверток.
- Мое покойницкое. Развязывать не стану. Когда придет время, все сам увидишь, -  положила сверток на стол.
Вслед за этим из левого крайнего ящика извлекла больших размеров канцелярский конверт.
- Мои сберкнижки. Не скажу, на сколько.  В любом случае все достанется тебе. Других наследников  у меня не было  и не будет. Уже поздно. Одна книжка строго на меня. Другая на предъявителя. Тебе, если вдруг срочно понадобится, снять с нее будет попроще.
     Дальше  прошла к буфету. Из его недр достала на свет божий отдельный пакет с отцовыми регалиями, немногочисленными, надо это признать, в основном, не боевыми, а вручаемыми по случаю военных юбилеев орденами, медалями, сюда же не забыла присовокупить и ее собственную медаль: «За оборону Ленинграда».  Медаль по делу. Мало того, что мать была блокадницей, но еще подростком тушила зажигалки на чердаках и крышах домов, когда город становился жертвой бомбежек. Все это также оказалось на столе. Я подумал: «Все на этом». Однако ошибся.
-А теперь я расскажу тебе о самом главном, - мать вдруг перешла на шепот. Более того, отворила дверь в коридор, убедилась, что ее никто не подслушивает. Только после этого прошла к окну и поманила меня к себе.
  Часть стены, прямо под подоконником и ниже, вплоть до плинтуса, усилиями матери давно превратилась в грубоватую, но  с четким изображением  фреску.  Я бы ее назвал «Вид на Петропавловскую крепость с Кронверкской набережной». Но у этой фрески был оригинал, созданный также моей матерью. То была настоящая, небольших размеров, писаная масляными красками картина. Я, еще ребенком, даже присутствовал на акте  рождения этой картины. А настенная фреска появилась уже потом.
-Посмотри вот сюда, - мать, не изменяя шепоту, ткнула пальцем на самый правый верхний кирпич. На него пришелся  кончик Петропавловского шпиля. – Твоя бабушка, следовательно, моя матушка, незадолго перед тем, как умереть, осторожно, чтобы больше никто не слышал, сказала мне, что за этим кирпичом хранится клад, спрятанный перед смертью  еще твоим прадедушкой. Что за клад, что в нем, ничего не знаю. Но если верить твоей бабушке, он по-прежнему там. Твой дедушка был суеверным, он боялся, что, если он  нарушит этот клад,  с ними что-то случится. Он и бабушке это запретил.  Никаких капитальных ремонтов  с домом, за все время существования советской власти здесь не проводилось. Мне самой по жизни всегда хватало того, что у меня было. Ни разу не пыталась проверить, так ли все и есть на самом деле. А ты… Если тебе когда-нибудь станет особенно трудно, вспомни про этот кирпич. Даст Бог, это не сказка.
     Поверил ли я тогда тому, что услышал? Конечно же, нет. При всех своих «чудачествах», по поводу которых сетовала Майя Юрьевна,  я был начисто лишен суеверий. Любые кривотолки о  чудесах казались мне вздором. Здесь, в этой точке, я был не романтиком, а унылым приземленным реалистом. «Ничего в этом мире не дается за так. За красивые, скажем, глазки, и прочее. Все, а в первую очередь, богатства,  материальные в том числе, достигаются не кладами, а трудом, настойчивостью и обильно пролитым потом». Поэтому и кирпичу, да еще к тому же, якобы, и заговоренному, большого внимания не уделил. А о пакетах,  конвертах  с «покойницким» и так далее я, конечно, запомнил. Это пригодится.
     Итак, я исполнил то, что задумал, то есть переехал на новое временное местожительство. Мне сразу стало поспокойнее. Хотя бы стал высыпаться. Что касается клиники…  Про то, как сразу не сложились мои отношения с заведующей клиникой Лорой Леопольдовной я уже чуть выше писал. Несколько слов о том, как складывалась обстановка с  новым  рабочим  коллективом, в целом.
     По разному, не так мгновенно, как это случилось в Энске, но  постепенно  я перетягивал одеяло на себя,  симпатии рядовых работников, и среднего и младшего звена,  переходили на мою сторону.  Несмотря на существование каких-то предубеждений, вот хоть  и чужак, и «блатной», и на  родненькую  власть руку поднял, и дорогу человеку перебежал, может даже, и в большей степени, чем я, этого места заслуживающему, но работу-то под стол не спрячешь, она всегда видна. Реакция детей прямо начертана на их лицах.  Она, в отличие от того, что исходит от постоянно играющих в свои скучные игры  взрослых, неподдельна, искренна. Даже если твое собственное начальство чем-то недовольно, подыгрывая ему, постараться   закрыть на все хорошее глаза, рано или поздно, оно проявится, невозможно очень долгое время этого не замечать, не оценить. Именно этот переход от первоначально возникшего желания поставить выскочку на место, дать знать, что «приблатненных», чем-то выделяющихся из общей массы  мы не любим, до «А мужик-то знает свое дело, и детишек обожает и себя, ежели  что, не пощадит» произошло и с ними. Словом, атмосфера потихоньку разряжалась, а я мало-помалу становится «своим».
      Хотя до того Эдема, которым я наслаждался  в Энске, все равно как до неба. Отчего так?  Может, от того, что там надо было «пахать». И не столько за деньги, всем без исключения, платили гроши, сколько за совесть, то здесь «выслуживались». Работали преимущественно из «интереса». Старались, но не столько за тем, чтобы потрафить больным, сколько от того, что боялись потерять лакомое место. Совесть облагораживает, корысть, даже направленная на благое дело, потихоньку развращает. Рано или поздно это сказывается и на качестве исполняемой работы. Это, если хотите, мои общие, основанные на моей  личной практике  рассуждения. Не подкрепленные ничьими авторитетами. Вы вправе со мной не согласиться.
Итак, отношения с коллективом я постепенно более-менее наладил. Оставалась неизменной одна большая проблема. Да, я имею в виду свою по-прежнему не желающую видеть меня в упор, откровенно и демонстративно пренебрегающую мною, словно я пустое место, - и это несмотря на все мои непререкаемые успехи! -  начальницу. Я по-прежнему не знал, каких подвохов мне от нее ждать, какую «сладкую» жизнь она мне готовит.
    Чтобы почувствовать себя более уверенным, захотелось разведать, каково живется моему патрону, в клиентах которого я, де факто, крути – не крути, состоял. Отыскал у себя в записной книжке номер его приемной. 
-Приемная такого-то. Что вы хотите?
-Моя фамилия Зобак. Вадим Евгеньевич меня может помнить. Мы с ним встречались. Я хотел бы…
-К сожалению, Вадим Евгеньевич в данную минуту занят. Пожалуйста, перезвоните попозже.
-Благодарю вас. Я так и сделаю.
      Разумеется, я ему не перезванивал. Я и не собирался с ним ни о чем говорить. Ни о чем просить. Для меня важным было только убедиться, что он по-прежнему в фаворе, в чести, на своем рабочем месте. Что он наделен теми же полномочиями. А это значило: возможно, плетущая для меня свои сети Лора Леопольдовна  дождется исполнения своей мести еще не скоро. Я же пока буду полноценно, больше не отвлекаясь ни на что, заниматься своими делами.

5.
      Январь и первую неделю февраля 1987 года  зимы в Ленинграде не было. Тепленько (аж чуть выше одного градуса) и противно. Кое-какие доверчивые птицы уже решили раньше положенного им графика вернуться. Я же сам, своими глазами, видел, как на отдельных участках земли, видимо, под ними пролегали маршруты тепловых труб, появилась первая зеленая травка. Трескучие морозы выдались с лихвою на последующие три недели. Температуры около двадцати пяти, по ночам достигали тридцати. Впервые, кажется, за последние три сезона полностью покорилась, легла под вражью силу, то бишь зимушку-зиму    величавая Нева.
      Была глубокая ночь. Я спал, как говорится, без задних ног, когда до моего слуха донеслось жалобное, умоляющее, то ли детское, то ли женское, доносящееся с лестничной площадки «Лень, это я! Открой! Ну, пожалуйста! Я з-замерзла! Ленечка! Христом богом тебя прошу, а то я с-совсем околею». Похоже на то, что у просительницы, действительно, зуб на зуб не попадал. Что  и не удивительно: лестница не протапливалась.  Напротив меня была только одна квартира. Если предположить, что мой родной дом на Малом проспекте и этот были однотипными, только этажность другая, здесь пять, в моем семь, в комнате, что  напротив, когда-то господа арендаторы размещали свою челядь. Иначе выражаясь, прислугу. Я заходил в такую у себя на Петроградской: крохотная кухонька с отапливаемой дровами плитой, сморщенная жилая каморочка. Как в такой жить? Непонятно. В той, куда просились, чтобы впустили, действительно, проживал молодой мужчина, несколько помладше, как мне показалось, меня. Мы с ним единожды повстречались, я подходил, он уходил, даже не поздоровались, он пулей промчался мимо меня. Но за все время, что я здесь жил, то была наша единственная встреча.
      Пришлось встать, пройти к двери, приложиться своим зраком к глазку. Что же я увидел на лестничной площадке? Особа женского рода. Старая-молодая, я в потемках, горела одна сорокасвечовая лампочка, с ходу не разобрал. На особе самая что ни есть раздешевая куртка на синтепоне. На голове вязаная шапочка.  Она  продолжала проситься, тогда мне пришлось приотворить дверь. Особа живо обернулась на стук, а потом  бросилась ко мне, всем телом, как на амбразуру. Сейчас, когда она приблизила ко мне свое лицо, сделал вывод, что особа совсем молоденькая. Дай Бог, если ей лет семнадцать уже исполнилось.
-Ой, мужик! Погоди, не закрывай. Помоги мне.
-Что случилось?
-Впусти. Я знаю, здесь Леня живет, я тут раньше тоже жила, но он мне отчего-то не открывает. А если он не откроет, то мне совсем карачун.
     То был крик души, поэтому я не стал больше мучить ее вопросами. Сбросил цепочку с двери, распахнул дверь, сам отступил в прихожую. Угрожающая мне карачуном… по-видимому, это слово означало скорую смерть… а как думаете вы?.. вихрем ворвалась ко мне.
-Ой, спасибо!.. – перешла на шепот. - Даже не представляешь, как ты меня выручил. Немного у вас пережду. Можно?
     «”Немного” это сколько? – вот о чем я, в первую очередь, подумал. Но озвучивать этот естественно напрашивающийся вопрос не стал. Вместо этого:
-Можешь не шептать. Никого не разбудишь. Я живу один.
-Иди ты! Во повезло!.. Раздеваться не буду. Мне бы только копыта свои  посушить.
-А что у тебя с копытами? – я успел заметить, что девица хромала. 
-Захромаешь тут… - Следуя моему указанью,  проковыляла на кухню, присела на уголочек кушетки. -  Я только что из проруби. Чудом выползла. Все маникюры свои об лед поломала. 
-Из какой проруби?
-Я Неву по льду переходила. Почти до другого берега дошла. И вдруг – ух! Во паразиты!
-Ты о ком?
-О тех, кто только о себе думает… Я про «Ловись, рыбка, большая и маленькая». 
-Зачем тебе нужно было переходить Неву? Для этой цели существуют  мосты.
-Так скорее и интереснее… Вот этой ногой бултыхнулась. – Показала на правую ногу. – А потом еще долго добиралась. Транспорт уже не ходит. А на легковушках одна, ночью, я боюсь. Зачем мне еще другие приключения на шею?
     Я приказал ей снять обувь с попавшего в непосредственную беду  «копыта».  Только сейчас разглядел, что на девице  короткие легкие замшевые полусапожки на змейках. Змейка оказалась упрямой. Или пальцы рук уже до такой степени обморозились, что перестали слушаться.
-Дай мне, - я присел перед девицей на колени. Не без труда справился со змейкой.
     Мать моя! Внутри сапожка ледяная крошка. Носок покрыт инеем. Я уже почти не сомневался, что я увижу, когда сниму этот носок… Кожа бледная, с матовым оттенком.  Я коснулся ее своими теплыми пальцами, слегка  потискал. 
-Что-нибудь чувствуешь?
-Д-да.. Чуточку покалывает.
     Это хорошо, что покалывает. Признак, что самое страшное и саму девицу и ее ногу  миновало. Да, ампутация пальцев ей, конечно, не грозит, но и на полное восстановление может уйти от трех до пяти суток. Пусть поблагодарит Бога, что пребывание в ледяной купели, ходьба по скованному морозом городу, обошлись ей так легко. А  пока неотложная помощь. Это я смогу.
-Я сейчас вернусь, а ты займись левой ногой. И расстанься, наконец, со своим манто. У меня хорошо топят.
-Манто? – не поняла девица.
-Ну, то, что на тебе.
-А куда ты хочешь? - встревожилась девица.
-Не волнуйся. Приготовлю ванну. Тебе нужно будет подержать какое-то время ноги в теплой воде.
     Я прошел в ванную комнату, оставив дверь на кухню открытой. Решил, наконец, поинтересоваться, как зовут эту девицу. Она ответила. Но я сразу не разобрал, попросил повторить. Она повторила погромче:
-Кэт!
-Почему Кэт? Ты иностранка?
-Да! Если считать, что Рязань это заграница. Княжна Рязанская.
-Сама себя так назвала?
-Конечно! Это же так прикольно! Вообще-то меня Катей назвали. В честь моей бабушки.
     Я приготовил ванну, вернулся на кухню. К этому моменту Катерина-Кэт, как я ей и велел, открыла моим глазам левую ногу и рассталась со своей безобразной курткой.  Под ней вигоневый свитер и шерстяная юбка. Левая же нога оказалась вполне здоровой. Меньше проблем мне. Я приказал Кэт (да, пусть она будет лучше называться именно так) приподнять юбку и занялся нормальным стандартным массажем. Вначале только руками, потом  плотной шерстяной материей (частью моего отжившего свой век свитера).
-Ловко это у тебя, - восхитилась Кэт. – Ты как врач.
-Я и есть врач, - сознался я.
-А от каких болезней?
-Прежде всего, от дури. Той, что потащила тебя посреди глубокой ночи через Неву. Почти в тридцатиградусный мороз.
-Так интереснее, - повторилась Кэт. Да, я запомнил, что она уже говорила по этому поводу раньше.- А еще?.. Ты сказал, «прежде всего». Вот я тебя и спрашиваю: «А еще от чего ты врач?»
      Я отчего-то отказался ей дальше отвечать. Вместо этого предложил ей переодеться, т.е. снять  юбку и свитер и надеть мой домашний халат, он висел тут же, в ванной, на крючке. Кэт решительно отказалась, а я не стал настаивать.
-Тогда садись, - показал на табурет, - поставь ноги в тазик. – Я уже налил в него воды, нагретой приблизительно до двадцати пяти.    – Будешь подливать в нее из этого чайника, пока температура воды в тазике не поднимется, примерно, до сорока… Вот тебе градусник… Возникнут  проблемы, скажи, я буду рядом.
-И долго так?
-С полчаса. Я тебе скажу, когда хватит.
-Обе ноги ставить или одну?
-Лучше обе. Так им – на пару – веселее будет.
Кэт оценила мое остроумие:
-Прикольно!.. Вообще, ты мужик прикольный… Леня приблизительно такой же. Но тебя намного помладше будет.
-Позвонить никому не хочешь?
       Коробка с телефоном в прихожей. На длинном шнуре. Я мог бы ее поднести.
-Не… Пока не буду.
-Ладно. Как знаешь. Пока с ногами, я у себя полежу. Следи за часами, - я заметил на ее запястье ремешок от часов. – Полчаса закончатся, дай знать.  Я продолжу.
«Откуда она? - подумалось, когда прошел к себе. – Скорее всего, приезжая. Сама сказала: из Рязани. Поэтому и позвонить некому. Единственный ее свет в окошке – этот самый Леня. Который тоже пошутить может».
   Я прилег  на оттоманку, постукивали стоящие неподалеку от меня напольные часы, под их стук незаметно для себя заснул. Меня пробудило чье-то прикосновение. Я в испуге вскочил сразу на обе ноги. Я совсем забыл о Кэт. Она стояла, возвышаясь надо мною. В моем домашнем халате. С мокрыми волосами. Вскоре выяснилось, что, закончив с постепенным прогреванием ног, она еще решила и, как должно, помыться. Хорошая инициатива. Свидетельствующая, что Кэт почти в полном здравии и полном уме. Но как же нам теперь расходиться? Особенно, когда часы показывают начало третьего, а эта Рязанская княжна, похоже, не знает, куда и к кому ей от меня отправиться? Похоже, мысль, где и как провести остаток ночи, волновала не только меня, но и мою непрошеную гостью.
-Можно, я у тебя эту ночку досплю, а утром до чего-нибудь додумаюсь? Может, Леня вернется.
      Да, утро вечера мудренее. Пожалуй, это не только лучший, но и единственный вариант выхода из создавшегося положения. Тем более, что первую половину завтра я буду свободным. А потом настанет моя очередь заступить на ночное дежурство. 

6.
      Моим исходным желанием было устроить ночное ложе для Кэт на кухне, на кушетке. Но она не была предназначена для сна, только за тем, чтобы сидеть. А, если лечь, - только калачиком. Кэт решительно воспротивилась:
-Мне и не заснуть. Можно, я лучше с тобой? Ты же ведь не будешь ко мне приставать. Или как?
       На ее «Или как» не отреагировал, а местом ее сна выбрал стоящую в комнатке оттоманку, сам устроился на кровати-полуторке. Предполагаю, что на ней  проводили ночи Лариса с мужем. Дождавшись, когда Кэт завершит свои туалетные дела, предупредил:
-Ежели что, буди, не стесняйся.
       Выключил ночник (тумбочка стояла у изголовья кровати), повернулся лицом к стене. Кэт раздевалась уже в кромешной тьме. Окнами дом выходил во дворик. Прямо напротив какое-то высоченное, вымахавшее едва ли не выше крыши дерево, видевшее, скорее всего, в живых еще самого домовладельца. Из-за этого дерева никакая луна, если она появится и пожелает поинтересоваться, чем я у себя занимаюсь, не сумеет ничего разглядеть. А фонарь, которому поручено за мной наблюдать круглую ночь, уже давно, с тех пор, как я здесь поселился, бездействует.
       Третий час ночи на исходе. Я был уверен, что стоит мне коснуться щекою подушки, - я мгновенно засну. Не тут-то было! Что-то во мне определенно мешает сну. Этим «что-то», конечно же, является эта сумасбродная княжна Рязанская. Нет, если кто-то из вас подумает, что мною вдруг – «вдруг», учитывая всю подоплеку моей неординарной «личной» жизни, о которой я вам во многом уже чистосердечно поведал, - овладело желание, естественное для мужика моих лет, - тот глубоко заблуждается. Не соблазны отгоняли от меня сон, а заботы. Я пока не представлял, как мне дальше поступить с этим проникшим в мою обитель, судя по всему, далеко не ангельского чина существом. Она ведь так никому от меня и не позвонила. Может, уважает покой ее потенциальных дружков-приятельниц: все-таки глубокая ночь на дворе?..  Нет, едва ли. Такие, как она, обычно не церемонятся.  Скорее всего, ей некому звонить. А если и есть, они ее чем-то не устраивают. Выходит, я завтра выгоню ее на улицу? В том разобранном виде, в котором она пребывает сейчас? Ее счастье, что обморозилась она очень легко. Тем не менее, какие-то угрозы еще оставались. Ее рано выставлять за дверь. Элементарная  врачебная этика не позволит мне совершить  этот антигуманный поступок. Хорошо, если мороз спадет – я не знал, каков  прогноз погоды на завтра… то есть уже на сегодня… - а если нет? Ей необходима качественная перевязка, а не тот самый тяп-ляп, который я ей сварганил на скорую руку. 
      Видимо, я ворочался, и кровать подо мной поскуливала, если Кэт со своей оттоманки решилась меня спросить:
-А можно свет включить?
-Что у тебя?
-Я боюсь спать без света. Мне обязательно нужно хоть что-то, а иначе мне всякие пугала начинают мерещиться… Это у меня еще с детства.
      Да, я знаю, такое бывает: боязнь темноты. Психическое расстройство. Называется «танатофобия». Что означает «Страх смерти».  То есть, может, Кэт и не врет. Я включил ночник:
-Отчего сразу не сказала?
-Побоялась, что ты меня на кухню выгонишь.
      Я же решил воспользоваться этим моментом и разузнать о своей непрошеной гостье хоть что-нибудь.
-Словом, насколько я мог понять, ты в Ленинград приехала из Рязани. Что, красивой жизни захотелось?
-Я мачеху свою чуть не убила.
      Я недоверчиво:
-Ну, так уж…
-Она про мою родную мамочку плохо при всех сказанула,  тогда я что-то острое со стола схватила, оказалось: вилка, - изо всех сил  ею ударила. Примерно, вот сюда попала… Посмотри.
      Я чуть приподнялся с помощью локтя: Кэт показывала пальцем на ключицу.
-Как ты думаешь, что после этого случилось?
      Я вообразил картину. Ох, не хотелось бы мне сейчас оказаться на месте ее мачехи.
 -Кровь в п…ду пошла. –Да, она выматерилась, я отлично это разобрал. Ее в больницу увезли, а потом как будто с вилкой я инфекцию занесла. В общем, всякие осложнения начались, и мачеха так все сделала, что против меня дело завели. Будто я хотела ее убить, хотя на самом деле это было не так. Повестки ко мне стали приходить. Тогда я испугалась, что меня реально посадят, и убежала. Куда глаза глядят.
-А что с твоей родной матерью? Почему эта тебе не родная?
-Мамочка давно умерла. А с этой… они когда-то подругами были, и влюбились в одного и того же. Папочка мою выбрал. А потом она умерла, а эта его на себя переженила, а мамочку мою покойную до смерти ненавидела. То и дело гадости про нее говорила. Папочка молчит, он трусливый, с ней отношенья портить не хочет. Я терпела, терпела, да и недовытерпела. 
-И тогда, значит, после того, как завели дело и ты испугалась,  ты и решила сбежать  в Ленинград. Спрятаться у этого Лени.
-Нет, Леня здесь не пришей кобыле хвост. Он совсем не в теме. Просто сбежала.
-Но отчего все же именно в Ленинград?
-Меня старший брат позвал. Он уже лет пять, как сюда приехал. Он писал, что все в ажуре. Что на работу хорошую устроился. В какую-то артель. Пока комнату снимает, но он жениться собрался, а у нее своя жилплощадь где-то под Ленинградом. Колпино.
       Как только поженятся, он к ней переедет. Раньше она не хотела.
-И что?
-Я приехала. Он адрес мне свой дал, где комнату снимает, на Пороховых, чтобы я могла его отыскать. Я поехала. А мне там сказали: «Твоего брата замели. Теперь долго его не увидишь».  Но я увидела. Правда, уже за решеткой. Он мне сказал, ему пять лет светит. Я его спросила: «За что?» Ведь я его не хуже себя самой знаю. Мы с ним дружили. Он ведь никого никогда не обидит. Постоянно за меня заступался. И вдруг –пять лет!  Он мне отвечает: «Мы там в подсобку в одну в продуктовом магазине случайно зашли. Видим -  бочка. В бочке селедка атлантическая. Ну, мы этой селедки набрали. Килограмма на три. От магазина ненамного ушли. Наряд милицейский  нас прижучил. Теперь засудить хотят.
-Не много ли за три килограмма селедки? – вопрос от меня.
-Еще вроде как за групповое. Я: «Какое еще групповое?!» Он мне: «Да не было никакого группового. Вообще ничего не было. Ни группового, ни такого. Не верь ты никому. Это они решили нам пришить заодно». Вот в сумме пять лет и накрутилось».
-Посадили?
-Пока нет, но скоро. Но это еще не все. Я дальше тебе расскажу.
     Мне вполне хватило ее одного рассказа, но, видимо, она разохотилась. Ее теперь уже трудно было остановить.
- Ну, что мне оставалось делать? Домой я не могла возвращаться, я бы тоже за решетку б попала. Я решила: «Будь, что будет. А пока силы есть, буду как-то за себя… Тут этот самый Леня мне по счастью подвернулся. К которому я стучалась, но он, скорее всего, сейчас здесь не живет. Иначе б открыл. Он хорошим оказался. Сам откуда-то тоже приехал, на гитаре классно играет. Ты б только  его послушал!  Ну, если и похуже Сида Барретта, то совсем немного. А тебе нравится Сид Барретт?
-Я не знаю, кто это.
-Сид Барретт! Его любая собака в подворотне знает.
-Собака знает, я нет.
-Ты, может, и про Пинк Флойд от меня впервые слышишь?
-Ты или дальше, или заканчивай. Мне спать надо.
-Так там у них  целая группа. И гитарист, и барабанщик, и клавишник. Все приезжие, как на подбор.  Все классные. Только с вокалистом у них проблема. Меня пытались, но вокалистка из меня еще та. Си-бемоль мажор от си-бемоль минора не отличу. Они все время что-то репетировали, а жили по-разному. Бывало, что и на чердаках. А одно лето на заброшенном кладбище… кажется, на протексанском…
-Протестантском,  - моя щепетильная натура  не выдержала, заставила меня   ее поправить. 
-Да-да! На реке Смоленка. Там какое-то время ночевали. Там склеп на склепе. Жуть как страшно! Но интересно. Но потом мой Леня с ними отчего-то разругался, стал отдельно от них. И жить, и репетировать. Вон в той квартире, напротив твоей. Чья она, и как там Леня оказался, - не знаю. Я жила с ним. Все бы хорошо, меня это устраивало, но потом ему какая-то другая понравилась. Он ее прямо при мне привел. Теперь они стали, а я как какая-то сбоку припека. Как тебе такое?  Я какое-то время потерпела, а потом решила, что с меня этого удовольствия довольно. Словом, я от Лени ушла, стала мыкаться туда-сюда, пока к приличному парню  не притерлась. У него  родители какие-то особенные. Их  очень влиятельными считали. А в чем влиятельные, я не знаю, но сам Толик их не иначе, как ублюдками никогда не называл. Так мне, не стесняясь, и говорил: «Меня эти ублюдки совсем достали». Но  мы, правда,  отдельно от них жили, они на Кировском проспекте, а мы с ним на  Третьей Красноармейской, и вход к нам даже был отдельный, поэтому какими они были на самом деле, ублюдками или не очень, - ничего про то сказать не могу.  И все бы хорошо, но однажды ночью к нам милиция нагрянула. Шмон по всей квартире устроили. А  искали они травку, я это сразу поняла. Толя, точно, травкой баловался, меня не раз угощал, но я не поддалась. Я уже ученая, на других  раскусила, чем мне это грозит.  Короче, кончилось тем, что Толика  они с собой увезли, а на меня вначале вообще внимания не обратили. Не знаю, отчего.  Я обрадовалась. «Ну все, думаю! Вот повезло-то! Теперь я тут за хозяйку остаюсь». Как бы не так! На следующее утро еще другие какие-то люди, не милиционеры, те, что еще их пострашнее  будут, подоспели. Меня под белы руки и пинком  под зад. Ну, тут уж я решила,  все, больше моченьки моей никакой. Я уж до ручки дошла. Поистрепалась совсем. Дошло до того, что по столовым, ресторанам стала побираться. Пройдешь через черный вход, на пищеблоке что-то попросишь. Где покормят, где милицией начинают стращать. «А! Да гори ты все синим пламенем! Поеду к своим, в  Рязань. Приду, куда следует, с повинной, а там хоть трава не расти». Но тут мне случай подвернулся…
-Подожди! – я не выдержал.
-Чего? – не поняла меня Кэт.
Я ей сразу не ответил. Подождал с  десяток  секунд:
-У тебя еще много такого же  добра за пазухой?
-Надоело, что ли?
-Тяжело тебя слушать. – Так и было на самом деле, я не слукавил, мне от того, что слышал, стало нехорошо.
-Ладно, -  пообещала  Кэт,  - раз ты недотрога такой, так уж быть, скоро кончу. Только про этот случай расскажу. И на этом, клянусь, все.  Можно?
-Говори. Но не больше. Я спать хочу.
-У меня знакомая была… До сих пор есть, но я больше с ней не хочу. Она намного постарше меня. В матери годится. В кафэшке посудомойкой работает. Через это, то есть через кафэшку, мы с ней и познакомились. Я ей про все свои несчастья, как тебе сейчас. Что устала и  что домой хочу. Она мне: «Домой всегда сможешь. А вот есть у меня для тебя вакансишка одна. Попробуешь, повезет, - как сыр в масле будешь скоро кататься. У тебя все параметры для того». Я загорелась: «Что делать надо?» «Вначале в кино для взрослых снимешься. Для тех, кому за восемнадцать. На главную роль тебя, конечно, пока никто не возьмет, опыта у тебя никакого, скажем, в массовке, где надо только, допустим,  п…ду показать, в общем, изобразить, - очень даже сгодишься. Денег сразу много не наработаешь, если только на самое необходимое, чтоб хотя бы милостыню не просить, ну а там… или ухватишь Жар-птицу за хвост, или при своих останешься. Придется в Рязань, не солоно хлебавши,  возвращаться. В жизни все так: «Или на тебе  или по тебе». 
- И что? – я опять не выдержал. Мне хотелось поскорее конца. – Согласилась?
-Ну, да. А кино про Распутина снимали. Про его похожденья. Интерьер был богатый. В доме на канале Грибоедова. – Я немножко удивился тому, что она корректно употребила слово «интерьер». - Про него, про дом то есть, если с фасада зайдешь, - никогда ничего плохого  не подумаешь. Нас, всех девочек и мальчиков,  которых, как и меня, в массовке собирались снимать, еще с утра собрали в одной комнате, разбили на пары, мне симпатичный попался, начали инструктировать, что и как. В основном, континент был уже  более-менее опытный…
      А вот здесь она ошиблась! Я не выдержал и опять поправил:
-Надо «Кон-тин-гент».
-А я как сказала?
-Континент. Но это не важно.
-А надо?
-Кон-тин-гент.
-Я так и сказала «кон-ти-нент»… Не придирайся. Я же, как  обычно. Я  все на лету схватываю. Тот, кто инструктаж проводил, даже меня отдельно похвалил. Он хвалит, а мне приятно. Ближе к вечеру уже настоящих артистов подвезли. Тех, которые, как мне знакомая сказала, деньжищи лопатой  гребут. Тому, кому Распутина играть, - мужик под два метра в высоту. Бородищу ему наклеили.  Часу в восьмом вечера сама съемка началась.  Сцена, которая снималась, «оргией» называлась… - Слово «оргия» Кэт произнесла уже с опаской: а ну как я опять ее поправлю? Нет, справилась. Довольная, продолжила. - Вначале все по плану проходило. Мы, массовка, делали  все, что от нас требуется, дальше каких-то рамок не заходили. Моему напарнику правда, чувствуется, хотелось большего, но я ему этой отсебятины не позволяла. Кому как, а мне такой, заказной, любви не надо. Я так не хочу и никогда не буду. В общем, все это  продолжалось до тех пор, пока снизу, с первых этажей, какой-то шум непонятный не начался. Главный, который всем этим руководил, сразу встревожился. Приказал съемку прекратить. Сам куда-то убежал, а шум все громче и ближе… А потом началось.
     Кэт умолкла, я приподнял голову с подушки, нашел ее глазами. Она  сидела на оттоманке, в одной сорочке с кружевами, опустив почти до пола свои ничем не прикрытые ноги. Сидела молча, уставившись глазами в пол.
-Это все? – спросил я.
-Сейчас…
-Ложись, - я почти скомандовал ей. – И спи.
- Я ж еще не закончила.
-Завтра закончишь. Необязательно все сразу.
-Нет, я сейчас.
      Упрямая. Я подумал: «Ладно. Пускай говорит».
-Короче… Спецназ нагрянул. Чем мы им не понравились, я не знаю. Потом мне моя знакомая скажет, будто на то, чтоб кино снимать, разрешенья, как положено, не выдавали. Я не знаю. Может, и так. Всем нам приказано было одеваться, а потом, как скотину в загон, в машину нас закрытую затолкали. Куда-то повезли. Я в машине на коленях у другой женщины сидела от того, что нас как селедок в бочке, и сесть нормально было невозможно. Женщина, наверное, почувствовала, что я очень волнуюсь, меня всю трясет, начала успокаивать. «Да не боись ты так. Ничего плохого с нами не сделают. Перепишут только, узнают хузху, ну, еще лекцию, может, прочтут и «Иди ты на все четыре». Она успокаивает, а у меня в голове: как только до хузху дойдет, они же про меня вычислят. Я же у них в базе. Как беглая преступница Меня ж домой в наручниках привезут. Про себя решила: как выпускать из машины будут, я ноги в руки. А если догонять, стрелять, может, будут, - ну и ладно. Значит, такая уж у меня судьба. В общем, все так и получилось, как я задумала. Только выпрыгнула из машины, рванула, что есть мочи. Никто мне вслед не выстрелил.  Дальше добралась до той знакомой. Я все последнее время у нее жила. Она комнату неподалеку от Кировского театра оперы и балета снимала. Тоже перепугалась. Но уже за себя. Что ее сводником посчитают. Начала мне выговаривать, мол, зачем ты ко мне? Кончилось тем, что я от нее, хоть и время позднее, тоже ушла. Подумала: «Попробую еще раз к  Лене постучаться».  Он ведь был самым моим хорошим парнем за все время, пока барахталась у вас в Ленинграде. Редко, когда обижал.  Ну, а что новая подружка у него появилась, я же ни на что претендовать не стану. Мне бы вначале только где-то переночевать. Тем более, что мороз на улице, а на мне… Сам знаешь. Вот я и решила пройтись с одного берега на другой по Неве. Дальше…Чего тебе рассказывать? Ты и сам знаешь. Вот к тебе…
     Видимо, только сейчас, дойдя до этого места, осознала,  что  сидит  передо мной в одной сорочке. Похоже, как  устыдилась, натянула сорочку пониже, закрыв обе коленки. Со стороны кухни донесся какой-то хлопок. Я поднялся, пошел в сторону двери. Кэт встревожилась:
-Ты куда?
-Какой-то шум. Я посмотрю и вернусь.
      Не зажигая свет, вырубилось из головы, где выключатель, где-то по памяти, где-то ощупью перебрался из комнаты на кухню. Форточки. Долбанули одна о другую. Все от того, что на улице штормит, а в распахнувшееся отверстие в окне на кухню выносит падающий откуда-то сверху снег. Прямо на полу под подоконником уже скопился крохотный сугробик. Я прижался лицом к оконному стеклу. За пару часов, что я выглядывал из окна последний раз, наш дворик до неузнаваемости преобразился. Было серо, сейчас все белым-бело.
      Как все чудесно в природе! Как одно удивительнейшим образом дополняет другое. Своевременно уходит, не вступая в долговременные тяжбы, уступает место тому, что первому приходит на смену. Вражда, распри это уже какое-то исключение. Нечто из ряда вон. Отчего так же не получается с человеком? Почему он так неуступчив, упрям, непослушен? Пытаешься сделать из него одно – четко, ясно видишь его вначале только силуэт, контуры, потом и детали, - делаешь все, чтобы  из него получилось диво. Но диво это такая редкость! Чаще получается то, что я только что своими ушами услышал от этой еще только начинающей жить, но уже измученной, измочаленной  княжны Рязанской. Что-то несуразное. Хотя по своей природе, по тому, что в ней заложено, вроде как, и… ничего… никаких серьезных отклонений. Ну, если только эта… танатофобия. Да! Еще матерится, но совсем не часто. Какими же еще способностями должен обладать взявшийся за исполнение своей мечты, своего Идеала Творец, чтобы добиться желаемого!  А не стать виновником появления на свет очередного уродца… отвратительного плута… бесстыдного охальника. Да много их всех. Разных званий и наименований. Такой же после этого Ты Творец? И каков же Твой Идеал?  Это я , хотите-верьте, хотите – нет, не только к тому Богу обращаюсь,  которому такое огромное количество людей поклоняется, но  еще и к тому, о котором знаю и к которому обращаюсь только я. И, уверяю вас, никто больше.
     Когда я вернулся в комнату, застал Кэт спящей. Я осторожно, стараясь не нарушить ее сон ни малейшим шумом, устроился на своей полуторке.

  7.
     День мне предстоял тяжелый: отработать по полной за себя, потом заступить на сменную вахту ночного дежурного по всей клинике. Хотя задача номер один это  разлепить не желающие мне покоряться веки. Они требовали от меня продолжения сна. Когда разлепил, первым делом бросил взгляд на оттоманку. Кэт спала без задних ног. Я порадовался хотя бы за нее: коли так крепко спит, кажется, ничто и ничем ее во сне не пугает – нервная система у этой девушки, если, конечно, ее не перегрузить,  в полном порядке. Но я не мог оставить ее не  разбуженной. Ее ближайшее будущее оставалось неопределенным. Прежде, чем я покину квартиру, это будущее необходимо было обговорить.
      Реакция Кэт на мое осторожное прикосновение к ней   была мгновенной: сигнальная система в ней также сработала безукоризненно. Девушку словно пружиной подбросило. Села на оттоманке, таращась на меня: в помещении еще было темно, я ночник давно выключил, иначе нагорит – ой-ей-ей -  ей практически было невозможно меня разглядеть. Я поспешил ее успокоить. Потом обрисовал обстановку.
- Мне пора на работу. Вернусь только завтра утром…
     Я не успел закончить фразу, - Кэт меня прервала:
-Да-да! Я сейчас.
-Что значит «сейчас»?
-Уйду.
-На одной ноге? – Напомнил ей, что подмороженные пальцы ее правой ноги еще не успели восстановиться. Что этот процесс еще займет какое-то время. – Я сейчас еще немного поработаю над ними, но утруждать их чрезмерной нагрузкой – слишком рискованно. Можно в результате оказаться без пальцев. Предлагаю тебе пожить здесь хотя бы до следующего утра. Дождаться, когда я вернусь.
-А если не дождусь?
-Каждый человек хозяин своей судьбы. И пальцев на ногах тоже. Но если тебе вдруг так уж приспичит, - не забудь закрыть квартиру. Ключи оставишь в квартире сразу под нами.
    Кэт выслушала это мое предложение, никак не прокомментировала. Я же продолжил свои наставления:
-Я сейчас уйду, ты останешься одна. В холодильнике что-то есть, ты увидишь. Я оставлю тебе свой рабочий телефон. Звони, если вдруг…что-то.
-А почему ты живешь один? –  как будто невпопад спросила Кэт. И, не дождавшись, когда я ей отвечу. – Ты что? Со своей поссорился?
      Вопросы для меня не неожиданные, скорее, самые естественные, когда они исходят от девушки, молодой женщины  и обращены к живущему бирюком, как я, еще далеко-далеко не старому и, по всей видимости, одинокому на этот момент мужику. Моя же реакция на это:
-Боюсь, у меня не хватит времени тебе объяснить…
-Я думала, мы ляжем вместе.
-Зачем?
      Кэт уставилась на меня.
-Ты что? Голубой?
      Обвинение, часто бросаемое в мой адрес.
-Нормальный. Но я не хочу.
-А я хотела тебя хоть как-то отблагодарить.
-Ты противоречишь себе самой. Не от тебя ли я не так давно услышал, что ты не продаешься.
- Не ври, я не так сказала. И не продаюсь я. Просто ты хорошее для меня сделал, а мог бы и не делать,  а я – тебе. Разве ЭТО не нормально?
-Нет, не нормально… И ничего особенно такого, чтобы ты за это легла со мной в постель,  я для тебя не сделал. Это мой человеческий долг: придти другому человеку на помощь, когда он в беде. Ничего из ряда вон выходящего. Вот что, заруби у себя на носу, является нормальным.
-Если не голубой, значит, сектант какой-нибудь?
-И даже не сектант. Успокойся. Говорю тебе: я поступаю по норме, а тебе это кажется странным. Скорее уже, сектантка это ты, а не я.
     Кэт на секунду задумалась. Наконец, отреагировала:
-Другие так не думают.
-Не обязательно ссылаться на других. Отчего для тебя важно, что подумают или скажут другие? Живи своим умом и своим представлением, что плохо, что хорошо. – Да, такую вот маленькую нотацию ей прочел. И в заключение. - Нужно оставаться верной себе.
-Ну, да… Если получится…
-Ну, конечно!..  – тут уж я вынужден был с ней согласиться. - К сожалению, мы далеко не всесильны. Часто приходится кому-то в чем-то уступать. Но не в главном же…
-А что, по твоему, главное?
-В разных обстоятельствах по разному. Для тебя… сейчас… это, скажем, честь, человеческое достоинство. Знаешь, что это такое?
-Догадываюсь.
- Но мне вот-вот уходить,  а я еще твои пальцы не посмотрел.
Этот рабочий день прошел для меня буднично. От Кэт никаких звонков, а сам я, без дела, ее беспокоить разговорами не хотел. Хватит и того ликбеза, который я ей прочел накануне.
     Ночное дежурство также не принесло мне  никаких неприятных сюрпризов. Можно сказать, эти сутки прошли успешно. Кэт по-прежнему молчала, а я ровно по тем же соображениям, о которых написал выше, также не будоражил ее. Уже в утренние часы я успел переброситься парой фраз со своей заместительницей по отделению и собрался на заслуженный отдых на 17 линию, когда догнавшая меня одна из медсестер сообщила мне:
-А вас Лора Леопольдовна  хочет у себя видеть.
    Время шло, я, вроде бы, уже успел притереться к своим коллегам на новом для себя месте работы, кое с кем даже более-менее сойтись, но холодная война с заведующей, разразившаяся с первого же дня моего появления в клинике, оставалась такой же холодной. И вина за это, поверьте, лежала вовсе не на мне. Я был бы и рад как-то гармонизировать наши с ней отношения, но для этой женщины, по-видимому,  «гармония»  означала полное подчинение себя ей. Может, какие-то знаки подхалимажа с моей стороны.  Словом, какая-то демонстративная показуха. То, отчего меня корчит, воротит. И  на что я никогда не пойду.
-А вам административный выговор, Иван Георгиевич! – так приветствовала меня Лора Леопольдовна, когда я переступил порог ее кабинета. –  И серьезное предупреждение.
-Что я такого натворил? – я старался выглядеть спокойным, и у меня это получалось, что, кажется, еще больше выводило из себя мою начальницу.
-Вы заснули на рабочем месте.
    Да, было такое. Но у меня были оправдания: дежурство протекало без малейших эксцессов, весь задействованный медперсонал исполнял свои дежурные обязанности  безукоризненно. Я позволил себе зайти к себе в кабинет, лечь на кушетку, задремать… может даже, и заснуть, что и неудивительно, учитывая мою бессонную предыдущую ночь… Да и все так делают! Что уж там скрывать? Ничего экстраординарного в этом моем поступке не было, но, видимо, какой-то из соглядатаев Лоры Леопольдовны, в мой кабинет заглянул, засек мое преступленье и всеподданнейше доложил, кому следует. И вот теперь она с нескрываемым удовольствием тыкала мне этим в нос.
    Видимо, этот незаслуженный выговор стал своего рода последней каплей в чаше моего терпения, если я решился  на прямое выяснение наших с ней уродливых отношений.
-Если вы найдете для меня время… Спокойно выслушайте меня… Вы готовы меня слушать?
     Лора Леопольдовна  настороженно смотрела на меня обоими своими глазищами и молчала. Я воспринял ее молчание, как знак согласия, поэтому расселся в кресле поплотнее, поудобнее,  и продолжил:
-Вот уже скоро два года, как я служу возглавляемой вами клинике верой и правдой. Не буду хвастаться какими-то своими особенными достижениями, хотя они есть. Я хочу не о достиженьях, а о том, что нам мешает. Не знаю, как уж так получилось, кто был вашим, извините, информантом, но у вас с самого начала возникли против меня какие-то необоснованные предубеждения.  Они сразу же настроили вас против меня и действуют до сих пор, хотя пора бы уже о них позабыть…
    Кто-то заглянул в дверь, но Лора Леопольдовна жестом показала, чтобы ее не тревожили. То есть  она поощрила меня, поэтому я, еще более осмелев, продолжил.
-Единственное справедливое, что вам рассказали обо мне, это то, что я был политическим осужденным, хотя моя судимость уже полгода, как снята. Я не считаю этот этап своей биографии удачным. И, в конце концов, я ничем особенным себя перед  властью не замарал. Но все остальное, что вам обо мне доложили, это, по меньшей мере, неправда. Да, я заручился поддержкой одного влиятельного человека, но, во-первых, он был в руководстве нашей общей с вами альма матер.  Я имел на эту поддержку  чисто человеческое право. Причем, добиваясь его поддержки, я совсем не подозревал, что он настолько влиятелен и что он рекомендует меня именно в вашу клинику. Я рассчитывал  на что-то более скромное. Когда же узнал… Вы бы на моем месте отказались?
-Я бы да, - такой была первая озвученная реакция Лоры Леопольдовны на мою пламенную речь. – Безусловно бы, отказалась. От того, что это несправедливо.
-Почему? – я был немного этим признанием сбит с прицела.
-Потому что вы уже взрослый зрелый человек и должны были понимать, что вашего практического опыта работы с таким нежным материалом, как дети, у вас наработано еще недостаточно.
-Я прошел испытание, довольно успешно. Материал, как вы только что изволили выразиться, остался мною доволен. Но я о предубежденьях, с которых  начал, но еще не закончил. Уверяю вас, если б только я знал, если б хоть кто-нибудь меня заранее предупредил,  что занимая это место, я перебегаю дорогу вашей племяннице…
Воистину на «Всякого мудреца довольно простоты». Зачем вообще я упомянул эту племянницу? Почему ничто во мне вовремя не сработало? Наверное, от того, что это наше выяснение затеялось спонтанно. Что мною заранее не было ничего обдумано. Будь иначе, я бы и на милю не подошел к этой неизвестной мне и, может, действительно, очень даже достойной этого места племяннице.  Но… слово не воробей.
-Что? Что? Что? Что я слышу? - Лицо Лоры Леопольдовны побагровело. Глаза почти выкатились из орбит. – Откуда это? Кто вам такую чушь сказал?
     Мне оставалось только молчать. Не выдавать же мне кастеляншу. Очень хорошая, добросовестная женщина.
-Да вы представляете, молодой вы наш человек, с кем вообще вы имеете дело? Вы хоть знакомы немного с моей биографией? Вы еще под стол пешком ходили, а я уже лечила людей. Да что я? За мной целая плеяда врачей. Да еще каких! Тех, кто учился впервые перевязывать раненых на гражданской. Прошли через годы войны. Получили заслуженные награды, звания. И вы еще тут будете мне…
Я понял, что я совершил большой ляп и что мне лучше, во избежание других ляпов, дальше держать рот на амбарном замке. К счастью,  кто-то позвонил. Лора Леопольдовна вначале почти прорычала в трубку: «Я занята!», но, видимо, звонило какое-то начальство, если она мгновенно сменила гнев на милость: «Да-да, Александр Давыдович, я вас внимательно слушаю!» Я воспользовался этим моментом, чтобы исчезнуть из кабинета. Я понял, что холодная война будет не только продолжаться, но и, скорее всего, теперь еще более ужесточится. Война до победного конца одной из сторон. Побежденным, конечно, мне придется признать себя. Все козыри были у нее в руках. Мой козырь – всего лишь призрак, которого я, безусловно, трогать не стану.
       А Кэт так ни разу за прошедшие сутки мне по рабочему и не позвонила. Что ж, если Магомед не идет к горе, то гора идет к Магомеду. Я позвонил сам, но трубку никто не взял. Могла ли Кэт, вопреки моему внушению, ослушаться меня, оставить квартиру и пуститься по волнам какого-то нового жутковатого приключения? Вполне. Учитывая ее психологический склад: по-моему, она была холериком.  Но между нами уже произошел важный разговор. Мы затронули такое, что обычные люди в обычной обстановке почти всегда замалчивают: качество проживаемой жизни. При всей взбалмошности этой княжны Рязанской я почувствовал в ней тягу к тому, чтобы не просто существовать, но и в чем-то существенном разобраться. Я мог бы дать ей хотя бы первую пищу для размышлений… Бросить какое-то зернышко сомнения. Дать ей понять, что дальше так жить нельзя. В конце концов, я нес такую же ответственность за нее, как и за других моих детей, не так ли?
       Напоминаю, что квартира, в которой я сейчас проживал, располагалась на последнем, пятом этаже. Я еще был на третьем, когда до моих ушей донеслось дребезжание гитарных струн. Звуки доносились сверху, справа от меня. «Э-э, - пронеслось в моей голове, - да не соседушка ли мой по лестничной площадке изволил появиться? Давненько его не видел и не слышал». Тогда понятно, отчего и Кэт не откликнулась на мой телефонный звонок.
     Все так, как я и предположил, т.е. на звонок, когда я позвонил в дверь собственной квартиры, никто не отозвался, но дверь, когда я ее подергал, оказалась заперта. Мне оставалось только позвонить в дверь к соседу. Мне открыла сама Кэт. Отчего так, я не знаю. Может, потому что увидела меня из окна идущим по дворику. Я сразу почуял, что она была слегка навеселе. Да, только слегка. Как будто искренне обрадовалась при виде меня. Кроме дребезжания гитары до моих ушей донеслась и чья-то речь. То есть кроме Лени с гитарой в квартире были еще и другие люди.
     Кэт же первым делом со мною объяснилась:
-Леня! Как будто кто-то ему подсказал, что я здесь. Он со своими всеми помирился. Их в Кострому приглашают. На фестиваль. Уже этим вечером поедут. Он за своими вещами сюда приехал. И меня с собой возьмет.
      Пришлось напомнить про ее еще нуждающиеся в лечении пальцы.
-Чепуха! Они у меня уже шевелятся.
-Катюха, кто там? - Вероятно, Леня от того, что гитара перестала звучать.
-Спаситель мой!
-Чего вы там торчите? Скажи ему, пусть войдет. Тут еще и на него хватит. 
-В самом деле! – подхватила Кэт. – Заходи. Посидим вместе. Пацаны хорошие. Тебе понравятся.
    Я отказался, сославшись на усталость. Мне показалось, Кэт этим моим отказом огорчилась, однако, приставать не стала. Я поинтересовался у нее, как долго еще она собирается здесь оставаться. Ответила, что точно не знает, но «Наверное, еще с пару часов».
-Я еще должен тебя осмотреть, сменить перевязку перед тем, как уедешь. – Я прихватил с собой из клиники свежий бинт, марлю, вату и баночку с ируксопом. Это такая мазь… Впрочем, вам это знать совсем не обязательно.
-Ладно. Пока проходи к себе. Я сейчас приду.
      В квартире от нее уже ничего не осталось. Все, что ей принадлежало, уже перекочевало к соседу. Она сказала «Сейчас», я ей поверил и стал ждать. Что я испытывал от мысли, что эта княжна Рязанская вот-вот исчезнет из моей жизни? Скорее всего, навсегда. Это будет чудом, если мы еще раз встретимся… Больше всего, наверное, сожаление… Этот еще незрелый и лишенный нормальных тормозов человек нуждался в моей опеке… Да, я бы, наверное, еще какое-то время понаблюдал за нею, от чего-то остерег. Это, в первую очередь,  голос обитающего во мне целителя. Ему меньше всего по душе, когда у  его пациента случаются какие-то постлечебные осложнения. Это всегда идет ему в жирный минус. Да ему и самому становится невмоготу, он может начать сомневаться в своей компетентности.  Но дело не только в сидящем во мне враче. Я испытывал к этой сумасбродке еще и нечто, наверное, близкое к отцовскому чувству… Пишу так неопределенно «наверное», хотя фактически сам никогда отцом не бы И, кажется, не собираюсь. Но «отцом»  – в каком-то особенном, не биологическом смысле. И лишь по отношению к кому-то, да, не ко всем поголовно, это также надо отметить. Я всегда был очень избирателен. Эта сумасбродка вызывала во мне симпатию. 
     Время шло, а Кэт все нет и нет. Наконец, я не выдержал, вышел из квартиры, вновь позвонил в дверь к соседу и вновь на звонок откликнулась она.
-Слушай, - я совсем про тебя забыла
     И тут я взял и рассердился:
-Ну, и черт с собой! Точнее, с твоими копытами, – повернулся и ушел к себе.
    Через пару минут она явилась. С виноватым видом и с куском какого-то тортика на чайном блюдечке.
-Ну, не сердись… Чего ты еще со мной будешь делать?
    Я приказал ей сесть и показать мне нуждающуюся в моей помощи ногу. Убедился, что она в относительно неплохом состоянии. Сделал с нею все, что намеревался сделать.
    Теперь я мог спокойно умыть руки. И в буквальном и в переносном смысле. Но прежде я решил дать совет:
-По-моему, ты преувеличиваешь степень  наказания, которое тебе грозит  за то, что ты натворила со своей мачехой, - наношу  тонкий слой мази на кожу ее ноги и говорю. - Ключица не такая важная часть тела, чтобы сильно пострадать, потому что в нее угодила обыкновенная вилка. Говорю тебе со знанием дела. С инфекцией тоже…Мне кажется, ты просто сгущаешь краски. Возвращалась  бы лучше в свою Рязань. Ну, поругают, конечно, но этим все и закончится. Все лучше, чем здесь. И еще одно, - я не сразу решился на следующее предложение, но я его все-таки сделал. – Ты иногда позволяешь себе пользоваться нецензурными словами…
     Кэт возмутилась:
-Да ты чо-о-о? Тебе послышалось.
-Ну хорошо, - я не стал с ней спорить, - но я тебя все-таки предупредил. Ты же внешне симпатичная девушка, поверь мне,  а нецерзурщина тебя не красит. Скорее, наоборот… Ну, тогда попрощаемся?
-Жаль, - вздохнула Кэт.
-«Жаль» что? Что прощаемся?
-Нет. Что ты так и не пригласил меня к себе в постель.