Существо в бутыли на Кая смотрело совсем не так, как на Тенгвела. Жвала втянулись, был бы хвост – виляло бы. Кай лениво постучал когтем по стеклу, тварь попыталась безуспешно найти угол и сжаться.
– Слушай, Кай. У меня к тебе вопрос.
– Вопрос это хорошо. Раз задаешь вопросы, значит, у тебя в голове какие-то мысли все же есть.
– Вопрос, понимаешь ли, личный. Вроде и спрашивать неудобно.
– Неудобно чужим пальцем в носу ковыряться. Я думал, мы с тобой друзья, Ветер. Поэтому задавай свой вопрос. А то задашь его кому-то другому. А вот это уже неудобно сплетни про друзей разводить.
– Да?! – обрадовалась Сашка. – А ты мне друг?
– Скажу так, ты мне друг. А кто я тебе, решай сама.
– Тогда спрошу, – решила она, откусывая заусеницу с большого пальца. – Ты – вампир?
– А это кто?
– Ну, это такое существо, которое кровь из людей пьет.
– Я вроде пока ничего из тебя не выпил. А какие другие признаки?
– Сэр Тенгвел сказал, что ты что-то там из людей тянешь. А еще у тебя такие здоровецкие клыки, как в комиксах про вампиров. В зеркале ты не отражаешься, тени у тебя нет.
– Сэру Тенгвелу я б, конечно, ответил по-другому. Но между друзьями недомолвок быть не должно. Первый закон дружбы – доверие. Ты ж доверяешь мне, несмотря на мои клыки и отсутствие тени, задавая этот вопрос. Я, отвечая на него, доверяю тебе. Я – делгон, а делгоны кровь не пьют. Клыки, ну, что клыки, у многих есть. В этом зеркале я и не могу отразиться, потому что это не настоящее зеркало, а мое собственное заклинание, дверь. А тень – так я сам тень. У этого мира есть две стороны: Свет – там, где мы сейчас находимся, и Тень – обратная сторона, изнанка. Там ты тоже уже бывала. Делгоны порождения Тени. Пока мы молоды и слабы, мы лишь витаем там над болотами туманом. Тень она совсем не такая, как этот мир. Она похожа на скомканную ткань. Вот мы и бродим по извивам и заломам Тени, танцуем в сумерках под звуки магии. Иногда забредаем в человеческие сны, которые тоже рождаются в Тени. Мы не пьем кровь, мы лишь охотимся на ваши чувства и магическую силу. Пока молоды, нам доступны лишь ваши сны. Но постепенно мы в снах напитываемся вашими мечтами, чувствами, силой. И тогда можем, наконец-то, просочится в Свет. Обрести живое тело. Сначала это что-то мелкое: кошка, летучая мышь, крыса.
Нам трудно понять людей. Нет разницы между тем, хороши ли, плохи ли ваши чувства. Мы не видим разницы между любовью и ненавистью, самоотверженностью и алчностью, трусостью и мужеством. Лишь бы накал чувств был силен. Тогда мы сможем погреться у костра ваших страстей, напитаться жаром. Но знаешь, как-то так получается, что плохие чувства в вас горят жарче. Любить вам тяжело, а ненавидеть вы можете так чисто и ярко, ничего в этой ненависти вас остановить не может. Я вас не осуждаю. Нам друг друга понять сложно, слишком разные.
Мы убивать не любим. К чему? Но иногда так получается. Погнался, к примеру, молодой барон на коне за беззащитной крестьянской девушкой. Он так привык. Ему себя сдерживать не к чему. Была бы человеческая девушка, все обошлось бы для барона. Но можно же и наткнутся на делгона. Делгону нужен лишь жар человеческой страсти. Он будет играть с человеком, как кот с мышью. А что в пылу погони барон ненароком свалился с обрыва и свернул себе шею… Кто виноват – делгон или неуемная баронская похоть? Или слушая призрачный шепот, вслед за синими болотными огоньками забрел человек на болота в поисках клада. Да, это делгон его заманил. Пил азарт человеческий и жадность. Но кто тут виноват – призрачная тень или человеческое стяжательство? Или прыгнет с обрыва в реку молодица, мужем избитая, свекровью замордованная. А делгон лишь последние искры подберет. Так неужто это значит, что он ее к обрыву подтолкнул? Или спасть ее должен? Нам до вас обычно дела нет.
– Значит и от меня…
– Я сказал – обычно! Но иногда мы слишком увлекаемся. И вдруг начинаем понимать ваши чувства. Хотя нет – не вдруг. Медленно-медленно, по шажочку. Любопытство – это страшный грех. От него все беды. А что если? Этот вопрос может увести прямиком в Бездну. Мне люди были не интересны. Что там у вас в середине – неважно. Хватало тех искр, что я собирал в человеческих снах. Я больше любил танцевать на этих болотах с себе подобными. Медленно билась в венах моя густая, холодная кровь.
Пока я случайно не столкнулся с магом Ингелейвом. Первое чувство было удивление и опаска. Эта была не искорка, а костер. Лесной пожар – буйный и неукротимый. Я бродил где-то по краю его снов, принюхиваясь и присматриваясь. И все больше меня разбирало любопытство. Как же это все в нем умещается? И что это такое, в конце концов?!
Я подкрадывался все ближе к нестерпимому жару. Мог часами глядеть сквозь туман на дикую пляску его страстей. Моя кровь стучала все быстрей. Ближе и ближе, глядя ему в спину. Неосмотрительно близко, что он меня заметил. И попробовал поймать своей магией. Глупости! В Тени мне никакой маг не страшен. Я сбежал и больше не собирался так рисковать. Думал, забуду быстро, танцуя на болотах. Но теперь биение пульса не совпадало с музыкой, что слышал я в Тени. Слишком медленная, я не мог танцевать. И стало слишком холодно. А где-то там было недоступное тепло. Я сидел на камне и думал об этом человеке. Странное занятие для делгона. Опасное. Маг может пройти по натянутым нитям мыслей в Тень легко.
– Испугался, делгон? – он смеялся очень заразительно.
– Я?! – моему удивлению не было границ. В Тени я хозяин. Это ему следовало меня бояться.
– Ну, если не струсишь – приходи. В сны больше не пущу. Приходи так. Приглашаю!
Мы в дом зайти можем только по приглашению. Незваными – нет нам пути.
Он поймал меня на «слабо» и на мое же собственное неуемное любопытство. Я попался. Принял приглашение, пришел из Тени, обрел живое тело.
Он был мне непонятен, но странно, мне хотелось его понять. Я подходил все ближе и ближе. Слишком близко – не увернуться, не уйти. И все равно ничего не понял! Клубок всевозможных страстей и пороков. Фейерверк чувств и желаний, абсолютно противоречивых. Хаос. Полная моя противоположность. Это и притягивало.
– А Тенгвел сказал, что тебя в этот мир призвал король Фрейнвар, – задумчиво протянула Саша, – что ты был ему другом.
– Другом? Да, мне Фрей стал действительно другом, только понял я уже намного позже. Ваши понятия дружбы, любви, они очень трудно мне давались. А в самом начале… он был удивительной силы человеком и это вызывало уважение. Это теперь я могу легко говорить слова «дружба», «уважение». А когда он умирал, долго, тяжело, я сидел у его постели, мне не нужны были искры его угасающей жизни, но я хотел хоть немного скрасить, что ли, его одиночество. Помочь не мог, все, что было, я отдал Ингу и моей мести. Он об этом знал, так же как и я, мы могли только разговаривать. Но иногда ничего более важного и быть не может. Но не он меня привел в этот мир.
– А еще Маргод сказал, что маг Ингелейв создал оборотней, чтобы отомстить людям.
– Инг? Оборотней?! Чушь! Хотя… как посмотреть… Не создал уж точно, но все к чему Инг был причастен было не плохим, нет, он был сильным искусным магом. Не плохим, но злым. Потому, что если твердо не выбираешь сторону света, то, значит, выбираешь тьму: она придет сама, никого не спросив. Уж таким был Инг, тут ничего не поделаешь. Это трудно объяснить, – и Кай, так же как и Тенгвел, вдруг достал откуда-то монетку и повертел: – вот свет, вот тьма, а между ними тень, которая скрепляет и то, и другое. Кем бы мы ни были, чтобы мы не делали, но мир, как эта монетка – упадет, как ему заблагорассудится: самые лучшие начинания могут пойти прахом или превратиться в нечто ужасное только из-за случайности. – Кай подкинул монетку и прихлопнул ее на столе ладонью. – Надо много упрямства и великая цель, чтобы не сдаться и продолжать верить, что, в конце концов, монетка упадет так, как ты хочешь. Таким был Фрей. А Инг… как бы не выпала его монета, он называл это «везение». Куда кривая лошадь вывезет! И в конце концов, хромая кляча завезла его слишком далеко. На что поставишь ты, Сашшша? – усмехнулся Кай, сграбастал монету и подкинул ее снова. Кругляшок завертелся в воздухе, упал на ребро, прокатился по столу и так и замер на ребре. Кай вопросительно вскинул подбородок. – Можешь подтолкнуть ее пальцами на орла или решку.
– Но я не знаю, ни что означает орел, ни решка, – Сашка даже убрала обе руки за спину и помотала головой.
– Тогда лучше оставь ее так, – посоветовал Кай. – Пока не разберешься.
– А… – хотела еще что-то спросить Саша, но Кай ее опередил:
– Если я тебе еще что-то расскажу, это будет означать, что я сбил щелчком пальцев твою монету. Больше я на это не готов, Ветер, слишком хорошо пережил на своей шкуре. Я повзрослел. Я лишь тень, теперь твоя, во мне много нужного, чем я готов поделиться, во мне свет и тьма, но выбирать тебе. Сама, Сашшша, сама!
***
Сашка усердно сопела, переписывая набело из гримуара основные принципы создания защитного амулета, Тенгвел поощрительно кивал головой, но, кажется, дремал с открытыми глазами, когда восточная сторожевая башня разразилась душераздирающим набатом. Его подхватили остальные башни и храмовые звонницы, наполняя город тревожным разноголосым гулом. К нему присоединились неразборчивые отдаленные крики стражи на стенах.
– Что происходит?! – вскинулась Сашка, посадив безобразную кляксу на почти законченную работу. Что они кричат? Ори?! Оки?!
– Орки! – Тенгвел вскочил мгновенно, даже раньше, чем Саша, подобрал полы шелкового нарамника и, позабыв про подагру, рысью побежал из комнаты. Сашка за ним – по коридорам, вверх по винтовым лестницам на «Рыжего петуха» – сторожевую башню орденского замка. Прибежали они одними из первых. Просторная площадка, накрытая конусовидной стрехой, вся была наполнена гулом колокола, который висел в центре на массивных балках. Веревку колокола остервенело дергал мальчишка-конюх и во все горло орал:
– Орки-орки-орки!
– Цыц! – Рявкнул кто-то из запыхавшихся рыцарей. – И прекрати уже дергать веревку – услышали!
Собравшиеся гомонили, словно не рыцари, а базарная толпа. Единственное что разобрала Сашка: «Что за чушь – откуда орки?!» Правда, вместо «чушь» употребляли другие сходные по значению слова. Сашка с тревогой наблюдала, как с востока приближалась, поднимаясь все выше в воздух, туча пыли.
– Ну-ка, подвиньтесь, – велел Ленгор, доставая из рукава раздвижную подзорную трубу. – И точно – орки. Только видно плохо, для тхемы маловато, да и не взять город одной тхемой. Какая-то ерунда… Идут медленно, не атакуют, кочуют. Подождем, когда ближе подойдут.
– Дай посмотреть, – не особо уважительно Маргод выдернул трубу из рук рыцаря-эконома. – Рыжая Степь… обоз кочевья, верховых на наралах почти нет, только тягловая скотина, кони… Крылатый нарал на стяге…
– Неужто сам Трехрогий припожаловал?
– Да нет, – протянул Маргод, – не солнце на стяге, а полумесяц рогами вверх. Это женский символ.
– Ну, и что вы здесь, как базарные торговки раскричались? – поинтересовался гроссмейстер, степенно поднявшись по лестнице. – Дипломатическая миссия. Король все приглашал. Вот и пожаловали. Правда, сам Рекс не удосужился, а матушку свою прислал. Потому и полумесяц. Гонец только что прибыл. А эти, видишь, не торопятся, к вечеру юрты свои в долине у источника Ирды поставят, в город идти не хотят. Тесно им в стенах, душно.
***
Орки все же вошли в столицу – длинной разноцветной процессией, двигавшейся медленно по улицам города к ступеням королевского дворца. Мать Великого Рекса Степи, Наездница бури, Луна, отражающаяся в воде, Видящая Несбытое, и прочая, и прочая, что выкрикивал глашатай на пути шествия, желала почтить своим вниманием короля. Судя по лицу встречающего короля, он страстно желал непочтения. Чего на самом деле желала матушка Рекса, осталось загадкой, потому что ее лицо, как и лица сопровождавших ее женщин, скрывались за шелковыми масками. С масок, мастерски расшитых бисером, смотрели равнодушные лица. Это было немного жутковато, когда кто-то из орчих поворачивал голову, разглядывая толпу, поблескивая живыми темными глазами сквозь прорези маски. Сашка выглядывала из-под руки Тареда, видно было не очень: рыцари набились на небольшой балкончик замка, единственный, откуда процессию можно было увидеть вблизи. За длинной чередой женщин, похожих на искусных кукол, завернутых в разноцветные шелка и блестящие драгоценности, следовал короткий хвост рексовой гвардии: мужчины-орки на наралах. Сашка даже не думала, что они настолько мало отличаются от людей. Да, выше и кряжестей, но вовсе не зеленые: смуглые с оливковым отливом. Волосы у них были всевозможных цветов и уложенные в разнообразные прически: косы, косички, хвосты и даже «дульку», правда, заколотую длинным кинжалом. И выражения лиц у них были человеческие: кто-то усмехался, кто-то с остервенением чесал бедро под доспехом, жевал, подмаргивал, кривился… В-общем, сплошное разочарование.
Когда открытая повозка, на которой восседала Мать Рекса, проплыла под балконом, Ленгор поинтересовался:
– Они даже у нас не разрешают своим женщинам открывать лица? Неужто, боятся, что покусимся?!
– Их женщины гордятся своей неувядающей до старости красотой, и закрывают лица от злых степных ветров, способных иссушить кожу, – пояснил Рован, – чужие взгляды их мало волнуют.
– За девушку из знатного рода сражаются не до первой крови. А потом выходят на поединок с невестой на выбранном ею оружии или в скачках на неоседланных наралах, чтобы доказать, что «клинок достоин ножен». Сомневаюсь, рыцарь-эконом, что орки боятся соперничества с твоей стороны, – обидно рассмеялся Маргод.
– В бою они эти маски сменяют на железные. Так что лучше, Ленгор, смотри на шелк и бисер, – посоветовал Боран.
Шествие орков удалилось к королевскому дворцу, гроссмейстер, которого из-за каких-то текущих подковернных интриг не позвали присутствовать на нынешней встрече, благовоспитанно буркнул:
– Ну, боги в помощь договориться…
Подчиненные потянулись за ним.
– Это как же к ней теперь обращаться? – Боран почесал в затылке, глядя оркам в след, и выдал совсем несвойственную ему фразу, – придется мне в библиотеку идти.
– Куда тебе идти? – Опешил, замешкавшийся на балконе, Маргод.
Боран окинул его уничижительным взглядом и покосолапил вверх по лестнице.
***
Саша не могла припомнить, чтобы Боран куда-то так усердно собирался. Она никогда не видела его «парадного портрета»: тщательно начищенное зерцало с черненым гербом Ордена, тяжелый плащ на багровом подбое, помпезные ножны, вместо привычных, потертых с многочисленными зарубками. Он довел конюхов до трясучки, проверяя упряжь лошадей. Сашку он осмотрел не менее придирчиво, чем лошадей.
– Сапоги! – требовательно поинтересовался он.
– Почищены с вечера! Под кроватью стояли, чтобы муха не села! – ответствовала Сашка с некоторой опаской.
– Подворотничок!
– Тоже с вечера пришит! – Сашка все больше волновалась, но вдруг осознала, что Боран волнуется еще больше и надо вспомнить что-то, что остановит судорожное метание мастера-мечника, пока он не дошел до проверки исподнего. Сашка раз видела, как в ночь впопыхах уезжал небольшой отряд рыцарей из замка. Все были такие же дерганые. Но гроссмейстер взобрался повыше на крыльцо и рыкнул девиз.
Саша решила, что хуже уже не будет:
– Силою вышнею держу последнюю оборону!
– Не поколеблет! – рявкнул Боран, и все наладилось.
Юрты, покрытые бледно-серой войлочной кошмой, издалека напоминали грибы-печерицы. Первыми их встретили сторожевые на наралах и провели к центральной юрте. Там им пришлось спешиться, а Борану и меч свой отдать. Но холщовый сверток он крепко держал в руках:
– Отдам лишь дайве! – и сколько бы не гомонили орки, он твердо стоял на своем, пока не дождался женщины в синем платье и с маской, над бисерными бровями которой был вышит полумесяц.
Саша не ожидала, что Боран может знать еще хоть какой-то язык, он и с родным не всегда умело обращался. Но Боран выдержал долгие препирательства на гортанном оркском, отвечая довольно пространно. Синяя в конце концов сдалась, взяла сверток, а чуть погодя их впустили за ергенек, расписанный черным и красным узором от злых духов.
Пол в юрте был застелен коврами. Чуть дальше помост, так же затянутый ковром, а на нем сидела статуя в зеленых шелках и с бисерной маской на лице.
Боран сделал лишь несколько шагов от порога, неумело поклонился, вздохнул и забубнил:
– Доброго солнца, доброго ветра и добрых вестей тебе, Наездница бури, Мать Великого Рекса Степи, пусть никогда не погаснут очаги в юртах, где живет твоя кровь, пусть тучнеют твои табуны и стада, пусть злые бури обходят стороной твои кочевья… – Боран замялся, силясь вспомнить продолжение.
– И добрых гостей, сладкоречивый сэр ап Греем, – статуя подняла покрывало, вместе с вышитым «лицом». Она была красива какой-то странной красотой: широкие скулы, миндалевидные глаза, крупные губы, гладкая оливковая кожа. Не молода, но и не стара – возраст определить сложно, как у каменных статуй. Мать Великого Рекса Степи и прочая, и прочая, улыбалась лукаво. – Вот уж не ожидала от тебя, Боран. Долго учил приветствие-то?
– Ну, учил, – сознался рыцарь. – Старался, между прочим, великолепная Чимэг.
– Ценю. А дальнейшую речь тоже выучил? Или по-свойски разговаривать будем? Мы с тобой закадычные враги. Сердечные, можно сказать, – Чимэг улыбалась все более озоровато.
– Так уж и враги, – вздохнул Боран, – Ну, повоевали, а теперь мир.
– Друг-недруг… Ты же знаешь, Боран, в Степи одинаково уважают смелых, честных и верных, на какой бы стороне они не воевали. Когда король и Рекс в очередной раз, – смешинки разбежались морщинами от уголков ее глаз, – сломали стрелу войны и заключили мир, мы стали союзниками. Так что ты хочешь, мой уважаемый союзник?
– А помнишь, непревзойденная Чимэг, как ты смеялась, стоя надо мной в ущелье Рах-Адар? Говорила, что такой дубиной, как у меня, только иргу околачивать, то ли дело твои легкие сабли. Поучить обещала, как ими вертеть.
– Так ты на старости лет вдруг надумал учиться? – орчиха засмеялась.
– Старого пса новым фокусам не выучишь. А вот есть, – Боран подтолкнул Сашку и оставил ее перед собой. – Э… девица, и сабли, – он неопределенно кивнул в сторону колеблющихся занавесей за спиной Чимэг.
По легкому взмаху руки Чимэг из-за занавеси выскользнула синяя фигура и подала сверток Матери Рекса. Чимэг осторожно развернула его и прицокнула, разглядывая сабли. Она встала, ткань свертка упала на ковер, сабли медленно завертелись в ее руках. Сабли все раскручивались, создавая замысловатый узор просверков, пластая воздух со свистом. Сабли в ее руках танцевали словно сами собой. И танец этот был завораживающим. Сашка раскрыла рот, Боран гулко вздохнул от восторга.
– Кто же и из какой стали ковал это? – поинтересовалась Чимэг, резко прерывая пляску клинков – они замерли скрещенными перед ее лицом.
– Я этого не знаю. У меня одна головная боль – как из этих сабель и этой девочки сделать… – Боран покрутил руками, словно наверчивая гайку на болт.
– Что-то путное, одно целое?
– Ага!
– Не только ты постарел мой друг-недруг, – Чимэг опустила руки с саблями вниз, так что концы их уткнулись в ковер. – Этим саблям нужна молодая кровь, чтобы наполнить их ярью. Достанет ли тебе сил, девочка?
– Ей – достанет, – буркнул Боран, – дури хватит.
Чимэг засмеялась. Она смеялась озорно и заразительно:
– Дури, говоришь? Прямо как у нас в молодости! Да, рыцарь? – Боран вдруг тоже засмеялся и махнул Чимэг рукой.
Они смеялись и смеялись, словно стояли не в полутемной юрте, а где-то в солнечном ветреном просторе, и одно общее счастье наполняло их доверху.
***
– Да чем вообще этот полоумный медведь думал, когда ребенка к оркам водил?! Они тебя пригласили снова?! Да пусть засунут свое приглашение… – бушевал Таред, – что хорошего от них ждать?!
–А что плохого? – неожиданно заступился Маргод. – Что такого страшного они могу сделать? Сам знаешь, Таред, вайэн нечего боятся в оркском кочевье. А посмотреть и послушать есть что. Нас чего-то не приглашают, а девочку… Не забывай, кто ее пригласил.
– Мать Трехрогого, чтоб его нарал боднул!
– Видящая Несбытое, – протянул Маргод.
– Ой, ладно! – Но насупленный Таред отступился.
Теперь вместо пробежек к дубу, Саша бегала к источнику Ирды. Женщина в синем платье, которую Чимэг звала Альэке, парой фраз заставила стражников кланяться Сашке каждое утро. Они старательно коверкали слова, желая ей доброго утра, доброго ветра и еще чего-то доброго. Они называли ее «кхарэ вайэн их Чимэг», но что это значит, Сашка так и не поняла.
Чимэг учила ее не только сабельному бою. Это еще не самое сложное. Попробуйте подоить кобылу на кумыс! Ее как корову не подоишь, надо подвести жеребенка, а потом в деревянный туесочек очень быстро сдоить немного молока, а потом еще через пару часов, и еще. Взбить это деревяной палкой, добавив старый кумыс, снова взбить поутру. Но бульбашки и тепло, которые потом разливаются по тебе того стоят. После кумыса можно поздним вечером играть в ихгрэ – из разных по размеру, тщательно вываренных бараньих косточек сложить башню. Кто башню завалит, тот и ихгрэ. Ближняя свита Матери Рекса очень любила это развлечение, тыкая в проигравшую пальцами:
– Ихгрэ! – и покатывались со смеху.
А вот если выстроить башню, и это вам не тетрис, до конца, можно играть в другую игру – вытаскивать осторожно кости так, чтобы на твоем ходе башня не завалилась. Даже на тренировочном бревне такое чувство равновесия не нужно. А крепкий пятидневный кумыс бродит пузырьками по телу…
Но самое главное под кумыс это разговоры ни о чем и о самом главном.
– Сирота? Это как? – Искренне удивилась Чимэг.
– Ну, это если у ребенка нет родителей. Разве у вас так не бывает, что родители умерли?
– Но есть же целое кочевье, все родня. Общая кровь. Разве ребенка своей крови бросят одного в Степи?!
–А если погибло все кочевье?
– Тогда ребенка заберет более дальняя родня. И будет воспитывать как родного. Степь – это не песок, камни и ветер, это – мы. В единстве наша сила. Мы можем рассеяться по степи, стать невидимками, захочешь, не найдешь. Но когда приходит беда или охота, когда шаманы кочевий кидают в священные костры заговоренные веточки ирги, поднимаются к небу серые хвосты дыма… Мы собираемся, как крупинки песка, поднятые ветром. Нас не остановить. Каждый – песчинка, а вместе – песчаная буря. И каждая песчинка важна. Бывает, что одна последняя песчинка и переламывает спину наралу, правда, только если до этого на нее упали тхемы других песчинок. Понимаешь?
– Понимать-то вроде понимаю. Но у нас все как-то по-другому. Каждый сам за себя. Чужие дети никому не нужны.
– Глупости говоришь! Разве не нашла ты свое кочевье, не по крови, так по духу?!
Сашка задумалась. Хромой, прямолинейный, как шахматная ладья, упрямый Таред. Рыжий, бесхитростный, верящий в дружбу Маргод. Черный, кусачий, яростный Урихгра. Горбатый, коварный, несдержанный, даже не человек, Кай. Могучий, косноязыкий, верный друзьям Боран. Изящная, своенравная, но умеющая любить Алишка. А еще Мать Рекса, оливковокожая, с задорным смехом, с крепкими руками, привыкшими управляться с наралом, саблями, своевольными подданными…
– Нашла, – тихо произнесла Саша.
– Сядь-ка поближе, – попросила Чимэг, и когда Саша села у ее ног, она стала перебирать прядки коротких девичьих волос. – Не вертись, вайэн!
– Кто?
– Вайэн – дочка, не достигшая брачного возраста, или слеток сапсана, не вставший на крыло. На ночь мать в юрте всегда перебирает волосы детей. Правда у наших мальчишек и девчонок они длинные.
– Зачем?
– Вшей ищет, – просто ответила Чимэг.
– У меня нет вшей, – возмутилась Саша и тряхнула головой.
– У нас тоже, это просто проявление заботы, старая традиция. Ритуал, понимаешь? – Чимэг снова запустила пальцы в копну Сашкиных волос, и девочка обмякла: тепло и чувство защищенности текло по плечам, по спине. Было просто хорошо и уютно.
– Ты скоро вылетишь из юрты в белый свет, но всегда помни, что тебе есть куда вернуться, – тихо сказала Чимэг. – Всегда есть место где тебя примут, обогреют, поймут…
Сашка потерлась головой о пальцы орчихи.
– Помни, вайэн, – шептала Чимэг, – это самое главное – твое кочевье всегда с тобой.
Но не всегда все проходило так гладко, иногда Чимэг становилось плохо, что-то грызло ее изнутри, заставляя замирать на полуслове, полу-взмахе сабли. Лоб покрывался испариной, сероватая бледность сменяла оливковую смуглость, спазмом пережидаемой боли скрючивало сильные пальцы. Ближняя свита стекалась к ней, отрезая Сашку от Чимэг волнами своих шелковых одеяний. Верная Альэке иногда чувствовала эти приступы наперед:
– Пойдем, наралов покажу, – говорила она в самый неподходящий момент, но Сашка быстро поняла, что наралов, так наралов, сопротивляться бесполезно.
Наралы, кстати, тоже были любопытны. Наверное, больше всего они походили на верблюдов, только безгорбых. Жир для многодневных безводных переходов они запасали в курдюках и здоровенных крупах. В отличии от верблюдов они были всеядны: мышь, трава, змея, колючий кустарник, лисица или сено, им было все одно. Об этом намекали их вовсе не травоядные зубы. А мощные лохматые лапы больше были похожи на лапы птеродактиля: четыре пальца с когтями, покрытые роговой броней, так что безбоязненно могли ступать по раскаленному песку и выкапывать мох из-под наста. Они могли пройти где угодно: по песку, каменистым склонам, по льду. Они могли не есть и не пить долго, Они сражались наравне со своими всадниками. Для этого великий Нергуй дал им зубы, рога и лапы. А еще их песья преданность ограничивалась одним хозяином, вместе с ним они обычно и погибали. На наралах большей частью ездили мужчины-орки , выращивая своего скакуна смалу.
– Я б предложила тебе покататься, но ни один из них не захочет взять чужого наездника в седло. А вот на лошади…
Орки разводили и лошадей, разных: тяжеловозов, тянущих юрты и скарб и скакунов легких, как ветер.
Альэке махнула рукой, и к ним подошел немолодой уже орк. Он был высок, даже по оркским меркам, волосы, соль с перцем, собраны в косу высоко на макушке. Они церемонно склонили головы, выражая взаимное уважение. Альэке застрекотала довольно быстро, иногда указывая подбородком на Сашу. Орк слушал, смотрел на девочку оценивающе, а потом ушел, так ничего и не ответив.
Сашка хотела спросить, но Альэке ее остановила:
– Умение ждать отличает ребенка от взрослого. Нергуй благосклонен к тем, кто не спешит.
Не так уж и долго пришлось ждать, когда к ним подвели двух осёдланных лошадей. Одна, гнедая, сразу потянулась к Альэке, а орчиха почесала ее по белой стрелке на лбу. Повод второй, горностаевой, орк передал в руки Сашке.
– Угости! – посоветовал он, и в другую ладонь насыпал каких-то оранжевых кусочков. Сашка недоверчиво понюхала – пахло вяленой дыней.
– Ее угости! – усмехнулся орк. – Очень любит!
Саша протянула лакомство на раскрытой ладони. Лошадь недоверчиво прижала серые ушки и тряхнула темной гривой. Но запах был слишком хорош. Она осторожно взяла кусочек с раскрытой ладони. Бархатные губы щекотнули кожу.
– Давай еще! Ее зовут Мышка, – орк неплохо говорил на языке людей, но с сильным акцентом, – очень спокойная девочка, не любят когда ссорятся без повода.
– Не слишком ли тогда боязлива? – привередливо спросила Альэке.
– В бою не подведет, – коротко ответил орк. – Благоразумие часто важней безрассудной отваги. Зато если ты ей придешься по сердцу, будет верна, как нарал. Легка, как ветер. И вынослива.
Сашка скормила кобыле еще несколько кусочков и решилась погладить шелковистую шею. Кобыла переступила копытами и обнюхала уже не ладонь, а Сашино лицо.
После обмена этими «верительными грамотами» орк помог Саше сесть в седло. Они с кобылой немного потоптались и поерзали, притираясь друг к дружке. А потом обе тряхнули гривами: темной и рыжей – обе ощутили желание лететь вперед туда, где в алую пену облаков заваливалось усталое солнце, обещая сильный ветер.
– Йох! – закричала Альэке, посылая свою кобылу сначала рысью, а затем в галоп.
Сашка с Мышкой сорвались за ней, как стрела с тетивы.
Ветер! Он силен и нежен, он поднимает на крыльях, несет над выгоревшей травой в далекий и одновременно близкий закат. Он наполняет счастьем, безыскусным и безудержным.