О Валерии Трофимовиче Щербине: опыт сопряжения времён.
Память – преодоление времени, преодоление смерти.
В этом величайшее нравственное значение памяти.
Д.С. Лихачёв. Прошлое будущему. Л., 1985.
Память о человеке… Мы привыкли к странному и в сути своей неточному её пониманию, воплощаемому в имени, датах, в коротком списке событий жизни… Но память отражена в более широких бытийных рамках, ею наполняется большей частью неосознаваемый слой мировидения, который формируется не единолично, не одномоментно и уж тем более не специально опосредованным образом.
Память – это ось, вокруг которой выстраивается человеческое сознание: с младенческих лет она формирует наше мировоззрение – наполняет и обогащает нас опытом, воспитывает вариативность мышления, выстраивает наше целевое пространство, предвосхищает обретаемые смыслы наших чувств и поступков. Память обеспечивает преемственность знаний, духовное и нравственное восхождение человека, его целостность и мощь. В этом феномене воплощается не только соборное устроение человеческого мировосприятия, но и его особость, самостийность и неповторимость…
Удивительно, как семантически родственны слова «беспомощность» и «беспамятство», ибо лишаясь памяти, мы утрачиваем и свою силу, блуждая в хаосе впечатлений, чувств и мыслей. Память помогает структурировать всё, что нас наполняет, именно она определяет вектор наших устремлений. Недаром так естественно и привычно рядом с памятью звучат эпитеты «богатая», «долгая», «добрая»… И совершенно ясный посыл в возгласе «опомнись!»… и неизменно тихая интонация в «помине»…
Память о человеке трансформируется в наши убеждения, в алгоритм нашей жизни, – исподволь и напрямую образ вспоминаемого человека воздействует на наши чувства, влияет на наши оценки, выводы, решения. Это – логически вытекающая компонента совместного существования, она не прерывается по смерти человека, но продолжает регулировать наше бытие, покуда мы – те, кто был знаком с этим человеком, – живы.
Валерий Трофимович Щербин знал и своим творчеством, многолетними трудами утверждал особенное, вершинное значение памяти, – исторической, народной, – необходимой для духовного укрепления и самостояния: «Обмирщение напористо вытесняет из троичной социальности человека ее первейшую составляющую – духовную, обрекая душевно-телесное беззащитному и разрушительному бытованию. Интерес к наследию гаснет или коммерциализируется. Культура становится невостребованной и подменяется антикультурой. Подмена происходит как бы исподволь, незаметно, на уровне инстинктивной предрасположенности ко всему новому, яркому, острому, необычному, кричащему и т.п., поражающему внешние слух и зрение. Вырабатывается неутолимая жажда постоянной смены впечатлений, ломаются заложенные в человека природой пре-грады разумного ограничения» (I) . Поэтому – так уместно, так правильно и закономерно сегодня вспомнить об этом человеке – о хранителе памяти, о просветителе, об учителе, исследователе, историке, архитекторе…
***
– Светлый был человек!
– Воспоминания – только светлые…
– …он праздником приходил, как праздник! Он умел приходить. Всегда хотелось, чтобы он пришёл!
– Слушала бы его и слушала…
Наши собеседники легко соглашались на встречу, – словно бы человек, о котором предстояла беседа, и не покидал эту землю, а самолично собирался присутствовать во время разговора: Валерий Трофимович продолжал притягивать внимание людей, стягивать их в некий осмысляющий центр пространства, без которого всё запустеет, захламится. И с первых же минут, как по камертону, определялась общая интонация: усталые глаза оживали в светлой улыбке, голоса становились негромкими, слова неспешно, мгновение за мгновением восстанавливали события, штрихом к штриху прорисовывая портрет. В какой-то момент реальность даже отступала – кто говорит и о ком, – нисходило тёплое любование, наслаждение общим ладом и уютом. Запланированные вопросы, на берегу казавшиеся важными, здесь теряли свою значимость, – душа улавливала неслышный тон – трепетный, чуткий, бережливый к памяти об этом человеке.
– Я помню тот период, когда Валерий Трофимович начал писать стихи и немного читал их – на встречах, в театре… В одном из наших телефонных разговоров я прочла ему стихи своей подруги – ещё совсем молодой и ни разу не публиковавшейся. И одно стихотворение было о дружбе, о том, как люди нужны друг другу, и в этом не должно существовать ни расстояний, ни границ, ни времени… Валерий Трофимович очень внимательно всё выслушал и говорит: как хорошо, что у нас такая талантливая молодёжь есть! – В жизни, как и в профессиональном кругу, но прежде всего в жизни, – он всегда искал… вернее, чувствовал то лучшее, что есть. Главным в его отношении к людям было умение опускать слабости и радоваться достоинствам, таланту, лучшим человеческим качествам, т.е. умение ценить людей, их дела. И это очень дорогого стоит… [1]
– Я всегда считала его духовным отцом, потому что моё духовное становление – как личности – началось с тех ступенек, которые он показал. Вот это понимание, осознание жизни… когда какие-то вещи становились непонятными, появлялась какая-то неуверенность, то всегда хотелось прийти к Валерию Трофимовичу, проконсультироваться, спросить у него совета, – и я шла и всегда была уверенна, что он найдёт нужные слова. Нет, он не придумывал какой-то выход из ситуации, – Боже упаси... А вот в смысле уверенности, – когда всё сразу же становилось понятным… [2]
– Был такой человек… я не скажу, что был, – для меня он есть. В общении с людьми часто возникает такое чувство, что вот кто-то лукавит, кто-то недоговаривает, а к Валерию Трофимовичу шли за тем, чтобы услышать правду. У меня было такое ощущение, что вот если этот человек так сказал, значит так и должно быть. Он – как некое жизненное мерило: когда бывают сомнения и стоишь перед выбором, то невольно задаёшься вопросом – а что бы здесь сказал Валерий Трофимович, как бы он к этому отнёсся? – я постоянно к нему обращаюсь… [3]
«…Вспоминается многое, но прежде – добрая любящая улыбка души, бархатистый вкрадчивый голос… потом неспешный разговор. С чем пожалуете к Валерию Трофимовичу в гости, о том с Вами и поговорит, вроде бы и на равных, а вроде бы и как отец, а для кого-то и как старший брат… Всё Вами сказанное услышит и ответит так, чтобы Вы услышали его. На всякий случай переспросит: «Слышите?..» [4]
Так случилось, что наш разговор развернулся в нескольких отдельных встречах, и удивляло, что, несмотря на разное время и место, несмотря на то, что наши собеседники – разных профессий, не только архитекторы, но и историки, культурологи, искусствоведы, филологи, мастера театрального поприща, преподаватели, писатели, – несмотря на это воспоминания выстраивались в целое, единое впечатление.
Среди пришедших на встречу были и те, кто помогал Валерию Трофимовичу поднимать большое и трудное дело исследования архитектурного наследия Иркутска, и его первые студенты, с которыми он готовил историко-архитектурный опорный план столицы Сибири (на тот момент в Союзе ещё не было опыта составления подобных планов), и те, кто, проникаясь заботой и тревогой за родной город, оказывали незримую душевную поддержку. Сегодня – это состоявшиеся профессионалы, люди, влюблённые в своё дело, в Россию. Многие, формально не являясь студентами Валерия Трофимовича, всё равно называли себя его учениками, считая его влияние – на свои те или иные взгляды – основоформирующим.
«Для нескольких поколений архитекторов, что обучались в Иркутском политехническом институте (позже ИрГТУ), имя Валерия Трофимовича Щербина означает прикосновение к настоящему. Суета отсутствовала в его отношении к профессии… На первом, втором курсах студенты еще не готовы познать смысл профессии – архитектор, и впервые любовь к исторической архитектуре приходит через Щербина. Некоторое многословие нисколько не мешало услышать и понять главное – архитектура не сиюминутна… У нас, студентов 1981-1986 гг., Валерий Трофимович преподавал историю архитектуры. Его знания неисчерпаемы. И в русской и зарубежной архитектуре учитель находил свое и доводил свою личную позицию до нас, юных, еще не знающих куда плыть…
Помню один экзаменационный день, когда надо было сдавать историю русской архитектуры. Мне попался вопрос – полихромия в русском культовом зодчестве. Не знаю почему, может в силу привязанности к облику белых храмов в Иркутске, но я стала отвечать Щербину о монохромной культовой архитектуре. Валерий Трофимович деликатно перевел меня в нужное русло, и с тех пор я хорошо запомнила историю вопроса…» [5]
– Хочется отметить, что все по-настоящему серьёзные исследователи, которые сейчас работают в Иркутске, абсолютно все прошли щербинскую школу в ещё тогдашней лаборатории архитектурного наследия при политехе. [6]
– Валерий Трофимович был как раз тем учителем, который зажигал своим отношением. Он не наставлял, не говорил, что правильно и неправильно. Но когда ты видел эти глаза – совершенно горящий взор, и ту энергетику, которая шлейфом за ним шла, – всё это невольно увлекало: посмотрите, как оно здесь! а какое сопряжение там!.. – его восхищение, запал – это сразу же подкупало. [2]
– Глядя на него мы учились любить.
– Да, через эту любовь мы проникались и понимали суть.
– Мы были молодыми людьми, и всё тогда было в диковинку, только начиналось, и конечно, была когорта первых преподавателей, которые для нас были истинными учителями, людьми, которые не только на предмет изучения открывали глаза (а Валерий Трофимович преподавал историю искусства), но и на мир вообще. Он был человеком, которого мы заворожённо слушали: он давал материал не академически, а как-то вот от души, и поэтому разговор-то был… на равных. И, конечно, я, подсознательно или нет, впитал понимание таких вещей – искусствоведческих – не только умом, а ещё, видимо, и душой… [7]
– С Валерием Трофимовичем я знаком с первого курса института. И всегда удивлялся спектру его интересов, его знакомых, которые к нему приходили, а это и Анатолий Костовский, художник, и Лев Сериков, скульптор, и поэт Михаил Трофимов... Все они бывали у него в гостях, со всеми он общался. Меня это поражало, и сначала я не понимал, какое отношение это имеет к архитектуре? Спустя какое-то время до меня дошло, – так широко мыслить, уметь понимать творчество в разных его направлениях – это дар по-настоящему талантливых людей, гениев, к которым я Валерия Трофимовича и причисляю. Ни в коем разе не упёртый во что-то одно, а всегда мыслящий широким фронтом… В своё время он привёл меня и сюда – в театр, а я, будучи студентом, интересовался только архитектурой и театры не любил, – в моём представлении они являли собой самое что ни на есть гнусное и извращенное понятие о культуре и о самом театре… И вот однажды (а мы делали диплом) он говорит: «Вадик, надо сходить в театр народной драмы». Я думаю: «Мне зачем театр? – у меня диплом, защита на носу, надо ехать в Ангарск, фотографировать…» – «Нет, мы пойдем с тобой в театр народной драмы, там такие крепкие мужики!» – и я повинуюсь. И мы как раз попали на первое «Сияние России». Мы сидели в зале – все вместе. Первый раз увидел отрывок «Слова о полку Игореве», увидел четырех актеров: Корнев, Дейнеко, Жигарьков, Мингалев. Краткий монолог о владении оружием, игра на гуслях, кольчуги, тулумбас. Меня это потрясло! От театра как такового я ничего подобного не ожидал, – знал только «классический» пример… Затем, в фойе, было застолье, и я увидел массу интереснейших людей, с которыми Валерий Трофимович общался на короткой ноге. Выступал театр, выступали писатели, московские гости: певица Татьяна Петрова, писатели Валерий Ганичев, Валентин Распутин… И я начал понимать, почему и зачем нужно обратить внимание и на эту творческую сторону жизни, – ведь именно в многогранности и есть полнота, цельность… [8]
– …он разговор сразу на высоту поднимал: о России, о молодежи, о современном состоянии жизни, – всё о главном, как сокол сразу взлетал, в полёте был. Просто он говорил: «Голубушка моя!.. А вот….» – и получался целый разговор. Такие люди нам даны, чтобы возбуждать на эти темы, как колокола… Духовно-нравственные идеи, основы его деятельности настолько очевидны, они главнее, чем всё остальное. Именно они были центральной темой наших разговоров, – касается ли это слова поэтического, прозаического, или архитектуры деревянного зодчества – всё пронизано было фундаментальными русскими идеями духовности, нравственности. Я помню, как он мог по случаю прийти на юбилей… со стихами! Как нужно знать, чувствовать человека, которому посвящаешь стихи!.. Иной раз думаешь: ну надо же так, он – поэт! – по глубине, по мысли поэтической... А иной раз слушаешь – философ… в другом разговоре – культуролог… исследователь… архитектор… Понимаете? Вроде всё дробно, – и всё цельно, и всё в одном, и об одном — о России. Это – масштабы возрожденческого характера. Человек Ренессанса – нашего, российского. Всё в нём было! – и очень уместно, гармонично, ненатужно. И всё это было в скромном человеке. Он же был невероятно скромный. [9]
В кропотливом, негромком труде (а ведь ни одной задуманной книги Валерий Трофимович так и не издал, – не успел?) формировалось бесценное во всех смыслах собрание материалов, касающихся истории Иркутска, его архитектуры, планографии. И в числе подробного изучения – Улан-Удэ, Чита, Ангарск, Усолье, Черемхово, Зима, Нижнеудинск, Тайшет, Нерчинск, Селенгинск, Кяхта, Томск, Омск, Тюмень, Тобольск, – многие-многие сибирские города и поселения. Исследовательский дар предполагает не только сбор и описание, но и систематизацию, а значит, и разработку методической базы для проведения анализа и оценки собранных материалов. Но не только. Опыт Валерия Трофимовича Щербина значительно расширил границы исследовательской ответственности: «Несомненно и то, что противоположные мировоззренческие позиции пользуются во мно¬гом несхожими системами слововыражения и слововосприятия, а переходя в действие (обустройство среды, создание тех или иных культурных ценностей и т. д.), итожатся соответствующими результатами – созиданием или разруше¬нием. Отличить их дано не каждому и не сразу. И, как правило, невозможность прояснения случается каждый раз, когда отсутствуют или пребывают в забвении соборная мудрость и вековая память народа и когда история Отечества уже не сопрягается с помыслами личной жизни. И тогда уже недостает ни коллектив¬ного разума, ни чувственного опыта поколений, дабы понять, что за очередным внешне благозвучным посылом зачастую тянется черный шлейф духовной и физической порушительности» (II). Не в этом ли сопряжении – личного и соборного, сиюминутного и многовекового, вещного и феноменального – кроется понимание общеисторической значимости отдельной человеческой судьбы? Невольно вспоминаешь духовный наказ преподобного Иосифа (Волоцкого), включавшего в себя и размышление о спасительном единении всего христианского мира: «Соединяя частыми ударами камень с камнем, мы высекаем множество искр – несмотря на то, что сами камни совершенно холодны. Так мы частотой ударов торжествуем над естеством. Если с камнями такое возможно, то тем более – с человеческими душами, друг с другом соединяющимися и огнём духовным согревающимися» (III) . И, принимая Церковь Христову как Церковь живых и мёртвых, по-иному читаешь строки Валерия Трофимовича: «Прислушаемся к дыханию прошлого. За каждым фактом осуществленного или намеченного сноса неиссякаемо пульсирует глубинное противоборство исходно раз¬личных мировоззренческих позиций. Казанский собор Иркутска сегодня физически не существует, но неистребима идея, ради которой он замышлялся и строился. Это идея изначальной греховности человека и в силу этого – его телесной смертности и душевного бессмертия... Место стояния собора – место его гибели. Для нас – это место предельной концентрации памяти и обретения жизненных смыслов» (IV). Так мог сказать только настоящий профессионал, определяющий границы своих задач не узкоспециальными знаниями формул и следованием формальным правилам, а неубывающей мерой своей ответственности перед людьми и Богом за прошлое и будущее. Не потому ли в настоящем так остро ожидаемо решение по восстановлению Собора? И не в силу ли утраченного между всеми нами сопряжения Собор не может восстать из небытия? Воистину, «по-царски грешим, да не по-царски каемся», – видимо, жгучее желание исправить когда-то сообща содеянное зло должно родиться не только у историков, архитекторов и реставраторов...
На такой ответственности настаивал Валерий Трофимович, когда впервые в 2000-м году озвучил необходимость пересмотра перечня объектов, подлежащих охране. Для многих немыслимая задача!.. Ведь пересмотр, так или иначе касаясь не только количественных параметров, наконец-то сделал бы зримой несостоятельность, а значит, и губительность существующей научно-методической и правовой базы, относящейся к архитектурному наследию. Представляя объёмность и масштаб размышлений Валерия Трофимовича, не трудно предположить, что, с тревогой глядя на свой любимый Иркутск, на постыдную для областного центра градостроительную захламлённость и не всегда уместный новострой и особенно остро переживаемую деградацию исторической среды, для него была очевидна необходимость ревизии всего теоретического багажа не только в области архитектуры и градостроения, но и образования, и социальных наук, истории… Говоря о преемственности архитектурно-строительных традиций, он неизменно добавлял аспект культуры – фундаментальную основу любой деятельности человека. Невежественность, безграмотность, дилетантство в решении вопросов, касающихся общекультурных ценностей и предпочтений, всегда приводили к катастрофам, подобным иркутской, и не только в узко обозначенных границах – городского ли устроения, или социально-экономического равновесия, или образовательной мотивации, но и в пространстве общенародного Домостроя (V).
– Не один год занимаюсь плотной городской малоэтажной застройкой. В итоге это было отражено в очень важном для меня проекте "Микроквартал – новая градостроительная единица, жилье для семьи трёх поколений». Тема «русского дома» волнует меня очень давно. В свое время мне даже удалось построить в Саянске маленький комплекс, в котором частично удалось воплотить идеи, заложенные в "Микроквартале". Блокированные одно-двух этажные дома с мансардным этажом организуют между собой общественное пространство. В каждой блок-секции предусмотрено отдельное жилье для стариков, а на верхних этажах, с отдельным входом, – для молодёжи, для детей и внуков. Т.е. главная задача – непрерывная связь между поколениями в условиях современного города. На эту тему мы очень внимательно и подолгу с Валерием Трофимовичем размышляли. Я считаю, что с начала прошлого века в нашем проектировании жилья делалось всё, чтобы разбить эти три поколения. Лозунги о свободном коммунистическом быте были великолепно воплощены в проекте супер-идеальной коммуны-общежития, пресловутой машины для жилья, где были чётко разграничены жилые и общественные зоны, – кабины для сна, для умывания, для отдыха, для занятий, для встреч... Это здание, бывшее общежитие Текстильного института, а позднее Института Стали и Сплавов, было построено в Москве в конце 30-ых годов и, на мой взгляд, наглядно показало, какого маразма достигла ситуация… Т.е. семья как таковая была совершенно разбита. И сегодня, фактически, происходит то же самое: 15-20-этажные дома, заполонившие всю страну, по сути те же самые коммуналки-общаги… Нас пытаются убедить, что так дешевле получается, но на самом деле (и мы посчитали) дешевле строить и жить в доме, который предназначен для трёх поколений, где всё необходимое рядом: гараж (а ведь он бы мог выполнять и функцию мастерской, там и дети у взрослых могли бы учиться что-то руками делать), палисадник (где можно заниматься землёй, что-то выращивать), и для того, чтобы увидеть друг друга, не надо ехать в другой конец города… А что сейчас мы наблюдаем? Преемственность поколений прерывается. Умирает человек, после него остаётся охапка никому не нужного хлама, помещающаяся в полиэтиленовый пакет, и мебель ДСП-эшная, которые выбрасываются, выносятся на помойку, – и всё? Памяти не остаётся!
И вся работа Валерия Трофимовича, тот огромный материал, который был им накоплен, несёт в себе культурный код и содержит массу глубоких вещей в области градостроительных схем, в вопросах структуры самого жилья. Поэтому всё, что им сделано и накоплено, будет востребовано и следующими поколениями. Я надеюсь, что будет… [10]
Тема «русского дома» неоднократно звучала на состоявшихся встречах, по-разному определяя вектор разговора. Ещё бы! – ведь русский дом, как ни пытались в недавнем прошлом и как ни стараются в настоящем его изжить, исказить до степени подсознательного отторжения, вытеснить за пределы повседневного бытия, был и остаётся не только метафорическим и метафизическим, но и вполне предметным, живым и насущным центром русской цивилизации. Дом, в созидании которого накапливается опыт творческой постановки и осмысления задач, обоснованности и последовательности действий, бережливости и самоограничения, заботливого и ответственного общежительства, в процессе домоведения оформляются и воплощаются глубинные представления о жизни и смерти, о силе и мудрости, о красоте и любви, совести и долге, – Дом является незаменимой платформой человеческого мироощущения, определения своего места и значимости в окружающем пространстве. И тем более – Русский Дом, вобравший в себя многовековое христолюбивое жизнеустройство, богатейшее многообразие смыслов и образов, определяющих ценностный ореол человеческой жизни, Дом, в сотворении которого материализуется мистическое единение и творческое родство человека и Бога…
«Архитектура – есть жизнь, соответственно обустроенная в предметных формах и параметрах среды обитания, жёсткая матрица духовного и бытового состояния общества. […] В дискуссионном общении с архитекторами-проектантами нового и теоретиками, обосновывающими формотворчество в исторической среде, отчётливо просматривается профессионально-ведомственная «зашоренность», предубеждённое нежелание или уже неспособность «опуститься» ниже своего «доминантного» мышления на уровень онтологической сущности среды обитания, ценностей …конкретного, не среднестатистического, человека, выверенных веками, значительно поколебленных, особенно в последнем, нашем столетии, но в сущности своей устоявших. Отмеченная позиция, ощутимая и в среде сотрудников государственных органов охраны памятников, – не более чем констатация общего состояния архитектурного процесса, прямо зависимого от экономических и социально-политических процессов, всё более приобретающих необратимый характер синдрома разбалансированных ценностных ориентаций социума» (VI). В работах по исследованию сибирского и особенно иркутского зодчества Валерий Трофимович использовал онтологическое осмысление существующего мира как один из тех творческих методов, который был до совершенства отточен многовековой историей нашего народа. В пространстве изучения и осмысления он полагался и на собственное мироощущение, на свой опыт самопознания, созерцания и делания, включал и текущий момент истории, полный открытий и противоречий… Особый интерес появляется там, где, выявляя пространственные и временные трансформации тех или иных архитектурных объектов, он учитывает и сопоставляет разный – в том числе и относительно времени – мировоззренческий материал: от категорий, общих для всего русского мира, до характерных только в судьбе отдельного человека, его семьи, рода.
– Мне приятно, что мы были единомышленниками в отношении к городу: и Валерий Трофимович, и я смотрели на город как на этакую длинную историю постоянных изменений, преобразований. И это помогало оценивать происходившие в городе перемены. Хотя разговор не всегда получался благостным, идиллическим, бывал и сложным, но, тем не менее, всегда очень продуктивным и конструктивным… Последние лет пять мы серьёзно обсуждали, что достойно сохранения, а что может быть трансформировано, перенесено, заменено. К примеру, есть несколько объектов, значимых как знак давности освоения территории, которые реально не выживут в соседстве с торговым комплексом, с центральным рынком… Конечно, их можно сохранить физически – как музей, как скорлупу, но нужно ли это? Может быть, более справедливым будет эти несколько действительно уникальных объектов переместить, с их помощью сформировать или восстановить утраченные фрагменты более-менее сохранившейся исторической городской среды? Или всё-таки надо настаивать на том, чтобы дома оставались на своём месте, в окружении стеклянных коробов?
Щербин – это человек эпохи Возрождения: и потому, что руками может всё делать, и знает, что такое форма, что такое материал и как с ним работать, знает историю во многих проявлениях, о городе легко говорит – и про планировку в целом, более крупном масштабе, и про отдельные дома, и про частные обстоятельства, я уж не говорю про тексты и литературу… Некоторые книги мы с удовольствием обсуждали, например, Флоренского, Лосева, взгляды которых, когда смотришь на вещи целиком, как на явление культуры, нам очень близки. Духовность была одной из тех тем, которые мы затрагивали в наших диалогах… ведь можно говорить о духовности и получать безобразную форму, – по крайней мере, и мне, и ему понятно было, что и такое возможно… [6]
– Светлый был человек, удивительно неравнодушный. Мое первое знакомство с Валерием Трофимовичем состоялось, когда я была еще начинающим этнографом, будучи сотрудником «Тальцов» (тогда назывался «Музей деревянного зодчества на 47 км Байкальского Тракта»). Мы готовились вывозить большое количество памятников со всех концов области. И я, проехав первые свои маленькие экспедиции по Московскому тракту, уже кое-что тогда имела в виду из того, что нужно вывозить. Вот тогда я и пришла к Валерию Трофимовичу с фотографиями, – пришла за разрешением, за благословением и советом. Помню, что меня тогда потрясло: огромная, огромная лаборатория, всё вместе – библиотека, архив, которые располагались в специально приспособленном отдельном помещении, и всё-всё в этом пространстве было заложено книгами, фотографиями, негативами. Вот это меня потрясло. Я тогда впервые столкнулась с таким, действительно, исследователем, относящимся с такой основательностью и любовью к своей теме, к архитектуре, которая для него была если не всей, то большей частью его жизни и любви. Такое трепетное отношение к истории, к архитектуре присуще, пожалуй, единицам. Насколько я понимаю, архитекторы все-таки прагматики, а у Валерия Трофимовича было удивительное чувство долга перед предшествующими поколениями и ответственности за то, что ты несешь своими трудами, своими плодами, – вот что отличало его от коллег по цеху. Неравнодушие, неравнодушие к любому вопросу, будь то судьба отдельного домика, или судьба целого города. Это всегда очень трогало его лично. Зачастую вышестоящие чиновники пытались от него отделаться, потому что действительно – в глаз, а не в бровь попадал он своими фактами и заявлениями. Не очень удобный был для городской власти человек… своим авторитетом, своими профессиональными знаниями и своим человеческим отношением он, конечно, для Иркутска очень много сделал, воспитывая в людях уважение и любовь к своему прошлому, к тому, что нам досталось в наследство. [11]
У Валерия Трофимовича есть строки, в которые, словно бы в помощь и утешение нам, пытливо всматривающимся в общее с ним прошлое, он положил некий ключ к пониманию гигантского и потому незримого для многих пространства своих тревог, исканий, любви… В этих стихах использован особый поэтический приём, часто встречающийся в русских молитвенных стихах и песнях, – тавтологическая рифма, с помощью которой усиливают значение самого повторяющегося слова и, в то же время, смысловое различие этих повторов.
У горизонта есть душа…
Своя, особая душа.
Она с ним в неразрывной связке
Живет без лени и подсказки.
Иду тихонечко к нему,
Лечу стремительно к нему,
Она, как чуткое реле,
Даст точный импульс обо мне…
И незаметно он отпрянет,
И новым контуром восстанет.
Рукой не тронуть дивный абрис,
Не познается точный адрес,
Каким кудесник-горизонт
Увенчан так, как будто он
Боится встречи, как огня,
Уходит ловко от меня…
Лесами линия дрожала,
Полями ровная была,
В горах, как реквием, звучала…
И не найти его начала,
И не достать его конца…
Природы чудо? Дар Творца.
Проникая в смысл сказанного, невозможно ошибиться в предположении, что ценность своей жизни Валерий Трофимович определял не просто движением (определяющее свойство жизни как таковой), а стремлением познать больше – шире и глубже – предельно видимого мира, заглянуть за грани обжитого, знакомого пространства. Касается ли это иркутской старины, в рукодельной неповторимости которой сокрыта судьба человека, города, эпохи, или же речь идёт о близких людях, в заботах и помыслах которых воплощается человеческая душа… Душа, как регламентирующий критерий мыслительных изысканий, как чуткая мембрана, определяющая свойства и природу познаваемого, безошибочно, «без лени и подсказки» намечает вектор дальнейшего движения. Не потому ли горизонт (в сущности, элемент умозрительного пространства) и наделяется душой, чтобы подчеркнуть духовную связь между реальным миром и воспринятым: чем наполнена наша душа, тем и будет наполнен мир, в котором мы живём, и если наши помыслы определяются только инстинктами выживания и продолжения рода, а точнее, нашей животной всебоязливой сущностью, то и окружающий нас мир будет полон угроз и опасностей. Недаром автор, заканчивая стихотворение, опровергает естественное происхождение всего сущего, – нет, оно не случайное, не само собой возникшее в бесконечной пустоте, которая ничего, кроме той же пустоты и не может породить… Мир, исполненный столь необыкновенной красоты и совершенства, – воистину грандиозный Дар, бесценность и непостижимость которого только со-образная его Создателю душа и воспримет.
Охраняя сибирское и иркутское зодческое наследие (на тёплой, добротной гармонии которого невольно останавливается взгляд), сберегая и передавая новым поколениям неопровержимую мудрость народа (вековыми трудами накопленную и во многих испытаниях проверенную), раскрывая богатейший потенциал русской культуры (породившей Ломоносова, Суворова, Флоренского, Пушкина, Достоевского, Павлова, Рахманинова… – неисчислимый ряд величайших мировых достояний!), и в сердце сопрягая свой земной путь и путь России, чутко откликаясь на человеческую боль и тревогу, любовь и радость, – в таком охранном подвижничестве Валерий Трофимович понимал свой гражданский труд и долг – педагога, историка, исследователя, архитектора, наставника, друга…
Дороги нет без рытвин придорожных,
И нет страны, где нет шальных людей…
И если ты России не поможешь,
То самому не выстоять в беде.
А уж Россия – всегда рядом, и её ответная помощь – в каждодневной поддержке родных и близких, в больших и малых победах друзей и единомышленников, в любви и признательности учеников, в лицах горожан, осеняющих улыбкой ожившую кружевную старину. Россия – в светоносном наследии русской философии, поэзии, науки и искусства. Она – в святой неиссякаемой молитве, венчающей наши помыслы и переживания.
И ещё одно стихотворение Валерия Трофимовича (памяти Надежды Степановны Тендитник) –
Копья Лонгинова острей (VII)
Летящий над страною черный клин –
И кладбища растут быстрей,
Чем раньше города росли.
И власть сродни чужим делам,
Когда к простому люду безразлична,
И нет любви к отеческим гробам,
И нет забот державного величья.
Высоких слов не требует святыня,
Не просит воздаянья для себя…
И жизнь, созвучная твоей судьбе, Россия,
Заведомо прекрасная судьба.
– именно таким искренним и прекрасным созвучием были наполнены и наши поминальные встречи.
– Он мог и слышать, и чувствовать, и понимать. От него шёл поток тепла и света, казалось, что он смотрит тебе прямо в душу, – не просто глазами, а своей душой. Общение душа в душу – это старая форма общения, сейчас во многом утерянная. Щербин приходил к нам на спектакли, после которых у него рождались стихи. Он обязательно делился ими. Это было не рифмоплётство, а настоящая образная поэзия. Он мог оду посвятить… топору. Казалось бы, что? Ну, кусок дерева и кусок железа, – инструмент. Нет бы – косе, молотку, так нет же, – топору, из которого кашу сварить можно и от супостата защититься, инструмент, которым построена вся Русь, вся Россия. Как он любил, ценил и умел гордиться русской культурой! Это очень редкое по нашим временам качество. И он умел общаться. В нём, как в колокол, отзывалась душа: ты к нему – и он сразу в ответ… Я ждал его поэтический сборник, мне нравились все прочтённые им стихи, я был в восторге и надеюсь, что когда-нибудь этот сборник состоится. [12]
– Я на протяжении многих десятилетий нашей дружбы с удивлением наблюдал его отношение к человеку – какое-то очень внимательное. Хочется вспомнить, когда в 1995 году я стал художественным руководителем театра, он одним из первых пришёл поддержать и потом всегда был рядом с театром, не просто рядом, но, когда был жив-здоров, он и лавки строгал, и, что мог, делал. Всегда было радостно его видеть – настоящий друг всего нашего коллектива. Он бывал на всех наших премьерах, русских вечерах. А когда выступал, то говорил прекрасные слова, очень точные и поддерживающие нас. [13]
– Валерий Трофимович – человек цельный по своему внутреннему уложению… и та красота, которая исходила от него (и в общении, и внутри, чего бы он ни коснулся – поэзии, философии, образа жизни), – говорит о том, что он, как человек, состоялся, что Господь не зря над ним постарался. А сколько учеников он оставил после себя! – это тоже говорит о человеке, о его искренней любви к тому делу, которым он занимался, любви к Родине, к Богу. Для Валерия Трофимовича всё в мире было уложено, каждый на своем месте, – не потому ли он так легко и свободно во всём ориентировался? И его внутренний мир, этот внутренний порядок тоже чувствовался. Исполнившись жизненным опытом и мудростью, много переживший, он ушёл в какое-то своё, неземное измерение, готовое оторваться от суеты, от быта, и с тобой говорил уже из этого пространства. Может быть, поэтому зачастую требовалось время, чтобы понять, о чём разговор, – ему неинтересен был этот разбег, эти ступеньки. К тому же, у него была способность останавливать время. Вот ты бежишь, – служба, суета... А Валерий Трофимович приходит: «А, вот, понимаешь ли, в чём дело…» – и всё, ты затормозился. И вот он тебя вытягивает… вытягивает… и уже чувствуешь, понимаешь, будто проваливаешься куда-то, и тебе все больше и больше хочется с ним беседовать, тебе нравится это состояние, словно бы ты окружён его добротой…
Валерий Трофимович из тех русских людей, которые могли терпеть, могли превозмогать сложности, трудности жизни, не обращать на них внимания. Воспитанный поколением фронтовиков, он перенял от них умение беречь любовь, жизнь, красоту и душу. Они умели это сохранять. Кроме того, Валерий Трофимович был десантником ещё той, маргеловской школы, и умел постоять за других и за себя… [14]
«Студент был, как все. Мы же на первом курсе не только учились, но и работали. Хрущёвский эксперимент: будущая интеллигенция должна была сразу хлебнуть рабочей закваски. Валера работал плотником (не в этом ли истоки его увлечения деревянным зодчеством?). Его хватало не только на работу и учёбу, но и на занятия фотографией. На курсе было несколько ребят, классно работавших в фотоискусстве. Но Щербин был недосягаем. Его фотографии отличала мастерски выбранная композиция, оригинальный сюжет и великолепное техническое исполнение снимков. А в условиях общежития добиться этого было совсем не просто.
Казалось бы, всё шло как надо. Курсовые, зачёты, сессии – обычный студенческий ритм жизни. Ещё была попытка поступления во ВГИК на операторское отделение. Подвёл английский. И вдруг – новость. Щербин, по собственному почину, уходит в армию. И, конечно, в ВДВ. Что это было? Жажда романтики (таким он оставался до конца жизни), поиск новых сюжетов, проверка на прочность своих принципов? Через много лет, при встрече, я слушал его восторженный рассказ о впечатлении бойца, бегущего внутри фюзеляжа самолёта, для того чтобы совершить прыжок с парашютом вместе с товарищами в составе десанта. В этом рассказе, в этом беге, в этом прыжке Щербин оставался самим собой – сгустком оптимистической энергии.
А в архитектуру он вернулся другой дорогой. Валерий окончил искусствоведческий факультет Свердловского университета, и весь жар своего сердца (а он ничего без огня не делал) отдал истории архитектуры и их сбережению. Архитектуре деревянной. Самой ранимой, самой беззащитной, самой народной…» [15]
«Валерий Трофимович был для меня другом, наставником, примером служения Богу и, как часть этого служения, делу, которому он посвятил свою жизнь. Я помню его со студенческой поры, когда он читал нам историю искусств. Это же были самые интересные лекции в институте! Спустя много лет я увидел его на службе в Свято-Троицком храме. Несмотря на то, что это естественный выбор для каждого человека, было очень приятно встретить там именно его.
Во многом, благодаря его работе по сохранению архитектурного наследия нашего города, которой он отдал много сил, оно продолжает быть частью настоящего. Он начинал работу по восстановлению храма св. Иоанна Предтечи в п. Кутулик. И я, в то время принимая участие в обмерах храма вместе с ним и другими архитекторами, которых он тогда привлек, впервые услышал, как он читает свои стихи о России, про веру в нее и любовь к ней…» [16]
«Валера глубоко переживал то, что сегодня нет славянского единства. Распад Советского Союза для него, как впрочем, и для большинства людей, был трагедией. Валера был убеждён в том, что любви к Родине надо учить, что среди духовного оскудения и умственного помрачения Святая Русь должна стать маяком для народа…
Мне представляется, что сидя на берегу водоёма с удочкой, Валера недоумевал, отчего мир не живёт по простым гармоничным правилам. Ведь каждый русский ручей, каждый русский просёлок, каждый холм и излучина реки напоминают нам об этой гармонии…» [17]
В одном из стихотворений Валерия Трофимовича, ещё редактируемом незадолго до смерти, нет вопросительных графем, и всё же внимательный читатель их увидит:
Ты в свет явился не случайно,
И не случайно на лице
Твоём стремительная тайна
Невольно ждёт Суда в конце;
В конце пути земном ненастном
И многим радостям причастном,
С кошницей зёрен и плевел,
Какие ты собрать успел.
И узел скорбный Он развяжет –
Не захирел ли добрый злак…
И приговор последний скажет,
И даст величественный знак.
(ред. 27 июня 2013 года)
Вместе с Вами, Валерий Трофимович, веруем и чаем воскресения! Верим, что добрыми, благословенными плодами исполнятся не только Ваши вдохновенные труды, но и других ушедших от нас земляков: Владимира Лапина и Владимира Тетенькина – талантливых и неповторимых живописцев и педагогов, Евгения Ушакова, берестяные полотна которого ещё долго будут согревать нас своим теплом, Бориса Архипкина, – красота и свет его стихов никогда не померкнут, Надежды Тендитник – блистательного знатока русской словесности, Ростислава Филиппова, гениальная поэзия которого неизменно вызывает глубочайшее потрясение, Анатолия Сирина – яркого публициста и проникновенного мыслителя, продолжателя традиций русской духовной философии, Геннадия Гайды – поэта и просветителя, горячего проповедника нашей великой культуры…
Верим, что не пресечётся духоносная Вера православная и исполнятся наши чаяния, – окрепнет Сибирь, окрепнет Россия и спасительным ковчегом устремится к сияющему горизонту, –
Мне видится вполне реальный сон:
Как в хаосе земного бытия,
В прозоре чистом, сине-голубом,
Обласканная восходящим солнцем
Плывёт Россия – Родина моя
Под белым парусом средь черных броненосцев.
От редакции.
Мы сердечно признательны всем, кто откликнулся письмами или пришёл на наши встречи, посвящённые памяти Валерия Трофимовича Щербина. В этой большой и светлой, во всех смыслах памятной беседе приняли участие: архитекторы – доцент кафедры архитектуры и градостроительства НИ ИрГТУ, главный архитектор проектов ООО «Спецпроект», главный специалист лаборатории сейсмостойкого строительства ИЗК СО РАН Ольга Ивановна Саландаева [1], доцент кафедры архитектуры и градостроительства НИ ИрГТУ Наталья Владимировна Шестопалова [2], кандидат архитектуры, и.о. зав. кафедры архитектуры и градостроительства, доцент НИ ИрГТУ Евгения Владимировна Пуляевская [3], главный архитектор проектов СИБНИПИ «Наследие» Виктория Викторовна Сосновская (Полутчева) [4], директор ООО НПРМ «Традиция» Алла Корнеевна Мироненко [5], кандидат исторических наук, доцент кафедры истории архитектуры и основ проектирования НИ ИрГТУ, государственный эксперт по проведению историко-культурных экспертиз Александр Николаевич Прокудин [6], Заслуженный архитектор России, член Общественной палаты, член правления Иркутской организации Союза архитекторов РФ, главный архитектор предприятия «Фортуна» Владимир Борисович Стегайло [7], Геннадий Иванович Громов [10], Заслуженный архитектор России, Заслуженный архитектор Читинской области Виктор Иванович Кулеш [15], Игорь Владимирович Черепанов [16]; архитекторы-исследователи – Андрей Евгеньевич Шпирко, Елена Робертовна Ладейщикова, Людмила Георгиевна Басина, Ирина Васильевна Калинина; историки – заместитель директора по научной работе Иркутского музея декабристов Ольга Аркадьевна Акулич [11], кандидат исторических наук Анатолий Митрофанович Бородин [17]; доктор филологических наук, директор Регионального Центра русского языка, фольклора и этнографии Галина Витальевна Афанасьева-Медведева [9], директор и главный режиссёр Иркутского городского театра народной драмы, Заслуженный артист России, Заслуженный деятель искусств России Михаил Георгиевич Корнев [13] и его замечательный коллектив – Заслуженный артист России Вадим Владимирович Дейнеко [14], Заслуженный артист России Юрий Александрович Жигарьков [12], архитектор, художник-постановщик и актёр Вадим Владимирович Семёнов [8].
Спасибо, друзья, за отзывчивость и душевный отклик! Земной вам поклон!
Послесловие.
Читая воспоминания о Валерии Трофимовиче Щербине, о его великих трудах по спасению русского народного духа, запечатлённого в старинной архитектуре града Иркутского и других сибирских городов, вновь и вновь убеждаюсь: воистину, «лицом к лицу, лица не увидать, большое видится на расстоянии…» Это какую же надо иметь врожденную скромность, что даже я, давнишний приятель Щербина, и не подозревал о его трудах, отчего труды оказались подобны тайной милостыне, за кою Господь воздает въяве. (Мф.6:1-4) …Ушёл Валерий Щербин, Царствие ему Небесное, и открылось необозримое поле его трудов, сохранивших память об историко-архитектурном Иркутске, за кои Валерий Трофимович достоин был высоких наград, а перво-наперво, звания Почётного гражданина города Иркутска, а он при жизни не токмо и малых наград не имел, но и, повторюсь, многие, подобные мне, ни сном, ни духом не ведали о его трудах. И если мы – писатели, художники, режиссёры, учёные – на сонмищах трубим о своих сочинениях, картинах, спектаклях, научных изысканиях либо дозволяем почитателям восхвалять, дабы обрести читателя, зрителя, сомыслителя, то Валерий Трофимович изрядно говорил о возрождении русской национальной памяти, но никогда – о личном вкладе в её сохранение, сознательно или бессознательно следуя Христовой заповеди: «Всякий возвышающий сам себя унижен будет, а унижающий себя возвысится». (Лк. 18:14). Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего Валерия, и прости ему вся согрешения, вольная и невольная, и даруй ему Царствие Небесное. Аминь.
Анатолий Байбородин,
член Союза писателей России,
исполнительный редактор альманаха «Иркутский Кремль».
Андрей Ляпин
ПАМЯТИ ВАЛЕРИЯ ТРОФИМОВИЧА ЩЕРБИНА
8 июля 2013 года, в возрасте 72 лет, ушел из жизни историк архитектуры, исследователь архитектурного наследия Восточной Сибири, искусствовед и общественный деятель Валерий Трофимович Щербин.
Его имя было известно каждому архитектору Иркутска. Его деятельность по изучению и охране архитектурных памятников заслужили признание всего архитектурного сообщества в городах Байкальского региона – Иркутске, Улан-Удэ, Чите. Он пользовался уважением иркутских писателей и историков, был одним из организаторов архитектурного факультета в Иркутском государственном техническом университете, одним из самых увлеченных и любимых студентами преподавателей, абсолютным знатоком архитектуры Иркутска, одним из основателей отрасли изучения и реставрации архитектурных памятников Приангарья.
Валерий Трофимович Щербин родился 28 февраля 1941 года в городе Нижнеудинске в семье железнодорожного служащего. В 1948 году, когда Валерию исполнилось 7 лет, семья переехала в Иркутск. В 1958 году Валерий Щербин окончил среднюю школу № 87 в Ленинском районе Иркутска и поступил на работу в локомотивное депо станции Иркутск-Сортировочный. Его работа здесь была недолгой. Через месяц, в связи с нехваткой учителей, его приглашают на работу в родную школу и он становиться учителем рисования и черчения. Эта работа увлекает Валерия, и он решает продолжить свое обучение в сфере искусства. В 1960 году он подает документы и успешно проходит вступительные экзамены на архитектурный факультет Сибирского строительного института (г. Новосибирск).
Здесь Валерий Щербин постигает основы профессии архитектора и знакомится со многими студентами, которые станут его друзьями на всю жизнь – Виктором Сухановым, Павлом Зильберманом, Виктором Кулешом. В те годы Новосибирск был основным центром подготовки архитекторов за Уралом и закономерно, что преподаватели архитектурного факультета НИСИ приучали будущих архитекторов мыслить в масштабах всей Сибири, формировали широкий кругозор и прививали чувство профессиональной солидарности в будущей работе по преобразованию городов на востоке страны.
Однако архитектурный факультет СибСТРИНа Валерий Щербин не окончил. Причиной этому стало новое увлечение Валерия. С первого курса он стал внештатным корреспондентом институтской газеты. Друзья вспоминали, что он всегда и везде ходил с фотоаппаратом, и являлся одним из самых активных фоторепортёров газеты. Когда Валерий учился на третьем курсе, руководство комитета комсомола института организовало персональную выставку его фотографий. Выставка имела успех и была отмечена хвалебными отзывами специалистов. В 1963 году Валерий оставляет Новосибирск и едет в Москву поступать на операторское отделение Всесоюзного государственного института кинематографии (ВГИК). Большую часть экзаменов Валерий Щербин проходит очень хорошо. Он получает высокие баллы по творческим и всем общеобразовательным дисциплинам, кроме английского языка. Однако английский язык становится препятствием для поступления во ВГИК.
Валерий Щербин возвращается в Иркутск, и отсюда его призывают в ряды Советской Армии. В 1963-1966 годах он служит в воздушно-десантных войсках в Забайкалье и на Дальнем Востоке. В ноябре 1966 года Валерий Щербин демобилизуется и вновь возвращается в родной Иркутск. Год он работает на Иркутском авиационном заводе, а затем его выдвигают на комсомольскую работу, где он проходит хорошую школу организаторской и административной деятельности. С декабря 1967 он занимает должность инструктора Ленинского райкома ВЛКСМ. В 1969 его переводят в Иркутский горком, а в 1970 году он становится секретарем комсомольской организации Иркутского училища искусств. Одновременно Валерий Щербин продолжает свое образование. С 1967 года он заочно учится на отделении истории искусств Уральского государственного университета в Свердловске, и в 1973 году получает диплом искусствоведа.
С 1972 года начинается новый этап профессиональной деятельности Валерия Щербина, он переходит на работу в Иркутский политехнический институт (ныне Иркутский государственный технический университет). В 1973 году в институте открывается новая для Иркутска специальность – «Архитектура». Валерий Трофимович переходит на преподавательскую работу и вместе с Юрием Федоровичем Дмитриевским и Мирой Яковлевной Ашихминой он начинает организацию обучения архитекторов в стенах ИрГТУ. Валерий Щербин первым стал преподавать предметы «Истории искусств» и «Истории архитектуры» и на него ложится забота о создании всей методической базы и учебных программ по этим, новым для Иркутска дисциплинам. Более высокий уровень ответственности при обучении архитекторов требует постоянного повышения квалификации и постоянной работы над профессиональными навыками. Во время работы на архитектурном факультете Валерий Щербин проходит стажировки в Институте живописи, ваяния и зодчества им. И.Е. Репина Академии Художеств в Ленинграде и в Архитектурном институте в Москве. Теоретические знания, полученные в Свердловске, Москве и Ленинграде он дополняет путешествиями по древнерусским городам Золотого Кольца, Русскому Северу, поездками в Германию и Италию.
Первые годы подготовки архитекторов в ИрГТУ были временем становления Иркутской архитектурной школы. Многое в учебном процессе и в понимании профессии архитектора преподавателям факультета приходилось придумывать и создавать на новом месте, с чистого листа. Возникавшие проблемы и трудности преподаватели и студенты первых выпусков преодолевали вместе, и эта атмосфера романтики совместного творчества осталась между первыми студентами и Валерием Трофимовичем Щербиным на всю жизнь.
Во второй половине 1970-х годов Валерий Щербин начинает активно заниматься общественной деятельностью. Он вступает в Иркутское отделение Всероссийского Общества охраны памятников, и через какое-то время становится председателем архитектурной секции этого общества. Вскоре общественная деятельность становится для него, так же важна, как и его преподавательская работа. Вторая половина 1970-х годов стала для Иркутска временем поворотным по отношению к архитектурному наследию города, временем обращения к культурным основам жизни общества. В эти годы московские архитекторы начинают выполнять проект нового генерального плана для Иркутска. В эскизных разработках архитекторы предлагают радикальную модернизацию центральной части города, снос всей исторической застройки и замену её на типовые крупнопанельные дома. Основанием для такого подхода является то, что в Иркутске нет документации на архитектурные памятники, нет инвентаризации и анализа исторических зданий. Высокая профессиональная квалификация искусствоведа, знание передовых подходов к сохранению и роли архитектурного наследия, формирующихся в этот период в культурных столицах страны – Москве и Ленинграде, позволяют Валерию Щербину понять масштаб и значение угрозы для культуры и исторического облика Иркутска. Он берет на себя инициативу и предлагает выполнить Историко-архитектурный опорный план, на котором будет отражена вся важная историческая застройка, и который может быть опорой для дальнейших разработок градостроителей. Валерий Трофимович находит поддержку в Обществе охраны памятников и в политическом руководстве, как города Иркутска, так и Иркутской области. В 1980 году он выполняет первый Историко-архитектурный план Иркутска, привлекая к этой работе молодых преподавателей и студентов архитектурного факультета. План Щербина получает высокую оценку в Институте искусствознания и в Министерстве Культуры в Москве. План признают образцовым и рекомендуют использовать методику его создания в других городах России. В Иркутске этот документ изменяет всю стратегию градостроительного развития исторического центра города. План Щербина продолжает оставаться актуальным и важным градостроительным ориентиром для города и сегодня.
В 1982 году на базе Кафедры истории архитектуры и основ проектирования ИрГТУ создается Региональная научно-исследовательская лаборатория архитектурного наследия, задача которой состоит в инвентаризации и изучении архитектурного наследия в Восточной Сибири. Валерий Щербин возглавил эту лабораторию став её научным руководителем. Под его руководством здесь проводится инвентаризация памятников архитектуры, их анализ, описание и составление учётной документации для городов и районов Иркутской области, Республики Бурятия и Забайкальского края. Через несколько лет интенсивной работы, к концу 1980-х годов Лаборатория архитектурного наследия в Иркутске становится одним из ведущих центров по изучению архитектуры на востоке страны. За время работы этой лаборатории под руководством Валерия Трофимовича было проведено несколько десятков научно-исследовательских экспедиций; выполнено обследование нескольких сотен городов, сёл и деревень; созданы сотни учётных документов на памятники архитектуры и целые архитектурные комплексы; подготовлены историко-архитектурные и историко-градостроительные опорные планы и схемы расположения памятников архитектуры для многих городов, включая такие как, Иркутск, Улан-Удэ, Чита, Нижнеудинск, Усолье-Сибирское, Киренск, Кяхта, Нерчинск, Петровск-Забайкальский.
Отдельно необходимо сказать о научной школе истории архитектуры и искусствоведения, созданной Валерием Трофимовичем. Когда он стал преподавать курсы Истории искусств и Истории архитектуры, многие студенты из поступивших на факультет в первые годы, помогали ему готовить методический материал для учебного процесса и проведения экзаменов. Некоторые из них впоследствии остались работать в университете и продолжили преподавание этих дисциплин вслед за Валерием Трофимовичем. Среди них необходимо назвать Александра Юрьевича Ладейщикова, Ольгу Матвеевну Васильеву, Евгению Владимировну Пуляевскую, Наталью Владимировну Шестопалову. Позднее, когда была создана и стала работать Региональная лаборатория архитектурного наследия, его ученики стали сотрудниками этой лаборатории. История архитектуры и архитектурные исследования стали их профессией и увлечением всей жизни. Среди его ближайших учеников и помощников в течение многих лет были: Михаил Геннадьевич Степанов и Владимир Борисович Баландин, ставший административным директором лаборатории Борис Трофимович Литвинов, Елена Робертовна Ладейщикова, Ирина Васильевна Калинина, Людмила Георгиевна Басина, Бронислав Борисович Михайлов, Андрей Евгеньевич Шпирко, Алексей Константинович Чертилов, и автор этих строк. Сегодня многие его ученики достигли серьезных успехов в профессии: стали лауреатами Губернаторской премии, как Ирина Калинина и Алексей Чертилов, авторами книг по истории архитектуры, как Елена Ладейщикова и Людмила Басина, вошли в число ведущих архитекторов Восточной Сибири, как Бронислав Михайлов. Евгения Пуляевская, защитила диссертацию на степень кандидата архитектуры. Здесь невозможно упомянуть всех, кто считает себя учеником и последователем Валерия Щербина.
В 1980-х и 1990-х годах Валерий Щербин много внимания уделяет пропаганде архитектурного наследия Иркутска и всей Восточной Сибири. Он пишет статьи, участвует в дискуссиях в прессе, на радио и на телевидении, выступает с публичными лекциями в учреждениях и библиотеках Иркутска. Участвует в создании нескольких фильмов, посвященных культурному наследию Сибири, в том числе фильма «Иркутск с нами» в сотрудничестве с писателем Валентином Распутиным.
Общественная деятельность Валерия Трофимовича переплетается с его научными интересами, и он включается в когорту искусствоведов национального уровня. Валерий Щербин избирается делегатом VII съезда Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры в 1997 году в Москве. Участвует с докладами на конференциях и архитектурных форумах. Заслуги и деятельность Валерия Трофимовича получают признание, как на уровне Иркутской области, так и на уровне Российской Федерации. В 1995 году Валерий Щербин за вклад в возрождение патриотизма и духовности России становится Лауреатом Премии Святителя Иннокентия Иркутского. В 2002 году за вклад в сохранение культурного наследия народов России он награждается Золотой медалью Российского союза исторических городов и регионов.
В 2000-е годы основное внимание Валерия Трофимовича сосредоточено на вопросах практического сохранения, как отдельных памятников, так и крупных исторических архитектурно-градостроительных комплексов в Иркутске, также как на методике градостроительной реконструкции исторических городов России. Он выполняет историческое и градостроительное обоснование и готовит методическую основу реконструкции для отдельных архитектурных памятников Иркутска (ул. Карла Маркса, 17 и 19, ул. Грязнова, 4), а также для исторических кварталов № 39, № 97, № 12, Он пишет статьи, посвященные городскому деревянному зодчеству сибирских городов, планографии Иркутска, Нижнеудинска, Усолья-Сибирского, активно консультирует практикующих архитекторов и студентов архитектурного факультета ИрГТУ.
Валерий Трофимович Щербин ушел из жизни не успев завершить многих начатых и задуманных планов, не успев реализовать многих своих начинаний по сохранению архитектурных памятников и соединению культурного наследия и духовных традиций с современной жизнью людей дня сегодняшнего.
Он всегда останется в нашей памяти как житель и гражданин города Иркутска, подвижник сохранения культурного наследия, православия и духовных основ России, высокопрофессиональный искусствовед и основатель научной школы истории архитектуры в Иркутске.
– Алло, слушаю Вас.
– Александр Владимирович, здравствуйте!
– Здравствуйте, Валерий Трофимович.
– Рад слышать Ваш бодрый голос. Значит всё хорошо, и в добром здравии.
– Конечно, Валерий Трофимович. Спасибо. Как Ваши дела?
– Да, слава Богу, работа идёт, всё движется. Правда, не всё так, как хотелось бы, так сказать, вот… да… но всё должно быть хорошо. А? Александр Владимирович, как Вы считаете? Ведь должно же быть всё хорошо!?
– Конечно, Валерий Трофимович, а как же иначе. Наше дело правое, мы победим!
– Конечно победим! Вы совершенно правы, Саша, дорогой Вы мой! А что,
Александр Владимирович, как Вы считаете, если нам встретиться, поговорить, так сказать, не спеша о том, о сём. Ведь нам есть, о чём поговорить.
– Конечно, Валерий Трофимович, надо встретиться.
– Ну, вот и замечательно, приезжайте, я Вас жду. И Рая будет рада, она Вас тоже любит.
– Договорились, Валерий Трофимович. Вы всё там-же?
– Ну, конечно, где же ещё. Пограничный переулок, общежитие. Квартиру, надеюсь, помните.
– Да, Валерий Трофимович, конечно. Приеду после работы.
– Ну, до встречи, Саша, с Богом!
Давно мы не виделись. Как хорошо, что сегодня пятница. Можно спокойно посидеть, никуда не торопиться.
И нет больше никаких неприятностей, нервотрепок. Все любимы, красивы и молоды. Время остановилось. Ночь. Мы сидим при свете лампочки за длинным, волшебным столом в прихожей-кухне-гостиной, наполненной ароматом жареных карасей с «Беломорканалом», и читаем стихи. Гармония, музыка слова, песня… Нет больше никакой кривды, одна правда на всём белом свете.
Спасибо, Учитель. Всё хорошо, всё прекрасно. Только вот, так сказать… Но должно же быть всё хорошо, а?! Как Вы считаете…
Архитектор Александр Выгодский
Примечания.
I. В.Т. Щербин. Забвению не подлежит. О судьбе Казанского кафедрального собора в Иркутске // Известия АЭМ «Тальцы». Иркутск, 2005. Вып. 4. С. 44-56.
II. Там же
III. Преподобный Иосиф Волоцкий. Послание иконописцу. М., 1994. С. 95-97.
IV. В.Т. Щербин. Забвению не подлежит. О судьбе Казанского кафедрального собора в Иркутске // Известия АЭМ «Тальцы». Иркутск, 2005. Вып. 4. С. 44-56.
V. В.Т. Щербин. Исторический центр Иркутска. К. Маркса, 15а (Большая, 23) – памятник истории и культуры XIX века. Предпроектное исследование с предложениями по регенерации фрагмента квартальной территории. Иркутск, 1995 . (Архив Службы по охране ОКНИО). В данной работе, в частности, отчётливо сформулирована (и сегодняшней строительной практикой наглядно продемонстрирована) мысль о пагубности подмены социально-психологического аспекта на социально-экономический в качестве определяющего историческое развитие, что неизбежно «привело к недооценке и даже искажению духовно-социальной значимости архитектуры и среды обитания […] и закономерно обернулось новораскованной образностью архитектурного языка и бездуховностью общественно-жилой среды».
VI. В.Т. Щербин. Исторический центр Иркутска. К. Маркса, 15а (Большая, 23) – памятник истории и культуры XIX века. Предпроектное исследование с предложениями по регенерации фрагмента квартальной территории. Иркутск, 1995 год. Архив Службы по охране ОКНИО.
VII. Лонгин – имя римского сотника, содержащего стражу при кресте Иисуса Христа.
Очерк подготовлен при поддержке вдовы Валерия Трофимовича - Раисы Васильевны Поповой - и был опубликован в альманахе "Иркутский Кремль" (№1 (11) 2014 г.).
Фото из архива Р.В. Поповой.