В моём рассказе нет динамичного сюжета, как нет и колоритных персонажей, одним словом, всего того, что способно заинтересовать праздного читателя. Скорее даже, и не рассказ это, а эмоциональные воспоминания человека о светлом быстротечном времени его детства и юности. Возможно, они покажутся интересными людям, чьё взросление пришлось на ту же брежневскую эпоху. Расцвет её уже нёс в себе неизбежное загнивание и скорый распад, больно прошедшийся по судьбам целого поколения...
Как-то не задалось в начале жизни с практическим изучением географии, потому в школьные 70-е и 80-е годы прошлого века все мои путешествия ограничивались летними поездками к бабушке на Украину.
Были, конечно, ещё и непременные волнующе-романтичные смены в пионерлагере «Огонёк» под Владимиром.
Кроме того, особенно в раннем детстве, нечастые и недолгие наезды в деревню в 60 км от города к родне со стороны отца. Но там казалось не так душевно в силу разных причин, хотя сама дорога, точнее полёт на АН-2 «кукурузник» надолго и неизгладимо вошёл в мою детскую память своей необычностью - почти экстремальностью - тем, что сейчас назвали бы адреналином.
Эти варианты летнего отдыха (хотя кто сможет сказать, от чего отдыхают в детстве?) чередовались ежегодно вплоть до 14-15-ти лет, когда в силу возрастных ограничений отпал «Огонёк», а до этого на нет сошли поездки в деревню, где блажила жена дяди, толстая и дурная деревенская баба.
Так для подростка осталось одно долгое, месяца на полтора-два, летнее проживание в посёлке Воронеж Шосткинского р-на Сумской области Украины у моей бабушки Клещенко Евфросинии Петровны.
Родилась она в соседнем Новгород-Северском районе Черниговской области в далёком 1918 году.
Сейчас уже никто не расскажет, как жилось ей в детстве в те почти легендарные годы зарождения и становления нового государства. Сама же бабушка вспоминала в основном военные и послевоенные события: как во время оккупации разместились у них на постой даже не немцы, а то ли венгры, то ли румыны и пили самогон с её мужем (моим дедом), не призванным в армию из-за какой-то серьёзной болезни. В то время он уже был сапожником. Познакомилась с ним бабушка ещё до войны в Чернигове, где работала в санатории поваром, а дед там же гармонистом. С ним-то она и попала в посёлок Воронеж, где стали жить в родительском дедовом доме.
После войны, наверное, в ранние семидесятые бабушка с дедом развелись, поскольку тот имел драчливый характер и, выпив, кидался «биться». Через несколько лет он погиб в пьяной ссоре от руки своего собутыльника, дом остался бабушке и она принялась его обустраивать.
А дети и внуки по приезде в отпуск и на каникулы помогали ей в меру сил и умений.
То было воистину незабываемое время - уже сами сборы и поездка доставляли много приятных переживаний. Помню, как в детстве накануне отъезда просто невозможно было заснуть от возбуждающего чувства предвкушения новых впечатлений и увлекательного времяпровождения на лоне ласковой украинской природы.
Перед глазами встаёт один летний солнечный день во Владимире. Мы с отцом только что возвратились из деревни на «кукурузнике», как всегда прочувствовав волнительную прелесть полёта, и вскоре должны были отправиться поездом на Украину.
Светлое и всеобъемлющее ощущение счастья от разворачивающейся череды странствий, обещающих познание нового и возвращение к горячо любимому уже познанному и пережитому, о чём мечталось всю долгую зиму, едва ли передашь словами - я и пробовать не стану.
Касаясь поездки, в советское время, в 70-е и 80-е годы, подобное путешествие имело определённый едва уловимый флёр заграничности. Товары в магазинах продавались во многом другие. Пусть не было изобилия, но всё равно богаче, чем в замордованном советской властью Нечерноземье, да и России в целом, откуда высасывались все соки для братской помощи союзным республикам и дружественным странам.
Иным ощущался и климат - более мягким и дружелюбным. На память приходят долгие очень тёплые вечера и такие же ночи, так что спали иногда во дворе на свежем воздухе.
Посёлок был (и слава Богу есть) довольно большим: сахарный завод (закрыт в 90-е), ситроцех на углу нашей улицы, где разливали из концентрата лимонад, поселковые называли его «ситро». Сейчас в этом здании магазин и убогое летнее кафе, где разливают (уже по кружкам и стаканам) пиво и водку... А ещё пилорама, хлебозавод и много чего другого мелкопроизводственного и бытового.
Большой, конца семидесятых годов постройки, двухэтажный универмаг. Как раз в нём-то и случалось наблюдать относительное промтоварное изобилие. Старшеклассником, я покупал там на втором этаже форсистые пиджаки румынского производства, а перед 9-м классом отхватил чудный коричневый плащ из кожзаменителя (а-ля комиссар Миклован), в котором ухитрялся ходить во Владимире даже зимой, когда от мороза он совершенно дубел. На заре самостийности здание практически пустовало, сейчас в нём понемногу возрождается жизнь, пока в виде продуктового магазина на части первого этажа.
Универмаг находился на главной улице, справа на взгорке возвышались над перекрёстком сквер и сувенирно-лубочная крепостца, построенная в честь 800-летия Воронежа в 1977 году (до сих пор помню юбилейный салют).
Слева шли небольшие дореволюционные торговые ряды, их разрушили в те же семидесятые годы (или в начале восьмидесятых?). Напротив величественная Михайловская церковь 18-го века в стиле уходящего украинского барокко с элементами наследующего ему классицизма.
Рядом с храмом чуть в удалении от дороги располагалось одноэтажное здание кафе-столовой, облицованное как и универмаг, и некоторые другие общественные здания кремового цвета плиткой. В нём работала моя бабушка то ли шеф-поваром, то ли завпроизводством, а может и то и другое вместе. Одним словом, главной в своей смене. Большие знакомства на поселковом уровне имела, да ещё работников окрестных колхозов кормила. Отсюда благополучие, которым она щедро делилась с родными и близкими, и дом полная чаша. Бабушка отстроила его из развалюхи, перешедшей после смерти мужа-выпивохи, о чём я упоминал в начале моего рассказа.
Кстати в наши дни здание столовой остаётся закрытым уже много лет, а ведь все советские годы оно являлось одним из центров притяжения поселковой жизни.
Первые памятные и дорогие мне впечатления начинались с местного вокзала - станции Терещенская (по имени известного дореволюционного депутата Госдумы и местного сахарозаводчика). Потом, опять-таки в семидесятые годы, её переименовали в Воронежскую, сегодня - снова Терещенская.
Каждый раз, подъезжая к Воронежу примерно через час после границы в Хуторе Михайловском, где с плаката «вас сердечно приветствовала Советская Украина», меня охватывал душевный трепет, который я бы назвал предвкушением прекрасного. Наверное, так ощущают счастье от полноты и безмятежности жизни. Выходя на платформу, я вдыхал чудный вокзальный воздух, не задымлённый, как в больших городах, а пахучий, пропитанный запахом путевого гравия и деревянных покрытых гудроном шпал, щедро нагретых солнцем. Этот запах ещё долго сопровождал меня по пути от вокзала до бабушкиного дома. И до сих пор, случайно учуяв его, меня поражает фантомное, щемящее сердце воспоминание о той беззаботной поре моей жизни.
А протекала она довольно весело и разнообразно.
У бабушки было четверо детей: старшие дочь и сын жили в Черкассах, младший сын — рядом, в районном городе Шостка, а моя мама после красного диплома шосткинского техникума, имея возможность выбрать распределение, поехала в Россию во Владимир (рядом Москва).
В годы расцвета бабушкиной «империи» к ней съезжалась куча родственников, так что с трудом размещались в основном доме (хате) и кирпичной капитальной постройке, называемой почему-то летней (без отопления) кухней. На самом деле это было довольно основательное строение, второй частью которого являлся сарай с лазом на чердак, где дети охотно устраивали свои весёлые игры. Ещё веселее игралось на своём и чужих огородах - теперь уж и не помню в подробностях, как мы проказили с моими двоюродными братьями из Черкасс, вытаптывая в темноте посевы и швыряя в чужие окна там же выкопанной картошкой. Ходили на местную речку удить рыбу, а купаться - на плотину («ставок» по местному), иногда ездили на Десну в пионерлагерь, где дядя Витя работал от школы физруком.
Шостка находилась в 10 км от Воронежа и являлась своеобразным мягким контрастом поселковому плэнэру. Это был довольно большой районный центр (даже сегодня после всех передряг его население около 70 тыс. человек) с брежневской, 70-х начала 80-х годов, застройкой в центре. В то время поговаривали о планах организовать троллейбусное движение, что в советское время являлось показателем высокого статуса города. Однако планы эти так и не были реализованы, Шостка же и по сию пору поражает отсутствием всякого интенсивного движения транспорта и людей, погружая вас в приятную атмосферу раскрепощённости и душевного отдохновения.
… А ещё сталинские импозантные дома, много частного сектора в основном по окраинам. Как всегда в таких городках, важное место в их жизни занимает обширный рынок, довольно изобильный, куда съезжаются продавцы со всех окрестностей и даже из других районов. До сих пор с интересом прихожу туда, чтобы среди прочего купить бесподобного украинского сала и несколько лет назад распробованной в киевском ресторане кровяной колбасы.
Сегодня часто задаю себе вопрос: не придумал ли сам ту сказочную страну моего детства и был бы я менее счастлив, доведись мне провести юные годы в каком-нибудь нашем русском селе пусть даже где-то в таких же тёплых краях: на Брянщине или Тамбовщине. Но нет у меня однозначного ответа. Да и разве уместно здесь, как и в рассуждениях об истории, сослагательное наклонение.
Скажу только, что по сей день эти воспоминания, как своеобразный душевный наркотик, требуют от меня очередной дозы ностальгических впечатлений. И сажусь я в машину или поезд, и еду освежить мои чувства.
Однако, признаться честно, уже не испытываю той безмятежной умиротворённости. Да и сколько всего поменялось с тех пор.
Я стал на тридцать лет старше.
А главное - исчезла, пусть в некоторых своих аспектах уродливая, но какая-то бесшабашная и беззаботная жизнь вместе со страной её породившей.
В 2003 году в Пасху на 86-м году жизни умерла бабушка. Дом без своей хозяйки оказался одинок и бесхозен. Сейчас там живут чужие люди, пока квартиранты. Рядом двор моего троюродного брата. Теперь, приезжая, останавливаемся у него. А дом оформила на себя одна из дочерей раньше всех умершего (последствия Чернобыля) младшего бабушкиного сына из Шостки... Наверное, продаст... Останется память. Её не заставишь молчать, она уйдёт только вместе со мной.