МОСКВА, КРЕМЛЬ
Генеральному секретарю ЦК КПСС,
Председателю Президиума Верховного
Совета СССР
товарищу Андропову Юрию Владимировичу
ОСТАНОВИТЕ БЕЗУМИЕ
Наши печать, радио, телевидение ежедневно информируют общество об ужасающих фактах многоликого безумия, происходящего в мире капитала. Среди них и такие чудовищные явления как шовинизм, дискриминация народов и племен, культурный садизм.
Мы, советские люди, выросли в глубоком убеждении, что такие явления чужды нашему обществу и не могут иметь в нем места. “Народов-националистов не было, нет и быть не может”. Этот тезис лежит в основе марксистско-ленинского учения по национальному вопросу.
Культуры всех народов БЕЗ ИСКЛЮЧЕНИЯ - гениальное явление, чистый родник, поивший и сохранивший все поколения морально здоровыми и дружественными друг к другу.
Высоко и интернационально творчество деятелей культуры всех народов нашей страны, чья культура, в буквальном смысле, была спасена Советской властью...
И вот сегодня я приношу на суд партии почти неправдоподобную историю, которую нельзя назвать иначе, как драматической.
Гагаузы – тюркоязычный народ, который в силу исторических условий не имел своей письменности. Четверть века назад письменность для него все же была введена. Рождались скромные количеством первые литературные произведения, первые лингвистические, фольклорные и этнографические исследования молодых ученых.
Молодая письменная культура имела лишь два скромных жизненных стимула: ЛИТЕРАТУРНУЮ СТРАНИЧКУ, выпускающуюся с трудом один раз в месяц, так как не имела даже одной штатной единицы, ИСТОРИКО-ЭТНОГРАФИЧЕСКИЙ МУЗЕЙ, показывающий всему миру величие ленинской национальной политики, воплощенной в жизнь.
Но в судьбе младописьменной культуры в последние годы произошли крайне тяжелые события.
Совершенно беспричинно вдруг была изъята литературная страничка. Сделано это было самым непристойным образом, негласно, без уведомления деятелей культуры.
Это событие потрясло и травмировало чувства и сознание советских людей, которые ясно осознали: вырван единственный тоненький корень жизни культуры.
Дальше произошло неимоверное. Обращение гордых за свою социалистическую Родину молодых представителей народа к партии и правительству в республике было прозвано “национализмом”.
Невольно думалось о величайших нелепостях на пути культурного развития человечества. Сознание говорило: “окажись в этой ситуации Блок, Маяковский, Фадеев, Шолохов, они, вне всякого сомнения, были бы так же опорочены самым незадачливым, нелепым образом”.
Не верилось парадоксу. Тем не менее он происходил. В Министерстве культуры Молдавской республики было созвано даже заседание коллегии для обсуждения “возникшего” национализма, хотя в среде народа никогда никому не было знакомо подобное чувство.
Безумие не остановилось на полпути. Выдуманное вдруг “зло” решено было перенести даже на музей. Стали слышаться реплики в адрес материалов о писателях и ученых: “Зачем вы их выставили? Какое вы имели право отражать историю и культуру всего народа?”
После 16 лет существования этого памятника культуры, символа Советской дружбы народов, было приказано снять все материалы с его стендов. Было совершенно ясно, что все это - ничто иное, как следующий немыслимый антикультурный акт.
Я, отдавший все свои физические, духовные силы, средства семьи на создание музея, содержание в нем первых сотрудников, не будучи в состоянии разрушить созданное, оказался вне стен музея.
И разрушение состоялось. Стенды сняты, витрины разобраны. Музей превращен в филиал районного музея, без права иметь отныне директора, заведующего, защитника своих фондов, без права отражать в дальнейшем историю, материальную культуру, фольклор, литературу, искусство народности.
Теперь весь материал, не входящий в историю собственного села, будет, безусловно, распущен по миру, распылен по музеям и частным рукам. Все это будет осуществлено с явной целью - не оставить каких-либо вещественных доказательств о существовавшей сокровищнице культуры.
Беспричинное изъятие крохотной литературной странички и запрещение экспонирования в музее предметов материальной и духовной культуры народа - беспрецедентный, п р е с т у п н ы й по своему характеру акт, совершенный тенденциозно, вопреки многотысячному восхищенному мнению советских людей, деятелей партии и правительства, научно-культурных институтов, печати, радио, телевидению страны.
Находясь в крайнем отчаянии, убедительно прошу:
- аннулировать решение о разрушении Бешалминского историко-этнографического музея, как культурного очага, отражающего историю, быт, культурное наследие и новую, счастливую жизнь гагаузской народности в братской семье народов СССР;
- рассмотреть вопрос о предоставлении молодой письменной культуре печатного органа небольшого формата.
30.07.1983 г.
ДМИТРИЙ КАРА-ЧОБАН,
село Бешалма
член Союза писателей СССР
Комратский район, Молдавия.
ПОСЛЕСЛОВИЕ К ВЫШЕИЗЛОЖЕННОМУ ПИСЬМУ:
Через ТРИ года автор этого письма, бросившись под поезд, покончил жизнь самоубийством. Еще через год Бешалминскому музею был возвращен прежний статус Гагаузского этнографического музея, а одна из улиц села Бешалма была переименована в улицу Дмитрия Кара-Чобана.
***
Д.Н. КАРА-ЧОБАНУ - ПАМЯТЬ!
8 октября 1986 года на 53-м году жизни, бросившись под поезд, покончил с собой гагаузский поэт Дмитрий Николаевич Кара-Чобан.
Поводом для самоубийства послужила неожиданная смерть его жены. Говорю “поводом” потому, что хочу здесь исследовать причины, толкнувшие Кара-Чобана под поезд (в дни его похорон ко мне, в Днепропетровский СПЕЦ, на свидание приезжали мои родственники и сообщили об этом случае с гагаузским поэтом).
До моей первой встречи с Кара-Чобаном, которая состоялась зимой 1976 года, я был очень много наслышан о его причудах и странностях в быту, но все, однако, не отрицали, что как поэт - он выше всех остальных гагаузов. А на Первом съезде гагаузской интеллигенции в январе 1976 года (на даче у М.Колсы) Кара-Чобан отсутствовал, и только чуть позже я узнал от него самого, что в его понимании “такие сборища” ничего ровным счетом не дают. Тогда у Колсы, на этом самом “сборище”, все поговаривали, что отсутствие Кара-Чобана, якобы, можно объяснить его чуть высокомерным отношением ко всем остальным нашим деятелям. Но тот факт, что Кара-Чобан, не совсем игнорируя такое “сборище”, все же прислал в качестве “посла” (якобы от имени музея, где он был директором) очень интересную в те времена, молоденькую свою секретаршу Веру Кыльчик и сделал это с единственной целью -”запротоколировать” основные моменты сборища-съезда, уже говорит о том, что сам-то он, Кара-Чобан, не явился туда совершенно по другой причине.
А причина была для него очень и очень серьезная. Впоследствии, часто общаясь со мной, он с искренней горечью повествовал свои буйные молодые годы, когда он, чтобы найти точку приложения своей мощной энергии, искусственно пускался во всевозможные шутовские выкрутасы на глазах у людей, - лазил по деревьям, кричал голосом животных, специально одевался в самое плохое, по городу ходил с мешком на спине и т.д. - и все это делал он с целью, чтобы казаться национальным поэтом “из народа”. Но к моменту Первого съезда интеллигенции Гагаузии Кара-Чобан уже имел за плечами 43 прожитых года, понял, или стал серьезно понимать, что своей бесшабашной молодостью, желая вокруг себя создать ореол “талантливого простака”, он накрутил на себя прозвище “странного” и теперь старался почти не показываться среди людей, чтобы не возбуждать посторонние насмешки. Более того, он умом понял свои ошибки молодости, а поведение исправить на спокойно-созерцательного мудреца он, сколько ни пытался, не мог пока этого сделать. Наступил тот момент, когда за каждое мальчишество, что в молодости проявлялось в его поведении, он теперь стал расплачиваться глубочайшими внутренними переживаниями.
И именно это ПЕРВОЕ и серьезное ПРОТИВОРЕЧИЕ в своем теле запрещало ему в то время посещать какие-либо многолюдные сборища. Единственным, чем он мог в то время сладить, это безумно заставить себя крутиться вокруг проблем своего музея, и частично - творчества, где на свое поведение можно было и не обращать особого внимания, так как в музее работал один и тот же узкий круг людей, которые давно привыкли к его температурным колебаниям...
ВТОРОЕ ПРОТИВОРЕЧИЕ в Кара-Чобане было связано с его детищем - музеем. К 80-м годам свой музей (единственный в мире - гагаузский!!!) он практически полностью укомплектовал, но остановиться на этом не мог, и поэтому, отремонтировав подвал и чердак здания музея, он стая заполнять их всяким хламом: сувениры, покупаемые в обычных магазинах, включая самые дорогие, всевозможные картинки, скульптурки, не имеющие никакого отношения к гагаузской теме и т.д. Гагаузские деятели вначале между собой возмущались, а затем (например, Савастин) стали высказывать свои опасения и самому Кара-Чобану, на что тот очень остро реагировал, нервничал - мол, никто не понимает его Обще-культурно-просветительских идей. А Министерство культуры Молдавии заметив, что Кара-Чебан много денег тратит на музей, организовало в Комратской районной газете (редактор газеты Маринов Д.) провокационную статью, где Кара-Чобана обвиняли в коррупции и присвоении им государственных денег в личное пользование, что явилось тяжелейшим несправедливым ударом по честолюбию Кара-Чобана, который не то, что не способен присвоить себе чужие деньги, но наоборот - и это известно всем - он за свой счет начинал этот музей и немало личных сбережений вложил туда. После публикации той клеветнической статьи я поехал к нему в село, где Кара-Чобан долго возмущался не столько газетной ложью, сколько тем, что ни один из гагаузских деятелей не осмелился опровергнуть эту явную ложь. После того случая Кара-Чобан, почувствовав, насколько он изолирован, никому не нужен и без всякой поддержки со стороны самих же его друзей, близких товарищей, еще больше осунулся, замкнулся в себе и ни с кем почти не желал встречаться. Лично я к тому времени был еще птенцом, чтобы даже пытаться помочь, а тем более в печати опровергнуть клевету против него, поэтому здесь я был бессилен.
Целое десятилетие до этого многие центральные газеты и журналы изредка пропагандировали музей Кара-Чобана как символ расцвета гагаузской культуры, а сам директор музея обожествлялся в ореоле Народного Заступника с бескорыстными стремлениями, - и этот факт был стержневым для существования личности Кара-Чобана, не лишенной, как и любой из нас, творческого самолюбия. И вот теперь его выставили как расхитителя народного добра и - самое главное - никто за него не заступился, поэтому он увидел реальными глазами БЕСПЛОДНОСТЬ своих трудов, которые он накапливал всю жизнь и которые за одно мгновение теперь рухнули. Кара-Чобан потерял под собой еще одну почву, вернее, точку оперы.
И не удивительно, что после этой газетной публикации пошли всевозможные “комиссии”, которые в конце-концов открыто предложили Кара-Чобану срочно убрать раздражающие их стенды с гагаузско-национальными композициями, и вскоре музей из “гагаузского” стал “сельским”, разумеется, с потерей своей самостоятельности, после чего Кара-Чобан подал в отставку и вскоре он действительно был уволен, потеряв единственную и последнюю работу для себя в своем селе.
ТРЕТЬЕ ПРОТИВОРЕЧИЕ, которое потрясло Кара-Чобана, заключалось в его отношении к вспыхнувшему в 82-м году движению за восстановление языка в школах. До этого времени я частенько заставлял его вспоминать события двадцатилетней давности, когда одним ударом рухнула вся гагаузскя культура и он, опрокидываясь в прошлое, в свою молодость, обнажал все детали тех дней с каким-то романтизмом, но подозревая однако, что своими речами он приближает тот злополучный 82-й год, когда однажды я с друзьями явился к нему за подписью о реанимации языка. И вот тут мы, молодежь, от уст самого Кара-Чобана, имя которого символизировало саму Гагауэию, услышали столько невзрачных слов о “глупом”, “ничем не интересующемся” гагаузе, что от всего услышанного мы все оказались в шоке. Мои друзья тут же его мысли - и о том, что он не захотел подписаться - пустили по ветру и через несколько недель, разумеется, эти слухи дошли и до самого Кара-Чобана и он, встретив меня однажды в центральном кафе Комрата, чуть не раздавил мои уши своим мощным криком, мол, зачем я вмешиваюсь не в свое дело, требуя язык (здесь конечно же, сказалась антидобровская позиция Ивана Топала, которому очень доверял Кара-Чобан).
Но когда прошел первый слух, что гагаузский язык введен (это была “утка”, пущенная для того, чтобы успокоить население), то Кара-Чобан тут же остепенился и весь его вид теперь выражал искреннее раскаяние за недавние свои сердцеразрывания, и я понял, что в то время, когда мы явились к нему в первый раз за подписью он, ругая “глупого” гагауза, прежде всего бичевал самого себя и ту свою ПОЛОВИНУ, которая так не хотела ему подчиняться, бросая его мысли от одной крайности в другую. И когда я второй раз пришел к нему за подписью, то Кара-Чобан уже посмеиваясь над своим поведением несколько месяцев назад, теперь с большим удовольствием подписался, призвав к этому же (к подписи) очень боязливого собрата по перу Мину Кеся.
Но слухи, будто Кара-Чобан откололся от гагаузов только потому что испугался, продолжали трепать ему нервишки, и летом 83-го года он, чтобы хоть как-то реабилитировать себя и приглушить надоевшие ему слухи, решает отправить Андропову, тогдашнему Генсеку, письмо, где он просит лишь “разрешить гагаузам печатный орган небольшого формата”, а о языке, о преподавании в школах - ни слова. Но получив устную отписку, он дальше не пытался действовать, что неизбежно привело бы его к тем же эксцессам, до чего дошел и я - то есть, до ареста.
Однако после этого Кара-Чобан настолько разочаровался в гуманизме партии, в чем до тех пор он ни капельки не сомневался, что долго с гневом рассказывая мне о деталях своего похождения по Москве со своим письмом, о всех бюрократических препонах в Отделе писем ЦК КПСС и об устрашающем устном ответе, что ему долго внушали в его селе два высокопоставленные дяди в галстуках. Кара-Чобан не переставал удивляться передо мной: как это он дожил до 50 лет, говорил он, и как себе, верил тем, которые оказывается не заслужили его доверия.
Здесь надо сказать, что за год до такого разочарования Кара-Чобаном в наших Высших руководителях, я ведь сам, после беседы с работником ЦК Кистругой, был потрясен его наглым вызовом, что, мол, Ленин жил давно и сейчас многие его мысли трактуются по-другому, и именно после этой беседы у меня - фанатично преданного Ленину и идеям коммунизма - впервые возникла мысль о самоубийстве. Очевидно в этом разочаровании мы с Кара-Чобаном были сотканы из одинакового материала...
После ухода из музея, чтобы хоть чем-то себя занять, Кара-Чобан с головой бросается в творчество, а также надеясь хоть какую-то копейку принести в довольно скромный свой дом. Собрав все свои лучшие стихи, он пытается их опубликовать, но в связи с “гагузским скандалом” ему отказывают, тем самым еще одну язву открыв в его душе. Однако через пару лет его книжка все же вышла, и Кара-Чобан, вдохновившись приличным для него гонораром (три тысячи рублей ему выплатили за стихи), начинает готовить сборник рассказов, сообщив мне, что стихами больше баловаться не будет, ибо все стихотворное у него истлело, а в творческой душе у него осталось одно прозаическое.
Действительно, Кара-Чобану, чтобы выйти из того, созданного им стихотворного КРУГА - тема матери, сельские взаимоотношения, кое-какие философские размышления - нужно было круто изменить свой стиль жизни: например, ездить по стране и за рубежом или заниматься политикой, или в конце концов сидеть в тюрьме и т.д. и т.д. Однако этого сделать он пока не решался, и потому душа его, требуя РЕЗКИХ восклицательных перемен, но не получая этого, стала еще быстрее накоплять предсмертные шлаки.
В одной на наших встреч я видел, как он усиленно штудировал Горького, поражаясь и восхищаясь большим художником слова, и именно этот факт приблизил Кара-Чобана к необходимости отдавать свои силы прозе, когда в нем “засомневалась” поэзия. Но и здесь, создав и подготовив небольшой сборник рассказов к печати, он опять оказался на грани выдыхания из-за отсутствия БОЛЬШИХ, потрясающих его душу и тело впечатлений.
И вот осенью 84-го года, когда он уже “подгонял” свои рассказы до товарного вида, я посетил его, интересуясь общим его настроением и высказав пару лестных слов по поводу последних философских стихов из вышедшего его сборника. Я поинтересовался, какие у него есть возможности выпустить свои стихи в Москве на русском языке, на что он, пожав плечами, грустно улыбнулся: “Нет такой возможности у меня”.
Долго мы в тот день беседовали, охватив много тем, а главное, осветив национальные вопросы. Здесь Кара-Чобан был уже на высоте, которая подобает в его положении гагаузского поэта. Здесь уже не я, а он мне открывал неизведанные, архисовременные национальные явления, что происходили в нашей стране и которые возмущали его в той же степени, что и меня. Здесь мы с ним абсолютно по всем вопросам были единомышленниками с той лишь разницей, что я продолжал к этому времени свои мысли реализовывать в делах, а он к ЭТОМУ только-только подошел вплотную, и если бы он вдруг осмелился перейти к реальным действиям, то уверен, под поезд он не кинулся, ибо в нем открылось бы второе дыхание, которое удержало бы его от самоубийства в ближайшие 10 лет.
В тот день почти все время говорил Кара-Чобан, но однажды, вдруг, внимательно уткнувшись в мои глаза, он спросил:
- Слушай, Леня, а может и тебе попробовать писать! Кое-какие политические прокламации твои я читал и должен сказал, что в тебе живет неординарность мышления, чего многим пишущим не хватает.
- Да, кое-что в стихотворной форме у меня есть, - ответил я.
- Они у тебя с собой?
- Я их помню наизусть...
- О, ... свои вещи я никогда не запоминаю. Ну-ну, давай, читай что-нибудь.
- Хорошо. Вот такое, например, изречение я придумал для себя, для успокоения своей души:
“Человек живет и совершенствуется, чтобы КРАСИВО УМЕРЕТЬ, Человечество живет, чтобы Вечно Совершенствоваться !!!”
В Кара-Чобане, в его глазах, на мгновение пробежал смертельной белизны УДАР, но тут же овладев собой и не отрываясь от меня, повторил, вроде бы посмеиваясь:
-Интересно...! ... чтобы красиво умереть! Ну, что ж, банально, но не глупо. Ты смотри, - “красиво умереть!”.
В тот день я еще не знал, что он, так же как и я, одной ногой находится ТАМ, (а то, что мне в ближайшее время предстоит встретиться со смертью, я совершенно не сомневался: этой мыслью были пронизаны все три общие тетради моих личных дневников, конфискованные в том же 84-м году сотрудниками КГБ) - и только теперь, находясь в плену у психиатров и уже зная КОНЕЦ Кара-Чобана, я отчетливо вспоминаю тот момент, когда он ИГОЛКОЙ среагировал на эти мои слова, и, вероятно, эта мысль - “красиво умереть” - окончательно подбодрила его и внесла какой-то порядок и “смысл” в планируемое им ... самосожжение.
Конечно же, выдумав это изречение, я вовсе не имел в виду “красивое самоуничтожение”, и Кара-Чобан, вероятно, тоже понял переносный смысл моих этих слов, но в данном случае для него они оказались ближе в “натуральном” смысле и он всецело среагировал на них в голом их виде, поэтому сразу же после смерти своей жены, которая при жизни кое-как нейтрализовывала отдельные бездумные выходки Кара-Чобана, он, найдя хороший повод, все же решился...
В тот же день после этого мгновенного шока, я прочитал ему еще пару своих громких стихов (например - “из КГБ, они проститутки, нам молодым заткнуть желают глотки”...), на что Кара-Чобан удивленно вскинул глазами:
- Но ведь это же никогда не напечатают?!
- А я ведь не для печати пишу, - ответил я. Кара-Чобан опять прищурился, проверяя меня таинственно-познавательным взглядом, однако кивая головой, сказал:
- Да, да, Я понимаю... Есть люди, которые действительно поджигают свою душу в творчестве, не думая о последствиях.
И опять глаза Кара-Чобана потухли в размышлениях..., но вдруг раздался душераздирающий крик Люси, взрослой дочери Кара-Чобана, которую в этот день я видел впервые и которая оказалась очень славная. А кричала и веселилась Люся от того, что ее брат Афанасий показался в воротах родного дома, в солдатской форме и с саквояжем в руках. Как выяснилось потом, он впервые прибыл в отпуск, заслужив его своими монументальными скульптурными работами, которыми он украсил свой гарнизон в Средней Азии. Мы с Афанасием, как давнишние знакомые, крепко обнялись. Затем он привлек к себе отца, который пытаясь быть суховато-мудрым, не особо профессионально поддавался в объятия сына, но счастье испытывая без стеснения.
Посидев еще немного за общим теперь столом, я попрощался и вышел, пообещав однако, что если в Комрате достану машину (моя в это время была не на ходу), то приеду за Люсей и подкину ее до села Дезгинжи, где та работала преподавателем начальных классов и жила там, снимая комнату со своей подругой, а завтра, в понедельник, ей обязательно надо быть на работе, а автобусы туда, естественно, не ходят.
Через пару часов, уговорив школьного друга в Комрате, который в это время катал на своей машине каких-то молоденьких девочек, я позвонил Кара-Чобану и сообщил, что еду к ним за Люсей, пусть приготовится...
Вместе с сестрой, хотя “Жигули” и была переполнена девчонками из Комрата, к нам в машину так же сел и Афанасий, и мы без особых происшествий доехали до Дезгинжа, после чего всей ватагой, веселые и темпераментные, ворвались в комнату Люси согреваться чайком. Потом вышли на улицу, включили магнитофон в “Жигулях” и под первым бархатным снежком, золотом искрящемся в воздухе, под ночным освещением фар, мы долго танцевали и веселились, забыв все горести земные.
Момент тогда до ужаса был счастливый, и теперь, в Днепропетровске, посматривая на средневековые решетки (эта тюрьма построена еще при Екатерине Второй), я с благодарностью вспоминаю тот осенне-зимний вечерок, то наивно-детское веселие в Дезгинже, и почти последнюю в тот день встречу с Кара-Чобаном. Вспоминаю все это и теперь, зная, что Люся уже вышла замуж, а ее отца и матери уже нет а живых, я не могу отделаться от той несправедливости, которая под именем – Время вмиг нарушает наше устоявшееся бытие и вносит в наши души серый осадок свершившегося РОКА.
И последнее...
В основном к пятидесяти годам, после буйной материалистической - не верящей в Бога - жизни, отдельная группа людей, вдруг оглянувшись, начинает замечать, что в этом мире все же существует - не может не существовать!!! - какая-то Большая Сила. Впервые в своем отце, которого я знал с детства как убежденного атеиста, в отличие от богомольной матери, я заметил такое изменение, когда уже я заканчивал школу, а отцу в это время только-только перевалило за пятьдесят.
Если раньше, когда речь заходила о Боге, мой отец, точно, как я, и как это делают сегодня коммунисты-атеисты, с нескрываем смешком и большим высокомерием откровенно издевался над верующими и их богобоязнью, но только потом поведение отца в этом отношении резко изменилось. Теперь он везде, по малейшему поводу, убеждал окружающих, что какая-то Большая Сила в этом мире все же существует. До “отрезвления” отца я тоже к этой теме был слегка безразличен, но заметив изменения в отце-родителе, я стал неожиданно для себя с каким-то интересом прислушиваться к всевозможным разговорам о Боге, о сотворении Мира и предназначении Человека, и с тех пор меня не покидали размышления о Сути Вселенной.
За несколько месяцев до своего ареста, - уже вплотную подойдя к существованию Великого Разума, однако не мог сделать ПОСЛЕДНЕГО ШАГА, чтобы окончательно порвать с идеологией Плоти (то есть с материализмом) и устремиться к идеологии Души, поэтому частенько я стал посещать общину евангелистов седьмого Дня (субботников) в селе Дезгинжа, где я с величайшим удовольствием слушал песни и молитвы на гагаузском языке. Это был единственный источник (единственный в мире!) официальной информации на моем родном языке. Окончательно же разорвал я с недееспособным (то есть с шизофреническим) материализмом, когда уже попал в Днепропетровский СПЕЦ., будучи признанным шизофреником за свои убеждения.
Но если я для себя на сегодняшний день в общих чертах уяснил механизм Вселенной, успокаивая такой идеологией свою терзающуюся душу, то очень многие не в силах своими чувствами и разумом, совершив беспрецедентный полет по МИКРО- и МАКРО-пространству, охватить основные ее ослепляющие фонари. И именно вот здесь и заключена самая преступная деятельность ПРАВИТЕЛЬСТВА СТРАНЫ, которое не разрешает официально пропагандировать всевозможные точки зрения о СУТИ ВСЕЛЕННОЙ И ЧЕЛОВЕКА, уничтожая тем самым Главный КОРЕНЬ человеческого существования - ведь любого из нас во все времена волновало КТО он и ОТКУДА. А точки зрения по этому поводу могут быть бесконечными, и я уверен, обязательно к каждой точке зрения “прилипнет” определенное количество людей под всевозможными наименованиями (секта, организация, община и т.д.) и таким образом, под разноцветными течениями ИДЕЙ, БОЛЬШОЙ БОЖЕСТВЕННОЙ СИЛОЙ будут заряжены почти все члены данного государства и всего мира, что я и называю той НОВОЙ РЕЛИГИЕЙ, которая обязана спасти человечество от нравственного отупения.
Мне в этом отношении легче. Для меня в этом мире все ясно, и я четко уже знаю, для чего стоит уже жить на земле, а для чего - умереть? А что же делать тем, для кого все эти вопросы - в ТУМАНЕ...?
Пример. Мой начальник отделения, врач-психиатр Неля Михайловна Буткевич (52 года, кандидат медицинских наук), которая раньше считала религиозных людей психически нездоровыми, а теперь почему-то заинтересовалась моей теорией Вселенной, и с трепетом в глазах просила недавно, чтобы я на бумаге изложил основные позиции своей ВЕРЫ, так как ее очень стало интересовать наличие в мире Большой Силы.
Другой пример – Лев Толстой. К 50-ти годам, написав основные свои литературно-художественные труды и получив всемирную известность, он вдруг начинает понимать, что все это бессмысленно, что все это – пустой и никому не нужный РАЗГОН, и, естественно, от этого вся жизнь для него потеряла всякий смысл. Он стал метаться, просмотрел философию, вник в существующие религии, и ужаснувшись от всех догматических “противоречий”, потеряв всякий стыд перед царем и архиепископами, стал широким размахом и усиленно искать свою Религию, попутно бичуя догматов. С некоторыми мыслями Толстого по этому поводу я знаком из нашей периодической печати и из этого делаю вывод, что, имея огромное желание создать свою религию, он однако, не смог “увидеть” МИКРО-МИР и сравнив его с МАКРО-МИРОМ, создать на этой основе Единую Целостную ТЕОРИЮ Вселенной и Человека. Его теория “непротивления злу насилием” в своей основе имела здравое зерно, но все ЭТО возможно тогда, когда Внешние Противиречия человек научен нейтрализовать Внутренними Противоречиями.
А теперь о Кара-Чобане.
В последнее время, начиная с 80-х годов, я стал замечать, как он, туманно жонглируя христианскими терминами, пытался на основе ушедших церковных обрядов, реабилитировать чью-то Память, однако, не понимая, как свести в этом деле концы с концами, обрывался на полуслове. Так, например, однажды, он около трех часов подряд, размывая себя и окружающее пространство в свойственных ему чрезмерных эмоциях, говорил об образе церкви, что стояла в 20 шагах от музея, ее символическом куполе и венчающем Кресте наверху, которые при хорошем взгляде с переживаниями можно рассматривать как закодированное строение некоторой части Души Человека и Всей Вселенной. Из этих и других его философских размышлений я делаю сегодня вывод, что Кара-Чобан, однажды выйдя из обычного материалистического состояния, в котором он пребывал почти всю жизнь, и теперь попав на Путь Бессмысленного Человеческого Существования, в котором и Лев Толстой долгое время пребывал (и я тоже не избежал этого состояния) и не сумев - или не захотев, потому что, вероятно, смертельно УСТАЛ хотеть - пойти дальше в поисках истинного назначения Человека и Вселенной (а общество наше ему в этом не помогло, да и не могло помочь своим развалившимся материализмом!)
- и исходя из всего этого, Кара-Чобан, естественно, стал искать хороший повод “красиво умереть”.
И... все же он поспешил, я думаю.
Если бы он дождался моего освобождения из заточения, где я более-менее уяснил окончательно свое отношение к Вселенной и Богу, то, вероятно, мы бы с ним в этих горячих спорах поохлаждали бы друг друга, пробивая новые пути в “бессмысленности” смыслового БЫТИЯ.
Но моя судьба пока висит в воздухе, за решетками, и до конца ее не видно пока, а Кара-Чобан УШЕЛ, добровольно освободив свою судьбу от насквозь пропитавшего ее материализма, что всю жизнь держал его в заточении.
И все же, я думаю, он поспешил...
***
Листовка написана в июне 1985 года
УЖЕ НАСТАЛО ВРЕМЯ,
КОГДА ГАГАУЗАМ КРАЙНЕ НЕОБХОДИМО
ИМЕТЬ СВОЮ АВТ0Н0МНУЮ РЕСПУБЛИКУ
ЗАЧЕМ гагаузам автономия?
Гагаузы - единственная нация в Советском Союзе с количеством населения около 200 тыс.человек, компактно проживающие на единой территории, и до сих пор не имеющие своей Автономии.
Все остальные: черкесы - 46 тыс., алтайцы - 60 тыс., балкарцы - 66 т., карачаевцы – 130 тыс., адыгейцы - 108 тыс., абхазцы - 90 тыс., и многие другие народы давно имеют свои автономные деления, хотя по численности их меньше, чем гагаузов.
АВТОНОМИЯ НУЖНА ГАГАУЗАМ, для того, чтобы быстрее поднять культурный уровень нашего края.
АВТОНОМИЯ НУЖНА ГАГАУЗАМ ДЛЯ ТОГО, чтобы экономическое развитие нашего края поднять до уровня развитых Центральных и Северных районов Молдавии. Ведь до сих пор наш край отстает от Севера Молдавии на 25-30 лет, и чем дальше, тем больше разрыв. И объясняется это тем, что для развития Юга средства отпускаются в несколько раз меньше, чем для Севера Молдавии. И делается это только потому, что основное население данного региона - гагаузы и болгары.
ГАГАУЗАМ НУЖНА АВТОНОМИЯ ДЛЯ ТОГО, чтобы в школе изучать свой родной язык.
ГАГАУЗАМ НУЖНА АВТОНОМИЯ ДЛЯ ТОГО, чтобы иметь свой профессиональный ансамбль песни и танца “Дюз-Ава” и национальный театр.
ГАГАУЗАМ НУЖНА АВТОНОМИЯ ДЛЯ ТОГО, чтобы хотя бы раз в неделю по радио и телевидению транслировали “Час гагаузской музыки”.
ГАГАУЗАМ НУЖНА АВТОНОМИЯ, потому что в Конституции СССР ясно записано: “У нас возможны образования новых автономных делений”.
Да здравствует Гагаузская автономная республика!!!
ПОСЛЕСЛОВИЕ:
19 июля 1985 г. АВТОР данной листовки подошел к китайскому посольству в Москве, надеясь, что этим самым он привлечет внимание иностранцев к гагаузской трагедии, однако его тут же арестовали и отправили в московскую психиатрическую больницу №14, где впервые вышеизложенная листовка была «рассекречена», то есть попала в спец.органы.
***