«Самое прискорбное в клише «враг народа» - то, что его присваивали при жизни даже сыну Господа, врачевавшему этот народ и направлявшему его на путь истинный»
В производственном цехе маленького нефтяного города, наполненного станками, инструментом, стальными заготовками, готовыми деталями и механизмами, навстречу Алику вышла Гузель, та самая Гузель, что когда-то работала в редакции газеты маленького нефтяного города и симпатизировала Алику за его острые статьи. Однако, сегодня ее глаза зло смотрели на него.
- Ну, ты-то что злишься? - спросил Алик. - Тебе-то я ничего плохого не делал.
- Мне вы ничего плохого не делали, - согласилась Гузель, но тут же зло добавила. - Но вы изменник Родины!!!
Обвинение она произнесла до того яростно, что Алик понял: Гузель твердо считает, что он изменник Родины и глубоко убеждена - изменников Родины надо выжигать каленым железом, как в сталинско-ежовском 1937 году.
У Алика в те годы в челябинской тюрьме спустя всего две недели с момента ареста был расстрелян прадед, бывший депутатом челябинской Думы. Ни за что, только за анонимное обвинение, как и в его случае. Спустя двадцать лет прадед был реабилитирован, но что мертвому реабилитация?!
Гузель - жертва пропаганды – это было ясно, но главное другое - это клеймо, это определение, эта сплетня, привязанная к Алику, становилась главной и страшной его проблемой. Она становилась правдой! Правдой совершенно беспочвенной, но снискавшей доверие, а в этой стране к тем, кого называют изменниками Родины отношение самое плохое.
Алик испытал глубокое потрясение, что его, боровшегося за людей, за их права – отнесли к изменникам Родины, его охватила неукротимая злость, он схватил какую-то стальную деталь и хотел бросить в Гузель, чтобы та упала, потеряла сознание и не смогла разнести эту сплетню, но в последний момент рука его опустилась. Он не хотел калечить человека. Гузель ушла. Алику тоже надо было уходить. Он огляделся, уходить было поздно: его окружали враждебно настроенные рабочие и их не менее агрессивно настроенное начальство, проявлявшие в этот момент удивительное согласие и примирение. Они нехорошо всматривались в него.
«Тоже считают меня изменником Родины и ненавидят», - понял Алик, стоило ожидать расправы, но тут пришли санитары.
- Кто хочет сдать кровь для переливания? - спросили они.
- Он пусть сдает, пусть хоть в этом Родине поможет, искупит кровью вину, - сказал один из рабочих и показал на Алика. Остальные согласно промолчали.
Причина такого поведения рабочих и начальства состояла, конечно, не в Родине, не в любви к ней. До Родины им не было никакого дела, их живо интересовали только личные заработки и, так сказать, карьера, поэтому они хотели выглядеть патриотично, создать видимость единения с курсом правящей партии и властей, казаться лояльными.
Алика схватили и доставили в медкабинет.
- Я не буду сдавать кровь, - заявил он, понимая, правда, что тут его никто и спрашивать не будет, скрутят и возьмут кровь, а если это произойдет, то он ослабеет и не сможет уйти.
Заприметив аппарат для взятия донорской крови, Алик схватил его и на глазах у остолбеневших от удивления санитаров принялся ломать, но сколько он ни бился, сломать аппарат не получилось. Тут Алик понял суть молчаливого удивления и непротивления санитаров: сломать аппарат для откачки крови в этом ведомстве было невозможно. Это то же самое, что сломать кровососущую государственную машину. Санитары сами хотели увидеть это чудо, но его не произошло.
У Алика отобрали аппарат и увели за ширму. В поле зрения была только колба, наполняющаяся кровью, и столпившиеся вокруг рабочие и начальство, с удовлетворением наблюдавшие за экзекуцией. Наконец, уровень крови в колбе поднялся до риски, отмеряющей необходимый уровень.
- Кто следующий? - спросили санитары.
- А зачем вам следующий? - спросил угрюмо ближайший рабочий. - Он изменник Родины, с него все и берите.
Кровь Алика продолжила течь в колбу… Вот так и происходит: стоит человеку попасть в осознанные противники власти, как из него высосут всю кровь при одобрении людей, за права которых он боролся.
На фотографии, сделанной мною в августе 2018 года, скульптура советских времен со строителями коммунизма, фанатично шествующими вперед, установленная на привокзальной площади Екатеринбурга.