С началом самой длительной в истории России Кавказской войны, русские начали знакомиться с бытом, обычаями и нравами местных жителей. Тогда же узнали и слово «джигит», которое Энциклопедический словарь Брокгауза-Ефрона трактует следующим образом: «…Джигит» (по-турецки – молодой). На Кавказе так назывались наездники, отличавшиеся отвагой, выносливостью, искусством лихо управлять конем и владеть всякого рода оружием. Отсюда и джигитовка, т.е. бешеная скачка (гарцевание, упражнение в конном ристании), во время которой всадник высказывает все виды своей ловкости: вскакивает ногами на седло и, стоя, стреляет; скрывается под лошадиное брюхо; на всем скаку подхватывает с земли разные мелкие предметы, и на всем же скаку, остановив коня, заставляет его ложиться, в виде прикрытия для всадника и т.п…» .
Джигин. Кавалерист. Но основной род сухопутных войск – это пехота, однако комплектовать ее положено было в самую последнюю очередь (после специальных войск). Особенно остро этот вопрос встал после введения в 1874 году Устава о всеобщей воинской повинности и широкого обсуждения вопроса в конце XIX – начале XX вв. о привлечении инородцев (в т.ч. Кавказа) к службе в русской армии.
****
В своем рапорте в Мобилизационный отдел Главного управления Генерального Штаба (ГУГШ) от 24 декабря 1910 года за №10922 Начальник штаба Кавказского военного округа генерал-лейтенант Г.Э. Берхман, рассуждая на тему привлечения к отбыванию воинской повинности инородцев Кавказа, так определил их возможное распределение в войска:
«… 1) инородцы всего Закавказья привлекаются к отбыванию воинской повинности на общих основаниях Устава о ней с назначением возможно большего числа новобранцев, поставляемых ими, в конные части;
2) кабардинские племена Терской и Кубанской областей назначаются в состав соответствующих казачьих войск;
3) лезгинские племена Дагестана формируют два Дагестанских конных полка, чеченцы Терской области – Чеченский конный полк и осетины Терской области – Осетинский конный дивизион.
Мера эта предполагается как временная для постепенного, лет в 10-12 перехода к нормальному порядку отбывания воинской повинности…».
В устах Берхмана, родившегося на Кавказе и прослужившего там почти всю свою жизнь, местные инородцы заслуживали самой высокой похвалы:
“… подавляющее большинство инородцев мусульман Кавказа – природные воины.
Большинство из них – отличные наездники, превосходно владеют огнестрельным и холодным оружием, в совершенстве умеют пользоваться местностью, родовой быт приучил их к железной дисциплине, условия местной жизни – к выносливости и умеренности в потребностях…».
Генерал в свою очередь задавался резонным вопросом – что именно в этом случае может добавить служба в русской армии таким людям?
«… Строевое обучение в войсках, следовательно, может прибавить к их достоинствам лишь общую выправку, технические знания и привычку к строевой дисциплине, т.е. все данные, сравнительно с уже присущими им природными – второстепенные.
Но зато пребывание в строевых частях внедрит во многих из них присущую истинному воину привязанность к своей части, любовь к товарищам и разобьет многие из существующих ныне предрассудков…».
Последнее предложение Берхмана весьма спорно. И никакое время не помогло излечить эту болезнь и «разбить» предрассудки. Особенно это показала Советская Армия конца 80-х годов, в чем я лично имел возможность убедиться. Может о «привязанности» к части и можно еще было рассуждать, а вот о «любви к товарищам» никак. Говорить о сплоченности внутри частей не приходилось, как раз в силу многочисленных национальных проблем (т.н. «землячество»). Как правило, нацменьшинства группировались по месту проживания, жили и общались весьма замкнуто.
****
Но и это оказалось лишь частью айсберга. Как я указывал выше, основной проблемой в начале XX века стало укомплектование пехотных частей – главной ударной силы. А кавказские инородцы, в силу исторических предрассудков, в пехоту не годились:
«… вообще у всех мусульман инородцев существует большое предубеждение против «солдатчины» и все, что связывается в их представлении с этим понятием, необходимо иметь в виду, что передвижение пешком у мусульман считается не только не почетным, но даже унизительным и что в обыкновенном житейском обиходе они почти всегда совершают его верхом…».
В результате мысли о родах войск, об их силе и предназначении у русских и кавказцах сильно различались. То, что русский считал достоинством и показателем мощи, кавказец приписывал слабости и отсутствием амбиций:
«… Мусульманин инородец высоко чтит военное дело и связывает представление о нем, с понятием об известном удальстве и щеголеватости.
Пехотный солдат представляется поэтому стоящим очень далеко от его идеала воина; регулярный кавалерист уже несколько подкупал его своей связанностью с конем…».
В результате генерал приходит к единственно правильному выводу об использовании кавказский инородцев в русской армии – «более же всего подходит к желательному для него типу кавказский казак…».
Словно оправдываясь за предыдущие соображения, высказанные в первой части, Берхман предупреждает о возможных рисках, связанных с внедрением чужеродного элемента в тело русской армии:
«… Горец Кавказа отличается болезненной привязанностью к горам Родины и к своим соплеменникам, тесно связанным с ним патриархальным бытом и общностью религии.
А эта последняя устанавливает для него точный и строгий ритуал всей жизни, связанный с массой предрассудков, кажущихся ему священными.
Наконец, некоторые горные племена самой природой поставлены так исключительно обособленно, что вынести их из этой обособленности возможно только с соблюдением большой постепенности и осторожности…».
В заключение Начальник штаба Кавказского военного округа предлагает три ключевых пункта решения вопроса о привлечении инородцев к исполнению воинской повинности :
«… 1) преимущественно назначать призываемых от некоторых народностей на службу в конные части;
2) назначать призываемых от некоторых народностей на службу только в Кавказские казачьи войска;
3) формировать из призываемых от некоторых племен особых туземных конных частей…».