В 4-й Линии Васильевского острова, в двадцатичетырёхметровой комнате огромной коммунальной квартиры, жила вместе с мамой и бабушкой маленькая девочка Эстерка. Фамилия у них была простая – «Шведовы. Звонить три раза». «Что за нелепое сочетание Эстер Шведова?», - спрашивали уже выросшую Эстерку ее друзья. А дело было так: Эстеркина бабушка – Эсфирь Наумовна- очень любила мужчин, а они иногда даже успевали на ней жениться, до того, как она уходила к следующему возлюбленному. Так вот и вышло. Эстеркину маму она родила вне брака, первый муж продержался совсем недолго, второй муж не успел ее удочерить, а у третьего как раз и оказалась фамилия Шведов, так что и сама Эсфирь Наумовна, и ее маленькая дочка Валечка, а впоследствии и Эстерка, которая тоже, по семейной традиции, родилась вне брака, стали Шведовыми.
А на Лиговском проспекте, в доме, который давно должен был идти под снос, да все никак не случалось, жил мальчик Сережка. Он жил с матерью и младшей сестренкой, потому как отец его – бывшая лиговская гопота – давно сгинул где-то по зонам, оставив Сережке на память только свою маленькую свинчатку – кусок свинца, на кожаном шнурке, которой Сережка, к счастью, никогда так и не воспользовался.
Эстерка прекрасно училась в школе, и в музыкалке, а еще ходила в хор Дворца пионеров, не потому, что надо, а потому, что нравилось.
Сережка учился плохо, прогуливал школу, хамил матери и целыми днями шлялся по Лиговке со своими малолетними корешами.
Когда в третьем классе Сережка в течение одной недели вынес футбольным мячом окно на первом этаже, поджег помойку напротив кабинета директора и угостился с друзьями «Тройным» одеколоном в школьном дворе, завуч начальных классов собрала педсовет. За Сережку вступилась только учительница музыки. Вызвали Сережкину мать. Музычка объяснила ей, нянечке из детского сада, как смогла, что у Сережки абсолютный слух и необыкновенный амбушюр (муж учительницы играл в Заслуге на второй валторне) и пообещала позаниматься с необыкновенным мальчиком летом бесплатно, с тем, чтобы в конце августа попробовать поступать в Десятилетку – школу при Консерватории.
И Сережку словно подменили. С ним, вообще, произошло что-то невероятное. Он всерьез решил стать музыкантом. Музыка его привлекала мало. Но парнем он был амбициозным и упорным и здорово захотел для себя другой жизни.
В десять лет ему дали казенную валторну – случай невероятный, так как валторной начинают заниматься сильно позже, но уж больно здоров был физически, грех не попробовать.
Сережка упросил мать перевести его в интернат. А дальше с шести утра до десяти, до отбоя, торчал в школе – занимался. Учителя только диву давались.
В пятнадцать лет выиграл свой первый Всероссийский конкурс, а в семнадцать – международный, в Болгарии.
В восемнадцать поступил в Консерваторию. Как особенно талантливый, получил грант и уехал обучаться в Германию.
Эстерка между тем, тоже закончила школу, а затем и Консерваторию и на четвертом курсе попала после прослушивания сразу же в труппу прославленного театра.
Там они и встретились впервые спустя несколько лет: солистка и жлоб-оркестрант. Эстерка о ту пору была чудо как хороша: маленькая, ладная, гибкая, с темно-рыжими кудрями. Сережка, за первые годы в оркестре перепробовав в полном соответствии с широкоизвестным анекдотом хор и кордебалет, решил, на спор с другом-тромбонистом по кличке Бегемотик, перекинуться на солисток. И попалась ему Эстерка. Отношения были неистовыми в силу Эстеркиной неопытности и Сережкиного напора и закончились браком.
Первые пятнадцать лет пролетели удивительно. Молодые постоянно разлучались, регулярно отправляясь на гастроли в разные стороны света порознь. А потом снова встречались, ругались, мирились, расходились и так по кругу.
Однажды ненастным осенним утром Сережка проснулся необычайно рано –мутило после вчерашнего дня рождения – и с неопровержимой ясностью понял: во-первых, он хочет двоих детей, мальчика и девочку, а во-вторых, немедленно сесть в хороший европейский оркестр.
Будучи человеком дела, немедленно приступил к выполнению плана. Последующие шесть месяцев Эстерка сильно уставала не только на работе, но и дома, а Сережка еще и мотался по ближайшему зарубежью – играл конкурсы в разные европейские оркестры средней руки – чтоб уж наверняка. Место нашлось быстро – играл Сережка, действительно, хорошо. С наследником дело шло хуже в силу не юного возраста супругов, но затем и с этим наладилось – Эстерка понесла. Работы, однако, любимой не бросила, продолжала исправно петь в театре, вызывая припадки Сережки, который с возрастом за профессиональное и человеческое упорство в достижении цели получил прозвище Дятел. Не хотел Сережка жить на две страны, метаться каждую неделю туда и обратно, мечтал о семейном уюте, горячем ужине каждый день и маленькой девочке.
Несмотря на намечающийся разлад между супругами, родилась и девочка. Однако и тут Эстерка проявила не свойственное ей упрямство: «Не хочу переезжать и не буду», - вот и весь сказ.
Сережка со злости закрутил в новой для себя стране роман. Да не простой, а страстный. Спустя полгода вспомнил о малютках – помчался уговаривать Эстерку. Эстерка, ввиду приближающейся старости и уже видимого невооруженным глазом конца карьеры, согласилась наконец на переезд. Полгода прожили душа в душу. А потом выяснилось, что Эстерка-то, оказывается, дура необразованная, неграмотная, языкам иностранным необученная, а пассия – и практиками духовными занимается, и в шахматы играет. Сережка рвался на две семьи и даже с горя начал выпивать. Как он сам говорил своему другу Бегемотику в тот период, жалуясь на Эстерку: «на одном литре водки с женщиной далеко не уедешь, у нее должна быть хотя бы капелька мозга». И понеслось: люблю ее, нет, люблю тебя, а без детей не могу жить, а тебя не воспринимаю как женщину и все в таком роде.
Конечно, в дом скорби следовало бы отправить Сережку, но поехала туда в конце концов бедолага Эстерка.