Как-то так получалось, что из каждой поездки домой я увозила новую историю. И в историях этих - главными героями были родственники: то сама мама, то её братья, то племянники, и даже мы - дети!
У мамы в памяти было столько историй, что, наверное, их хватило бы на множество рассказиков. И вот еще один…
Несколько дней назад маме исполнилось бы сто лет. По этому случаю я весь день вспоминала её рассказы, памятные истории её жизни, напекла с утра поминальных блинов, потом, в течение дня перезванивались с братом и сестрами. Всё об одном - мамин День рождения: сто лет!
И как-то незаметно проплывали картинки из детства мамы!
Большой стол в украинской хате. Деревянные ложки, и чашка, к которой тянутся руки десятерых детей, и девчонка с карими глазами, которая не ест суп, потому что в нём морковка и лук! Отец, заметив это, напоминает, что большая ложка для того и существует, чтобы научить девчонок есть то, что дают! До сих пор удивляюсь, что это отвращение к морковке и луку в супе передалось моей внучке, Лизоньке. Уж стараюсь, чтобы лук и морковка к ней в тарелку не попадали, но она не начнёт есть, пока не найдет и не выловит их из тарелки. Да, я было и забыла, про эти мамины фокусы, если бы не случай из последнего приезда мамы к нам в гости. Супчик с курочкой доваривался на плите, осталось только лучок поджарить с морковкой, и тут мама сказала: - если ты это опустишь в суп - я есть не буду! Отложи мне в тарелку и делай потом, что захочешь.
Вот это да! И у Лизы - каприз на генном уровне! Вот уж не приходится сомневаться, кто родня! Ругать и воспитывать – нет смысла!
Вспоминаю мамины истории, её детство на Украине, её жизнь в Ленинграде накануне войны, эвакуацию в Иркутск, и её приезд с нашим папой в Тавду, на Урал, где и прошла почти вся её жизнь.
- Ой, Алексей, тревожно мне, и зачем ты повез меня на Урал, ведь в Иркутске мне уже комнату дали, и работа у меня хорошая, и Света в садик ходит. Всё устроилось, а как меня еще твоя мама встретит? Украинка, да еще с ребёнком…
- Не трусь, на твои страхи я есть! А что украинка… так ведь она сама – татарка! А папка - вятский! Интернационал! И заливисто захохотал.
Как-то при разговоре с бабушкой, мама сказала, что ведь она тоже не русская, а татарка! Бабушка нахмурила черные мохнатые брови и вдохнула: - это тебе Алешка наплёл, что я татарка! Вот врун и хохотун! Чего наврал! Русская я, русская, из одной деревни с его отцом. Вятские мы!
Но по своей Украине мама скучала! При первой же возможности ехала домой, хотя и дома-то не было - немцы сожгли! И деревни не стало, кое-как братья нашлись. И я была на Украине у маминых братьев. Вернувшиеся с фронта они обосновались и осели в поселке, названном Новенькое. Я была у них с родителями, когда мне было лет 13-14. И у дяди Ивана была, рядом с деревней, в котором прошло детство мамы. И это был 1963 год.
Дядя Ваня приехал встречать нас на лошади, и телега тарахтела от станции до села часа три. Дядя Ваня ворчал, что уже третий день не работает в колхозе, да еще лошадь берёт, на что мама сказала, что надо было бы просто тележку взять, а мы бы и пешком дошли! Я была разочарована. Думала, что увижу богатые поля пшеницы или ржи с васильками, но в конце августа - всё было уже убрано и ветер гнал пыль вдоль дороги. И только синее небо радовало меня, такое высокое, какое бывает только в степи!
Изба, которую на Украине называют "хата" была просторной, лавки от стенки до стенки, угол под образами, единственная кровать, да кухонный стол. Почти все избы в селе крыты соломой, и дядя Ваня настелил свежую солому, как-бы украшая дом. Пол в сенях – глиняный, накрашен краской из тертого кирпича - тоже сделано это в честь нашего приезда. Ходить надо по этому полу аккуратно, по настеленным половичкам. В сенях - большой сундук, откуда тетя Параска достала для нас чистый, вышитый крестиком, рушник! Еще я удивилась, что в огороде не было яблонь, на что взрослые переглянулись и не стали мне объяснять, почему.
А потом была гроза! Родители ушли в гости к маминой подруге Оксане в другую деревню, а мы с Ниночкой остались с тетей Параской. Такой страшной грозы я не помню, и такого страха, я никогда не испытывала. А тетя Параска, успокоила меня, сказав, что –« ну две-три соломенных крыши сгорят…». Во всем селе только в трех домах крыши были железом покрыты.
На следующий день мы пошли на колхозные работы. Надо было отрабатывать трудодни! Толик, сын дяди Вани, ушел на работы с мужиками: отцом и моим папой.
А мы все втроём, взяв с собой Ниночку – отправились на колхозное поле- «дергать конопельки»! Каждой семье было отведено поле - большой участок, и надо было с корнем вырвать коноплю, связать в снопы, а потом кто-то из мужчин должен был снопы отвезти к реке. Обычно это делали подростки.
Мы уже заканчивали работу, когда ближе к меже, мама заметила неожиданную конструкцию, сплетённую из конопли. Ветки были склонены друг к другу и связаны замысловатым узлом. Часть конопляных стеблей валялись рядом с этим сооружением, а следы вели к меже. Следы от девичьих тапочек.
- Что это? – Удивилась мама.
- Не иначе, как ворожба на моего Толика - всплеснула руками тетя Параска.
- Похоже - согласилась моя мама. Парень взрослый уже. Осенью или весной в армию идти? Невеста поди уже есть?
- Та нет. Отбивается он от девки одной! Липнет к нему, уж не её ли рук дело?
– А что? Плохая девчонка?
- Да не плохая! Но вся родня её с нечистой силой знается. Вся деревня сгорела в войну, кроме их хаты. Не иначе, как колдовство помогло.
Мы все стояли и смотрели на эту, как нам казалось, заколдованную конструкцию, и как раз в этот момент подъехал на лошади Толик. Он тоже сразу всё понял, и в юношеской запальчивости стал вырывать стебли конопли, и разбрасывать их по полю! Тётя Параска пыталась остановить его, говорила, что это на него порча сделана, а может и что пострашнее. Не надо трогать эту коноплю, может не сработает, и всё обойдется! Но Толик уже разметал сооружение, и злой, стал складывать снопы на телегу.
- Ну вот, расстроился, - закручинилась тетя Параска, - сам не свой! И закричала: - Зови мужиков обедать!
А вечером у нас с братом состоялся примерно такой разговор:
– Ты что, веришь этим предрассудкам? – спросила я.
- Да нет, не верю.
- А какие у вас отношения?
Мне хотелось сравнить развитие отношений у нас, на Урале и отношения у деревенской молодежи на Украине. Толик старше меня на три года. Мы, девчонки, смеясь, делили развития отношений на такие группы: - первая, это когда мальчики «бегают» за девочками, вторая группа – это, когда уже - «ходят», т.е. отношения переросли в более старшую фазу. Следующая стадия – это когда – «стоят». В нашем понимании – обнимаются и целуются. Мне 14 лет. В этом я разбиралась только теоретически. А вот на какой стадии отношения Толика с этой девочкой я допытаться не смогла.
– Пойдем на танцы?- предложил Толя.
– Нет, что ты? Я еще маленькая! Мы в этом возрасте еще не ходим!
- У!!! А наши девчонки уже давно ходят! Пошли! Только ты не говори, что моя сестра! А если она спросит, скажи что городская! К родственниками приехала.
Быть «подсадной уткой» мне не хотелось. И я наотрез отказалась. Теперь вот жалею, что была возможность посмотреть наяву, что за танцы деревенские? Только в кино и видела.
Я часто вспоминала эту поездку. И этот случай с ворожбой, и то, как брат раскидал эту наговорённую конструкцию из конопли, и как мы с деревенскими девчонками бегали по замоченным в ручье конопляным снопам, и как плавно они уходили под воду, а нам было так весело и сладко от этой деревенской жизни.
…
И вдруг – мамин новый рассказ.
- Помнишь Толика, сына Ивана?
- Помню, конечно! Ему еще деревенская девчонка какую-то конструкцию из конопли на поле сделала, наверно наговор! А что?
- Да вот приезжал Толик недавно, на инвалидной коляске. Придавило его в шахте, в Донбассе. После армии – шахтёром стал. И их бригаду завалило породой. Достали не всех. А у Толика – отрезали обе ноги. Правда, коляску дали, и инвалидность. Но…- и мама безутешно заплакала.
И я вместе с нею.
Не сложилась судьба...не сложилась.