РОМАН-ХРОНИКА
Автор Анатолий Гордиенко
Анатолий Алексеевич Гордиенко(1932-2010), советский, российский журналист, писатель, кинодокументалист. Заслуженный работник культуры Республики Карелия (1997), заслуженный работник культуры Российской Федерации (2007).
Продолжение 26
Продолжение 25 http://www.proza.ru/2020/01/09/1526
«По велению товарища Сталина...»
«4 февраля 1940 года.
Обедаем мы уже давно порознь, каждый сам по себе. Меня это страшно угнетает. Мне стыдно смотреть Паше в глаза, да и он отворачивает от моих очей свой алюминиевый котелок. Хотя едим мы одно и то же: затируху из муки, противный безвкусный клейстер. Соль вымолили Кондрашов и Кондратьев чуть ли не у самого Тимошенко, недавно назначенного командующим Северо-Западным фронтом. Фронт! Это звучит как пушечный выстрел. Он создан, как сказал мне Разумов, по велению товарища Сталина для успешного управления войсками, которых уже прибыло на север видимо-невидимо. Долгожданную, долгожеланную соль сбросили с пикирующего самолёта. Ударившись о землю, она превратилась в пух и прах. Смельчаки, не боящиеся финских снайперов, ползают среди разбитых автомашин, танков и телег, среди мертвецов, лижут для пробы соленоватый снег, собирают его в котелки, а затем солёную водичку меняют на муку. Я отдал им небольшой пакетик муки. Так хотелось посолониться!
Вчера Смирнов и Гультяй ходили к столовой, к автокухням, ковырялись в снегу сапёрной лопаткой на помойке, куда раньше вываливали остатки каши. «Старатели» пришли весёлые и довольные, Паша насмехался надо мной, называл чистоплюем, приговаривал, хлопоча у плиты, что хрен даст чего, но всё же мне перепало солидно — почти треть котелка комбинированной пшённо-перловой каши, сдобренной землицей.
После обеда все впадаем в спячку. Разговаривать неохота, в землянке полутьма. Кувырк на шинель, голову прикрыл, и ты уже в раю: чистое небо, росная трава, солнечные зайчики пляшут на волнах моря, яблоки висят на тонких ветках до земли, обед на солнечной веранде и котлеты, мокрые от жира, большие, шероховатые, на старинном продолговатом блюде кузнецовского фарфора...
Разбудило нас теньканье телефонного аппарата. Два дня молчал, и вот, заговорили немые. Оказалось, что это Разумов осведомлялся о нашей жизни и попросил меня к телефону. К 18.00 я и Рыбаков вызывались в штаб на совещание. Мы пришли пораньше. Бросались в глаза яркий свет ламп, относительная прибранность столов, убраны были котелки с печки, карты и бумаги — со столов. Кондрашов побрит, подстрижен. Чистый белый подворотничок, сапоги начищены. Разумов тоже выглядел празднично, хотя бы уже потому, что была вымыта голова, и волосы его красиво, по-деревенски падали на глаза. Алексеев, обычно сидевший в своём углу, стоял у печки, тоже в начищенных сапогах. Пришла неразлучная троица танкистов: Кондратьев, Гапонюк, Смирнов. Прибыл запыхавшийся доктор Вознесенский, за ним — командир артполка Ильченко. Пожалуй, последним открыл дверь лейтенант Московский. Нет, кто-то пришёл ещё.
Из женского полу была одна Вера Ивановна Балуева—личный лекарь комдива. Она застелила столы газетками, поставила стаканы, на каждый положила по сухарю, а на сухари — по два крошечных кубика сала.
Кондрашов говорил о нашем положении, о том, что помощь непременно придёт, а посему все мы не должны падать духом, надо поддерживать друг друга, крепить веру у бойцов, и так далее, и тому подобное. Мне трудно восстановить его речь, ибо я, как загипнотизированный, следил за белыми ручками Балуевой, ловил глазами, где сухарь побольше, все ли кусочки сала одинаковы. Всё время вертелся вопрос: почто такой бомонд, чему обязаны, и тут же его забывал, так как волновало больше главное действо, когда можно будет приступить к еде. Всё в груди кричало, ноги как-то сами собой, еле заметно, без отрыва от пола двигались к столам.
— Приказ Народного комиссара обороны СССР. Присвоить воинское звание «полковой комиссар» товарищу Разумову Алексею Николаевичу, воинское звание «полковник» товарищу Алексееву Зиновию Нестеровичу, звание «полковник» командиру 208-го стрелкового полка товарищу Кузнецову...
Разведенный спирт пошёл легко, как вода. За левую щеку — кубик сала, за правую — сухарик, точнее, кусочек сухарика, малую дольку. Закрыв глаза, я сел на какой-то ящик и просидел так минут пять, ничего не слыша, ничего не видя.
Кто-то толкнул в бок. Это был Разумов.
— Товарищ полковой комиссар, — язык мой прилипал к зубам, в голове плыло, — позвольте от имени и по поручению поздравить вас с присвоением вас...
Разумов поднял меня с ящика ещё крепкой рукой и взглянул на меня недобрым, не прежним дружеским взглядом.
— Ты чего шута корчишь? Завидуешь? — прошептал он, приближая ко мне свои чёрные глаза.
— Экую ты жеребятину несёшь, — вздохнул я. — Ничего мне не надо в этом сказочном мире. Одну мечту, правда, имею — забыться и заснуть, но, конечно, не тем холодным сном могилы...
— Вот, гляди, личная шифровка из Главпypa. А ты знаешь, что меня ещё до войны Мехлис хотел взять в Москву, в аппарат? Нет, ты читай, Николай, читай! Подписал сам Лев Захарыч Мехлис, начальник Главного политического управления РККА. «Приказ НКО № 0380/п от 31 января 1940 года. Начальнику политотдела 18-й стрелковой дивизии 8-й армии батальонному комиссару Разумову Алексею Николаевичу присвоить воинское звание «полковой комиссар».
Когда налили по второй, слово взял Разумов. Московский сидел рядом с ним, благодушно, по-отечески смотрел на происходящее, на Кондрашова и Балуеву, и казалось, не слушал Алексея. Что говорил Разумов, я, право, не помню, ибо опьянел и обессилел окончательно. Помню, что пели песни. Пели «Катюшу», потом эту — «Бродяга Байкал переехал». Танкисты завели, как всегда, про трёх танкистов.
Не стоял на ровных ногах не только я, но и Кондрашов. Он согнал нас в кучу, взгромоздился на ящик и стал запевать и дирижировать. Комдив стоял перед нами, раскинув непомерно большие рабочие руки, стоял, как бы заслоняя нас своим крепким молодым телом. Лампа, спрятавшаяся за его головой, сотворила диковинный эффект: волосы Кондрашова золотились, вокруг головы возникло некое странное сияние, напоминающее нимб у святых.
— По долинам и по взгорьям
Шла дивизия вперёд... — пел изо всех сил усталый комбриг, пел наш седеющий генерал».
Продолжение в следующей публикации.