Сборник повестей

ВОЗВРАЩЕНИЕ

ПОВЕСТЬ

Аннотация

В повести Татьяны Чебатуркиной «Возвращение» сделана попытка ответить на вопросы:

За что любят женщину?

Почему эта женщина с первых минут встречи, словно околдовала его, заслонила работавших рядом с ним в офисе женщин, которые были более молодыми, привлекательными, достаточно умными и были не прочь вступить с ним в более близкие отношения?

Вернувшийся из Германии преуспевающий бизнесмен задает эти вопросы себе, встретив подругу своего детства…



Глава 1. Встреча

Нет на свете дороже клада, чем любовь.

(Из песни)

Надо верить в дороги, в счастливые встречи,

Когда на миг столкнет судьба

с другой и размежит,

И ловишь жадным взором через толпы и наречья

Знакомый взгляд, и знаешь —

Вновь судьба не ублажит.

— Не люблю август, — Саша заплела косу, повязала белую косынку, сразу стала похожей на постаревшую прихожанку на службе в церкви, дождалась старый школьный грузовик, забросила в кузов мешки, ведро, лопату и, отказавшись от протянутой руки, перемахнула через борт.

— Когда мы тебя замуж отдадим? Такая видная женщина! Хватит тебе и пахать, и сеять, и картошку копать! — на единственной шершавой лавке у кабины, нахохлившись, теснились жена завхоза, учителя — пенсионеры с женами и худенькая школьная техничка тетя Лиза.

— Сашенька, магарыч поставишь, — выкопаем твою картошку за милую душу! — оживились химик и физкультурник.

— Да вам бы только с молодыми улыбаться! Бабники! — жена химика Зинаида Ивановна скорбно поджала губы, и, если бы позволила лавка, отодвинулась от супруга.

Женщины расхохотались. Жена физкультурника, выглядевшая на десять лет моложе мужа, поправила платок:

— Сашенька, мы своих помощников к тебе направим. Пусть своей учительнице помогут, а ты с ними потом математикой позанимаешься. Магарыч им подавай!

Саша села на перевернутое ведро, сдернула косынку, подставила лицо сухому жаркому ветру.

На Ильин день погрохотало не сердито где-то в вышине, по улицам пронеслись, закручиваясь вверх, пыльные столбы без единой капли дождя.

А вокруг до самого горизонта тянулась сожженная полынная степь, разбавленная кое-где изнемогающими от зноя пыльными лесополосами да одинокими деревьями по берегам ериков и засыхающих стариц.

День заметно укоротился, словно солнцу надоело по утрам торопиться на работу, и оно просыпало свое время, натягивая на себя тяжесть угрюмых безводных туч, но потом, спохватившись, резво карабкалось вверх по небосклону, стараясь дожечь все живое.

Машина попрыгала на глубоких трещинах разбитого асфальта мимо одноэтажных домиков, шикарных особняков местной элиты, а затем свернула к реке.

— Эх, вот так бы мчаться и мчаться бездумно вперед, оставив позади все проблемы приближающегося нового учебного года, закрутки, банки, компоты, — размечталась Саша, но машина, затормозив плавно, остановилась у домика сторожа.

На плантации было многолюдно. Прошел слух, что с края у реки неизвестные выкопали делянки с картошкой, прихватив дыни и арбузы.

Здесь за селом было раздолье земли, солнца и воды.

Дома у Саши был небольшой садик с виноградником, грядки с овощами, цветник, но не хватало влаги. Поливала по ночам, но вода бежала неохотно, тоненькой струйкой.

Весь день потом Саша ходила, как чумная. Хотелось спать.

Начали засыхать от безводья яблони, орешник, привезенный из Тархан, — родины Лермонтова.

Соседние участки директора школы и завуча были уже выкопаны, на них сиротливо высились горы беспорядочно брошенной, уже увядшей ботвы.

Вздохнув, Саша начала выворачивать из земли засохшие кусты:

— Надо копать. Хорошо, машин много — помогут довезти мешки с картошкой до калитки.

«Глаза страшат, а руки делают», — плакат с этим девизом она повесила в своем кабинете математики над доской, уверовав в силу заклинания, призывавшего к деятельности и позволявшего гордиться пусть даже малыми победами над неуверенностью, безволием, бессилием.

Копала картошку весь день, с азартом выбирая из земли и наполняя пустое сначала ведро гулко бухающими клубнями. Соседские мальчишки помогли докопать последние пять рядков.

Вместо отдыха побрела к реке. Присела, свесив ноги, на песчаный прогретый за день обрывистый берег. Воду кое-где почти до середины затянуло ряской. Кружили сонно в воздухе первые редкие позолоченные листья с серебристых тополей. От воды вдруг потянуло прохладой. Сердце сжалось от первых намеков приближающейся осени.

— Раскисаю, — не хотелось двигаться, вообще шевелиться. — Хватит, — одернула себя, — надо радоваться, что все летние хлопоты скоро будут позади.

Быстро сдернула косынку, брюки, футболку и бухнулась с разбега в глубину.

Вода охладила разгоряченное тело. Вынырнув, Саша поплыла против довольно сильного течения на изгибе реки, отгоняя ладонями плывущие навстречу ветки с паутиной, листья и прочий мусор.

Стало так тихо и спокойно, сердце забилось ровно и, казалось, даже счастливо.

— Господи! Дай мне силы и здоровье, и возможность жить в ладу самой с собой!

Одевалась, дрожа от озноба и мокрого белья. Бегом рванула через пыльную поляну с выкошенной еще в июне травой.

Самые упорные селяне докапывали свои делянки. Машины, торопясь домой, отъезжали одна за другой, поднимая пыльные хвосты высоко в небо.

Саша свернула на шоссе. В воскресный вечер оно было безлюдно. Пока шла по обочине на юг, солнце слабо грело правую щеку, но вот повернула на запад и вдруг утонула в солнечном пламени.

Это было нереальное волшебство: синеющее небо словно растворилось, пропало. И остался только пылающий золотой шар на дороге так близко, что казалось, — протяни руку и обожжешься, или растворишься в его глубине, в этой неге.

Саша крепко зажмурилась, потом осторожно приоткрыла глаза.



От шара по-прежнему струились живые потоки огня, причем, они добежали, дотянулись до нее, обливая с головы до ног ласковым теплом.

Саша, раскинув руки в стороны, застыла:

— Буду стоять, пока не погаснет это чудо.

Через минуту на лицо упала тень. На обочине метрах в десяти от нее остановилась машина, загородив солнце. И теперь лучи вырывались из-за нее во все стороны, точно протуберанцы, сгустки энергии от готовящегося закатиться за горизонт светила. И в этом видимом ореоле солнечного потока от машины к ней шел высокий стройный спортивного типа мужчина. Он подошел поближе. Это был Женя — взрослый, изменившийся, неожиданный Женя. Евгений Карлович Вебер.

Да, перед ней стоял загоревший («Но не на нашей жаре», — мелькнула мысль,), подтянутый («Наверное, много двигается — теннис или футбол?»), в узких джинсах, в белоснежной футболке с какими-то надписями, в белых кроссовках, с аккуратной стрижкой и зачесанным слева направо с каким-то задором неизменным чубом светлых волос («Не постарел, не растолстел, не полысел»).

Его серые прищуренные глаза под выступающими, словно нахмуренными темными бровями, смотрели растерянно, изумленно и еще непонятно как.

— Ты? — Саша резко опустила руки, представив, как она выглядит нелепо со стороны, — лохматая, с распущенными сохнущими на солнце волосами, обнимающая горизонт.

— Ну, здравствуй! — Женя сделал один или два шага навстречу, и она — свободная, независимая, оказалась вдруг в кольце его теплых сильных незнакомых рук. Женя прижал ее к себе, и Саша с ее ста шестидесяти тремя сантиметрами роста неожиданно уткнулась носом в вырез его футболки, не зная, куда деть руки, а потом инстинктивно, точно обороняясь, как-то неловко, с трудом оттолкнулась от широкой груди, от незнакомого запаха неизвестной туалетной воды.

— Купалась?! — полувопросительно спросил Женя, проводя неторопливо ладонью по длинным влажным прядям волос, и уже властно притянул к себе, сжал в настоящих мужских объятьях, пытаясь согреть.

— Вид у меня только для такой встречи, — мелькнуло на мгновение, но Женя, обняв за плечи, повел ее к своей машине. Достал кожаную куртку, завернул Сашу в нее, словно маленькую девочку, шепча: — Сашенька, ты совсем не изменилась. Нет, ты изменилась — расцвела. Улыбнулась — и сразу вижу: ямочки на твоих щеках никуда не делись. Можно я тебя поцелую, — и он, не скрывая своей радости от неожиданной встречи, снова сжал ее в объятиях, нашел губы, и Саша задрожала от жгучего желания остаться в этих объятиях надолго, навсегда. Они не виделись ровно двадцать лет. И она вспомнила все…

Глава 2. Женька

Далекая заволжская сторонка —

Здесь отчий край: полынь, ковыль.

Ромашек ласковых на голове коронка,

Горячий ветер, рвущий глинистую пыль.

…Солнце пронизывает куст ежевики. Отодвигаешь колючую ветку, приседаешь и, словно проваливаешься в другой мир: перед глазами огромная гроздь черных ягод, рядом в паутине грозно напрягшийся паучок балансирует на прозрачной ниточке….

Жесткий лист ежевичного куста щекочет ухо, пряди волос из-под косынки лезут в глаза, в бидончик с ягодой сыплются созревшие семена бурьяна. Вокруг — неумолчный шум знойного лета — звон и пение птиц, писк комаров, жужжание ос, — и несусветная жара на пригорке.

Под деревьями — тень, холодок, и не хочется двигаться дальше, но лезешь опять в полумрак нового овражка, в заросли крапивы, болотной травы, высохшего камыша.

Бидончик почти полон, но при ходьбе ягоды утрясаются, а они и слева, и справа, и под ногами — вот, что значат два вовремя выпавших в мае и июне дождя в Заволжье.

Кожушковский лес — громко сказано, — это оазис, где река Еруслан делает крутые повороты по низине и дает жизнь вековым тополям, кленам, ивам и бесконечным зарослям кустарников и ежевики.

А впереди после леса — еще пять километров по вытоптанной пыльной дороге через выжженную степь и полуденный зной.

…Саша рывком сбрасывает горячую потную простыню. Каждую ночь она видит обжигающие, волнующие сны — сны-воспоминания, сны-предсказания, — всегда такие явные, радостные, из глубины и тьмы которых так трудно вынырнуть в повседневную жизнь.

Из открытого окна тянет теплый летний сквознячок, подгоняя: «Скорей на улицу, на речку…»

Край неба над домами слегка побледнел. Но еще очень рано, темно и гулко, хотя звезды постепенно растворяются в вышине.

После глухоты домашней дремы звуки просыпающегося дня особенно чисты: вот на высокой сосне соседнего двора несмело прочистила горло кукушка и пошла, нежадная, обещать многие лета. Молодой петушок неумело передразнил старого петуха. Прогремел по дороге трактор с пустой тележкой.

— Живут во мне как бы часы магнитные,

Что будят с детства в утренней поре

И обреченно гонят чрез кусты ракитные

К остывшей за ночь дремлющей воде.

И видишь гаснущую тень увядшей ночи,

И торжество рожденья вспыхнувшей зари,

Туман, что осторожно гладит высохшие кочки.

И одиноко жмущиеся к хатам фонари, —

шепчет Саша, крутя педали на пустынной улице.

Поплавок не виден в трех метрах от берега, в камышах напротив — тлеющие красноватые огоньки сигарет многочисленных рыбаков. Гулко и неожиданно на середине пруда бьет хвостом сазан или большой карась, и волны, расходясь, сминают покой и раскачивают поплавки.

Зябко, мерзнут ноги в резиновых сапогах, беспокойно гудит над головой комариная стая. Но вот поплавок, нехотя дернувшись несколько раз, ложится на воду и, мгновение спустя, резко уходит в воду. Первый карась падает с крючка далеко за спиной, подальше от воды на цветочный луг, а на берегу оживают рыбаки.

— Вот, смотри, везет девчонке! Мне, что ли для приманки белый платок надеть? Сидим тут, а девчонка карасей подсекает, — но тут клев начинается у всех, и стихают пустые разговоры.

С рыбалки Саша возвращается после десяти часов, стараясь поскорее проскочить многолюдный центр села под любопытными взглядами односельчан.

«Рыбу почищу и спать». На улице — ни ветерка, зной звенит, но во дворе утки и куры — без воды, попадали в тени сарая, раскрыв судорожно клювы.

Схватила ведра — бегом к колодцу. Внизу, в глубине — манящее зеркало воды. Старинное коромысло привычно пригнуло к земле. Нужно выпрямиться и идти гордо: тебе не жарко и не тяжело, иди прямо, осторожно, чтобы ни капли на землю не упало. Еще ходка — два ведра в бак на крыше летнего душа, еще раз сходила — поросенку, запас на кухню.

А в почтовом ящике — записка: «В пять часов — у шалаша. Новость — упадешь. Женя».

— Интересно, что за новость? Женя, Женя, — пропела Саша, сразу расхотелось спать. — Что он придумал на этот раз?

Женя Вебер — немец. Просто пришел в феврале в восьмом классе симпатичный новенький — длинная густая шевелюра светлых волос, словно давно в парикмахерской не был, чуб по-взрослому набок зачесан, глаза серые, насмешливые, подбородок широкий, волевой — такой стильный мальчик в джинсовых брюках, куртке со спортивной сумкой через плечо.

Сел на первую свободную парту прямо перед носом учительницы географии и сказал независимо:

— Я — немец. Мы приехали с Алтая. — А на перемене пересел запросто к ней, Саше, на третий ряд,

— У меня многих учебников нет. Поделишься? — Саша растерялась, молча, подвинула географию на середину. Весь день учителя, точно сговорившись, вызывали Женю к доске.

После уроков пошел рядом смело, не оглядываясь, на обалдевших одноклассников:

— Я тебя провожу. Посмотрю, где ты живешь. Три месяца придется перебиваться без учебников.

Они вышли из школы, прошли площадь, остановились у двухэтажного дома, в котором жили Сашины бабушка и дедушка.

— Саша, если ты согласна, давай договоримся: ты делаешь уроки до шести часов вечера, а я после шести буду забирать у тебя все книжки.

— Почему я? — вертелось на языке. Спокойная уверенность новичка так поразила ее, что она, кивнув в знак согласия, чуть ли не бегом рванулась к входной двери, потом остановилась. В квартире на первом этаже жили родители отца, ветераны войны, а Саша жила далеко от школы в старом кулацком когда-то доме, но идти почти через все село рядом с незнакомым парнем — это было слишком.

Женя, развернувшись, не спеша пошел в другую сторону от школы.

Взлетев на кухню, Саша прилипла носом к окну, но Женя уже скрылся за поворотом. Щеки горели, ладони стали противно потными. Саша бросилась к умывальнику:

— Вот попала в историю. Сказала бы «Нет!» и все. Теперь каждый вечер топать до шести часов вечера километр через все село с учебниками. А если факультатив или секция?

— Иди обедать, — позвала бабушка, но от волнения аппетит пропал.

Проблема с учебниками разрешилась через неделю — расстарались учителя и старшая сестра Эмма. Целую неделю Саша бегала к бабуле с тяжелой сумкой, радуясь, что утром в школу полетит налегке.

Женя ни о чем не догадывался. Ровно в шесть часов вечера он нажимал кнопку электрического звонка и ждал. Саша вытаскивала нужные учебники, втайне, надеясь, что Женя попросит у нее списать решенные задачи, но он, улыбаясь, складывал в большой черный портфель гору книжек, кивал: — Спасибо, — и спешил на тренировки по баскетболу.

А утром приносил учебники обратно в школу, садился рядом на эту несчастную первую парту на третьем ряду. Саша боялась осуждающих взглядов одноклассников и, особенно, подружек, но неделя пролетела так стремительно-суматошно, что было не до взглядов.

А в конце недели Женя вдруг вызвал Сашу во двор:

— Ну, так, где же ты живешь? Может, рассекретишься?

Они были примерно одного роста и оказались в такой опасной близости, точно собрались танцевать медленный танец. Женя схватил тоненькую с одними тетрадками сумочку на длинном ремешке: — Пошли.

Это был шок. Саша поняла, что влюбилась, словно сошла с ума. Она стала писать стихи.

За окном поет синица,

Звонко вторит ей капель,

Мне бы только не влюбиться,

Отсидеться, затаиться,

Как от гриппа защититься,

Заморозить в сердце хмель.

А оно, не подчиняясь,

Гонит кровь, стучит в висках,

В зеркалах, вдруг отражаясь,

Себя видишь, точно в снах.

Глава 3. Шалаш

Один твой взгляд, здесь в зале схваченный внезапно,

Мне говорит о многом — о былом,

Ведь утром свой конверт, полученный обратно,

Сжигает сердце неожиданным огнем.

И дневника истертые страницы

Под детскою доверчивой рукой,

Вдруг оживляют в памяти зарницы,

Шалаш, костер и звезды над водой.

Уже не помнишь лица и фамилии,

Но теплится в листочках грусть,

Косым дождем заплаканные линии

Напоминают: больше не вернуть

Поэзию тех первых чутких весен,

Бездумье школьных дивных вечеров,

Когда мир становился тесен,

Тянуло в шорохи задумчивых кустов…

Нет, не забыть то упоенье молодостью, страстью,

Дразнящее очарованье красотой,

И слезы бурные к осеннему ненастью,

И ощущенье счастья раннею весной,

И резкий взлет надежды, ожиданий,

Грусть одиночества в заброшенном саду,

Разлук нетерпеливость и прощаний,

И постоянное неверие в беду.

— Ты надолго в Россию? — Саша согрелась в машине, но беспокоилась, что от мокрых трусов и влажных джинсов на сидении останется неприличный след

— Приехал клад искать. Помнишь, как летом тогда полезли в колодец за кладом? — Женя уверенно вел свою шикарную импортную машину с немецкими номерами и был таким незнакомым мужчиной из другой страны, из другого мира, из чужой жизни.

Он возмужал, раздался в плечах, вырос на целую голову, голос стал грубее, изменилась прическа, но густой чуб был по-прежнему зачесан небрежно на правую сторону. И Саша после такой радостно-откровенной встречи вдруг сжалась, не зная, радоваться или огорчаться:

— Да, наш клад нас точно дожидается, — она упорно смотрела вперед на дорогу, боясь встретиться взглядом с Жениными взглядами, которые тот изредка бросал на нее, видимо, незаметно рассматривая.

— Нет, здорово, что я тебя на дороге встретил. Еду в Старую Полтавку на разведку — вдруг ты! В гости пригласишь или мы с тобой где-нибудь в кафе посидим? Помнишь шалаш на берегу? — и снова память заскользила, словно солнечный зайчик по стене, высвечивая прошедшее много лет назад.

В шалаше непривычно тесно и душно. Локоть Николая упирается Саше в ребра. Тамара прижалась спиной к Женьке и сидит красная, распаренная. Наташе не хватило места в шалаше, и она сидит на песке у входа, отодвинув марлевый полог.

— Ты чего нас так срочно собрал? — почему-то шепотом спрашивает Колька. И Саша вдруг решает — больше я в эти игры не играю и в шалаш больше не приду.

— Жарко здесь, — вдруг глухо говорит Женька, — пошли к костру.

Место костра аккуратно забросано землей. Уже две недели не собирались, не варили уху, — июльская жара.

— То, что я сегодня узнал — тайна. Наш сосед Иван Иванович, такой столетний дед с бородой, помог моему отцу пилить в саду старые засохшие яблони. А когда сели обедать, он выпил за знакомство и брякнул: — У старого клуба есть колодец заброшенный…

— Вода в нем соленая, и пацаны туда сдуру в прошлом году старый велосипед бросили, — вставил Колька, но девчонки на него зашикали: — Помолчи!

— Наш старый клуб — бывшая старая церковь, — продолжил Женя, — ее построили давно, до революции. Она была деревянная. А самые большие кирпичные церкви были в Харьковке и Салтово, но после революции их взорвали и растащили на кирпичи. Нашу школу в Старой Полтавке тоже из того кирпича построили.

— А колодец? — не выдержала Саша.

— У нашей церкви кресты поснимали и сделали клуб, а в доме, где сейчас библиотека, жил священник. И дед клялся моему отцу, что давно, когда строили церковь, от дома батюшки до церкви был прорыт подземный ход.

— Зачем ход? — не поняла Тамара.

— Как зачем? А вдруг враги нападут? Или воры? Раз, собрал все сокровища, и через подземелье вынес незаметно, — Колька по привычке начал размахивать руками. — А дальше?

— А дальше, — Женя сделал паузу, — в колодце спуск в подземный ход. И завтра утром мы лезем в колодец.

Солнце почти закатилось, от реки потянуло прохладой, загудели комары.

— Пошли купаться, — загорелый Николай с разбега с обрывчика нырнул в воду и появился где-то на середине Еруслана. За ним нырнул Женька. Девчонки зашли в воду по очереди, осторожно, начали нырять, зажав росы пальцами, потом поплыли неспешно, шумно выгребая по-собачьи.

Саше очень хотелось сорвать сарафан и прыгнуть вслед за ребятами, но постеснялась выставиться перед всеми, забрела по колено, умылась.

Вечер растворился в шуме и плеске, постепенно натягивая ночную прохладу и свежесть от воды на кустарники и деревья, на высокий обрывистый противоположный берег

В селе вспыхнули уличные фонари, и на реке вдруг сделалось подозрительно сумрачно и жутко.

— Все, хватит, пошли домой! — Саша, держась за ветку, ополоснула ступни, надела шлепки, хотя почти километр нужно было идти по тропинке среди кустов.

Мальчишки, размахивая рубашками, босиком рванули наперегонки, чтобы согреться. Девчонки, боязливо оглядываясь на шорохи, поспешили за ребятами к селу.

— Саша, — обернулся Женька, — иди сюда, что-то скажу, — они остановились, пропуская всех:

— В колодец полезем в четыре часа, пока село спит. Девчонок не берем, ну, кроме тебя, конечно. Принеси веревки, какие есть дома, и еще нужен фонарь с закрытым стеклом.

— У нас в погребе — «Летучая мышь». Принесу, — Саша покраснела, стояла, не поднимая глаз.

— Давайте по-тихому, втроем, — жестко сказал Женя, — посмотрим, что к чему.

Саша, боясь проспать, на цыпочках через каждые тридцать минут подкрадывалась к настенным часам, чиркала спичку, потом ложилась в постель, дрожа от озноба ожидания, предчувствий и еще чего-то нежданного, от которого в духоте комнаты вдруг замерзли ступни.

Согревшись, уснула и проснулась от настойчивого стука в окно: «Господи, проспала!»

— Опять на рыбалку? — заглянула в комнату проснувшаяся мама, — Одну не пущу! — но Сашин топот уже стих за дверью.

Тучи затянули весь горизонт, на западе в стороне Волги небо резко озарялось сполохами грозы.

Не выспавшиеся лица ребят белели в угрюмой тишине спящей улицы.

— Первым в колодец полезу я, — Женя забрал веревки и фонарь. Голос звучал хрипло. — Коля меня сверху будет подстраховывать, а ты, Саша, если кто подойдет, будешь отвлекать. Скажешь — мяч футбольный нечаянно уронили.

Они оттащили в сторону ржавый лист железа, шифер, закрывавшие остатки деревянного сруба. Сразу потянуло запахом несвежей застоявшейся воды

Женя закрепил толстый канат, который Колька взял без спроса, вокруг корявого ствола огромного тополя, выросшего рядом, бросил конец в темное отверстие. Сняв куртку, обвязался для страховки вокруг пояса бельевой веревкой.

— Ну, я пошел, — он опустил ноги в колодец, сидя, стал примерять расстояние между стенками шершавого потемневшего от времени сруба.

— Саша. Посвети, — желтый круг от фонаря осветил толстые, источенные временем бревна сосны или лиственницы.

— Костюм спортивный пропал, — вздохнул Коля, когда Женя, упираясь спиной и ногами, вися на канате, сделал первые шаги по стене, — ты смотри на бревна, там должна быть дверца или дыра. И в воду не свались!

— Саша, опусти мне сюда фонарь пониже, — скомандовал Женя, и Саша начала торопливо опускать фонарь, кашляя, — все-таки надышалась керосинового чада.

— Стоп! Придержи фонарь! — Женин голос звучал глухо, бесцветно. — Никакой дверцы и дыры тут нет, хотя хорошо виден водораздел — снизу черная, совершенно гнилая стенка. Я сейчас попробую повернуться и посмотрю, что за спиной.

— Повернуться ему надо, а вдруг бревно на голову свалится? — заворчал Коля.

Уже совсем рассвело. Вид парка был неприглядный. Низина посреди села заросла высокими кленами, тополями и зеленела, благодаря запасам весеннего половодья, когда по улицам сюда сбегали десятки ручьев.

Колодец, вернее то, что от него осталось, стоял повыше, на отшибе, за зданием клуба. От сруба осталось венца два, не было навеса, ворота, хотя Саша помнила, что когда-то здесь висело на толстой кованой цепи ржавое ведро.

— Я тут на какой-то балке стою, — донеслось снизу, — вода вся в тине, запах-молчу, — донеслось снизу.

— Женька, давай сворачиваться, а то застукают нас тут мужики…

— Постой, — вдруг перебил Женя, — Саша, опусти фонарь пониже, а то он мне всю щеку сожжет. Ребята, тут вроде дверца! Прямоугольник из другого материала! Из доски! Топор нужен. Сейчас попробую ногой, — снизу раздались глухие удары.

— Женя, осторожнее! — крикнула Саша в какую-то нереальную жуткую тьму. Когда прибежала к колодцу, в азарте первых минут было жарко, а тут напала противная икота и нервная дрожь. Саша несколько раз глубоко вздохнула, постаралась подольше задержать дыхание, но ничего не помогло.

— Ты чего дрожишь? — Колька сплюнул. — Смотри, на Женьку фонарь не урони, а то придется его тушить.

И словно подслушав, старый фонарь вдруг закоптил черно-красным светом и потух.

— Женька, вылезай! Уже коров гонят! — Колька несколько раз дернул веревку. Саша вытащила потухший фонарь. Они с Колей попытались потянуть канат вверх, но безрезультатно. Женька был неподъемно тяжелым.

— Придется родителей звать. Твой отец дома? А мой меня прибьет за то, что канат без спроса взял, — они оба стукнулись головами, когда одновременно заглянули в глубину.

— Женя, попробуй по стенке ногами — как туда, теперь обратно!

Они следили, как Женя, подтягиваясь, как в спортзале, медленно поднимался вверх.

Вскоре он, отбросив канат, повис на срубе, охватив побелевшими пальцами шершавое бревно. Колька попытался схватить Женю за рукав, но только мешал ему. С большим напряжением, подтянувшись, Женя вылез из колодца.

Он сел прямо на землю. Адидассовский спортивный костюм был весь в грязи, особенно на рукавах и спине, из кроссовок вылилась темная жижа.

— Теперь с турника не слезу, — вдруг зло сказал Женя, — а ход в подземелье мы все-таки нашли. Здорово!

— Ты как? — спросила Саша, наклонившись и заглядывая в глаза. И тут Женя схватил ее за плечи, притянул к себе, и она, потеряв равновесие, рухнула на его колени, прямо на грязные кроссовки, в его объятия. Женька, прижав Сашу к себе, крепко поцеловал ее в щеку.

— Дурак! — она вырвалась из его рук и, схватив лампу с закопченным стеклом и привязанной веревкой, бросилась прочь от мальчишек. Веревка, подпрыгивая, как живая, побежала за Сашей.

От неожиданного поцелуя, от непонятной обиды перехватило горло, Дрожь начала трясти все тело, словно хотела выбить какие-то другие слова.

А день уже разгулялся. Люди спешили по своим делам. Солнце начинало жечь с привычной настойчивостью. В небе снова не было ни облачка, и только неторопливо расходился молочный след от реактивного самолета.

Глава 4. Воспоминания

Люблю степи спокойствие весеннее,

Когда она так жадно синий воздух пьет,

На вспаханной груди в взволнованном веселье

Рожденье жизни бережно несет.

Когда она, босая, обнаженная,

Натягивает робко полотно дождя.

Когда тяжелым колосом, завороженная,

До горизонта разбегается волна.

— В кафе, Женя, в субботу и в воскресенье свадьбы играют. Приглашаю к себе в гости. В меню: вчерашний борщ, жареная картошка, салат из помидоров, арбуз. И еще, мне нужно перетащить во двор мешки с картошкой.

— Какую картошку? Много? — не понял Женя.

— Да я с плантации шла. Весь день картошку копала.

— Одна? — Женя повернулся, покачал удивленно головой. — Плантация — это прихоть или необходимость?

Саша рассмеялась, скинула куртку:

— Вот мешки потаскаешь — узнаешь. Необходимость, конечно, но и удовольствие: все лето загорала, купалась, плавала, ныряла на просторе за селом. Там такое течение, глубина и, главное, — чистая вода. А необходимость — два мешка картошки — матери с отцом, они в дедушкину квартиру перебрались, в двухэтажный дом, теперь без огорода. Два мешка — в Волгоград свекрови и дочери, один мешок — мне.

— А купить нельзя, чтобы не надрываться? Где ты живешь? Куда рулить?

Саша назвала адрес, пояснила:

— Через полгода после смерти мужа поменяла свою двухкомнатную квартиру на уютный старый домик с садом и огородом. Родители денег добавили.

Саше хотелось одного — снять влажное белье, стать под душ, надеть легкую ночную рубашку, залезть под мягкий плед и заснуть. А утром заколоть волосы, выпить чая и побежать без опоздания на августовский педсовет.

Она смотрела, как легко без напряжения Женя внес мешки во двор, сложил их под навес гаража, прислонил аккуратно к деревянному забору лопату, присел на невысокое крыльцо, с интересом рассматривая цветник, сад, виноградник. Саша вошла в дом:

— Чем его угощать? Вином собственного изготовления? Жареной картошкой? — она увидела в зеркале свое обожженное, обветренное на солнцепеке лицо, прилизанные, не расчесанные волосы, схваченные заколкой:

— Боже, на кого я похожа? — и остановилась в растерянности — себя приводить в порядок или на стол накрывать?

— Саша, иди сюда скорее! Посмотри!

Прямо из-за крыши соседнего дома на востоке в еще нетемных сумерках медленно, неторопливо поднимался нереально огромный диск Луны со всеми его морями, горами, кратерами.

— Сашенька, я такой огромной Луны в жизни не видел! — он притянул Сашу к себе, обнял за плечи:

— Давай посидим и посмотрим, какие у вас здесь в Старой Полтавке чудеса бывают!

Они сидели на теплых ступеньках деревянного крыльца, касаясь друг друга плечами, обнаженными руками, боясь, шевельнутся и спугнуть то невероятное, невозможное, внезапно возникшее чувство теплоты, родства душ двух совершенно чужих людей. Они, словно привыкали друг к другу, связанные этим призрачным видением огромной Луны на постепенно темнеющем небосводе.

А диск, затаившись за крышей, через какое-то время, словно крадучись, вылез весь, целиком и покатился вверх, постепенно удаляясь от горизонта, становясь все меньше и меньше, пока не превратился в обычную Луну.

Женя встал:

— Уже поздно. Ты сегодня устала. Я поеду. Мне очень не хочется от тебя уходить. Мы с тобой еще увидимся. Спокойной ночи! — и он ушел, закрыв за собой старую калитку.

Не включая свет, Саша переоделась, упала на диван. Сил и слез не было; ушли, словно заглохли все чувства, осталась только усталость от такого долгого августовского дня.

Глава 5. Костя

Когда разбился на машине Костя, тоже был такой бесконечно суматошный день в начале августа. Она сбегала в магазин за молоком, встретила сестру с племянником на автобусной остановке. Потом чаевничала с родителями и гостями, и она запомнила, как шумно хлопнув входной дверью, Костя возник в проеме кухонной двери:

— Всем привет! Мы сегодня с ребятами ремонт в кабинете закончили. Отпускные, наконец, пришли, под вечер шашлычок на речке организуем в честь приезда родственников. А обои в зале я тебе, Саша, завтра помогу поклеить. До вечера! — и прошел через минуту под окнами кухни, помахав рукой на прощанье.

Через два дня собирался в Волгоград к матери отдохнуть и позагорать на Волге с Аннушкой.

Нужно было обдирать в зале старые обои, но в комнатах стояла несусветная жара, вода перестала идти, даже не капала из открытого крана, а тут еще зацепилась на дворе за гвоздь на заборе и выдрала клок сарафана.

Села в тени на общей лавочке, зажав в зубах длинную нитку, чтобы не зашить память, и прямо на себе стала заштопывать дырку.

Соседка не вошла, а скорее протиснулась в калитку у лавочки:

— Тебе, Саша, не звонили из больницы?

— Не знаю, я здесь на улице сижу, на свежем воздухе.

— Сашенька, там твоего мужа привезли в больницу, всего переломанного, — авария на дороге.

Не шла, а пролетела бегом километр до больницы после звонка:

— Ваш муж в тяжелом состоянии, — и положили трубку.

В больнице было душно, хотя все окна, затянутые марлей, были открыты. Остаток дня и всю ночь она обмахивала Костю каким-то журналом, отгоняла этим же журналом мух, которые назойливо садились на марлевые повязки со следами крови, на запекшиеся губы, на закрытые веки.

А под вечер Костя пришел в себя, открыл глаза, попытался улыбнуться:

— Без меня ремонт не делай, я сам полы покрашу, — и снова ушел в себя.

Он постепенно съезжал с подушек вниз и упирался ногой в спинку кровати.

Под вечер пришли мужчины — учителя, взявшись за углы простыни, подтянули Костю повыше. Но за ночь он снова съехал вниз, и опять его ступни упирались в спинку кровати, словно он инстинктивно хотел найти точку опоры и поднять свое большое тело от жаркого потного матраса, от этих бесконечных уколов, от не проходящей боли.

Сестры меняли системы, кололи обезболивающие, заходили хирурги, терапевт, заплаканная мама, отец, в дверь заглядывали любопытные…

Умер Костя рано утром, не приходя в сознание. Дернулся, будто что-то хотел сказать на прощание, и вдруг вытянулся

Прибежали медсестры, дежурный хирург. Все было кончено. И в ее жизни наступил разлом, — в тридцать лет стала вдовой.

Линия жизни на левой ладони раздвоилась — оборвалась, дальше пошла параллельно.

Глава 6. Раздумье

Я так живу, как будто завтра — вечер,

И ночь, густая, вечная, корабль мой захлестнет,

И унесет мою любовь, мечты, надежды песни,

Покоем опушит ресницы, брови гордые вразлет.

Как много было прожито пустых бесплодных весен,

Когда стремилось сердце за гусями ввысь,

Но цепи долга, беспросветность быта, зажав в тиски,

Хватали за руки:- Пора, угомонись!

Я их рвала, я в путах билась постоянно,

Шагнула к людям, истину поняв.

К дорогам прикипев, друзьям не изменяла,

На жертвенный алтарь работе все отдав.

Женя приехал через неделю, первого сентября, в пятницу на линейку у школы. Все было привычно торжественно: выпускники, первоклассники, букеты, шары. И вдруг сзади:

— С праздником, Сашенька! — и он протянул ей огромный букет белых роз. Ее семиклассники, их мамы мгновенно отреагировали –одновременно повернулись и беззастенчиво уставились на незнакомца.

— Ты завтра, в субботу свободна от уроков? — Женя слегка сжал у локтя ее руку с букетом. Саша кивнула. Было очень шумно от музыки, голосов многолюдной толпы, дважды в год собиравшейся у школы в начале и конце года на торжественные линейки.

Женя наклонился к ее лицу, и Саша испугалась, — вдруг при всех он обнимет ее.

— Когда ты освободишься? — его волосы защекотали лоб, ухо. Сердце, точно его толкнули нечаянно, подпрыгнуло и стало неуправляемо биться болезненно часто.

— Хочешь ко мне на урок мира пойти? — Саша прижала к раскрасневшемуся лицу холодные влажные бутоны.

Женя покачал головой, улыбнулся:

— Я тебя подожду в машине. Там, — он махнул рукой в сторону школьного стадиона.

Саша растерялась, Она с кем-то здоровалась, ее обнимали бывшие выпускники, какие-то комплименты по поводу нового платья говорили коллеги-учителя, а потом вся толпа учеников хлынула по лестнице к широко распахнутой двери, радуясь пустым пока ранцам и одному единственному уроку, без домашних заданий.

И все это время Женя стоял рядом — в светлом дорогом костюме, высокий, симпатичный, но такой незнакомый и чужой.

Она немного пришла в себя только, когда после урока закрылась дверь за последним учеником.

В голове вертелись слова Ваенги: — Давай же на этот раз мы друг друга не потеряем.

Саша подошла к окну: у входа на стадион стояло несколько машин, и среди них — его, Женина.

— Чего ты стоишь? Беги к нему! Ты — молодая еще женщина. У тебя был только один мужчина — твой Костя. Но его нет вот уже пять лет. Пять лет одиночества вдвоем с дочерью, рядом с родителями, которые любят, жалеют, помогают. Но ты живешь как монашка, и гордишься собой, словно дала обет безбрачия, — Саша, вздохнув, посмотрела на шикарные розы в пластиковом ведре рядом со скромными букетами учеников.

— Тебя обожгли при встрече лучи заходящего солнца, необычность ситуации или память о детской любви? А, может быть, неожиданный поцелуй? Ты ведь рада, что он не обиделся на тебя за холод первой встречи, что он пришел сегодня именно к тебе. Ты думаешь, — а вдруг я ему совсем не нужна? Ведь у него семья — жена, дочь, — и, что ты останешься лишь одним из приятных воспоминаний на бывшей Родине, спустя столько лет…

Саша решительно подошла к BMW Жени. Он сидел, уткнувшись подбородком о скрещенные на руле руки, кивнул на место рядом с собой:

Саша послушно села, положив сжатые кулачки на колени, как примерная ученица на экзамене.

— У тебя очень красивое платье. Тебе говорили, что ты похожа на « Незнакомку» Крамского? Но ты не такая, как эта высокомерная гордячка. Да, у тебя такие же чувственные губы, нос, брови вразлет, такой же упрямый подбородок. Но глаза другие — серьезные, зеленые, как у кошки. И умный лоб с копной роскошных волос, а овал лица у тебя тоньше, нежнее, Ты — живая, без позы, без желания кого-то удивить, поразить. Я тебя такой запомнил и очень рад, что ты не изменилась!

Он накрыл своей ладонью ее напряженные кулачки:

— Ты была на Эльтоне?

— Да, с учениками на экскурсии, — Саше захотелось вдруг, чтобы он сжал ее вздрагивающие коленки, плечи, все тело. Желание было таким сильным, что она испугалась, что сама бросится на шею.

— Предлагаю поехать на озеро Эльтон. Да, просто на три дня уехать в другой район, в другую эпоху, где нас никто не знает. На самое дно бывшего древнего моря. И ты познакомишь с историей родного края еще одного послушного ученика — меня. Согласна?

Саша молчала.

— Я хочу, чтобы ты привыкла ко мне. Поедем! Ты — мой аленький цветочек, выросший на земле моих предков в этом забытом богом краю! — он поцеловал по очереди, обе ладошки. — Поехали!

Глава 7. Подземный ход

— Кто подвигнет тебя к небесам? — Только сам!

— Кто низвергнет тебя с высоты? — Только ты!

— Где куются ключи к твоей горькой судьбе? — Лишь в тебе!

— Чем расплатишься ты за проигранный бой? — Лишь собой.

(Неизвестный автор)

Как это было давно, в другой жизни, но почему так зримо, осязаемо она помнила каждую минуту того незабываемого существования? Наверное, это особенность юности — впитывать новизну перемен каждой частичкой души, словно камерой на память, записывая каждый жест, каждое слово, каждое мгновение.

Саша помнила….

В почтовом ящике на другой день лежала записка:

— Вечером на танцплощадке в восемь часов. Есть разговор. Женя

На секунду она представила вдруг, как они с Женькой танцуют медленный танец, и, покраснев, запела:

— Женя, Женечка, какое ласковое имя.

Танцплощадка была единственным местом, где по вечерам у старинной деревянной эстрады топтались на бетонном полу влюбленные пары, а остальные с нескрываемым интересом обсуждали последние новости села.

Свет фонаря освещал только танцующих, а вокруг были спасительная тьма, независимость, свобода передвижения и обычные деревянные скамейки без спинок

Женя с Колькой сидели на самой дальней лавочке:

— Там, в колодце точно дверца, но спускаться по канату очень трудно. Сейчас пойдем ко мне и сделаем веревочную лестницу — трап, как на корабле. Время еще есть.

— Разрешите вас пригласить, — белобрысый высокий солдат в выгоревшей на беспощадном солнце форме с какими-то нагрудными значками жестко схватил Сашу за руку, — нас к вам на уборку прислали с армейскими самосвалами.

От неожиданности Саша, растерявшись, покорно пошла за солдатом на освещенный пятачок.

Был медленный танец, и парень по-хозяйски, не отпуская ладонь, прижал Сашу плотно к себе. Она любила танцевать, с первого класса ходила в Дом школьников на занятия хореографического кружка, но сейчас она, прижав локти к груди, просто переступала в жарком объятии незнакомца.

— Какая у вас шикарная река! Мы до вас были в Астраханской области, так там, не то, чтобы искупаться, — пить нечего, вода привозная, — он еще что-то рассказывал, щекоча словами ухо, а она молила, чтобы скорее кончилась музыка.

Через вечность танец закончился, но парень крепко держал за руку, не собираясь расставаться. И тут Саша бесцеремонно вырвалась и скрылась в спасительной темноте. Ребят нигде не было.

Она видела, как солдат расспрашивал девчонок, пропустил быстрый танец, сделал несколько кругов по танцплощадке. Саша рванула домой.

Утром пришла к колодцу раньше всех привязала к тополю веревку с фонарем и стала ждать.

Первым появился Колька:

— Чего это ты вчера рысью за солдатиком побежала? Он тебя тоже в Белоруссию увезет? — Коля присел на пригорке.

— С ума сошел что ли? Какая Белоруссия? Вы лестницу сделали?

Колька обиженно засопел:

— Всю ночь лестницу делали и в колодце без тебя как-нибудь обойдемся. Женька вчера здорово разозлился.

И тут появился Женя, молча, размотал на пыльной дороге лестницу из веревок.

— Зажигайте фонарь, — приказал он, пробуя упругость веревок, — светите, — и полез вниз.

— Топор опускайте, — удары топором по предполагаемой дверце были глухими.

— Женька! Руби, не жалей! Давай я залезу — помогу, — Колька лег на землю, заглядывая вниз.

— Ребята! Дыру проломил ногой! Гнилые доски рассыпались на куски.

— Ура! — заорал Колька. — Подземный ход нашли!

— Я в дыру полезу с фонарем. Если веревка натянется, отвяжите от дерева.

Расчистив проем, он боком протиснулся, держа фонарь перед собой, и внизу стало полутемно.

— Я полезу, — вдруг сказала Саша, — а ты, в случае чего, беги к моему отцу в военкомат, он сегодня дежурит.

Колька не успел удивиться, когда Саша перемахнула ногу через остов колодца и начала медленно спускаться по лестнице в полной темноте. Было жутковато. Ладонью попробовала осклизлое холодное дерево стенки колодца.

— Женя, ты где? — голос звучал глухо в то же время беспокойно громко. — Женя, подожди меня. Она судорожно шарила ладонью по стенке, стоя на последней ступеньке лестницы.

Дыра оказалась на уровне груди, пришлось подняться вверх на две ступени. Ноги дрожали с непривычки. С трудом встала на одно колено, не отпуская спасительной лестницы, потом легла медленно на живот, отпустила лестницу, поползла на коленях вперед.

— Женя! — она закричала таким отчаянным голосом, что впереди засветился фонарь.

— Зачем полезла? И говори тише. Видишь, какие здесь крепления гнилые.

Он держал фонарь на уровне груди, согнувшись почти пополам. Вместо потолка сверху лежали древние дряхлые доски где-то на уровне двух метров с такими же гнилыми подпорками. Шириной проход был метра полтора, стены — потемневшая глина, под ногами — песок. Воздух — тяжелый, влажный, без всякой вентиляции.

— Пойдем обратно, Женечка! Если рухнет, то будет братская могила, — Саша схватила его за рукав. — Ну, пожалуйста!

— Сиди здесь с края, а я определю по компасу направление хода и пройду несколько метров. Жди, — и он, с трудом развернувшись в узком туннеле, унес лампу, и сразу стало темно.

Потом глаза пригляделись, — слабый свет теперь попадал из колодца, — сверху рассветало.

— Сашка! Вы там живые?

И в этот момент в темноте, куда ушел Женя, послышался треск не выдержавших тяжесть земли подпорок. До Саши долетела пыльная волна.

Она высунула голову в дыру и закричала не своим голосом:

— Колька, беги за моим отцом! Обвал! — сорвав теплую куртку, полезла вперед, вытянув руки, ничего не видя, словно слепая, повторяя: — Женя, Женечка.

Оставшийся воздух был забит пылью, дышать становилось все труднее. Шагов через пять она услышала Женькин шепот: — Саша, я здесь. Меня слегка присыпало.

— Сейчас, Женечка, сейчас, — она стала разгребать руками жесткую с комками землю, задыхаясь и плача невидимыми слезами

— Саша, протяни руку вперед, — Женькина рука оказалась рядом. В жутком мраке этого подземного коридора она наткнулась другой рукой до потухшей лампы, потом сдвинула в сторону кусок доски и нащупала Женькин кроссовок

— Ты можешь двигаться? — она стала отгребать землю с ноги, постоянно чихая от поднявшейся пыли

— Саша, давай к выходу! Меня по голове доской ударило — отверстие впереди было светлым пятном, вдруг пятно погасло.

_ Саша! Вы где? — в лицо ей резко брызнул слепящий свет большого электрического фонарика, и Саша услышала голос отца.

— Папа! Папочка! Свети, пожалуйста, мы здесь! — и она, поднявшись с колен, ослепленная, рванулась навстречу родному голосу.

— Папа, там Женя! Его присыпало.

Отец, стоя на их же лестнице, перевязал Сашу широкими ремнями на поясе и подмышками, крикнул вверх: — Ребята, тяните потихонечку, — и через несколько секунд Сашу извлекли из колодца два огромных дядьки в брезентовых пожарных робах.

Вскоре подняли из колодца Женю. Он был бледен, на голове запеклась присыпанная землей кровь. Вскоре приехала «Скорая» и увезла Женю с сотрясением мозга.

Вокруг колодца собралась небольшая толпа любопытных. Подоспевшие милиционер и председатель сельсовета начали уговаривать всех разойтись.

— Пойдем домой. Идти можешь? — отец отвел ее к бабушке и дедушке и заторопился на прерванное дежурство в военкомат, отряхивая пыль с черных форменных брюк.

Саша, сидя на диване, вспомнив все происшедшее, обрадовалась и ужаснулась, — им крупно повезло. Пройди Женя еще один или два метра, его засыпало бы насмерть.

Коля был главным героем — спасателем и досмотрел все действия до конца.

Через час председатель сельсовета пригнал машину с землей, рабочие со стройки сдернули гнилые бревна вниз, аккуратно засыпали колодец землей. Сверху для перестраховки положили большую бетонную плиту.

Сашу посадили под домашний арест: никаких рыбалок, шалашей, купаться на речку — только с родителями, и. вообще, ни шагу со двора. И она оказалась наедине с книгами. Это было время книжного запоя.

Библиотека располагалась в старинном особняке, бывшем поповском доме. Построенное больше ста лет назад, из-за нехватки денег или просто руки не дошли, оно так и осталось стоять без изменений и внутри и снаружи: огромный деревянный пятистенок, как говорили раньше. На почти двухметровом беленном фундаменте из красного кирпича, с множеством окон, двумя выходами, — парадным, где сделанные из выдержанных сосновых досок ступени только слегка стерлись, и задним, из пристройки, где когда-то была кухня.

В здании сохранились голландки, отапливаемые углем и дровами. И только кровельное железо на крыше заменили шифером.

В семье любили читать все: бабушка — русскую классику, дедушка с папой — исторические и приключенческие романы, мама — Драйзера, Голсуорси, Стендаля, новинки журналов «Юность», «Нева», «Огонек».

Саша уже давно украдкой читала книжки из взрослой библиотеки, правда, было два громких разоблачения, когда застали за чтением «Алой буквы» и «Синего шихана», но потом мама смирилась. Наиболее «опасные», на ее взгляд книги, она просто забирала на работу, хотя в должности старшей операционной сестры в больнице ей было не до книг.

Саша запоем стала читать Джека Лондона, Вальтера Скотта, Жюля Верна.

Записки в почтовом ящике больше не появлялись.

В августе Сашу отправили в ссылку — в областной лагерь актива.

Глава 8. Дорога

Степь. Утро. Август. И я жду машину,

Стою у истока рожденья дорог.

Светлеет небо сквозь тенистую вершину —

Безжалостное солнце вышло на порог.

Там, за чертою, где-то — боль, обиды, люди,

А здесь — полынный, горький, незнакомый дух.

Тепло песка и пыли, и дорога — мне не судьи,

Ловлю лишь говор проводов на слух.

Столбы, столбы, мы землю застолбили.

Изрезали дорогами, тропинками, шоссе —

Дороги, словно из корзинки обронили,

Поспешно раскатав на солнечном ковре.

Какой-то час, и побегут машины,

Повиснет пыль, как осенью туман,

И прочно станет мир, забыв вчерашние ушибы,

И разлетится ночи таинственный дурман.

Засуетится жизнь, забьется, заторопит,

Закрутит новый день из разговоров и бумаг,

Когда ты вечно нужен всем или кому-то,

Доказываешь, споришь и, устав, — не признаешься,

Газету ешь глазами, на бегу,

Детей не видишь, телефон не отключаешь….

И вдруг — твой ранний час в степи, в лесу…

Не веришь. И молчишь. И слушаешь.

С утра — такая неземная тишина.

…Решено! Через час я за тобой заеду. Успеешь собраться?



Саша кивнула, вылезла из машины и пошла, не оглядываясь, со своими роскошными букетами через футбольное поле.

Пятиклашки в нарядных белых рубашках самозабвенно гоняли мяч, сбросив ранцы, пиджачки, куртки в большую живописную кучу возле футбольных ворот.

Сборы у Саши заняли мало времени. На три дня, значит: ночную рубашку, халат, белье, купальник, теплую куртку, кроссовки, — и так по мелочи набралась полная спортивная сумка. Оделась в дорогу по погоде: открытый сарафан, широкополая шляпа, очки. Да, деньги. Саша достала из кошелька и пересчитала купюры. Не густо. Хорошо, что дали зарплату без задержки в канун нового учебного года. Деньги — это независимость, чувство уверенности и спокойствия. Самое главное — на гостиницу и столовую хватит.

Сложила в пакет, на всякий случай, кое-что из продуктов: конфеты, печенье, яблоки.

Она срезала гроздья винограда, когда вошел Женя:

— Собралась? — он по-хозяйски забрал сумку, пакет. — Поехали.

— А мои ученики просились завтра в поход, на речку, — Саша в нерешительности остановилась у калитки.

— Никуда твои ученики не денутся. У них впереди годы, — обняв за плечи свободной рукой, Женя буквально вытащил ее со двора, тщательно закрыв калитку на железную щеколду.

Машину Женя вел классно, вовремя тормозил на побитом асфальте, объезжая опасные трещины и ямы, резко сбавлял скорость на поворотах.

Солнце слепило глаза по-летнему зло и непримиримо, пришлось надеть очки.

— Почему Эльтон? — не выдержала Саша.

— Ага, заговорила первая! — засмеялся Женя. — Вот, посмотри, пока будем ехать до Палласовки. Мой личный дневник, — и он достал из сумки общую тетрадь в черной кожаной обложке.

— Не надо, — Саша отодвинула тетрадь, та упала на коврик.

Женя, молча, протянул книжечку Муравьева «Дорогами российских провинций», положил Саше на колени. — Прочитаешь потом.

Женя иногда, отвлекаясь от дороги, смотрел на Сашу мельком, словно хотел что-то сказать, но молчал, и каждый раз от его взгляда она хотела приказать холодно: — Останови машину, но лишь независимо поворачивала голову к боковому стеклу, бездумно глядя на мелькающие столбы электропередач вдали по ровной линии горизонта, сменяющиеся картины выжженной степи и убранных прямоугольников полей, редких или наоборот заросших лесополос.

Параллельно шоссе по высокой насыпи железнодорожного полотна иногда проносились небольшие, словно игрушечные, вагоны редких пассажирских поездов, тянулись, застывая на запасных путях разъездов, длиннющие товарники.

По дороге навстречу пылили на больших скоростях груженные арбузами, томатами, дынями самосвалы с прицепами, добивая и без того изношенный асфальт.

— Ни одна машина нас пока не обогнала, — Саша подняла с коврика тетрадь, положила рядом:

— А ты шлепки или тапочки резиновые взял?

Женя посмотрел вопросительно

— Там, на озере — совершенно марсианский пейзаж: выжженная степь с небольшой возвышенностью, где-то на шестьдесят восемь метров выше уровня моря, а само озеро на пятнадцать метров ниже уровня моря. Так, называемая гора Улаган, соляной купол, покрытый песком, щебнем, вперемежку с солью. И постоянно дующий горячий ветер. И колючее от кристаллов соли скользкое дно озера. Без шлепок нельзя.

Саша рассмеялась:

— Мы были в июне. Уровень воды кое-где был сантиметров тридцать, а сейчас после засушливого лета будем бродить по щиколотку. Эльтон — начало или окончание твоего путешествия?

— Все будет зависеть от тебя, — Женя свернул на обочину. Притормозил на развилке дорог. — В Палласовку будем заезжать?

— Конечно! Давай прямо к вокзалу. Там памятник Палласу. Здесь почти все улицы идут параллельно железной дороге. Нужно еще воды купить чистой, а то после купания в озере все тело коркой соли покроется.

Напротив старинного здания вокзала, с толпившимися возле автобусов пассажирами, среди незамысловатых клумб возвышалась на высоком постаменте скульптура Палласа возле вьючной лошади с надписью: «Географическая экспедиция во главе с П. С. Палласом — академиком Российской императорской Академии в 1773 году исследовала район озер Эльтон, Баскунчак. Станция Палласовка названа именем П.С.Палласа в 1907 году».

По мосту пересекли широкий обмелевший Торгун, свернули с шоссе возле поста ГАИ на узкую асфальтированную полоску.

Дорога пошла под уклон, вскоре закончились пахотные земли с лесополосами, зной усилился, хотя в машине с кондиционером было комфортно.

Все чаще дорогу стали перебегать суслики и хомяки в пятнистых шубках, застывали на обочине, присев на задних лапках и поворачивая потешные мордочки вслед машине.

По пыльной выбитой дороге

Обоз чумацкий медленно плывет,

Озер соленых сатанинское снадобье

Чувалы полные везет



Дорога (чтобы ей издохнуть)

До края света скоро доведет,

И от жары вдруг начинаешь глохнуть,

И город сказочный у озера встает.



Танцуют девушки в причудливой одежде,

Звенит цепями верблюдов караван…

Протрешь глаза — лишь степь, как прежде,

Минута — и вновь призрачного облака обман.



И так весь день. Люди устали,

Молят:- Ну, хоть бы ветерка чуток!

Но, распластав концы горячей шали,

В полнеба машет солнца огненный платок…

Это было как наваждение.

Вдруг в голове прокручивалась строчка слов, потом другая, и начинался поиск рифмы, такой волнующий, заманчивый, тревожный и обманчиво-легкий, на первый взгляд. Она хватала ручку, листок, записывала свои стихотворные выбросы. Это случалось все чаще. Саше нравилось все, что она записывала на бумаге, пока в руки не попал томик стихотворений Фета. Эти стихи звучали музыкой: каждая строчка была объемной, посвященной именно ей, Саше, близким современным человеком. Она хотела порвать свои тетрадки, но пожалела.

Строчки приходили, напоминали о себе, особенно, когда было одиноко, безнадежно грустно, когда думала о Жене.

Женя не пришел на линейку первого сентября тогда, двадцать один год назад.

Девятиклассников из нескольких классов, целую толпу загоревших, отдохнувших за время каникул, пытались расставить на определенные места классные руководители, но все незаметно перемещались, делились новостями, откровенно игнорируя расписанный ритуал линейки. Но Жени среди них не было.

На перемене Саша сама подошла к Николаю:

— А где твой друг? Проспал, что ли?

Коля торопился в столовую:

— Здравствуйте! С Луны свалилась! Это ты у нас — спящая красавица! Женькин отец получил большой дом в совхозе, и Женька теперь будет учиться в Верхнем Еруслане. Школа у них маленькая, еще до революции построенная, бывший дом пастора. У них в девятом классе всего семь человек. Мы с парнями к Женьке на велосипедах ездили, с девчонками верхнеерусланскими познакомились.

Представляешь, у них каждый вечер на мосту, ну, этот старинный железный мост через Еруслан, так вот там танцы. Мы сегодня вечером поедем. Помчались в столовую, а то все остынет, — и Колька побежал по лестнице догонять одноклассников

Саша ушла с уроков, закрылась в доме, разделась, легла на диван. Щеки горели, наверное, кто-то ругал или вспоминал. Вскочила, оделась, выскочила за калитку:

— Ну и пожалуйста, — она вдруг поняла, что этим летом что-то изменилось в ее жизни, изменилась она сама потому, что появился Женя.

И все время она ждала встречи с ним. Ждала днем, когда все были на работе, стука в окно. Шла в центр, в магазин за хлебом, оглядывалась, — вдруг выехал из переулка на их улицу и ставит свой велосипед у Колькиного забора. Вечером, на лавочке с книгой, смотрела вдаль пустынной улицы, не перевернув ни одной страницы.

Саша натянула купальник, сарафан, хотя в сентябре лезли в речку с бреднем только подвыпившие мужики.

Это объятье там, в сыром полумраке возле колодца, ужас потери в пыльном обвале подземелья, крепкие Женькины руки, шершавые губы — неужели больше ничего не будет? «Все начинается в детстве», — сказал поэт, но как обидно, когда детство заканчивается так быстро.

На речке было пустынно, даже как-то отчужденно. Проломились через кустарник две отставшие от стада коровы, тяжело дыша и обмахиваясь длинными метелками хвостов, шумно пили воду в тине у берега и ушли неторопливо по тропинке вверх, важные и довольные.

Шалаш был разрушен, колья от костра валялись у самой воды.

— Лето кончилось, — Саша шла по теплому песку, злясь на себя, на сломанный шалаш, на этот такой обидно неприкаянный и одинокий день.

Дома взяла чистую тетрадь, написала «Счастье»:

Заголубело небо по-весеннему,

И высветилась вдруг вершина

Несуществующей горы…

Дальше рифма не шла. Оставила страницу, написала дальше:

Любовь — разбег, полет, стремленье,

Как с кручи летом над рекой,

Туда, где убаюкивающий заговор воды и теней,

И ты, отмеченный судьбой.

Пришли с работы папа с мамой, обсуждая громко какие-то проблемы, ответила им что-то невпопад и ушла в свою комнату делать уроки. Продолжать жить без Жени.

Глава 9. Эльтон

Ты унеси, закатный ветер, мою печаль, года, седины,

И мудрость, накипевшую на дне души моей усталой.

Пусть растворятся в зареве закатном болезни и печаль,

Что паутиной душу оплели и рвут на части.

Как дуновенье теплое, пошли рассветный ветер,

Мне поцелуй, горячий, жадный, и образ дорогой,

С которым вижусь только в сновиденьях по ночам.

Дождем лучистым расплескай из светлой тучки,

Хотя б пригоршни две добра и милосердия,

Чтоб напоить сердца бездонные, тревогой перевитые,

Живой водой надежды, веры и любви.

Ты принеси, весенний ветер, на краешке крыла

Любви предчувствие и ожиданье счастья,

Иль подхвати меня и унеси на солнце,

Чтобы лучом, сверкнув, пролиться капелькой тепла,

Дать жизнь живому, и темноту на миг зажечь.

_ Саша, ты спишь? — Женя провел ладонью по плечу, по обнаженной руке до локтя.

— Нет, вспоминаю, — она снова закрыла глаза под темными очками, продолжая мечтать в уютном кресле дорогой иномарки.

— Смотри, озеро! — Женя съехал с асфальта на твердо укатанную грунтовую дорогу.

Сначала вдалеке сверкнула ярким бликом гладь большого зеркала, машина покатила вниз, и, наконец появилась во всей красе ровная, как лист алюминиевой фольги, поверхность озера, слившаяся с таким же серовато-выгоревшим бесконечным небом.

Женя достал фотоаппарат. Подъехав ближе, заметили, как безразличный слепящий вид воды стал вдруг приобретать живой, но какой-то опасный красноватый цвет.

Вышли из машины, метров десять шли, словно по заснеженному с розоватыми сугробами, берегу. Озеро дышало, волны накатывались, как морской прибой, нежно, успокаивающе; в воздухе запахло химическими соединениями.

Солнце было еще высоко, в зените, и было непонятно, то ли небо отражается в озере, то ли озерная ширь до самого горизонта отразилась в небе: высокие перистые облака плыли и в озере, и в небе.

— Сашенька, — Женя поднял соленую нетающую узорную снежинку, по-мальчишески непосредственно лизнул ее, сплюнул, — давай заедем в поселок, договоримся с ночевкой, а потом вернемся и искупаемся в этом мертвом море.

Мальчик на велосипеде, не останавливаясь, на вопрос, где санаторий, махнул в сторону старинной водонапорной башни из красного кирпича, которая вблизи удивила своими размерами, необычной конструкцией, и которая точно помнила гудки паровозов более ста лет назад.

На привокзальной площади под деревянным навесом местные жители продавали многочисленные сувениры.

В основном здании санатория пожилая медсестра с явным удивлением посмотрела на заграничный паспорт Жени и убежала за дежурным врачом.

— Мы бы хотели на три дня остановиться у вас, Нет, нет, никакого лечения нам не нужно. Я специально приехал на экскурсию по местам экспедиции моего дальнего родственника Петра Симона Палласа, Нам нужен отдельный комфортабельный номер на двоих, — взяв Сашу под руку, он крепко прижал ее локоть к себе.

— Чтобы не вырвалась и не убежала, — подумала Саша, оглядывая довольно скромное убранство фойе, отличающееся от обычной больницы ковром на полу и видами озера на стенах.

— У нас есть прекрасный домик во дворе со всеми удобствами. Там вас никто не побеспокоит. На дикие ванны дважды в день отдыхающих возит автобус. В трех километрах от санатория есть источник с минеральной водой. Можно взять напрокат велосипеды, — немолодой уже дежурный врач махнул рукой в сторону окна. — У нас во дворе — прекрасное кафе, вечером — танцы. Добро пожаловать! Вы оставьте паспорта для оформления и пойдемте, я покажу ваш домик.

— Сходим в кафе, пообедаем и сразу же на озеро, — как только за доктором закрылась дверь, Женя, притянув Сашу к себе, крепко сжал в объятиях:

— Устала? Пойду, принесу наши вещи.

Нереальность происходящего с утра этого ненормального первого сентября оглушила, отсекла все разумные рассудительные доводы.

— Дальний родственник Петра Симона Палласа, Саша сначала улыбнулась, потом вся несуразность этой фразы заставила ее расхохотаться во весь голос, — дальний родственник.

Этот смех был на грани истерики, когда Женя, поставив сумки на ковер, опять схватил ее за плечи непривычно властно и стал гладить по плечам, спине, лаская и успокаивая, как кошку.

Саша перестала смеяться, затихла, потом вырвалась:

— Все, хочу в соленое озеро! Нервы надо лечить!

Озеро совсем обмелело. Они брели, скользя, оступаясь, по острым кристаллам на дне, держась за руки, почти километр, пока горячая вода не стала достигать колен, и можно было, лежа на животе, на ладонях, или на спине, почувствовать необычность купания, когда спина или грудь поочередно оставались сухими, а трещины на пятках зажгло, как при ожоге.

Потом они опять брели к горизонту, надеясь увидеть противоположный берег, но, поняв безнадежность своей затеи — поплавать в соленой воде, — вдруг почувствовали такую отдаленность от людей, словно попали на необитаемый остров, и начали неистово целоваться.

Небо стало постепенно темнеть, солнце приобрело совершенную форму шара, и настал момент, когда на закате засверкали, соприкоснувшись на линии горизонта, сразу два солнца: одно — на небе, другое — в воде.

Саша вырвалась из Жениных объятий и, схватив его за руку, чувствуя его силу, потащила назад, к белоснежной полоске берега, держа на весу бесполезные шлепки:

— Я ослепла сегодня от солнца. Глаза закрываю, — и снова вижу блестки этого сверкающего озера. Смотри! — и она показала на, словно зимний обледеневший, забор из неровных свай у берега.

И опять, исколов спины, они легли в вырытые искусственно ямы с приторно-теплой водой — в дикие ванны.

— Я хочу тебя! — Женя притянул ее за обе руки к себе. — Хочу с первой минуты, как увидел на дороге. Поехали в наш домик.

— С ума сошел! — словно оба надышались разгоряченными парами этого необычного озера. — Поехали.

Женя потянул Сашу к берегу, потом по сухим кристаллам — к машине. Целуя соленые плечи, щеки, волосы, поливал из пятилитровой бутыли пресной водой на сразу озябшее тело, смывая соль ладонью с груди, бедер, завернул в большое жесткое полотенце, помог сесть в машину. Надел только брюки, покидав все вещи в багажник без пакетов.

По дороге ехали молча. Молча, ни на кого не глядя, прошли по асфальтированной дорожке.

Женя сразу включил напольный вентилятор, снова сжал плечи, нашел губы, сдернул купальник, не отпуская от себя ни на шаг.

И Саша нырнула в эти волны чувственности совершенно чужого мужчины, утопая в его нежных прикосновениях, уступая силе его желания. Тело сначала затвердело от смущения. А потом стало податливым от поцелуев, стало требовать большей нежности, близости, самой большой близости.

Саша несмело провела ладонью по жестким от соли вихрам, затем выгнула грудь навстречу губам, ладоням, сильному телу.

Когда все кончилось вершиной неземного взлета, и Женя лежал рядом с закрытыми глазами, она, пошарив у изголовья, вытащила горячую простыню и натянула на живот и ноги.

— Поспи немного, — Женя чмокнул во влажную ключицу.

В комнате от темных занавешенных шторами окон пробивались на пол тонкие лучики от вспыхнувшего на улице фонаря.

Лопасти вентилятора, поворачиваясь вокруг оси, гнали горячий воздух. Было жарко. Саша, задремав, уплыла на этих волнах.

Очнулась снова от горячих губ, ладоней, и опять упала в полусознательную дрему. И было не стыдно от влаги, выливавшейся на гостиничную простыню, от откровенного мужского взгляда, вседозволенности чужих рук.

— Люблю, люблю, люблю, — прошептал Женя уже глубокой ночью, когда протяжно позвал в дорогу пассажиров гудок тепловоза на железнодорожной станции.

Под окном с шумом прошли отдыхающие санатория, возвращаясь с закончившихся танцев.

Саша заснула, тесно прижавшись к обжигающему телу.

Проснулись ночью почти одновременно и снова утонули друг в друге…

— Господи, как я днем ему в глаза посмотрю — распутная женщина, — эта мысль мелькнула на миг, когда Женя укутал ее легким тканевым одеялом, чмокнул в щеку, повернулся к ней голой спиной.

Она проснулась засветло. Стараясь не шелестеть пластиковым пакетом, достала и надела ночную рубашку, закуталась в теплый плед, с ногами залезла в глубокую нишу широкого мягкого кресла, стараясь не поворачивать голову в сторону кровати, где спал Женя.

Сейчас, утром казалось нереальным, словно приснилось в эту жаркую ночь то, что произошло вчера так стремительно, неудержимо, этот реальный взрыв неистовости их слияния после размеренности дороги, томительного молчания, внешне душевного спокойствия в течение почти целого дня. И Женя, вдруг ставший таким близким, ближе не бывает, — все это заставило Сашу покраснеть. И это «люблю» среди ночи. А скоро рассвет. И как в «Бегущей по волнам» Александра Грина: — Я знал, что утром увижу другой город — город, как он есть, отличный от того, какой вижу сейчас.

И что будет завтра? Послезавтра? Через месяц?

— Иди ко мне, — позвал негромко Женя, и она скользнула в его крепкие объятия, не думая больше о завтрашнем дне, желая только, чтобы не кончались эти минуты абсолютного счастья.

Глава 10. Любовь

Мучительно это — и видеть, и слышать,

И воздухом рядом дышать,

И взгляд твой, внимательный, ласковый, ждущий,

Улыбкой беспечной отваги лишать.

Как в юности, вздрагивать от прикосновенья,

Года прошумевшие проклинать,

Весну прославляя, лететь над землей в нетерпенье,

С тоской ожидая осеннюю хлябь.

Когда обессилено сердце затихнет

И глухо в угрюмом саду в такт шагам застучит,

Где лист, опечаленный, тихо кружится,

Волной накрывая промерзший грани.

Они встречали рассвет, сидя на одеяле, на вершине горы Улаган, закутавшись в куртки, обнявшись.

Солнце долго выбиралось из-под по-осеннему нависшей синевы, дул прерывистый, с паузами теплый ветер.



Саша молчала. Вот здесь, на пологом распадке древней горы, когда-то бывшей дном доисторического моря, усеянной камнями с отпечатками древнейших раковин и растений, она поняла, что любит этого большого ласкового незнакомца больше всех на свете.

Здесь, за сотню километров от дома, она ни разу не вспомнила о дочери, родителях, будто какая-то неведомая сила напрочь стерла память, оставив только страсть к этому человеку, который за день и ночь перевернул ее такое привычное существование, человеку, ставшему невероятно дорогим, до невозможности необходимым.

Свинцовые тучи, наползая с севера, грозили грянуть проливным дождем. Выжженная степь, точно нахохлилась, приготовившись принять капли драгоценной пресной воды. Озеро застыло, сделалось неживым — с темно-синим оттенком предгрозового неба на воде.

Но ветер, который привычно дует здесь, не переставая весь год, расторопно угнал стадо облаков на юго-запад, к Волге, и они, радуясь, покинули печальный заброшенный, высушенный вечным безводьем край.

Солнце, извиняясь, проворно покатило к зениту, снова зажигая миллионы сверкающих граней природных кристаллов, и расколдованное озеро на глазах зашелестело тяжелыми солеными волнами, постепенно меняя стальной оттенок на живое розоватое свечение.

— Что же ты все время молчишь, моя девочка? — Женя плотнее обнял плечи. — Не замерзла?

— Я счастлива, — она положила его левую руку на свои согнутые колени; оказавшись в кольце его рук, еще теснее прижалась к теплой груди.

— Саша, я в разводе. Моя бывшая жена вышла замуж и с моей дочерью уехала в Израиль, — Женя хотел рассказать о себе еще в первую встречу, но что-то удержало его: может, ее молчаливость, изучающий, очень серьезный взгляд исподлобья.

«Она изменилась, стала старше, взрослее. Но как расцвела!» — подумал Женя.

— Я ведь приехал в Россию навсегда, а не, как турист.

Он, волнуясь, вскочил, потом присел, обнимая Сашины колени, заглянул в глаза:

— Завтра я уезжаю в Волгоград, потом в Москву. Поехали со мной!

Если бы кто-нибудь из его немногих друзей в Германии или сестры сейчас увидели его здесь, на границе с Казахстаном, в этих полупустынных степях, на берегу соленого самосадочного озера, куда в далеком восемнадцатом веке занесла судьба экспедицию немца Палласа, то они бы не узнали своего немногословного Евгения Вебера. Эта его привычка «Много думать, но мало говорить», словно растворилась в мареве набегающего дня, у ног русской чудесницы, в объятиях которой он утонул вчера.

Так, в весеннюю гулкую ночь под ярко расцветшими созвездиями вдруг прорывает ослабевшие земляные плотины застоявшаяся вода озер и рек, забравшая всю силу и мощь яростных морозов и зимних снегопадов, и утром только одинокие телеграфные столбы вдоль дорог да затопленные шапки еще сонных деревьев напоминают — пора пришла.

— Саша, ты слышишь меня? Я не умею говорить красиво. Еще в Германии решил вернуться назад, чтобы построить здесь дом. Восстановить кирху, сделать в бывшем Гнадентау, в Верхнем Еруслане, туристический комплекс.



Ведь тысячи немцев уехали из нашего и других районов на новую родину в Германию, но память сердца заставляет их приезжать сюда, за тысячи километров в отпуск, в гости и просто, соскучившись по прошлому, несмотря на приличные расходы. Нужны серьезные вложения, серьезные инвесторы. Я сейчас этим и занимаюсь. Сейчас появилась новая идея, но я пока тебе ничего не скажу, чтобы не сглазить, не обижайся, пожалуйста. Вместе слетаем в Германию, может быть, даже Израиль. Поедем!

Саша ахнула про себя. Этот искренний монолог в разбуженной степи взволнованного, сильного, уверенного мужчины смутил ее. И, несмотря на то, что внешне, как истинный Водолей, она казалась всем открытой для общения, на самом деле, всегда неохотно делилась своими чувствами, ценила, прежде всего, свободу личного пространства.

— Женя! У меня нет загранпаспорта. Я никогда не летала на самолете. Поезжай один, когда сможешь, — вернешься. Будет лучше, если я останусь дома.

— Загранпаспорт? Проблема! Сделаем в Волгограде быстренько. А кому будет лучше? Тебе? Мне? Я не хочу с тобой расставаться. Ты именно та женщина, с которой я хочу жить, воспитывать детей, которую хочу охранять и беречь. Сашенька, милая моя, поедем! Нам же хорошо вместе.

Он не мог усидеть, встал, глядя вдаль, волновался, и, Саша явно услышала малозаметный акцент: некоторые слова звучали с придыханием, а другие — гортанно.

— Сашенька, поедем. Возьми отпуск, уговори директора школы отпустить тебя хотя бы на полгода. — Женя сел рядом, притянул к себе, крепко поцеловал.

По его уверенному тону, по решительному взгляду Саша поняла, что он не ждет отказа, даже не допускает такой мысли. Он уже все решил для себя и за нее.

Саша встала, запахнув куртку, так как от всех этих слов ее начала бить нервная дрожь:

— Женечка, нежелание поехать с тобой сейчас — это не каприз. Уже год я привыкаю жить совсем одна, без дочери. Она учится в художественной школе в Волгограде, хорошо рисует, мечтает стать художницей. Ей там очень нравится, правда, мы с ней очень скучаем друг без дружки. В Волгограде у свекрови — двухкомнатная квартира недалеко от центра города, и все уговаривают меня переехать к ним. Я буду ждать твоего возвращения здесь. И, честно, — я не люблю город. Но если случится, что мы по-прежнему будем встречаться, — я брошу свой дом, работу без минуты сомнений и поеду с тобой. Если мы будем нужны друг другу. Мы — не дети, прости за откровенность, — Саша отвернулась навстречу горячему ветру, чтобы скрыть выступившие слезы.

— Значит, ты остаешься? — Женя снял куртку, бросил ее на щебенку склона. Саша, не поворачиваясь, кивнула.

— Хорошо. Я обязательно приеду через месяц, — схватив за плечи, прижал к себе.

Саша поразилась в очередной раз, что эти минуты близости, пылкость объятий, явное желание обладания, моментально сгладили все: недопонимание, различие взглядов, временное, пусть на секунды, отчуждение — все то, что не случилось в ее бывшей супружеской жизни. А может быть, просто незаметно исчезло, растворилось в повседневности, привыкании друг к другу за долгие годы.

— Пойдем, сфотографируемся на память, — Саша потянула Женю к озеру.

Он долго щелкал эти фантастические, постоянно меняющиеся картины действительно неземного озера; Сашу с распущенными волосами, Сашу — у снежного соленого сугроба. Залезать в воду не хотелось.

Несколько километров прошагали по пыльной дороге до источника. На берегу уходившей вдаль балки с какой-то растительностью попробовали выбегающую из-под земли солоноватую минеральную воду с характерным химическим запахом, пожалели, что оставили машину в санатории, и пришлось пешком возвращаться. Плотно пообедали в маленьком кафе в прохладе работавшего кондиционера среди развлекающихся курортников.

Потом Женя отправился на встречу с главным врачом санатория, энергичной моложавой брюнеткой в брючном летнем костюме, которая специально приехала в выходной день с супругом по просьбе Жени.

А Саша прочитала книгу Муравьева «Дороги российских провинций». Долго рассматривала маршруты экспедиций Палласа, где озеро Эльтон (в переводе с монгольского — Золотое дно) было одной из незначительных точек на карте, и крепко уснула.

Женя разбудил ее часа через два, вполне довольный состоявшейся беседой.

Приняв душ, они снова оказались в невесомой близости, отгородившись от целого мира кирпичными стенами санаторного домика.

Возвратились домой поздно вечером, в воскресенье. Три дня пролетели, как миг. И снова невероятный поцелуй на пороге дома, от которого зажглась каждая клеточка тела, и снова захотелось ласки, сладости любви:

— Сашенька, люблю тебя! Спокойной ночи! — и машина, мигнув прощально красными задними фарами, скрылась в переулке.

Саша набрала волгоградский номер телефона свекрови. Трубку схватила Аннушка:

— Мама, мы сегодня были на Мамаевом кургане, рисовали этюды. У меня что-то получается! Мамочка, привези или передай с автобусом мои теплую куртку и осенние сапожки. — У нас будет экскурсия на теплоходе по Волге, — дочь щебетала, как воробышек, об учебе, подружках, и ее далекий голос, а затем скучный голос свекрови с очередными наставлениями сжали вдруг сердце тревогой, чувством вины перед дочерью, недовольства собой за беспечность, которую она позволила себе впервые за пять лет после смерти мужа.

Набрала номер родителей:

— Ты, что так поздно? — сонно спросила мама, видимо, задремала в кресле перед работающим телевизором. — Отец уже давно уснул. А ты где пропадала?

— На озере Эльтон, — не хотелось никаких расспросов, — Спокойной ночи! У меня завтра первый урок.

Саша включила бойлер, долго сидела в кресле, пока наполнялась ванна, а потом залезла в теплую воду и, боясь, уснуть, снова стала вспоминать….

Глава 11. Клятва

Пришла пора деревьям молодиться,

Уже под утро, в полной тишине

Вдруг стали ветки нежно серебриться

И застывали, заколдованные, в сне.

И нет уже привычного дрожанья,

Стенаний ветра над промокшею землей, —

Поднялись в празднике безлунного венчанья

Вершин короны под сказочной фатой.

Нигде не видно темных ржавых пятен,

Легли мазки на крыши и забор,

И только по двору на леденистой вате

Кошачьих лап стремительный узор.

На комсомольском собрании тогда, в октябре девятиклассники избрали Сашу в комитет комсомола, и началась напряженная общественная жизнь с подготовкой общешкольных вечеров, Зарницы, с рейдами в отряде дзержинцев, с выпусками праздничных газет.

А еще нужно было в субботу помыть полы и убраться у бабули и дома, сбегать в библиотеку, дважды в неделю — на хореографический кружок и секцию по волейболу, — и в этом кипящем круговороте школьной жизни не осталось времени ни на стихи, ни на воспоминания о летнем безрассудстве, ни о Жене.

В начале декабря легла настоящая вьюжная зима с сугробами и морозами.

Накануне у матери ломили суставы, бабушке пришлось вызвать «Скорую» — резко поднялось давление.

Рано утром Саша подошла к окну, раздвинула шторы и ахнула: — Зима.

На комитете комсомола решили не просто передать с учителями в соседнюю школу альбом районной эстафеты по военно-патриотическому воспитанию, а организовать поход на лыжах и подготовить небольшой концерт.

В среду после уроков собрались всем комитетом на стадионе. Весь реквизит растолкали по рюкзакам, учителю физкультуры достался нести толстенный альбом с многочисленными фотографиями, переданный по эстафете из приволжской школы.

Настроение было приподнято-дурашливое, подкалывали друг друга:

— Идем на задание, как диверсанты.

У Саши в рюкзаке лежали атрибуты украинского костюма, и она беспокоилась, чтобы не сильно помялся роскошный венок из искусственных цветов, который они с мамой мастерили два вечера.

Пять километров до Верхнего Еруслана планировали пройти за час, а, может быть, и меньше, потом — передача эстафеты и обратно.

— Чтобы в шесть часов вечера были дома! — директриса сама вышла на стадион, кутаясь в большой сизоватый пуховый платок.

Саша любила ходить на лыжах. Любила скорость и независимость, сосредоточенность и быстроту движений, когда все тело подчинено одной команде «Вперед и скорее!». Дыхание и ритмы сердца не дают сбоя, летишь по снегу, как сгусток неведомой энергии. И успеваешь увидеть розоватые в лучах негреющего солнца снежные шапочки на деревьях, колосящиеся изморозью ветки кустарников и засохшей травы, чудесный пейзаж застывшей реки и уснувшего леса.

Пошли через лес по новой, но уже наезженной машинами снежной дороге, срезая большой, почти двухкилометровый прямой угол оживленного движением зимнего шоссе.

Две девчонки-десятиклассницы впервые встали на лыжи. Они плелись в конце растянувшейся колонны, которую замыкал недовольный физрук.

Здесь, в излучине Еруслана деревья-великаны росли произвольными группами, бросая семена и ежегодно возрождаясь в юной поросли серебристых тополей, кленов, осин, кустарников. Они стояли здесь и сто, и двести лет назад, и видели первых переселенцев из Украины, Германии, Пензенской губернии.

И теперь с немым удивлением разглядывали бесшабашную молодежь на лыжах, полную сил, энергии и задора.

Село за деревьями было не видно, но, когда взобрались на шоссе, на горизонте возник шпиль башни, устремленный в небо.

Сашин дедушка, родившийся в Старой Полтавке еще до революции, рассказывал, что пока не поднялись сосны, высаженные после войны лесхозом на песках по берегам рек, шпиль немецкой кирхи был виден издалека за многие километры. А ночью, особенно в зимней темноте спутников на санях спасал, выводил к людскому жилью методичный, размеренный звук колокола на колокольне.

Дожидаясь отставших девчонок с физруком, остановились на железном мосту через реку Еруслан. С интересом и удивлением все стали рассматривать значительное по своим размерам и конструкции, с тремя шлюзами сооружение на высоких бетонных сваях. Внизу, под мостом бежала незамерзающая вода.

Подъемный механизм состоял из зубчатых колес и рукоятки. Вращением рукоятки приводилось в движение маленькое колесо, заставлявшее когда-то вращаться большое колесо. Сбоку был приделан шкив, через который была пропущена цепь. Наверное, с помощью цепей и проходил подъем створок шлюза.

Парни из комитета комсомола со знанием дела рассуждали о достоинствах построенного еще в 1928 году уникального сооружения, но Сашу поразило, что все конструкции имели такой современный неизношенный вид, и казалось, — все механизмы просто выключены на зимнее время. Слева от моста виднелся остов кирпичного здания без крыши

— Вот, махина! Из чугуна, что ли? — Колька погладил ладонью в серой перчатке перила.

Николая в классе избрали в комитет комсомола вместе с Сашей, посмеялись:

— Ваши окна друг на друга смотрят вечером и днем, будешь, Коленька, Сашку с комитета прямо к дому провожать!

Пока шли на лыжах, было жарко, но невольная остановка на мосту напомнила, что на дворе зимний сумрачный короткий день, торопящийся перейти в ночь.

— Смотрите, нас встречают! — закричали девчонки.

Впереди шедшей навстречу группе верхнеерусланских школьников шагал по дороге Женя.

Саше показалось, что он на голову выше всех, и, действительно при встрече она убедилась, что он вымахал вверх, изменился, что ли за те несколько месяцев, что они не виделись

Он был без шапки, в распахнутой куртке какой-то незнакомый, с густым чубом непокорных волос, упрямым подбородком, с внимательными, словно насмешливыми, серыми глазами.

— Привет! А у нас вся школа собралась, — ждем вас. Снимайте лыжи, а то по улице скользко идти, — и он, присев на корточки у ног Саши, стал расстегивать замерзшие крепления.

Ребята забрали у девчонок рюкзаки и лыжи. Сашины рюкзак и лыжи нес Женя.

Спустились с насыпи дороги, по просторной улице вышли на огромную пустынную площадь к кирхе.

Возле одноэтажных скромных домов села это диковинное здание с устремленными вверх башней со шпилем, высокими готическими окнами без стекол, освещенное лучами заходящего солнца, казалось совершенством, подаренным этому заволжскому селу, неизвестно, за какие заслуги.

Здание из красного кирпича было, словно иллюстрацией достопримечательности архитектурного изыска готического стиля какого-нибудь крупнейшего древнего города Германии, Испании или Голландии.

Снег тракторами чистили только по улицам возле домов, а кирха стояла, занесенная нетронутым снегом, такая одинокая, брошенная, что у Саши из глаз выбилась невольная слеза.

Шли длинной цепочкой по протоптанной тропинке, молча, точно боясь спугнуть вековой покой этого величественного здания, уснувшего в ожидании перемен.

К вечеру встречи в длинном теплом коридоре была наряжена раньше всех сроков высокая пушистая сосна, распространявшая неповторимый запах хвои, сверкали огоньки гирлянд, было тепло и уютно.

В небольшом классе для гостей был накрыт стол с домашними пирогами и сладостями, грелся электрический самовар.

Все выступавшие солисты двух школ пели под аккордеон, на котором играл Женя. Он тут же, без нот подбирал нужную мелодию. Зал взрывался долгими аплодисментами.

Чаепитие и концерт затянулись до шести часов вечера. Физрук пытался дозвониться до директора школы райцентра, но связь куда-то пропала. Он махнул рукой и разрешил остаться на танцы, когда директор местной школы договорилась с директором совхоза, что гостей в восемь часов вечера отвезет совхозный автобус.

— Ты очень вырос, — шепнула Саша Женьке, когда в тесноте от множества танцующих пар, их в очередной раз прижали друг к другу.

— Представляешь, у нас нет спортзала, и все уроки физкультуры у нас — на улице, в любое время года. Качаемся на турнике в перчатках. И редко, кто болеет, — он покрепче прижал Сашу к себе, обняв ее за плечи.

— Отпусти, а то ваши девчонки меня отлупят, — Саша раскраснелась после гопака, который им пришлось исполнять дважды, от выпитого чая, от внимательных глаз Жени. — А почему ваше село называют «Собачье»?

Женя нахмурился:

— Верхний Еруслан — бывшая немецкая колония Гнадентау, что в переводе на русский язык означает Благодатная роса. Она была основана где-то в 1860 году. Видишь, какое красивое название было. Вся красота рухнула, когда осенью 1941 года все немцы были депортированы. Надрывно ревела скотина в стойлах без воды и корма, потом ее не стало. Лишь голодные, одичавшие собаки бегали стаями меж опустевших заброшенных домов. Из-за этого и прицепилась обидное название «Собачье». Пойдем, побродим по улице, — он потянул Сашу в крохотную учительскую.

Саша видела, что Женя расстроился, и ругала себя за глупое любопытство, понимая, что коснулась болезненной запретной темы.

Женя подождал за дверью, пока Саша переоделась в теплые свитер, брюки и ботинки. Смеясь, сам натянул косо на лоб вязаную шапочку, и. выключив свет в учительской, они очутились на заснеженном крыльце с посыпанными речным песком ступенями.

— Мне понравилась ваша школа. И учителя, и ученики — словно большая семья.

— А аккордеонист? — Женя схватил Сашу за руку. — Пойдем в кирху.

Небо широким темным абажуром с миллиардами сверкающих лампочек-звезд укрыло горизонт, заснеженные дома, ярко освещенное здание школы и по-зимнему холодное недоступное бесхозное здание кирхи.

— Она какая-то неземная. Возле нее чувствуешь себя пушинкой, — Саша подошла к забитой досками, когда-то, наверное, нарядной и широкой двери.

— А в кирху можно войти? — почему-то шепотом спросила она.

Женя легко сдвинул болтающуюся на согнутом гвозде доску, и они протиснулись внутрь.

Вокруг все было огромно и жутковато. Сквозь дырявую крышу и пустые оконные проемы бесстрастно смотрели звезды.

Женя зажег спичку. Под ногами не было пола, только груды мусора.

— Здесь было совхозное зернохранилище. Но зерно не может храниться без крыши. Вот теперь здесь только сквозняки гуляют, — и столько горечи было в голосе Жени, что Саша снова взяла его за руку, крепко сжала, стараясь в темноте увидеть его лицо:

— Женечка, я не пойму, почему в людях, вообще в человеке, заложено это стремление разрушить, уничтожить, снести? Почему такая нетерпимость, непримиримость к красоте? Почему такое варварство в просвещенное время? Может быть, это просто темная зависть, тщательно скрываемая до времени, к таланту, уму, совершенству? Нет. Такая красота, как эта кирха, должна быть восстановлена. Должна же быть справедливость в этом мире.

— Хорошо, хоть не взорвали, как другие церкви, — Женя прижал Сашины ладони к губам, пытаясь согреть.

— Возможно, мы скоро уедем в Германию, — осторожно сказал он, — ждем вызова.

— Но ваша семья только недавно вернулись сюда, на родину из Сибири. У вас здесь дом, работа, школа, — эта новость не укладывалась в голове.

Да, Германия, Европа — это звучало, но они были так далеки с их языками, чуждым укладом жизни, своими законами и традициями.

— Женечка, не уезжай! Уговори отца и маму остаться! Ну, пожалуйста, — она схватила его за плечи, поцеловала в щеку, а потом, испугавшись, прижалась к холодной куртке носом и расплакалась.



Женя начал целовать мокрые щеки, глаза, губы, прижал к себе сжавшуюся, такую хрупкую в его руках девочку.

Голос его охрип от волнения:

— Саша, вот здесь, в стенах этого храма, клянусь, что обязательно вернусь в Россию, к тебе, и мы будем вместе. Ты мне веришь?

— Да. Я тебя дождусь, — и они застыли в объятиях друг друга среди хаоса разрушения и опустошения, в свете лунного сияния, лившегося сквозь огромные разбитые окна, истово веруя, что их клятвы обязательно исполнятся, потому, что все в этом мире не случайно.

На улице раздались громкие голоса:

— Саша! Женя! Автобус пришел, — и вскоре огни школы остались позади.

Все нахохлились в промерзшем автобусе, а потом отогрелись и загорланили песни.

Поездка всем понравилась, хотя на следующий день молодому физруку директор школы объявила выговор «за несвоевременное возвращение группы из запланированной поездки».

Начинались школьные олимпиады, потом подготовка к новогоднему карнавалу, а Саша мечтала, если не увидеть Женю, так хотя бы поговорить, услышать его голос. Но в телефонной трубке звучали лишь монотонные пустые гудки порыва связи.

Женя несколько раз приезжал с командой на районные соревнования по хоккею, лыжам, баскетболу. Саша видела его издалека, но подойти постеснялась.

Так судьбой было уготовано, что они больше не встретились в том злополучном году. И не успели даже попрощаться перед разлукой.

Глава 12. День учителя

Три желанья заветных есть у меня:

Первое — быть любимой,

Свободной быть — вот второе,

Ну, а третье — мира всем нам и покоя.

(Из песни)

Женя появился в субботу, в канун дня учителя. Этот день традиционно отмечали в первое воскресение октября, и по всей стране учителей ждали букеты, открытки, безделушки, торты, а иногда и солидные подарки от более обеспеченных родителей.

Суматошная пятница с традиционными чаепитиями в каждом классе завершились общей дискотекой в вестибюле первого этажа. Сашиных семиклассников впервые пригласили на это мероприятие, и они сначала дичились по углам, а потом разбесились в общих быстрых танцах, в полумраке зала.

Трижды пришлось объявлять последний танец, пока дежурившие учителя не выпроводили всех из школы.

Саша танцевала весь вечер. Ноги на высоких каблучках гудели, как после многокилометрового пешего похода.

Было радостно от не проходящей молодости, внутренней уверенности, гибкости тела, от теплого сумрака продолжающегося лета. И снова, как весной, хотелось умчаться на вокзал, купить билет до любой точки на карте, куда хватит денег. И налегке, без лишних вещей, сесть в поезд, слушать перестук колес на рельсах и гудки встречных локомотивов, провожать глазами постоянно меняющийся пейзаж за окнами купе, рассеянно поддерживать разговор с случайными попутчиками.

С утра Саша собиралась мыть полы. И теперь, открыв дверь, стояла перед Женей в шортах, застиранной футболке, шлепках на босу ногу и с веником в руке: девочка-подросток с длинным хвостом схваченных на затылке простой заколкой волос. Пушистые завитки на лбу, возле ушей сияли золотом в свете лучей неяркого солнца, прорвавшегося сквозь тюль восточного окна.

— Сашенька, радость моя! — Женя нежно сжал щеки теплыми ладонями, жадно поцеловал в губы. — Как я соскучился по тебе!

Гладко выбритый, загоревший, весь отутюженный, лощеный — он был неотразим.

— Женечка! Женечка, приехал! — Саша, как маленькая, повисла у него на шее, поцеловала щеку, ухо, прижалась к такому родному, сильному, зовущему сердцу, отбросив мешавший веник.

— С праздником, любимая! С днем учителя! — желание обладать этим девичьим телом, сжать нежно грудь, исцеловать с головы до ног было таким до невозможности сильным, что потребовалось немалое усилие силы воли, чтобы внести свою девочку на руках в зал, поставить на пол и, сказав: — Подожди секунду, — стремглав вылететь обратно во двор и, стоя под крышей переплетенных виноградных лоз, выдохнуть стянувшее все тело напряжение.

Женя внес в комнату пластмассовое ведро с охапкой ярко красных голландских роз: — Это тебе. И это тоже тебе, — надел, примеряя на какой придется палец, золотое кольцо с большим зеленоватым камнем — под цвет глаз.

«Подарок любовнице», — мелькнула невольная мысль.

— Я сейчас переоденусь, — Саша повернулась к окну, — но Женя еще крепче сжал ладошку с кольцом. Это было просто невозможное счастье — чувствовать тепло его вздрагивающей ладони, глядеть глаза в глаза, осязать такой знакомый запах его туалетной воды, видеть реального, взволнованного, немного растерянного рядом с собой.

— Сашенька, я тут решил немного покомандовать. Примерно через час или раньше приедут ребята из нашего села и пробьют во дворе скважину, чтобы решить проблему с поливом на следующий год. Ты занимайся своими делами. Они свою работу знают. Я сейчас уеду, но прошу собраться до четырнадцати часов. Приглашаю в Саратовский театр оперы и балета имени Чернышевского на открытие сезона — балет «Лебединое озеро». Вчера вернулся в Саратов из Москвы. Там везде афиши. Купил билеты. Ты не против? — он притянул Сашу за плечи. — Отказ не принимается. Готовься к поездке. Переночуем в гостинице, побродим по городу, посидим в ресторане. Отметим твой праздник и нашу встречу. Я поехал. У меня дела. — Он ушел, а ей хотелось плакать от невозможности совместить столько радости в несколько мгновений жизни для одного человека — для нее.

Но она не заплакала. Плакала редко. Сжав кулаки, терпела боль, обиды, одиночество.

И не сдерживала слезы — ничего не могла с собой поделать, рыдала публично, — только на похоронах Кости, бабушки и дедушки.

Уход близких, эта невозвратимость, скорбные лица окружающих, их тихие голоса, замедленная скованная суета близких, непривычные ритуалы, неземная отрешенность на лицах ушедших, эти страшные ямы на кладбище — с этим невозможно было смириться. Но приходилось. Разум не хотел воспринимать происшедшее, протестовал, и реакцией на протест были слезы. После слез, успокоительных капель, двух рюмок на поминальном обеде вдруг становилось примирительно пусто, одиноко и неспокойно на душе от недоговоренности, недосказанности чего-то важного.

Хотелось закрыть глаза, заснуть, забыться, не веря в реальность происшедшего, и проснуться вновь с мыслью, что был просто жестокий сон.

Вскоре приехала бригада. Быстро и умело трое мужчин установили необходимую технику, набрали в большие пластиковые бочки воду из крана и начали работать. Через полтора часа установили привезенный мотор, подключили шланги, и вода с синевато-желтоватым отливом хлынула под яблони.

На вопрос: — А вода не закончится быстро? — рассмеялись. — Тут под нами пресное море воды.

С понятным интересом молодые мужчины разглядывали дом, цветники, сад, пока Саша, торопливо нарезала два пакета гроздьев давно созревшего винограда.

Деловито собрав все инструменты, мастера попрощались и уехали на двух «Опелях», оставив работающий мотор и приличную горку чистейшего, без примесей грязи и глины подземного песка.

Саша оделась не по-походному: в приличные узкие брюки от делового костюма, кружевную блузку с длинными рукавами, туфли-лодочки. Волосы заплела в тугую косу.

И снова застала Женю врасплох. Войдя в комнату, он увидел перед собой стройную шатенку с сумочкой через плечо — студентку последнего курса университета. Или спокойно-уверенную сотрудницу солидного офиса. И это превращение девчонки-подростка в деловую женщину, со строгим взглядом зеленых глаз, с ее чудесными ямочками на щечках, опять заставили сердце заколотиться бесшабашно, не слушая доводов рассудка, что близость невозможна сейчас. Что нужно ждать вечера, а пока держать себя в руках, стараясь даже не касаться Саши, чтобы не взорваться от непреодолимого желания.

А на заднем сидении, на плечиках, лежало, словно притомившаяся женщина, шикарное платье из вишневого бархата, которое Саша купила на юбилей школы, и висел темный Женин костюм с белоснежной рубашкой.

— Тебе розы понравились? Саша покраснела:

— Прости, Женя, даже не успела поблагодарить. Все так завертелось: скважина, сборы, поездка. Я просто закружилась от твоего внимания.

Саша понимала, что в отношениях с Женей, по всем понятиям, она была уже опытной женщиной, — десять лет замужества, пять лет после смерти мужа. А та легкость, с которой она позволила ему с первых минут встречи опекать, ласкать ее, отдавшись и душой и телом, ни о чем не спрашивая, ничего не требуя? Эта легкость могла быть истолкована, как доступность свободной женщины.

Когда час назад перед зеркалом сушила феном длинные волосы, впервые, словно со стороны, взглянула на происшедшее с начала сентября и ужаснулась:

— Да, в селе знают, что она живет монашкой, пропадала вместе с дочерью в школе, в своем кабинете до позднего вечера. Работает в саду, огороде. Но Женя ведь не пойдет по соседям и коллегам с анкетой «Моральная жизнь учительницы Александры Алексеевны».

— А эти ее походы с учениками по родному краю? Ради чего? А, может быть, ради кого-нибудь? А поездки по городам?

Саша видела его вопросительно-удивленные внимательные взгляды, словно Женя намеревался о чем-то спросить, но сам себя останавливал.

Саша ждала, что его нетерпение спросить о том, что волновало или тревожило, прорвется при очередной встрече — за столом, в машине, в спальне, — и тогда она скажет ему просто. Просто? Все не просто:

— Верь мне, я тебя люблю, — как-то театрально. Да ничего она ему не скажет.

Если Женя уйдет, уедет, а потом через несколько лет, встретив случайно, приклеит к своим губам любезную улыбочку:

— Ну, как дела? Ты превосходно выглядишь! — она, молча, повернется и уйдет на речку, будь то зимой, весной, летом или осенью. Уйдет далеко за село, от людей и машин, ускоряющих и без того безумно несущиеся дни, недели, месяцы, годы, уйдет, чтобы остаться снова одной со своим одиночеством.

Мост через Волгу проехали неожиданно быстро, без пробок, влетели на представительную площадь областного центра, долго кружили по узким старинным улочкам Саратова с односторонним движением, чтобы вернуться к зданию речного вокзала, где Женя заказал номер и столик в ресторане.

Необходимые формальности в фойе, и они остались, наконец, одни в шикарном, на взгляд Саши, номере с видом на Волгу.

И после месячной разлуки они вновь были полны близостью, страстью, возможностью говорить глупости, даже дремать в объятиях друг друга.

Собираясь в театр, Саша на глазах превратилась из студентки в прелестную незнакомку в узком облегающем бархатном платье с глубоким декольте, почти обнаженными загорелыми плечами и спиной, с умопомрачительным разрезом на полметра сзади. Черные бархатные шпильки удлинили фигурку. На шее сверкала только тоненькая золотая цепочка.

Распустив косу, Саша привычными движениями превратила пушистую после душа копну волос в элегантную прическу. Сборы заняли полчаса.

И не было истеричной суеты перед большим зеркалом, как у его бывшей жены. Тогда было лучше уйти из комнаты, чтобы избавиться от картины нанесения слоев различных кремов, и, самое главное, не видеть рисования автопортрета с часовой подкраской ресниц, бровей, щек, губ, после чего обычное человеческое лицо превращалось в стандартную журнальную маску даже у юных девушек.

Оставив, машину на платной стоянке, быстро на такси добрались до театра.

Они медленно поднимались из раздевалки вверх по лестнице, встречая одобрительные взгляды мужчин и оценивающие взгляды женщин.

Бархат и позолота, отличный оркестр, полностью заполненные нарядной публикой партер, ложи и балконы, красота декораций, дивная пластика балета, а, самое главное, — бессмертная музыка Петра Ильича Чайковского, — Саша видела, что Женя потрясен.

Она училась в этом городе своей юности шесть лет и не упускала ни одной возможности, экономя на всем, вместе с подругами пойти послушать оперу или сходить на балет, а летом — на гастрольные спектакли известных московских театров.

Женя в Саратовском театре оперы и балета был впервые.

Во время антракта вышли на открытую террасу с широкими ступенями, помпезными колоннами величественного дореволюционного здания.

Женя накинул на обнаженные Сашины плечи свой пиджак, так как прохладный ветер с Волги напомнил, что уже давно на улице осень.

Они смотрели на ярко освещенную площадь с гигантской сохранившейся фигурой вождя пролетариата, вековыми деревьями небольшого сквера в ансамбле театра с музеем Радищева, с высотными домами по периметру. Здесь прошлое великолепно сочеталось с настоящим. Город, через который прошли революции, смены диктатур, остался городом с неповторимым, не похожим на других колоритом, индивидуальностью и шармом.

— Как ты в таком платье в школе? — спросил Женя, когда они после антракта пробирались на свои места в партере.

Саша рассмеялась:

— А булавки на что? Одну на груди застегнешь, две — на спине, одну — под коленками, и все — строгое английское платье, правда, длинное и без рукавов.

Поздней ночью ужинать не хотелось. В ресторане заказали легкие блюда и выпили целую бутылку отличного муската.

Навеселе, долго стояли, пока окончательно не продрогли от осенней свежести, на пустынной набережной, глядя на темную воду, отражающую зарево огней большого промышленного города.

Было удивительное чувство покоя, легкости и ясности во всем.

Глава 13. Надежда

А все надежда в сердце тлеет,

Что, может быть, хоть невзначай,

Опять душа помолодеет,

Опять родной увидит край.

Где бури пролетают мимо,

Где дума страстная чиста, —

И посвященным только зримо

Цветет весна и красота.

А. Фет

Воскресный день с утра хмурился, срывался иногда мелкий противный дождик, но, переодевшись, в теплые куртки, кроссовки, брюки, пешком прошлись от цирка до памятника Чернышевскому, по местному Арбату с многочисленными уличными кафе, яркой рекламой на магазинах и лавочках.

— А вот здесь, на месте сельскохозяйственной академии напротив консерватории стояла кирха, как две капли, похожая на нашу кирху. Представляешь! В Саратове и у нас — в селе Верхний Еруслан! Но ее взорвали.

Отреставрированное здание консерватории с высокими готическими окнами, шпилями и башенками, стояло, как бы само по себе, не вписываясь в ансамбль старинных кирпичных дворянских и купеческих домов, и органично смотрелось бы, наверное, рядом с величественностью лютеранского собора.

На месте погибшей церкви бил летом причудливыми струями оригинальный музыкальный фонтан, сейчас застывший на зиму.

Прошлись по тенистым аллеям Липок, сжатых со всех сторон наступающими домами. Здесь ощутимо чувствовался неповторимый, сохранившийся аромат смеси доцветающих роз, кустарников и асфальта.

— Если бы мы не уехали тогда, 1991 году, в Германию, я бы учился здесь, с тобой, — Женя остановился перед памятником, вздохнул, — и не было бы столько потерянных лет!

Они присели на старинную лавочку под огромной лиственницей.

— Женя, ни о чем не жалей! Никто не знает, что найдешь, и, где потеряешь, как говорит моя мама. Ты обеспечен материально, независим, увидел мир, и впереди еще такая большая жизнь, — она взяла Женьку под руку, прижалась, чмокнула на глазах прогуливавшей публики смело в щеку, стерла пальцами след губной помады:

— А я жалею только об одном, что выскочила так рано замуж и не училась на очном факультете в этом замечательном городе, городе-мечте. Мне и сейчас иногда хочется сдать экзамены в университет и сидеть здесь, в аудиториях, ждать и готовиться к сессии рядом со своими юными выпускниками. Вот такая мечта.

— Хватит грустить. Пошли в кафе, закажем разных пирожных, кофе, чай, соки и порадуемся, что мы вместе! Вместе! — Женя вскочил с лавочки, обнял Сашу за талию и закружился с ней на месте под неодобрительными взглядами пожилой пары.

Выехали из города сразу после обеда, чтобы засветло добраться до дома, но «зависли» на мосту, ползли в пробке почти час. Подъезжая к райцентру, радовались, что долгожданный дождь, догонявший их всю дорогу, начал, сначала осторожно, потом все сильнее начал стучать по крышам и деревьям. Женя, успев загнать машину в пустой гараж, заскочил в освещенный коридор с уже намокшими волосами.

— Я останусь у тебя на несколько дней, ты не возражаешь? У моей тети полон дом гостей из Сибири. Пустишь в свой терем-теремок своего будущего мужа? — Женя поставил сумки, огляделся с интересом.

К этому нужно было привыкнуть, — видеть его рядом, такого большого, сильного в просторных комнатах своего дома, слушать его спокойный мягкий баритон, о чем-то спрашивать, отвечать, смеяться вместе с ним. И в то же время понимать, что все это — временно. Что его, как свободную птицу, не удержать возле своей юбки, и рано или поздно птица станет на крыло и поднимется высоко в небо навстречу своей судьбе.

— Сколько у тебя здесь книг! Целая библиотека, Женя взял сборник стихов Фета, лежащий на столе возле компьютера, раскрыл пожелтевшие листы:

Из тонких линий идеала

Из детских очерков чела

Ты ничего не потеряла,

Но все ты вдруг приобрела.



Твой взор открытей и бесстрашней,

Хотя душа твоя тиха;

Но в ней сияет рай вчерашний

И соучастница греха.

— Саша, а это ведь о тебе. А обо мне что-нибудь найдешь? Или о нас двоих?

— Так, значит, соучастница греха? Вот, что ты обо мне думаешь! — Саша легко толкнула ничего не ожидавшего Женю на диван, и тот, падая, успел схватить ее за руку, притянул к себе, сразу ощутив, как натренированное, сильное тело внезапно стало податливым, таким желанным, близким и родным, требующим и берущим, что ничего более важного для него в эти мгновения больше не существовало.

Позже, после ужина, сидя на диване, в комнате с книжными шкафами, с картинами на стенах, иконами на журнальном столике, со скромным ковром на полу, с минимумом старой мебели, Женя смотрел, как Саша привычно расчесывает копну своих длинных, до пояса вьющихся волос. Расчесывает так естественно, без всякого кокетства, как она это делала каждый вечер и до него, и будет заплетать свою косу на ночь и без него, склонив свою головку набок. Его словно озарило:

— Ведь я люблю эту женщину, — такую яркую, умную, чувственную, независимую, непредсказуемую, надежную, свободную и просто красивую.

В его жизни были разные женщины, кроме бывшей жены: немки, русские, итальянка. Но воспоминания о русской подружке из далекого заволжского села, –заводной, похожей немножко на него самого, отчаянной, красивой, заставившей его полюбить походы в библиотеку и слушать стихи, — иногда всплывали в памяти.

Мысль о встрече с ней жила подспудно, где-то в глубине сознания постоянно, даже, когда был счастлив после женитьбы на рыжеволосой еврейке, дочери скромного парикмахера с соседней улицы. А ведь женился по настоятельному требованию отца узаконить отношения с понравившейся девчонкой после двух поездок с ночевками на ближайшее озеро.

Он думал о Саше, даже, когда через год родилась дочь.

Женя знал, был совершенно уверен, что вернется в Россию, когда закончит обучение в коммерческом колледже и станет хорошо зарабатывать. Тогда отец все чаще заговаривал, словно случайно, что ему нужно обязательно побывать на Алтае, посетить могилы родителей и бабушки с дедушкой. Проведать в Волгоградской области среднюю сестру, которая вышла замуж за русского, и из-за мужа, категорически отказавшегося менять свою фамилию в документах на немецкую девичью жены, они остались в России — стране с непрекращающимися войнами, резкими скачками цен, инфляциями, с терактами в крупных городах и с разоренными селами.

Муж тети был простым крестьянином, который не вылезал сутками круглый год из старенького ДДТ на необъятных полях целинного совхоза, а когда совхоз развалился, стал фермером с вечными проблемами нехватки кормов, денег, изношенной техники, кредитами, ссудами.

— Женя, посмотри, что мне ученики подарили, — Саша стояла на пороге спальни босиком в тонкой ночной рубашке до колен, под которой было только загоревшее тело. Его недотрога и пылкая любовница одновременно, скромная учительница, за мгновения превращающаяся в элегантную особу, аскет в быту и восторженная любительница поэзии, сельчанка, посещающая города из-за любви к путешествиям или лишь по необходимости, мечтательница и великая труженица, — это была его Саша.



Она, погасив свет в спальне, включила картину, где причудливая игра света и теней создавала иллюзию набегающих волн у далекого тропического острова на фоне заходящего солнца. И они, после такого насыщенного впечатлениями дня, заснули под несмолкающий шум прибоя.

И только глубокой ночью, проснувшись, Женя выдернул шнур из розетки, в полной темноте и тишине слушая ровное дыхание своей любимой женщины.

Утро было свежим и чистым после прошедшего ночью дождя. Капли застыли на все еще зеленых листьях деревьев, падая на волосы, плечи при неосторожном прикосновении холодными пульками приближающейся осени.

— Не желаешь ли, милая Сашенька, после уроков совершить со мной еще одну поездку по историческим местам района? — Женя принес из машины спортивную сумку, достал пачку своего кофе, за неимением турки сварил кофе в литровой эмалированной кружке. Саша заварила себе чай из пакетика:

— А грязь на дорогах? — школа была далековато, но она спокойно за двадцать минут успевала до начала первого урока.

— Я тебя подвезу, — начал Женя, но Саша, схватив сумку, помахала рукой уже в дверях:

— Я поеду с тобой, хоть на край света. Жди в четырнадцать часов, — и убежала.

Дождавшись девяти часов, Женя взялся звонить сначала в Москву, потом — в Волгоград, потом — снова в Москву по разным номерам. Все это заняло уйму времени.

— Нужно заплатить за переговоры, — машинально подумал Женя, набирая очередной столичный номер, но представил, как это может оценить Саша, и, сказав про себя: «Проспишь все на свете», — решил, не откладывая, во время совместной поездки, рассказать ей о своих планах.

Иногда, особенно во время длительных летних утомительных переездов по разбомбленным, неустроенным сотням километров дорог приходила подспудно мысль: « А не поторопился ли ты сюда, на свою бывшую Родину, поддавшись меланхолии детских и юношеских воспоминаний, настрою тех незабываемых лет, понимая, что вырос на русских народных сказках, поэзии и прозе великих русских писателей и поэтов? Ведь стремительный двадцать первый век успел перекроить сознание многих, что мы все — дети мира! А та волна переселения, которая подхватила, сорвала с насиженных мест, выплеснула в города и поселки далекой Германии тысячи всколыхнувшихся, взметнувшихся семей, откликнувшихся на призыв зова крови предков? Смогла ли она заставить заглушить все восстающие в душе сомнения и переживания надеждой на безоблачную жизнь?»

«Буду мемуары на старости лет писать — вот тогда и отвечу на все эти вопросы, а пока буду просто жить, как решил, и любить, пока могу», — решительно захлопнул записную книжку, поднимаясь из-за стола.

Глава 14. Заволжье

Опавший лист дрожит от нашего движенья,

Но зелени еще свежа над нами тень,

А что-то говорит средь радости сближенья,

Что этот желтый лист — наш следующий день.

Как ненасытны мы и как несправедливы:

Всю радость явную неверный гонит страх!

Еще так ласковы волос твоих извивы!

Какой живет восторг на блекнущих устах!

Идем. Надолго ли еще не разлучаться,

Надолго ли дышать отрадою? Как знать!

Пора за будущность заране не пугаться,

Пора о счастии учиться вспоминать.

А. Фет

— Женя, ты дома? У меня новость! — Саша влетела в комнату, сбросив туфли у порога, схватила Женю за руку, потом, увидев удивление в его глазах, отпустила, присела на диван напротив стола.

Щеки от быстрой ходьбы, свежего воздуха разрумянились, она была взволнована.

Женя убрал ежедневник. Телефонная линия была занята:

— Что случилось? За тобой кто-нибудь гнался?

— Женя, помнишь, мы тогда летом убедились, что ход подземный существует, а нам ведь не верили! Представляешь, сегодня трактор копал канаву под водопровод в парке. Да, у нас в парке начато строительство церкви, Она будет кирпичной, за зданием кинотеатра «Еруслан», в самом центре села. Там земля освящена. И вот, трактор чуть не провалился в подземелье. Значит, действительно, от дома священника до старой церкви был прорыт ход!

Саша снова схватила Женину руку:

— У нас полшколы с уроков сбежало, а у меня завуч на уроке сидела.

— Сашенька, давай обедать. — Женя встал из-за стола, — Я тут у тебя немножко похозяйничал — налепил пельменей по-сибирски. Надеюсь, ты не откажешься попробовать мою стряпню?

Саша, стремительно войдя в комнату, не обратила внимания, что стол в зале сервирован на двоих, а из кухни доносятся аппетитные запахи свежей зелени, лука и вареного мяса.

— Ты готовить умеешь? Прости меня. Я из-за этой новости даже за хлебом не зашла, А тут пельмени. Да здравствуют пельмени!

Она была взволнована, и Женя увидел снова ту девчонку- атаманшу, которую когда-то в начале апреля встретил после рыбалки на Чернышевском пруду в двух километрах от села. Она накачивала спущенное колесо велосипеда, но безрезультатно, оно было проколото. Рядом на дороге лежали связанные удочки и стояло ведерко с рыбой.

В классе это была строгая примерная отличница на первой парте, которая целую неделю добровольно носила ему учебники в феврале. А здесь, в степи, он как бы вновь познакомился с ней, когда Саша в лоб спросила, сверкнув своими кошачьими глазами:

— А ты любишь стихи? А книги читаешь? Я обожаю Евтушенко, Вознесенского, Смелякова! Знаешь, когда я в третьем классе прочитала книгу Марка Твена «Приключения Гекльберри Финна», мы с мальчишками угнали у деда на Еруслане лодку и втроем доплыли до Песчанки. Хотели до Волги, но нас нашли на третий день. Ты знаешь, сколько Еруслан делает поворотов? До Песчанки по прямой — пять километров, а мы три дня через камыши пробивались.

Они с Сашей вели велосипеды рядом и беседовали, будто были знакомы с детства.

Как она отличалась от Жениных сестер, которых: во-первых, никогда бы не отпустили без взрослых рано утром на речку, во-вторых, они любили поспать и целый день сидели возле матери, в-третьих, никто не хотел учиться езде на велосипеде. Женя был в семье средним, Старшая сестра Эмма перешла в десятый класс, у нее остался парень в Сибири, с которым она переписывалась. А младшая, Вика, была маменькиной дочкой, шила куклам платья и часто болела.

Саша была выдумщицей и заводилой во всех делах.

В апреле грязь быстро подсохла. Саша уговорила отца дать два тонких сосновых бревна от будущего забора и сделать волейбольную площадку на пустыре за их двором. Мальчишки под руководством Саши вкопали эти столбы, натянули сетку из ДОСАФа, сделали разметку мелом, сложились на мяч, и уже с первого мая бились по волейболу улица против улицы.

Учителей не было. Сетку на ночь не снимали, никто ее не трогал. Это была их территория.

Потом летом сделали на реке шалаш, ловили рыбу, варили уху, пробовали запеченную в глине рыбу, даже вареные ракушки, жарили на прутиках соленое сало.

Эта девчонка стала сниться по ночам. Когда играли поздно вечером в ремня, ему отбивали кожу на ладонях, — до пятидесяти ударов за вечер ремнем за отказ отдать Сашку.

Ей нравилось получать записки, и он придумывал причины, чтобы, кроме рыбалки, речки и волейбола, встретиться с ней.

Это она притащила его в библиотеку.

Сейчас, с высоты своих тридцать пять лет, он понимал, что это было временем прощания с детством, когда все просто, беззаботно и очень серьезно одновременно.

Эта сохранившаяся искренность, открытость в женщине, стоящей на пороге своего расцвета в тридцать пять лет, волновали его. Саша была или исключением из природных правил, или, наоборот, природа пыталась подсказать ему, что можно сохранить молодость тела, сохранив молодость души, свежесть восприятия, детскую непосредственность, доброту, увлеченность, только, не ведая злобы и зависти, живя в согласии с собой и миром, насколько это возможно.

Как все это сохранилось в Саше, он не знал. Он был далеко от нее не только в измерении расстоянием, — далек и в мыслях, потому, что не разглядел ее сущности тогда, будучи молодым, глупым, самовлюбленным мальчишкой, хотя чувствовал инстинктивно, что она не такая, как все: чистая, доверчивая, с завидной силой воли, целеустремленности.

Она и учительницей стала, подчиняясь подсказке свыше: иди и учи.

— Женя, ты меня не слушаешь. Когда я вышла замуж и перевелась на заочное отделение университета, меня, студентку второго курса мехмата, взяли по знакомству библиотекарем. И осенью, когда заведующая была в отпуске, я уговорила девчонок-библиотекарш залезть в подвал.

Он всегда был закрыт на такую огромную щеколду и замок, сохранившиеся, наверное, с дореволюционных времен. Зимой печки топили углем и дровами, но, когда мы открыли крышку, в подвале было пусто, валялся разный хлам: списанные книги, старые журналы. Но, что интересно, в полу была заколоченная дверь. Как мы не пытались подцепить толстые доски, у нас ничего не получилось, а потом привезли уголь и дрова, и подвал завалили. Через год ушла в декретный отпуск, родила дочку Аннушку, и мне, честное слово, стало не до подвалов.

— Женечка, давай представим, что если там есть дверь, то за ней может быть и потайной ход. Предлагаю: давай залезем и посмотрим.

— Нет, нет, Сашенька. Хватит с меня и того случая, — на голове шрам остался, где зашивали.

— Дай, я посмотрю, — он склонил голову, и Саша, почти касаясь его грудью, стала раздвигать пальцами непокорный чуб.

Женя замер от этой пронзительной ласки и, схватив на руки: «Ты что, с ума сошел! Вдруг кто-нибудь придет!» — крепко обхватившую его за шею Сашу, отнес на раздвинутый в спальной диван.

Каждое прикосновение было колдовством, било током до невозможности устоять.

— Женька, пусти! Пользуешься преимуществом, что сильнее меня! Женя, спустимся в подвал и все там осмотрим завтра, хорошо? — он ослабил свои объятия, и она вынырнула из-под него, поправляя взлохмаченные волосы.

Женя встал:

— Саша, нам нужно совершить одну деловую поездку, пока не стемнело. И в дороге поговорим, — Женя вышел на улицу выгонять машину из гаража, а Саша, взглянув в зеркало на свои покрасневшие щеки, вздохнула: — Обиделся.

Они выехали из села по трассе на север.

— Неужели в Верхний Еруслан? Зачем? К тете знакомиться, — так сказал бы заранее, чтобы оделась приличнее. Отпадает.

Когда машина промчалась по новому мосту через Еруслан и резко свернула на песчаную грунтовую дорогу среди почти барханов до самой реки, оставив село позади, Саша не выдержала:

— Женя, там впереди — только брошенные села. У тебя там друзья?

Слева темной стеной среди песков и степи высились уходившие вдаль на несколько километров ровные ряды уже взрослых сосен.

— Провезу тебя, Сашенька, на своем «Баварце» по старинному чумацкому тракту. Историю учила? Знаешь своих предков? Помню, когда-то ты говорила, что у тебя все родственники по линии отца — украинцы.

— А бабушка — донская казачка со станции Себряково, мама — из Московской области, — добавила Саша.

Женя рассмеялся:

— Тут, в нашем заволжском краю все давно живут в дружбе и согласии: русские, украинцы, немцы, казахи, татары. Саша, я тебе сказал на Эльтоне, что вернулся в Россию, чтобы заняться восстановлением кирхи. Я — представитель одной очень солидной фирмы. Когда окончательно решил вернуться в Россию, меня порекомендовали в эту фирму, как хорошо знающего русский язык. Мне нужно изучить экономическую ситуацию в этом перспективном в будущем районе Заволжья.

— Знаешь, откуда у меня деньги, независимость? Нет, не думай, я — не миллионер и не шпион. Когда после окончания колледжа поступил на работу в приличный банк, повезло удачно вложить сбережения отца в перспективные акции французской нефтяной компании, начавшей разведку нефти и газа на территории нашего района. Нефть нашли, и начали разработку возле села Черебаево. Ты об этом знаешь. Нашли огромные запасы нефти в районе села Харьковка, но разработку пока прикрыли.

— Нефть ищут и добывают в Сибири, на Дальнем Востоке — это очень большие затраты, а здесь — в пяти километрах железная дорога, практически рядом — нефтеперерабатывающие заводы Саратова и Волгограда, ветка — Астрахань — Москва.

— А потом — наша поездка на Эльтон. Возникла дерзкая идея — построить рядом с существующим с 1945 года санаторием, где мы были, причем, в кратчайшие сроки, новый санаторий с современным оборудованием на уровне израильских санаториев на Мертвом море. Сейчас я этим занимаюсь. Много организационных вопросов, но необходимые работы уже начались.

— Сашенька, моя идея понравилась. Предварительные расчеты положительные. Мы будем строить санаторий на Эльтоне.

Машина мягко шла по проселочной дороге, заросшей травой, ныряла в небольшие балки. Кустарники хлестали по стеклам ветками с теряющимися на дороге листьями, а в хороводе встречающихся деревьев все чаще вспыхивали золотом независимые осинки.

— Сашенька, ты что-то побледнела? Тебе плохо? — Женя остановил машину на высоком берегу реки. Сашу просто укачало на бесконечных подъемах и поворотах.

Она спустилась по влажной глине к самой воде. Слегка подташнивало, но стало легче, когда, заглянув в сумрачный полумрак еле-еле движущегося течения и увидев свою бледную физиономию, умылась и постояла несколько минут на легком ветерке, не вытирая лица.

Женя стоял наверху, возле машины и ждал. Протянув руку, помог взобраться на бугор:

— Тебе лучше? Может быть, вернемся?

Все услышанное от Жени вдруг сложилось неожиданно для Саши в обидные до боли слова: — Совместить полезное с приятным.

Полезное — это работа, очень ответственная работа серьезного умного предпринимателя, возможно, даже громко — бизнесмена. Да, да, это вам не кафе или магазин модной одежды открыть. Газ, нефть — это серьезное поле деятельности для серьезных мужчин.

— Ну, а приятное, — встретиться неожиданно на дороге с бывшей одноклассницей и провести с ней несколько свободных, в напряженном графике переговоров, совещаний, поездок, вечеров.

— А сегодня ты куда собрался? — ей захотелось пройтись без машины, пешком, по дороге, вдыхая свежий после ночного дождя грибной запах преющей листвы, каких-то запоздалых полевых цветов, шуршащего камыша, и слушая переговоры ветра с верхушками огромных тополей.

— Сашенька, как здесь хорошо! — он притянул ее к себе и стал целовать страстно в шею, щеки, губы. — Я тебя люблю! Все мои проблемы сразу куда-то уходят, я просто перестаю о них думать рядом с тобой. Тебя невозможно не любить. Выходи за меня замуж.

Саша вздохнула:

— Ты хочешь видеть рядом с собой постоянно постепенно стареющую женщину?

Женя отрицательно покачал головой:

— Не забывай, Сашенька, мы с тобой — почти ровесники, Я старше тебя почти на два месяца, Мы будем стареть вместе, но это будет потом, не скоро. Мы должны объехать весь мир. Успеть воспитать наших детей, Ты должна родить мне сына, или двух. Или трех, как получится, — добавил он.

— Говори «Да», а то, как в сказке, сейчас бросимся оба в омут с высокого бережка вниз головой…

— Кто-то в омут, а я — вон на ту гору, — и она потянула Женю за руку на высокий, уходящий вдаль рукотворный вал — плотину, с которой открылась и панорама реки, и огромный луг, заросший кустарником

— Ты не ответила! — северный ветер здесь был задиристым, пытаясь пробраться через куртку до разгоряченного тела.

— Миленький ты мой, возьми меня с собой, там, в краю далеком я буду тебе чужой, — пропела Саша, дурачась. — Свобода и независимость — вот лозунг мой и солнца! Я тебя тоже очень люблю, Женька! Слышите все — люблю! — тошнота прошла, голос звенел.

Женя схватил ее за плечи:

— Саша, я серьезно все сказал!

— Да, Женечка, да, да, да! Но все будет потом. А сейчас, представляешь, вот на этом самом месте начался мой самый первый трехдневный поход с ребятами по нашему району, за который руководителю похода, то есть мне, объявили строгий выговор за опоздание на десять минут на письменный экзамен по математике. Женя, это был незабываемый поход. Все помню, хотя прошло столько лет, — она улыбнулась. — Понятно, Женя, тебя интересует Валуйская система искусственного орошения, построенная в 1881 году. Поехали, посмотрим, что от нее осталось. Господи! Прошла целая вечность, как мы тут на жаре плавились.

— Любимая хулиганка, — подумал Женя, плавно трогая машину с места, — но с ней не соскучишься.

Перед поездкой Женя просмотрел архивные документы по истории орошения в Заволжье.

В далеком 1879 году в район Самарского Заволжья была направлена водная экспедиция министерства земледелия и государственных имуществ под началом генерал-майора И. И. Жилинского. После изысканий в бассейне реки Еруслан было определено место будущего орошаемого участка в долине рек Соленой и Белой Кубы близ села Валуйка. В 1881 году работы были завершены. Протяженность плотин составила четырнадцать верст, оросительных валов — двадцать шесть верст, магистральных каналов и их ветвей — сорок пять верст, а всей сети — сто шестьдесят две версты.

Это была грандиозная стройка. И, учитывая, что все земляные работы были произведены практически вручную за такой короткий срок, сегодня, в век развития высоких технологий, невольно удивляешься искусству инженеров конца девятнадцатого века, от которых требовались большие знании при устройстве правильного орошения с необходимыми при этом сооружениями, плотинами, прудами, водоспусками, шлюзами, дамбами. Все эти тонкости ирригационных сооружений Женя видел на фотографиях в архиве.

Выйдя из машины, они прошлись по широкой и высокой плотине самого главного некогда сооружения. По обеим сторонам росли вековые, кое-где не выдержавшие гнета времени вербы.

Выглядела плотина так, как будто ее построили вчера, а не сто с лишним лет назад.

Подошли к строению из красного кирпича, напоминавшему часовенку с фигурными башенками по карнизам, без крыши и сгнивших полов, с непонятным знаком на фигурном фронтоне. Знак был из металла грубой кузнечной ковки, чем-то напоминавший букву S.

Саша вспомнила, как они поставили в первую ночевку, неподалеку от этого шлюза, на берегу журчащего канала свои палатки. И она категорически запретила подходить и заглядывать в глубину бетонного колодца, покрытого темной зеленью, а тем более подходить по оставшимся гнилым бревнам пола к стенам, исписанным снизу доверху именами, фамилиями побывавших здесь ранее туристов.

Наловили рыбы, и пока закипала уха, все долго спорили, кто строил: русские, немцы или американцы, ведь знак, по их мнению, был знаком доллара.

Вокруг было безлюдно. На местах некогда процветавшего Посевного остались только развалины, заросшие бурьяном, и всего несколько уцелевших домиков, в которых доживали старики.

Такое же запустение встретило их на месте первой сельскохозяйственной опытной станции в стране имени П.П.Костычева.. так называемом ВОМСе.

С деятельностью некогда знаменитой на всю Россию и Европу Валуевской опытно-мелиоративной станции были когда-то связаны имена таких известных ученых, как почвовед Павел Андреевич Костычев и Василий Васильевич Докучаев, генетик Николай Иванович Вавилов и многие другие.

Здесь проводились научные опыты по выведению новых сортов кормовых и зерновых культур, выявлению наиболее благоприятных способов орошения в засушливой степной зоне по вопросам осушения и рассоления почв. Когда-то здесь были оранжерея, разбит великолепный виноградник.

Все это они знали и просто, молча, созерцали.

— Знаешь, — после долгого молчания заговорил, наконец, Женя, — в конце пятидесятых годов, когда с российских немцев были частично сняты ограничения на переселение, на Волгу стали возвращаться депортированные в 1941 году немецкие семья. В свои родные села немцам было запрещены возвращаться, им там отказывали в прописке, поэтому приходилось искать села, где можно было поселиться хотя бы поближе к родным местам.

Одним из таких пристанищ стали поселки Посевной, Шпаки, Старый Хутор, Директор совхоза «Посевной», невзирая ни на какие указания сверху, лично ездил по районным инстанциям и добивался для немцев, возвращающихся на Волгу, разрешения на прописку. Среди первых немцев, прибывших в 1956 году, были и мои дальние родственники Вебер.

Когда подрастут наши сыновья и дочери, я посажу их в машину и покажу весь район, его достопримечательности, чтобы знали историю своей малой родины, а не только места купания и пикников с шашлыком, — Женя посмотрел на Сашу. Согласна?

— Нет, Женечка, не согласна. Твои чада, пристегнутые в креслах безопасности, или позже, подпрыгивающие на больших кочках, будут сиротливо смотреть на мелькающие за окном деревья и думать, когда же их больным на голову родителям надоест пылиться по разбитым дорогам и они соизволят вернуться в цивилизацию, к телевизору и компьютеру от этих осколков прошлого.

— Нет, нужно еще в юности, пораньше, пройти пешком, проехать на велосипеде или на лошади по нашему Заволжью. Чтобы с рюкзаком за плечами, с фляжкой воды, с ночевками у костра, с ранним подъемом и купанием в росе, днем под палящим солнцем на выжженной степи, душой понять тех, кто пришли сюда в давние годы. Построили села и церкви, голодали от неурожая в засуху, выстояли все войны, не озлобились, а только окрепли в своей вере.

— Вот таким я вижу будущее для своих детей и учеников, которых водила и буду водить в походы. Согласен?

— Согласен, — Женя понял, что он до конца уверен в Саше, как в себе.

Он молчал всю дорогу, молчала и Саша, в темноте салона машины, освещенной лишь таинственным свечением приборной доски, глядя на убегающие под фары километры дорог.

— Прорвемся, — сказал Женя, когда проехали на обратной дороге мост через Еруслан, — мы — оптимисты! Правда, Сашенька? Нам нужно многое успеть в этой жизни. И я уверен, через годы, в ближайшем будущем люди из-за нехватки продуктов питания — хлеба, молока, мяса — обратят поневоле внимание на наши бескрайние просторы. Будет разработана и осуществлена специальная программа обводнения засушливых земель Заволжья. И одним из брендов на товарных марках зерна станет силуэт нашей вознесшейся к небесам кирхи, не как церковный символ, а символ новой целины, символ возрождения Заволжья, символ возвращения к историческим истокам.

Рано утром, складывая вещи в сумку, Женя был собран, подтянут, готов к дальней дороге. Отказался от завтрака, выпил только чашку кофе:

— Не обижайся, Сашенька. Сегодня я не зову тебя с собой. На машине до Москвы — тяжело без привычки. И запомни: ты для меня — гавань, куда все моряки из дальних походов обязательно возвращаются. Люблю тебя и верю тебе. До встречи, любимая!

Глава 15. Ожидание

День проснется — и речи людские

Закипят раздраженной волной,

И помчит, разливаясь, стихия,

Все, что вызвано алчной нуждой.

А. Фет

Через неделю после отъезда Жени Саша собралась в свой методический день, в Саратов. Автобус был наполовину пуст. Попутчики кутались в шарфы, сидели в куртках с надвинутыми капюшонами.

Пришедший с севера циклон завалил рыхлыми влажными клоками снега вовсю еще зеленеющие деревья и кусты, и пригнутые к земле тяжестью, цветы на клумбах выглядывали обиженно и недовольно.

Оделась потеплее: одно дело — мчаться в сверхсовременной машине по разбитой дороге, другое — прыгать на колесе, на жестком сидении устаревшего «ПАЗа» под грохот всех раскрученных гаек, болтов, не закрывающихся окон.

В рабочий день в Саратове после девять часов было немноголюдно, все бежали по своим делам, не глядя по сторонам.

В хозрасчетной поликлинике возле Крытого рынка тоже не было очередей одиноко сидели возле кабинетов по одному человеку.

Саша собралась пойти на прием к терапевту, но медсестра регистратуры, услышав жалобу на появляющуюся тошноту после еды, посоветовала провериться, прежде всего, у гинеколога.

Раздеваться и лезть на кресло не хотела, но возле кабинета никого не было, и она решилась.

Приговор был однозначный — шесть или семь недель беременности, предварительно — мальчик.

Эта новость заставила густо покраснеть, когда после расспросов пожилая располневшая врач улыбнулась:

— тридцать пять лет — отличное время для рождения второго ребенка. Позвоните скорее, порадуйте папочку. Вам необходимо быстренько встать на учет по месту жительства.

Вот этот фактор — стать на учет по месту жительства да побыстрее — был одним из неприятнейших. Не станешь — не получишь декретного отпуска. А появление в больнице в известном кабинете — бомба немедленного действия с разлетом осколков-вопросов «А кто отец ребенка?» по всему селу.

Потом располневшая фигура, торчащий живот и кривлянье учеников на уроках и переменах за спиной, комично изображающих изменившуюся походку учительницы математики.

Все это смутило Сашу лишь на секунды раздумий, — она все переживет, перетерпит. Для нее даже не стоял вопрос — рожать или нет? Она уже думала о нем, о своем будущем малыше, хотя до его рождения нужно было прожить еще почти год.

— А вот Женя? Как быть с ним?

Новый сотовый телефон, подарок Жени, лежал в сумочке и словно дразнил: «Позвони. Все равно придется». — Подумав, Саша решила пока Жене ничего не сообщать.

Она решительно направилась к модному кафе напротив здания цирка, осторожно, то ли позавтракала, то ли пообедала, — ведь впереди предстояла двухсоткилометровая дорога. И никто не мог подсказать, как малыш отреагирует на долгую тряску по избитому машинами старому асфальту.

Добралась благополучно и сразу растворилась в крепком сне, осознав, наконец, что вся жизнь теперь будет наполнена не только беспокойством за здоровье и благополучие дочери в далеком областном центре, ожиданием возвращения Жени.

Самое главное волнение сейчас — за нормальное развитие малыша и чудо его появления.

На другой день после уроков Саша отправилась в поликлинику, решив ничего не откладывать на потом.

Слух распространился по больнице немедленно.

Не успела Саша поставить чайник на плиту и помыть руки, как прибежала, видимо, не заходя домой, мама. На ней под плащом был виден белый халат:

— Саша! Ты действительно беременная? Она налила в бокал из чайника не успевшей даже нагреться воды, выпила, села на стул.

— Да! А что? — Саша поставила на стол банку с медом, конфеты, какие-то фигурные печенья.

— Ты не можешь рожать! Тебе уже поздно! А вдруг осложнения? Аннушка осталась без отца, а если с тобой что-нибудь случится? — мама била точной наводкой по самой больной точке.

Когда тряслась в автобусе, эта мысль тоже мелькнула.

— Не нужно думать о плохом. Буду думать о Женечке, — Саша налила чай в бокалы, присела к столу.

— Сашенька, ты разумная девочка! Не делай глупостей, доченька! Поживи для себя. Ты же любишь путешествовать, а здесь свяжешь себя на всю оставшуюся жизнь. Тридцать шесть плюс двадцать, — тебе будет пятьдесят шесть лет, когда ребенок вырастет. И кто ты будешь? Старушка-пенсионерка с минимальной копеечной пенсией. Хотя зачем я все это говорю? Ты, все равно, решишь по-своему. Пойду домой, — отца порадую, — и она ушла, забыв свою сумку на стуле в прихожей.

— Мамочка, самый близкий и родной человек, заменившая ей всех подруг, — даже тебе я ничего не сказала о Жене, — Саша вздохнула, — все, что было с ним — их недолгие встречи, разговоры — были настолько личными, сокровенными, что остались в самом надежном тайнике — в ее памяти.

Саша никогда не понимала своих ровесниц, которые на другой день посвящали своих подруг в обсуждения подробностей свиданий, объяснений в любви и даже постельных сцен.

— Пусть говорят, что хотят, — это их личное дело, но без моего участия, — так она объясняла отказ слушать последние новости села.

С мамой они говорили обо всем, сидя на диване перед телевизором, за столом на кухне, вызывая откровенную ревность отца, демонстративно уходившего от разговоров с газетой в другую комнату.

— Привыкнут к моему положению, — Саша опять посмотрела на два молчащих телефона, стоящий и лежащий сотовый, на столе.

— Ничего не скажу, — решительно села за компьютер готовиться к урокам.

Глава 16. Клад

И вдруг неведомая сила

Уставших торопливо подняла:

В прибрежном камыше речушка вилась —

Дорога к перекату привела.

Куда девалась давняя усталость?

Ее волна на запад унесла.

А звезды падают, как под Полтавой, в шалость,

И глухо бьется под корягою вода.

— Эх, хату белую б под этот тополь,

И гулкую криничечку отрыть!

И долетел до родины тот вопль,

Что хлопцам довелось открыть

В степи безродной дивную сторонку,

Где мягко стелется в ночи туман,

И крупный жерех попадает в донку,

И диких табунов несется ураган….

И поднялись весною ранней

Из глины мазанки в одно окно.

И стало вечерами вдруг отрадней —

К реке, не торопясь, бежало с берега село.

На другой день Саше позвонили из библиотеки, попросили срочно зайти.

— Александра Алексеевна, помните, вы рассказывали, как в детстве разыскали подземный ход, и думали, что есть еще один ход между нашей библиотекой и бывшей церковью.

Мы по вашей просьбе собирали книжки и вырезки из газет и журналов и смотрите, что нашли:

— С приходом большевиков к власти в октябре 1917 года население Старополтавского района раскололось: за или против Советской власти. В районе началась малая гражданская война, Эсеры Пятаков, Вакулин, а также Тегустаев и Сапожков создали вооруженные банды. Их зверские расправы со сторонниками большевиков и активистами советской власти унесли жизни многих сотен наших земляков.

Людей топили в Волге, Еруслане, Соленой Кубе, зарывали живьем в песок у села Красный Яр.

Крестьянская беднота в 1919 году организовала несколько коммун, в том числе, коммуну имени Ленина и «Красная заря» — у Иловатки. Вскоре они были разгромлены и разграблены пятаковцами, а коммунары расстреляны.

Саша вспомнила, как в одном из походов в начале июня, они остановились на ночевку недалеко от понтонного моста через Еруслан на большой поляне, окруженной старыми деревьями и разросшимся кустарником, со скромным деревянным обелиском с красной звездой на шпиле. На этом утопающем в траве по колено живописном месте была когда-то первая в районе коммуна. Многие и ныне проживающие в районе были внуками и правнуками коммунаров.

— Девочки, смотрите, а вот здесь о кулаках, — Саша переворачивала страницы толстого альбома с воспоминаниями земляков о далеких годах гражданской и Великой Отечественной войн, о тяжелых послевоенных годах, о первых колхозах, целине, но мысленно была далеко от библиотеки и от своего села.

— В Старой Полтавке из общины вышли единицы крестьян. Самыми богатыми были Чернышовы. Петр Иванович Чернышов еще в 1898 году построил себе богатый дом. Круглый год на него работало до двадцати человек. Земли ему принадлежали, кроме Старой Полтавки, в Квасниковке. У пруда, который так и назывался Чернышевский, у Чернышова был большой сад.

Голод 1921 года собрал свою жатву и у нас в районе. На сходе жителей села Старая Полтавка богатею Чернышову П. И. было предложено отдать голодающим припрятанный хлеб и ценности на закупку зерна. Чернышов отказался категорически выполнять требования схода.

Разъяренные жители тут же потребовали выселить Чернышова П. И. из Старой Полтавки. В 1922 году после окончания гражданской войны Чернышов собственноручно сжег свой сад, чтобы не достался Советской власти. Его сын Михаил был великим картежником и пьяницей.

Подвергнутый остракизму сельский богач Чернышов вместе с сыном исчезли навсегда. Никто из знавших его людей нигде и никогда больше не встречал Чернышова.

Библиотекарши были выпускницами школы, все замужние, имели детей, и сейчас, за большим полированным столом с ксерокопиями архивных документов Саша видела людей, которым так же была небезразлична история края, и которых по-детски взволновали поиски подземного хода и возможного клада.

— Так, девочки, — Саша вздохнула, — будем рассуждать. Если все в селе знали о богатстве кулака Чернышова, то, наверное, к нему приходили с обысками не один раз, но ничего не нашли в его доме, —

Саша насмотрелась в жизни приключенческих фильмов, но воспоминания о своих детских приключениях теперь, после возвращения Жени, казались такими далекими и милыми.

И, может быть, именно желание убедиться в беспочвенности детских фантазий, заинтересованность слушательниц заставили ее продолжить анализ:

— Значит, Чернышов должен был найти место и людей, которым он доверял. Если он знал, что существует подземный ход, то он мог спрятать свои деньги именно там.

По воспоминаниям старожилов во время гражданской войны священник вывез свою семью в Саратов, и сам не вернулся. Его дом оставался только под присмотром прислуги, и, можно допустить, что в один из вечеров или ночью Чернышов мог спокойно спрятать свои сбережения в потайном ходе или просто закопать в подвале без ведома батюшки.

— Давайте осмотрим подвал! — милая светленькая Катюша раскраснелась.

— Нет, девочки, — сказала Саша, я вам уже говорила, что мы с девчонками десять лет назад ничего не нашли. Нам нужно позвать сильного мужчину, чтобы он попытался открыть деревянную дверь в полу.

— Я скажу своему брату, чтобы он взял лом. И еще у него есть металлоискатель. Он весь отпуск провел в Салтовском лесу, там, где когда-то было село Шмыглино — родина прадеда. Там Миша железа накопал старинного и отдал в школьный музей.

Решили дело не откладывать. Через два дня, после дежурства Миша пришел с необходимыми инструментами. Девчата пришли специально в брюках, но заведующая в длинной юбке спустилась первой. Доски с десятисантиметровыми коваными гвоздями от пола Миша оторвал с большим трудом. И это, действительно, была тщательно забитая дверь, которая вела еще в одно подвальное помещение. Стены его также были обложены красным кирпичом, но, судя по размерам, оно тоже не выходило за пределы кирпичного фундамента дома.

— Может быть, в нем летом хранили лед, вырубленный ранней весной в реке? Чтобы хранить скоропортящиеся продукты, — предложила Лариса, рассудительная брюнетка.

Саша поняла, что никакого хода из библиотеки под землей не было. Миша включил свой аппарат в верхнем подвале. Никаких сигналов не было. Но когда он залез в нижний, сразу поступил сигнал на наличие металла. Принесли железную лопату, и пришлось молодому человеку стать еще и землекопом.

Через десять минут на глубине где-то тридцать сантиметров он обнаружил увесистый сверток. В плотную ткань были завернуты хорошо сохранившиеся царские бумажные деньги, еще пачки каких-то денежных знаков, а в полотняном мешочке лежали золотые денежные деньги.

Все были взволнованы. О находке решили никому ничего не говорить, чтобы не вызвать в селе ненужные разговоры. В кабинете заведующей написали заявление о находке, все присутствующие добросовестно расписались, чтобы не было потом подозрений в хищении государственной собственности.

Рано утром заведующая с мужем отвезли находку и заявление в Палласовку, в Сбербанк. Там их поблагодарили и пообещали вознаграждение.

Но все равно было интересно, почему богач Чернышов не выкопал свои сбережения. Предположения высказывались самые невероятные. Согласились, что ему просто помешали, например, разместившийся на постой в пустующем здании отряд красноармейцев.

Саша была рада удачному завершению поиска, хотя в душе осталось сожаление от столь банальной концовки детской мечты.

Вечером позвонил Женя, сказал, что он сейчас в Германии. Саша, волнуясь, быстро описала одиссею с поиском и находкой клада. Женя поздравил с удачей, но главное Саша ему так и не сказала.

Глава 17. Вера

«Не бойся врагов — в худшем случае они могут тебя убить.

Не бойся друзей — в худшем случае они могут тебя предать.

Бойся равнодушных — они не убивают и не предают,

но только с их молчаливого согласия существуют

на земле предательство и убийство».

Бруно Ясенский

«Видеть несправедливость и молчать —

это значит, самому участвовать в ней»

Жан Жак Руссо

Женя появился поздно ночью. Открыл в темноте ворота, загнал машину во двор и тихонечко постучал в крайнее окно спальни. На испуганный вопрос: — Кто там? — ответил, улыбаясь: — Не ждала? — и стал целовать жадно, ненасытно, прижимая к себе теплое доверчивое тело:

— Ванну, если можно, и спать! Ужинать не буду, перекусил в Саратове. Очень устал от этих бесконечных дорог. У меня отличные новости. Но все завтра. Завтра я исполню любые твои пожелания. А сейчас спать. С тобой, — он многозначительно улыбнулся и притянул Сашу к себе на колени:

— Ты меня еще ждешь?

— А ты, как ревнивый муж, без предупреждения являешься из командировки в полночь, чтобы застать неверную женщину в объятиях другого? Признавайся! Ведь думал так, собственник? — она попыталась освободиться от объятий, но Женя, помолчав, еще крепче обнял за плечи:

— Я уже начал забывать запах твоих волос, твои плечи, грудь. Мужчину нельзя отпускать от себя надолго. Его надо держать, как любимого коня, всегда рядом, на коротком поводке. А ты, Сашенька, такая доверчивая.

— Захочешь убежать, — никакой поводок не удержит. Торопись, а то вода остынет, и приходи скорее.

Она дождалась Жениного возвращения, укрылась в его объятиях от всех невзгод и суеты, окунулась в такой привычный уже запах туалетной воды.

Боязнь больше не увидеть его после длительной разлуки, не слышать бешеного ритма его сердца, когда он полностью в твоей власти, а ты в его обжигающих объятиях таешь в неземной неге, — все эти противные мысли ушли вглубь сознания. И она снова чувствовала себя юной девчонкой, которую помнят, любят и желают.

Утром мелькнула шальная мысль:

— А ну их, все эти уроки! Позвоню завучу, что заболела, и все — свобода, — но потом пристыдила мысленно себя, — последние уроки перед каникулами, некоторые захотят оценки исправить, а учительницы — нет.

— Саша, что у тебя срочно нужно сделать по хозяйству, — ты скажи. У меня сегодня выходной.

Погода явно портилась. По прогнозам синоптиков ожидалось резкое понижение температуры, ветер, снег на неделе. Но задержавшееся бабье лето заставляло надеяться в душе, что еще не скоро будет похолодание.

У Саши в огороде было много работы, но она промолчала: — Пусть просто отдохнет.

Но когда она в обед вернулась из школы, то ахнула: В огороде и в саду был такой порядок, какой бывает только весной, когда все посажено, но еще не взошло.

Огород был вскопан, свекла и морковь сложены в картонные коробки и пересыпаны сухим песком, виноград обрезан и прикрыт старой пленкой и досками, а за двором высилась куча сухой травы, ботвы, обломков кирпича и шифера.

— Порядок! Сейчас ребята тележку подгонят и весь мусор вывезут. Когда ты все успеваешь?

— Хозяйственный немец, который, если начал дело, то обязательно доведет его до конца, — подумала Саша, — А где ты песок взял?

— Увидел большую кучу у соседей, спросил у женщины два ведра, — он ловко срезал лопатой нарядные, словно в бальных платьях, вилки капусты и носил их в гараж.

Саша внезапно поняла, что Женя никогда не останется здесь, в деревне. Чтобы жить вот так, в привычном ритме сельскохозяйственных работ и радоваться двум ведрам моркови, мешкам с картошкой, которые за бесценок можно осенью купить на базаре. И горбатиться всю весну и лето с тяпкой на грядках, уничтожая сорняки. Ему не надо приучаться к вечной экономии, существованию от зарплаты до зарплаты, к возможности сделать крупную покупку, только, благодаря кредиту в банке с огромными процентами.

— Сказать ему про малыша или пока промолчать? — эта мысль мучила все утро.

«Любить — это значит, смотреть не друг на друга, а смотреть вместе в одном направлении», — эти слова Антуана Сент-Экзюпери, словно напомнили, что молчание сродни предательству, причем, любимого человека.

— Пора обедать, — Саша поставила на плиту разогревать кастрюли с супом и гуляшом и от аппетитных запахов острее почувствовала, что проголодалась.

Сидя на диванчике, опираясь локтями на стол, Женя смотрел, как Саша моет посуду, и вдруг начал говорить, сначала спокойно, потом взволнованно, хрипловатым голосом, как будто стесняясь, что так долго молчал:

— Я прошелся сегодня по селу, был на месте того колодца — никаких следов. Ухоженный парк, новый современный кинотеатр, благоустроенная площадь, много деревьев, цветников. Стало чище, уютнее. Целый поселок новых добротных и дорогих домов у реки, где гуси паслись, где был наш шалаш.

А у меня в жизни все было по инерции. Два года изучал языки — немецкий, английский, испанский.

Отец открыл сначала маленькую автомастерскую, — стал работать автослесарем. Все время работа ради денег. Купили двухэтажный дом — открыли гостиницу. В ней работали мои сестры и мама, без выходных, весь день. Деньги! Деньги! Все разговоры — только о деньгах.

Познакомился на вечеринке с сестрой друга, понравилась. Родители — женись! И тут я поставил отцу условие: посмотрю Европу — тогда женюсь! Я же был единственный наследник, папочкин сын. Мы с отцом объехали на машине Францию, Италию, Испанию. И я женился — по инерции.

У нас дома все говорили по-русски, редко — на немецком, а моя жена ни слова не знала и не хотела учить русские слова.

Через год родилась дочь. Нам дали квартиру. И пошло — нужна новая мебель, пора сменить машину. Даже слушать не желала о России. Все разговоры только об Израиле — там лучше. Из-за непонятной ревности выбросила все фотографии и кассеты, — Женя замолчал, вспоминая, потом продолжил:

— Я понял внезапно, что эта жизнь — не моя. Уехал в Берлин, поступил в коммерческий колледж, работал по вечерам в автосервисе. С женой расстался. Отец продал гостиницу, отдал моей бывшей жене половину денег. Вскоре она вышла замуж и увезла мою дочь в Израиль.

А родители купили маленький домик, так же, как ты, сажали цветы, грядочки моркови, помидор, зелени, хотя рядом был супермаркет

Саша молчала, боясь даже невольным движением руки спугнуть его откровенность. Сказанное копилось в его душе давно. Если бы Женя выпивал, то, возможно, эта сокровенная боль вылилась бы в дружеских беседах за кружкой пива, рюмкой водки или вина.

— Как перед разлукой, — вдруг подумала Саша и спросила тихо:

— А родители?

— Ты видела мою мать? Тогда, давно?

Саша видела ее всего один раз в жизни, в апреле, на весенних каникулах, после того злополучного заседания комитета комсомола.

Тогда всех комитетчиков собрали срочно. Слушались персональные дела четырех комсомольцев. Первыми зашли два десятиклассника из Верхнего Еруслана. Ничего не говоря, положили перед секретарем комсомольской организации, рослой девушкой в строгом черном костюме с комсомольским значком на лацкане пиджачка, комсомольские билеты.

— Вы уезжаете в Германию на постоянное местожительство, поэтому мы должны исключить вас из рядов комсомола, — девушка встала из-за стола. Комитетчики переглянулись, а парни согласно кивнули на вопрос: — Вам все ясно? — и вышли, ничуть не расстроившись.

Потом зашла Эмма, высокая стройная девушка в школьном форменном платье с кружевным белым фартучком. Саша знала, — это сестра Жени.

Старшеклассников из соседнего села возил на занятия и увозил специальный автобус, но в хорошую погоду они иногда выходили из школы небольшой шумной группой и шли пешком мимо больницы, вдоль реки, через лес.

— Может быть, ты останешься в России? Пусть родители уезжают, а ты останешься гражданкой России и комсомолкой. Подумай хорошо. Зачем тебе Германия? — после этих слов Эмма, положив комсомольский билет на край стола, громко зарыдала, закрыв лицо кружевным передником

— Все ясно. Можешь идти! — секретарь положила билеты в раскрытую папку, — Зовите Петрова по поводу драки в Доме культуры.

— А ты, — она кивнула Саше, — отнеси воду Эмме. Жалко девчонку.

Саша, схватив стакан с водой, выскочила из комнаты комитета комсомола.

Худенькая высокая женщина с короткой стрижкой светлых волос обнимала горько плачущую дочь, гладила по волосам, плечам, спине, уговаривая:

— Ничего, доченька, потерпи. Все будет хорошо, и все твои обиды забудутся. Они же еще дети. Там, — она махнула в сторону комитета, — такие же несмышленыши, как ты, как Женечка. Пошли, нас там папа на машине ждет, — поблагодарив, она взяла стакан, напоила дочь, отпила несколько глотков, внимательно посмотрела на Сашу и, видимо, узнала по фотографиям, которые Женька делал дома, в бане, плотно занавесив темной шторкой единственное окошко.

Потом мама с дочерью ушли, и Саша вдруг с ужасом представила себя на месте Эммы:

— Отказаться от родителей! С ума сошли, что ли? — тогда, после поры она ужасно разозлилась на себя, — ведь отмолчалась, как все, глядя в пол. Точно — бойтесь равнодушных!

Сейчас Саша расстроилась от этих воспоминаний, сердце заторопилось, к горлу подкатила тошнота. Она глотнула остывшего чая, глубоко вздохнула.

Женя продолжил:

— Мои родители умерли недавно, один за другим. Мама — от заболевания крови, отец — от инфаркта. Не помогла хваленая немецкая медицина, — Женя подошел к окну, долго молчал, глядя в сад. — Они умерли от тоски по Родине. Теперь я их понимаю.

Отец с матерью родились на Алтае, там прошла большая часть их жизни, когда они постоянно слышали от своих родителей рассказы о Немповолжье, о земле обетованной, о прелестях довоенной жизни

И мои родители переехали сюда, на Волгу после смерти бабушки и дедушки. Но здесь все было чужим. И они подхватились и помчались дальше, в Германию, в Европу. Уезжали с радостью и надеждой.

Отец хотел спасти меня — единственного сына — от службы в армии. Дочерям хотел достатка и европейского благополучия. Он этого достиг. Но потом они постепенно гасли у меня на глазах. И я так и не прижился там, в Германии. Был всегда чужаком — русским немцем.

Женя расхаживал перед Сашей по ковру, останавливался у окна и опять ходил, как заведенный.

— Когда в 2001 году мы приехали вдвоем с отцом на Алтай, он держался всю долгую дорогу, а потом в деревне, где они жили, он зарыдал, как ребенок. Я впервые увидел своего отца плачущим, еле-еле успокоил.

— Я вернулся домой. Понимаешь, Сашенька!

Саша оцепенела, сидела и слушала грустную исповедь взрослого человека.

— Да, тогда мы заезжали в Старую Полтавку, и я увидел тебя с мужем и дочерью у магазина. Счастливая пара. Кто мог подумать, что через несколько лет случится такое страшное несчастье. Ты веришь в бога, Сашенька? Давно? — вдруг спросил Женя, остановившись у книжного шкафа, где на открытой полке стояли иконы и лежали альбомы с фотографиями.

Саша крестилась через год после смерти своего мужа Кости, на троицу.

Накануне, дня за три ей приснился вещий сон: она стоит одетая в зале с высоким потолком, без окон, а вокруг люди в белых одеждах.

— Баня, что ли? Это не к добру, — думает Саша и, видя дверь, выбегает на темную улицу.

Вокруг вода — река с сильным течением.

— Сейчас искупаюсь, — Саша бросается в волны, но тут же ударяется о невидимую металлическую сетку, натянутую вокруг здания и скрытую под водой на полметра.

С большим трудом Саша поднимается из воды и бредет, проваливаясь иногда в дыры на сетке, назад к зданию. Двери распахнуты настежь, огни призывно манят, зовут среди мрака ночи.

Проснулась с осознанным решением немедленно идти креститься. Только вечером рассказала родителям о своем визите к батюшке.

В воскресенье в маленькой церкви — бывшем здании начальной школы — крестили сразу семь человек: малышей — грудничков, целую семью директора школы, взрослые дети которой уезжали в Германию в гости, и ее — Сашу.

В полумраке небольшого зала с мерцающими огоньками зажженных свечей, перед суровыми вопрошающими ликами икон, повторяя за батюшкой необходимые слова, она ощутила такое умиротворение, в котором давно нуждалась ее раненная смертью близких людей душа.

И когда Саша кивнула: — Да, верую, — Женя подошел, крепко обнял за плечи:

— Жаль, что службы в кирхе проводятся только в теплое время года. Летом мы с тобой обязательно побываем там, где когда-то в заброшенной холодной церкви я дал тебе клятву вернуться.

Восстановление кирхи еще не полностью завершено.

Очень жаль, что не стало пастора Андрея Паутова. Он был почти нашим ровесником и умер в тридцать шесть лет в 2010 году. А ведь ему было всего двадцать четыре года, когда он в 1998 году специально приехал в Верхний Еруслан из Москвы, чтобы увидеть полуразрушенный храм. Увиденное потрясло его, и он стал проповедником.

Такое решение не было простым для родившегося в столице Андрея Паутова, который по мере сил стал приезжать с проповедями раз в месяц и руководить сложным и дорогостоящим процессом восстановления церкви.

Силами самого пастора, его друзей, а также предпринимателя из Старой Полтавки началось возрождение из руин старого церковного здания: были вставлены окна и двери, отремонтирована наружная кровля. Девятнадцатого августа 2004 года храм был торжественно открыт, и Андре Паутов стал проводить проповеди на русском языке. Предприниматель стал после государственной регистрации общины председателем церковного Совета.

— А я ничего об этом не знала, закопавшись в личных проблемах, занятая только собой и своей семьей, — Саша поправила икону. — Кружила по дистанции: дом — школа — дочь — родители — дом — телевизор.

Из распухшего альбома, случайно задетого Сашей, на пол посыпались цветные фотографии.

— Можно посмотреть? — Женя, наклонившись, стал собирать упавшие снимки.

На фотографиях махали руками. строили рожки, сидели с замученными лицами у палаток, пели у костра ее ученики разных лет.

— А у меня есть единственная твоя юношеская фотография, где ты с охапкой тюльпанов на бесконечном тюльпановом поле. Помнишь нашу поездку на велосипедах за двадцать километров от села весной? Я эту фотографию у Николая без разрешения из альбома взял. Нашел Николая в сетях, был у него в гостях в начале июля в Санкт-Петербурге. Служит, женился, маленькому сыну два года. По-моему, он до сих пор в тебя влюблен. Столько о тебе рассказывал, — Женя запнулся на мгновение. — А подарки я тебе так и не вручил. Заговорились мы с тобой, — и Женя вышел во двор к машине.

На улице еще светило нежаркое солнце, то выглядывая из-за высоких пока туч, то прячась ненадолго.

Женя привез роскошную светлую шубку из норки и сапоги на высоком каблучке в цвет шубы.

— С ума сошел! Столько денег! — она завертелась в обновке перед старинным трюмо, на котором неизменно стояли фотографии молодых и красивых бабушки и дедушки в военной форме, букет увядающих роз и два подсвечника.

— Теперь не замерзнешь, моя путешественница, Женя схватил ее за руки.

— Женечка, поедем на родник! — Саша сняла шубку, положила на стол. — Не пожалеешь.

Глава 18. Болезнь

Она утром по привычке ткнула пальцем в горшок разросшейся герани с мясистыми темно-зелеными листьями и крупными алыми соцветиями, — сухой:

— Срочно нужно полить свой зимний сад. Женечка, подожди немножко, — Саша, торопясь, принесла ведро с теплой водой, ковшик и, вдыхая пряный аромат посвежевших растений, унеслась в прошлое….

Да, именно тогда в десятом классе случился этот серый неприглядный осенний день. Когда утром не хочется даже шевелиться, и лежишь в кровати, глядя на темнеющие за окном раскачивающиеся ветки яблони, словно у них кто-то выпрашивает опять созревшие и снятые еще в августе яркие плоды, а яблони в недоумении разводят руками — опоздали.

Как хорошо, что накануне после уроков Саша неожиданно затормозила, открывая калитку во двор, и остановилась: клумбы по-прежнему пылали летними красками, особенно изгородь благородных георгинов с шапками огромных цветков.

Зато комнатные цветы, на лето пересаженные в тень под яблони, стояли в ожидании первых заморозков и неизбежной гибели такие одинокие и брошенные своей беспечной хозяйкой, уже не надеясь, что их спасут.

Особенно несчастный вид был у двухметрового привитого лимона. Отчаявшись выжить в холодные осенние ночи и неуютные дни с озабоченным, остывающим на блеклом небе солнцем, он ежедневно сбрасывал закрученные в трубочку засыхающие листья, умоляя свою хозяйку обратить на него внимание.

И теперь он стоял полностью обнаженный, протягивая ей, Саше, и всем, три желтеющих огромных плода, все еще крепко держащихся на толстых колючих сучках.

Саша с отцом до позднего вечера пересаживали комнатные растения. Первым с трудом втащили в тепло комнаты двухведерную кастрюлю с лимоном.

Рано утром позвонила классный руководитель и предупредила — занятия отменяются, все классы отправляли в соседний колхоз на уборку овощей. Всем взять с собой большие мешки.

Старенький автобус долго петлял по утрамбованной скучной дороге, поднимая за собой в воздух мельчайшие, просеянные машинами без всякого сита крупинки земли. В случае дождя они быстро замесились бы сами по себе в разноцветную кашу под цвет земли, — ярко-желтую, где глина, и темную с остатками соломы и сухой травы — на убранном поле.

Мальчишек забрали катать тыквы. Именно катать, так как некоторые шикарные экземпляры, цепляясь за высохшие длиннющие плети, лежали на земле так вольготно, точно, действительно, собрались остаться здесь, под низким осенним небом на зимовку в качестве домиков сказочных синьоров помидоров, или заготовок для будущих карет страдающих Золушек.

До обеда потревоженных ярко-оранжевых красавцев мальчишки с огромным трудом закидывали в тележки беспокойно рычащих тракторов «Беларусь».

Девчонок ждала более прозаичная работа — на бесконечном до горизонта поле с уже пожухшей ботвой, или наоборот, с букетом ярко-зеленых листьев, дергать из пропаханной мягкой земли растолстевшие, с длинными хвостами бочонки кормовой свеклы и таскать в общие кучи.

Ничто не предвещало дождя, хотя синева незаметно надвигалась с севера, захватывая все больше плотной завесой блеклое невыразительное небо.

Дождь начался мелкой противной холодной крупой, и вскоре с накинутыми на головы остроугольными мешками, словно древние паломники, все, не сговариваясь, рванули по мгновенно раскисающей земле к единственному укрытию посреди голого поля — добротному навесу, продуваемому со всех сторон не летними ветрами.

Автобус где-то задерживался, и добродушный дядька- сторож предложил эвакуацию в срочном порядке в кузове большого самосвала на собранной свекле под стареньким брезентовым пологом, который как-то спасал от усиливающегося дождя.

Все согрелись и раскраснелись в домике колхозной столовой, где наливали в глубокие миски по-мужски полные порции борща, не жалели мяса в гуляше и сахара в чае.

Подоспел автобус, и вроде все благополучно вернулись домой еще засветло.

Но промокшие ноги в легких резиновых кроссовках дали себя знать. Под утро Саша запылала.

Температура под тридцать девять градусов держалась три дня. Никакие жаропонижающие не помогали, и мама вызвала детского врача на дом. Диагноз — пневмония и срочная госпитализация.

Остаток учебной четверти все осенние каникулы провела в палате детского отделения, рядом с малышней.

Один грудничок с мамой так по-взрослому заходился в кашле, что Саша не выдерживала. Когда температура спала, отвлекала заводившихся в плаче при появлении медсестер со шприцами малышей, разрисовывая на обойных разворотах масляными красками целые сюжеты известных сказок. Длинными вечерами после ужина рассказывала страшилки про разбойников и пиратов, смешивая прочитанное и придуманное в одну отвлекающую от болезней и уколов кашу.

Когда выписали из больницы, ходила по дому, как потерянная, не веря в свое возвращение, радуюсь уюту своей комнаты, теплу протопленной печи, аромату свежеиспеченной специально к ее возвращению сдобы.

Но слабость тела, привезенная из больницы, не проходила. По ночам начали болеть руки и ноги. Нет, это не была боль, как при порезах или ожогах. Саша просыпалась от тянущего беспокойства внутри костей, словно кто-то невидимый поселился внутри тренированных мышц тела и злонамеренно день за днем, час за часом высасывал из коленей, локтей, кистей рук по капельке силу и азарт молодости, оставляя старческую неуверенность в завтрашнем дне.

Натирания мазями с змеиным ядом давали временное успокоение. Но, самое главное, — сбилось с запрограммированного ритма сердце. Оно, словно снедаемое неизвестным недугом, вдруг из не замечаемого раньше органа, стало постоянно напоминать о себе, биться болезненно часто, даже в минуты покоя, когда Саша лежала на диване с книгой.

И тут впервые пришел страх, противный серый страх. А вдруг сердце не выдержит такого бешеного ритма и замрет? Страх перед неизбежностью ухода накануне своего шестнадцатилетия, когда только вчера ты была полна сил, энергии, планов на будущее, — в этом крылась такая обидная до слез несправедливость, что Саша начинала плакать. Она сдерживала себя в присутствии родных, и так переживающих за нее, скрывающих свою неуверенность за внешней бравадой: — Ничего, Сашенька, мы еще на твоей свадьбе потанцуем.

Ее положили в терапевтическое отделение, в палату для взрослых в старом дореволюционной постройки здании с белеными стенами, высокими потолками, черными голландками — печами, которые топились с коридора и, нагреваясь, так приятно сначала грели, а потом жгли Сашины ступни в толстых вязанных шерстяных носках.

К постоянным уколам Саша привыкла. Она перестала читать, часами лежала лицом к беленой стене, бездумно рассматривая выцарапанные каракули, какие-то даты предыдущими пациентами.

И вдруг голос дежурной медсестры:

— Сашенька! К тебе пришли мужчины. Нет, не папа. Выйди в коридор.

Завязала косу лентой, застегнула на молнию синий махровый халатик до колен и в шерстяных носках на босу ногу, в пушистых домашних тапочках вышла в холодный коридор.

Здесь в бывшей земской больнице размещались все отделения и операционные. И только родильный дом, инфекционное отделение и дома врачей прятались в глубине больничного городка, в конце аллеи из старых груш, в зарослях шиповника и барбариса.

Саше со старшей сестрой часто приходилось, дожидаясь маму после затянувшейся операции, играть здесь в войну или в больницу. Иногда туда, в эту грушевую аллею приходил отец, разыскивая пропавшее семейство, наклонял высокие ветки с желтыми спелыми грушами, беседовал с больными.

Сейчас весь городок, деревья и кусты были завалены двухметровыми сугробами. Снег продолжал идти и днем, и ночью, и каждое утро бульдозеры чистили дорожки, а больные толпились у замерзших окон в ожидании обходов врачей и поварих с эмалированными ведрами.

У окна стояли Колька и Константин Сергеевич, учитель физкультуры.

Глава 19. Константин Сергеевич

Впервые Саша встретила Костю, Константина Сергеевича, в Волгограде, на Мамаевом Кургане. Она тогда на отлично сдала все экзамены за девятый класс. Впереди было свободное лето.

Родители купили всему классу путевки на экскурсию в областной центр, договорились в колхозе о выделении автобуса на три дня.

Болтая, незаметно проехали все Заволжье — от границ с Саратовской областью и Казахстаном, — почти четыреста километров.

После крутого на девяносто градусов поворота дорога пошла вдоль Волги, водная гладь которой, то скрывалась за мощными сосновыми посадками, то манила слепящей бескрайной широтой и высотой далекого обрывистого правого берега.

Промелькнули бетонные каналы, обсаженные стройными, напившимися досыта, пирамидальными тополями. По каналам уносилась вглубь полупустыни, к далеким сельским поселкам драгоценная волжская вода.

Уютный двухэтажный домик областной экскурсионной станции с волейбольной площадкой рядом спрятался за высотными домами от громкого шума постоянно громыхающих трамваев, спешащих машин, людской толпы в самом центре города, почти у самого берега Волги.

Разместились в бывших классных комнатах с множеством кроватей, перекусили наскоро домашними запасами и, переодевшись, в приятном возбуждении от новизны предстоящих городских впечатлений, поехали на Мамаев Курган.

Ансамбль воинской славы, памяти и скорби потряс до слез всех, без исключения.

Молчали, спускаясь по широким ступеням от монумента Родины-матери вниз, когда к их группе подошел высокий худощавый мужчина в темно-синем спортивном костюме с широкими белыми полосами на рукавах и брюках, вместе с шофером автобуса:

— Вы из Старой Полтавки? Здравствуйте! Я — ваш новый учитель по физкультуре.

Парни поздоровались с ним по-мужски, за руку, обрадовано обступили вокруг, оттеснив классную руководительницу, учительницу биологии Розу Андреевну (Розочку, как ее называли за глаза). Все обрадовались — с апреля, в разгар всех районных соревнований уроки физкультуры не проводились. Молодого физрука забрали в армию, а другая учительница ушла в декретный отпуск.

Девчонки сразу оценили: старше двадцати пяти лет, наверное, женат, но симпатичный шатен, с коротким бобриком на голове, правда, уши немного торчат, но на уровне бровей, — значит, умный. А главное — молодой. И, слава богу, на одного учителя — мужчину в школе станет больше.

Роза Андреевна была незамужней, без детей, уже в возрасте. Она раскраснелась и предложила будущему физруку проехать до Панорамы, но он отказался и пообещал встретиться со всеми вечером у цирка.

Когда подъехали где-то за час до начала представления, то сразу увидели высокую спортивную фигуру Константина Сергеевича в белой рубашке, джинсах, мило улыбавшегося с молоденькой билетёршей у входа.

— Девочки, это вам, — он протянул Розе Андреевне большую коробку конфет. — А мы сейчас с ребятами отъедем ко мне домой по-быстрому.

Вернулись они на автобусе через полчаса с большим пакетом горячих пирожков с картошкой и капустой.

— Классный мужик! — сказал Колька. — Нам повезло с физруком. Мы теперь знаем, где он живет.

Все расхватали пирожки и отправились искать свои места под звуки бравурного марша.

Сашу поразило, как забавно смущался новый учитель: сначала краснела шея в вырезе рубашки, потом розовел подбородок, щеки, а потом только лоб.

— Будет, как рак, красный, когда разозлится, — вдруг подумала она.

Все дни были насыщены: экскурсии в планетарий, музеи, поездка на Солдатское поле, катание на речном трамвайчике по Волге. Вечером были в театре оперетты. Прогулялись по центру — по Аллее Героев до набережной, а потом по бесчисленным ступеням спустились к Волге.

Уезжали после обеда. И когда вышли к автобусу с сумками, Константин Сергеевич уже сидел в хвосте автобуса, в проходе стоял высокий картонный ящик с книгами. Всю дорогу хохотали, рассказывали анекдоты.

Вечером замученная Саша буквально свалилась на стул в кухне, когда мама вдруг сказала спокойно, даже равнодушно, но это был удар:

— Вчера вечером,

в воскресенье приходил светленький молодой человек, чтобы попрощаться с тобой, Сашенька. Утром на поезде вся их семья отправилась в Германию.

Саша рыдала в своей комнате целый час от несправедливости, повторяя:

— Зачем я уехала? Ну, зачем? Почему мне так не везет? — хотя сама отчетливо понимала, что ни она, ни Женя уже были не в силах что-нибудь изменить.

Вечером сидела в палисаднике на маленькой скамейке, смотрела без слез на распустившиеся венчики независимых ромашек, на муравьев, проложивших свои тропочки возле ее неподвижных шлепок, и ясно поняла и приняла, что горькими слезами она попрощалась окончательно со своим таким прекрасным детством и невозвратимым отрочеством….

— Саша, привет от всех наших! Мы за справками на соревнования по баскетболу. Не надоело тебе в больнице валяться? Да, комитет наш распустили. Теперь в том же составе мы в Совете старшеклассников. Толик Иванов — главный. Про тебя все спрашивают, — Коля стоял рядом с Константином Сергеевичем в меховом кожушке из овчины, в большой лохматой лисьей шапке такой же высокий и здоровый, как учитель. И Саша невольно ахнула про себя:

— Как эти мальчишки быстро вырастают, меняются, и сразу, невольно чувствуя их силу, уступаешь им незаметно во всем, понимая, что, действительно, мужчины — ведущая сила и в хозяйстве, и в политике, и в семье. Так было всегда. И только тот маленький промежуток времени, пока мальчишки подрастали, девчонки умудрялись чувствовать свое превосходство.

Саше было невдомек пока, что эти хитрые создания — женщины — никогда не сдаются без боя. Что природа их не обидела, подарив вместо силы другое оружие, — возможность притягивать, привязывать, покорять мужчин своей любовью.

Коля протянул Саше пакет с яблоками и пирожками: — Это моя мама тебе передала.

Саше стало зябко в легком халатике возле окна, так как входная дверь постоянно открывалась, впуская новых посетителей с клубами прорывающегося в тепло любопытного холодного воздуха.

— Коля, мы тут Сашу совсем заморозим. — Константин Сергеевич расстегнул молнию на своем коротком, до бедер итальянском пуховике, сдернул его с себя и обернул Сашу так, что теперь она стояла перед ними, как потешная куколка, в этом огромном для нее пуховике до колен, из-под которого торчали ее худенькие голые ноги в теплых шерстяных носках. Бледное лицо с нездоровым румянцем, вся беззащитная маленькая фигурка заставили Колю покраснеть:

— Не догадался раньше учителя свою любимую Сашеньку вот так же закутать в свой кожушок, да еще обнять покрепче и прижать к себе.

— А меня теперь от физкультуры освободят, — грустно сказала Саша и чуть не заплакала от жалости к себе. Голос ее дрогнул, ресницы увлажнились.

— Ну, знаешь, дорогая, от физкультуры по собственному желанию себя только

бездельники и лентяи освобождают, — Константин Сергеевич, обнял Сашу за

плечи, отвел ее от окна и открывающейся двери в угол, к горячей печке,

посадил на стул отсутствующей медсестры:

— Физкультурой можно и нужно заниматься всегда, в пределах возможного. Ты что-то неважно выглядишь. Сколько тебя взаперти держат? Полтора месяца? Ты, что, лежащая больная? Пусть тебе дадут верхнюю одежду, и, чтобы не меньше часа прогулки утром, в обед и вечером. Поняла? Заставляй себя, если трудно. В школу придешь — мы с тобой пройдем курс специальной физкультуры. Будешь к концу зимы в хоккей с ребятами играть. Выздоравливай и не хандри. Вот тебе шоколадка. Быстренько в палату, а то здесь холодно.

Саша отдала ему пуховик, махнула Кольке: — Пока! — еще несколько минут смотрела через замороженное окно, как уходили по заснеженной дорожке к поликлинике два таких разных мужчины, с разными походками, но вдруг ставшие после сегодняшней встречи ближе, дороже — ее понимающие друзья.

Глава 20. Мужчины

Вернувшись в больничную палату, Саша хотела по привычке уткнуться в надоевшую стенку, но увидев оживленные любопытные взгляды женщин, ожидавших обхода врачей в своих кроватях, вдруг неожиданно сама для себя, вспомнив тепло пуховика, рук Константина Сергеевича, улыбнулась всем: — Вот, угощайтесь. Мои друзья принесли. И нырнула прямо в халате и в носках под теплое одеяло, вспомнив свои недолгие взаимоотношения с мужчинами.

Кто-то мудрый сказал: «Даром в этом мире не дается вообще ничего, кроме родительской любви».

Дедушка и папа были свои. Они, даже когда ругали за что-то, любили ее, потому что она была их внучкой, доченькой. Они были необходимы, как воздух. Их присутствие, участие в делах, просто существование рядом было естественно, и, если бы кто-нибудь или оба сразу вдруг исчезли, уехали, пропали, то это был бы обвал существования.

Саша знала из рассказов подруг об уходе отцов из семьи, разводах родителей. Это могло случиться, где угодно и с кем угодно, но только не с ней, не в их семье. Отец учился в военном училище в Москве, там же познакомился с медсестрой и ее единственной дочерью Настей, женился и привез их на показ своим родным. Долго кочевали по гарнизонам вместе с появившейся Сашенькой, пока отца не перевели в райцентр.

А дедушка был юморист, любил застолье, гостей, всегда был тамадой со своей неизменной старой гармошкой.

Саша вспомнила, как в первом классе она смутилась неожиданно от непонятных слов дедушки. Бабушка завязала тогда ей огромные белые банты на затылке, на длинных косичках и, любуясь, сказала:

— Ну, что, дедушка, — хороша наша внучка?

Дедушка развел руками:

— Хороша ягодка, да пока зеленая. А как созреет, — не заплакать бы нам всем.

Тогда, глупая, она обиделась:

— Я — не ягодка, а девочка.

В седьмом классе очень испугалась, но о том случае никогда никому не рассказывала. Чувство тогда было, словно нечаянно наступила в свежую коровью лепешку, и от брезгливости выбросила новенькие сандалики когда-то, чтобы только не притрагиваться к невыносимо пахнущему дерьму.

Торопилась за свежим хлебом в ларек на площади, когда сзади раздался велосипедный безобидный звонок. Парень с соседней улицы, Вадик, только что приехал в отпуск из части, где служил. Предложил, притормозив:

— Давай прокачу, садись на раму.

И эта дуреха, как Саша ругала себя потом за доверчивость, уселась к здоровому парню на раму мужского велосипеда.

Какие у него были планы, она не знала и не успела ни о чем подумать, когда верзила, прижав ее своим телом к рулю, вдруг свернул со знакомой улицы в переулок, ведущий на степную дорогу за село.

— Пусти! Пешком пойду, — она стукнула кулаком по его ладони, сжимающей руль. И когда парень рассмеялся в ответ, решительно сунула ступню в шлепке в весело мелькающие спицы переднего колеса.

От внезапного резкого торможения оба слетели с велосипеда, но Саша, оказавшись сверху, с трудом, морщась от боли, вытащила шлепок из спиц колеса и с непонятной ненавистью ударила ушибленной ногой по руке на руле придавленного велосипедом парня со словами:

— Лучше не попадайся мне на дороге. Убью.

Прихрамывая на сразу распухшую лодыжку, не глядя на содранную коленку, с которой капала кровь, медленно пошла домой, ни разу не оглянувшись на обидчика.

С тех пор соседские мальчишки стали ее побаиваться.

Она жила в большом селе. Здесь почти все друг друга знали, или знали твоих родителей, были знакомы через других знакомых или родных, и эта атмосфера открытости, где каждый чужой, приезжий тоже становился, если не своим, то узнаваемым, сдерживала раньше в селе дурные мысли у некоторых, хотя от подлости никто, никогда и нигде не застрахован.

В лето дружбы с Женей тоже произошел неприятный случай

В июле рыба в речке совсем перестала клевать. И рано утром поехали всей компанией на четырех велосипедах на Темное — пруд в пяти километрах от села, где, по рассказам рыбаков, карась брался почти на пустой крючок. Кольке пришлось везти на багажнике Наташу, у которой сломался велосипед.

За два часа натаскали два ведерка и большой веревочный кукан с рыбой. Уже привязывали удочки к велосипедам, когда вдруг на новенькой «Летучке» с саратовскими номерами подъехали два здоровых против Кольки, Жени и трех девчонок мужика:

— Так, пацаны, топайте домой, а мы с вашими девочками поплаваем. — В принципе все даже не успели испугаться.

— Только попробуйте сделать хоть шаг, получите! — только и успел сказать Женя, когда Колька, сорвавшись с места, бросил велосипед с удочками и ринулся в сторону машины.

Мужики рассмеялись:

— Вот, один слинял, и ты давай за ним!

Но они не видели, как Колька подбежал к открытой кабине, быстро забрался в нее. С одного оборота включил зажигание, и на глазах растерявшихся мужчин, разогнав по ровной возвышенности, спустил машину с какими-то дизельными аккумуляторами в пруд с обрыва. Сам Колька выпрыгнул из кабины в воду за секунды до того, как машина клюнула носом, а потом погрузилась в топкие камышовые заросли почти до середины кабины.

Колька поплыл к противоположному, расположенному ближе к селу берегу.

Наташа не растерялась, схватила свою куртку, Колькин велосипед. И всех дружно, за минуту, как ветром, сдуло.

На берегу остались порванный кукан с еще живой бьющейся рыбой и два матюкающихся наглеца, которые начали снимать свои рабочие спецовки, а потом полезли в болотную чавкающую зеленоватую воду, в которой в множестве развелись кровожадные пиявки.

Погони не было. Мокрого Кольку подобрали через полкилометра на дороге, и он сразу натянул на себя маловатую для него Наташину куртку с серебристой рыбьей чешуей и зелеными нитями водорослей.

Оказалось, что у Колькиного отца, бригадира полеводческой бригады, была точно такая же «Летучка», и он научил сына водить машину уже с семи лет.

Так будущий МЧСник в первый раз за лето выступил спасателем маленькой дружной команды.

Глава 21. Лермонтов

Много лет спустя она будет бродить по склонам гор Пятигорска, где бывал Лермонтов, проедет по местам и городам, связанным с его короткой и такой бурной жизнью, и напишет единственное стихотворение «Боль»:

Стремительный туман зловеще горы и долину заслоняет.

Асфальт от хвои чист, утоптанный ногами тысяч человек.

Здесь сумрачно и скорбно, — поэта каждый знает,

И время, словно на мгновенье, останавливает свой разбег.



Цивильный мир, прекрасный южный город, —

Ты смело подступил к поляне, где поэт угас.

Автобусы, открытки на прилавках, майский холод,

Привычно равнодушный экскурсовода бас.



Все суета сует. Толпы людей, их драмы, —

Как далеки они от имени и от твоих стихов!

К подножию ложатся алые тюльпаны,

Как избавленье совести от накопившихся долгов.



Зачем мой лик на фоне вечной скорби и печали?

Как доказательство, что без меня и здесь не обойтись?

А я хочу свечу поставить и зажечь, как в храме,

Чтоб причаститься болью сердца и вознестись.

После больницы Саша пришла в школу первого декабря, когда уже вовсю вьюжило, и за ночь заметало все улицы, двери, калитки, и утро для многих начиналось с лопаты и вырезания плотных кубов из утрамбованного ночным ветром снега.

Класс жил своей обычной жизнью. Все обступили стол, а Колька, от волнения, не сдержавшись, обнял Сашу за плечи, но потом стушевался, резко повернувшись к входившей в класс учительнице физики.

Саша без напоминаний учителей сама понимала, что догонять класс придется с большим напряжением.

После уроков в три часа дня она зашла в Дом школьников. До обеда там с воспитателем занимались будущие первоклассники, а после уроков четыре небольшие комнаты наполняли любители шитья и вязания, лепки и рисования, юные танцоры и гитаристы.

Саша собиралась предупредить заведующую, что она пока не сможет танцевать из-за болезни.

Постучав в приоткрытую дверь, услышала:

— Заходи, Сашенька! — и робко зашла в кабинет.

Заведующая разговаривала по телефону, а у стены на стуле сидел незнакомый очкарик лет двадцати пяти. Саша не успела его рассмотреть, так как заведующая Вера Николаевна, высокая крашенная блондинка, близорукая, носившая дорогие на пол-лица модные темные очки, вскочила из-за стола, обняла Сашу с возгласом:

— Ну, наконец, выздоровела! Молодец, что пришла! Скоро Новый год — новая программа.

Но тут молодой человек, в упор разглядывавший Сашу через толстые линзы, отчего его глаза казались большими, черными, перебил Веру Николаевну:

— Смотрите, Вера Николаевна! Это же Нина Арбенина! И никого больше искать не надо. Рост, волосы, худенькая, бледная, — она мне подходит.

Саша смутилась от беззастенчивого рассматривания ее этим незнакомцем, но Вера Николаевна успокаивающе похлопала Сашу по руке:

— Что же вы, Игорь, мне девочку испугали? Сашенька, Игорь Александрович — новый корреспондент нашей районной газеты. Он окончил литературный факультет университета. Согласился открыть у нас в Доме школьников театральную студию.

Игорь Александрович вскочил со стула и начал энергично ходить в узком промежутке от стола заведующей до двери.

По его походке, жестикуляции, было видно, что это — явный экстраверт: активный, контактный, увлеченный и увлекающийся, прямой, открытый, душа компаний:

— Ты читала драму Лермонтова «Маскарад»? Мы начинаем подготовку спектакля. Текст немного сократим. Мы не профессионалы. Но ты, Саша, — вылитая Нина Арбенина, какой я ее себе представляю. Как у тебя с памятью? Слов много придется учить.

У Саши дома был четырехтомник Лермонтова, она знала многие стихотворения, читала исследования Ираклия Андроникова о поэте, мечтала побывать в Тарханах. Но чтобы сыграть главную роль в спектакле? К этому она была не готова.

В зимней куртке в небольшом кабинете ей стало жарко, и сердце тревожно забилось, напоминая, что оно не здорово:

— Мне нужно по всем предметам класс догонять, я много пропустила, — но эти отговорки были не для такого человека, как Игорь Александрович.

— Все, иди сейчас же в библиотеку. Бери Лермонтова, а завтра, в шесть вечера — первая читка пьесы. У нас мало времени. Спасибо, Вера Николаевна, за подарок. Да, кстати, я сам буду играть Арбенина. Приводи своих друзей, — сразу же начнем репетиции.

Дома вместо уроков Саша до ночи прочитала драму и загорелась. Она забыла про свои суставы, тревожное сердце, представив, как съедает целое блюдечко с отравленным мороженым и умирает у ног своего ревнивого мужа из-за коварства окружающих.

И еще одно чудо возрождения ждало ее в собственной комнате. Причудливо изогнутая ветка привитого лимона с жесткими темно-зелеными листьями и устрашающими колючками вдруг за ночь и день выбросила большую гроздь закрытых пока, словно бубенчики, белых цветов. А на утро они дружно раскрылись, источая слабый, едва ощутимый аромат свежести.

Через неделю на месте грозди повис один единственный, зеленый, как крокодильчик, лимон.

А рядом снова вспыхнули новые гроздья цветов, и новые шарики плодов.

Цветы отпадали. Чем-то недовольные, падали на подоконник беззащитные лимончики, а на ветках стали набирать в весе теперь уже пять настоящих лимонов.

И как ожил, отошел от осеннего стресса капризный и обидчивый лимон, так и жизнь Саши после перенесенной болезни наполнилась новым, неожиданным смыслом.

Как писала Галина Николаева в своей книжке «Наш сад»: «Я иду от цветка к цветку», так и Саша осознала себя в новой жизни после больницы, страха смерти, идущей только вперед — от человека к человеку, от судьбы к судьбе.

Я иду от человека к человеку, — только это силу дает,

Хочу понять, что человек может, и почему именно так живет.

Почему в погоне за славой, деньгами топчет имя свое?

Где прижились комиссары? И почему у них такое заспанное лицо?

Ежедневные репетиции, Колька в роли князя, уроки Игоря Александровича говорить громко, во весь голос, даже в маленьком помещении, никогда не становиться спиной к зрителям, а, самое главное, — слышать Лермонтова. И его перевоплощения на глазах, то в бесчеловечного надменного злодея, то в человека «чей гордый ум сегодня изнемог».

Большая сцена районного Дома культуры в день премьеры спектакля после уютного, привычного кабинета, где шли основные репетиции, заполненные зрителями ряды, и даже, по — театральному, три пронзительных звонка к началу, выбили все мысли, кроме одной: — Хоть бы не забыть слова!

Но когда Саша произнесла:

— Мне больно твои упреки слушать. Я люблю тебя, Евгений, — ей стало обидно. Она представила в роли Арбенина вместо Игоря Александровича Женю, гордого, независимого, произносящего с горечью:

— Послушай, Нина! Я смешон, конечно, тем, что люблю тебя так сильно, бесконечно, как только может человек любить.

Да, она понимала, что это была магия поэзии Лермонтова, но атмосфера происходящего на сцене вдруг захватила, унесла в другой век, в другую эпоху, и она осталась там несчастной влюбленной Ниной до конца спектакля.

После окончания за кулисами Колька взволнованно тряс ее за плечи, повторяя:

— Но ведь натурально получилось!

Подошедший к ним Константин Сергеевич посмеялся: всё, Николай, к черту спорт и тренировки! Идите с Сашенькой в театральный институт.

Игорь Александрович, взволнованный, вспотевший, обнимая свою беременную жену за плечи, предложил:

— Хватит драм и трагедий! На будущий год возьмемся за водевиль!

А Саша, не снимая своего роскошного шелкового платья, сшитого мамой из бабушкиных парадных штор жемчужного цвета, шла по заснеженной улице одна двадцать пятого января, в Татьянин день, и радовалась, что выздоровела, и пора решиться и сыграть в хоккей с мальчишками, пока будущие февральские метели не замели окончательно специально залитый каток.

И еще она загадала, что когда-нибудь она обязательно сама подготовит спектакль. Может быть, это будут сказки «Золушка» или «Звездный мальчик».

Сразу стало легко и свободно под яркими волнующими вспышками подмигивающих на темном небосклоне звезд.

Глава 22. Экологический слёт

К лету Саша ожила и расцвела. Она чувствовала это сама, замечая внимательные взгляды посторонних, прохожих, взгляды мужчин.

Ее походка стала другой, более стремительной. И, самое главное, зажглись глаза. Она разговаривала с человеком и вдруг замечала, что он оглядывается назад, словно при разговоре она внезапно увидела за его спиной что-то необычное и тревожное и пристально пытается это что-то разглядеть.

В классе она мысленно улетала через широкие окна к далекой линии горизонта, подальше от настойчивых усилий учителей что-то заставить выучить, рассказать, доказать.

И вот в яркий промежуток засветившихся на горизонте летних каникул, за два дня до линейки последнего звонка Саша попала на районный слет экологов.

Все школьные команды приехали пораньше, заранее. И уже после обеда в лесу загудел палаточный городок. Смех, голоса, стук забиваемых колышков, дымки первых костров, незнакомые лица — все участники слета были готовы к завтрашним конкурсам и к чему-то незабываемому: к новым встречам, к отрыву от привычного школьного существования и просто к свободе.

Саша дважды была на школьных туристических слетах, но там все ограничивалось временем прохождения туристической эстафеты, после чего и участники, и зрители расходились по домам.

Вечерняя линейка, подъем флага, импровизированные выступления команд, общая дискотека, пахнущий шиповником чай, первые парочки на берегу в призрачном свете ночного светила будоражили, волновали кровь.

Утихомирился лагерь далеко за полночь, когда постепенно затихли в палатках взрывы дружного смеха, командные голоса учителей, и только дежурные остались подбрасывать сухие ветки в дремлющие костры и провожать яркие точки спешащих в ночном небе пассажирских лайнеров и беспокойных спутников земли.

Утренняя роса обожгла ноги ночным холодом. Спортивные брюки сразу промокли до колен. За каждым идущим по заросшей поляне вслед бежала темная дорожка.

Солнце начало припекать сразу, как только вынырнуло из-за зарослей прибрежного леска. Брюки через полчаса высохли, и только чавкали в промокших кроссовках остатки росы.

На краю балочки у дороги в тени деревьев сидел на смятой траве Константин Сергеевич. Рядом с ним на раскрытом томике какого-то романа лежали отпечатанные листочки с заданиями.

Саше нужно было, как и другим участникам команд, пройти по окружности огромной поляны несколько пунктов и ответить на каждом на предложенные вопросы.

Первым на ее дороге встретился Константин Сергеевич:

— Как здоровье, Саша? Не боишься простудиться?

— А я теперь вообще стараюсь о болезнях не думать, — Саша, присев на корточки, стала быстро писать ответы на вопросы о правилах поведения в лесу.

В это время к ним по дороге подошла Розочка, учительница биологии:

— Константин Сергеевич! Можно вас на минуточку? — она была в джинсах, милой цветной кофточке, с большой шляпой от солнца в руке.

Саша знала, что целый год у Розочки продолжался роман с Константином Сергеевичем, но в школе их вместе видели редко. Мальчишки подглядели, что на ежедневные утренние тренировки на стадионе Константин Сергеевич появлялся иногда именно из дома Розочки. Эти подробности Сашу не трогали. Это были их взрослые дела.

Но сейчас она невольно стала свидетельницей их объяснений.

— Что же Вы, Константин Сергеевич, вчера вечером оставили команду и всех нас и ушли домой, в село без приказа директора школы? — Роза Андреевна была расстроена, но она совсем поникла, когда Константин Сергеевич так резко встал, что все листочки с заданиями разлетелись по траве:

— Роза Андреевна, я прошу вас еще раз, — оставьте меня в покое! Да, я виноват, что позволил себе…, — он оглянулся внезапно на Сашу, сидевшую с ручкой и планшетом под кустом в двух метрах от них.

— Все, что было между нами, — это были отношения без будущего. И в этом слете меня просто заставили участвовать по вашей просьбе. Я — спортсмен, мое место — на тренировках, на стадионе, а не под этими кустами лежать, — он снова сел, а Розочка заплакала и пошла к лагерю такая одинокая, обиженная, что Саша не выдержала:

— Разве так можно с женщиной разговаривать, Константин Сергеевич?

Учитель, молча, начал собирать разлетевшиеся листочки, аккуратно сложил их в книжку, потом сел, обняв колени:

— Уеду я, Саша, обратно в Волгоград. Не могу больше. Вот вы все носитесь: наш Еруслан! Наш Еруслан! А я родился и вырос на Волге. Представляешь, какая широта, какой простор! Матчи по футболу моей родной команды на моем стадионе — без меня! Друзья, ребята, мать — все без меня. А я сижу в окружении теток все перемены и слушаю их жужжанье. И эта прелестная Розочка. Я с женой развелся ни для того, чтобы снова себе хомут на шею вешать. Прости меня, девочка, сорвался. Иди к своим друзьям и радуйся жизни, — он лег на склоне балки, подложив под голову томик с заданиями.

Саше стало жаль этого балагура и весельчака на людях и такого одинокого в свете разгулявшегося дня, под синим бездонным небом, на просторе этой многоцветной лесной поляны.

Константина Сергеевича уговорил остаться на работе заведующий районным отделом образования, отпустив на все лето домой в Волгоград.

И если бы кто-нибудь, даже в шутку, сказал бы Саше, что ровно через два года она станет женой Константина Сергеевича, она бы точно повертела указательным пальцем у своего виска.

Одиннадцатый класс пролетел неожиданно быстро, без особых встрясок и приключений: размеренно, спокойно, целеустремленно.

Игорь Александрович в сентябре начал репетиции водевиля с приключениями гусаров, но его жена родила сына, и они уехали в Воронеж к родителям.

Константину Сергеевичу дали однокомнатную квартиру в новом доме, и он, расставшись с Розочкой навсегда, как говорил Колька, теперь пропадал все время в спортивном зале. Его команды завалили школу кубками и грамотами за успешные выступления на соревнованиях разного уровня. Неделями он пропадал в городе.

Саша начала готовиться к поступлению в университет на психолога, но тут Роза Андреевна рассчиталась и уехала в Москву. Биологию стал вести практикант, учитель географии, и рассчитывать на хорошую подготовку к основному экзамену не приходилось.

Решение о поступление на математический факультет Саратовского университета пришло неожиданно.

Увлекшись книгами из серии «Жизнь замечательных людей», Саша была в переносном смысле убита чисто математическим определением Львом Николаевичем Толстым человека: «Человек есть дробь, у которой числитель есть то, что человек собой представляет, а знаменатель — то, что он о себе думает. Чем больше знаменатель, тем меньше дробь».

И еще известные слова Ломоносова: «Математику уже затем выучить надо, что она ум в порядок приводит». Саша решила привести ум в порядок.

Она жила в своих временных рамках, далекая от политики, от ежедневных телевизионных сбросов, которые заставляли близких, имевших свои собственные точки зрения на происходившие в стране события, часами спорить, доказывать, возмущаться.

Ушел по возрасту в отставку отец, но остался работать в райвоенкомате начфином. Ничтожно малой была зарплата старшей медицинской сестры у мамы.

Коммунальные платежи и расходы на лекарства вытягивали большую часть пенсий бывших военного связиста — дедушки и медсестры полевого госпиталя — бабушки, которые прошли всю войну от начала до конца: дедушка — в Польше, бабушка — в Венгрии, в Будапеште.

Стипендия у Саши была сущие копейки, которые она отдавала хозяйке за проживание с подругой в узкой, похожей на железнодорожное купе, комнате с двумя металлическими кроватями, маленьким столиком между ними и половинкой старинного платяного шкафа.

В семье никогда не шиковали, жили скромно, несколько лет даже держали корову. Всегда выручали сад, огород и делянки на колхозной плантации, где выращивали картошку, арбузы, дыни и тыквы.

В заветных лесных чащах ведрами рвали кислый терн, обдираясь в кровь от его невыносимых колючек.

В погребе до мая хранились бочки с солениями: большие кадки — с капустой и помидорами, поменьше — с огурцами, а также многочисленные банки с компотами и вареньем.

Когда Сашу отправляли в конце августа на поезде в Саратов, в качестве грузчика ее сопровождал отец с неподъемными продуктовыми сумками.

Мама была отличной портнихой, и все платья, рубашки шила сама по ночам.

Сводная по матери сестра Настя вышла замуж, жила обеспеченно, но и ей ежемесячно все посылали скромные почтовые переводы.

Денег не хватало, но никогда их отсутствие не вызывало озлобления, споров или скандалов.

Ни дед, ни отец никогда не курили, не пили, но отмечали в семье все праздничные даты и большие церковные праздники.

Первые полгода университетской жизни пролетели быстро, хотя Саша очень скучала по родным, и вот, досрочно сдав сессию, она вернулась домой уже в середине января.

Глава 23. Татьянин день

Любовь — мерцающий, волшебный лик снежинки.

Подарок дивный, сотканный природой и зимой.

В пространство улетает эхом голос льдинки:

— Я на Земле судьбу нашла. Теперь он — мой!

Лежит на рукаве моем в сиянье тайном,

И взгляд отводишь осторожно, не дыша,

Чтоб не сверкнула в танце вдруг прощальном,

Надежду в сердце навсегда круша.

Их миллиарды будут падать и кружиться,

Барханы наметая, вьюжные к утру.

Зимой пришла пора и мне влюбиться,

Душою устремляясь к счастью и добру.

Двадцать пятого января, в Татьянин день бывшие одноклассники позвали Сашу вечером после танцев в Доме культуры на вечеринку.

В двухкомнатной квартире с большой кухней набралось человек двенадцать. Хозяйки квартиры — две девчонки — медички, где-то на год или два старше Саши, успели накрыть в зале большой стол с простой закуской: вареная картошка, винегрет, салат-оливье, селедка под шубой, яблоки, конфеты, какие-то рыбные консервы, краковская колбаса, несколько буханок хлеба и соленья. И целая батарея бутылок с вином. Никто никуда не торопился, можно было гулять до утра.

Притащили заледеневшие от мороза доски, положили на табуретки, застелили их старыми одеялами, и, тесно прижавшись друг к другу, уплотнились вокруг стола.

Успели выпить всего по одной рюмке за студенческую жизнь, когда с клубами морозного воздуха в переполненный зал вошли Колька и Константин Сергеевич.

Это было так неожиданно — бывшие ученики с рюмками и вдруг учитель, — что все растерялись. Но Людочка- медсестра, на правах хозяйки сразу застучала каблучками к двери: — Раздевайтесь, ребята, и проходите к столу. Знакомить не буду — сами познакомитесь.

Все очнулись, расхохотались, подвинулись на самодельных лавках, и Колька успел сесть рядом с Сашей:

— Привет, подруга, я только что с поезда.

Село лежало в полусотне километров от небольшой станции Гмелинской, названной так же, как и Палласовка, в честь путешественника, профессора Петербургской Академии наук Самуила Готлиба Гмелина.

И Саша, увидев парадные ботинки и шинель Николая, представила, как он промерз на тридцатиградусном морозе, пока добирался на попутной машине домой.

Снова выпили за дружбу, Девчонки включили магнитофон. Всем стало по-домашнему уютно и весело. Стали вспоминать учителей, случаи из недавней школьной жизни, и Саша несколько раз ловила на себе внимательные, трезвые пока взгляды Константина Сергеевича.

Парни потушили верхний свет, и теперь только серебрящееся в лунном свете окно и елочная гирлянда над дверью освещали большую компанию.

— Пойдем, потанцуем! — Колька первым вывел Сашу в свободный от стола угол, и она опять удивилась, какой Колька стал большой.

Парни приглашали всех девчонок по очереди, но Колька не отходил от Саши, загородив ее у окна собой во время паузы:

— Почему ты мне не отвечала на письма? Саша не успела ответить, когда рядом возникла фигура Константина Сергеевича:

— Коля, иди на кухню, покури с парнями.

— Я не курю, — начал Николай, но Константин Сергеевич настойчиво подтолкнул его к распахнутой двери на кухню.

— Самую красивую девушку от всех в углу спрятал, — сказал он, — приглашаю на танец. Ладонь его была сухая, горячая, он сразу прижал ее руку к своей груди, держа пока, нормальную дистанцию между ними.

— Ты много не пей, Сашенька, а то от этого не лучшего вина тебе позже станет плохо. — От двух выпитых рюмок было свободно, спокойно, хорошо, но нужно было срочно сказать Коле, что его письменные объяснения в любви ее не трогают. Николай — просто друг. И это она теперь в танце попыталась объяснить своему бывшему учителю, который давно дружил с Колькой, и мог бы более понятно объяснить, как старший товарищ, чтобы Коля не обиделся на нее.

Но тут раздались крики на кухне. Выпившие одноклассники устроили маленькую потасовку. Кто-то кого-то толкнул, и Константин Сергеевич, оставив Сашу, вместе с Колей быстро растащили возбужденных студентов. Ребята выпили мировую. Опять включили магнитофон.

Что сказал Константин Сергеевич Николаю, она так никогда и не узнала, но теперь все танцы — и быстрые, и медленные, — она танцевала в объятиях своего учителя.

Он больше не пил, и отодвигал в сторону, молча, все рюмки с вином, которые наливали Саше.

Когда она попыталась возмутиться, он взял ее за плечи и сверху вниз посмотрел так строго: — Нет ничего противнее пьяной женщины, — что Саша обиделась и, выбрав момент, решила уйти домой.

Девчонки — медсестры откровенно вешались на Константина Сергеевича. Одна, расстегнув блузку на груди и сверкая алым бюстгалтером, тянула его за руку в спальную комнату, другая с бутылкой в руке уговаривала выпить за знакомство.

В прихожей половина пальто висели на самодельной вешалке, половина лежали на расстеленных газетах прямо на полу вперемежку с ботинками и сапогами.

Саша замешкалась, держа зимнее пальто и шапку в руках, отыскивая свои сапоги, когда Константин Сергеевич отобрал у нее пальто и шапку:

— Мы сейчас уйдем вместе. Одевайся.

В маленьком коридорчике было холодно, но ее стала трясти дрожь, когда он стал застегивать тугие пуговицы пальто у горла, на груди, держал под руку, когда натягивала высокие сапожки.

Они шли по лунным серебристым дорожкам к реке, и Константин Сергеевич рассказывал, какие собрания сочинений ему по блату удалось выписать в книжном магазине и в «Союзпечати», откровенно хвалился своей домашней библиотекой.

А когда, проваливаясь по колено в снег, вылезли через кусты на замерзший лед реки, сразу замолчал, расстегнул свой пуховик и вдруг притянул к себе Сашу со словами:

— Девочка моя, я, кажется, пропал. Иди, погрею.

Саша, действительно, замерзла, и его тепло, бешено стучащееся сердце заставили ее спрятать свои руки у него за спиной, словно она обнимала его, как горячий столб.

Это ее смутило. Она дернулась, но теперь он сомкнул свои руки в железной хватке у нее за спиной, и ничего больше не оставалось, как закрыть глаза, и, подставив губы, утонуть в незнакомой, впервые прочувствованной ласке.

Сколько это продолжалось, секунды или вечность, но Константин Сергеевич вдруг резко отодвинул ее от себя, застегнул свой пуховик, взял крепко под руку и потащил опять через сугробы по старым следам к прочищенной бульдозером дороге:

— Сашенька, я — опасный человек. Пойдем, отведу тебя домой. Родители, наверное, беспокоятся.

Не доходя до дома, он торопливо поцеловал ее в щеку: — Завтра увидимся. Спокойной ночи!

Назавтра он не пришел. Саша напрасно выглядывала в замерзшее окно. Позже она узнала, что в тот морозный день в школе проходил межрайонный турнир по баскетболу среди взрослых, и Константин Сергеевич, как капитан сборной района, бился за первое место с утра до позднего вечера.

Он пришел к ним домой на другой вечер, когда все домашние пили чай с блинами.

У Саши загорелись ярким румянцем щеки, когда Константин Сергеевич прошел к столу, не отказался от блинов и начал спорить с отцом, какие были самые голевые моменты у ЦСКа в матчах по футболу в прошлом году.

Мама испытующе посмотрела на дочь, когда Константин Сергеевич спросил:

— Можно Саша меня немножко проводит?

В этот вечер теперь уже она рассказывала о преподавателях университета, о своих походах с подругой в театры на полученные стипендии, пока он не спросил вдруг внезапно:

— Саша, у тебя уже были мужчины?

Этот вопрос был таким неожиданно-интимным, что Саша взорвалась:

— Как вам не стыдно, Константин Сергеевич, о таких вещах спрашивать? Что я, проститутка какая-нибудь? — она вырвала свою ладонь и быстро пошла, почти побежала по скользкой дороге.

Он догнал ее, смеясь: — Какая же ты еще глупышка! — и стал целовать так неистово, что когда он спросил: — Пойдем ко мне домой? — она только согласно кивнула.

Он, видимо, решившись, торопливо вел ее к своему дому в центре села, но потом становился резко, спросив:

— Сашенька, когда ты уезжаешь? Завтра? Хорошо. Уезжай скорее. Я никогда подлецом не был. — И повел ее обратно к ее дому, предложив неожиданно, чтобы она взяла его под руку.

Дома не спали. Отец читал газету на кухне, спросил:

— Замерзла? Давай чайку горячего налью.

А мама, отложив недошитый бабушкин халат, выдохнула с облегчением:

— Слава тебе, господи! Порядочный человек — этот учитель.

Сашу отвезли на станцию. Поехала со своими банками и сумками на поезде сама, без сопровождения.

Константин Сергеевич приехал в пятницу, на середине занятий, заглянул аудиторию, помахал рукой.

Они пообедали в студенческой столовой и пошли в центральный кинотеатр возле Крытого рынка на какой-то американский боевик.

Когда в переполненном зале под разрывы гранат и автоматные очереди, Константин Сергеевич поцеловал ее в щеку и вдруг сказал:

— Сашенька, я тебя люблю. Хоть стреляй меня! — что-то сработало в сознании не так, как надо. На Сашу напал смех, просто какой-то идиотский смех.

Сзади зашикали, но она не могла успокоиться, и Константин Сергеевич вывел ее из зала, благо сидели на проходе.

На заснеженной улице он поставил свою сумку на снег, притянул Сашу к себе и поцеловал в губы с чувством, с толком, с расстановкой. И когда она обмякла в его руках, оторвавшись от ее губ, сказал: — Нам нужно с тобой пожениться! И поскорее.

Они сидели потом у них на кухне, и хозяйка, немного старше Константина Сергеевича, видимо, приняв его за родственника, даже не могла представить его, такого привлекательного, уверенного в себе, в роли влюбленного в эту девчонку — первокурсницу.

Она предложила остаться у них на ночь, на что Саша с подругой Лидой весело переглянулись. В двухкомнатной квартире Константину Сергеевичу предстоял выбор: или на одной кровати в спальне с хозяйкой, или на одной из двух кроватей в комнате девочек.

Он все понял, и вечером Саша отправилась провожать Константина Сергеевича на вокзал.

На улице мело, в свете автомобильных фар было видно, как торопливо волны снега перебегают дорогу, торопясь улечься в непроходимые сугробы.

У безлюдных касс купили билет, посидели на холодных глянцевых диванах под настойчивым голосом диктора, объявляющего о прибытии очередного поезда.

Саша вспомнила о двух серьезных контрольных работах по высшей алгебре и аналитической геометрии, но впереди была ночь, а вот расставаться не хотелось.

Привокзальная площадь была нормально освещена. Саша даже видела свое освещенное окно на третьем этаже над потухшей рекламой «Детского мира». И она поняла, что уже не может представить свою жизнь без Константина Сергеевича, его рук, губ. Он незаметно и удивительно быстро стал третьим своим — после папы и дедушки. Что будет дальше? Константин Сергеевич стал приезжать почти каждую неделю.

Глава 24. Замужество

Бегут года, все ближе я к земле.

Весною чудной прорастет в душе

Росток любви, прекрасный плод надежд,

Не рву, храню и прячу от невежд.

Зимою снежной растворяюсь в снах,

Весну зову, купаясь в утренних лучах.

Весной из жизни не уйду,

В цветах бессмертье обрету.

Больше всего Саша боялась, что ее сердце оглохнет, ожесточится или станет равнодушным, а вместе с ним, и она перестанет принимать боль других. Заглохнут безвозвратно все ее воспоминания прошедшей жизни. Но она все помнила….

Когда Константин Сергеевич приехал в четвертый раз и, сидя на широком подоконнике второго этажа, ждал пронзительного звонка с последней пары, Саша не выдержала:

— Константин Сергеевич, зачем вы мучаетесь сам и мучаете меня? Зачем вы приезжаете?

Константин Сергеевич встал с подоконника, отряхнул побелку с левого рукава и вдруг начал краснеть, как обычно, краснота наползала с шеи на подбородок, щеки лоб. Глаза сузились от волнения, а, может быть, от обиды или злости:

— Саша, ты что, маленькая девочка? Неужели ты не понимаешь, зачем, — он выделил это слово, — я приезжаю к тебе? Может быть, ты не знаешь, что нужно мужчине от молоденькой, красивой девушки? Я не могу ни спать, ни есть, ни работать, как только представлю, хоть на минуту, что ты с кем-то, не знаю, просто говоришь, или идешь по улице. Или вдруг целуешься. Или спишь. У тебя есть кто-нибудь здесь в университете?

Саша растерялась. Константин Сергеевич был всегда такой выдержанный, веселый, галантный. Всегда смешил их с подругой Лидой на кухне, рассказывал анекдоты.

Правда, когда они расставались в подъезде их дома поздно ночью, с каждым разом он все больше давал волю рукам, прижимал крепко к стенке и становился неистовым, трогая грудь, целуя, молча, ненасытно. Но она всегда выскальзывала, стараясь не обидеть, летела по лестнице на третий этаж и у спасительной двери в квартиру кричала вниз, в лестничный пролет:

— Пока. До встречи!

Но сегодня эта откровенность обожгла открытостью, правдой.

Сейчас, с вершины своего возраста, Саша понимала, как Константин был тогда напряжен, заведен, влюбившись в очередной раз, и встретив такое очевидное упорство, у неопытной в любовных делах девчонки.

Ведь он был тогда такой же по возрасту, как они с Женей сейчас. И, не желая ничего оставлять на потом, влюбившись, сгорал от вероятной ревности. Хотел убедиться, что его также беззаветно любят, как и он.

И единственное препятствие их любви — университетские занятия — можно было так легко преодолеть, бросив их ради любви, или просто перевестись на заочное отделение.

Но сначала, прежде чем давать клятву верности и становиться мужем, не давала покоя навязчивая мысль после неудавшегося брака, измены жены, действительно ли Саша никогда не знала мужчин и сохранила наивность, доверчивость и чистоту.

Это злили, выводило из себя. Представлял, как в их первую брачную ночь она будет рассказывать о несчастной любви в девятом классе, о первом интимном опыте с каким-нибудь прыщавым недорослем. Это был бы удар, которого он не желал.

После неблагополучного развода с бывшей женой, расставания с сыном-малышом, который пока просто не понимал всей трагедии, своего внезапного отъезда за сотни километров — практически бегства от прежней жизни — все это давало ему решительность вести себя продуманно, не торопясь в очередной плен брака.

Перед первомайскими праздниками Константин Сергеевич сделал Саше предложение.

Она вылезла из переполненного автобуса с торопящимися на короткую побывку домой студентами, сделала два шага и вдруг в темнеющих сумерках позднего апрельского вечера оказалась в объятиях Константина Сергеевича.

Он, не стесняясь, здоровавшихся с ним, опешивших от неожиданности бывших выпускников, залепил такой продолжительный поцелуй, что, когда они пришли в себя, вокруг на автобусной остановке было удивительно пусто, и только опустевший автобус шумно сворачивал на соседнюю улицу.

— Сашенька, я буду хорошим мужем, потому что люблю тебя. Выходи за меня замуж. Завтра вечером мы придем с друзьями тебя сватать. Я без тебя просто не могу.

Он вел ее по улице, нес сумку — бывший учитель, которого она привыкла называть Константин Сергеевич. И неизвестно, как долго ей придется собираться, чтобы назвать его просто Костя.

На сватовство она пришла после десяти часов вечера, когда закончилась торжественная часть с докладом о правах трудящихся и большой праздничный концерт. Просто девчонки уговорили выступить в знакомой танцевальной композиции вместо заболевшей участницы, и с переодеваниями и ожиданием своей очереди в программе Саша совсем забыла о сватовстве.

Когда переступила порог дома, похоже, из-за шумных хмельных разговоров ее просто не заметили. Потом Константин Сергеевич, увидев Саша в проеме двери, поставил рюмку, вышел из-за стола, обнял за плечи, обдав винным запахом, и сказал:

— Вот моя невеста! Она была занята, пока мы ее сватали. Сашенька, скажи всем сразу — согласна выйти за меня замуж?

Саша видела улыбающиеся лица своих родных, школьных учителей за празднично накрытым столом, удивившись про себя, когда мама с бабушкой успели все наготовить, не сказав ей ни слова. Ведь Саша проспала до обеда, а потом убежала к подружкам в гости.

Растерявшись, она ничего не успела сказать, когда Константин Сергеевич, никого не стесняясь, обнял ее по-хозяйски и поцеловал так, что Саша на секунды просто потерялась в пространстве и времени от желания раствориться в близости с этим человеком, остаться наедине с ним, и пусть делает с ней, что хочет.

От этих поцелуев и от того, что они обещали, она убегала в Саратове на третий этаж, запирала дверь на все запоры, шепча взволнованной подруге: — Ради бога, не впускай его!

Потому, что его желание передавалось ей, выбивало из привычных устоев невинности, грозило всеми неприятными последствиями, о которых были исписаны десятки прочитанных ею книг.

Саше налили вина, шумно чокаясь, желали счастья, говорили, какой Костя — порядочный человек, а потом все включились в какой-то общий разговор. И Саша воспользовалась случаем, чтобы прийти в себя, ушла незаметно в спальную комнату, не раздеваясь, легла на высокую старинную мамину кровать, на гору пышных подушек, натянула на ноги край бархатного покрывала и уснула без всяких сновидений.

Она не слышала, как в комнату заходила мама и укрыла по плечи легким пледом, выпроводила отца и ушла угощать гостей чаем с пирогами.

Как, присев у нее в ногах, Константин Сергеевич сидел смирно, не касаясь даже пледа, и о чем-то долго-долго грезил, а потом его позвали, и он ушел, сказав в дверях учителям-коллегам: — Пусть отдыхает, мое солнышко.

Как вздохнула, заглянув в спальню, бабушка:

— Вот и выпорхнет скоро в жизнь, наша птичка.

Утром в гости зашел Николай. Ему дали отпуск на майские праздники за отвагу на пожаре в большом промышленном городе, где он учился.

Оглядев стол уже без скатерти с целой батареей чистых рюмок, стаканов и горой тарелок, он поздоровался и позвал Сашу выйти во двор.

Он сидел на лавочке под окнами дома, такой большой, сильный, в своей аккуратно отутюженной форме с буквами К на погончиках, ее верный и надежный друг. Она помнила, как тогда, на выпускном вечере, он обнял ее, грустно сидевшую в уголке праздничного стола:

— Саша, оглянись. Ведь кроме Женьки вокруг тебя сотни людей. Сколько его можно вспоминать? Уехал — и все: ни одной строчки, ни одного звонка. Избранные. Они Родину продали из-за своих сумасшедших пособий. Да, если я его здесь или где-нибудь встречу, — я ему руки не подам. Друг, называется! И что? Уехали, а мы и без них великолепно управляемся. Но, честно, обидно!

Письмо, которое Николай прислал ей в университете, она помнила наизусть, но тогда так и не ответила: «Насчет болезни. Сашка, ты — сильная. Подумаешь, порок сердца. Главное, не сдавайся и не хандри. Влюбись в кого-нибудь, пока я далеко. Пусть эта любовь даст тебе силы победить болезнь. Пишу, а сам готов прибить того, кто к тебе притронется. Сашенька, люблю тебя больше всех на свете. Пожалуйста, пиши».

Саша только, что встала, и никак не ожидала такого грозного наскока от всегда спокойного друга:

— Да, ты знала, кого выбрать! Против Константина Сергеевича я не пойду! Он — мой друг, он — как старший брат. Его авторитет не обсуждается. Мы все за него. И ведь он выбрал именно тебя! Мало ему учительниц незамужних, что ли? Нет, именно тебя! Уезжай в Саратов, Сашенька, немедленно и не появляйся в селе. Вот увидишь, вся твоя влюбленность пройдет! А я с ним поговорю спокойно. Скажу — не мешай нашей умнице учиться. Что тебе других женщин мало? Саша, давай я тебя сейчас же в Саратов на дядькиной машине отвезу!

И Саша, взяв горячую Колькину ладонь, сжала своими ладошками, и, не давая ему подняться с лавочки, сказала с улыбкой, изменившимся голосом:

— Я очень его люблю, Коля. От судьбы не убежишь.

Коля, молча, встал и пошел к себе домой, по-военному чеканя шаг, хотя был на простой сельской улице.

В мае Саша досрочно сдала сессию. Рано утром в одну из суббот встретила с поезда Константина Сергеевича. Он был сдержан, не лез целоваться, вел себя, как когда-то, предупредительно.

В шумном Крытом рынке купили все сразу: элегантное свадебное платье до колен, расшитое блестками, длинную фату, кольца, белые туфли и светлый костюм.

Продавщица невежливо выпроводила Константина Сергеевича, когда он хотел заглянуть за высокие шторы: — Нельзя, молодой человек, до свадьбы на невесту глядеть.

А потом она проводила его со всеми покупками снова на вокзал и засела за математический анализ. Все было решено. И теперь только беготня по деканатам, согласование с преподавателями дней сдачи контрольных работ, зачетов и экзаменов были на первом плане.

Сейчас, спустя столько прошедших лет, Саша понимала, что вот это волнующее слово «Люблю», которое она произнесла перед Колей, которое произносила мысленно наедине сама с собой, не имело тогда для нее строго определенной окраски в обычном понимании, как другие слова.

Просто в нем, этом слове, сконцентрировалось сразу все: неизвестность, любопытство, чувственность, притягательность поцелуев, пронизывающая теплота объятий, новизна. А главное чувство было осязаемо, понятно — нетерпеливое ожидание.

За неделю до свадьбы приехала из Волгограда будущая свекровь. Когда Саша пришла из библиотеки после обеда, то за накрытым столом в зале увидела только женскую половину семьи — маму и бабушку и во главе стола –неизвестную даму с высокой прической, в зеленом брючном костюме. На диване с неизменной гармошкой сидел хорошо навеселе дедушка. Они пели так дружно и весело «Пчелочка златая, что же ты жужжишь», словно репетировали вместе всю сознательную жизнь.

При появлении Саши все замолчали, и она, услышав только имя, отчество — Анна Алексеевна — тоже замолчала, пока не пришли отец и Константин Сергеевич.

Он расцеловал мать, обнял ее за плечи и сказал:

— Мой отъезд в город откладывается, мамочка. Я остаюсь здесь.

И Саша запомнила то страдальческое выражение на лице Костиной матери, почувствовала ее уже заранее созревшее недоверие к девушке, любовь к которой поменяла планы сына вернуться домой.

И эту материнскую ревность Анна Алексеевна никогда не скрывала, обвинив Сашу даже в безвременном уходе сына.

Свадьбу организовали в школьной столовой в первое воскресенье июня. Не было традиционных машинных выездов с часовым показушным фотографированием на память и приставными улыбками на фоне достопримечательностей села, когда все гости исходят слюной в ожидании у давно накрытых столов.

Пешком прошли триста метров до ЗАГСа после выкупа невесты. Регистрация, шампанское, фотографии на память и еще двести метров до столовой.

Для Саши все было, как в тумане: держалась за руку, радовалась, улыбалась, танцевала, но эта публичность смущала. И мечтала, чтобы поскорее остаться наедине с Костей без этих настойчивых, фотографирующих каждое движение, любопытных взглядов.

Он тоже думал об этом и, сжав руку, шепнул: — Давай сбежим отсюда.

Они прошли, срезав угол, безлюдный в июньскую жару парк, заперлись от всех в квартире. Но их никто и не беспокоил. Гуляли в школе до полуночи, а потом родители Саши увели Анну Алексеевну к себе домой.

А рано утром Костя разбудил Сашу, проведя кончиком косы по лбу, глазам, губам. Он, стоя на коленях перед раздвинутым диваном, на котором они провели свою первую супружескую ночь, смущаясь, сказал:

— Давай, Сашенька, пока все спят, сбежим из села. Собирайся. Люблю тебя, как никогда никого не любил и больше не полюблю.

Он вел ее за руку по еще сонному селу, не отпускал руку в автобусе. И даже, когда она задремала в плацкартном вагоне на нижней полке, он сидел рядом, положив свою ладонь на ее плечо, словно баюкая.

Их медовый месяц прошел за Волгой, в спортивном лагере, где они спали до обеда, купались в прохладной волжской воде, катались на лодке, валялись на горячем песке и ни на минуту не расставались.

Рядом не было родных, близких. Были только двое, принадлежавших друг другу людей, радующихся счастью близости, познания, свободе, любви и, просто, молодости.

Саша запомнила слепящее отражение солнца на воде. Солнечные блики догоняли и провожали летящие моторки, тяжелые груженные самоходные баржи, скользили по рукам пловцов, вместе с водой набегали на песчаный берег…. Как это было давно, в другой жизни….

— Вот мы и приехали, Женечка. Смотри, какая красота! Ты здесь бывал?

— Нет, не успел, — сказал Женя.

Не успел сказать «люблю» или «прости», промедлил, опоздал признаться в своих чувствах, засомневался, оставил на потом, на завтра исполнение своей заветной мечты, — жизнь не простит тебе твоей нерешительности. Все это сложится позже в такие тревожные, неисполненные, невозвратные, в прошедшем времени, слова — не успел.

Глава 25. Родник

«Самое большое счастье в жизни —

это уверенность, что тебя любят».

Виктор Гюго

Сухая осень сдернула всю листву с деревьев и кустарников, и теперь склоны с вековыми дубами вокруг родника золотились лиственным ковром — призывной осенней красотой — в ожидании непогожих ноябрьских дождей и холодов.

На вершине холма отдельные березки еще размахивали застенчиво одинокими ярко-желтыми, словно приклеенными, листочками, а за ними до самого горизонта, до далекой Волги на многие километры строились в колонны просек могучие сосны в роскошных темно-зеленых шубах.

Грибов было мало, а если, где и встречались маслята и подосиновики, то насквозь червивые, поэтому не было наплыва грибников в прибрежных лесах.

Салтовский или Дьяковский лес вырастили в бассейне реки Еруслан переселенцы из Салтово Харьковской губернии, которые основали села Салтово, Харьковка, Квасниковка.

Найти родник в степной зоне уже само по себе событие редкое, родник в степной дубраве — тем более.

Живительный родник находился в дубраве, расположенной практически у подножия песчаного массива, где и произрастает Дьяковский лес.

Вода в роднике билась неровными толчками ритмично, точно загадочное существо дышало где-то в глубине недр, а на поверхности земли был виден только его открытый пульс.

В озерце деревянного сруба под навесом плавали вздрагивающие от прикосновений с тугой водой роскошные дубовые листья. Вода неторопливо сбегала вниз к не засыхающему болотцу и дальше, дальше, продолжая жизнь заповедной дубравы.

На склоне было много старых поваленных деревьев, не выдержавших жаркого лета или просто уставших и уступивших в жизненной схватке более молодым и настойчивым деревцам.

Запах упавшей листвы, живой хвои, перепревшей в болотце травы, шум ветра в оголенных вершинах засыпающих великанов в ожидании предзимней паузы — все это успокаивало, убаюкивало, умиротворяло.

— Такое чувство, что завтра снег выпадет, — сказал Женя. Они прошли по тропинке через мостик над балкой, держась за руки, скользя по лиственному ковру, взобрались, сразу согревшись, на самый верх холма.

Саша вспомнила, как спасаясь в июне от комаров, вот здесь же много лет назад, вечером они поставили по широкому кругу палатки, в центре разожгли совсем маленький дымный костерок, даже не грели чай, боясь, чтобы случайно улетевшая искра не наделала беды. Съели теплую тушенку, запивая родниковой водой. Сидели, тесно прижавшись друг к другу, закрывая лес от огня.

Как испугались, когда на мотоциклах и лошадях подъехали местные ребята, с которыми быстро познакомились, и съели вместе все шоколадки, завтрашний запас хлеба и четыре банки сгущенного молока в честь знакомства.

А как удивились гости, когда узнали из рассказа, что туристы идут по реке от самой Старой Полтавки до станции Красный Кут.

В ту ночь Саше пришлось поспать только два часа на рассвете, когда сонные гости отправились домой.

На всю жизнь она запомнила холодную свежесть чистейшей воды из степного источника.

— Пойдем к роднику, — предложил Женя. Он принес из машины толстый плед, расстелил на склоне, усадил Сашу, лег, положив голову ей на колени, и они замерли, слушая голоса готовящегося к зимнему сну леса.

— Саша, я завтра уезжаю в Москву и еще раз прошу тебя — поедем со мной. У меня в Москве служебная квартира. Ты же любишь путешествовать. Мы с тобой будем ходить в музеи, театры, на выставки. Решись, наконец, в корне изменить свою жизнь. В любое время, когда захочешь, сможешь приехать сюда, к родителям, или к дочери в Волгоград. Поедем, прошу тебя.

— Женечка, это невозможно. Я остаюсь в селе. Я не хотела говорить, чтобы не было помех твоим планам, твоей работе. Решила промолчать. Но ведь это нечестно. Женечка, у нас будет малыш.

Женя стремительно вскочил, потом сел, снова встал:

— Невероятно! Я даже не смел об этом мечтать! Сашка, это точно? Правда?

Саша кивнула: — Я уже встала на учет

— Так это меняет все! Я остаюсь здесь. Весной начинаю строить дом. Саша, тебе не нужно сидеть на холодной земле. В это невозможно сразу поверить! Пошли, пошли! — И он закутал ее в плед, схватил в охапку, но тут оба поскользнулись, снова сели и съехали почти к самому роднику.

— Женечка! Ничего не нужно менять пока. Ты уедешь, а я буду тебя ждать

Они наклонились над срубом родника, который, продолжая свою повседневную работу, разгонял на дне в легком водовороте танца послушные песчинки, жил и пел: — Жизнь продолжается.

Конец первой части

ПОБЕДИ СЕБЯ

ПОВЕСТЬ

Аннотация

Мудрецы говорят: «Чтобы понять, что за человек находится рядом с тобой, нужно с ним расстаться. При расставании он покажет свое истинное лицо». Трагическая случайность связывает главных героев. И когда в руки Ирины попадает боевое оружие, ей кажется, что с его помощью можно разрешить любую проблему, забывая слова Эриха Мария Ремарка: «Не всегда просит прощения тот, кто виноват. Просит прощения тот, кто дорожит отношениями».

Глава 1. Находка

Все начинается с любви,

С любви!

Я это точно знаю.

Все,

Даже ненависть —

Родная и вечная

Сестра любви.

Все начинается с любви:

Мечта и страх,

Вино и порох.

Трагедия,

Тоска

И подвиг —

Все начинается с любви.

Весна шепнет тебе:

«Живи…»

И ты от шепота качнешься.

И выпрямишься.

И начнешься.

Все начинается с любви!

Роберт Рождественский

Победи себя и выиграешь тысячу битв.

Будда

Она стояла у старенькой деревянной кухни в тени большой разросшейся старой яблони, которая неожиданно весной вдруг осветилась разливом множества цветочных бутонов, словно на прощание, напоследок решилась подарить миру свои прекрасные плоды.

Рабочие разбирали сгнившие крышу и стены сарая над погребом. Документы на продажу бабушкиного дома были готовы, но все упиралось в задержку с поступлением денег в банк. Или они где-то прокручивались неторопливо. И сумма была средняя — материнский капитал, но для небольшой деревни, откуда жители постепенно разъезжались, кто куда, это было большой удачей — продать старый, но еще крепкий деревянный дом каким-то приезжим фермерам из ближнего зарубежья, вернувшимся на родину.

«Придется неделю пожить здесь, пока не приедут будущие хозяева», — какая-то мучительная печаль и тревога поднимали Ирину рано утром со старенького диванчика в зале, выпроваживали во двор, где кучи мусора после зимнего засилья никто не убирал. Не надрывался мотоблок, причесывая картофельное поле, толпились засохшие палки среди роскошных малиновых кустов. Дом простоял одиноко всю зиму без людей, когда осенью старшая дочь Ульяна забрала старенькую мать к себе в Самару.

Обжигающий зной после освежающих проливных дождей с громом захлестнул неожиданно конец мая, но в речке вода пока не прогрелась, и только самые отчаянные мальчишки на спор ныряли с высокого берега, а потом прыгали на песке, чтобы согреться.

«Что ты рвешь себе душу? Дом практически уже продан, ты живешь теперь в прекрасном большом городе, учишься в вузе, рядом близкие люди. Но почему так невыносимо больно чувствовать неотвратимость предстоящего расставания с вещами и своими детскими воспоминаниями, понимая, что часто очень многое не зависит от тебя, от твоих привычек и твоего желания? И это щемящее чувство называется разлука. Разлука с тем, что тебе было дорого, что никогда больше не повторится и не вернется».

Вдруг раздался шум и треск — подпорки сарая не выдержали бесцеремонного вмешательства трех здоровых парней, и с грохотом в клубах пыльного облака замшелая шиферная крыша сложилась на погреб вместе с досками стен, обмазанных в давние времена глиной с соломой.

Никто не пострадал, мужики плюнули в растерянности, наглотавшись, пыли, выразились вслух нецензурным матом и, сложив инструменты наспех под крыжовником, отправились на обед.

Ирина подошла поближе. Эта жалкая куча кусков поломанного шифера, гнилых досок напомнила лишний раз, что ничего нет вечного в мире, все постепенно ветшает, стареет, ждет замены.

И вдруг ее внимание привлек торчащий из-под обломка треснувшей серой доски сверток в когда-то белом, но и теперь еще крепком льняном полотенце с вышитым крестиком краем.

Мешковина сгнила, торчала кусками рядом, а в полотенце были завернуты — Ирина ахнула — настоящий кулацкий обрез и горсть тяжелых патронов.

«Господи! Сколько лет пролежало это оружие времен гражданской войны? И никому не потребовалось! У кого оно было и сколько на нем крови человеческой? В банде был когда-то его хозяин или в отряде красногвардейцев? Или просто припас человек на всякий случай, чтобы достать в нужный момент? Забыть про такую игрушку, конечно, никто не смог бы. Значит, не было нужды доставать. Или страх всю жизнь травил душу, чтобы скрыть свое прошлое? Или смерть помешала достать этот сверток и утопить его в дерме сортира на заднем дворе?»

И, держа в руках укороченный деревянный приклад старой дореволюционной винтовки со спиленным почерневшим стволом, ветхое полотенце с патронами, вдруг пришло неожиданно четкое страшное решение: эта находка послана мне не случайно. Именно из этого обреза я могу убить Сергея.

Если бы можно было стереть из памяти беспощадные картины своего испуга, растерянности, беспомощности и отчаяния того летнего, такого ясного дня, когда внезапно оборвалась счастливая радость беззаботного существования. Когда в сердце корявой коркой постепенно запеклось только одно чувство — ненависть.

Глава 2. Мать

Ирина никогда не осуждала свою мать Галину. Светловолосая, с кудельками химической завивки, стройная, как девчонка, вечно что-то напевающая, моторная, деловитая, она могла бы быть неизменной ведущей на праздничных вечерах в Доме культуры, приятной собеседницей в кругу семейных пар, если бы вышла замуж за какого-нибудь интеллигента. Но первый ее муж, отец Ирины, спился постепенно, еще с юности приобщившись к походам в глубокий погреб, где его мать держала бутылки с самогонкой. Налеты милиции оканчивались по-разному: иногда конфискацией самогонного аппарата, партии свежеприготовленного на продажу товара и огромными штрафами. Иногда просто потихоньку изымали ящики с бутылками и строго предупреждали.

Привычка к употреблению чарочки для поднятия духа постепенно все похоронила для отца: и увлечение футболом, и школьные интересы, и семейную жизнь. Бабушка Маша продала после развода сына свой дом, переехала в пригород, купила землянку и, спохватившись, кинулась лечить единственного сына от запоев, возила его по бабкам, выкидывала все свои сбережения, забыв о маленькой внучке.

А мамочку Ирины Галину подхватил замуж старикан-вдовец. Его дети выросли, разъехались по городам, а на соседней улице жила молодка — фельдшерица, бойкая, сладкая ягодка, правда, с дитем. Мать выдержала ровно десять лет все ночные притязания стареющего мужа, его дневные придирки и нытье, бесконечные жалобы на участившиеся запоры и отказывающие ноги. И, наконец, решившись, позвонила старшей дочери своего мужа и предупредила, чтобы забирали старика-отца, куда хотят, хоть в дом для престарелых.

Ирине было четырнадцать лет, и она отлично помнила, как они с матерью вернулись в свою двухкомнатную квартиру в двухэтажном доме, которую постоянно меняющиеся квартиранты довели до ужасного состояния. Как кричала потом в их кухоньке приехавшая за отцом полная мужеподобная женщина, призывая на голову матери все проклятия, существующие в мире.

И тогда Ирине впервые захотелось спрятаться под одеяло, заткнуть уши ватой только, чтобы не слышать неприятную до тошноты перебранку матери и разозлившейся женщины, получившей такой подарок в виде беспомощного отца.

Целую неделю они вдвоем старательно сдирали старые облезлые обои со стен, красили окна белой краской, угорев от запаха разбавителей, смотрели, как меняли приглашенные мастера тяжелые чугунные батареи на металлические трубы. Покрасили остатками краски из разных банок эти трубы и уехали к бабушке в дальнюю деревню.

Здесь была наглядная агония вымирания деревни. После развала колхоза пришли в упадок все животноводческие фермы, когда перевели весь скот, и никто не охранял больше никому не нужные помещения. И сначала по ночам, а потом в открытую начали растаскивать на металлолом железо, а потом снимать шифер на заборы, бетонные блоки — на дорожки, разбирать кирпичные стены. И эта картина полного опустошительного разгула бесхозяйственности там, где только совсем недавно сновали молоковозы, спешили на работу привычные к тяжелому ручному, с минимумом механизации труду доярки и скотники, раздражала, злила, развращала всех в округе.

Бабушка Нина Николаевна всю жизнь проработала дояркой, числилась в передовиках производства, имела правительственные награды, а теперь занялась домашним хозяйством. Пока из колхоза на паи земли давали осенью зерно, держала кур, гусей и уток, поросенка. Но потом фермеры, сами перебивающиеся еле-еле с вечными засухами и неурожаями, закрыли бесплатную лавочку и стали продавать зерно втридорога. И бабушка стала спасаться при минимальной пенсии только доходами с огорода и сада.

А вокруг села поднимался лес. И манила в летнюю несусветную жару прохлада небольшой степной реки, которая, добежав до зеленого простора огромных вековых деревьев и раздолья кустарников, вдруг застыла в своем нежелании покидать эту площадь покоя и тишины среди бескрайнего степного раздолья Заволжья.

И в тот год отдыха у бабушки, ожидания, пока улетучится запах краски в квартире, мать внезапно влюбилась. Она ушла в обед на речку купаться одна, без Ирины, пока внучка с бабушкой собирали клубнику и варили варенье, и появилась только поздно ночью. Ее привез на своем «Форде» шофер рейсового автобуса, который мотался по району, а жил на соседней улице от бабушки и когда-то учился с матерью в школе до девятого класса. И по тому, как они слились в долгом поцелуе у калитки, и как блестели глаза у матери, Ирина поняла, что купание в лесу закончилось очередным любовным излиянием в кустах.

Неразборчивость матери, какая-то патологическая безвольность в вопросах секса, жадность тела к животному слиянию с телом самца — она даже не пыталась что-то приукрасить, выдумать сказку о поразившем ее любовном дурмане, — все это заставляло Ирину сторониться близости с матерью, переполняло презрением и глубокой обидой из-за прочного негласного прозвища матери в селе — «гулящая».

Здесь, в селе была только неполная средняя школа. Ирина уже давно перебралась бы к бабушке, но мать была категорически против. И теперь только летние месяцы были для Ирины счастливым избавлением от вечных нападок матери, от присутствия подвыпивших, постоянно меняющихся хахалей, когда мать надолго ссорилась с Григорием, и которые, не стесняясь, Ирины, затаскивали мать в узенькую спальную комнату и требовали от нее любви. И мать упивалась этими иллюзиями божественного чувства, делала аборты, потому что женатые мужики не собирались уходить от своих жен.

Она плакала по ночам, пока снова не мирилась с Григорием после настойчивых звонков и долгожданных свиданий. Эта подстегивающая ее тревога, что жизнь так коротка, или предчувствие скорого ухода, заслоняли все: и беспризорность единственной дочери, на которую просто не оставалось времени и сил, и обиды родной матери, жалеющей свою распутную дочь, и бездумно улетающие годы, которые она отдавала жадным до ее тела мужикам без особых чувств, иногда просто по привычке.

Ирина мечтала стать библиотекарем. Плотно заставленные книгами стеллажи в сельской библиотеке манили своей неисчерпаемостью будущих впечатлений, новых открытий, обещанием безраздельного полета на крыльях мечты.

И от грязи отношений матери с мужчинами Ирине хотелось закрыться, занавеситься теми прекрасными романами, которые дарили ей надежду, что все в ее жизни будет иначе.

Роман матери с женатым шофером Григорием оказался продолжительным, почти на три года, хотя у него были уже достаточно взрослые дети: старший сын с семьей жил в Забайкалье, а младший учился в сельскохозяйственном институте. Жена поначалу устраивала сцены ревности, а потом со временем смирилась, глубоко ненавидя Иринину мать. Григорий клялся Галине в любви, говорил, что у них с женой давно разные кровати. И они, действительно, упивались близостью друг с другом почти каждую неделю, когда не было ночных дежурств у матери, забывая о спящей на раскладушке в кухне юной девушке.

И, закрываясь с головой одеялом, чтобы только не слышать громких охов и вздохов распаленных любовников, которые иногда даже не удосуживались прикрыть плотно дверь, Ирина мечтала о том последнем дне в этом доме, когда она получит, наконец, аттестат об окончании школы, попрощается с бабушкой, которая собирала все свои пенсии почти год на учебу Ирине в библиотечном институте, и уедет к бездетной тете Ульяне, материной сестре, в Самару.

Мать вкусно готовила, и иногда Ирине казалось, что в одно из воскресений мать вдруг скажет ей: «Прости меня, доченька, ради Бога! Никто мне не нужен больше, кроме тебя. Поставила я большой крест на всех мужиках. И мы теперь будем жить с тобой в мире и согласии. Давай пить чай с нашими любимыми пирогами». Но все мечты Ирины обрывались, когда подъезжал среди бела дня на своей машине Григорий, усаживался за стол с пирогами в зале и напоминал: « Я только на часок вырвался, вроде бы на рынок. Не поторопимся — жинка примчится из дома, опять настроение испортит». И мать угодливо распиналась перед дочерью:

— Сходила бы ты, Иринка, до подружек, по улице погуляла. Смотри, какая погода чудесная!

И Ирина уходила за село по течению реки, опять мысленно подгоняя время, чтобы поскорее уехать, и, наслаждаясь осенней неторопливостью листопада, повторяла вслух строчки стихотворения Бориса Окуджавы: «Нет, осень не печальнее весны, и грусть ее — лишь выдумка поэтов».

Глава 3. Обрыв

Ирину затрясло, когда она со страшной находкой в руках заскочила на кухню. Закрыла наружную дверь на крючок, присела у стола, осторожно развернула грязное полотно.

«Его же нужно чем-то почистить, маслом растительным, что ли? А вдруг патроны уже в труху превратились? И, вообще, тебе что, надоело на свободе жить? В тюрьму захотелось лет на десять? Правильно на Востоке говорят: „Худшие враги человека не пожелали бы ему тех бед, которые могут принести ему собственные мысли“. И почему она в тот неожиданный момент, когда увидела старый ствол, сразу вспомнила Сергея? Ведь за два прошедших после того с ней случая она старательно прогоняла все воспоминания о прикосновениях, поцелуях, той испепеляющей нежности его губ, которая буквально сожгла ей кожу на груди, руках, животе и ниже. Как он тогда старался разжечь у нее желание отдаться ему, торопясь и не понимая, что еще немножко, и она бы сдалась, и сама бы начала требовать от него еще большей близости. Вернее, не она, а ее уже созревшее тело Да, тогда был акт насилия. И Сергея точно бы посадили, если бы родная мамочка Галя не позарилась на эти проклятые пятьдесят тысяч рублей. Вот какой оказалась цена судьбы дочери».

Ирина закрыла глаза, сжала ладонями голову:

«Стоп! Забудь! Опять противное чувство горечи воспоминаний наполняет твое сердце ненавистью? Ты же уже каялась на исповеди у батюшки в храме, что послала из-за своего отчаяния, обиды, гордыни проклятье всем, кого посчитала виновными в своем несчастье. И мать перед самой смертью написала в письме:

«Ирочка! Прости всех! Ненависть убьет тебя. А Бог сам накажет, кто виновен»….

Она готовилась дома к последнему экзамену по литературе, зачеркнув в календаре последние денечки июня до долгожданной свободы после выпускного вечера, когда позвонила мать с работы по мобильнику:

— Минут через пятнадцать подъедет на самосвале Сергей, сын Григория, привезет машину песка во двор. Ты же его хорошо знаешь, они с бабушкой в одной деревне живут. Забирай сервиз чайный, который я купила вчера, торт, конфеты, сумки с продуктами и езжай с Сергеем. А я вечером с Григорием подъеду после работы. На стол накрывай, будем бабушку с днем рождения поздравлять.

Июньский день расплескался в полуденной оглушающей жаре, когда все живое прячется в тень, чтобы дожить, дождаться ночной слабой прохлады.

— Привет, Иринка! Как живешь? Много еще экзаменов осталось? — этот высокий парень с коротким современным чубом светлых волос, загорелый, симпатичный, с необычными желто-зелеными глазами лесной рыси, всегда обращал на себя внимание многих девчонок из Ирининого класса, когда учился в школе. Но теперь в институте у него был какой-то непонятный роман с девушкой из города, с которой он жил гражданским браком на одной квартире. Отец Сергея очень рассчитывал на их будущие серьезные отношения, так как двухкомнатная квартира была именно этой девчонки, и после женитьбы проблема с жильем в городе автоматически была бы решена.

Сергей аккуратно вывалил свежий холм еще влажного песка из карьера возле детской площадки, забрал одной рукой все пакеты с продуктами и коробку с сервизом, помог Ирине подняться в высокую кабину огромного самосвала. И покачиваясь на мягком сиденье с круглой коробкой торта на коленях, Ирина, немного смутившись от пристального взгляда этого здорового парня, спросила:

— А ты как поживаешь? Сессию уже сдал?

— Да, свободен. Через неделю с ребятами уезжаем в Сочи со строительным отрядом. Там сейчас стройка века. В море покупаемся, позагораем. А ты в какой вуз настроилась поступать?

Он был в курсе, что его отец совсем голову потерял, связавшись три года назад с Ирининой матерью, Галиной. Успокаивал по телефону свою мать, чтобы потерпела и простила отца, который, вернувшись от любовницы, и Сергей это великолепно знал, каждый раз хватал сопротивляющуюся жену, нес ее в спальню, и поцелуями, и ласками добивался от нее признания его мужского превосходства. И она таяла в его объятиях, отдаваясь мужу и прощая его измену. А через неделю все повторялось.

Эта какая-то извращенность отца, который с нескрываемым удовольствием пользовался обеими женщинами, не зная и не думая, как раскрутить этот запутанный по его вине узел, бесила Сергея. Время шло, и все оставалось по-старому, вошло в привычку и пока не напрягало Григория. Сил и желания хватало на обеих.

И теперь, выруливая по шоссе на окраину села, Сергей невольно отворачивался от пустынной в этот обеденный час дороги и с интересом рассматривал стройную фигурку хорошенькой девчонки рядом, покачивающейся и подпрыгивающей на кочках, которая иногда касалась его локтя своей загорелой рукой, особенно при резком торможении и поворотах. И мысли тоже завихрились вдруг от неожиданного вопроса: «А есть ли у нее парень? Не может ведь такая красотка цвести без внимания мужчин!».

И, свернув на грунтовую дорогу в степи, чтобы срезать угол до своей деревни через лес, он вдруг предложил:

— Ирина, давай искупаемся в речке! Тут такая глубина классная! А у меня от этой жары вся спина мокрая и потом разит. Никакой дезик не спасает!

Ирина молча кивнула. Под шелковым сарафаном у нее был раздельный купальник, так что нырнуть в прохладу реки она бы не отказалась, но пустынность дороги и прибрежной полосы с камышовыми зарослями смутили, и она осталась в кабине.

Сергей долго нырял, мерил дно, скрываясь в воде и хлопая ладонями на середине реки, потом рассекал блестящий под солнцем простор широкого разлива вольной воды и, наконец, растянулся на горячей полоске золотистого песка на противоположном берегу, крикнул:

— Да не бойся ты меня! Иди, остудись в воде, и поедем!

И эта безбрежная даль зовущей воды погасила все невольные опасения, позвала к себе, потому что деревенская непосредственность и простота отношений в деревне даже не насторожили, не смутили. Ирина поставила коробку с тортом на резиновый коврик в кабине, мельком подумав: «Все кремовые розы на жаре потекут», спрыгнула с высокой подножки, сдернула сарафан, оставив его на качающейся ветке незнакомого цветущего кустарника, и осторожно шагнула в топкую незнакомую отмель заросшего тиной берега.

— Плыви ко мне! — голос Сергея разнесся одиноко над пустынным величием этого сказочного, затерявшегося в глубине леса молчаливого царства. И она поплыла навстречу своей судьбе. Он стоял такой надежный, незнакомый, сильный по пояс в воде, дожидаясь, пока она пересекала широкую заводь реки на повороте с довольно сильным течением, протянул руку, неожиданно притянул к себе и, не давая возможности отдышаться, схватил на руки:

— Ирочка, какая ты красивая!

Волна желания ударила ему в голову, и, не сопротивляясь, легким попыткам мозга предупредить, чтобы не делал глупости, нырнул немедленно глубоко в воду и оставил эту девочку в покое, он все сделал наоборот. Она так доверчиво держалась за его шею обеими руками, ее холодное гибкое тело было полностью в его власти, и, отчетливо осознавая, что он переступает некую опасную черту порядочности, запрета, Сергей шагнул в спасительную тень огромного вяза, укрывшись от широкого обзора противоположного берега с одиноким и таким далеким самосвалом на самом обрыве.

— Пусти меня! — Ирина не вырывалась, сжавшись от мгновенного испуга в этой тишине вокруг, разбавленной только шепотом угнетенной непомерной жарой листвы невозмутимого лесного великана. — Ну, пожалуйста!

Если бы она зарыдала от страха, начала кричать, обзываться, грозить, но она только дернулась в его руках, и Сергей еще крепче прижал к себе такое желанное, вспыхнувшее вдруг огнем тело, погасив ее просьбу крепким поцелуем, потом вторым, третьим, четвертым. Он забирал поцелуями ее волю, не давая вырваться словам отчаяния, когда Ирина поняла, что она в западне.

Он потерял голову от невозможного притока такого страстного желания, которого никогда не испытывал раньше с другими женщинами за свои двадцать прожитых лет. Женщины всегда хотели его, и он ублажал их, увлекаясь самим процессом сексуального притяжения.

Он опустился на горячий песок вместе с этим таким доступным, притягательным, чудным телом, сдернул купальник и начал ласкать губами юную грудь, прижав осторожно руками худенькие плечи. От непонятной и неожиданной истомы и ласки выплеснувшегося желания сопротивление девушки на минуты ослабло, а сила желания мужчины достигла вдруг такого взлета, что теперь ничто не могло Сергея остановить. Он шептал в исступлении все самые сокровенные слова, которые знал, покрывал бесчисленными поцелуями сдавшееся тело, требуя, чтобы оно ответило призывно на его просьбы и нежность, чтобы принимало с охотой и желанием его плоть, его нетерпение и любовь. Но тело девушки трепетало в его сильных руках, дрожало, но не отвечало. И это безразличие еще сильнее его заводило, напор усилился, и, наконец, горячее тело выплеснуло всю свою жизненную силу в лоно девушки для запланированного мудрой природой продолжения рода человеческого.

Ирина лежала рядом, не шевелясь, закрыв глаза, словно мумия, уснувшая на века. А Сергей смотрел на прорывающиеся сквозь густую листву над головой яркие солнечные брызги неугомонного солнца, отдыхая от напряжения всего тела в этой борьбе за то неописуемое наслаждение, которое дарит только женская любовь.

«Я буду теперь носить на руках эту девочку и до самых последних дней своих просить у нее прощения за то, что силой отнял у нее ее право любить того, кого она сама захочет. Но она меня обязательно полюбит, ведь ей всего семнадцать лет».

— Ирочка, любимая моя! Прости меня! Выходи за меня замуж! Ты чудо! — он ладонью осторожно стряхнул песчинки с левой ноги, наклонившись, поцеловал коленку. — Птенчик ты мой, кроха моя!

Ирина перевернулась на живот, уткнулась лицом в согнутые руки, прошептала с усилием:

— Уйди, пожалуйста! Ненавижу тебя!

Сергей натянул плавки, с разбега нырнул в глубину, поплыл к берегу, где на высокой ветке флагом неизвестной страны привлекал внимание яркий сарафан Ирины. Сел на самом солнцепеке, ругая себя самыми последними словами. Смотрел, не моргая, на противоположный берег, стараясь не пропустить того мгновения, когда в зарослях камыша появится стройная тоненькая фигурка девочки, которую он напугал, лишил невинности, удовлетворив свою похоть. Но Ирина не появлялась.

«А вдруг ей стало плохо? Или на солнце перегреется совсем?» — торопливо сбежал с пригорка, ринулся в воду. — «Увезу сейчас прямо к себе домой, не прикоснусь, пока сама не захочет, буду ноги целовать, чтобы простила. И пусть живет у нас».

Ирины на песчаном берегу не оказалось. Исчезли и брошенные на песок Сергеем элементы раздельного купальника.

— Ирина! — он сорвал голос, пробиваясь через заросли шиповника, цепляющиеся, обдирающие кожу на ногах колючие плети дикого хмеля, ежевики, стоявшие непреодолимой стеной кусты дикого терна с маленькими завязавшимися плодами.

Ирины нигде не было. Лесные заросли ныряли в пологие лощинки, взлетали на открытые солнцу пригорки, купаясь в ослепительном великолепии дивного июньского дня. Но нигде в этой девственной пуще не было даже намека на человеческое присутствие. Это потом, в разгар осени появятся тут тропинки, взбитые вороха опавшей листвы, когда десятки грибников прошерстят своими палками все окрестные чащобы, отрывая в перепревшей земле дорожки осенних грибов.

А Ирина, притаившись в густо заросшем болотной травой и ивняком овражке, слышала, как постепенно слабел голос Сергея, уходившего вниз по течению реки, в противоположную от нее сторону. Она отмахивалась от наседающих голодных комаров, кусающих мух, слетевших на запах уже присохшей крови на ногах, моля Бога, чтобы Сергей поскорее исчез. Она и так, глупая, столько времени пролежала неподвижно, из-за неопытности не сообразив сразу, что за эти полчаса внутри нее уже могло произойти зачатие будущего ребенка. Ей нужно было срочно в речку, чтобы смыть память об этих шквальных ласках, которые сначала испугали, а потом распалили кровь, доставляя и боль, и немыслимое удовольствие, и она чуть не потеряла сознание, когда Сергей притянул губами сосок груди.

Это грубое вторжение в ее плоть, эти безумные поцелуи, которые она в другое время и в другом месте от этого же Сергея, возможно, и приняла бы, впервые познав мужчину и испытав определенный дискомфорт с непривычки. Но то, что случилось сейчас, произошло так внезапно, без ее согласия и желания. И простить Сергею этого своего падения она теперь не сможет никогда.

Когда шум мотора скрывшегося за бугром самосвала затих вдали, Ирина, уйдя подальше от места, где она оказалась распластанной и физически, и морально, зашла в воду и плавала долго и бездумно. Потом, на самом глубоком месте посередине реки вдруг представила, как сейчас она нырнет вниз головой, до самого холода родника на дне, и там откроет рот и захлебнется водой. И останется этот прекрасный зеленый мир без нее, поруганной и невезучей, а ее потом вытащат рыбацкими сетями через несколько дней, синюю, разбухшую, страшную, и забьют гроб гвоздями заранее, чтобы никто, кроме родных, не видел это тело, покусанное черными раками.

Она переплыла речку, забрала свои босоножки, сотовый телефон и сарафан. Держа сверток над головой, вернулась обратно, нашла мягкую полянку и стала ждать. Через полчаса машина вернулась назад. Сергей, увидев, что вещей нет, опять начал ее звать. И она вдруг представила у себя в руках тяжелый пистолет. Но поняла внезапно, что нет у нее сейчас такой ярости и ненависти, чтобы нажать курок. Сергей ей нравился давно, с тех пор, когда он учился у них в средней школе, приезжая на занятия осенью и весной сначала на дорогом велосипеде, а потом, в старших классах — на шикарном мотоцикле.

И его отец однажды, вынырнув из постели матери в обед, в шутку сказал, посмотрев на Ирину, вернувшуюся не вовремя из школы: «А что, Галина, мы с тобой скоро породнимся, когда дети подрастут и поженятся. Вот будет облом моей жене».

Глава 4. Проклятье

Вернулась домой из леса, когда окончательно стемнело, по тропинке вдоль реки, подальше от всех дорог, осторожно, как хищный зверек, чувствуя уже какую-то вину и ущербность, словно на ее ярком сарафане черной краской недоброжелатели успели поставить метку «испорченная». Этим словом она сама себя заклеймила, понимая, что вместе с новым своим состоянием, став днем невольно женщиной, когда из ее жизни этот проклятый Сергей вычеркнул беззаботность юности, устремленность, веру в будущее, она теперь постоянно будет с опаской относиться к людям, которым ничего не стоит разрушить твою жизнь, наплевать на твои планы и мечты.

А в отсутствии Ирины события раскрутились так стремительно и непредсказуемо, что финал к ее появлению был уже расписан, как по нотам, без всякого согласования с ней и учета ее желаний. Дома была только одна мать.

— Ты где была? Мы тут дорогу новую накатали, тебя разыскивая! Подумаешь, святость потеряла! Сережка тебя давно любит, пока ты у бабушки, пропадая, подолом там перед ним махала да улыбалась. Довела парня, что не сдержался! Сам перед бабушкой покаялся, когда без тебя вещи и продукты привез! Мамочку мою чуть кондрашка не хватила! Сергей ей «Скорую» вызывал, сидел возле, пока она в чувство приходила. Мотался десять раз на речку, тебя искал, чтобы ты чего-нибудь не учудила. А она, видишь ли, принцесса заморская, решила в прятки поиграть. Испортила бабушке день рождение. Мы когда с Григорием вечером приехали бабушку поздравлять, а там впору было поминки справлять. Ну, не Сережка тебя, так другой бы оприходовал. Сережка ведь тебя не бил? Не бил! Закружилась у парня голова от твоей красоты да юности, вот и сделал своей женщиной! Короче, собирай вещи необходимые, учебники не забудь. Сейчас Григорию звоню — приедет и отвезет тебя к ним домой. Сережа перед тобой покается, замуж позовет, и все полюбовно решим. Семья у них хорошая, свадьбу вам сыграют роскошную. И будешь еще судьбу благодарить, что так все хорошо сложилось.

Ирина не плакала в руках Сергея, когда поняла, что боль, обиду, отчаяние в ее положении слезами не смоешь. Ее слезы добавили только немного соли речной воде, когда плавала до изнеможения, чтобы успокоиться, высыхали на щеках, когда закапывалась в горячий песок до шеи на отмели, чувствуя умиротворение в тишине задумчивых, спокойных деревьев-великанов.

И, если бы мать вместо этой торопливой нервной проповеди прижала ее к себе и просто пожалела бы, как несчастное, беспомощное свое дите, которое так несправедливо обидели чужие люди, она, наверное, захлебнулась бы слезами, прижимаясь к родной груди. Но, видя злые, какие-то недобрые глаза своей матери, которая уже нашла такой удобный для всех выход, чтобы избавиться от дочери, не нужной ей с самого рождения, Ирина вдруг взорвалась такой враждебной тирадой, в которой слились собранные за недолгие годы взросления и непонимания злость, печаль, тоска:

— Я тебя ненавижу! Неужели ты ничего не чувствуешь, не понимаешь! Ты мне не мать, а злая соседка, которой я мешаю жить! Это ты спишь и видишь, как бы выкинуть из жизни своего Григория его жену, а самой поселиться вместо нее в их доме! Мне семнадцать лет, но утром после выпускного вечера ты меня больше здесь не увидишь! Я сама буду устраивать свою жизнь! И у меня никогда не будет такой грязи, в которой ты закопалась вместе со своими пьяными мужиками и своей скотской любовью. И то, что произошло со мной, — это твоя воля, чтобы и меня затянуть в свое болото распутства. Но ты меня плохо знаешь! Я выплыву из дерьма и очищусь. И проживу без тебя! Ты слабая и бездушная проститутка! Прощай!

Она выскочила из дома, нисколько не жалея, что, наконец-то, высказала все, что думала, самому родному и единственному человеку — матери, которая ее никогда даже не старалась понять.

Ирина шагала без остановок по центральному шоссе, отступая на обочину, когда мимо нее стремительно уносились в ночь бесконечные машины, освещавшие ее фигурку и дорогу впереди на секунды и пропадающие потом за поворотом. Встречные машины слепили безжалостно, она закрывала глаза ладонями, показывала шоферам кулак и опять торопилась вперед.

«Иди вперед и не оглядывайся!» — бормотала Ирина, как заведенная, повторяя слова Роберта Рождественского: «Твердят: „Вначале было слово…“ А я провозглашаю снова: всё начинается с любви: и озаренье, и работа, глаза цветов, глаза ребенка — все начинается с любви».

Бабушка сидела в полной темноте на лавочке, притянула к себе, обняла, прошептала тихонечко в ушко:

— Не страдай, Ирочка, понапрасну. Значит, такая у тебя судьба горькая. Ничего, Бог все видит и тебя больше в обиду не даст. Только смотри, не давай своему сердцу озлобиться. Тогда точно пропадешь. Сдашь свои экзамены и поедешь к нашей Ульяне жить. Учиться там станешь. И со временем все обиды на дно души камушками лягут. Пойдем, накормлю тебя да спать уложу. Утро вечера мудренее, люди проверяли.

И, уже засыпая, то ли во сне, то ли наяву, Ирина слышала голос Сергея, который о чем-то просил, уговаривал, но она уже уплыла туда, где мерцали во сне перед глазами яркими солнечными бликами беспокойные воды реки, разглаживая настойчивые отражения дремлющих на берегу деревьев.

А дома поздно ночью, уже после ее торопливого бегства разразилась настоящая гроза. Вместе с Григорием приехала его жена Евгения. Располневшая, белолицая блондинка, вся какая-то сдобная, как пышка, добродушная, она задохнулась, поднимаясь на второй этаж, и теперь стояла, пытаясь отдышаться, напротив любовницы своего мужа, изящной, достаточно стройной для своего возраста, но с уже увядшим, морщинистым лицом, которое не могли спасти от времени никакие модные крема.

Лицо Евгении покрылась красными пятнами, когда, войдя в комнату, чтобы не слышали их разговор соседи, приказала мужу:

— Закрой дверь! Чего потерялся? Тебе же здесь каждая доска знакома! Так, а ты, подруга моего мужа, слушай и не перебивай! Ноги твоей дочери и близко не будет в моем доме! Хватит, что ты, распутная, нам всю жизнь испортила! К моему сыну твоя девка пусть лучше не приближается! Такая же шалава, как и мать, выросла!

И тут Галину прорвало. Она была в курсе, что уже трижды Евгения делала аборты за последние годы. Понятно и дураку, что Григорий постоянно обманывал ее, что не трогает свою жену. Врал безбожно и не предохранялся при этом, чтобы ублажить эту толстуху. Подбирающаяся постепенно старость и увядание, первые намеки климакса пугали, а Григорий был мужик видный, любвеобильный и умелый в постели. И расставаться с ним Галина не собиралась:

— А если я завтра Иринку на обследование в больницу приведу к гинекологам, а потом сразу заявление в полицию отнесу, как ты тогда запоешь? За изнасилование несовершеннолетней сроки приличные светят. Так что, ждите завтра участкового к обеду. И готовьтесь передачки на зону сыночку возить! Об этом ты, конечно, не подумала: Гришка приедет, Галину в постели ублажит и уговорит, чтобы она на свое дитя плюнула! Так решила сама или вместе с Гришей выход нашли?

— Не посмеешь, шлюха, моего сына позорить! Твоя девчонка сама под него легла! И мы докажем на суде, что он вообще ни при чем! У него невеста в городе, осенью свадьба. А с кем твоя дочка по лесу шатается, — это не наша забота!

Галина схватила двумя ладонями со стола огромную копилку в виде черной кошки и заорала истошно:

— Гришка, убери эту дуру с глаз моих, или я сейчас ее прибью насмерть!

Григорий вытолкнул свою растерявшуюся жену из комнаты на бетонную лестницу, освещенную единственной тусклой лампочкой на входе:

— Все, хватит, поговорили! Поехали домой!

Утром, когда Ирина села за стол с бабушкой завтракать, по привычке рано проснувшись, как бывало всегда, словно не было вчерашнего беспредела, в кухню вошел Григорий с большим пластиковым пакетом в руках:

Уважаемая Нина Николаевна! Ирочка! Вы уж нас простите за Сергея! Только, прошу вас, не доводите дело до суда! Виноват парень, что обидел вашу девочку. Если будет Ирина согласна, сыграем свадьбу, дом построим, пусть живут в мире и согласии. А если Серега наш ей не мил, вот мы тут денег собрали пятьдесят тысяч, пригодятся ей на учебу в городе. Если мало за наш грех, то мы еще кредит в банке возьмем. Только давайте договоримся полюбовно. Ты же знаешь, Ирина, как я к твоей маме отношусь. Возьми деньги, девочка, и прости моего сына. Он ведь любит тебя уже давно.

Он протянул пакет именно Ирине, даже не представляя, что произойдет в следующую минуту. Ирина вышла из-за стола, подошла к окну, на котором таращились колючки огромного алоэ, повернулась и проговорила тихо, еле слышно:

— Пусть Бог меня простит, но я проклинаю свою мать, вас, Григорий, вашу жену и вашего сына! У меня теперь в жизни осталось только два близких человека — бабушка и тетя Ульяна. Заберите ваши деньги и пропейте их вместе с моей матерью. Мне все равно. Уходите!

Глава 5. Судьба

Бабушка крестила Ирину в Камышине, когда той исполнилось два года. Заплатила несколько тысяч рублей соседу, и он отвез их с бабушкой на своей машине в город через переправу. Ирина ничего не помнила, мать дежурила в больнице, и крестными стали вот этот самый сосед-шофер со своей женой, дальней родственницей бабушки по мужу.

В Самаре тетя Ульяна тоже сразу повела Ирину в небольшую церковь и стала сама молиться за здоровье всех близких. Лики святых, тишина и успокаивающие проповеди перед потрескивающими искрами свечей стали тем лекарством от чувства унижения и потерянности, особенно, когда стало ясно, что вода речки не смогла смыть следы огненных прикосновений и ласк Сергея.

Возвращалась из института культуры радостная и веселая, когда узнала, что ее зачислили на бюджет по итогам ЕГЭ. И вдруг в автобусе закружилась голова. Как-то неожиданно ее так повело в сторону, что невольно схватилась за руку какой-то пожилой женщины, которая готовилась к выходу. Ирину усадили у открытого окна, женщина проехала свою остановку, обмахивая бледную девчушку каким-то журналом, а выходя из автобуса, сказала: «Дай тебе, Боже, счастья и здорового сыночка!»

По каким-то признакам, наверное, по глазам прочитала, но вот это странное, удивившее пожелание, закружившаяся голова, как будто от полного бокала шампанского, выпитого вместе с любимой тетей дома за успешное поступление в запланированный вуз, — вся эта смесь бурной радости отодвинула в сторону неопределенность с задержкой месячных. Но через месяц учебы, когда тошнота стала накрывать все чаще, тетка Ульяна повела Ирину в поликлинику, и все стало ясно:

— Деточка моя! Это же счастье — родить ребеночка! Я два раза была замужем, а детей мне бог не дал! Нас у бабушки Нины было двое, у моей сестры Галки ты появилась, и я тебя всегда считала тебя своей доченькой. А теперь я скоро стану бабушкой.

Покраснела от смущения и неожиданности. Особой радости не прибавилось. На пальцах посчитала, что ребенок появится где-то в середине марта. До летней экзаменационной сессии успеет приготовиться, чтобы не пропускать год и не расставаться со своей группой. И, самое главное, свое совершеннолетие в середине мая будет встречать с ребенком на руках. Вот такая удача! И в двадцать пять лет поведет своего сына или дочь в первый класс. Чудеса, да и только!

Она сама себя теперь, после того как убежала от жизни в материном доме при поддержке бабушки, не узнавала. Словно провалилась в какую-то волшебную дыру или в чудесный сказочный колодец, где кисельные берега у молочных рек с бездонными синими небесами отсекли грязь и унижения прошлой жизни, выплеснули их в бескрайний океан забвения, а ее закрутили в водовороте новых интересов и людей. И известие, что в животе уже плотно поселился и живет с ней одной жизнью больше трех месяцев маленький будущий человечек, тоже стало дополнением той новой жизни, о которой она мечтала.

«Это будет мой ребенок! И я дам ему прекрасное имя, а отчество пусть будет Сергеевич. Ненависти не будет в этом новом мире молитв и добра. Да, если родится сын, то пусть он будет Александром Сергеевичем, как Пушкин или Грибоедов. А Сергей никогда не узнает, что у него есть сын. Вот об этом она точно позаботится!»

«Волшебная эйфория детского восторженного восприятия мира в семнадцать лет, — Ирина усмехнулась, завернула обрез и патроны в новое вафельное полотенце, спрятала в нижний ящик старого шкафа. — Ничего ты не забыла! И нечего себя обманывать! И ты хочешь отомстить Сергею, наставив на него ствол заряженного оружия, чтобы посмотреть ему в глаза, увидеть его сущность перед лицом смерти или угрозы увечья, заставить вспомнить тот залитый беспощадным солнцем песчаный берег, где он изливал свою страсть на юную девчушку. Такой сильный, симпатичный, волевой и такой беспощадный. И спрятался потом за широкую спину своей матушки, которая, от греха подальше, если вдруг Галина передумает и пойдет в полицию, заставила отца на другой же день отвезти сыночка в город, чтобы он умчался со стройотрядом в далекий приморский город. Да, тогда она, Ирина, утром спряталась и от появившегося для объяснений Сергея, и, вообще, от всех, целый день не выходила даже во двор. Ей было даже страшно представить, как Сергей будет смотреть ей в лицо, а видеть, представлять ее голое тело. Нет, все, что угодно, только не этот стыд и унижение».

Под предводительством бабушки, дожидавшейся ее терпеливо в сельском парке, сдала в школе успешно ЕГЭ по литературе, и опять спряталась в доме, выключив телефон. На выпускном вечере получила аттестат, и сразу же сосед привез их с бабушкой вечером домой. А рано утром умчалась от всех проблем и воспоминаний на поезде в далекую Самару….

Ирина выключила фыркающий паром электрический чайник, глотнула таблетку от тупой головной боли в затылке, долго смотрела в потемневшее зеркало старого трюмо, в котором высвечивались скромная обстановка уходящего мира бывших хозяев, и она, наследница бабушки, полная сил и жизни:

«Да, она изменилась, похорошела после рождения Сашеньки! Эта высокая грудь, тонкая талия, распущенные по плечам до лопаток золотисто-каштановые вьющиеся волосы привлекают к ней внимание мужчин, которые пристают на улицах, в транспорте, предлагают встретиться в кафе, роятся в соцсетях. И еще эти полные губы, карие завлекающие глаза в облаке густых ресниц — природа не пожалела для нее художественных мазков, чтобы нарисовать ее тонкие черты лица, загорелое лицо, длинную шею. И все для того, чтобы сработала эта естественная приманка для самцов мужского пола, которые будут рассыпаться в комплиментах, говорить о высоких чувствах только, чтобы урвать кусочек ее свободы, затащить в сети брака или просто в свою кровать и тешиться, наслаждаться, пока не надоест, ее телом, требуя самоотдачи и пылкости, нежности и любви.

И когда им в этом вежливо отказываешь, нужно видеть их лица, с которых тотчас исчезает, испаряется улыбка доброты, и они готовы ради утоления голода своих проснувшихся желаний схватить тебя в охапку и безжалостно рвать, истязать твое тело, твои губы ради собственного удовольствия, благодаря своей силе и мужскому превосходству, добиваясь победы. Или, презрительно улыбаясь, они уходят прочь, затаив обиду от безрезультативности своей охоты.

Ирина взяла старое банное полотенце, соломенную шляпку и отправилась на речку загорать. Проходя по переулку мимо дома родителей Сергея, невольно ускорила шаги: «А вдруг Сергей дома и, увидев ее в окне, выскочит к калитке?»

Но большой дом сиротливо прятался в тени огромных фруктовых деревьев. Не было видно фиолетового «Форда», который всегда раньше «загорал» перед воротами, а теперь после смерти хозяина пылился, наверное, в гараже.

«Неужели все-таки сработала та ее, Иринина искренность обращения к небу, когда бормотала от отчаяния и унижения слова проклятий матери и Григорию? Мамочка, дорогая моя мамочка! Что же ты меня бросила? Даже внука не успела увидеть, обиделась тогда на меня страшно! И ушла из жизни так неожиданно и нелепо, хотя стольким людям помогала, уводила от беды! Не хотела я тебе зла! Глупая, вздорная девчонка! Вывалила вслух все свои обиды и дверью хлопнула! Хотя нет, постаралась тогда больнее ударить мать, специально всех самых подлых слов не пожалела!»

Ирине расхотелось идти на речку загорать. Она ничем не могла загородиться от воспоминаний. И ведь все плохое, словно растаяло в памяти, оставив только все хорошее, например: озарение от прекрасной, пропорциональной фигуры матери в коротком сарафане с мотыжкой на огороде, ее счастливый смех. Или в осенней куртке с ведром маслят в сосновом бору, когда они вдвоем набрели случайно на поляну самодовольных узорных мухоморов. Ведь мать жила по своим понятиям, по своему видению мира. И никто не имеет права судить других, даже если категорически не согласен. Переубеждать других тоже бесполезно. А чтобы лечить от порока, самому надо быть небожителем.

Галина умерла в конце августа прошлого года дома, ночью, после неудачного аборта, заснув навечно после принятой снотворной таблетки и внезапно открывшегося кровотечения. И никого не было рядом.

А утром схватились на работе, звонили-звонили безрезультатно. Приехала фельдшер на «Скорой помощи» по пути на вызов, расспросила соседей и вызвала полицию. И она же зафиксировала смерть несчастной Галины, лежащей в луже черной присохшей крови.

Бабушку отвезли в больницу с сердечным приступом, а все хлопоты с похоронами до приезда сестры Ульяны и дочери Ирины взял на себя Григорий. Проводили Галину достойно, было много цветов и венков, поминали в сельской столовой.

И все село обсуждало, как Григорий плакал у гроба, прощаясь со своей одноклассницей и любовницей. Попутно прошлись по всей родне. Бабушку Нину привезли из больницы прямо на кладбище, и приехавшая из города старшая дочь не отходила от нее ни на шаг. А Иринка так рыдала всю дорогу, что ее отпаивали корвалолом в тени большого тополя у разрытой могилы. И в этой суматохе никто не увидел и не узнал, что в соседнем селе, в бабушкином доме дальняя родственница нянчила пятимесячного Ирининого сына…

Вдруг Ирина услышала какой-то глухой шум во дворе, будто бы упало и зазвенело цинковое ведро. Она остановилась в нерешительности, прислушалась, подумала:

«Стой, стой! Сейчас выскочит мать Сергея, обольет грязью и тебя, и твою покойную мать, и иди на речку, отмывайся от ее правды и неправды в куче!» — Но сквозь знойную полуденную тишину застывшего сада откуда-то из-под земли донеслись крики:

— Помогите! Ради Бога! Помогите!

Ирина остолбенела — это был голос ее матери. Закрыла глаза, перекрестилась, замерла. Ведь понимаешь умом, что это невозможно, но сердце вдруг заколотилась: а вдруг это она, действительно, зовет меня? И не ночью, в беспамятстве черного кошмара или в утренней набегающей полудреме, а среди бела дня!

— Помогите! — донеслось глухо из сарая на заднем дворе, выходившего как раз в переулок. — Люди! Кто-нибудь! Помогите!

Ирина никогда не была в этом дворе достаточно зажиточных и хозяйственных родителей Сергея. Виноградные лозы были старательно подвязаны к металлическим столбам на длинной проволоке, вокруг уютной узорной беседки поднимались с первыми бутонами ветки бледно-сиреневых клематисов. Деревья были побелены, а кусты роз — обнесены пластиковыми веселыми заборчиками. И этот ухоженный сад, конечно, представлял разительный контраст с заброшенным двором бабушки, который она, Ирина, из-за какого-то упрямства не стала убирать перед приездом новых хозяев. Пробежала по плиточным дорожкам через весь сад.

— Помогите! — глухо донеслось совсем рядом. Ирина подскочила к открытой двери в сарай, увидела откинутую деревянную крышку с почерневшим дном и все поняла — мать Сергея оказалась в ловушке погреба.

— Евгения Сергеевна, что случилось? — Ирина заглянула в черноту проема. — У вас есть где-нибудь свет?

— Кто там? Вызовите, пожалуйста, «Скорую помощь». Мне говорить трудно. Ступенька на середине лестницы обломилась. И я рухнула вниз. Что-то с ногой, и, наверное, ребра поломала. Лампочка потухла. А здесь очень холодно!

Дальше все было, как в фильме катастроф. Ирина звонила по сотовому телефону в МЧС, в электросеть, в газовый участок, просила прислать мужчин, чтобы смогли поднять из погреба довольно крупную женщину с многочисленными повреждениями. И во время этой суматохи, когда шесть мужчин, подсвечивая себе мощными фонарями, тянули на веревках в узкий лаз из темноты заплаканную женщину, потерявшую сознание наверху, снова пришло страшное понимание, что ее проклятья обрели какую-то мистическую силу, забирая жизни у тех людей, которые отнеслись к ней недобро.

Ирина стояла в толпе сбежавшихся жителей села, напуганных приездом сразу нескольких специальных машин, одно присутствие которых сразу напомнило о возможном несчастье. Подходившие сразу спрашивали торопливо:

— Что, пожар? Людей спасли? Жертвы есть?

И когда на носилках пронесли хозяйку дома и погрузили в «Скорую помощь», тематика вопросов сменилась:

— Баллон газовый взорвался? А сыну кто-нибудь позвонил? Тяжело женщине одной после смерти мужа, вот и не доглядела!

Тогда, прошлой осенью, на сорок дней, чтобы помянуть Галину, в деревню поехала одна тетя Ульяна. У Сашка поднялась температура — резались зубки — и Ирина осталась в городе.

А Григорий помянул Галину в гараже с друзьями-шоферами. Жена еще накануне в обед закатила истерику: если она узнает, что Григорий опять в райцентре засветился и вывалил деньги на столовую, чтобы помянуть вместе с бабушкой Ниной непутевую Галину, то пусть мотает из дома, куда хочет! Только развод, и точка!

Послушал жену в очередной раз, так и не появился на кладбище, а вечером прихватил бутылку водки с закуской, удочки, банку с червями и ушел на ближний пруд, чтобы побыть одному, без нотаций жены, и еще раз вспомнить свою дорогую Галю.

Рано утром пастухи, собиравшие стадо за селом, обнаружили уже закоченевший труп Григория на заросшем камышом берегу. Не выдержало сердце, а вокруг никого не было.

И после его поминок бабушка пожаловалась дочери Ульяне:

— Жалко мне Гришу, царствие ему небесное! Ушел и ни с кем из родных не попрощался! Люди болтают, что наша Галина Григория к себе позвала! Ты только ничего Ирочке не говори, а то у нее точно молоко перегорит. Ты видела Сергея, сына Григория? Совсем парень черный от горя сделался. Никому я не хотела говорить, что там, на речке прошлым летом произошло. Но ты должна знать: это ведь он отец нашего Сашеньки! Паренек, как приезжает домой, обязательно ко мне приходит. Сидим с ним, чаи гоняем, и он все об Ирине расспрашивает. Ни один раз в грехе покаялся. Ирочка тогда в себе замкнулась, с матерью поругалась, всех прокляла. А я из Сережи всю правду потихоньку вытянула. Любит он нашу Иринку! Эх, дурачок, поторопился! Хорошая пара получилась бы! А теперь что? Смотрю я в его покаянные глаза и вру, не боясь греха, что все у Ирочки отлично, учится, радуется жизни. А то, что сынок подрастает, молчу. Обещала ведь внучке! Неправильно живем, во лжи! Кому от этого польза? Ты с ней поговори потихонечку, может, оттает ее сердечко! Тоскливо мне здесь без вас. Забери меня, доченька, к себе в город. Мне много места не нужно. Стану правнука нянчит, пока вы на работе и учебе пропадаете. Если домишко мой удастся продать, Иринке будем деньги на квартиру в городе собирать.

Ульяна привезла мать в город с двумя большими чемоданами. И память о далеком заволжском селе иногда разбавлялась редкими телефонными звонками и последними деревенскими сплетнями от досужей соседки, которой потом не терпелось разболтать подружкам, что Иринка удачно, в отличие от матери, вышла замуж и уже родила парнишку.

Глава 6. Сергей

Рано утром Ирина отправилась к колодцу за водой. Раскопала в бабушкином шкафу школьные спортивные брюки, белую футболку и решила заняться садом и огородом.

Порядок и нарядность двора родителей Сергея в суматохе вчерашнего дня пристыдили невольно: заваленный сарай над погребом, горы сушняка и прошлогодней ботвы, покосившаяся калитка — вся эта заброшенность и убогость сельского подворья спокойно могли в самый последний момент передачи денег заставить покупателей расторгнуть сделку. Ведь на соседних улицах через два — три дома висели на заборах самодельные объявления большими буквами на куске ДВП «Продается».

— Здравствуй, Ира! — это же надо такому случиться, чтобы именно в этот утренний, такой ясный и солнечный час судьба опять свела их вместе на окраине села, куда за вкусной родниковой водой на чай ходили со старыми почерневшими коромыслами женщины или подъезжали с пустыми пятилитровыми бутылями на мотоциклах мужики.

— Здравствуй!

Она столько раз представляла невольную случайность их встречи с Сергеем, когда она надменно смерит его презрительным взглядом, даже не покраснеет, и пройдет с независимым видом. Пусть видит, что ей на него глубоко наплевать.

За два прошедших года противный животный страх, что каким-то ветром разлетится по обоим селам эта паутина вечного деревенского любопытства и всезнайства любой тайны, когда известие о ее падении опять свяжут с испорченностью жизни матери, постепенно испарился. Потому что городская жизнь с ее равнодушием к судьбам тысяч людей отгораживала личный мир стенами квартир, и никому не было дела, кроме родных, откуда и от кого появился на свет такой милый и ласковый малыш.

Сергей крутил металлическую ручку старого почерневшего ворота легко и быстро, и тугие мускулы на его загорелых руках взрослого мужчины опять мгновенно напомнили, что из этих рук не так-то просто будет вырваться, если вдруг окажешься в их ловушке.

— Иринка, спасибо тебе за мать! Я сегодня ночью после звонка соседей из города приехал! Не могу даже представить, что бы случилось с мамой, если бы она там, в этом погребе осталась без помощи! Я теперь твой должник на всю жизнь! Пойдем, я тебе воду домой отнесу!

— Нет! — это слово она прокричала, мгновенно нарушив торжественность просыпающего утра. Она схватилась за ручку пластикового синего ведра, ее ладонь коснулась ладони Сергея. От резкого рывка обжигающая зимним холодом вода залила ступни. И они оказались вдруг опять в такой невозможной близости, что эти его рысьи серьезные глаза сверкали в полуметре от ее лица, и она увидела рыжину его небритой колючей щеки. — Иди своей дорогой!

— Значит, ты меня так и не простила? Понятно! А воду я тебе все равно отнесу! — Сергей легко подхватил два ведра, пошел решительно по улице, не оглядываясь на Ирину, демонстративно свернувшую в первый попавшийся переулок.

Ведра стояли на лавочке у калитки. И от непонятной злости, от замерзших в скользких шлепках ног все ее тело стало трястись в не проходящем ознобе, пока не надела теплые шерстяные носки и не выпила крепкого чая с загустевшим прошлогодним медом.

И вдруг стало жаль продавать этот родной дом с очаровательным пением проснувшихся птиц на дворе, с неуловимым запахом давно отцветшей смородины, с влажными каплями росы на зеленом покрывале сорной травы. И хотя бабушка тщательно скрывает свою печаль, но ей, как и Ирине, было тесно в маленькой двухкомнатной квартире на пятом этаже. И Сашку был бы здесь простор побегать по стершимся от времени, раскрошившимся бетонным дорожкам.

До обеда успела окопать и побелить стволы всех девяти фруктовых деревьев, сожгла на пустыре огромную кучу сушняка от прореженных зарослей малины и старого винного винограда. Договорилась с рабочими, что они привезут с оптовки из райцентра доски и шифер на новую погребицу.

И по самой жаре отправилась на речку, чтобы ополоснуться. На берегу дикого песчаного пляжа не было ни одного свободного клочка пока чистого песка. Долгожданное лето выгнало на свободу бабушек и дедушек с внуками, молодых мамочек с колясками, ватагу учеников, распрощавшихся со школьными занятиями до сентября. Сбросила халат, шлепки, с разбегу нырнула в пронзительный холод воды на дне, переплыла на другой берег и стала греться на солнцепеке высокого обрыва.

Зеленая степь убегала до горизонта, заплеснув своим безграничным простором не выгоревшего пока неба и молодые посадки сосен по пескам вдоль реки, и небольшие перелески вековых тополей в низинках. И это чувство свободы и покоя подхватило, готовое поддержать тебя, как крылья птицу в воздухе, если ты вдруг не выдержишь и побежишь навстречу горячему ветру босиком по колючему полю, по глинистой дороге, по которой сотни лет назад возили на далекую Украину на быках добытую в потерявшихся степных озерах соль.

И она побрела по степи, чтобы скорее высохли волосы, чтобы тело приняло на себя брызги беспощадного солнца, чтобы окунуться в запахи и звуки далекого детства.

На песке возле ее вещей сидел одетый Сергей. Он вскочил, подал ей полотенце:

— Ирина! Нам нужно с тобой поговорить!

— Ты уверен, что нам нужно с тобой о чем-то говорить? — безмятежность восприятия этого ошеломляющего сельского простора после скученности нашпигованных машинами и людьми улиц огромного города сразу улетучилась. — Хорошо. Давай встретимся завтра часов в десять на тополиной поляне. Я буду ждать тебя там, в лесу, на берегу речки.

Она шла по тропинке среди кустов, не оглядываясь и понимая, что озадачила Сергея. Эта ее решительность, эти смелые слова, произнесенные негромко особой в полуголом виде, в открытом купальнике, с накинутым на плечи полотенцем, могли быть неправильно поняты молодым человеком. Как обещание повторения любовной связи, но теперь не с девчонкой, а с уже взрослой женщиной, пропадавшей в далеком волжском городе, неизвестно, где и с кем.

Он ведь ничего не знал об Ирининой находке в старом разрушенном сарае.

Сергей мчался на отцовской машине в районную больницу, чтобы проведать мать, и, успокаивая невольное возбуждение, опять прокручивал в памяти каждое мгновение после их утренней встречи у колодца с Ириной.

Пять раз прошагал он сегодня мимо ее двора по переулку, наблюдая, как она с каким-то непонятным упорством и азартом наводила порядок, жгла сухую траву, белила деревья. Он пошел за ней следом на речку.

Ирину он не видел две года, пытался забыть, но не мог. Украденное тогда удовольствие от обладания прекрасным телом юной девушки растворилось у него в крови, и, закрывая глаза, он снова переживал мысленно минуты чувственного возбуждения и снова желал близости и восторга именно с Ириной.

Вернувшись в конце августа в город вместе с друзьями из стройотряда, сразу же забрал свои вещи из квартиры Сони, пережив бурный разрыв с подругой, которая с первых минут их совместного проживания не скрывала своих намерений выйти официально замуж за него и поскорее. Перебрался в общежитие, засел за учебу, старательно избегая общения с представительницами прекрасного пола, которые навязчиво предлагали свою помощь и себя.

— Ты, что, в аспирантуру пойти надумал? — парни прикалывали безобидно, расписывая какой-нибудь вечер в ночном клубе, стараясь расшевелить примерного отличника. Но очередной сбой в этой игре на поддавки, час, потерянный бездарно в любом клубе, отрезвлял надолго — какое-то театрализованное представление, в котором каждый придумал себе своеобразную роль довольного жизнью человека, натянул на себя маску этакого развеселого обеспеченного чудака, прожигающего жизнь в балагане среди себе подобных. И можно было заранее предсказать, какие слова ввернут за бокалом дешевого вина обворожительные красотки, воспитанные на просмотрах неестественности и показухи бесцеремонного телевизионного «Дома-2».

В каждый свой приезд домой он набирался решимости, шел к Ирининой бабушке и настойчиво просил городской адрес внучки. И каждый раз бабушка отрицательно качала головой: «Нет, Сережа! Не будет с тобой Иринка разговаривать! Не нужно зря деньги тратить на поездку!»

Он увидел плачущую девушку рядом со своим отцом только год спустя, в августе, на похоронах Галины, но трусливо спрятался в тени кустарников, не посмев даже приблизиться. И вечером напился дома, как последний скот, до омерзительной рвоты от какой-то некачественной водки.

А через сорок дней — удар наотмашь — не стало отца. Чужая боль, беда скользят рикошетом по душе, ты невольно пригибаешься, представив себя и свою семью под этим гибельным ударом судьбы, но потом с затаенным чувством облегчения вдруг наполняешься радостью, что ненастье миновало, пролетело мимо, поразило других. И ты полон сочувствия и печали, но уже вперемежку с успокоенностью за отсрочку невозможного горя.

Смерть отца, приезд старшего брата, потерявшаяся в трауре мать — невидимая черта отгородила сразу беспечность юности, несерьезность восприятия окружающего мира от реальной чудовищной действительности. Эта глухота, отрешенность от праздных и даже обыденных вопросов и разговоров в кругу людей раздражала, уводила в пустынность лесного сочувствия, где наблюдение за неспешным полетом оторвавшегося кленового листа отрезвляло и меняло направление мыслей от потерь к чуду вечного круговорота в природе.

На зимних каникулах мать вдруг оглушила последней сельской новостью:

— Не потерялась Нинина внучка Ирина в большом городе — замуж выскочила удачно, мальчика родила. И успевает еще в институте учиться. Вот такие непотопляемые, современные девицы!

Подумал тогда — разные у нас с ней дорожки получились. Как там народная мудрость напоминает: «Лучше быть счастливым, чем правым».

«Иди, Сергей, вперед и не оглядывайся!» — приказал себе больше не думать о той, что не простила ему его несдержанности, не приняла его любви, сначала озлобилась, а потом распустила свои крылышки привлекательности в далеком городе на Волге и живет, стараясь забыть недалекое прошлое.

«И все равно удивительно, почему Ирина так быстро и решительно согласилась на встречу со мной далеко за селом, в лесу, куда обычно выезжали на пикники с шашлыками большими компаниями, чтобы половить рыбу, искупаться, позагорать? Смелая стала в городе. А может быть, нет у нее никакого мужа и сына в помине? Набралась вольницы и стала похожей на мать? И виноват в этом, если, действительно, Ирина съехала с катушек, именно он! Что он завтра услышит — гневные речи распущенной женщины, ее угрозы или призыв к сближению, обещание ласки и нежности любви?»

Нужно было поливать в теплице грядки и рассаду, любовно высаженные старательными руками матери. От всех этих раздумий и воспоминаний, внутреннего напряжения и бессонной ночи напал бешеный голод. Решил сварить себе на неделю большую кастрюлю борща, куриной лапши для матери в больницу. Но все валилось из рук: разбил нечаянно тарелку, прижег на сковороде жареную картошку, вскипевший чайник залил газ на плите. И опять тянуло еще раз пройти по переулку мимо Ирининого дома, зайти решительно в ее калитку и, не дожидаясь завтрашнего дня, услышать свой приговор — мир или дальнейшая война.

И неожиданно вскипала кровь от осознанного желания, когда закрывал глаза и видел наяву выходившую из воды реки полуобнаженную ослепительную красавицу, которую, и это он понимал четко, будет носить на руках, если она позволит, будет терпеть все ее капризы и условия, потому что никуда за эти годы не испарилась его любовь.

Глава 7. Безнадежность

Ирина включила мотор и бросила шланг под разросшиеся на половину огорода заросли ромашек. Вся неразбериха сегодняшнего дня, какая-то натянутость событий, усталость от бешеной работы, и, самое главное, невыносимость от сознания своей беспринципности в отношении с Сергеем — все это в сумме заставило в полумраке уходящего дня вытянуться на диване и задать себе один только вопрос: «Ты по-прежнему полна решимости разговаривать завтра с Сергеем?»

Стремительно поднялась, сходила и закрыла дверь на крючок, достала обрез и патроны их шкафа, разложила на столе. Из старенькой бабушкиной ножной швейной машинки извлекла пузырек с машинным загустевшим маслом, осторожно тряпочкой протерла ствол укороченной винтовки снаружи. Никакого навыка обращения с огнестрельным оружием не было и в помине. Заряжено оно или нет, не понятно. Можно было посмотреть, конечно, в Интернете, но зачем? Убивать Сергея она не собирается. Главное — теперь-то он не посмеет приблизиться к ней и распустить свои руки, если она будет держать его под прицелом такого мощного, настоящего оружия.

Настенные часы в зале безразлично прогоняли в ночную гулкую темень комнаты бесконечные секунды. Волны теплого воздуха от напольного вентилятора поднимали легкую капроновую тюль. И в этом упоительном водовороте смешения бесконечности и земной неги она унеслась, наконец, в тишину налетевшего сна.

Утром дернулась, посмотрев на часы, — конечно, проспала. И вдруг вся эта будущая криминальная разборка в прекрасном лесном массиве наедине с мужчиной, поведение которого могло смешать все ее представления о нем и спутать, как говорят, все карты, показалась такой досадной глупостью, что даже теплая, не остывшая за ночь вода в летнем душе только подтолкнула к мысли:

«Плюнь ты на это село, наконец, навсегда! Вычеркни и забудь, что было! Иди вперед и не оглядывайся! Уезжай немедленно к сыну!»

Но лежащий на столе в кухне ствол опять растворил всю решимость сбежать прочь. Эта страшная магия прикосновения к любому орудию убийства истязает разум каждого в борьбе с возможным злом, подсказывая вроде бы примирительные оговорки «Просто попугаю!» И она не смогла справиться с этим искушением сатаны. Надела спортивные брюки, футболку, бейсболку, налила холодной воды в пол литровую бутылку из-под минералки, вытащила на улицу старый велосипед, подкачала шины. Положила в пляжную сумку обрез и патроны. И помчалась по улицам просыпающегося села, чтобы опередить Сергея.

Четко продуманный план действий предусматривал первым делом тщательную маскировку. Ее внезапность появления из зарослей кустов с небрежной походкой, с яркой цветной сумкой должны были сыграть на интерес, привлечь внимание Сергея и усыпить его бдительность. А, самое главное, выдать его настрой — все-таки не виделись почти два года. Практически чужие люди, которых связывает только одно далекое воспоминание.

Спрятала велосипед под обрывом на всякий случай вдруг экстренного бегства. И едва не столкнулась на дороге с вынырнувшей из глубины оврага машиной Сергея, на которой тот почти догнал ее по короткой дороге от села через лес.

Стала за мощным стволом раскидистого тополя на опушке, торопливо развернула полотенце, повернула обрез вниз дулом, чтобы в нужную секунду выдернуть ствол. А дальше продуманный сценарий полетел к черту. Сергей решительно шагнул к дереву, приказал без раздумий:

— Ирина, хватит прятаться! Два года от меня и так скрывалась! Мой разговор короткий: выходи за меня замуж! Я тебя люблю давно! Еще со школьных лет! И мне наплевать, кто у тебя был все эти годы! И ребенка твоего я воспитаю, как своего!

От этого неожиданного монолога буквально оцепенела, потерялась, забыла продуманные предложения. И, когда Сергей навис над ней всего в шаге от дерева, начала пятиться, не опуская головы, слепо нашаривая в глубине сумки гладкий приклад обреза. И когда ладонь почувствовала тяжесть оружия, сразу пришло удивительное спокойствие. Ирина достала обрез, прижала ствол к животу и прошептала тихо:

— Сергей, не подходи, а то я выстрелю!

Сергей замер, секунду молчал, потом попытался пошутить:

— Ира, ты что, американских фильмов насмотрелась? Где ты эту игрушку откопала?

— Сергей, десять шагов назад, или я стреляю!

Сергей попятился, уперся спиной в ствол тополя, начиная понимать, что никто тут шутить не собирается. Медленно сел на поваленный ствол с аккуратно обрубленными ветвями, который вероятно использовали в качестве естественной скамейки:

— Ирочка, такие обрезы появились в Х1Х веке в Италии как вооружение пастухов для защиты стада и себя от волков и воров. Итальянский обрез получил свое название «Лупара», что с итальянского означает «волк». Девочка моя! Положи эту пушку на землю у своих ног, а я обещаю: тоже буду сидеть у твоих ног и выполнять все твои просьбы и приказы. Оружие — не игрушка! Я предлагаю тебе выйти за меня замуж. Твой ответ?

Ирина, плохо скрывая нервную дрожь, рассмеялась:

— А колечко ты не забыл с собой прихватить для убедительности? А где цветы к подходящему моменту? Или Ирочка и без этих символов должна растаять и кинуться в твои объятия — бери меня, я на все согласна!

Сергей перебил:

— Ира, эта штука — коварная вещь! Пуля мощного винтовочного патрона, выходя из обрезанного короткого ствола, начинает хаотично кувыркаться, и при попадании в человека наносит страшные раны. Ты хочешь моей смерти? Почему? За то, что я тогда растаял на жаре, и мне привиделось, что ты как-то по-особенному смотрела на меня в кабине того проклятого самосвала? Ира, честное слово, я ждал, когда ты кончишь школу, чтобы объясниться с тобой, но возле тебя, держа на руках твое прекрасное тело, не сумел остановиться вовремя. Ты права, я поступил, как эгоист, но наше сближение там, на пустынном берегу реки — это лучшие моменты в моей короткой жизни. И теперь ты за эти мгновения счастья хочешь расправиться со мной?

Рука Ирины затекла от тяжести ствола, начала мелко дрожать. Слезы обиды собрались сразу и от этих слов, и от вернувшейся незабываемой картины своей беспомощности, осознанной слабости и радости впервые пережитого чувственного озноба любовного притяжения. Эта раздвоенность сознания затопила тогда все существо распятого тела, которое хотело вырваться из-под Сергея и одновременно требовало продолжения любовного излияния и нежности:

— Минуты счастья? Да, ты мне не был противен тогда. Я впервые услышала такие прекрасные слова, которые мне никто обо мне не говорил раньше. Но ведь любое чувство должно вспыхнуть обоюдно. А ты утолил только свой голод, словно я была бессловесная кукла без эмоций, без своих привязанностей, без гордости и самолюбия. И твоя семья откупилась от нас пакетом денег! Вы унизили меня, мою бабушку, не понимая, что любовь не продается! Откупились и забыли!

Сергей встал:

— Ну, что же! Если ты считаешь меня конченным подлецом, то давай поступим следующим образом. Чтобы тебе не сидеть в тюрьме из-за моего убийства, ты сейчас уйдешь домой, а на дороге положишь этот пугач. Обещаю, что сам выпущу пулю, если он заряжен, себе в ногу. Или мне нужно выстрелить себе в сердце, чтобы меня потом собирали по кускам? Или в живот? Ты этого хочешь? Говори!

Ирина присела на корточки, уткнув дуло обреза в большую муравьиную кучу, молча покачала отрицательно головой. В эту минуту у нее было только одно желание — немедленно закончить этот неприятный разговор, забыть все свои продуманные тирады и зашвырнуть этот мерзкий обрез на самую середину реки. И еще злость на себя за этот ненормальный, ею придуманный, идиотский спектакль. Но, оставшись безоружной, кто даст гарантии, что Сергей опять не полезет к ней, раз он так настойчиво твердит о свадьбе. Нет, она выскажет ему все, о чем разговаривала сама с собой, когда стала числиться после рождения Сашеньки матерью-одиночкой, когда с затаенным чувством зависти видела обнимающиеся пары над колясками своих первенцев.

И она проговорила тихо, согнав ладонью нахального рыжего муравья со своего большого пальца на стволе:

— Никто тебя убивать не собирается! Живи сто лет! А за эти два года тебе хоть раз пришла в голову мысль: «Как там она? Может быть, ей плохо? Ведь девчонке всего семнадцать лет! Без матери в чужом и равнодушном городе, с чувством потерянности и тоски, неверия в людей, без порванной привязанности к тому человеку, который нравился всегда, и который все перечеркнул в душе? Да, я была влюблена в тебя, как глупая девчонка может влюбиться в свои четырнадцать лет, придумав тысячи достоинств своему избраннику. Ой! — Ирина бросила обрез в траву и стала слюнями тереть покусанную несколькими агрессивными муравьями кисть руки.

Сергей встал:

— Ты за эту игрушку держишься, потому что опасаешься меня? А он у тебя заряжен или нет? Иди к реке, подальше от муравьиной кучи! Сейчас я возьму этот пугач и разряжу его от греха подальше. Ира, ну, пальнешь ты в меня случайно — ведь у тебя уже рука устала держать эту тяжесть! И останется моя мать в больнице беспомощная, со сломанной правой рукой, двумя сломанными ребрами, с вывихнутой ногой. А кто меня хоронить будет! Может быть, тебе деньги нужны? И ты придумала этот бандитский розыгрыш, чтобы меня попугать? Не разочаровывай меня!

— Сергей, ты меня не слышишь!

— Слышу великолепно. Выходи за меня замуж. Я буду работать на десяти работах, и ты ни в чем не будешь нуждаться. Я умею хорошо готовить. Отец меня к всякому мужицкому труду с детства приучил. Прошу тебя! Отдай этот обрез! Не будем больше шутить!

Ирина встала, с трудом разогнув затекшие от долгого сидения на корточках колени, помассировала их и, прихрамывая, побрела к реке:

«Бесполезны все эти ее пламенные речи, чтобы вызвать у него сочувствие. Мужчины скроены из другого теста. Им наши страдания кажутся пустяками. Ведь ты тогда, утром следующего дня сама спряталась от всех объяснений, постеснявшись, Сергея. И правильно сделала! И незачем ему вообще знать о сыне! Скорей бы уехать прочь!»

Глава 8. Неожиданность

Оцепенение Сергея под дулом старинного обреза длилось всего несколько секунд:

«Ирина что, совсем с катушек слетела? Откуда у нее эта убийственная штука? Нужно скорее эту девочку успокоить! Ведь неизвестно, что она придумала? Стой, неужели, действительно, ей нужно меня убить?»

Это только в нереальной жизни, привыкнув к потокам крови на экранах кинотеатров или к разборкам с гибелью главных героев бесконечных телевизионных сериалов, невольно ахаешь от груды металла, из-под которой выползает непотопляемый сыщик в убийственном гриме талантливого правдивого режиссера. Но когда перед носом в дрожащей руке знакомой девчонки маячит отверстие обрубка боевой винтовки, и звучит угрожающее: «Буду стрелять!», извините, умирать никому не хочется! И вспыхивает единственная мысль — нужно, чтобы она опустила ствол вниз! Ведь, если эта штука вдруг заряжена, то куда полетит бешеная пуля, одному Богу известно! А вдруг разорвется в нечищеном дуле, и пропала тогда сама Иринка? Как же мне ее успокоить, чтобы забрать из ее рук эту смертельную игрушку?»

И когда Ирина бросила обрез на муравьиную кучу, сразу подумал:

«Всыплю я этой бесшабашной девчонке по первое число, чтобы в следующий раз думала, что делает! Никогда такого чувства потерянности не испытывал, как сегодня! Богом данная жизнь принимается без раздумий, без благодарности, как само собой разумеющееся! И страшна даже искра мысли, что у тебя ее могут забрать. Просто так, потому что в руках другого человека — оружие. И от этой слепой огненной силы могут погибнуть и невинные одноклассники, и твой сослуживец в армии, и детишки, играющие в песочнице.

Сергей решительно вскочил с обрубка бревна, стремительно преодолел эти пять роковых метра, удивился неожиданной тяжести обреза:

«Глупая девчонка! Да она вооружилась просто потому, что боится меня после того раза! А я ей соловьем: Ирина, выходи за меня замуж! Мне сейчас к ней нельзя приближаться, чтобы не бросилась бежать! А ведь она что-то важное должна была мне сказать!»

Он смотрел с обрыва, как Ирина сняла кроссовки, завернула до колен спортивные брюки и в метре от берега умывала свое заплаканное лицо. На Сергея за спиной на берегу даже не оглянулась, сказала негромко:

— Там у меня в сумке еще пять патронов.

Сергей ахнул, сбежал к самой воде:

— Так ты обрез специально зарядила? Ну, подруга, ты настоящая авантюристка! Сдам я, наверное, тебя в полицию! Что делать будем, подпольщица? Смотри, какой сейчас салют будет! Выйди на всякий случай из воды и зажми уши ладонями! Готова?

Сергей прицелился на середину огромной чаши полноводного затона и спустил курок. Прозвучал негромкий щелчок. Осечка. Обрез был не заряжен.

— Так, Ира, отдавай мне все свои патроны и садись в машину! Устроим достойные проводы старине. Здесь его топить опасно, место купальное. Вдруг еще какому-нибудь ныряльщику повезет найти, тоже цирк бесплатный устроит! Поехали!

Ирина молча передала свою сумку Сергею, села на переднее сиденье «Форда». Петляли по дороге километра три, пока не выехали далеко за лес на простор пологих возвышенностей, убегающих от однообразия ровной степи вдаль до горизонта.

— Что ты мне хотела сказать? Почему согласилась на встречу? Давай утопим твой револьвер и отправимся в райцентр, в больницу к моей матери. Она очень просила привезти тебя к ней!

— Нет! Никогда я с ней не буду общаться! И я, и моя мать — всегда будем врагами для нее! Став старше, я теперь понимаю, что должна была испытывать в жизни женщина, жена, у которой постоянно крали ее собственность в лице мужа. Крали бесцеремонно, даже нагло, бессовестно. Я бы свою соперницу просто изничтожила!

— Опасный ты человек, Ирина! Я сегодня в этом убедился! За кого ты успела выйти замуж? И правда ли, что у тебя есть ребенок? Ты стала такой мудрой!

— Слишком много вопросов! Останови машину! Ты специально завез меня в эту глухомань, чтобы поиздеваться за мой обрез? Смейся! Я же теперь безоружная!

— Ирочка! Не говори глупости! Знаешь, на коротких дистанциях, я читал, это оружие не оставляет раненых, и даже бронежилет — это не надежная защита. Если пуля и картечь даже не пробивают бронежилет, то наносят сильный контузящий удар и внутренние повреждения. Все, выходи из машины! Если честно, то сегодня я впервые в жизни по-настоящему испугался! Ладно! Пошли к реке!

Редкие рощицы, постепенно сбегающие к пологому берегу реки, нависали в знойном великолепии разгулявшегося июньского дня над медленным течением, песчаными, отдыхающими от людей косогорами.

Ирина настороженно шла сзади Сергея метрах в пяти, понимая, что ничего не сможет сделать в нынешней ситуации, если он вдруг остановится и возьмет ее за руку.

«Исцарапаю всего, не оставлю живого места на щеках и руках!»

Сергей остановился у самой воды:

— Иринка, почему мы все время с кем-то воюем? Вечно чем-то недовольные, взъерошенные, ненавидящие! Надо нас всех на перевоспитание в бесконечный простор наших весенних степей, в заповедные чащи белоствольных берез Подмосковья, на разлив чудесного Байкала…

Ирина перебила:

— Давай сюда обрез! Я его нашла, я его похороню!

— Да у тебя сил не хватит его на середину закинуть!

— Хватит разговоров, мне пора домой!

Сергей открыл цветную пляжную сумку Ирины, достал обрез, на вытянутой руке прицелился в ствол огромного корявого дуба на противоположном далеком берегу. И нажал курок. И словно раздвинулось ясное небо, чтобы принять могучий звук внезапно начавшейся грозы. Пламя из ствола вырвалось вперед на несколько метров, будто из ладони Сергея, опалив его светлые волосы и лицо. Сколько лет эта застрявшая в стволе пуля караулила свое время, готовая убить, изуродовать живое, и, не дождавшись своей жертвы, вздыбила в ярости гладь спокойной воды.

Ирина от неожиданности присела на тропинке, в испуге закрыла лицо ладонями, не сумев от страха сдержать истошный вопль:

— Сергей!

— Да живой я, живой! Теперь целый месяц бриться не буду — вся щетина на лице просмолилась. Да и чуб укоротился почти на четверть! Ну, чего ты плачешь? Хотела меня напугать, а теперь сама расстроилась! Понимаешь, при выстреле в коротком стволе не успел выгореть весь порох, вот и получилась гроза в начале июня. Называется, пошутили! — и, размахнувшись, Сергей сумел забросить страшное оружие почти на середину реки. — Пусть когда-нибудь его откопают в следующем веке, когда на Земле не будет войн!

Он обнял Ирину за плечи, с трудом сдержавшись, чтобы от пережитого, взволнованного перепада настроений не зажать эту неподражаемую девчонку в свои крепкие объятия, подхватить ее на руки и нести до самой машины, гася ее предсказуемое недовольство пронзительными поцелуями. Этот час, проведенный сегодня в угаре страха и непостижимых переживаний, сблизил их сильнее, чем любой лирический диалог на лавочке в вечернем парке.

— Если бы ты сейчас погиб, то мой сын остался бы сиротой! — вдруг проговорила Ирина, вывернувшись из крепких рук Сергея. Она уходила через раздолье заросшего луга с редкими коряжинами бывших плодовых деревьев когда-то известного колхозного сада, преодолевая подъемы и спуски осевших, когда-то поливных валов, низинки с зарослями лопухов и цветущего синими цветами цикория.

Сергей смотрел ей вслед, потом на свои обожженную пламенем руку, ощущая пронзительную боль, которую могла бы снять хоть ненадолго, холодная вода или масляные примочки. Эта боль затормозила сознание, улетевшие в разбег солнечного дня Иринины слова:

«Какой сын? Чей сын? Неужели его?»

Он догнал ее на дороге, почти у самой машины, схватил за плечи:

— Ты меня сегодня добьешь! Почему ты молчала все это время?

Ирина резко остановилась, повернулась лицо к лицу:

— За час до моего отъезда из Самары, прямо на привокзальной площади в нашу маршрутку на перекрестке чуть не врезалась на полной скорости перестраивающаяся, груженная досками «Газель». Какие-то секунды, резкое торможение и белое лицо нерастерявшегося нашего водителя. И я представила, как после моей гибели у маленького Сашки останутся только старенькая бабушка и бездетная пенсионерка тетя Ульяна. И полное сиротство малыша в год и три месяца. Без ласки матери и защиты отца. И все из-за излишне самонадеянной идиотки, которая упивалась своими обидами в болоте одиночества, стремясь рассчитывать только на себя. Может быть, это мое запоздалое признание что-то нарушит в твоей личной жизни, но страшный в своей безысходности, стремительный уход моей матери и следом твоего отца заставили меня повзрослеть раньше времени. Прошу тебя, сделай необходимую экспертизу, чтобы убедиться, что Сашок, действительно, твой сын. Мне не нужна твоя помощь, я сама справлюсь и воспитаю его. Но в случае чего, ты должен знать, что у тебя есть сын.

— Какие экспертизы, глупышка моя! Садись скорее в машину! Проведаем в больнице мою мать и немедленно выезжаем в Самару! И полей мне водой из бутылки на руки! Видишь, какие волдыри я сегодня заработал по твоей милости! Авантюристка из прерий Северной Калифорнии с обрезом против нападающих племен индейцев! Иринка, Иринка! Попадешься ты в мои руки еще раз, я тебе все припомню!

У бабушкиного домика стояла новенькая машина «Нива». На лавочке, в тени разросшегося под крышу огромного куста сирени сидела незнакомая пара перегревшихся на солнце молодых людей.

— Ну, наконец-то, дождались! Мы привезли вам деньги за дом! Еще успеем сегодня в райцентре все документы окончательно оформить, если поспешим!

Сергей спрятал, чтобы не пугать незнакомцев, свою обожженную руку за спину:

— Ребята, вы опоздали! Я купил этот дом вместе с его хозяйкой сегодня утром! Ирина, ты согласна? Вот, видите, молчит! А молчание — знак согласия!

НАВАЖДЕНИЕ

ПОВЕСТЬ

Третья, заключительная часть романа «Год Водолея»

Аннотация

Отправляясь в гости к подруге в Германию, главная героиня повести Злата даже не может представить, что случайно найденное в грязной, снежной каше у супермаркета золотое кольцо с огромным бриллиантом сможет принести столько страданий ее маленькой дочери.

Глава 1. Прелюдия

Счастье исключает старость. Кто сохраняет способность видеть прекрасное, тот не стареет.

Франц Кафка

Есть какая-то трогательная щемящая печаль при расставании с молоденькой сосенкой, пригревшейся в конце декабря в своем уголке в зале, у холодного пластикового окна, в синем ведре с влажным песком. И жаль улетевших моментов своего ненасытного возбуждения и оптимизма в преддверии волнующего детского новогоднего карнавала, канители и безмятежной суеты в переполненных супермаркетах, в очередях у касс, где безжалостно опустошались кошельки на никчемные безделушки, магниты с символами года, дорогие подарки. Ведь в конце года каждый однозначно бывает заранее заряжен на ожидание праздника. Волнение, приподнятость чувств пеленают тебя безжалостно, и ты в непонятном восторге летаешь по улицам, словно сбылись все твои загаданные заранее мечты, планы, и хвост удачи уже у тебя в руках.

А позже, через десять дней — торопливое прощание с деревом, сразу утратившим светскую парадность без упрятанных в коробку зеркальных игрушек, дивных огоньков снятых гирлянд и мишуры. И обильно усыпанный колючими иголками ковер на полу, и ты, ползающая на коленках, тщетно пытающаяся собрать в совок остатки былой красоты, — и не проходящее чувство огорчения от так быстро промелькнувшей недели истинного счастья.

«Что может собрать за одним праздничным столом близких, друзей, родственников и коллег, независимо от времени года? Конечно, юбилей! Или, тьфу-тьфу, чья-нибудь смерть! Господи, спаси и пронеси все черные устрашающие мысли! Нет-нет, именно юбилей! — Злата, накинув куртку и теплый шарф, попрыгала с третьего этажа по ступенькам, стараясь не рассыпать из большого черного пластикового пакета осыпающиеся иголки. — Отстегнем ведь в начале этого года по двадцать пять незабываемых, исчезнувших в никуда лет. И первая в строю наша Ирма! Угораздило ее маму Лиду попасть в роддом в городе Красноярск сразу же, в первую неделю наступившего года, вот и получили маленького упертого Козерога — старшую дочь Ирму. Моя мамочка Анна тоже недолго терпела — 24 января, в зимний, оголтелый холод, в тот же год в затерявшейся сибирской деревушке, в простой операционной родила Водолея — Злату, то есть, меня. А в далеком заволжском поселке в цивильном роддоме тетя Люба родила в канун 2 февраля третью красавицу, Рыбу по гороскопу, Ольгу».

В наметенных сугробах возле мусорных баков толпились остовы бывших лесных красавиц, которых не выкинули из квартир сразу после новогодних праздников. Десятки использованных для забавы, благоухавших недавно свежестью дивных деревьев теперь еще раз подчеркнули неуловимый бег стремительного времени. Злата вернулась в квартиру, включила электрический чайник. Дети в детском саду. Дмитрий Иванович — в очередной длительной командировке. На работе взяла отгул, чтобы сходить в поликлинику на плановый медосмотр. Устоявшийся, размеренный разбег благополучной жизни и любимые заварные пирожные в холодильнике:

«Да, ничего в нашем списке не меняется. Ирма на первом месте в почетном строю юных мам, у нее уже трое детей: Эдуард, Александр и Марта. У меня — Наташа и Юрий. А Ольга застопорилась на Ксюше. Некогда ей заводить много детей — вся в устремленности догнать свои юношеские мечты на просторах столичного мегаполиса. Неужели после стольких лет виртуального общения по телефону и в облаках интернетовских сетей снова сядем за один стол и напьемся от радости встречи нашего любимого муската? Без мужей, без детей, свободные птички, упорхнувшие за границу, в Германию, в гости к непревзойденной Ирме в разгар масленичной недели! Интересно, а она не разучилась в далеком зарубежье печь наши русские блины? Или будет потчевать нас своими бутербродами на берлинский манер? Зачем страдать заранее от ожидаемого изменения всего уклада жизни наших русских немцев, умчавшихся из страны от проблем российской действительности под мнимым лозунгом воссоединения с бывшей родиной? А блинов мы и сами напечем! Да так, что русским духом запахнет на три квартала благополучной, вылизанной немецкой улочки!»

Решение о встрече вынырнуло во время разговора Златы с Ирмой месяц назад совершенно внезапно, когда Ольга накануне немецкого Рождества огорошила немецкую подругу известием, что она выходит замуж за итальянца и уезжает жить к нему в Неаполь. В принципе, что-нибудь подобное от Ольги можно было ожидать после ее развода с первым мужем Димой-курсантом, затем двух сомнительных, неудачных браков, когда сошлась сначала с каким-то барыгой, потом с успешным спортсменом. Но теперь менять свою страну, не зная языка, не имея приличной профессии, — в этом была вся эта авантюристка по жизни, неугомонная Ольга.

После того стремительного и решительного разрыва ее, Златы, летом, шесть лет назад с Валерием, братом Ольги, моментально рухнула в пропасть и многолетняя дружба двух неразлучных подруг. Тогда Ольга бушевала по телефону:

— Злата, ты — невозможная эгоистка! Ты испортила жизнь моему брату! И, забрав Наташу, ты лишила Валерия возможности привязаться и полюбить по-настоящему свою родную дочь! Ты не дала Валерке времени опомниться и назло ему связалась с врачом! Довольна, что отомстила так коварно и изощренно? А если у тебя вдруг появится ребенок, ведь официально он будет сыном моего брата! Это все ты — всегда такая правильная законница — смешала в большую жизненную кучу: и правду, и ложь, из которой сама не сумеешь сразу вылезти. Рада, что сидишь теперь на двух стульях, а у твоих ног — два серьезных, влюбленных в тебя мужчины? Это бесчестно! Мои родители слышать о тебе ничего не хотят. И я тоже из-за солидарности со всеми больше тебя не знаю! Но запомни: Валерий придет в себя после всех ударов судьбы и заберет у тебя Наташу! Праведница!

Тогда, больше пяти лет назад, она, Злата, действительно, была в состоянии непонятной, неоднородной смеси оголенности, обостренности и незащищенности чувств, ощущая себя такой глубоко несчастной, выбитой из привычного состояния продуманности и уверенности. Словно попала в заваруху, смесь событий, невольно сравнивая свое нынешнее настроение с той мешаниной, которая получается после сбивания разных субстанций в течение минуты в блендере — суслом неприятного цвета с размягченными кусочками без заявки на оригинальное блюдо.

И неисчезающая, робкая надежда, что время и разлука с Валерием вдруг вернут качнувшийся мир любви в устойчивое состояние равновесия. И вера в правду жизни. И, как наполненные талой водой весенние ручьи упорно находят дорогу до притяжения разбухшего, потемневшего, ледяного покрывала проснувшейся ото сна неторопливой реки, так и ее заторможенность, смятение чувств и обид утонут, растворятся со временем в безмятежности их такой долгожданной любви. А потом прольются чувством защищенности в знакомых объятиях Валерия, который не даст ей обособиться, спрятаться в уютном доме отчима.

Но эта ее тщательно скрываемая надежда вернуться к Валерию испарилась.

Вся семья тети Любы и дяди Семена после отъезда Златы в Волгоград с затаенным смущением терпеливо ждали, что Валерий, опомнится, наконец, помчится в далекий город и привезет обратно со всей своей настойчивостью и упорством молодую жену с малышкой Наташей. Но Валерий, захлебнувшись обидой и недоумением от неожиданной холодности Златы, словно потерялся в расцветшей от избытка солнца и зноя сельской действительности. И торопился на ранней зорьке в камышовые заросли усыхающих стариц, где под глиняными обрывами берегов медленно струилась вечность неувядаемой, неторопливой речной свободы, и можно было бездумно таращиться на вздрагивающий поплавок, забывая о часах и проблемах.

А потом к возвращению отца с работы он варил в ведре на двух кирпичах в саду пойманных раков, и, опустошая трехлитровые бутылки с холодным пивом под шум работающего кондиционера в кухне, угрюмо просил Семена, когда тот пытался наставить сына на путь истины:

— Папа, давай не будем! Никуда Злата от меня не денется! Я ее хорошо знаю!

В канун нового учебного года он, наконец-то, позвонил Злате. О чем был разговор, для всей семьи так и осталось бы неизвестностью, но, когда после торопливого сбора сумки с вещами Валерий умчался на своей машине в неизвестность, дядя Семен не выдержал и сам позвонил Злате. После короткого разговора он зашел молча на кухню, достал бутылку ледяной водки и на глазах изумленной дочери без закуски выпил полстакана:

— Ничего у них теперь не получится! Раз Злата решила расстаться, значит, нечего теперь Валерке трепыхаться! Опоздал родиться, сынок! Опоздал!

Тетя Люба молчала, собираясь с силами, чтобы скорее подняться с кровати, ощутить вновь прилив утраченных сил и с новой энергией вернуть успешность и оптимизм членам своей семьи, в душе надеясь, что рассудительная и справедливая Злата опомнится и вернется к мужу.

Только через три месяца Злата узнала от Ирмы, что Валерий забрал в сентябре документы из института в Санкт-Петербурге и устроился на работу в Москве.

Эта разлетевшаяся, как пустая банка об асфальт с брызгами мельчайших стекляшек, так тщательно лелеянная в долгих часах и месяцах ожиданий и надежд любовь оказалась на самом деле облаком космической пыли. Призраком, моментально улетучившим в атмосфере взаимного непонимания и разлуки, не оставившем после себя даже ярких мимолетных вспышек, как после падения мелких метеоритов на небе. Пустота. Когда, укрывшись одеялом, она отворачивалась к стенке и мысленно приказывала себе: «Забудь это наваждение ранней юности! Ну, не получилось у тебя с Валерием прочной настоящей семьи! Сама виновата. Нельзя долго жить в мире выдуманных иллюзий, если остались прекрасной исполнившейся сказкой три невероятные ночи, когда только ты утонула в откровениях пролившейся любви. А Валерий, оказывается, до близости с тобой познал чужое тело другой девушки впервые так жадно и горячо, что от этого неистового восторга появилась Наташа. И этот чудный, светловолосый ангелочек с синей глубиной прекрасных глаз всегда будет напоминать нам обоим о невозможности прощения, сближения и совместной жизни».

Злата четко понимала, что если Валерий потребует со временем вернуть ему его дочь, значит, его любовь с Дарьей была осознанной и глубокой. И, как бы ни было больно, она будет вынуждена расстаться с малюткой — чувства отца нужно уважать. Но где-то глубоко теплилась маленькая точечка надежды, что связь Валерия с другой женщиной, как бы прекрасна она не была, все-таки оказалась случайной. И рождение девочки, действительно, стало для Валерия полной неожиданностью. И можно было бы со временем примириться с этой его явной изменой, если бы не Дмитрий.

Это было наваждением, нереальным сном, когда, вернувшись из заволжского села с чужой малышкой на руках в дом отчима, испугав родную мать признанием, что забрала без всякого разговора у Валерия его дочь, после обеда вместе с Дмитрием Ивановичем они начали в маленькой ванне купать русоволосую фею. И девочка с внимательными синими глазами доверилась им, не капризничала, не дичилась, сразу назвав Злату мамой.

Она заснула на руках Дмитрия Ивановича, потом играла с Никиткой в детской, перебирала все новые для нее машины, танки, другие игрушки, а потом выбрала большого бурого медвежонка и заснула под вечер на ковре, обнимая нового друга. И Дмитрий Иванович, держа на руках маленькую кроху, решительно сказал тогда:

— Злата, не распаковывай чемоданы, пожалуйста! Видишь, какой здесь братский полигон? Поехали ко мне! Будете жить вдвоем с Наташей и привыкать друг к другу. А я буду к вам в гости приходить. Мою комнату у родителей никто еще пока не занял. Злата, поверь, у матери ты будешь постоянно чувствовать себя временным гостем и рваться на части, чтобы вернуть утраченную стабильность.

— А у тебя дома, ты думаешь, мне удастся быстрее привыкнуть к новой роли мамы Наташи?

— Считай просто, что ты сняла у меня квартиру, поняла? Тебе нужно перевестись из Саратова в наш университет, — это тоже займет время. Я помогу тебе устроить девочку в детский садик. Да у тебя ни одной минуты не будет свободной, чтобы рыться в своих обидах и чужих ошибках, когда ты станешь полнокровной хозяйкой своей жизни!

— Да, ты прав! У мамы я буду, действительно, чувствовать себя обиженным птенчиком на краешке чужого гнезда. И Леониду Петровичу только меня не хватает в их большой, уже сложившейся семье. Решено: я оформлю перевод на заочное отделение филфака. И буду искать работу. Спасибо, Дмитрий Иванович, с вами все проблемы вдруг оказываются легко разрешимыми!

— Поживем, посмотрим!

Он вдруг оказался таким уверенным в обращении с малюткой, словно уже давно и осознанно прошел школу отцовства в свои двадцать семь лет. Злата чувствовала постоянно его наблюдающий, внимательный взгляд, пока Дмитрий Иванович сам не забывался в играх с Наташей, изображая послушного ослика или страшного разбойника, спрятавшегося в спальной комнате за блестящей шторой. И Злата удивительно быстро привыкла к ненавязчивому вниманию и пониманию хозяина квартиры, который по вечерам после работы смущенно просил:

— А, может быть, мы погуляем по набережной с девочкой, мороженого поедим в холодке, а потом сплавим Наташу бабушке Анне и сбежим на новый боевик в кинотеатр?

Это его внимание жгло и притягивало. И обоюдное молчание, отстраненность друг от друга оказалась на самом деле просто временным накоплением в душе каждого той ударной силы невозможного, не проговариваемого до определенного времени божественного притяжения, которое в нужный момент заставило их тела почувствовать жар чужого сердца. И еле сдерживаемая и неуправляемая жажда близости, наконец, обуяла и отмела все сомнения и сопротивления недоверчивого мозга.

Эта непонятная сила, пробудившись неизвестно по каким законам, влекла теперь Злату к новому мужчине. И в каком-то невозможном, прорвавшемся нетерпении их обоих с Дмитрием при встречах, исступлении обоюдных объятий, словно давно стремились сквозь преграды друг к другу, жаждали и смирялись до поры — и вот он — долгожданный миг свободы. И оба неосознанно трепещут от простого соприкосновения. И не нужны слова, когда глаза, губы, руки сразу решают все возникающие проблемы. И восторг от слияния тел в этом ненасытном, требовательном познании друг друга. И постоянное стремление к повторению этих незабываемых мгновений обновления, взлета, притяжения. И, как результат, не озвученная заранее, но закономерная беременность.

Дмитрий был на вершине блаженства, когда после очередного свидания и ночного сеанса, поздних неистовых поцелуев на опустевших, обожженных полуденным зноем, отдыхающих улицах, неторопливое сопровождение со спящей девочкой на руках до двери собственной квартиры окончилось смятением и пылом объятий на пороге, когда Злата прошептала тихонечко:

— Дима, оставайся с нами! Я без тебя больше не могу!

Злата вздрогнула от резкой, требовательной мелодии телефона Дмитрия:

— Злата, что у тебя с поездкой в Германию? Анна согласилась приютить наших детей на две недели? К сожалению, мой рапорт на внеочередной отпуск не подписали, слишком много работы. Зато отпустят на два месяца в июне. Соберемся и сбежим на Черное море купаться и загорать. Не молчи — хочу услышать твой расстроенный голос. Все дома в порядке? Очень по всем скучаю. Жара местного климата выматывает. Мечтаю о зимнем пуховике и северном морозном ветре в лицо. Большой привет моим и твоим родителям! Люблю тебя, девочка моя!

Отсутствие мужа в течение двух месяцев — Злата теперь очень ясно понимала жен моряков, военных, пропадавших в неизвестности далеких плаваний, теряющихся в засекреченности командировок.

Дмитрий, будучи военным врачом, был направлен на один из военных крейсеров, который базировался в южных морях.

— Не сиделось ему в московской клинике, — жаловалась мать Дмитрия на своевольного и всегда «поперечного» сына Злате. — Мы думали — женится, остепенится, перестанет мечтать о пиратских сражениях и дальних странах. Нет на него никакой управы. Смеется: придется тебе, батя, до семидесяти лет свою больницу тянуть, а, когда тебе надоест работать, тут и я тебе на помощь соберусь, сына Юрку стану в династию врачей посвящать. А то без отца быстренько свернет на филологическую дорожку мамы, подастся на телевидение или, что еще хуже, в интернет — блогеры, чтобы ничего путного не делать.

Злата свернула от поликлиники к внушительному зданию сетевого супермаркета. Приходилось раскошеливаться — в связи с поездкой нужно было затоварить продуктами мамочкин холодильник. Ведь еще пообещала детям испечь вечером пиццу, хотя практически времени совсем не оставалось.

В грязной мешанине снега у каменного бордюра приостановилась, пропуская отъезжающий внедорожник модной серебристой окраски. И, если бы не растерянный взгляд на резкий выброс прямо на пальто комков подтаявшего снега из-под колес машины, она бы не обратила внимания на яркий блеск сверкнувшего стекла под ногами. Это золотое кольцо с большим камнем лежало так сиротливо, словно специально дожидалось, когда на него обратят внимание и подберут.

Злата подняла кольцо из смеси снега и грязного песка, протерла его носовым платком. Что-то необъяснимо властное, притягивающее взгляд, вырывалось из глубины граненого камня, погруженного в узорную решетку желтого металла. Эта колдовская сила любого украшения, даже из коллекции недорогой бижутерии, с детства опьяняет девочек, девушек, женщин, которые тонут глазами в этой магии волшебства, будущей сказке неосознанного богатства, запредельного улета в мир созерцания сокровища из таинственной шкатулки Шахерезады.

Злата в растерянности оглянулась на проходивших, спешащих мимо супермаркета людей, смутилась неожиданно от дикой мысли поднять руку над головой и закричать во весь голос:

— Эй, люди, кто из вас потерял это кольцо?

Несомненно, несколько человек, кто услышат ее вопль, подойдут, скромно повертят кольцо перед носом. Но, кто даст гарантию, что какая-нибудь современная девушка не проговорит решительно: «Это мое кольцо! Я его уже неделю ищу!». И юркнет быстренько в любую близстоящую маршрутку, удивляясь тупости этой такой дурехи, которая среди улицы бесплатно раздает золотые кольца.

«Придется идти в полицию, делать заявление о находке. Но сначала покажу маме такую красоту. Интересно, что за камень сверкает? Неужели бриллиант? Да, и еще с десяток небольших искорок вокруг ослепительного огня! Нет, это просто переливающийся циркон зажег такой костер воображения! У бриллиантов — сумасшедшая цена. Успокойся! Не посмеет простой человек гулять по супермаркету с сокровищем на пальце за несколько тысяч рублей! Это просто отличная подделка. А тебе пора уже в кассу аэропорта за билетом. Спасибо, что мама заберет сегодня детей из детсада!

Глава 2. Ольга

Держа авиационный билет в руке, набрала телефонный номер Ольги. И, слушая протяжные гудки улетающего вызова, реально представила, как Ольга, похожа на свою маму Любу, сожмет полные яркие губки и проговорит, надменно сощурившись, своим гортанным голосом:

— Да, слушаю! Как это ты соизволила мне позвонить? Отыскала свободную минуточку в своем деловом расписании? Когда летим? Я уже все свои проблемы в Москве закрыла: на работе взяла отпуск, Ксению отвезла мамочке в деревню. И теперь жду, Ваше Величество, когда вы пожалуете в столицу. Твой князь Дмитрий Иванович не зарубил твою поездку в Германию со своей ревностью? А что? Понравится тебе в Германии, попросишь политического убежища и повесишь на гражданского мужа двух маленьких детей! Да не кипятись, пожалуйста, шучу я, конечно! Что ему остается думать, если у тебя две такие ненормальные подруги, особенно я! Окрутила итальянца на отдыхе в Греции, который бросил ради меня свою законную жену с двумя взрослыми детьми и пригласил из Москвы непризнанную актрису себе в жены-любовницы. Интересный спектакль получается! Осуждаешь меня? Ладно, еще будет время, поговорим.

— Вылетаю завтра рано утром. Встречай!

Злата улыбнулась:

«Да, Ольга всегда была прямолинейной, резкой, властной особой. Но и чувством юмора ее господь не обделил — повторила характер своего отца — хохмача. Интересно, какой получится их встреча, спустя шесть лет? Ведь так и ни разу не встретились. Как обрезала неизвестная сила детскую привязанность, девичью дружбу, разнесла по неблизким краям доверчивость и непосредственность, без попытки понять и снова сблизиться, так и надули обе обидчиво губы, даже не сделав ни одной попытки помириться. Спасибо гостевому вызову в Германии от тети Лиды и дяди Саши. Сами соскучились и нас решили помирить. Неужели и в гостях у Ирмы будем шипеть друг на дружку, как разозлившиеся кошки из-за отнятой вкуснятины. Да, не сложились вместе моя жизнь и Валерия по заранее выкроенным лекалам. Но ведь это не преступление. Никто не озлобился, не опустился, выстояли и принимаем отпущенное счастье и любовь, как должное. Хватит философствовать! Нужно бежать скорее домой и быстренько собирать чемодан! И к мамочке, чтобы побыть последний вечер с детишками! Тут уж точно не до пиццы будет!»

Дежурный офицер в полиции протянул листок заявления:

— Подробно опишите, где нашли кольцо, укажите свои координаты: адрес, телефон. Если потерявшие кольцо обратятся в полицию, мы их направим к вам. Возможно, получите вознаграждение, если оно для хозяина представляет ценность. Ваша находка — будет и ваше вознаграждение. А если находку не затребуют, останется в вашей собственности. Здорово сейчас научились бижутерию делать. Стоит пару сотен, а от настоящего золотого изделия не отличишь. Ждите звонка, — лейтенант сделал снимок телефоном, сканировал через ноутбук фотографию, положил заявление с фотографией кольца в папку

Дома еще раз просмотрела спортивную сумку с вещами. Два платья на всякий выход, белье, свитера и юбка, туфли на шпильке — особенно в аэропорту досматривать будет нечего. Денег не густо. А подарки в Москве подберем с Ольгой из того, что разрешено перевозить в самолетах.

Мама Анна тоже взгрустнула:

— Скажешь моей подружке Лидочке, чтобы обязательно приехали в гости ко мне с Сашей. Какие у них там порядки, я не знаю, но паспорта у них российские. И нечего про свою родину забывать. Я ведь по ее голосу слышу, что тысячу раз они пожалели, что сорвались из дома. А теперь залезли в кредиты на покупку мебели, машины и сидят пришибленные. Ни языка особенно не знают, ни работы приличной никто не кинулся им давать. Одна радость, что от родителей своих живут недалеко, да мальчишек заставили в немецкую школу ходить.

Злата внутренне сжалась, слушая, как за столом болтали друг с дружкой Никитка и Наташенька, и, видя, как удобно устроился на коленях у бабушки Ани внук Юра, дожидаясь, когда она дочистит для всех ароматные мандарины:

«Куда ее несет нелегкая от детей, когда Дмитрия нет дома? Да, мамуля — медик, дети будут присмотрены и накормлены, но две недели среди зимы в чужой стране — нет, это какой-то немыслимый ужас и бред. Двадцать пять лет исполнилось, а ума нет. И не откажешься теперь сразу — билеты в сумочке, все оформленные документы у Ольги в Москве, чемодан в прихожей. И тетя Лида с дядей Сашей расстарались, прислали приглашения еще в конце ноября. Столько денег стоит вся эта туристическая эпопея! Нет, раз решились на поездку, никто ничего отменять не будет».

Злата не удержалась от почти детского ребячества и показала Анне свою находку:

— Смотри, что мне сегодня под ноги свалилось? Правда, какая-то нереальная красота? Возьму его с собой, покрасуюсь перед девчатами, а Димин подарок оставлю у тебя. Димка разорился на золотое кольцо с рубином, а вдруг при досмотре в аэропорту возникнут проблемы? Куда я его тогда дену?

— Знаешь, Златочка, лучше бы ты эту находку в полиции оставила. Оно чужое, и у тебя бы не болела голова о его дальнейшей судьбе. Появилось и исчезло, и Бог с ним!

— А молодой человек в полиции пожелал мне самой получить за кольцо вознаграждение, если хозяева найдутся. Если это безделушка, то никакой умник в полицию не побежит. А если кольцо не разрешат в аэропорту провозить, запишу в декларацию и привезу обратно. Давайте ужинать! Да пораньше ляжем, чтобы не проспать. Свалила на любимую мамочку детишек, а сама уже вся в устремленности прочь из дома!

Дернулась внезапно в три часа ночи, словно толкнули, поднялась с дивана, прошла, не зажигая свет, в кабинет Леонида Петровича, где на большом угловом диване мама уложила ее ребятишек. Зимняя причудливая роспись замороженных окон отразилась зеркально на большом письменном столе, на румяном личике Юры, который сумел столкнуть своими крепкими ножками мягкий плед к плечам закутавшейся в простынку Наташи. Юра был маленькой копией своего отца Дмитрия в детстве. А светловолосая Наташа в свои шесть лет уже отчетливо являлась узнаваемой, этаким маленьким Валеркой, фотографии которого в избытке висели в спальной тети Любы и дяди Семена.

Сон отступил, и опять завертелась никуда не сбегающая, не улетучивающаяся мысль, что Бог подарил ей, счастливой женщине, двух необыкновенных, горячо любимых детей от двух мужчин, которых она любила и любит. Да, это от Валерия она родила Наташу, потому что в их таком долгом ожидании близости она только от Валерия хотела продолжения их союза в лице маленького человечка. И Наташа послана ей свыше, и никто никогда не сумеет разубедить ее, что эта девочка от далекой незнакомой женщины из Иркутска, которая тоже любила гордого Валерку, — не ее благословенная дочь.

Дети так и не проснулись, когда еще затемно Злата поспешила к ожидавшему такси.

На борту самолета, чтобы пересилить противное чувство страха, засевшего где-то в подкорке головного мозга, беспричинного мерзкого состояния зажатости в узком пространстве кресел самолета, заставила себя усилием воли заснуть, чтобы не паниковать от невозможности изменить ситуацию, и благополучно долетела до Москвы.

Ольга издали помахала ладонью, и, обнявшись, Злата успела отметить и горьковатый незнакомый запах туалетной воды, и непонятную стройность ранее всегда коренастой Ольги.

— Какие диеты освоила? Просто средневековая чахоточная хрупкость! Тебе московский климат на пользу пошел! — Злата разглядывала, не стесняясь, новую шубку из норки, подростковую шапочку, модные сапоги Ольги, вероятно, из натуральной кожи. — И зарплата у тебя, судя по одежде, приличная даже для Москвы!

— Кручусь на одной ножке! В театре у меня роли только в массовке, иногда попадаю на съемки телевизионных фильмов, но без особой отсветки. Тут пробиться без именитых родственников практически невозможно. А основной заработок у меня, благодаря Валерке, — я пою по вечерам в одном приличном ресторане. В певицы записалась, представляешь! Валеркина группа там играет, несколько раз попробовала — получается, публика балдеет. Со мной заключили контракт на год. Еле-еле отпросилась на две недели! И совсем от ужинов отказалась, чтобы держать себя в форме. На тренажерах лишние килограммы сгоняю. Ладно, обо мне и о тебе потом поговорим. Пошли билеты выкупать. Завтра в обед вылетаем из Шереметьево.

— Ты — певица? Господи, Ольга, твоя неповторимость просто поражает! Из несостоявшегося врача, медсестры — и сразу на учебу в Московскую театральную студию! Без всякого блата при огромном конкурсе успешно поступила и, что, вообще, невероятно, — закончила! И теперь этот, на грани фантастики, полет к почти незнакомому мужчине из чужой страны!

Ольга рассмеялась:

— У меня нет твоей соразмерности принимаемых решений! Я что-то задумаю и сразу, без анализа возможных роковых последствий, неудач, комплексов говорю себе: «Ну, не получится задуманное, что я теряю? Только драгоценное время! Но впереди столько новых возможностей, перспектив! Не хочу закисать в монотонном, ускользающем плену обстоятельств и обязательств. Можете меня обсуждать, сколько хотите, но я наелась досыта и семейной жизнью с дорогим курсантом, и сельским благочестием! И московский климат с его прожорливостью денег уже начинает постепенно раздражать. Хочу путешествовать и упиваться новизной событий, новых лиц, пейзажей!

— Оленька! Это тебе надо было выучиться на журналистку, а не мне! Правда, работая на региональном телевидении, особого полета не испытываешь, мотаясь по незавершенным стройкам, животноводческим фермам успешных сельскохозяйственных предпринимателей, когда вылавливаешь интересных людей и события…

Ольга перебила:

— А Валерию так и не найдется места в твоей жизни? Чем этот свалившийся на твою голову доктор тебя приворожил? Давай я Валерию позвоню, посидим в кафе, поговорим спокойно, спустя столько лет! Ведь он до сих пор, бедолага, числится твоим официальным мужем. И ему тетя Лида через свою мать тоже приглашение в Германию сделала. Хочешь, и полетим все вместе завтра! В случае чего, я ему свое место уступлю!

— Здравствуйте, приплыли! Тоже мне, заговорщики! Раз ты заговорила про Валерия, то давай сразу все точки расставим: это уже прочитанный роман. И, главное, никто не должен в мою жизнь лезть, даже с самыми благими пожеланиями и намерениями. Если Валерию нужен развод, то, хоть завтра, но Наташа — моя дочь, и точка! Поехали, ты мне столицу обещала показать, и пора нам с тобой, действительно, перекусить!

И, рассекая на экскурсионном автобусе по узнаваемым улицам и площадям Москвы, Злата вспомнила последнюю встречу с Валерием в Волгограде после страшного теракта на вокзале в декабре 2013 года.

Серия террористических актов в областном центре, начиная с 1996 года, напоминала постоянно, что этот южный город — важнейший узел железнодорожных дорог, крупнейший промышленный центр, — постоянно был на острие внимания оголтелых боевиков.

21 октября 2013 года террористка-смертница взорвала себя в рейсовом автобусе, в котором находилось более сорока пассажиров. Мощность взрывного устройства составила два-три килограмма в тротиловом эквиваленте. Погибли семь человек, более сорока человек пострадали. И после этого случая Злата постоянно ловила себя на мысли, что боится заходить с детьми даже в троллейбус, возвращаясь из садика. Это чувство панического страха никуда не улетучивалось, когда глаза непроизвольно обшаривали сумки близко стоящих людей в нелепой надежде вдруг увидеть, нет, даже почувствовать приближающуюся опасность. Успокаивала себя, что все будет нормально, что усилено наблюдение за всеми приезжающими подозрительными гражданами. Но в подкорке билась омерзительная паническая формулировка случившегося в автобусе: «Ведь дети возвращались после занятий, люди ехали по своим делам, и вдруг такая страшная в своей безысходности случайность». И, как выяснилось позже, русский подонок организовал теракт в волгоградском автобусе, сам изготовил бомбу, которую взорвала в салоне его жена, уроженка одной из закавказских республик.

И вдруг страшная телевизионная новость в обед — новый террористический акт в Волгограде. Двадцать девятого декабря 2013 года, в канун новогодних праздников, в 12 часов 45 минут в зоне досмотра здания железнодорожного вокзала сработала бомба, которую привел в действие террорист-смертник. Он пытался пройти в зал ожидания, но у рамок металлодетектора подозрительного мужчину остановили полицейские. Мощность взрывного устройства составила около десяти килограммов в тротиловом эквиваленте. По первоначальной версии следствие предполагало участие женщины-смертницы. На месте происшествия погибло четырнадцать человек, в том числе, один ребенок. Пострадали сорок девять человек. Из них тридцать четыре человека были госпитализированы, четверо позднее скончались в больницах. Если бы не полицейский Дмитрий Маковнин, который не пропустил убийцу внутрь, жертв могло быть намного больше. Двадцатидевятилетний старший сержант погиб на месте.

Страшное видео ужасного взрыва, которое кто-то успел запечатлеть на телефон, выбитые огромные входные двери, раненные и убитые на ступеньках центрального входа, стремительные машины «Скорой помощи» — Злата, как и тысячи горожан, не отходила от телевизора до поздней ночи. Это вселенское зло, стремящееся внести панику, вызвать в стране атмосферу хаоса, страха, всеобщего недоверия друг к другу, в преддверии самого любимого светлого и радостного праздника — Нового года — ударило жестоко и коварно каждого.

Дмитрий Иванович позвонил из больницы только в полночь:

— Златочка, будь мужественной, девочка моя! Я в клинике, остаюсь на ночное дежурство! Постарайся никуда завтра не выходить из дома, побудь с детишками. Береженого бог бережет! Да, в списках раненных оказался твой бывший муж — Валерий Казанцев. Сильная контузия, сотрясение мозга, перелом ребра, многочисленные ссадины и ушибы. Ему крупно повезло — еще бы несколько минут, и он бы вошел в здание вокзала в момент взрыва. Состояние удовлетворительное, некоторое время его подержат под наблюдением. Держись, дорогая!

Дети спали. Выключила свет в зале, подошла к окну, отдернула штору:

«Господи, какая трагическая случайность для тех, кто только сегодня утром был полон жизни, планов и надежд, которым не суждено никогда сбыться! И среди них мог волею судьбы оказаться ее Валерий! Возлюбленный, любимый, незабываемый! Он не стал ее настоящим мужем по ее вине. Но Дмитрий несправедливо назвал его бывшим мужем. Валерий был и останется первой, неповторимой, светлой любовью. И всегда ее сердце будет улетать в неизвестную глубину Вселенной, когда она будет тонуть в его глазах при встречах, которых оба старательно избегают до сих пор. Валерий — это прекрасное прошлое.

Дмитрий — вот настоящее. Разум, плоть мужественного человека, прикосновения и объятия которого влекут, моментально будят чувственность, женскую суть, дрожь от желания отдаться и захлебнуться в нежности взаимного поглощения. И готовность быть его рабыней, наложницей, рожать подряд всех детей, которых он ей подарит, признавая его превосходство, силу, удовлетворяя все его желания. Потому что это сумасшедшее обоюдное притяжение, подаренное неизвестными силами свыше, дарит неизведанное блаженство, счастье и богатство общения».

«Мне нужно завтра обязательно увидеть Валерия и поговорить с ним», — дозвониться до матери не сумела, телефон Анны был выключен. — Наверное, оба на дежурстве — и мамочка, и Леонид Петрович. Что поделаешь, почти военное положение». Вздохнув, легла в холодную постель, но перед закрытыми глазами снова и снова сверкала вырывающаяся под купол вокзала ослепительная вспышка адского пламени.

А спустя практически сутки, на другой день, тридцатого декабря произошел еще один взрыв в восемь часов двадцать пять минут в троллейбусе номер 15А. Общественный транспорт двигался в сторону центра. На детонатор террорист-смертник нажал недалеко от остановки «Качинский рынок». В результате погибли шестнадцать человек, пострадало более сорока человек, двадцать семь из них были госпитализированы. Всего жертвами двух терактов стали тридцать четыре человека. В связи с трагедией с тридцатого декабря 2013 года по третье января 2014 года в Волгоградской области был объявлен траур.

Утром Злата онемела: именно по этому маршруту она возила Наташу в детский садик, когда Дмитрий уезжал в командировки. Обугленный развороченный остов перевернувшегося троллейбуса посреди проспекта вызвал вдруг такую волну ненависти к тем подонкам, которые заказали это страшное преступление. Какие матери родили и воспитали таких изуверов, варваров, которые продали за деньги души самому сатане? Пусть же они захлебнутся своей ненавистью, а лучше, если их найдут и уничтожат безжалостно прямо в их домах!

Тридцать первого декабря, в обед, когда Дмитрий вырвался из операционной на несколько часов, чтобы проведать семью, Злата на такси отправилась в областную больницу к Валерию. Дмитрий не сказал ни слова. Бессонная ночь, проведенная в операционной, заставила его прилечь возле играющих детей на широком диване, и, когда Злата вернулась домой, спустя полтора часа, она застала всех троих, прямо в одежде заснувших на этом раздвинутом диване.

Валерий был в больничной столовой, и она, страшась этой такой непростой, но долгожданной встречи, нетерпеливо ждала его в больничном коридоре у окна.

— Ты почему встал с постели? У тебя же сотрясение мозга! — Валерий остановился в метре от нее, поставил бокал с чаем на подоконник. Голова его была в чалме из бинтов. — Я очень рада тебя видеть живым и невредимым. Каким ветром тебя занесло на этот вокзал?

— Златка! Ты откуда узнала, что я здесь? — Валерий несколько секунд пытался глубоко вздохнуть, чтобы успокоиться, но неожиданно от своих слов разразился сухим глубоким кашлем. — Черт возьми, даже не думал, что встретимся в таком необычном месте! А ты похорошела и повзрослела! С наступающим Новым годом! Даже цветов в честь нашей встречи не могу тебе вручить!

— Так, хватит разговоров! Иди и немедленно ложись в постель!

— Златочка! Неужели ты думаешь, что я буду новогодний праздник встречать в больнице? В пятнадцать часов за мной заедет мой друг и отвезет меня к родителям в село. Представляешь, я плюнул на все корпоративные заработки в Москве в канун новогоднего праздника, приехал на свадьбу к двоюродному брату и чуть не улетел на тот свет! — он несколько секунд молчал, разглядывая зимний пейзаж за окном. Потом глубоко и осторожно вздохнул. — Как ты? Ольга сказала, что вы собираетесь в Германию, в гости к тете Лиде и дяде Саше? Твой муж тебя не обижает?

Злата видела, с каким трудом Валерий старательно подбирает через небольшую одышку слова, стараясь скрыть недомогание, возможно, сильную головную боль, пытаясь улыбаться. Допустить поездку за четыреста километров по заснеженному бездорожью в глубину Заволжья после такого сотрясения всего организма при взрыве такой мощности, возможных внутренних кровотечениях и повреждениях она не могла. И, когда Валерий присел на кровать, стесняясь при ней выглядеть беспомощно лежащим, она, извинившись перед пожилым мужчиной на соседней койке, с интересом разглядывавшего симпатичную посетительницу, набрала номер Леонида Петровича:

— Здравствуйте! Это Злата! Тут рядом раненный после теракта на вокзале Валерий Казанцев хочет совершить стремительное бегство из больницы в деревню к родителям. Остановить его безумную затею, вы понимаете, возможно, только сильному мужчине, вроде вас. Он не хочет Новый год встречать в больнице — плохая примета. Учитывая факт вашего давнего дружеского знакомства и наличие медика дома, не могли бы вы забрать этого непослушного дяденьку к себе домой? Все ясно! Через полчаса вы приедете за ним лично! Спасибо большое! Полчаса я его буду отвлекать разговорами и контролировать, чтобы не сбежал! До встречи!

— А мое мнение тебя, конечно, не интересует? — Валерий притянул Злату за руку на кровать рядом с собой, но она тут же демонстративно пересела на стул. Ладонь Валерий отпускать не собирался. — Ладно, что с тобой поделаешь! Надо было раньше перевоспитывать, когда ты под стол пешком ходила. Расскажи о себе, о матери и сестрах. И о Наташе.

Голос Валерия дрогнул. Он отпустил ладонь Златы, закрыл глаза, отвернулся к крашенной бежевой стене:

— Ты ей ничего обо мне не говорила? Большая уже стала? И, наверное, зовет твоего доктора папой? А фамилию ей не сменили? Все так по-дурацки тогда получилось из-за моей растерянности и глупости! Нет, ты послушай меня, не перебивай! Захваленный, умный парень, такой способный и продвинутый: да никуда от меня моя любимая, официальная жена не денется — вот как я тогда рассуждал!

Пожилой больной в теплой полосатой пижаме, лежа спиной к Валерию, осторожно сдвинул одеяло с уха, видимо, заинтересовавшись неожиданным поворотом диалога своего раненого соседа с прекрасной, хорошо одетой юной дамой.

— Валерий! Это ты прости меня, что я со своей непримиримостью, не думая о последствиях, выхватила у тебя твою дочку! Только одну мысль прокручивала тысячу раз — твоя дочь будет и моей доченькой. А ты найдешь себе новую любовь! Тебе надо было учиться, а ребенку нужна мать! Валерий! Дорогой Валерий! Спасибо, что ты сумел подняться над всеми обидами и разочарованиями! Но умоляю: не требуй назад Наташу! У нас крепкая семья, двое любимых детей! А когда Наташа повзрослеет, мы откроем ей тайну ее рождения. Это признание, несомненно, будет ударом для девочки, но тогда она будет сама осознанно решать, как жить, зная, кто ее настоящие отец и мать.

— А твой муж не требует, чтобы ты официально вышла за него замуж и сменила мою фамилию? Если честно, я бы такое не потерпел! Просто странно, но я все время с напряжением ждал, когда же ты, наконец, попросишь у меня официальный развод!

— Валера! Давай оставим все, как есть! Так проще жить! У нас с Наташей — твоя фамилия, у моего сына Юрия и Дмитрия — другая фамилия. Что это меняет в наших отношениях? Если ты захочешь общаться со своей дочерью, это только усложнит нашу жизнь. Но Дмитрий Иванович, я с ним поговорю, думаю, не будет против, если малышка с детства начнет привыкать к тебе. Решать тебе! Но пока у тебя нет стабильной семьи, пусть твоя дочь живет, развиваясь, в любви и ласке у нас.

Валерий не успел ответить. В палату стремительно вошел в медицинском халате Леонид Петрович:

— Привет, герой! Вечно какие-нибудь кризисные обстоятельства тебя караулят на твоей непростой дороге! Видишь, вот со Златой встреча состоялась! Давай, собирайся поскорее, а то в этой заварухе не успеем Новый год по-человечески встретить! У меня сегодня ночное дежурство в отделе, вот ты и будешь с моей семьей боя курантов на Спасской башне дожидаться! Будет, кому бутылку шампанского открыть! Поехали! Выписывать тебя пока из больницы не будут, а дома Анна тебе, какие надо, уколы поделает. А с родителями по телефону переговоришь!

Злату Леонид Петрович высадил на проспекте, не заезжая во двор. Валерий приоткрыл переднюю дверцу машины, сделал попытку выйти, но отчим Златы прикрикнул:

— Тебе лежать нужно, а не с девушками любезничать! Злата, целуй героя в щечку и беги скорее к детям! У твоего Дмитрия Ивановича полные палаты раненых и больных, тоже будет встречать Новый год в операционной!

Запах туалетной воды Валерия смешался с медицинским запахом бинтов и аптеки, когда она торопливо чмокнула небритую щеку Валерия. Это был незнакомый запах уже ставшего чужим любимого человека. Злата вздохнула и поспешила по скользкому асфальту в знакомый подъезд. У нее было чувство встревоженной кошки, когда любопытные люди заглядывают бесцеремонно в темный угол платяного шкафа, где копошатся беспомощные комочки новорожденных котят, и растерянная мать пытается своим телом, лапками прикрыть свое потомство, не зная, чего можно ждать от своих хозяев. А потом деловито тащит зубами малышей в другое безопасное место под диваном.

Ведь опять осталась печальная многолетняя недоговоренность с Валерием.

Начинающаяся поземка уносила последние часы такого непростого 2013 года.

Глава 3. Встреча

В небольшой однокомнатной съемной квартире Ольги где-то в районе возрождающейся выставки народного хозяйства бывшего СССР Злата с удовольствием вытянулась на большом диване, пока Ольга что-то готовила на кухне. Резкий перехлест неожиданных впечатлений от взметнувшейся роскоши новых московских небоскребов, сумятицы толп огромного мегаполиса — все это разнообразие столичной жизни резко отличалось от провинциальности привычного Волгограда.

— Что это у тебя за роскошное кольцо? Подарок мужа или мамочки Анны? — Ольга вытерла руки полотенцем, взяла со стола находку Златы, которую та положила возле сотового телефона. — Смотри, оно мне идеально подходит! Злата! Ведь оно стоит, наверное, несколько сотен тысяч? Не боишься потерять?

— Да нет! Я его в снегу возле супермаркета нашла. Очень удачная бижутерия! Но оно мне очень понравилось!

— Подруга, не шути! Его нужно показать приличному ювелиру и узнать стоимость, а

то на таможне в аэропорту могут быть проблемы. Давай пообедаем и отправимся в ювелирный салон на проспекте.

Визит по магазинам за подарками заграничным друзьям закончился у дверей скромного ломбарда, спрятавшегося во дворе жилого дома рядом с хозяйственным магазинчиком.

— Девушки, кольцо — золотое, с прекрасными бриллиантами. Моя цена — сто тысяч рублей. Вы его сдаете на время? Или просто продаете? Деньги я смогу перевести только через два часа. Что вы решили?

— Златка! Это не кольцо, а сокровище Аладдина! Берем деньги без раздумий! Вот так тебе повезло!

Злата нахмурилась:

— Оля, это не мое кольцо! А вдруг в Волгограде обнаружатся его хозяева и потребуют кольцо назад! Ведь оно находится в розыске. В полиции есть все мои данные. Что нам с тобой теперь делать? Куда его девать? Нет, нет! Продавать его мы не имеем права! Давай, посмотрим в интернете, какие правила провоза драгоценностей через таможню? — извинившись перед оценщиком, сидевшим за барьером с крепкими металлическими прутьями до потолка, подруги покинули ломбард. Смеркалось. Северный ветер заставил поднять воротники шуб:

— Злата, боюсь, что стоимость кольца намного выше, чем он нам озвучил! Ты видела, как этот немолодой дяденька заерзал на стуле? Наверное, камушки тоже что-нибудь стоят! Вопрос, ты с собой много денег взяла?

— Откуда у меня много денег?

— Значит, так! Ты знаешь, что я собираюсь встретиться со своим другом в Неаполе после встречи с Ирмой и ее семьей и пожить у него некоторое время. Месяц или два, там будет видно. Поэтому в декларации у меня будет указана приличная сумма. И я буду проходить таможню по красному коридору. Поэтому пусть кольцо будет указано у меня в декларации. Ты пройдешь по зеленому коридору без особых досмотров, без всякой декларации. А я сыграю роль достаточно обеспеченной женщины, у которой с собой много золотых вещей. А потом верну тебе твое кольцо. Согласна?

В аэропорту Шереметьево Злата откровенно нервничала, но вся предполетная суматоха окончилась благополучным приземлением в удобные кресла большого лайнера и достаточно быстрым перелетом в Берлин.

Было удивительное чувство нереальности окружающего мира, словно сдвинулись и закрутились вокруг них с Ольгой невидимые спирали ускорения, оставив далеко позади рамки привычных хлопот, нагнетаемых опасений, призрачных страхов. Необычность происходящего, быстрая сменяемость обстановки, приподнятость настроения в предвкушении долгожданных встреч с друзьями — вся эта суматоха последних дней закончилась, наконец, в небольшой, пустынной, трехкомнатной квартире тети Лиды и дяди Саши в пригороде известного старинного немецкого города на Дунае.

— Мы парней к бабушке и дедушке переселили на две недели, а вам предоставим их комнату в полное распоряжение, — тетя Лида немного располнела, вроде стала меньше ростом после того последнего прощального обеда в их селе, когда никто еще в полной мере не осознавал бесповоротность решительного шага навсегда покинуть Родину. Короткая поездка в Германию накануне отъезда к родным, некоторая восторженность от горячего приема, новизна восприятия достопримечательностей старины, доступность поездки во Францию, посещение Парижа — все это собралось в тот ударный комок доказательств в пользу выезда из России, который заглушил долгую неуверенность сомнений. — Наши мальчики учатся в колледже на программистов. Так быстро освоились здесь, друзей завели, по-немецки шпарят. Совсем другое поколение в отличие от нас!

Злату поразила некая отстраненность жилища от своих хозяев, вкусы которых она очень хорошо знала. Неяркие обои, большой угловой диван без покрывала, светлые полузакрытые жалюзи и скромная тюль на окнах без штор, несколько металлических стульев, длинный раскладной стол, придвинутый к дивану, полотно современного телевизора на стене, мелкие безделушки на тумбочке в углу. Казалось, что хозяева до сих пор за долгие годы не разобрали багаж после своего прибытия, а ограничились только минимумом самого необходимого. Не вписывалась в интерьер и копия картины неизвестного художника с развалинами старинного замка времен крестоносцев. И ни одной лишней вещи, как будто хозяева попали на короткий срок в гостиницу, заплатив за проживание, а, вернее, только за ночлег.

И среди этого угрюмой ненастоящей обыденности — шикарный, уставленный многочисленными закусками, бокалами, бутылками стол истинно в правилах тети Лиды. И радостный дядя Саша, немного полысевший крепыш с непривычно густыми казачьими усами, который от волнения при встрече в аэропорту неожиданно прослезился, обнимая Ольгу и Злату.

— Что же мы за стол без Ирмы и Романа садиться будем? — Ольга обняла тетю Лиду. — Даже не верится, что мы снова будем все вместе! Зачем вы так далеко уехали? Вам здесь нравится?

Тетя Лида вдруг прижала к лицу вафельное полотенце, зашмыгала носом. Дядя Саша скомандовал строго:

— Все, все, девчата, нечего сырость разводить! Садимся и давайте выпьем за встречу, наши дорогие, родные! Ирма с мужем отвезут детей к нашим родителям и часа через два появятся. А мы к тому времени точно напьемся!

Это был какой-то калейдоскоп вопросов, ответов, отрывков воспоминаний, неожиданных слез и взрывов пьяного хохота, словно улетучились в никуда пролетевшие годы разлуки, несбывшиеся мечты и планы, а осталась нереальность зимней ночи за окнами в чужой стране рядом с дорогими лицами близких людей.

Потом буквально душили в объятиях, появившихся с небольшого морозца Ирму и Романа, располневших, если не сказать упитанных, своих бывших школьных друзей. И опять пили за встречу, за родителей, за детей. А незадолго до полуночи решили прогуляться перед сном по улице.

Поселок уже давно погрузился в зимнее безмолвие, когда, стараясь не шуметь, прошли по аккуратным бесснежным улицам мимо строгих двух — и трехэтажных коттеджей с потухшими огнями, без изгородей, с многочисленными машинами, заснувшими возле постриженных деревьев.

— Ради бога! Тише! Разговаривать будем дома! Молча дышите воздухом! — шипящий шепот тети Лиды перебивал стук каблучков по аккуратным плиткам тротуара. Это было так непривычно, даже странно для певуньи, материной близкой подруги, которая в родном селе когда-то могла в полный голос после гулянки, несмотря на время, выдать такие хлесткие частушки, что даже дядя Саша краснел в темноте. Не отставали от нее тогда и мать с отцом Ольги.

— Зажатые вы какие-то в этом вашем дальнем зарубежье! — осторожно выдавила Ольга, когда укладывались спать в незнакомой комнате двух братьев Ирмы. — Подруга Ирма, а не возникала у тебя идея подхватить своего русского Ромочку и троих нажитых детей и рвануть обратно на родину, пока не приросли тут навсегда? Кем Роман работает? Слесарем в автомастерской? Значит, он после школы так никуда и не поступил учиться? А ведь учился хорошо и хотел быть военным! Ясно! А твоя серебряная медаль тебе тоже не пригодилась? Понятно, детей делать вы и без высшего образования научились! Сколько наследников планируете иметь? Восемь или десять?

— Ольга, замолчи! — Злата видела, как сжалась, отвернулась к окну обиженно Ирма. — Не лезь со своим уставом в чужой монастырь! Дети — это счастье, особенно, когда государство раскошеливается на их воспитание, как в Германии. Сравнение явно не пользу нашей страны, не в нашу пользу!

Ирма в пижаме залезла с ногами на диван рядом с Златой:

— Девочки, мы здесь живем в среднем достатке, не шикуем. Очень высокая плата за квартиру, но я получаю пособие на себя и на детей. У Романа зарплата немного выше, чем пособие. В принципе, мог бы вообще не работать. И у него, и у нас всех — проблемы с немецким языком. Общение только на разговорном уровне. И ничего Роману и моему отцу в будущем не светит здесь. Только, может быть, более высокая зарплата в другом месте. Если бы вы только знали, как я хочу вернуться в Россию!

Ольга перебила:

— Я читала, что, судя по опросам в Германии, большинство русских немцев постсоветской волны эмиграции глубоко ошиблись в своих ожиданиях насчет отношения к ним представителей принимающей стороны. В Германии переселенцы превратились в русаков, а то и вовсе — «в тайных агентов Путина». С момента распада СССР из бывших республик переехали в Германию почти 1,5 миллионов этнических немцев, 89% от более двух миллионов немцев. А в 2016 году почти девять тысяч немцев возвратились обратно. Уклад жизни в Германии оказался для некоторых переселенцев невыносимым. Значительная часть возвращающихся немцев едет целенаправленно в Сибирь: там, на Алтае, в Гальбштадте и в Азово (Омская область) воссозданы немецкие автономные районы, где в более чем двадцати селах на сегодняшний день проживает свыше ста тысяч человек.

Ирма раскраснелась. Выпитое вино, дорогие лица незабываемых подружек — столько накопилось в душе пережитого, накипевшего за долгие годы разлуки, которым старалась ни с кем не делиться, даже с мужем. И особенно с родителями, осознавшими вскоре после переезда роковую ошибку разрыва с родиной, с привычным укладом естественной жизни в далеком заволжском поселке на берегу незабываемой Волги.

Сон после прогулки улетучился, растаял на незнакомых улицах западного городка за тысячи километров от дома. Ирма попыталась сдержать себя, чтобы не выплеснуть подругам реальную правду собственных разочарований, понимая, что это будет выглядеть как пьяное нытье. Она проговорила тихо:

— У нас есть одна из областей, где компактно проживают выходцы из России — Баден-Вюртемберг. Диаспоры «русских немцев» есть в любом крупном городе: Гамбурге, Дюссельдорфе, Берлине, Штутгарте. У большинства русских немцев — двойное гражданство (российское и германское), поскольку они считаются репатриантами. Завтра, когда отдохнете, я вам покажу наш городок на Дунае, районный центр, расположенный на земле Баварии. Здесь — сплошная старина. Думаю, вам понравится. Давайте спать, завтра поговорим.

Ирма вышла в полутьму большого зала, где на диване мирно похрапывал уставший Роман. В кухне свет тоже был потушен — мамуля успела помыть посуду и тоже видела уже десятый сон. Было какое-то двойственное состояние — понимаешь, что совместные годы детства, отрочества и юности захлестнули всех троих навсегда, и от этой сопричастности, общности интересов они никогда не избавятся, до самой смерти. Но разлет в разные такие далекие стороны явно отдалил бывших подружек, которые напитались, как губка водой, своей правдой жизни, впечатлений и опыта.

«А если бы мы с Ромой уехали во Владивосток? Осталась бы при встрече, как сегодня, какая-то горечь неудовлетворенности, недосказанности, непонимания? Неизвестно. Но почему лично мне кажется, что в словах и Ольги, и Златы звучат недоверие, словно есть оттенок какой-то обиды. Или мне показалось? А, наоборот, что-то вроде даже превосходства. Или жалости — не поймешь. Спи, еще много разговоров впереди. Жаль, что Романа не будет. Эта бесконечная занятость на работе! Все, засыпаю!». На часах было три часа ночи.

А утро для гостей началось опять застольем, но уже истинно в русском духе. Тетя Лида, следуя традиции масленичной христианской недели, выставила на стол сметану, сгущенку, клубничный джем, блинчики с мясом, блинчики с творогом. И после такого обильного угощения приступила к допросу. Ее интересовали мельчайшие детали жизни Анны и ее семьи, здоровье Любы и Семена, маленьких наследников и наследниц Ольги и Златы. Не удержалась она и от вопроса, чем занимается Валерий. Злата вспыхнула, словно маленькая девочка, которая нарушила мамин запрет, и раздетая выскочила без платка в студеный февральский полдень на улицу, чтобы накормить щенка.

Всей большой компанией вышли на прогулку, чтобы познакомиться с достопримечательностями старинного города, только после обеда. Низкое сумрачное небо было затянуто свинцовыми облаками, и этот без подсветки солнечных лучей суровый день естественно подчеркивал возраст давних старинных зданий и сооружений.

Расположенный на реке Дунай, город считается одним из интереснейших городов Баварии. Улицы и площади Верхнего города сохранили атмосферу тех времен, когда город был резиденцией герцога. Город внутри городских стен состоит из шести улиц, и все эти улицы застроены очень добротными каменными старыми домами, которые находятся в отличном состоянии. Ирма пояснила, что те дома, которые функционально себя изжили себя, ни в коем случае не сносятся, а приспосабливаются к новым нуждам.

Центр города достаточно четко поделен на две части: историческую и торговую. Не то, чтобы старый город вообще остался без магазинов, но их там не очень много, и все основные находятся в торговых кварталах, в отличие от других небольших немецких городов, где магазины, кафе, рестораны располагаются либо в старых зданиях, либо в современных вперемежку с историческими.

Особое впечатление произвели Верхние ворота, построенные в 1530 году. На фронтоне виден герб города, неизменный с начала шестнадцатого века, на котором изображены опять же городские ворота с башнями и два скачущих на деревянных палках-конях малолетних принца, будущие герцоги.

Интересными всем показались строения рыцарского замка, в котором позже, в шестнадцатом веке располагался монетный двор. Поразил не только внешний вид замка, но и его внутренний двор, фасады которого покрыты росписями шестнадцатого века на тему Ветхого Завета. Гуляя по историческим местам, вышли к главной площади города. Самое высокое здание на ней — барочная церковь. Рядом серый дом — городская ратуша, построенная в то же время, с 1603 по 1609 годы. Кроме церкви и ратуши площадь окружают великолепные дома эпохи позднего Возрождения. В центре — Колонна Девы Марии и фонтан, который зимой, конечно, не работал и был заколочен. Аккуратно постриженные деревья по периметру и ни клочка снега. Современные машины, припаркованные у домов, нисколько не портили общую картину старинного облика.

Решили на следующий день обязательно посетить музей и баварскую государственную галерею фламандской живописи, расположенные в резиденции герцога, в которой собраны более ста пятидесяти работ, в том числе, Рубенса, Ван-Дейка и Брейгеля.

После работы к теще заехал Роман, и на двух шикарных машинах все отправились в пригородный поселок в гости к Ирме. Трехкомнатная съемная квартира также поражала своей стерильной чистотой и пустынностью, где не было ни одной лишней вещи. Даже детские игрушки не мозолили глаза своим изобилием.

«А ведь, действительно, эти родные люди, словно присели в ожидании дальнейших перемен, не распаковывая вместительные чемоданы, чтобы быть готовыми в любую минуту сорваться с места и улететь туда, куда вновь позовет ветер перемен, — подумала с горечью Злата. — В нашей стране после проклятой войны некогда было восстанавливать справедливость в отношении произвола против некоторых народов и, в частности, советских немцев. В течение долгих и суровых лет возрождения после войны народного хозяйства и откровений развенчанных страшных годов культа личности Сталина просто отмолчались, словно не было депортации целых народов, негатива трудовой армии, где погибли многие тысячи ни в чем не повинных людей. А потом постепенно заглохла на корню сама идея восстановления республики Немповолжья, потому что была нарушена целостность всей огромной страны после борьбы союзных республик за суверенитет. И от этой нестабильности немцев вдруг поманили в Европу, чтобы решить там за счет трудовых ресурсов бывшего Союза свои насущные проблемы.

И именно чувство ненужности, непонимания быта коренных немцев, тоска по родным местам служат причиной возвращения назад русских немцев. Но ведь основная масса уехавших немцев за прошедшие годы уже прочно осела здесь, в Германии, успели вырастить детей, даже состариться. И нечего нам с Ольгой лезть со своей моралью даже к близким людям, травить им души былыми воспоминаниями. У всех свои головы на плечах. А нам нужно просто превратиться в добропорядочных туристов, осмотреть побольше достопримечательностей страны. Неизвестно, удастся ли еще когда-нибудь совершить такое заграничное путешествие», — Злата вздохнула, представив рядом, вместо Ольги, своего эрудита Дмитрия Ивановича, который уже давно бы умчал всех в Дрезден или Гамбург, расписав по часам знакомство со страной».

А когда Роман с Ирмой привезли своих детей от родителей матери, все мировые проблемы сразу растворились в знакомстве с маленькими членами большого семейства, которые родились уже в Германии и были ее полноправными гражданами. Старший Эдуард был хрупкой копией своей мамы Ирмы, светловолосый, смущенный вниманием к своей персоне. Средний Александр, трехлетний крепыш, был копией своего деда Саши и братьев Ирмы. Этот непоседа сразу притащил две боксерские детские перчатки и начал барабанить по диванной пышной подушке. А малютку в роскошном белом платье подхватила на руки Ольга, которая устроила фотосессию для бабушки и дедушки в окружении хорошеньких внуков.

И Злате сразу же захотелось домой. Действительно, наш дом там, где наши близкие. И череда пролетевших лет для Ирмы и Романа, тети Лиды и дяди Саши тоже были заполнены постоянно сменяющимися хлопотами по ожиданию появления и воспитанию долгожданных детей и внуков. А, отдав предпочтение существованию в своем мирке, в своей замкнутой структуре — семье, они все свое неудовлетворение, напряжение укутывали плотной тканью сосредоточенности на устройство быта, выискивая убедительные доводы своей правоты в переселении на земли далеких предков.

— Злата, у тебя такое шикарное кольцо на пальце! — Ирма обратила внимание на роскошный блеск камней еще в первую минуту встречи. — Это подарок твоего мужа за рождение сына?

Злата рассмеялась:

— Ты что! Дмитрий Иванович — обычный военный хирург. Такая роскошь нам не по карману! Сглупила, когда взяла его с собой за границу. Броская и дорогая находка! Теперь боюсь каждую минуту, чтобы его не потерять!

Разговор мирно перекинулся в другое русло, но если бы Злата знала заранее все последствия стремительно разворачивающихся событий в ее городе, связанных с ее находкой кольца у супермаркета, она бы не сидела спокойно на диване, рассматривая в компьютере семейные фотографии.

Глава 4. Опасность

Накануне отлета Ольги и Златы в Берлин у Валерия состоялся довольно резкий разговор с сестрой. Ольга, как всегда, была непреклонна в своей правоте:

— Так, братец, чтобы сегодня во всей своей красе заявился ко мне! У тебя будет возможность все свои проблемы со Златкой решить именно сегодня вечером! Или тебе на свою единственную родную дочь наплевать? Еще через пару лет твоя Наташа от тебя будет шарахаться, как от чужака! Зачем ей еще один папа, если у нее уже есть родной папа Дима и любимая мамочка Злата. За пару дней открывай быстренько визу и вслед за нами явишься в Германию. Неделю погостим у тети Лиды с дядей Сашей, а потом отправимся в Неаполь к моему Франческо. Посмотришь со стороны на избранника своей сестры и дашь дельный совет: стоит ли мне менять шило на мыло, а конкретно, выходить замуж за итальянского полицейского, у которого двое детей осталось от первого брака? Или просто понежиться в объятиях иностранного любовника, а потом опять вернуться к погоне за счастьем на беспокойных московских улицах. Ведь я еще несколько лет смогу, если повезет, продержаться певичкой в ресторане, пока не заменят молоденькой восходящей звездой, а там или брак по расчету с настойчивым Дон Жуаном, или печальное возвращение к родителям в деревню.

Валерий растерялся в первую минуту, но деловитость Ольги его всегда немного раздражала. Вернее, ее рационализм и напористость. Да, бросив институт в Санкт-Петербурге в то злополучное лето, он после отъезда Златы с его дочерью в Волгоград еще целый месяц бесцельно торчал дома, радуясь постепенному возвращению здоровья матери после тяжелой операции в областном центре.

И, как признался год спустя отец, именно присутствие любимого сына после долгого отсутствия стало целительным лекарством для мамы Любы.

— Все у тебя, сынок, наладится. Поезжай в Волгоград, восстановись в политехническом институте, со Златочкой помирись — она твоя законная жена. У вас теперь общий ребенок, — мать с трудом заставляла себя подниматься с кровати, вышагивая привычные километры по кухне. — Не получилось со специальной службой — подумай, если есть желание, об юридическом образовании. Похлопочи о переводе в академию Министерства внутренних войск на следователя.

Но все дальнейшие планы рухнули, испарились, когда мать Златы по телефону проговорилась, что ее дочь с маленькой Наташей живет в квартире доктора Давыдова.

«Милая, дорогая Златочка, плохо я тебя знал, — тут уже не трещина размежила их только что созданную семью — большая пропасть прошлась по их судьбам. — Неужели ты так и не смогла мне простить мои измены? Бедная девочка! Известие о моей дочери от неизвестной женщины из Сибири стало той последней пощечиной, от которой эта романтически настроенная, влюбленная девчушка не смогла устоять в своем придуманном мирке вечной весны и добра. Столько красивых слов было в моих письмах из армии, а реальность жизни, начиная с измены родного отца Златы своей семье, ее одиночество вдали от матери и сестер, отдаленность от всех близких в большом чужом городе, так обожгли эту стойкую, доверчивую девушку! А с какой решительностью и самоотверженностью она схватила в свои объятия чужого маленького ребенка! И не с целью привязать к себе покрепче любимого мужчину, а заменить малышке погибшую мать».

Валерий на своем спортивном автомобиле рано утром умчался в Москву. Этот город притягивал возможностью раствориться снова со своими печалями, проблемами и обидами в многомиллионной толпе, равнодушной к твоей судьбе. Чтобы снова почувствовать свою нужность и незаурядность именно здесь, где ты должен быть сильным и уверенным, где есть возможность проявить свой характер, плывя против сильного течения обстоятельств и обязательств.

Теперь, спустя прошедшие годы, можно было подвести некоторые итоги. Опять устроился тогда охранником на тот же механический завод. Вышел через интернет на одну интересную молодежную рокгруппу, играющую на свадьбах и корпоративах. Предложил свои авторские песни — попал гитаристом в основной состав. Работа позволяла выезжать в городки Подмосковья с концертами. И, когда через год приехала поступать в театральное училище Ольга, то не удержался, съязвил:

— Да, сестренка, мы оба разочаровали родителей — погнались за легким хлебом. Все их планы в отношении способных детей полетели к чертовой матери. Нет сыночка — военного, нет дочери — врача. Один московский мираж. И детей своих мы оба побросали, как кукушки, и никого не осчастливили.

Но Ольга со всей своей прямотой выдала:

— А я в знаменитости, в отличие от некоторых, не записывалась! Хочу жить весело! Поможешь — скажу спасибо! А отвернешься от сестры — будем встречаться только на юбилеях в деревне у родителей! Сама пробьюсь в люди!

Жили раздельно, в разных районах Москвы, не надоедая друг другу своими проблемами. Несколько раз переводил сестре по ее просьбе небольшие суммы. Общение заменял телефон.

Когда Валерий узнал, что у Златы появился малыш от доктора, впервые напился в компании с другом Алексеем, вторым гитаристом, которому неожиданно вывалил все подробности своей несостоявшейся, юношеской любви. Алексей был непреклонен:

— Разведись ты со своей Златой, забери у нее свою дочь и забудь все, как страшный сон!

Забыть Злату не получалось, как ни старался. Эта девочка гладила его в ночных улетающих снах по щеке, и он таял в ее объятиях, наяву слыша вздохи старого рассыпающегося дивана в саратовской съемной квартире, куда его занесла однажды судьба.

В ночной темноте заштатных подмосковных гостиниц он искал ее губы, чтобы прошептать: «Златочка, как я тебя люблю!» — но рядом тоненько посвистывала во сне чужая малознакомая подруга, которая ублажала его тело, требовавшее другой любви и привязанности совсем от другой женщины.

Написал новых песен на приличный альбом, но пробиться на телевидение никак не получалось. Толпы талантливых и не очень мальчиков и бородатых дядек брали штурмом известные студии и не менее известных певцов, но удача хладнокровно запирала все входные двери на огромные старинные замки, придумывая хитроумные шифры, чтобы уберечь многострадальный музыкальный Олимп от мельтешащих, одержимых, жаждущих славы и денег.

Какая-то непонятная бесшабашность влекла Валерия по жизни, затягивая в бесконечную трясину все ускоряющегося времени, каких-то неотложных дел, проектов, меняющихся автобусов, выпивонов, танцплощадок, небольших сельских Домов культуры. И постоянно перед глазами маячили жующие, пьющие, раскрасневшиеся лица на бесконечных, трафаретно похожих свадьбах, юбилеях за уставленными закусками и бутылками столами.

Иногда самому становилось тошно от этой игры в догонялки ради чертовых денег, которые давали относительную личную свободу, но незаметно истекали вслед за убегающим в никуда временем. А в реальности оставалась съемная маленькая однокомнатная квартира, дорогие шмотки в чужом шкафу и старенькая импортная спортивная машина, купленная в далекие юношеские годы на заработки в банде фальшивомонетчиков. И еще прилипчивые девушки с тонкими талиями, готовые захомутать высокого гитариста с приятным баритоном, который тревожил сердца своими песнями о неразделенной любви. И никого из них не смущало массивное золотое обручальное кольцо на правой руке. Была даже негласная борьба между малолетними школьницами-сумасбродками и искательницами приключений — фанатками группы.

— Валерка, ты осторожнее с бабами! То есть, с девушками! — предупреждала сестрица Ольга. — Не успеешь вздохнуть, а тебя наградят каким-нибудь сынишкой или прелестной дочуркой. Будешь потом работать только на своих внебрачных детей, как все современные театральные и кинознаменитости. Жениться официально еще один раз не собираешься? Новая Злата на твоем горизонте еще не взошла? Слава Богу! Держись, дорогой братец, от всех этих новомодных разборок в судах и на телешоу подальше, а, самое главное, от этих современных московских хищниц. Сердце нашей мамочки не выдержит еще одного ребеночка от неизвестной красотки. Ладно, Наташа была плодом твоей первой мужской неопытности, но сейчас же ты уже прожженный москвич! Ни пуха ни пера!

И вдруг этот утренний необычный звонок. Ахнул, когда услышал знакомый голос Златы, но потом понял, что ошибся. Звонила мать Златы Анна:

— Валерий, прости, что тебя беспокою! Леонид Петрович улетел в командировку в Новосибирск на неделю. Дмитрий Иванович в загранкомандировке на своем крейсере. Злата с Ольгой в Германии. У нас проблема!

— Господи! Что случилось? Дети заболели?

— Валерий! У тебя найдется несколько свободных минут, чтобы меня выслушать и что-нибудь посоветовать?

И Анна, немного сбиваясь от волнения, но довольно четко изложила суть проблемы:

— Злата перед самым отлетом в Москву нашла у супермаркета в центре города в снегу дорогое золотое кольцо. И черт потащил ее в конце дня с этим кольцом в полицию. Ты же знаешь, какая Злата принципиальная с детства. Дежурному не захотелось заморочек, он принял заявление и фото кольца, пожелав Злате самой получить приличное вознаграждение, если хозяева кольца предпримут меры к его розыску. Представляешь, я сама полчаса убеждала Злату, что это кольцо — обычная бижутерия, но качественно сработанная. Злата улетела в Германию с этим кольцом на пальце, ни о чем не сожалея. А вчера поздно вечером мне позвонила соседка из дома Златы и сказала, что приходили какие-то типы и допытывались, где можно срочно найти хозяев квартиры, а именно, Злату Казанцеву. Этот визит незнакомцев соседку преклонных лет очень напугал. Она не стала вдаваться с ними в подробности, испугавшись возможного ограбления, пока хозяев нет дома. Я попросила соседку в случае повторного появления этих людей дать им мой номер телефона. Подожди, я перезвоню, Инна Васильевна, эта соседка, у меня сейчас на проводе городского номера. Я перезвоню через минуту!

Минута растянулась на полчаса. Валерий опаздывал в студию на запись клипа своей новой песни «Аврал». Дорога могла занять округленно часа два, но то, что он услышал от Анны, заставило его забыть всю поминутно расписанную схему концертов и репетиций на предстоящий месяц. Голос Анны звенел от возбуждения:

— Я только что разговаривала с телохранителями той важной особы, которая «посеяла» у супермаркета колечко, свадебный подарок мужа, стоимостью один миллион рублей. И они требуют от меня, чтобы я немедленно вернула кольцо хозяйке, обещают приличное вознаграждение.

Валерий перебил монолог невольным возгласом:

— А Злата что, не могла сразу же в Волгограде отнести кольцо в ювелирный магазин на оценку? Как она такую ценность сумела провезти через таможню? Там ведь тоже не дураки сидят!

— Не знаю, Валера, но у нее просто не было времени. Она рано утром улетела в Москву. Не знаю, что теперь делать! Ведь они с Ольгой только три дня в Германии! Так жаль, столько лет девочки собирались проведать Лидочку и ее семью, и теперь из-за этого проклятого кольца нужно немедленно возвращаться!

Да, ситуация складывалась нестандартная, закручиваясь именно в детективный вариант, с большим количеством вопросительных знаков относительно способов разрешения:

— Анна, продиктуйте мне номер телохранителя. Я представлюсь мужем Златы и попробую решить все проблемы.

На другом далеком конце связи после набранного варианта сотовой связи несколько секунд была заминка, а потом резкий гортанный голос спросил недовольно:

— Кто? Что надо?

— Это Валерий Казанцев. Я по поводу найденного кольца. К сожалению, моя жена сейчас находится в Германии. Сразу после ее возвращения через две недели мы вернем вам кольцо в целости и сохранности и без всякого вознаграждения.

Недовольный голос перебил грубо:

— А почему ты сейчас не можешь вернуть кольцо? Эта стерва, твоя жена, конечно, увезла колечко с собой? Точно? И гадать не надо! А ты уверен, что твоя женушка вернется к тебе в залатанную Россию? С таким колечком в кармане она быстренько сбегает в Берлин с прошением о предоставлении политического убежища. Мы уже навели справки о твоей семье. Чтобы кольцо завтра же утром было у тебя. Иначе будут большие неприятности. Здорово пожалеешь, что промедлил. Самолеты летают исправно. Срок — завтра в 9 часов утра. Понятно?

Валерию стало ясно, что с «шестерками» договориться не удастся:

— Дайте мне, пожалуйста, телефон вашего босса. Постараюсь с ним договориться напрямую, если вы не понимаете русского языка. Ваши сроки нереальные…

В трубке прозвучали гудки отбоя.

«Мерзавцы! Выслужиться хотят! Да, служил бы я сейчас в спецвойсках, быстренько пробил бы всю эту шайку-лейку с хозяином, дарящим своей молодой супруге колечко за миллион».

Позвонил в офис мобильной связи. Ответ обескуражил — владелец данного номера неизвестен.

Решение пришло внезапно — нужно самому слетать в Германию, забрать у Златы кольцо и тотчас же вернуться назад в Волгоград. Отдать кольцо хозяевам и жить всем спокойно. А подружки пусть наслаждаются общением с близкими людьми, путешествуют по Италии, ничего не ведая о возникших проблемах со злосчастной находкой.

В визовом центре сумел уговорить за определенную сумму иностранной валюты несговорчивого сотрудника, чтобы получить визу в течение трех часов вместо положенных минимальных двух суток. Самолеты летали без задержек, билет на ночной рейс достался без проблем. И, уже открывая входную дверь в свою «берлогу», как любила прикалывать Ольга, чтобы забрать спортивную сумку и переодеться, вдруг утонул в неприятном, убивающем наповал сообщении Анны:

— Валера, неизвестные люди забрали сегодня после полдника из детского садика Наташу! Воспитательнице в группе сказали, что прилетел из Москвы ее отец Валерий Казанцев. Он очень торопится. И эта молоденькая глупышка отдала ребенка. Я уже позвонила Леониду Петровичу. Он ночным рейсом вылетает из Новосибирска. Что им нужно? Неужели они не позвонят мне, сволочи? Стой, звонок на вторую симку! Сразу перезвоню!

Требование «хозяев положения» было однозначным:

«Девочку вернем только в обмен на кольцо и желательно, чтобы не было никаких осложнений, иначе торг просто не состоится. Ждите звонков!»

Такой смеси панического страха за жизнь беззащитного невинного ребенка, ужаса от бессилия решить немедленно эту невозможную задачу и какой-то нечеловеческой ненависти к уродам, похитившим Наташу, Валерий испытал впервые. Первой мыслью было набрать номер Ольги и брякнуть о случившемся сестре с требованием немедленного возвращения в Россию с несчастным кольцом. Так поступила бы на его месте любая женщина, которая захлебнулась бы с головой в той волне отчаяния, представив даже на секунды последствия этого похищения для несчастного ребенка.

«Обращение в полицию в данной ситуации не даст требуемого ускорения для обнаружения местонахождения Наташи, так как неизвестны те люди, которым принадлежит кольцо. Кто они? Ведь звонят простые исполнители заказа такого дерзкого похищения? А кто является заказчиком?» — Валерий был уверен, что уже пришли в движение все механизмы слаженного аппарата, к ведомству которого имел отношение Леонид Петрович. И пока тот будет рассекать ночную тьму небесного пространства, стремительная лавина боеспособных работников уже начнет шерстить, анализировать тот маленький запас фактов и подсказок такого непростого дела, выясняя, кем, когда и где было приобретено это проклятое кольцо. И, конечно, крупно повезет, если история создания драгоценности ограничится изготовлением и реализацией ее в России. А если биография кольца началась в заграничных странах или связана с криминалом?

Валерий почему-то был уверен, что на этой дорожке поиска истинного владельца или владелицы кольца сбоя удастся избежать. Но неужели именно они отдали такой варварский приказ взять в заложники малютку ради блестящей, баснословно дорогой безделушки, лишить покоя и сна близких людей, которые пойдут на любые крайности, чтобы спасти ребенка»?

И тут раздался звонок:

— Так, уважаемый папаша, твоя дочка у нас. Все будет в норме, если ты поторопишься с кольцом. С бабушкой мы больше дел не хотим иметь. Все женщины истерички. Будем выходить только на тебя. И надеюсь, что обойдемся без вмешательства полиции. Отбой!

Мать Златы была мужественной женщиной, но время ежесекундного ожидания известий о судьбе внучки могло сломить волю любого нормального человека:

— Анна, в полночь я уже буду в Берлине. Позвоните, пожалуйста, своей подруге Лидии, чтобы кто-нибудь из мужчин привез в аэропорт кольцо, не посвящая в подробности ни Ольгу, ни Злату. И я тут же ночным рейсом улечу обратно в Москву. Если все будет нормально, в обед встретимся в Волгограде. Эти подонки решили не рисковать. Они будут выходить только на меня. Возьмите, пожалуйста, отпуск за свой счет и на всякий случай держите всех ребятишек возле себя. Особенно сынишку Златы и своего сына. И сестренки Златы пусть будут настороже. Никто не знает, какой разворот получится. Привет Леониду Петровичу! Не волнуйтесь, лишь бы эта ночь прошла скорее! И ни слова Злате!

Анна не смогла сдержать слез:

— Удачи тебе, сынок!

Глава 5. Риск

Гулкая пустынность огромных пространств никогда не засыпающего аэропорта, чашка кофе на бегу у стойки, недлинная очередь при оформлении документов среди молчаливых озабоченных людей — и утомляющая бессонница в течение всего перелета.

Конечно, не таким было его представление об отрыве на какой-то месяц от обыденности повседневной жизни, чтобы окунуться в прелести французской туристической столицы, или красот альпийских высокогорий, или туманную суровость лондонской старины.

Жизнь так коротка и не предсказуема со всеми ее выкрутасами, радостями и потерями, находками и любовью, и, главное, с вечной работой, что нужны именно вот такие два ночных часа полета над восточной Европой, чтобы понять смысл своего существования.

Пять лет московского дерганья, натяжка себя на какой-то жизненный шаблон, вселенский напряг, чтобы соответствовать мифическому образу победителя в многомерном измерении московских размытых неубедительных требований — ведь ясно: все это не то, что тебе было необходимо, чтобы обрести, наконец, чувство завершенности того отрезка жизни, который называется юность.

И шлягеры, на которые ты положил всю молодость, пытаясь выбиться из тысяч амбициозных выскочек, чтобы потом тусоваться среди немногих в тонюсенькой прослойке элитных гениев и богатеньких мажоров в многомиллионной работающей столице, не стоят этой самоотверженности. И ложная показуха со временем сожрет тебя с потрохами, и ты будешь корчиться на старости лет от невозможности вернуться на тот единственный, для тебя определенный в жизни путь, с которого сам, по собственной глупости, когда-то свернул и, не сумев вовремя опомниться, так жестоко опустошил себя, забыв о мечтах горячей юности.

Впереди немногочисленных встречающих в этот поздний полуночный час, когда самой природой предназначен сон и отдых от беспокойств дневной сумятицы, стояла Злата. Она решительно схватилась за ремень черной спортивной сумки, которую Валерий только что перекинул через плечо:

— Что случилось? С мамой или с детьми? Почему такая крайность с твоим внезапным прилетом? Кому вдруг так внезапно потребовалось это проклятое кольцо? Валера, только не молчи!

Это было невозможным превращением, каким-то преломлением сознания. Когда в чужом немецком крупнейшем аэропорту от увидел вдруг в полушаге от себя не привлекательную элегантную даму в светлом, приталенном, осеннем пальто с золотисто-каштановой косой через плечо, а взволнованную восемнадцатилетнюю подружку своей сестры. Чьи зелено-карие глаза сверкали так близко и призывно. А полные ее губы напомнили безумие взволнованных тел в старой отцовской туристической палатке на берегу затерявшейся в знойном, бескрайнем, степной просторе немногословной речки.

Валерий шагнул вперед, не помня себя, забыв на секунды, зачем он здесь, прижал крепко к себе эту такую зримую и желанную фигурку своей единственно любимой женщины, заглушил ее очередной испуганный вопрос своим жадным поцелуем. И, получив неожиданно ответное, чувственное откровение, застыл на долгие секунды со своей добычей, чувствуя, как ослабевает напряженность рук, плеч Златы, уступая взволнованной ненасытности его требовательных ждущих губ.

Это невольное притяжение изголодавшихся по ласке, помнивших лучшие времена взаимного растворения друг в друге тел, испарилось через мгновения:

— Ты с ума сошел, что ли? Опомнись! — Злата уперлась ладонью в грудь высоченного друга, поправила взлохмаченные волосы. — Вымахал на две головы, настоящий гвардеец! Зачем прилетел так внезапно? Ольга опять нас с тобой свести хочет?

Рядом, стесняясь, переминался с ноги на ногу, подошедший дядя Саша:

— Привет, Валерий! Ничего мы с Лидой не могли с Златой поделать. Уперлась: поеду в аэропорт и все. Что у вас там произошло?

Реальность опять все определила на свои законные места, а ведь еще самую малость, секундочку, и он бы поверил, что его чувственность и решительность разбудили огонь не потушенной любви Златы к нему. Что где-то в самом заповедном уголке ее сердца жива та искорка, из которой, возможно, когда-нибудь, позже, взовьется пламя обоюдной сжигающей страсти. И, излившись в требующие близости тела, оно даст толчок зачатию и развитию их совместного дитя.

«Схватить Златку за руку, не видеть ее и дяди Саши укоряющих взглядов, запереться вдвоем в отдельном прелестном номере ближайшего отеля и умолять Злату о его безумном желании иметь от нее ребенка. Да, это парадокс жизни, когда мужчина хочет близости с женщиной ради того, чтобы получить от нее свое продолжение».

Это естественное желание было прочитано взволнованным дядей Сашей на физиономии Валерия. Еще более смутившись, отец Ирмы проговорил осторожно:

— Ну, вы тут разбирайтесь, а я пойду в машине подремлю!

Злата сделала шаг назад, нечаянно толкнула мужчину крепкого телосложения в черной кожаной куртке, который размахивал руками, привлекая внимание какого-то прибывшего пассажира, извинилась по-русски, опомнившись сразу от слишком пылкого объятия и неожиданно откровенного поцелуя решительного Валерия:

— Каким ты был неуправляемым, таким и остался, — где-то близко, в горле, словно застрял клубочек непонятно вспыхнувшего восторга и радости, чудной неги, пронзившей болезненно вдруг ставшее непослушным тело, сохранившее память о яростных всплесках страсти тех незабываемых ночей, когда мир околдовывал их, уносил в колыбели на вершину невозможного блаженства. — Мы можем с тобой поговорить где-нибудь спокойно, без лишних эмоций? Ведь мы с тобой теперь — просто посторонние люди. Валерий! Ты должен понять, что все наши с тобой отношения закончились в далеком 2011 году, когда мне было девятнадцать с половиной лет, а тебе двадцать один год. А сейчас на улице уже начало 2017 года. Короче, если ты думаешь, что наша с тобой встреча на нейтральной территории что-то изменит в наших судьбах, ты глубоко ошибаешься! И твое несуразное решение полететь вслед за нами с Ольгой меня очень удивило.

И вдруг в памяти Валерия совершенно неожиданно всплыли слова неизвестного автора:

«Подарить бы Вам платье из счастья,

Да его всяк по — своему шьет,

Отвести бы от Вас все ненастья,

Да не ведаем их наперед.

Милая…. Добрая…. Нежная….

Вас не изменят года.

Ваше Величество Женщина….

Будьте прекрасны всегда!

«Да, взволнованное сердечко Златы чувствует беду, но пусть все небесные силы помогут мне, чтобы сдержаться и не испугать мою дорогую девочку страшной правдой о похищении Наташи. Я не смогу увидеть потухший свет ее прекрасных глаз, если я сейчас из самых благих побуждений не сдержусь и брякну, все, как есть».

— Злата, у меня наклюнулась срочная командировка в Германию, а тут позвонила твоя мама с просьбой попутно привезти назад твою находку. Нашлись хозяева, и нужно срочно вернуть им их кольцо.

Валерий врал так убедительно, что Злата поверила. Она достала из сумочки небольшой пластиковый пакетик, в котором пряталась невозможная красота.

— Златочка, мое солнышко, зачем ты приехала в аэропорт? Пойдем, я провожу тебя до машины, разбудишь дядю Сашу и спокойно отправляйся домой к тете Лиде. Всем от меня большой привет! А у меня через час продолжение полета.

Злата больше не задавала вопросов. Это незапланированное заранее свидание в полночной гулкой пустоте незнакомого аэропорта усыпило первоначальный испуг, вдруг вспыхнувшие страхи за оставленных в России детей, за долгое отсутствие мужа на далекой и нелегкой службе. И эта блестящая безделушка в виде дорогого кольца осталась где-то за гранью предполагаемых неприятностей. И прощальный поцелуй Златы в область гладкой щеки выключил все эмоциональные всплески сознания Валерия. Главное сейчас для него — немедленное возвращение домой, в Москву.

В самолете вырубился без сновидений, ощущая в руках упругость такого знакомого тела, утонув в незабываемом аромате пушистых волос, сказочной идиллии свершившегося чуда. И напряжение последних дней запоздало стучалось болезненной ломотой в затылке, когда пытался найти удобное положение своим длинным ногам в узком пространстве зажатого креслами тела.

Ранний неожиданный телефонный перезвон напомнил о тревоге ожидания самого неприятного:

— Где кольцо? Девчонка просится к маме! Неужели ты, папочка, не сумел выполнить наше указание? Если через два часа кольца не будет у нас, то цена вырастет вдвое — за наше терпение придется тебе к кольцу добавить еще один миллион. Все понятно?

Валерий постарался говорить спокойно:

— Я сейчас в Шереметьево. Где девочка? Только в обед я буду в Волгограде с кольцом. Где я смогу забрать свою дочь?

После секундной паузы тот же гортанный голос пробормотал негромко известное ругательство:

— А кто тебе сказал, что мы собираемся встречаться с тобой в городе-герое? Чтобы через два часа был у Большого театра, здесь, в Москве. Сбрось свою фотографию на этот номер. Будем тебя караулить. Отдашь кольцо — получишь дочку. И без выкрутасов! Нам нужно наше кольцо! Криминала никакого нет! Мы чисты перед законом! Но, если увидим, что ты нас сдал полиции, девчонку не увидишь никогда! По этому телефону не звони — бесполезно!

Времени было в обрез. Эти сволочи, по-прежнему, были в недосягаемости, раз уже успели перевезти Наташу из Волгограда в столицу, где усилия по розыску увеличивались в десятки тысяч раз.

Валерий набрал телефон Анны:

— Анна, добрый день! Я с кольцом уже в Москве. Наташу успели перевезти в Москву! У меня, к сожалению, нет ни одной фотографии дочери, такой вот непутевый отец! Сбросьте на мой телефон фотографию Наташи поскорее! Ровно через два часа мне назначили встречу у Большого театра. Передайте Леониду Петровичу скорее, чтобы перекрыть им отход на всякий случай! Грозят мне еще одним миллионом за услугу!

Леонид Петрович позвонил ровно через минуту:

— Валерий, я в Москве! Давай быстренько на аэроэкспрессе от Шереметьево до Белорусского вокзала. Там прямо из вокзала выход на станцию метро «Белорусская». Смотри, не перепутай Станций «Белорусская» — целых две: Радиальная и Кольцевая. От «Белорусской» Радиальной едешь до остановки «Театральная», время в пути где-то десять минут. На выходе я буду тебя ждать. Как они тебя узнают? Ясно, свою фотографию ты им уже сбросил? Поторопись! Лучше заранее явиться на назначенное место, оглядеться спокойно! Будем работать в паре. Жду тебя!

Зимнее неприветливое утро подгоняло толпы выплеснувшихся на улицы, торопящихся на работу москвичей, захлестывая прорывающимися снежными хлопьями несущиеся машины. Замшевая черная куртка совсем не спасала Валерия от ледяных порывов северного жгучего ветра, но убаюкивающая, сонная нега привычного метрополитена согрела моментально:

«Бедная малютка, которую в такой свирепый мороз безжалостно разбудят эти подонки и потащат в центр столицы, чтобы обменять на поганое золото! И еще смеют утверждать, что тут нет никакого криминала! Господи, только бы все окончилось для девочки благополучно!» — Валерий всегда снисходительно, а, если точнее, безразлично относился к религии, считая себя обычным атеистом.

Но полная неопределенность, зависимость его маленькой дочери от произвола и прихоти неизвестных мерзавцев что-то перевернули в душе, извлекли совершенно независимо от его сознания глубинные корешки заложенной веками предками истинной веры во всемогущество свыше. И, не зная ни одной молитвы, кроме «Отче наш», Валерий мысленно посылал неистовые мольбы и просьбы небесам, умоляя спасти и защитить невинное дитя.

Леонид Петрович ждал у выхода в теплом вестибюле. От его крепкого рукопожатия Валерий сразу внутренне успокоился, хотя где-то глубоко под ключицей частило от неизвестности и жара, никак не желающего успокоиться сердца. Леонид Петрович достал пачку незнакомых сигарет, протянул молча Валерию. Закурили, сойдя со ступенек:

— Людей пока на улице немного, обзор Театральной площади идеальный. На парковке Большого театра прямо перед нами пока тоже мало легковых машин. Но весь вопрос вот в чем, — Леонид Петрович глубоко затянулся, — откуда они могут появиться вместе с девочкой? Вариантов множество. Но ясно пока только одно — они, если похитителей несколько, или один мерзавец, будут вынуждены идти вместе с ребенком пешком до ступеней парадного входа в театр. И ты должен будешь стоять на ветру и на виду достаточно долго. Что ты вырядился по-осеннему легко и совсем без шапки? Москву с Германией перепутал?

— Я же в Европу летал на самолете. Думал, в транспорте не замерзну.

— Так, с тобой все ясно. Возьми мою норковую шапку, и без разговоров. Я сейчас спокойной деловой походкой дойду вон до той серебристой «Хонды» на парковке, которая стоит с края, ближе всего к Большому театру. И буду там греться в салоне. А ты выйдешь на одну из аллей сквера, которые, как лучи, отходят от фонтана, построенного к 850-летию Москвы — из трех чаш с вазами, расположенных на приподнятом подиуме посреди круглой вымощенной площадки. Вокруг него по окружности установлены лавки для отдыха горожан. За ними разбит газон с клумбами, яблонями и сиренью. Отсюда далековато разобрать, есть ли там сейчас люди. Поэтому пройдешь не спеша, поглядывая по сторонам. Возможно, тебя могу встретить несколько человек без ребенка, чтобы проверить, нет ли за тобой сопровождающих. А могут и по голове оглушить, и под ручки проводить до машины. Не зевай! Могут прийти от ЦУМа, от Малого театра, где установлен памятник Александру Островскому. Могут спуститься по ступенькам вдоль здания Большого театра от помещения Новой сцены. Там, где-то около ста метров, но это вне зоны твоей видимости. Девочку, смотри не перепутай, папаша! Да шучу я, не обижайся! Наши ребята все подходы перекрыли, но будь готов ко всяким неожиданностям. Холодно сегодня, поэтому малолюдно, но вдруг переиграют ситуацию, сволочи! Не думаю, что могут появиться со стороны оживленного Театрального проезда, от памятника Карлу Марксу, но там тоже дежурят. Твоя задача — дочку в охапку и быстренько к моей машине после того, как отдашь чертово кольцо. И все. Ни в какие разговоры и разборки не вступай. Без тебя справятся. Ясна задача? С Богом! Если предложат пройти за девочкой до каких-нибудь магазинов, иди спокойно, знай, что тебя прикрывают.

— А вы точно сумеете этих олигархов привлечь к уголовной ответственности, они же все такие непотопляемые?

— Валерий, время! Потом поговорим.

Проходя по парковке к чистым от снега каменным дорожкам аллеи, невольно затормозил от необыкновенной торжественности наплывающего великолепия огромного здания Большого театра, с его классически выверенной архитектурной неповторимостью восьми колонн, несущейся бронзовой квадригой работы Петра Клодта высоко над головой.

Изображение здания Большого театра привычно можно увидеть на банкнотах сторублевого достоинства, но даже в сумеречном свете хмурого свинцового зимнего дня вся эта парадность шедевров московского центра вызывала гордость и восхищение от уникальности русского зодчества.

И Валерий невольно вспомнил тот год своей первой задержки в Москве зимой с решимостью не возвращаться сразу домой после службы в армии, чтобы посмотреть столицу и подготовиться к поступлению в престижный институт ФСБ в Санкт-Петербурге.

И перед глазами тотчас вспыхнули яркие брызги воспоминаний, когда в один из майских дней он совершенно случайно забрел на Театральную площадь и молчал, замерев от восторга, зачарованный роскошью прекрасных тюльпанов на клумбах у Большого театра. Позже в Интернете он прочитал, что тюльпаны двух сортов — насыщенно-розовый «Галина Уланова» и ярко-красный «Большой театр» — были выведены голландским селекционером Лефебером. В начале прошлого века цветовод увидел Галину Уланову на сцене Большого театра. Лефебер был так впечатлен талантом русской балерины, что специально в честь ее и театра, в котором она блистала, вывел новые сорта тюльпанов.

И тогда Валерий сразу представил рядом с собой Злату в легкой весенней курточке, с распущенными пушистыми потоками прекрасных золотисто-каштановых волос по плечам.

И ведь он смалодушничал тогда, поставив достижение своей будущей военной карьеры на острие всей своей жизни. И вся дальнейшая разматывающаяся перспектива событий и фактов свернулась потом в запутанный клубок неразрешимых проблем. И в итоге он потерял Злату и свою единственную дочь.

«Интересно, что сейчас делает Злата?» — обостренное чувство собранности, готовности упрямо отгоняло неприятный холодок возникающего, наплывающего ужаса от безрезультативности всех предпринятых мер и усилий. Валерий решительно пролетел строгую симметричность старинных каменных плит, ступеней, замер у колонны прекрасного здания, весь в напряжении увидеть наяву впервые свою уже выросшую дочь.

Невысокий коренастый мужчина в короткой черной куртке с молодежным рюкзачком за плечами вывернулся именно со стороны ЦУМа, остановился у фонтана, несколько минут старательно разглядывал панораму Театральной площади, сделал несколько снимков фасада Большого театра своим телефоном, и только потом поманил Валерия ладонью.

— Иди сюда!

Валерий легко сбежал со ступеней.

— Валерий Казанцев? Где кольцо? Покажи!

— Где моя дочь? Я все ваши указания выполнил. Хватит мучить ребенка! Немедленно веди меня к ней!

— Сидит она в машине. Иди за мной без разговоров и не суетись! Скажи спасибо, что не заставили тебя в Подмосковье прогуляться. И смотри, не вздумай нам подделку кольца подсунуть!

— Хватит болтать! Идем скорее!

Шли недолго мимо шикарных магазинов и модных салонов, сворачивая неожиданно в какие-то переулки старинных зданий, закусочных, ресторанчиков. Валерию этот район был мало знаком, но многолюдность на улицах указывала, что станцию метро он найдет быстро. Малоприметный серый «Форд» у подъезда жилого дома с тонированными стеклами сразу привлек его внимание, потому что мужчина заметно ускорил шаги и явно занервничал, остановившись у этой машины. Медлить было некогда. Валерий резко схватил его за руку и неожиданно для себя, не сдержавшись, вывернул ладонь незнакомцу привычным приемом за спину:

— Хватит тянуть! Пусть выводят девочку из машины немедленно, иначе я тебя изуродую!

Проходившие мимо женщины отпрянули в сторону. Какой-то молодой парень, шедший навстречу, остановился, с интересом наблюдая за неравным поединком, когда шапка свалилась с головы мужичка с заломленной за спину рукой, взвывшего сразу от боли.

Передняя дверца машины распахнулась. Верзила Валеркиных лет угрожающе выдвинулся навстречу, став автоматически в боевую боксерскую стойку:

— Все, парень, ты теперь пожалеешь, что на свет белый появился!

Дальше все происходившее было, как в дурном сне. Прохожий, любопытный парень, классическим ударом в челюсть уложил верзилу у задних колес машины. Две проходившие женщины с большими сумками в руках сразу блокировали обе задние дверцы машины, проговорив негромко:

— Здесь чисто!

А третья достала из кармана роскошной черной шубки и протянула Валерию металлические наручники:

— Что ты с ним церемонишься? Хватит обниматься с эти поддонком. Пакуй!

И вот, наконец, испарилась мучительная мысль, как в ночных кошмарах, когда ты кого-то догоняешь, куда-то мчишься, но что-то мешает, тормозит тебя, и ты не успеваешь на какие-то мгновения, и просыпаешься с осознанной мыслью, что не успел, опоздал, не доглядел. Да, именно этого он боялся больше всего, что прямо на его глазах машина с Наташенькой взревет и умчится в неизвестность, а он не сможет ее остановить.

А его девочка в это время безмятежно спала на заднем сидении «Форда», и ей было жарко в теплой шубке из искусственного меха и пушистой вязанной белой шапочке в ее детском мире грез и покоя, где нет страшных чужих дядек и противных ведьм.

— Ты кто? — спросила она, когда Валерий позвал тихонечко: «Наташа, проснись! Домой поедем!»

Он нес ее, уже достаточно большую и тяжелую девочку, на руках по незнакомой московской улице, так и не ответив на ее простой детский вопрос, потому что впервые не хотел обманывать и одновременно не мог сказать правду.

Лицом она была его копией — это было, несомненно. Но в васильковых глазах девочки пряталось уже то невозможное просветление будущей красавицы, которое сразило когда-то в поезде неиспорченную душу Валерия при первой встрече с ее прекрасной матерью Дарьей.

— Наташа, посмотри-ка, кто нас с тобой ждет у машины! — у припаркованной машины без головного убора замер невозмутимый Леонид Петрович.

— Пусти меня, я уже не маленькая! Это мой дедушка, понимаешь? — Наташа достаточно сильно стукнула Валерия кулачком без варежки по плечу и добавила гордо. — Мой самый любимый дедушка.

Она обнимала и целовала Леонида Петровича, что-то шептала ему в ухо, отвечая на быстрые вопросы, потом неожиданно прытко сама залезла в машину, помахав Валерию неожиданно на прощание маленькой ладошкой.

Этот цыпленочек даже не догадывался, в какой неожиданной буре радостного возбуждения вдруг оказались эти два сдержанных на внешние проявления чувств, близкие ей мужчины.

— Ты чего стоишь, дорогой Валерий? Особых приглашений не будет! Карета подана! Возвращай мне это злополучное кольцо, чтобы девчушка ничего не видела в машине. Если ты не возражаешь, я отвезу вас обоих к тебе домой, а сам отправлюсь к начальству на разбор полетов. Сработали чисто, хотя нервишки у тебя немного подвели в последний момент. Неопределенность ситуации всегда взвинчивает, а ты последнюю ночь вообще практически не спал. Справишься с дитем, не растеряешься? Наташа, это мой друг — Валерий. Ты его должна слушаться. Он очень хороший, только живет в Москве один. И тебе придется немножко покомандовать: поможешь ему обед приготовить, на стол накроешь, как тебя мама учила. Договорились?

В машине практически не разговаривали. Наташа почти сразу заснула, прижимаясь, горячим боком, и Валерий постарался затаить дыхание, подстелив свой пушистый модный шарф под голову девочки на своих коленях. Его час наступил, и он даже перестал моргать, разглядывая с непонятным удивлением и невольной радостью лицо спящего ребенка. Иногда густые черные ресницы вздрагивали, легкая тень печального немого вопроса заставляла шевельнуться алые губки, но через секунды напряжение спадало, и опять носик болезненно сопел в такт невольному подпрыгиванию машины на непредвиденных препятствиях и поворотах.

Он не почувствовал тогда, в Иркутске, где было официально объявлено об его отцовстве, абсолютно никаких родственных чувств. И даже свидетельство о рождении дочери в тот непростой год было для него простой бумажкой, чистой формальностью, хотя он великолепно понимал, что до дней своих последних он должен теперь быть опорой и защитой этому маленькому существу, у которого, кроме него, никого нет. И спасательный круг, который ему бросила Злата, согласившись на брак с ним, пусть и фиктивный, удочерив чужого ребенка без особых раздумий и внутреннего напряжения, был принят Валерием с непонятным снисходительным, барским спокойствием: «А куда она денется, если любит меня?»

И Злата выполнила свое обещание, заменила девочке погибшую мать. Она подарила Наташе и доброго отца в лице доктора Дмитрия Ивановича, и любимого маленького брата Юрия, и бабушку Аню, и дедушку Леню со всем их шумным и большим семейством.

А он, Валерий, остался на обочине обычной полевой грунтовой дороге жизни, не успев даже махнуть на прощание всем рукой, так как пролетевшие годы слизнули в мгновение ока такие неподвластные нашему сознанию беспокойные часы, дни, месяцы и годы.

И это наваждение с кольцом, и благополучное завершение невозможного испытания и потрясения, наверное, посланы свыше неслучайно, а как намек: остановитесь, задумайтесь, все ли в вашей жизни закономерно и естественно, или есть такие трещины и изъяны, которые со временем превратятся в непреодолимые каньоны и бездны.

И снова, признавая всю необходимость немедленных действий, он, Валерий, на распутье, отлично понимая, что не сможет сейчас забрать Наташу к себе. Прежде всего, нужно было разобраться с самим собой и своей жизнью. Но одно было очевидно — пора кардинальных изменений наступила незамедлительно. Дважды в жизни именно в Москве он искал спасения для принятия важнейших решений, но, торопясь, не просчитал до конца все возможные варианты промахов и побед, не сумел тогда заглянуть в далекую перспективу не ближних лет, рассчитывая легкомысленно на свою удачу.

И, каково же было удивление Леонида Петровича, когда после возвращения в седьмом часу вечера в квартиру Валерия, его ждал празднично накрытый стол, во главе которого в новом бархатном платье восседала важно Наташа, заявившая радостно: «А мы завтра с Валерием уезжаем к нам домой в Волгоград. Я очень хочу быстрее к бабушке Ане, Юрику и к маме. Валерий тоже будет жить в нашем городе. Мы с ним теперь будем всегда дружить. А ты, дедушка, тоже полетишь с нами на самолете?»

Глава 6. Окончательное решение

Затянувшееся недельное гостевание у тети Лиды начинало всех напрягать. Взрыв первых неуемных дней воспоминаний постепенно рассосался в привычной суете постоянных чаепитий и застолий, и Злата отлично понимала, что был бы совершенно иной эффект, если бы вместо них с Ольгой приехала мать Златы Анна. Годы совместного проживания и учебы в медицинском училище в Красноярске, затем переезд в Заволжье, дружба двух неразлучных подруг, когда, действительно, все беды и радости были пополам, настолько сблизил обе семьи, что Злате приходилось уже в десятый раз вспоминать все новые и новые подробности из жизни своей матери.

А устоявшаяся привычка существования в своем замкнутом семейном кругу, напряженная работа Романа, маленькие дети исключали для Ирмы выезд и развлечения вне дома, например, посещение музеев в Берлине или Дрездене.

И решительная Ольга за завтраком огорошила тетю Лиду и дядю Сашу внезапным признанием:

— Мои дорогие! Мне вчера позвонил мой друг из Неаполя. Предстоящие выходные он хочет провести вместе с нами и показать все достопримечательности этого старинного города. Заскучал без меня, господин полицейский! Как жаль, что сейчас зима! Представляешь, Златка, если бы мы приехали летом, в разгар пляжного сезона? Южный загар, белые шорты, огромные модные шляпы и удивительная, завораживающая даль морского простора!

Тетя Лида перебила, смеясь:

— И нашествие тысяч мигрантов из Ливии, Сирии, других стран Востока и Африки! Это у нас здесь пока относительное спокойствие зимой, а летом по всей Европе — как нашествие саранчи. Вы были маленькими, но возможно помните, как в один из засушливых годов у нас в Заволжье было это стихийное бедствие. Тучи ненасытных огромных кузнечиков накрыли поля и дороги. Чем их только не травили! А на берегах соленого озера Эльтон лежали кучами миллионы погибших тварей. У нас в больших городах, пока холодно, не так этих приезжих пока заметно, но, как только потеплеет, из-за толерантности верховных правителей нельзя будет во всей Германии спокойно ни пройти, ни проехать — везде тысячи неработающих молодых бездельников, женщин в черных траурных одеждах с закрытыми лицами, шумные детишки и непонятный язык, безалаберность какой-то таборной жизни. А в Италии, Греции, Испании — этих мигрантов в разы больше. Лучше бы ты, Ольга, в родной Москве с иностранцами встречалась, там ты дома, и, вообще, в России — порядка больше.

Ольга примирительно подняла руки над головой:

— Все, тетя Лида, сдаюсь! Вот я познакомлю Златку со своим другом, поживем в Италии неделю, а, как понравится нам приятное времяпровождение, так и останемся навсегда! А сейчас вот какой вопрос: на чем мы будем добираться до Неаполя? — Она открыла ноутбук. — От Мюнхена до Неаполя через Австрию на машине — почти 1118 километров. Это около 11 часов, 89 литров топлива, примерно на сумму 3130 рублей. Чисто математический расчет. А автомобильные трассы в горных районах Альп в разгар зимы не безопасны…

— Нет-нет, девочки, этот вариант сразу исключается! — тетя Лида заметно занервничала. — Ромку с работы никто не отпустит, а мой муженек, хотя и водит машину хорошо, но в такую даль побоится ехать. Лучше всего заказать билеты на поезд из Мюнхена. Часов пятнадцать всего, поспите, в окошко посмотрите, поедите — не каждый день такое случается. Самые лучшие горнолыжные курорты в мире увидеть — надолго в памяти останутся впечатления!

— Нет, дорогая тетя Лидочка! Слишком рискованно и долго ехать! Злата, лучшее средство передвижения в современном мире — это самолет! Сколько там от Мюнхена до Неаполя — часа три или четыре? Но только без промежуточных посадок! Представляешь, Златка, грохнемся на заснеженных склонах Альп в какой-нибудь незамерзающий поток — господи, сколько романтики! И долго мучиться не придется! Согласна, подруга? Заказываю билеты на завтрашний утренний рейс до Неаполя? А то случится так, что мой нетерпеливый итальянский любовник, не дождавшись нашего приезда, сам заявится без приглашения к тете Лиде и увезет меня к себе. И не удастся тебе, дорогая Злата, увидеть прелести Неаполитанского залива и действующего вулкана Везувий, который пока находится в сонном состоянии!

— Болтушка ты, Ольга! Заскучали вы у нас после Москвы и Волгограда! Думаю, что сейчас, в межсезонье, с билетами на самолет проблем не будет! — тетя Лида вытащила из духового шкафа очередной шедевр — яблочный пирог, заварила кофе. — Расстроится моя Ирма, что ни говори! Залезли мы в эту провинцию Европы и сами себя тешим: «Ах, какие мы счастливые! Счастье просто через край льется, дырку только нечем заткнуть!»

В самолете Злата неторопливо листала страницы своего потрепанного дневника, с которым никогда не расставалась. Вот непревзойденный Федор Тютчев: «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется, и нам сочувствие дается, как нам дается благодать»,

А вот граненые строки неизвестного автора: «Бог не дает вам людей, которых вы хотите, он дает вам людей, в которых вы нуждаетесь. Они причиняют вам боль, любят, учат вас, ломают вас, чтобы превратить вас в того, кем вы должны быть».

И, наконец, первые строчки так и не дописанного в юности стихотворения:

«Зачем живу?» — вопросом брызнула в стекло окна

Слеза дождя, прозрачная дождинка…

Ольга решительно хлопнула себя по коленке каким-то ярким журналом:

— Два дня гуляем по Неаполю вдвоем, поселимся в простеньком отеле в районе вокзала, постараемся побольше увидеть разрекламированных чудес света, а потом я позвоню Франческо. И чует мое бедное сердечко одинокой женщины, что на этом наше с тобой дружное сосуществование закончится. Он живет на съемной квартире в центре города и, конечно, потребует нашего с ним уединения. Мы с тобой тетеньки уже взрослые, современные, так что, возможно, придется тебе возвращаться к тете Лиде и Ирме одной.

Злата не ответила. Самолет заходил на посадку, и прекраснейший вид белоснежного города с узнаваемым кратером Везувия на берегу застывшего морского бескрайнего пространства дополнял то напряженное волнение первооткрывателей новых заморских стран, которое захлестнуло обеих чужестранок.

Неаполь часто называют «городом контрастов». Это один из самых посещаемых городов Италии, огромный музей под открытым небом и одновременно город-порт, один из крупнейших в стране.

Аэропорт Каподичино оказался в шести километрах от центра города. И завертелась великолепная спираль почти детского удивления, восторженности, радостно-приподнятого настроения от свершившегося наяву чуда проникновения в эпоху средневековья, в эпоху легендарных рыцарей и королей, в мир прекраснейших полотен и удивительных творений художников и зодчих.

Погода баловала, небо распахнулось мартовской голубизной российского напева, в осеннем пальто стало жарко, а по-летнему ласковый ветер настойчиво забрасывал распушенные по плечам концы волос в глаза.

Королевский дворец, расположенный на центральной площади, построенный еще в начале семнадцатого века, с тех пор служил местом проживания королевских особ. Его так и называют Итальянским Версалем.

Осмотр занял около часа. Надолго застыли на шикарная парадной лестнице, потом в небольшом Придворном театре, в трех антикамерах, предваряющих вход в огромный Тронный зал, в Будуаре королевы. Палатинская капелла — место проведения дворцовых служб — поразила необыкновенной красоты алтарем семнадцатого века. Вся эта роскошь старинных картин, необычная обивка тканью стен, расписанные потолки, мраморные полы, огромные люстры, фантастические гобелены, удивительные вазы, украшающие залы, резная позолоченная мебель постепенно заслонили мелкие проблемы сегодняшнего суетного мира.

И целеустремленно, правда, немного устав от перелета в самолете, от избытка впечатлений, перекусили в небольшом кафе, отправились на побережье в замок Касто Нуово, затратив около двадцати минут от железнодорожного вокзала.

Этот замок был построен в тринадцатом веке. Стоит он один, как перст, без всякого окружения, крепкий, мощный, хорошо укрепленный и защищенный, с башнями по углам, в стратегическом месте на берегу моря. Перед входом в замок возвышается огромная Триумфальная арка из мрамора. Рядом с воротами и по всем углам замка располагаются пять выделяющихся круглых башен, высота каждой из которых составляет пятьдесят пять метров. Причем, каждая башня имеет свое собственное название. С севера, запада и юга замок окружен рвом, а восточные стены замка в прошлые времена омывались морем. В Зал Баронов поднялись по готической каменной лестнице. Ведь именно здесь был раскрыт известный заговор баронов, и все они были убиты. Находящийся трон короля напоминает, что в этом мрачном, средневековом, каком-то зловещем месте когда-то проводились королевские пиры. — Златка, хватит нам на сегодня впечатлений? А то такими темпами мы с тобой за неделю всю Италию облазим. Ты на меня, наверное, за слова о Франческо обиделась? Да я просто пошутила! Никуда он от меня не денется! Позвоню ему завтра в обед, пусть устроит нам вечером встречу в ресторане. Да, кстати, знаешь, он совершенно не знает русский язык! Нереальность такого быстрого перелета от заторможенности бесконечных обедов, чаепитий, словоизлияний в уютной столовой тети Лиды, с продолжительными прогулками по аккуратным бесснежным улочкам немецкого городка, заметное привыкание к замедленности и отсутствию проблем — и внезапно вскипевшее и разбуженное любопытство, желаемое, фантастическое стремление увидеть побольше, все запомнить, услышать и понять что-то в быстром говоре энергичных итальянцев заставило их ускорить шаги, оживленно переговариваясь и жестикулируя:

— Ольга, давай сегодня осмотрим еще один замок на побережье! Вход в него бесплатный. Экскурсовод сказала, что с верхней площадки замка открывается роскошный вид на город, Неаполитанский залив и Везувий. А потом можешь быть свободна от меня до утра.

Ольга с большой неохотой согласилась.

Крепость Касто-дель-Ово (Замок Яйца) находился на небольшом острове Санта-Лючия, который соединен с материком узкой насыпью. С этого места берет свое начало история первого города, построенного здесь еще в шестом веке до нашей эры. Замок выглядит очень монументально и внушительно, как и подобает средневековым замкам 11—13 веков: много арок, античные колонн, башен.

И вот именно, когда уставшие от впечатлений Ольга и Злата слушали русского гида о легенде названия замка, по которой римский маг Вергилий спрятал под крепостью волшебное яйцо, благодаря которому удерживаются стены замка, раздался телефонный звонок от матери Златы:

— Доченька, здравствуй! Не волнуйся, пожалуйста, но придется тебе прервать свое путешествие! Наташа очень сильно простыла. У нее пневмония. Я с ней в детском отделении больницы. Она очень по тебе соскучилась. Видишь, какое неподходящее время пришлось на ваше путешествие. У нас сейчас морозы, температура держится ниже двадцати пяти. Вспышка гриппа. Привет Ольге! Вылетай поскорее! Ждем тебя!

— Что случилось? Кто звонил? — Ольга по лицу Златы сразу догадалась, что внезапный звонок ничего хорошего не обещает. — Да не молчи, пожалуйста! Что-то с детьми? С Дмитрием Ивановичем?

— Наташа в больнице — у нее пневмония. Ольга, позвони своему полицейскому! Пусть посодействует, чтобы я сегодня же ночью или завтра утром смогла вылететь в Москву. Срочно! Не возвращаясь в Германию! Возможно это или у них свои закавыки? Хорошо хоть, что забрали с собой все вещи! Как чувствовали!

Франческо появился в отеле через час, когда сидели обе, как на вокзале, измученные, голодные, схватившись за ручки своих дамских сумочек. И Злате стало понятно, почему у ее подруги «поехала крыша» от любви.

Первое, что сразу бросилось в глаза, это спокойная неторопливость, интеллигентность и выдержка достаточно высокого мужчины в джинсовых брюках, светлом элегантном плаще, с модно выбритыми висками и бобриком на голове темных волос. И большие, неожиданно «профессорские очки» со специальными солнцезащитными линзами. Весь его внешний вид, приятные черты лица, некоторая схожесть с известным советским вратарем Львом Яшиным никак не подчеркивали принадлежность Франческо к большому братству итальянских полицейских. Скорее, наоборот, его можно было бы представить научным сотрудником какого-нибудь известного археологического музея.

После взаимного приветствия и представления на английском языке он сдержанно объявил, что рейс до Москвы будет завтра утром. Билет уже заказан. Рейсы до Домодедово только в дневное время. Время в пути около четырех часов.

Он держался как-то отстраненно, будто они с Ольгой расстались только несколько минут назад. Ольга тоже не ожидала такой невозмутимости от своего заграничного друга здесь, в отеле, когда он даже не обнял ее, деловито общаясь только с подругой. Она взорвалась на русском языке:

— Злата, я тоже лечу с тобой в Москву!

Потом повернулась к Франческо, спросила надменно на английском:

— А кто-то распинался по телефону, что жить без меня не может! И я поверила!

Франческо, не торопясь, снял плащ, бросил его на диван, обнял Ольгу за плечи, проговорил примирительно:

— Я очень сильно на тебя обиделся! Почему ты не позвонила мне заранее? Человек часы считал, ждал тебя, а ты целый день была рядом в городе, но без меня! Почему?

Злата смутилась. Ее присутствие в этом маленьком номере с двумя узкими одноместными кроватями сейчас было просто невозможным нарушением всех законов дружбы и приличия. Если Франческо давно ждал свою возлюбленную в родном городе, то, конечно, не для того, чтобы развлекать ее подругу, выполняя чужие прихоти. Им сейчас нужны уединение, близость, возможность почувствовать свою необходимость в обоюдном слиянии, друг в друге. Она выскочила, покраснев, в длинный узкий коридор. Опомнилась только у барной стойки кафе, где заказала два нарядных пирожных и чашечку кофе.

«Идиотка! У Ольги, оказывается, все всерьез и надолго, а мы вели себя с ней, как неразумные девчонки-студентки. Франческо почти вдвое старше Ольги и совсем не похож на того легкомысленного шалопая, каким его нарисовала Ольга. Их двухнедельный роман прошедшим летом в Греции, переписка в соцсетях больше полугода и, наконец, решение Ольги встретиться с другом на его родине — все это говорит о более серьезном намерении, чем простая любовная интрижка. А тут еще она, Злата, под ногами мешается со своими проблемами. Сиди и смотри теперь телевизор с его непонятным языком и очень импульсивными ведущими. Завтра все твои заморские впечатления закончатся, как приятный неисполнимый сон. Хоть бы влюбленные помирились! Ведь мы, действительно, уже не дети».

Ольга с Франческо появились примерно через час. Ольга в новом, достаточно открытом на груди вишневом панбархатном платье сияла тем необычным, томно-зовущим светом, который озаряет только взволнованные лица людей, познавших любовный трепет и полноту искушения любовью.

— Злата, иди, переоденься! Франческо ведет нас в какой-то модный ресторан! — Ольга держала Франческо под руку так уверенно и женственно, что Злате стало понятно, что никакого возвращения Ольги домой, в Москву, в ближайшее будущее не предвидится. И проведенного времени в маленьком номере гостиницы вдвоем вполне хватило, чтобы поцелуями и ласками притушить вдруг возникшее недопонимание, яростно и жадно впитывая разгоревшуюся от долгого терпения и воздержания любовную страсть.

Ночевала Злата в своем номере одна. Ольга исчезла после ресторана вместе со своими вещами, шепнув на прощание: «Не обижайся! Я остаюсь в Италии!». В приоткрытое окно вместе с теплыми порывами близкого моря прорывались гудки машин, запахи и звуки постепенно засыпающего огромного города, который она, Злата, увидела одним глазком, как чайка касается набегающей волны слегка крылом, чтобы опять взмыть вверх и парить вслед уплывающему в открытое море кораблю.

Проводы в аэропорту были недолгими. Однотонно-томительный перелет в полупустом салоне самолета, ровный гул двигателей и абсолютно пустая голова — ни всплесков уныния, ни щемящей радости, ни хоть каких-нибудь искорок привычного анализа и раздумий.

В обед Злата уже торопилась по заснеженному летному московскому полю к своему родному самолету, подгоняя себя словами:

— Домой! Скорее домой!

Глава 7. Глубина

В одном из старых журналов Злата когда-то в далекой юности прочитала интересную статью о перевоплощении души, которая после смерти человека веками ждет своего часа или указки сверху, чтобы снова возродиться. На Тибете считается, что душа может воплотиться в человеческое тело до девяти раз. Каждое воплощение, вне зависимости от того, как человек вел себя в предыдущем воплощении, накладывает на него кармические испытания, которые касаются его характера, здоровья, любовных отношений и рода занятий. Воплотившись в очередной раз, душа наделяет человека особыми испытаниями, кармическими проблемами. В специальной таблице, неизвестно из каких источников приведенной, по году рождения можно было узнать, в какой раз душа воплощается в тело человека или какую жизнь по счету проживает ваша душа на планете Земля, какие кармические предрасположенности ждут каждого, какие черты характера, болезни и сексуальные склонности являются для вас кармическими. Это была, несомненно, беллетристика, но что испытаний на человеческий век припасено не меряно, в этом можно было не сомневаться.

«Если бы знать, где упасть, то соломки заранее туда подстелил бы» — говорится в известной русской поговорке.

Еще в Неаполе захватило властно чувство какой-то отдаленной тревоги, понимание несвоевременности этой туристической поездки, непонятное ощущение вины перед Дмитрием Ивановичем за то, что попыталась совершить невозможное, исключающее сегодняшние будни, — рвануться сердцем, закрутиться в ткань былых воспоминаний в обществе своих близких подруг. И уже в ожидании встречи с заболевшей дочерью, матерью, милым сердцу сынишкой Юрой от напряжения последней недели вдруг болезненно заныло сердце, отдаваясь тупыми толчками где-то в области ключицы.

«Какие кармические испытания может подкинуть лично мне непредсказуемость ежедневного топтания на этой грешной Земле? — она не успела ответить сама себе на этот неуклюжий вопрос, потому что в детской палате, куда определили Наташу, ее встретила не мать, а все тот же неизменный Валерий. Он сидел на стуле возле окна спиной к двери, облокотившись на подоконник. Обе девочки крепко спали на своих кроватках. Две пустующие кровати были застелены зелеными покрывалами-пледами.

— Ты что тут делаешь? — Злата поманила Валерия в коридор. — Ты же улетел в Германию в командировку? Или опять очередной розыгрыш?

Валерий стоял перед ней, уставившись взглядом на ярко-синие бахилы на своих зимних ботинках, и молчал.

— Почему ты здесь? Тебя моя мать попросила ее подменить? Господи! Что ты сказал девочке? Я же тебя просила оставить меня и мою семью в покое!

— Злата! Успокойся! Я ничего Наташе не сказал пока! Очень хорошо, что ты вернулась домой именно сейчас! Когда Наташа поправится, именно ты должна будешь сказать ей, что я ее родной отец! И чтобы ребенку было понятнее, придумай, почему меня несколько лет не было в стране.

— Нет! Она тебе не игрушка! Приехал на три дня, посветил, как фонарик в ночи, и радуйся, дите, что у тебя еще один папочка появился!

Валерий перебил негромко:

— Я остаюсь жить в Волгограде, и ты должна мне помочь подружиться с дочерью! Златочка, милая, постарайся меня понять!

— Злата, доченька! С приездом! — Анна в развевающемся больничном халате стремительно пронеслась по длинному коридору, прижала дочь к себе, и Злата не утерпела. Брызнули слезы на материно плечо, потому что она, Злата, оказалась вдруг на голову выше своей стройной, но неожиданно маленькой мамы. — Валерий, ты ничего ей не рассказывал, что произошло?

— Не успел! — Он, осторожно приоткрыв дверь, посмотрел в палату. Девочки спали. — Не буду вам мешать, пойду потихонечку. Вы сами без меня тут справитесь. Если что, то созвонимся!

Анна всегда была решительным человеком, и не в ее характере было что-нибудь скрывать от дочери, но рассказ о происшествии с Наташей с участием Валерия ошеломил Злату.

Задержанные преступники, организовавшие похищение Наташи, показали на допросах, что их хозяин, узнав о пропаже дорогого кольца, чуть не прибил свою жену, признавшись, что стоимость кольца превышает три миллиона рублей. Оно было вывезено из Эмиратов на частном самолете без всякой декларации. И осторожное обращение телохранителей в полицию по поводу пропажи кольца через знакомых сотрудников очень удивило: «Есть в России еще порядочные люди! Не поленились отсветиться в полиции, заявили о находке!» В первую минуту хозяин, крупный московский бизнесмен, на радостях объявил, что не пожалеет на вознаграждение сто тысяч рублей. Но после его отлета на отдых во Флориду подчиненные решили сами поживиться по-крупному. Немедленно отправились на машине в город на Волге. Адрес, телефон, фото кольца им любезно предоставили в полиции, но, оказалось, что новые хозяева кольца отсутствуют в Волгограде. Испугала мысль: «А вдруг у любого приличного оценщика в ювелирном салоне всплывет истинная цена сокровища, и тогда сто тысяч покажутся новым владельцам кольца мелочью на заколки». Особенно насторожило известие, когда узнали, что честная женщина, обратившаяся в полицию, вдруг внезапно улетела в Германию на неопределенный срок. Ведь, вернувшись, она могла сделать невиннее лицо и сказать, что не знала истинной цены кольца и просто его потеряла на улицах, например, Гамбурга или Кельна. И не побежишь в суды с жалобой на неизвестную незнакомку, так как нет никаких документов на кольцо, и само приобретение его незаконно, короче, — контрабанда. Тут нельзя было терять ни минуты. И исполнительные подчиненные решили действовать оперативно и напористо, чтобы свести непредсказуемость возможной неудачи и потери до минимума. Получить ни за что, ни про что сто тысяч рублей — эта идея вдохновляла.

Мысль выкрасть девочку из детского садика для шантажа ее родителей появилась спонтанно, у обоих сразу. Из-за беспечности молодой воспитательницы, спокойно забрав ребенка из детского садика, порадовались, что, возможно, дело выгорит.

И девочка оказалась, на удивление, спокойной: она с первых минут после похищения только смотрела удивительно взрослыми глазами на женщину, которую к ней приставили еще в Волгограде, отстраненно молчала, несколько раз переспросив: «А я скоро увижу своего папу? Без мамы и папы мне очень грустно!» И не было истерического плача, рыданий, детского нетерпения и бесконечных требовательных капризов, чего больше всего опасались прожженные авантюристы, не имевшие пока детей, особенно когда перевозили на машине Наташу в обществе сожительницы одного из подонков из Волгограда в Москву. Обошлось из-за низких температур на улице без случайных полицейских досмотров машины на трассе.

А потом у бандитов разыгрался аппетит. Решили: раз вся авантюра пока удачно решается, к ста тысячам на вознаграждение прибавить миллион от отца девочки, если он не выполнит их условия возврата кольца. Но получился облом. Молодой папаша оказался на удивление продуманным и решительным, и вместо предполагаемой суммы за девочку, как стало известно обоим мерзавцам на первых же допросах, им обоим светит теперь достаточно приличный срок за похищение ребенка.

Истинный хозяин кольца, узнав все подробности, перепугался слишком серьезного оборота завязавшегося дела и категорически отказался от причастности к похищению ребенка. А потом его адвокат перевернул дело так, что кольцо, вообще, было куплено с рук за небольшую сумму, и история его появления в России добропорядочным господам неизвестна.

От всей этой истории с кольцом, рассказанной Анной взволнованным шепотом на старенько диванчике в коридоре у тщательно закрытой двери в палату, где лежала маленькая Наташа, Злате стало плохо. Тошнота, закружившаяся голова, внезапная слабость в ногах заставили схватиться невольно за руку матери:

— Мамочка, неужели такое возможно? А я ведь ничего даже не почувствовала! И все молчали!

Злата, обнимая радостную, проснувшуюся малышку, худенькое тельце которой болезненно сотрясалось в приступах судорожного глубокого кашля, ничего не могла с собой поделать. Слезы, словно нашли, наконец, какие-то невидимые отверстия, и вместе с ними вся горечь осознания той страшной опасности, в которой оказалась ее маленькая дочурка, не переставая, лилась, капала на ровный пробор на голове Наташи, на высокую грудь Златы, белый пододеяльник, лежащий на кровати.

И все невероятные истории, когда жертвами — заложниками становились в различное время, в разных ситуациях, в разных странах и женщины, и мужчины, и дети, сейчас, даже в скупом, без особых подробностей описании Анны, при благополучном завершении и счастливом финале, взвинтили вдруг болезненно воображение картинами невозможных издевательств и возможного страшного насилия. Сознание нормального человека не может без потерь перенести эти тяжелые представления. И чувство запоздалого бессилия от невозможности предотвратить вовремя этот страшный удар судьбы, жертвой которого невольно стала ее маленькая дочь, тотчас же заставило сердце взвиться, зашкаливая все нормы.

Анна принесла мензурку с корвалолом, предложила немного полежать на свободной кровати:

— Злата, ведь именно Валерий спас свою дочь! Не один, конечно, Леонид тоже помог со своей конторой, но Валерий молодец! Хватит, дочь, расстраиваться! Придется теперь вашей семье с ним заново строить свои отношения! И так долго от всех проблем прятались! А мудрости и тебе, и Дмитрию Ивановичу не занимать! Главное, чтобы все были живы и здоровы!

Дмитрий Иванович прилетел в отпуск в канун женского праздника — 8 марта. Неожиданно раннее потепление, быстро исчезающие грязные сугробы в скверах и переулках, резкая смена надоевших шуб и зимних пальто на яркие легкие курточки и модные шарфы, букеты весенних цветов и мимоз в руках помолодевших неожиданно женщин и юных девушек создавали атмосферу радостно-взволнованного ожидания непременного исполнения новых планов и загаданных желаний. Словно вместе с северными свирепыми ветрами унеслись все тревожные беды и страхи, несчастья и недомолвки.

Что всегда поражало Злату в характере своего мужа, — это полное отсутствие желания выставиться, поразить окружающих и друзей нестандартными высказываниями, броской одеждой, своим поведением. Злата совсем не удивилась, когда на пороге кабинета главного редактора вдруг возникла высокая фигура Дмитрия Ивановича в обычной зимней куртке, с небольшой спортивной сумкой на ремне через плечо.

«Ведь мог бы появиться при полном параде нарядного морского офицера с боевого крейсера, с огромным букетом роз, чтобы дрогнули сердца всех сразу сотрудниц их телевизионного сообщества. — Злата повисла на шее своего мужа, не стесняясь коллег. — Нет, прилетел без предупреждения, успел переодеться дома и заявился, как простой заштатный горожанин. И так все коллеги продолжают думать, что муж Златы — обычный доктор, хирург. И только некоторые из посвященных знают, что не простой хирург, а военный».

— Димочка, родной! Ты много денег заработал? — Злата не успевала за быстрым шагом мужа.

— Злата, ты что, в казино проигралась здесь без меня? Что случилось? — Дмитрий Иванович остановился. — Выкладывай, я слушаю! Что-то ты удивительно быстро и без объяснений сбежала с горячо любимой работы!

Злата крепко обхватила Дмитрия за шею, закрыла глаза, прижавшись всем телом к крепкой фигуре, дождалась, наконец-то, откровенного поцелуя на просторе главной улицы, посреди текущего людского потока, и выпалила, покраснев:

— Дима, давай купим дом в пригороде: большой, нарядный, в зелени роскошного фруктового сада и обязательно на берегу водохранилища. Чтобы по вечерам, сидя на ступеньках веранды и выключив свет, можно было вглядываться в призрачную ночную тьму, слышать легкие шорохи стремительного бега большой семейки колючих ежей, видеть меняющиеся туманные силуэты на половинке зарождающегося месяца, ощущать свою причастность к бесконечности Млечного пути. И еще. Я оформила официальный развод с Валерием Казанцевым и хочу быть госпожой Давыдовой. И родить еще двух мальчишек доктору Давыдову.

— В таком случае наши планы с тобой полностью совпадают, моя дорогая Злата! — Дмитрий понял, что весь этот пылкий монолог жены не был сиюминутной импровизацией. Что-то тревожило и волновало ее в таком далеком и длительном отрыве их друг от друга. Эта нарастающая с каждым годом радость от сопричастности их судеб, понимания общности интересов, когда каждый взгляд, прикосновение жгут, и ясно без слов, как они похожи друг на друга по характеру. Так было и тогда, давно, когда при первой встрече в районной поликлинике с шестнадцатилетней Златой у него сразу возникло ощущение, что они давно знакомы друг с другом, и возникло чувство безусловной любви.

— До нашего похода за детьми в детский сад у нас ровно два часа в распоряжении. Думаю, что этого времени будет достаточно, чтобы мы успели часть запланированных планов исполнить сегодня, ничего не откладывая на потом, моя дорогая и единственная Злата!

Через месяц неповторимого счастья в объятиях теперь уже законного мужа, проводив Дмитрия в аэропорт на его далекий корабль, Злата, вернувшись, домой, записала в свой дневник, как бы подводя черту своему двадцатипятилетнему юбилею, всегда волновавшие ее слова мудрого Льва Николаевича Толстого:

«Вечная тревога, труд, борьба, лишения — это необходимые условия, из которых не должен сметь думать выйти хоть на одну секунду ни один человек…. Чтобы жить честно, надо рваться, путаться, биться, ошибаться, начинать и бросать, и опять начинать, и опять бросать, и вечно бороться, и лишаться. А спокойствие — душевная подлость».

Эра Водолеев продолжается.

ДОЖИТЬ ДО РАССВЕТА

ПОВЕСТЬ

Аннотация

Все преходящее в этом мире. Забываются великие люди и исторические события, большие неприятности и мелкие обиды, неимоверные нагрузки и скучные месяцы. И только, пока жив человек, вечно цветет даже в уставшем от постоянных забот, прочном сердце память о тех волшебных, благословенных минутах исполненного счастья в объятиях любимой или любимого. Только этой мерой отпущенного тебе свыше дара каждый может измерить истинную ценность своего существования. И приходит понимание того, на что и ради чего променяли первые люди на Земле — Адам и Ева — вечную жизнь.

Предисловие. Незнакомка

Сентябрьский денек разгулявшегося бабьего лета изо всех сил пыжился уже под вечер удержать нежаркое солнце на небосклоне, но оно, разливаясь в вышине необыкновенным золотисто-пурпурным покрывалом, обещало на завтра ветреное утро.

Пассажиры белоснежного круизного красавца — теплохода явно перевешивали левый край, толпясь на всех палубах, чтобы увидеть надвигающуюся панораму гигантского железнодорожного моста через Волгу.

А город уже строился на высоченных кручах обрывистого берега, являя собой полную анархическую изнанку окраин: неразбериху жилищных построек, крупных промышленных предприятий, массивных железобетонных конструкций, мелькающих машин на обрывках автострад, новых высоток.

Волны пенились за кормой, притягивая взгляды изумрудной чернотой сопротивляющейся многометровой толщи воды рукотворного водохранилища, которую с неким напрягом преодолевал теплоход.

Правый же берег разбегался и прятался в зелени огромных деревьев и кустарников, разросшихся на многочисленных островах, которые караулили одинокие моторные лодки заядлых рыбаков.

А впереди уже явно высвечивалось кружево второго гигантского автомобильного моста, связавшего города Саратов и Энгельс

И в этой оживленной, разбавленной суматохе радостного ожидания встречи с родным городом после недельного отсутствия за время круиза до Астрахани и Волгограда раздавшийся внезапно крик: «Человек за бортом!» — был настолько чужим и нереальным, что многие пассажиры лишь в недоумении повертели головами, стараясь понять, кому в голову пришла такая несуразная шутка.

Громада теплохода, подчиняясь немедленной команде капитана, еще несколько минут по инерции поборолась со встречным течением, а потом уступила, остановившись посередине безбрежного простора могучей реки.

В воду полетели спасательные круги. Трое мужчин, не раздеваясь, «бомбочкой» рванулись с нижней палубы вслед уплывающему вниз по течению яркому пятну красной курточки упавшей за борт женщины. Какая-то перекрашенная блондинка преклонного возраста так истошно закричала: «Утонула!», что все сразу очнулись от невольного оцепенения, загалдели, суматошно начали перемещаться вдоль бортов, что-то спрашивая друг у друга, чтобы только освободиться от невольного ужаса случившегося.

Команда теплохода сработала слаженно. Потерпевшую с помощью лебедки подняли на борт. Она от испуга успела нахлебаться воды, но ее быстренько привели в чувство, вежливо потеснив самых любопытных с кормы.

Молодая женщина лежала на узкой односпальной кровати в свободной каюте медпункта, закрыв глаза. Сумочка с ее документами утонула. Судовой доктор, миловидная шатенка с роскошным маникюром, в бежевом стильном платье под коротеньким халатиком терпеливо дожидалась, когда ее невольная пациентка, наконец-то, заговорит, но та упорно молчала.

Помощник капитана успел составить примерную картину происшествия со слов очевидцев: когда большая часть пассажиров любовалась наплывающими картинами вознесшихся многоэтажек, привычным видом благоустроенной набережной, знакомыми кварталами улицы Чернышевского, вдруг эта молодая женщина, придвинув кресло к самому борту, взобралась на него и решительно прыгнула в воду, стараясь не попасть под винт. От кого она хотела убежать? Что так ее напугало уже в самом конце путешествия? Или это была попытка самоубийства? Что и кому она хотела доказать своим отчаянным поступком?

Когда женщину привели в чувство, первыми ее словами были:

«Только бы дожить до рассвета!»

Глава 1. Полет

Отходи в сторону, когда с горы катится большое колесо, а то оно сломает тебе шею. Но хватайся за него, если оно поднимается в гору.

«Король Лир», У. Шекспир

У каждого мужчины где-то на свете есть женщина, созданная только для него. Она не лучше других, но она единственная, кто ему по-настоящему нужен. Это тайна, у которой нет объяснения….

(Автор неизвестен).

Юля вышла из охлажденного полумрака зрительного зала огромного кинотеатра и сразу вспотела в обжигающем знойном июльском суховее, прилетевшем из далеких азиатских пустынь.

«Два часа драила полы перед началом утреннего сеанса, и ничего! А сейчас только одно желание — нырнуть под душ или, как нереальная мечта, поплавать в родной сельской речушке, а потом валяться, не замечая времени, на грязном песке под бешеным солнцем».

Отъезд домой на каникулы пришлось отложить — никто из техничек кинотеатра не хотел работать летом, все просились в отпуска.

Юля сначала стеснялась такой непривлекательной работы. Как же, студентка Саратовского социально-экономического института имени Г. В. Плеханова, золотая медалистка, не зажимается на последних рядах с настойчивым ухажером, а таскает тяжелые ведра с водой и несуразную швабру. Но за полгода привыкла к моторной гимнастике, перестала комплексовать, радуясь совершенно искренне заработанным рублям, тем более что бабуля, у которой снимала комнату в половинке дореволюционной хибары, уехала к дочери в Москву нянчить внука и уговорила Юлю покараулить квартиру, скинув половину месячной платы.

Прошла неторопливо по переполненному гуляющими людьми проспекту Кирова, который стал пешеходным в одно время с Московским Арбатом в 1985 году. Купила пачку мороженного, встала в тени старого дерева недалеко от металлической фигуры влюбленного с цветами под металлическими часами, наслаждаясь ванильной прелестью замороженных сливок, глубоко вздохнула. За первый год учебы никакого пылкого романа не случилось. Одноклассники растерялись по разным городам, куда занесла каждого судьба с полученными успешными баллами ЕГЭ. В студенческой группе с явным перевесом девушек все были заняты своими проблемами. Пока училась, одиночество так ощутимо не настигало. Или просто сейчас сердце заныло от тоски по дому. Захотелось на простор от скученной зажатости старинных зданий, мелькающих машин, спешащих прохожих. На маршрутке отправилась на Соколову гору.

Соколова гора — самая высокая точка Саратова — расположена в его северо-восточной части недалеко от центра. Эта гора в свое время дала название самому городу. Как известно, в древности ее называли «Сары тау», что в переводе с татарского означает «Желтая гора». Впоследствии это название несколько адаптировалось к русскому языку для удобства произношения, так появилось слово Саратов.

В 1975 году, задолго до рождения самой Юлии, на Соколовой горе был заложен Парк Победы, а в 1982 году на вершине горы был установлен памятник, получивший название «Журавли».

Увлеченная энтузиастка и отчаянная мечтательница, учительница истории и классный руководитель Юлиного класса каждое лето уговаривала родителей отпустить детей, начиная с пятого класса, в увлекательные путешествия по родному краю. Так, они побывали на экскурсии в городе-герое Волгограде, на месте приземления Юрия Гагарина, на забытом соляном озере Эльтон, в Санкт-Петербурге, и, конечно же, в Саратове. И после окончания средней школы выбор Юли был однозначный — учеба только в городе своей мечты.

Размахивая пластиковым пакетом, она, не останавливаясь, процокала каблучками по ухоженным дорожкам мимо знакомых экспонатов музея боевой техники под открытым небом. В нем были собраны более ста восьмидесяти экземпляров, начиная от штурмового истребителя, бронепоезда с зенитками военных лет до современных самолетов и Национальной деревни — этнографического комплекса с тремя улицами и пятнадцатью подворьями.

Позже, вспоминая этот жаркий день, Юля очень четко осознавала какое-то внутренне напряженное стремление выскочить из суеты полуденного города на распахнувшийся простор воздуха и близкого неба и обязательно с видом на безбрежную водяную гладь.

Она стремительно взлетела по окаймленной светлым парапетом лестнице на окружность смотровой площадки, над которой буквально парили светлые пилоны с серебристым клином летящих журавлей и золотой звездой в центре.

Воздвигнутый на высоте 160 метров над уровнем моря на рукотворном зеленом холме мемориальный комплекс был виден практически из многих точек Саратова и Энгельса и с двадцатикилометрового расстояния вверх и вниз по Волге. Панорама многомиллионного города с редкими силуэтами роскошных православных храмов, с их позолоченными куполами в обильной зелени вековых деревьев и старинных парков, сбегающие с возвышенности к Волге заметные проспекты, причудливые коробки многоэтажных домов — вся эта почти картинная неповторимость известного областного центра восхищала и настраивала на самый торжественный лад.

Но долго растворяться во внутреннем ликовании Юле не пришлось. Рядом, облокотившись на парапет, буквально в двух шагах от нее застыла спортивная фигура незнакомого молодого человека. Юля вздрогнула. Там, внизу, у реактивных самолетов и военных катеров переговаривались девчонки и мальчишки какой-то экскурсионной группы. Пестрые постройки в национальной деревне рассматривали туристы с круизного теплохода, но лестница, по которой она поднялась на вершину комплекса, была в такую жару абсолютно пуста.

«Откуда мог взяться так внезапно этот парень на открытой площадке? Не свалился же, в самом деле, с сорокаметрового пилона, оторвавшись от какого-нибудь журавля…», — удивление ее прервал приятный низкий голос незнакомца:

— Интересно, за сколько секунд ты стометровку сдаешь? Летела, как будто за тобой черти гнались! Ты, наверное, на художника учишься? Или с мамой и папой поругалась? Ничего, помиритесь! Здесь всегда такое необыкновенное чувство внутренней свободы испытываешь, словно на исповеди в церкви перед батюшкой.

Юля настороженно молчала: «Мало ли придурков по городу шатается? Вот и этот забрел сюда, повыше. Что у него на уме, Бог один знает, если за мной припустил? Вот будет сцена, если приставать начнет, и придется отбиваться пакетом с кроссовками для мытья полов!»

Внизу, у основания лестницы появилась группа экскурсантов, и Юля тотчас же успокоилась: «Хоть бы этот чудик испарился! Могла бы еще минут пятнадцать насладиться покоем этих непередаваемых словами картин живописного обзора города с высоты, хотя и не художница вовсе».

— Давай знакомиться! Меня зовут Роман. Я только месяц, как вернулся из Германии после учебы. Тебя не оскорбило, что я с незнакомой девушкой сразу на «ты» заговорил? Пять лет на чужбине, чужой язык — какое-то странное чувство, словно заблудился в родном городе. Как тебя зовут?

Пестрая группа экскурсантов самого разного возраста в кепках, летних платьях, бриджах, пляжных шляпах неторопливо поднималась, внимая гиду, и через несколько минут вся эта толпа разгоряченных на солнце людей заполнит смотровую площадку.

— Меня зовут Юлия. Пока!

— Можно я сниму тебя на телефон на фоне городской панорамы? Ты очень красивая! А потом сброшу фото на твой телефон! Становись вот здесь скорее, а то тетеньки через секунды закроют собой весь горизонт.

И Юля послушалась. Сколько раз здесь уже бывала, а все групповые фотки были только на лестнице, без вида города. И, когда парень прицелился на нее своим телефоном, она, наконец-то, успела его разглядеть.

Темноволосый, высокий, с приличным охватом накаченных плеч он был явно старше Юли лет на пять, но, в первую очередь, ее поразили глаза Романа. Желтовато-карие они излучали такое внимание и интерес, когда, прищурившись, он смотрел нее, что она невольно смутилась: «Словно раздевает глазами! И вообще слишком решительный! И из его рук точно сразу не вырвешься, если вдруг схватит в объятия. Нахальный городской балбес, возможно, привык к быстрым победам! Сейчас предложит посидеть в кафе, потом будет навязываться проводить до дома, а в троллейбусе будет стараться прижаться поближе, чтобы передать свое возникшее возбуждение и желание. Это за год проживания в городе мы уже проходили».

Юля ненавидела пристающих парней, когда липкое чувство брезгливости охватывало все тело из-за неприятного, смешанного запаха незнакомой туалетной воды и пота, ощутимо бивших в нос, от прикосновений чужой руки, настойчиво ощупывающей талию, чтобы потом нетерпеливо прилипнуть к высокой девичьей груди.

Что-то властное проступало в чертах загорелого лица, в решительных поперечных неожиданных морщинах высокого лба, когда Роман хмурился, в тонких ноздрях несколько длинноватого носа, даже в полоске улыбающихся губ.

— Пошли в кино, под прохладу кондиционеров! Лучший вариант — это, конечно, на пляже позагорать, но ты вряд ли согласишься. Точно? — парень шагнул к Юле. — Диктуй номер своего телефона, фотки сброшу.

Экскурсанты остановились у плиты с крупными цифрами «1945», обмахиваясь газетками и журналами, в нетерпении внимая словам миловидной женщины в довольно открытом легком летнем платье и роскошной сиреневой, с большими полями спасительной шляпе.

Юля рассмеялась:

— Ты что, внезапно разбогател, студент? Знаешь, сколько сейчас скромный билетик в торгово-развлекательном центре в кинотеатр стоит? Здорово придумал, чтобы мой телефон узнать! Ладно, раз мы на таком солнцепеке с тобой здесь случайно встретились, сбрасывай фотки!

— А если мы с тобой вместе увековечим наше знакомство на память потомкам? — Роман протянул свой телефон оторвавшейся от основной группы паре молодых людей, которые с восторгом от увиденного пейзажа радостно защебетали возле Юли. — Сфотографируйте нас, пожалуйста, а то мы сейчас растечемся воском на плитах от безумного солнца.

И Роман решительно притянул Юлю к себе. Так они и получились на фото: опешившая от неожиданности, с полуоткрытым ртом Юля едва достает своей головой до плеча улыбающегося верзилы, который крепко держит ее за локоть.

— Кто-то слишком осмелел! — Юля решительно устремилась с холма, но Роман опередил ее на лестнице, преградив путь. — Что ты еще придумал?

— Юля, я — не праздный бездельник, работаю программистом в учебном центре. У меня сегодня выходной. Ты мне сразу понравилась там, внизу у входа. Предлагаю продолжить наше знакомство. Почему ты не хочешь пойти в кино?

Юля опять невольно рассмеялась:

— Потому, что я могу посмотреть любой новый фильм в первый же день проката.

— Ты — дочка директора кинотеатра?

— Нет, я работаю уборщицей в самом крупном кинотеатре Саратова, и мне уже пора на смену. Ну, как, облом получился? Пока, программист!

Но Роман был настойчив:

— Значит, так: я помогу тебе в уборке, а потом мы посидим с тобой в Липках, кофе выпьем, я тебя мороженым буду угощать, и ты расскажешь о себе еще что-нибудь интересное. Забавная ты! И не пытайся от меня скрыться! Я тоже стометровки неплохо бегаю, Юлия! Красивое у тебя имя! И ты сама — какая-то солнечная! Мне просто повезло, что я с тобой в этом парке встретился! Пошли, кинолюбительница!

И Юля сдалась.

Глава 2. Притяжение

В большом зале закончился какой-то несуразный затертый боевик. Юля привычно начала собирать в большой черный пластиковый пакет стаканы, бутылки из-под газированной воды, обертки от шоколадок. «Поросят» на дневном сеансе оказалось предостаточно, и, автоматически, проходя между рядами, Юля отключилась от присутствия постороннего человека в зале.

«Хорошо, что хотя бы семечками не заплевали все полы, а то за полчаса этот гектар не успеешь вылизать», — она энергично терла шваброй линолеум, пока не остановилась у крайнего кресла на центральном проходе:

— Ой, Роман, извини, пожалуйста, я про тебя совсем забыла! Тут, как роботу, не до эмоций. Через две минуты людей начнут запускать. Иди домой! А мне после этой мясорубки нужно в душ! Ты меня понял, Роман? Прогулка на сегодня отменяется!

Роман, поднявшись со своего кресла, стоял так близко, что Юля испуганно отпрянула — вдруг воспользуется своим преимуществом в росте и силе и зажмет в объятии ее сейчас, такую потную и растрепанную. Но Роман выхватил у нее из рук и швабру, и специальное ведро:

— А можно маленькую правку: не отменяется, а переносится на вечер. Ты сможешь до восьми часов вечера освободиться? Я тебя буду ждать у памятника Чернышевскому ровно в двадцать часов. Юля, поверь, я тобой заразился, как в детстве ветрянкой. Был живой — здоровый, бегал, прыгал, и вдруг кто-то дыхнул на тебя — и все. Наутро весь в зеленке, пятнистый и больной. Мне с тобой интересно общаться. И хочется узнать тебя получше. Придешь? Точно? Я все равно узнаю, где ты живешь, в бухгалтерии или у директора центра. Обещаю: приставать не буду. Мы ведь с тобой не случайно встретились сегодня. Все в мире взаимосвязано. И, как только ты это поймешь, сама мне об этом скажешь. Я тебя буду ждать в восемь вечера.

Это было как наваждение. Словно заколдовали словами, взглядами. Ведь в полном осознании, в здравом уме уже сотый раз говорила себе: «Я никуда не пойду! Полный идиотизм, как собачке, бежать на свисток чужого человека, который может сделать с тобой самое худшее: избить, изнасиловать, наконец, просто зверски убить, если ему нужна жертва, которая сама нарывается на беду и не может сказать резко и решительно: «А не пошел бы ты подальше!» Здесь не село, где ты многих знаешь, и где только самая последняя сволочь рискнет кого-нибудь обидеть. Знает, что потом долго здесь не проживешь. Всего оплюют и наградят таким презрением, что останется только возможность укрыться на заработках за тридевять земель. А здесь, в большом городе — полное безразличие друг к другу. Попробуй на улице кому-нибудь с открытой, лучезарной улыбкой сказать: «Доброе утро!». В лучшем случае посмотрят, как на умалишенную, и так отскочат в испуге, словно ты ему или ей пожелала какую-нибудь напасть. И два раза потом обернутся на бегу, чтобы стряхнуть наваждение. Или будут гадать до вечера: «Откуда эта ненормальная меня знает?»

Поперечный характер сказался и тут. Ругала, ругала себя последними словами, а в восемь вечера притопала на встречу.

Роман был неподражаем. Затянутый в облегающие фирменные джинсы, в нарядной белой рубашке с короткими рукавами, мокрым чубом модной стрижки он без слов преподнес пять ярко-алых роз без всякой упаковки. И Юля молчала почти час, потому что Роман оказался таким красноречивым, что ей оставалось только внимать его интересному рассказу, словно он сдавал экзамен на звание экскурсовода краеведческого музея. Оказывается, в 1815 году в честь победы над Наполеоном в Саратове был заложен величественный кафедральный Александро-Невский храм с колокольней, а прилегающую площадь назвали Соборной. Но в тридцатые годы они были варварски разрушены, а на их месте построен стадион «Динамо».

Осталась лишь маленькая церковь — часовня «Утоли мои печали», 1906 года постройки, и только потому, что в советское время в здании был планетарий.

Площадь Чернышевского входит теперь в Соборную площадь. И памятник великому писателю и революционеру Чернышевскому в 1918 году был установлен на тот же постамент вместо снесенного памятника царю — освободителю от крепостного права Александру П.

И визитная карточка города на Волге — сад Липки — из одной тысячи восьмидесяти лип был посажен рядом с Александро-Невским кафедральным собором в 1824 году на Соборной площади.

Это было нереальное состояние, словно у Юли отключилось обычное сознание, и ее душа витала теперь в пространстве над городом, созерцая и наблюдая, как шествует подчиненное ей тело с шикарным букетом по медленно остывающим от дневного пекла центральным улицам, подчиняясь негласным командам чужого мужчины.

Да, она словно потерялась в уверенном голосе своего спутника, погружаясь и растворяясь в множестве интереснейших исторических фактов, вдруг осознав, что Роман с каждой минутой, проведенной вместе, становится ближе и интереснее, что ей уже нравится, когда он придерживает ее за локоть на пешеходном переходе, когда спрашивает, согласна ли она продолжить прогулку.

Его манера размахивать руками, когда увлекался, и, чтобы привлечь Юлино внимание к какому-то объекту своего рассказа, вдруг останавливался на проезжей части дороги, и ей приходилось, смеясь, выталкивать Романа на тротуар прямо из-под рвущихся после светофора машин.

Роман так небрежно ладонью зачесывал назад неуправляемый темный чуб, что Юле вдруг захотелось достать из сумочки расческу и в тенистом скверике попытаться привести его волнистые волосы в порядок.

Они прошли несколько километров, спустились к набережной, явно ощущая прохладу от стремительного течения могучей Волги. И она растерялась в тот момент, когда под вспыхнувшими в наступившем ночном полумраке нарядными фонарями набережной, Роман вдруг притянул ее к себе со словами: «Юлечка, прости болтуна, но я больше не могу!» — и начал целовать волосы, щеки, лоб и, наконец, нашел губы.

Эта неожиданная, прорвавшаяся сквозь обойму монолога низкого голоса чувственность опьянила обоих, и Юля отдалась этому притягательному сильному телу, требовательным губам, обхватила Романа за шею обеими руками и прижалась доверчиво своей грудью к его белой рубашке.

Рядом на лавочке громко заржали какие-то подростки с гитарами, и Юля очнулась.

— Роман! Мы с тобой от жары свихнулись! Проводи меня домой, пожалуйста! — он уперлась кулачками в теплую грудь. — Ты меня усыпил своим голосом.

Юля наклонилась и подняла уже привядшие розы, которые уронила на плитки набережной.

— Юлечка, давай с тобой никогда не расставаться! Поедем завтра, в воскресение на городской пляж! Позагораем, поплаваем…

— Нет! — почти выкрикнула Юля.

— Почему? — хрипло выдохнул Роман. — Ты прекрасно сложена! Я хочу увидеть твое тело!

— Вот потому и «нет»! Мы знакомы с тобой меньше суток, а ты уже готов меня на лавочке в парке разложить. Мы с тобой сегодня точно перегрелись на солнце!

— Ты что, на меня обиделась? Не хочешь на пляж, давай я тебя завтра со своими родителями познакомлю. Посмотришь, как мы живем. И убедишься, что у меня самые серьезные намерения.

Юля молча направилась к зданию речного вокзала на остановку маршрутки. Роман попытался взять девушку за руку, но Юля держалась чересчур независимо.

У скрипучей калитки, за которой прятались в тени разросшихся тополей нагромождения старинных кирпичных домовладений десятка полтора местных хозяев, Роман властно притянул девушку к себе. И опять она захлебнулась внезапно возникшим желанием потянуть мужчину к себе в комнату, и, как показывают в постоянно появляющихся телевизионных сериалах, пусть он срывает с нее все одежды и лишает невинности.

Эта стремительность развивающихся с утра непредсказуемых событий пробивалась в сознание одной навязчивой мыслью: «Так в жизни не бывает!». Юля решительно захлопнула калитку перед Романом.

— Ну, что ты опять молчишь, моя дорогая Юля! Когда мы еще с тобой встретимся?

— К вам домой я не пойду, не обижайся! Ты очень интересно рассказывал об истории Саратова. Такие неожиданные факты. И я согласна быть твоей слушательницей всегда. Но сейчас уже поздно. Встретимся завтра вечером, если ты согласен.

— Значит, завтра в 8 часов вечера у входа в Липки? Юлечка, милая, до свидания!

На кухне у открытого окна вдруг начался озноб. Это было так неожиданно, хотя ничего не болело. Сначала замерзли ступни, хотя в комнате было, как минимум, градусов тридцать тепла, потом накрыла жаркая волна, когда, закрыв глаза, вспомнила свой улет в первом поцелуе в незнакомое прежде состояние какой-то безвольно-расслабляющей нежности и бесстыдной слабости, состояние, из которого не хотелось возвращаться на грешную землю.

«Никто до сих пор не сумел дать четкое определение любви, хотя прошли века, — Юля удобно устроилась на диванчике в зале. — Но то, что произошло сегодня между мной и Романом, нельзя называть этим великим словом. Будь честна сама с собой. Слишком все невероятно быстро и показушно-театрально! Это просто сработал половой инстинкт между двумя особями противоположного пола. И хорошо, что Роман не начал раскидываться словосочетаниями „Я тебя люблю“. Честнее было бы ему сказать: „Я тебя хочу“. А тебе не кажется диким, что и ты чуть не свихнулась от его нежности? Ты посмотри, какая оказалась на деле страстная девушка! Сразу, черт знает, что возомнила в своих неземных мечтах. Ведь у всех мужчин в ходу известный лозунг Юлия Цезаря: „Пришел, увидел, победил“. Ну, поддалась бы, не устояла перед обаянием совершенно случайного парня, узнала бы ты сегодня вечером мужчину, его напор, стала бы женщиной. Потом бы каждый вечер ждала от своего господина, когда он вывернет тебя наизнанку своими поцелуями и ласками. А позже от неземного упоения сексом узнала бы в поликлинике, что у тебя беременность уже больше месяца. А вдруг потом постепенно остывающая чувственность со стороны мужчины, который в другом парке Саратова встретит другую солнечную девушку и поймет, что только ее взгляды зажигают в его сердце волнительные сполохи новой страсти? И ожидаемое в течение последующих долгих месяцев осознанное сиротство еще не родившегося ребенка. Так что, дорогая моя, придется тебе самой для себя выводить более или менее четкое определение понятия „любовь“, чтобы быть честной в своих отношениях с Романом, который тебе понравился. Но на близкое знакомство с ним потребуется время».

Юля медленными глотками выпила два бокала обжигающего чая с медом, постепенно приходя в нормальное состояние трезвого рассудка и обычной рассудительности.

В свои девятнадцать лет она была, действительно, очень самостоятельной и сдержанной в проявлении чувств.

— Тебе, дочура, нужно идти в юридический институт, — смеялась мама, — станешь опытным криминалистом или со временем дорастешь до судейского кресла. Представляю свою дочь, этакую царевну Несмеяну, которая без тени улыбки и сомнения вещает несчастному подсудимому его дальнейшую судьбу. И знакомые с опаской здороваются, боясь проронить лишнее слово. Что ты у нас такой нелюдимкой выросла? Найдется ли такой молодец, который тебя сумеет разговорить?

Чей-то беспокойный пес отчаянно облаивал в гулкой темноте затихшего города настороженные заросли соседнего переулка. Возбуждение после чая немного улеглось, но сон улетучился.

«Общительный характер Романа — несомненно, его главный плюс. Лет на пять старше меня — еще один плюс. Взаимное притяжение между нами уже присутствует. И в решительности Роману не откажешь. Явно привык командовать — наверное, единственный ребенок в городской семье. Значит, или самостоятельный и волевой, если был в отрыве от семьи в чужой стране целых пять лет, или, наоборот, подневольный маменькин сыночек. Первый вопросительный знак. Но, если я ему понравилась, значит, он, изучая, одновременно начнет, грубо говоря, меня приручать. И нужно устоять перед его сексуальной привлекательностью, чтобы понять и себя, и его мотивацию: будет ли у данной притягательной связи дальнейшее продолжение? Ведь я никого в жизни, кроме родителей, не любила, а легкие увлеченности в старших классах потухли, так и не разгоревшись. А если плюнуть на все эти заумные рассуждения, притащить его завтра в свою хибару и стать его женщиной, не думая о дальнейших последствиях? Ведь мужчины любят таких отчаянных девчонок, которым море по колено, и которые отрываются по полной без замысловатых философий, признавая власть и силу, зов крови и инстинкта. Прошепчу ему в ушко ласково в перерывах между поцелуями „Я тебя люблю!“ и все — пропал парень. Ага, прямо сейчас! Что, невмоготу стало от проснувшейся чувственности и женской притягательности созревшей самки? Жаль, что родители никогда не пороли в детстве самовлюбленную дуру, чтобы выбить глупости из головы! Формулу любви она вывести хочет! Разложила по полочкам первые впечатления от приглянувшегося юноши и рада! А ты уверена, что вот от такого трезвого подхода может любовь зародиться? Так и останешься навсегда в одиночестве в своем мире вечного анализа и сомнений! Живи ты, как все люди, хватит философии! Распахни свою душу Роману, не боясь заранее, что он в нее наплюет».

И, утонув незаметно в сумятице своих растрепанных чувств, Юля оказалась вдруг в волшебстве яркого сна: на какой-то незнакомой даче в окружении лесного массива она медленно переходит от одного полотна роскошной клумбы к другому, тщетно пытаясь озвучить сорта неизвестных прекрасных цветов. Она чувствует их аромат, прикасается пальцами к нежным соцветиям, рвет целые охапки и тонет в очаровательном смятении от невозможной красоты.

Глава 3. Решительность

— Привет, прекрасная Юлия! Продолжим наше знакомство с городом? –спортивный вид Романа сегодня подчеркивали синяя футболка и легкие кроссовки. — Я буду тебя просвещать и одновременно приручать. Помнишь, как у Сент-_Экзюпери в «Маленьком принце»: «Я в ответе за всех, кого приручил». Может быть, что-нибудь новое о тебе узнаю, загадочная, немногословная принцесса. Наш путь — на Театральную площадь. Ты была в музее Радищева?

Юля молча кивнула.

— Так, понятно. Смотри, по улице Радищева мы подошли к Московской улице. Отсюда начинаются самые старые кирпичные строения города. Вот в этом доме со львом размещается администрация города Саратова. История дома тесно связана с произведением Ильфа и Петрова «12 стульев». В 1911 году дом покупает и реконструирует московский служащий Бендер. На вопрос — откуда он взял деньги на покупку, Бендер отшучивался:

«Я торгую костью слонов. Старший мой сын Андрей — ловец мух, а младший Александр из мух делает слонов, а я… а я торгую костью слонов». Представляешь, какой шутник. Советская власть вынудила Бендера бросить дом и уехать в Германию. А в 1925 году Илья Ильф приезжал в Саратов и услышал эту историю. Так у одессита Остапа появилась фамилия Бендер».

Юля рассмеялась:

— А у нас на территории социально — экономического института стоит первый памятник студенту России. Его открыли в 2001 году со словами: «…памятник станет символом веры, символом молодости, чудесной студенческой поры…» А по виду бедного студента этого не скажешь — сгорбленный, согнувшийся над книгой. Студенты назвали памятник «Ночь перед экзаменом», а самого студента — Шуриком. Есть поверье, что, если потереть Шурику лоб, то обязательно получишь хорошую оценку. Начистили лоб до блеска!

Роман схватил Юлю за локоть, привлек к себе. Секунду помедлил и решительно поцеловал в щеку:

— Юля, ты, наконец-то, заговорила! На каком курсе ты учишься? — Он притянул ее за плечи к себе и крепко обнял. — Первый или второй? Значит, тебе сейчас восемнадцать или девятнадцать лет? Самый прекрасный возраст, чтобы смотреть на мир восторженными глазами. Выходи за меня замуж! Делаю тебе официальное предложение. И в воскресение буду знакомить тебя со своими родителями. Отказа не принимаю. Моя мама тебе обязательно понравится. А мой отчим, хотя и с некоторыми странностями человек, но известный юрист, начитанный, образованный. Они с матерью уже девять лет в браке. Особых чувств ко мне никогда не проявлял, принял меня как обязательный довесок к женщине, на которой женился. Сразу после школы быстренько сплавил к знакомым в Германию на учебу. И сейчас пристроил временно на работу. В моих планах — быстрее стать финансово независимым от родителей. И завести свою семью. У нас с тобой, Юля, обязательно получится прочный брак. Я это ощущаю всем существом.

Юля высвободилась из объятия, взяла Романа под локоть:

— Роман, ты мне очень понравился, но раньше, чем через год, я не смогу дать тебе окончательный ответ. Я воспитана в такой старомодной семье, где родители просто не поймут моей несерьезной шутки, если я выскочу замуж через два дня после случайного знакомства. Решай сам, связываться с такой недотрогой или пойти своей дорогой без меня.

— Но твои родители далеко, а я рядом. Нам никто и ничто не должно помешать самим решить нашу судьбу. Будем встречаться месяц, два, три, и ты убедишься, что вдвоем нам лучше, чем по одиночке. Все, в это воскресение я знакомлю тебя со своими родителями и ставлю их перед свершившимся фактом, чтобы потом не падали в обморок.

Юля не выдержала:

— Роман, ты со своим супер реактивным характером становишься просто опасным. Неужели нужно сразу же прыгать к тебе в кровать, чтобы ты убедился в моей неотразимости? А через детектор лжи узнать меня ты не желаешь? А что, специалист выдаст основательное заключение, стоит ли на этой девушке жениться, или есть несомненные опасения…

Роман перебил:

— Завтра придешь к нам, и тебе все сразу станет ясно: ровно через месяц, первого сентября мы с тобой поженимся. Никаких возражений я больше не принимаю.

И Юля решилась на свой первый в жизни безумный шаг, рискуя оказаться дома у молодого сильного сексуального мужчины в неожиданной западне.

Воскресный пламенный рассвет сразу же захлебнулся в опустошающей жаре безжалостного солнца, когда все живое прячется под развесистые кроны измученных деревьев, в закоулки под навесами, в прохладу у водоемов и кондиционеров.

Роман терпеливо ждал ее появления за калиткой в тени разросшихся деревьев. Всю дорогу неожиданно молчал, но крепко держал Юлю под локоть. Проехали несколько остановок на маршрутке и оказались в самом центре старого города, который сохранил весь колорит дореволюционных построек.

Двухэтажный особняк, тщательно отделанный современными строительными материалами, с новой темно-бордовой крышей был отгорожен от нагромождения соседних, достаточно старых и ветхих одно — и двухэтажных строений высоким забором из металлопрофиля

Вместительный дворик с ухоженными клумбами был наполнен ароматом роскошных цветов и свежестью от струй маленького фонтана. Две старые яблони у забора были усыпаны созревающими яркими плодами. В центре двора в современной просторной деревянной беседке стоял раскладной полированный стол и легкие пластиковые стулья. В дальнем углу высилось добротное здание кирпичного гаража с подъемными воротами, а за ним теснились заросли аккуратно подвязанной малины.

Этот оазис чисто деревенской жизни прятался от зноя последнего июльского дня, от шума городской суеты и бесконечных машин, хотя отчетливо были слышны настойчивые звонки где-то близко пробегавших по своим рельсам неугомонных городских трамваев.

Мать Романа застыла на пороге дома, когда Роман, держа Юлю под руку, потянул ее решительно к роскошным зарослям благоухающих роз, шепнув:

— Когда будем уходить, я тебе букет нарежу. Колючие до невозможности, без секатора не подступишься, — Юля смущенно рассмеялась, увидев бесполезную попытку молодого человека надломить ветку с угрожающими шипами и капельку крови на пальце. — А вот моя мама!

Мать Романа, приглашая всех к столу, быстро отворачивала голову в сторону, чтобы Юля не догадалась, что ее пытаются старательно рассмотреть.

Высокая, худенькая, в открытом летнем трикотажном сарафане Ираида Алексеевна выглядела несколько изможденной, словно недавно переболела гриппом или какой-то затяжной болезнью. Хотя, как это стало модным веянием в последнее время, она, может быть, была просто жертвой пищевых голоданий или расхваленных китайских чаев для похудения. Короткая молодежная стрижка золотистых покрашенных волос очень умело скрывала обязательную седину и явно убавляла возраст, который все равно проступал в заметных морщинах на лбу, в складках у выступающего подбородка. Ей было где-то за сорок лет, и она выглядела старше своего мужа, который сразу понравился Юле.

Михаил Леонидович быстро встал от стола в беседке, когда Юля с Романом вошли во двор, решительно поцеловал, как в старинных фильмах, Юлину ручку, надолго задержав ее в своей крепкой ладони с длинными музыкальными пальцами, пока представлял свою подошедшую от дома жену и себя:

— Мы очень рады, что Роман не стал скрывать от нас такую красавицу. Не стесняйтесь, чувствуйте себя, как дома! Так уж получилось, что мы не успели отметить приезд и прошедший день рождения Романа. Поэтому сегодня решили устроить небольшое застолье по этому поводу. А вы давно знакомы с Романом? — он, держа Юлю за руку, подвел ее к заставленному закусками столу, галантно усадил, сел рядом. — Единственное, что нас всех, возможно, будет смущать — это присутствие надоедливых мух. Ида, нужно срочно опустить шторы и включить вентилятор! Знаете, Юленька, нам пришлось выбирать — засилье отдельных наглых мух днем или кровососущих комаров вечером.

Юля оглянулась на Романа и увидела, что красноречие отчима и его оживленное лицо ему явно не понравились. И, дождавшись, когда мать уселась напротив сына, предложив мужу сказать тост, Роман решительно поднялся, положил ладонь на плечо Юли и выпалил:

— Спасибо, что вы решили использовать свой выходной день и вспомнили о моем прошедшем в июне дне рождения. Но сегодня есть более существенный повод: я встретил свою судьбу. Это Юля. И мы с ней поженимся ровно через месяц. Можете нас поздравить. Вот что я вам хотел сказать.

Роман налил в рюмку Юле золотистого муската, опередив отчима, примирительно улыбнулся:

— Юлечка! За тебя! Что думал, то и сказал!

Это несколько театральное выступление Романа определенно нарушило запланированное выступление отчима. Он застыл на несколько секунд с бокалом вина, откашлялся неторопливо и продолжил, как ни в чем не бывало:

— Роман, с прошедшим днем рождения! Мы с твоей мамой уверены, что годы, проведенные далеко от дома, в Германии, позволят тебе не наделать необдуманных поступков, так как ты теперь повзрослел и поумнел. И, надеюсь, твои ребяческие выпады и непосредственность остались в далеком подростковом возрасте. Давайте оценим мамины старания и ее непревзойденное мастерство отличной хозяйки в приготовлении необычных блюд.

Невольное напряжение за столом чувствовалось и в многозначительных взглядах, которыми обменялись родители, и в неожиданном появлении за шелестевшими шторами с магнитными застежками очень яркой молодой женщины с малюткой на руках в нарядном дорогом платьице и белой кружевной панамке. Она демонстративно обратилась к хозяину дома:

— Михаил Леонидович! Мы с Анютой идем на прогулку по городу. Надеюсь, вы не будете против? Извините, что оторвала вас от застолья! Мое присутствие здесь ведь не обязательно? Ираида Алексеевна, оставьте всю грязную посуду! Я приду и все уберу, не беспокойтесь!

Мать Романа покраснела, виновато посмотрела на мужа, но сдержалась и промолчала. Михаил Леонидович, наконец-то, сел, так и не пригубив своего вина темно-вишневого цвета из высокого фужера, кивнул женщине недовольно:

— Да, да, прогуляйтесь! Сегодня отличная погода! Только не перегрей ребенка на солнце, как в прошлый раз! И возьми обязательно коляску, Зина!

Зина резко крутанулась на высоких каблучках, показывая всем своим независимым видом недовольство и покорность одновременно. Михаил Леонидович быстро поднялся из-за стола, решительно догнал Зину у высокой калитки и что-то начал ей выговаривать, схватив за руку у локтя.

И Юлю поразило некоторое несоответствие узких покатых плеч, тонкой талии и эротически выпуклых ягодиц женщины, которые услужливо подчеркивал замысловатый фасон коротенькой синей юбочки со складочками и щегольской пряжкой далеко выше колен сзади. У любого, самого независимого мужчины, даже идущего рядом со спутницей, невольно, наверное, взгляд приклеится к этой пряжке и стройным ножкам, заставляя мозг перестроить свои волны на волшебные линии молодого тела, которые скрывала тонкая ткань, и вызвать невольную зависть к тому обладателю этими сокровищами, которого не было сейчас рядом.

Юля повернулась к Роману, спросила тихо:

— А у этой Зины есть муж? Такая сладкая женщина!

— Не знаю. Если честно, не интересовался даже. Обе жилички держатся отчужденно, словно я нарушил их какие-то планы. Они даже перестали выходить на кухню, когда я там появляюсь. И мама стала приносить мне завтрак в мою комнату. А так я весь день на работе. Просто родители отвыкли от моего присутствия. И я чувствую себя здесь, словно в гостях.

Но тут мать одернула Романа:

— Хватит шептаться за столом, сынок! Это неприлично! Юля, а как ваши родители относятся к такому скоротечному решению связать вашу жизнь с нашим Романом? Вы с ним давно поддерживаете отношения? Он у нас такой скрытный! Но мы будем очень рады, если у вас с Ромой все очень серьезно. Хотя его убежденность меня удивила!

Юля не успела ответить. Вернувшийся к столу Михаил Леонидович решительно поднял свой бокал:

— Извините за некоторую заминку. Мне только что позвонил мой друг из Москвы. Роман, ты был очень убедителен, когда представил нам свою подругу Юлю. Но жизнь постоянно вносит свои коррективы в наши планы. Прими к сведению, что тебя уже завтра к вечеру ждут в Москве в бизнес-центре. Полугодовая стажировка по новейшим программам, проживание на съемной квартире, за которую будут платить работодатели, приличная стипендия, а после окончания — самостоятельная работа в одном из крупнейших городов страны. Мой очень хороший знакомый проговорился, что это будет, вероятнее всего, Калининград. Перспективный западный город, возможность посещения интереснейших достопримечательностей близкой Европы. По-моему, отказываться от такого уверенного и реального развития карьеры может только ограниченный человек. Согласитесь, Саратов — это периферия, с размахом заработной платы от пятнадцати до двадцати пяти тысяч рублей в месяц. Нищенское существование с семьей без особых перспектив, причем на съемной квартире, если ты, Роман, вдруг захочешь самостоятельности. Юля, поддержите меня, если я прав. Мне нужно перезвонить другу в Москву о нашем решении в течение часа.

Михаил Леонидович стоял за столом ближе всех к Юле, и она видела, как напряглись заметные на тыльной стороне ладони сероватые неровные извилины выступающих вен. Он явно нервничал. Шея и кожа в вырезе белой рубашки покраснели, стала заметна испарина на высоком лбу. И вся осанка этого достаточно высокого человека вдруг стала чем-то напоминать фигуру породистого дикого зверя, застывшего в томительном ожидании схватки с противником.

И тут встал Роман. Только синий пластиковый стул вместе с сидевшей на нем Юлей встал барьером между двумя мужчинами, на которых ей приходилось теперь смотреть снизу вверх, попеременно поворачивая голову то налево, то направо:

— Интересно узнать причину, по которой тебе так срочно нужно выпроводить меня из дома? — Роман посмотрел на отчима, потом на мать, и та сразу же вскочила, выкрикнув негромко его имя, но потом медленно опустилась на свое место. — Не нужно прикрикивать на меня, я уже не маленький. Ты же, мама, точно знаешь, почему меня хотят сослать теперь в московскую ссылку? И мое решение жениться на Юле тут совершенно не причем. Мне просто нет места рядом с вами. Мешал раньше — избавились сразу на пять лет. Только-только появился — гуд бай, Ромочка! Тебе светит такими приветливыми огнями родная столица! Ведь все — для тебя, для твоего блага! И Калининград — в качестве долгожданного подарка, а, главное, — подальше от нас! Спасибо за прием! Юля, пошли, нам тут больше делать нечего!

Отчим Романа решительно сел, поставил свой бокал на скатерть, выдохнул непримиримо:

— Благодарности я от тебя никогда не дождусь, но совесть моя будет чиста! Вот здесь, в конверте — твой расчет за работу в учебном центре. С понедельника там тебя уже не ждут. А как же, Роман пошел на повышение, у него связи в Москве! Ты пойди и расскажи мальчикам в центре, какие тебе перспективы светят. Посмотришь на их реакцию! Женитьба от тебя никуда не денется. Получишь назначение на самостоятельную работу — подхватишь свою невесту и женись на здоровье! Юлечка! Полгода разлуки смогут внести серьезные коррективы в ваши отношения с Романом?

Юля отрицательно покачала головой. Отчим снова встал:

— Звони в аэропорт и заказывай немедленно билет до Москвы! Когда получишь направление от крупнейшего московского банка на работу в другой регион, тогда и поговорим. Да, я не хочу, чтобы ты оставался в этом доме прирученным теленком! Здесь я хозяин! А у тебя впереди — перспективы! Звони!

Роман решительно потянул Юлю из-за стола. И, чувствуя себя виноватой в происшедшей напряженной сцене всеобщего непонимания, Юля, щелкнув магнитной застежкой прозрачной занавески на импровизированной двери беседки, невольно обернулась. И вид глубоко несчастной матери Романа, ее сжатые кулачки у подбородка, словно она в испуге старалась сдержать невольный возглас ужаса или смятения, — все эта внезапная пустынность за праздничным столом, где близкие люди потерялись в непонятных подозрениях и взаимных обидах, заставили Юлю затормозить за нарядной калиткой и спросить Романа в лоб:

— А ты уверен, что прав?

— Юля, пошли к тебе! Не могу я видеть эту его довольную физиономию! Как же, все за меня решил! Благодарности моей ждал! Ни в какую Москву я не полечу!

Всю недолгую дорогу сначала по раскаленной улице, где даже тенистые кроны подстриженных деревьев не спасали от ослепляющего солнечного пекла, потом — в полупустой маршрутке, потерявшей своих пассажиров в центре, они молчали.

Весь этот закрутившийся нереальный клубок новых знакомств, решительность Романа, провозгласившего без ее согласия дату их будущего бракосочетания, такая оглушительная новость отчима о немедленном выдворении Романа в столицу также без его согласия — все это удивительным образом отодвигало Юлю сразу из круга этой новой непонятной семьи прочь. Ее внезапное появление добавило отчужденности и недовольства от бунтарского, по-видимому, характера независимого пасынка, который демонстративно предъявил и матери, и отчиму свои права на самостоятельность выбора жизненного пути.

Закрыв калитку в небольшой дворик дома, где Юля снимала комнату у престарелой властной бабули, Роман подхватил Юлю на руки, прошептал в ухо:

— Юля, я тебя люблю! Не будем мы ждать месяц! Я остаюсь у тебя!

«Дождалась признания, подруга! Вот она — волна страсти сильного здорового парня, который в запале рвущейся чувственности и сексуального ослепления готов сейчас на самые необдуманные поступки. А вдруг твои попытки остудить его пыл окажутся тщетными? И твое поощрение этого стремительно развивающегося сближения закончится на твоем диванчике яростным всплеском эротического совокупления, потому что ты уже дрожишь от новизны и желания выплеснуть свою женскую необузданность чувств в ответ на требовательность бездонных поцелуев и настойчивость крепких рук».

— Роман, не сходи с ума! Бери телефон и заказывай себе билет на самолет в Москву на ночной рейс! Но сначала опусти меня на землю, а то я сейчас вспыхну в твоем объятии как горючая смесь! Нет, правда, очень жарко! Нужно было послушать тебя и отправиться нам утром на городской пляж! Поплавали бы в холодной водичке, подзагорели на солнышке, проголодались — вот и разрядились бы наши заведенные внутренние батарейки.

Роман, отпустив Юлю, присел на лавочку под тополем:

— Я вечером заберу свои вещи и вернусь к тебе, если ты согласна сегодня же стать моей женой. А завтра утром я отправлюсь на поиски работы. Уверен, что с моим дипломом мне удастся устроиться на приличное место. Юля, последнее слово за тобой, моя девочка!

Юля сделала шаг назад от лавочки, сразу окунувшись в зной, явно ощутимый после спасительной тени:

— Роман, не обижайся, но мне обидно, что ты с первой минуты нашего знакомства считаешь меня девушкой легкого поведения! Возможно, я сама виновата, что позволила тебе некоторые вольности. Прости, но жить у меня ты не будешь. Я к этой роли твоей жены пока не готова. Мы слишком мало времени знакомы. Пошли, я приготовлю обед, и мы с тобой спокойно обсудим сложившуюся ситуацию. Мой совет — послушать родителей, заказать билет на самолет и полгода потратить на жизнь в столице. Если бурная московская жизнь не заслонит образ саратовской студентки, то есть, меня, значит, через полгода мы снова встретимся.

Роман вскочил с шершавой, потемневшей от времени и непогоды деревянной доски, сжал до боли в объятии эту гордую девушку:

— Молчи! Я хочу тебя сейчас и немедленно! Ты должна принадлежать только мне! Я хочу от тебя детей! Доверься мне! Ты никогда ни о чем в жизни не пожалеешь!

Юля испугалась. Нужно было срочно сказать что-то резкое, обидное, чтобы Роман сам, добровольно выпустил ее из замка своих крепких горячих рук:

— Роман, ты обратился не по адресу! Тебе, наверное, в этой ситуации нужно срочно найти проститутку, которая погасит твой ненасытный мужской голод. Ты — симпатичный, обеспеченный мужчина. За деньги ты получишь полный перечень обязательных услуг. Я ведь тебя совсем не знаю! Как можно строить отношения с человеком, заводить детей, если он для тебя — закрытая книга, в которой ты не успела прочитать даже предисловие? Прости, но я еще не настолько увлечена тобой, чтобы без памяти ложиться в одну постель! И ты меня совсем не знаешь! Я не хочу ошибиться в жизни! Встретимся через полгода!

Роман отпустил Юлю, повернулся и молча пошел к калитке. Юля застыла в растерянности:

«Вот идиотка! Такое брякнула парню в лицо! Хорошо, что не залепил оплеуху. Наверное, стоило бы! И оставайся теперь в гордом одиночестве со своими дурацкими принципами! Береги свою честь для другого умника, который, чтобы тебе угодить, будет изображать „правильного“ возлюбленного, пока не надоест со своими моральными проповедями днем, хотя, возможно, сам будет ночи проводить в кровати какой-нибудь веселой разведенки, которая для молодого парня не пожалеет бесовской страсти и сексуальных откровений! Сейчас Роман закроет калитку и все. А если окликнешь и позовешь его, то можешь сразу начинать раздеваться, еще на улице. Если успеешь, конечно! Сдернуть твой сарафан — ему и тридцати секунд хватит!»

И пока Юля краснела в растерянности, Роман успел закрыть за собой калитку, уходя по-английски, не прощаясь. Слез у Юли не было. Не было ничего — только пустота и тревога в бестолковой голове.

Глава 4. Безысходность

Почти автоматически Роман шагнул на ступеньки переполненного городского автобуса на остановке, не посмотрев на номер. Конверт с заработанными деньгами в спортивной сумке напомнил о приказной форме отчима немедленно отчаливать из родного дома в сияющую Москву.

«Когда это переделанная дореволюционная халупа отчима вдруг стала для тебя родным домом? Не смеши людей и, прежде всего, себя! В этом доме живет твоя мать — и все! Нет там для тебя места!» — Роман машинально выстукивал по стеклянному окну автобуса непонятную мелодию, только чтобы не думать о резкой, унизительной отповеди Юлии:

«Твой родной дом — это двухкомнатная квартира на пятом этаже некогда элитной девятиэтажки рядом с юридическим университетом, которую родители матери выстрадали, в течение шести лет скитаясь по съемным квартирам и родственникам, чтобы получить взамен снесенного старого дома собственное жилье практически в центре Саратова. Дед, отец матери, так и не дожил до исполнения светлой мечты, умер от инфаркта прямо на лекции в институте. С трудом удалось продать шикарную библиотеку за бесценок. Пришла в полную негодность старинная мебель, сваленная в холодных, не отапливаемых сараях у близких друзей и знакомых. После смерти бабушки и нового замужества мать сразу же переписала квартиру на Романа, причем ее упорство тотчас же вызвало яростное недовольство отчима, которое он даже не скрывал. Мать сразу забеременела, и отчим требовал одинаковых условий для всех ее детей: имевшегося сына и будущего потомства. Недоношенный ребенок умер. Это была девочка. Через полгода мать опять забеременела, но после тяжелого гриппа опять случился выкидыш. В квартиру пустили квартирантов временно, и отчиму пришлось смириться, что жена оказалась такой упертой ради собственного сына. После еще одной неудачной попытки выносить ребенка матери сделали очень серьезную операцию. Подарить новому мужу долгожданного наследника не удалось. Мать тогда очень страдала, и неприязнь Романа к отчиму за его постоянную близость с самым дорогим человеком отгородила невидимую стену между сыном и его матерью. И после окончания школы разлука на долгие годы отдалила их друг от друга. А, самое главное, исчезли взаимопонимание и чуткость, та искра притяжения и доверия, которая вдохновляет и волнует. Все осталось в прошлом, в той самой родной квартире на пятом этаже, куда он мечтал привести Юлю в качестве жены. А теперь? Чего Юля испугалась? Почему такой непримиримый отказ от его искренних слов, злая отповедь, негодование? Может быть, у нее уже были в жизни разочарования, даже потери? Ведь я, действительно, ничего об этой девочке не знаю! Такое юное светлое создание! Сразу приходит на ум сравнение с только-только распустившимся утренним цветком. Нет, нет ни с шаблонным образом розы! В моем представлении Юля — чудесная, прелестная ромашка, не похожая в букете ни на кого больше. Или шикарная июльская астра с капельками росы на лепестках. Светло каштановые волосы вьются вокруг удивительного, запоминающегося лица с немного раскосыми, распахнутыми серыми глазами, упрямым носиком, плотно сжатыми, не целованными, возможно, никем губами. Как она сжалась в такой упругий комок незащищенной плоти, когда я притянул ее к себе перед съемкой на горе! Ей нужен защитник и немедленно, чтобы чужие безразличные люди не сломали ей жизнь. Как верно насчет женщин написал какой-то умник (не помню, где прочитал): „Помогай ей, иначе ей поможет другой. Выслушай ее, иначе ее выслушает кто-то другой. Балуй, дари цветы, обнимай и просто будь рядом. Не будет тебя рядом — найдется кто-нибудь другой“. А я? Настоящий самовлюбленный пенек! Дома мне нечего делать! Жаль, конечно, мать, но она сама выбрала свою судьбу, чтобы выполнять все капризы своего мужа. И лучший вариант на сегодня — отчалить в Москву, в которой по подсчетам всевидящего ока Интернета обитает каждый десятый житель нашей огромной страны. Выиграл опять отчим! Шахматист недоделанный! Все ходы аккуратно просчитывает, бьет наверняка! Хоть бы его куда-нибудь вечером черти унесли, чтобы не видеть его торжествующую физиономию! Эх, Юля, Юля! Как устроюсь в Москве, сразу позвоню! Когда-нибудь рабство и зависимость от обстоятельств закончатся! И ты, Юлечка, все равно будешь моей женой!»

Роман решительно собирал свои личные вещи в спортивную сумку и вместительный германский чемодан, утрамбовал туда же зимнюю спортивную куртку и теплые ботинки, документы и свитера. В его планы вообще не входили ни возвращение, ни временные визиты на праздники:

«Москва — город огромных возможностей. Если отчим захочет нагадить, и меня попросят вежливо из столичного банка, то со своим немецким дипломом попробую прорваться в люди и без друзей этого законника, сниму квартиру».

Роман слышал, как мать прошелестела по ступенькам внутренней лестницы на второй этаж, потом замерла в маленьком коридорчике прихожей, терпеливо дожидаясь, когда сын завершит свои сборы и, наконец-то, откроет дверь, но потом не выдержала и вошла в комнату:

— Роман, я рада, что ты принял верное решение! Не злись, пожалуйста, на нас! Мы тебе желаем только счастья! И звони мне чаще. Ты — единственный мой наследник. Когда-нибудь ты меня поймешь, надеюсь!

Прощание было холодным. Отчим так и не появился дома. В аэропорту стало нестерпимо жечь руку, когда начал набирать номер Юли, но сам себя одернул, когда опять вспомнил ее слова о проститутках:

«Спасибо, но так меня еще никто и никогда не оскорблял! Дождался от любимой девушки! Обойдусь без прощальной отповеди правильной провинциалочки! Пока, Юля!»

А в самолете он вновь и вновь мысленно прокручивал торопливую пленку этого непутевого воскресенья, когда все планы и мечты вдруг улетучились в никуда. Ему захотелось сквозь злость и обиду, парализовавшие другие естественные чувства нормального человека, разобраться в неприятных ощущениях и их причинах:

«По его понятиям, если вспыхнувшее чувство любви обоюдное, то на первое место выходят доверие друг к другу, открытость, откровенность и возможность полной отдачи себя другому. Но Юля не захотела демонстрировать свою привязанность к избраннику через постель, вероятно, подумав, что после первой интимной связи, он со временем сможет сам обвинить Юлю в легкомысленности, особенно, если они надолго расстанутся. Или она просто испугалась, не будучи уверенной в его чувствах, что он сможет увлечься другой девушкой, не имея никаких обязательств перед сдавшейся подругой, которая так легко пошла на сближение и интимную связь с совершенно незнакомым парнем. Да, Юля права, мы ведь совсем не знаем друг друга. И откровенного разговора у нас не получилось, потому что он, Роман, повел себя как самовлюбленный подросток, которого незаслуженно обидели. Но теперь уже ничего не вернешь. Значит, такая у него судьба».

А Юля в это время драила полы в огромных залах кинотеатра перед ночными сеансами, думая только о тех двух последних неделях отработки, когда получит полный расчет и уедет домой на каникулы до первого сентября:

«Ничего не буду дома делать, только спать до обеда, а потом валяться на берегу речки и загорать. Конечно, после Ильина дня вода становится прохладнее, затянутая до середины реки ярко-зеленой ряской, но все равно ведь купаются люди весь август. Еще надо успеть с папулькой закинуть спиннинги на щуку по глухим речным затонам в лесной чаще. И на зорьке посидеть у пересыхающих прудов, чтобы нахватать мелких карасиков на жареху. Решено! На втором курсе работать больше не буду, займусь только учебой. Когда получу диплом, устроюсь на работу и не пропущу тогда ни одного приличного фильма. И еще — начну путешествовать. Ведь отпуск можно брать каждые полгода. Накоплю денег — и в Санкт-Петербург в начале лета. Белые ночи, разведенные мосты, парусник с алыми парусами на городском выпускном балу, проснувшиеся фонтаны в Петергофе… Город моей мечты! А если к тому времени не буду связана ни с кем любовной веревочкой, то можно закинуть свой портфолио на сайты поиска работы в северной столице. Экономистов сейчас — как бродячих собак на городских окраинах, но вдруг повезет! Жаль, что не поступила сразу на факультет информационных систем и технологий, побоялась рискнуть после сельской средней школы, закомплексовала со своими баллами ЕГЭ. Ну, ничего! Самое главное, к черту всякие любовные брачные узы, в которых сразу увязнешь на всю оставшуюся жизнь! Муж, дети, вечные кредиты, ипотеки! И пролетающие незаметно годы в однообразии постоянной беготни!»

Юля шла по ночному, сияющему своей навязчивой неоновой рекламой городу, среди толпы беззаботных нарядных прохожих на улицах и в скверах и чувствовала себя такой чужачкой, словно прилетела, преодолев миллиарды километров от далеких, невидимых с Земли созвездий.

Она представила, как маленькой песчинкой успела прочертить на небесной ночной полусфере яркую моментальную черточку, чтобы, не сгорев в атмосфере, упасть скромным серым камешком на большом обрывистом берегу тихой сельской речушки. И, заразившись земным великолепием, по команде откуда-то сверху возродиться потом в человеческом теле, постепенно познавая многовековую мудрость своих прародителей:

«Как мало нужно молоденькой самке, впервые ощутившей пронзительную жадность чужих губ, требовательность горячего сильного тела, упоение своей властью над распахнувшейся навстречу тебе доверчивой душой! А взамен нужно просто отдать, подарить избраннику свое тело, свою чистоту, свою непорочность как подтверждение — только тебя ждала, для тебя жила, тебе буду принадлежать всегда!»

Юля покраснела в темноте:

«Господи! И этот архаизм в мыслях современной студентки двадцать первого века! Начиталась прекрасных романов и никак не повзрослею. А недавно в Интернете попалась на глаза статейка, от которой стало дурно: „Как лишали девственности в разных странах мира“. Например, древние греческие и римские тексты содержат сведения, согласно которым девушки в те времена достигали половой зрелости в возрасте четырнадцати лет. До этого момента не считалось осудительным даже, если они ходили совсем без одежды. И для девушек некоторых провинций было настоящим позором, если мужу они доставались нетронутыми. Девушки должны были заблаговременно избавиться от девственности в специальном храме Большой Богини, которую в Элладе именовали Афродитой, в Финикии — Астартой, а в Вавилоне — Иштар. Именно ей и посвящалась жертва в виде порванной девственной плевы. В определенный день целомудренная девушка должна была прийти в храм и отдаться любому незнакомцу, который будет находиться в храме. При этом мужчине запрещено было обнажать тело девушки, поскольку такое поведение приравнивалось к осквернению святыни. И подобные обычаи в древние времена существовали по всему миру. А сейчас на эту тему вообще не распространяются. Живи, как хочешь, только честно поведай перед алтарем своему избраннику, был у тебя мужчина до него или нет. И радуйся, если не отлупит в первую брачную ночь от разочарования или в силу другого, чем у тебя, воспитания. Хватит философствовать! Противно!»

Юля зашла в сетевой супермаркет, в котором уже заметно поубавилось народу, купила шоколадку со скидкой и дома после теплого душа с каким-то жадным удовольствием медленно жевала тающие в руках квадратики. И заснула моментально под тихий шорох капель по листьям за окном внезапно начавшегося неторопливого дождя.

Утром решительно набрала номер Романа:

«Извинюсь за вчерашний кошмарный разговор и выключусь, чтобы не слышать его разгневанный голос. Сейчас Роману, в принципе, не до меня, если он улетел в Москву. А если заупрямился, действительно, послал своих родителей подальше и остался в Саратове? И тогда я смогу уже сегодня увидеть его! И если он меня любит по-настоящему, то пусть все будет, как он хочет! Стану его женщиной, его рабыней, только бы он меня простил! Познакомлю со своими родителями! И не нужны нам свадебные хлопоты, показуха, застолье, фотосессии в бальном белом платье с фатой на волосах, пакет собранных свахами денег и пьяные крики разгулявшихся гостей! Истинные чувства нельзя выставлять напоказ. И в этом стареньком дореволюционном домишке вдвоем мы будем счастливы, если захотим».

Абонент был вне зоны действия. Телефон Романа был выключен. Несколько попыток оказались безрезультатными.

«А вдруг Роман, если не улетел в Москву, будучи теперь безработным, отправился на Соколову гору? Поднимусь на холм, а он там меня под зонтиком дожидается!»

Внезапное ночное похолодание, затянутое ровной серой пеленой небо, мелкая долгожданная капель напомнили о наступлении последнего летнего месяца, хотя год на год не приходится — в прошлом году даже Илья — пророк забыл про свою обязанность, и солнце старалось дожечь остатки растительности в течение всего августа.

Юля вздохнула, дожидаясь свою маршрутку под зонтом:

«Наши родители были в свое время избавлены от всех преимуществ, которые дают сейчас современные телефоны. Чтобы позвонить своим родным в другой город или свое село, нужно было заранее заказывать переговоры на центральном главпочтамте и убивать целый час, чтобы спросить, как самочувствие, доложить о времени приезда или попросить, чтобы выслали деньги. И все это в ускоренном темпе, в течение пяти или десяти минут. А в остальное время суток — полная свобода и неприкаянность. И еще были телеграммы, правда, без обратной связи и ограниченный круг близких и друзей, у которых были домашние или рабочие телефоны. Но и сейчас — ведь мнимая свобода! Как найти человека в огромном городе, если его телефон молчит, а других телефонов матери, отчима, его неизвестных друзей у тебя просто нет? И остается только тупо смотреть на экран современной игрушки, которая ничем не может тебе помочь. Иди на свою работу, где уже отпечатались на светлом линолеуме сотни грязных следов от кроссовок и босоножек. Захочет Роман — позвонит, а нет — и суда на него нет».

Прошлась неспешно по аллеям Липок, отметив, как воспрянула прибитая вчерашним солнечным изобилием листва деревьев и охорашивается под брызгами неторопливого дождя. Как буквально танцуют на клумбах роскошные кусты роз. И только угрюмо мокнут без людского тепла осиротевшие скамейки:

«Как быстро наступает привыкание к совершенно чужому человеку! Или мы, вернее, все наше существо, действительно, с самого раннего детства настроено на постоянное купание в невидимых волнах человеческого внимания от любого, с кем у тебя возникает даже подсознательный контакт? Роман, где ты? Я хочу тебя видеть, слышать твой смех, низкий баритон, чувствовать силу твоей ладони. Ты меня успел приручить за эти три дня. И если ты пропадешь совсем, то, значит, верховные силы наказывают меня за все мои грехи, которые успели накопиться. И остается просто возможность жить, как жила до встречи с тобой».

Посетителей в парке Победы оказалось мало. Видимо, только любителям по-московски прохладной и дождливой погоды да аллергикам не сиделось под крышами зданий.

На вершине Соколовой горы никого не было. Панорама города расплылась на фоне безразличного потемневшего неба, отдалилась от высоты, слилась с беспокойным серым цветом волн огромного водохранилища вдали.

И это чувство потерянности во времени и в пространстве захлестнуло впервые в жизни так неожиданно больно, что Юля стала реветь, как в далеком детстве, от нестерпимой обиды. Глаза были не накрашены, платка в сумочке не оказалось, но этот минутный горестный дождь слез все равно не принес ожидаемого облегчения, только сердце болезненно куда-то заторопилось.

Наверное, именно в такие моменты капают, накапливаясь в определенном уголке сознания, микроны жизненного опыта, а на молодом энергичном сердце прорезаются первые, почти невидимые под рентгеновскими лучами, рубчики будущих серьезных повреждений. Ничего в этой жизни не проходит бесследно, и всякий раз, растворяясь в проблемах, горестных обидах или, наоборот, переживая радостное вдохновение наедине с собой, каждый человек возрождается снова обновленный, готовый к новым неожиданным переменам, но в то же время, все равно оставаясь в плену былых переживаний.

Глава 5. Неожиданный поворот

Роман выдержал разлуку с матерью только до первого сентября. О Юле старался не вспоминать. Сначала просто выключал телефон, увидев настойчивый повтор знакомых номеров, а потом с заметным сожалением сменил сим-карту.

Шквал новых впечатлений, знакомств, неотразимый столичный микроклимат напряжения и обязательств, некоторого пресыщения и возбуждения захватил и увлек, затормозил прежние расстройства и обиды, оставив их за гранью далеких расстояний и временных рамок.

Но накануне первого осеннего месяца, ночью решительно набрал номер телефона матери:

— Мам, как ты там? Как здоровье? В отпуске была? — и, услышав, как в трубке мать начала всхлипывать, сразу перешел в наступление. — Мамочка, не расстраивайся! У меня к тебе просьба. Найди, пожалуйста, в социально-экономическом институте Юлю. Она учится на втором курсе. Правда, я не знаю, на каком факультете. На мои звонки она не отвечает, потому что я тоже не отвечал на ее звонки почти месяц. Мамочка, ты только не перебивай меня! Это я виноват, что она молчит. Понимаешь, я влюбился всерьез и навсегда. Но в тот проклятый воскресный день, когда разругался с вами, сначала предложил ей себя в качестве мужа, требуя немедленной близости…. И я со всей своей идиотской самоуверенностью оскорбил скромную, очень гордую девушку, которая не поддается соблазнам большого города. Она — чистая и не целованная — будет прекрасной женой и отличной матерью. Мамочка, ты меня знаешь, я никогда ни о чем не прошу, но сейчас очень боюсь потерять Юлю. Надежда только на тебя. Пусть она ответит на мой звонок. А дальше посмотрим. Если она меня простила, то я прилечу в Саратов. И ты тоже прости меня за все.

Утром за завтраком Михаил Леонидович с некоторым удивлением заметил неожиданный лихорадочный румянец на постоянно бледных щеках своей жены, непонятное оживление и блеск в серьезном взгляде, которые его приятно удивили после некоторой отдаленности их с супругой после стремительного выдворения пасынка из дома в начале августа. Потом, правда, все шло своей чередой, никаких выяснений отношений и взаимных упреков не было, но Ираида Алексеевна явно сторонилась мужа. Она придумывала отговорки, чтобы не делить с мужем семейную постель, когда он вдруг загорался желанием, ложилась в своей комнате на диванчике, рано выключала свет и телевизор, при всех перед завтраком демонстративно глотала целую пригоршню лекарств.

— Ида, ты не могла бы сегодня после работы прийти пораньше? Нам давно пора с тобой поговорить откровенно. Как твое самочувствие? Тебе пора подумать об отпуске, — он не успел договорить, когда жена стремительно вскочила из-за стола, как-то необычно радостно рассмеялась, звонко и уверенно, как в достаточно далеком прошлом при их первой случайной встрече на вечеринке у друзей на даче за Волгой. В то время, после развода с первой женой он сразу почувствовал влечение к хрупкой хохотушке с высокой грудью, про которую совершенно ничего не знал, так как увидел впервые. И она, поверив его пьяным и настойчивых признаниям, в ночных сумерках доверчиво и неистово, несколько раз подряд отдалась ему на песчаном берегу таинственной, широченной реки, увлекая своим нетерпением, какой-то жадностью и откровением. Это было необычно для серьезного и обстоятельного юриста. Он сам был удивлен своей ненасытностью, которую раньше назвал бы похотью, но тогда просто голышом устремлялся в воду за русалочкой с распущенными волосами, плыл за ее искрящимся голосом, а потом выносил женщину на берег и снова и снова предавался страсти.

И утром ему было совершенно безразлично, что о нем подумают его друзья и их жены. Это какое-то первобытное стремление к обладанию притягательным телом выворачивало наизнанку его обычные представления о половых взаимоотношениях. И впервые он пожалел о пролетевших годах совместного проживания с бывшей женой, которая никогда так и не смогла воспламенить по-настоящему его кровь, привычно предоставляя свое тело каждую ночь для исполнения супружеского долга.

Тогда, на другой день, в понедельник он с большим трудом дождался окончания работы на пороге конторы, где обитала Ираида, вручил ей букет и увез к себе, чтобы опять чувствовать свою полную и упоительную власть в любовном экстазе с доверившейся ему женщиной, осознавая ее будущей матерью его детей. И только утром Ида призналась, что у нее есть пятнадцатилетний сын, который сейчас живет с ней и ее матерью, а муж несколько лет назад умер. Это ничего не меняло. Значит, и ему она сможет родить трех сыновей. Ираида осталась у него без долгих уговоров. Потом она стала его официальной женой.

И, отправляясь в своем современном автомобиле на работу, Михаилу Леонидовичу внезапно захотелось тотчас вернуться домой, задержать Иду в ее комнате, сдернуть тоненькую кофточку и строгую юбку и в слабом полумраке от зашторенных окон наполнить ее плоть своим нетерпением, жаром прежней любви и страсти, как в былые времена. Он с нетерпением дождался обеденного перерыва, перезвонил жене и попросил ее пораньше вернуться после работы домой.

В беседке за накрытым столом пили чай обе жилички, которые при появлении Михаила Леонидовича вскочили в явном замешательстве. Две малышки на расстеленном одеяле играли в куклы, третье чадо спало в коляске:

— Когда придет Ида, пусть сразу поднимется ко мне в кабинет. У меня с ней будет серьезный разговор. А вы забирайте детей и отправляйтесь погулять в сквер. Ко мне не заходить!

Сам поспешил в душевую кабину. А когда жена заглянула в его комнату, встревоженная необычным приглашением Михаила Леонидовича, он, ничего не объясняя, закрыл резную дверь кабинета на ключ и начал молча раздевать жену.

Чуда воскрешения былого возбуждения, новизны и непредсказуемости не произошло. Но, обнимая худенькие плечи и тонкую талию женщины с закрытыми глазами, покорно выполняющую свое назначение доставлять мужчине плотское удовольствие, он старался всеми способами зажечь чувственность и страстность своей подруги, при этом шепча, как заведенный: «Если бы ты могла родить мне сына!». И кое-что ему удалось. Отдышавшись, разгоряченная жена заговорила вдруг о Юле, избраннице своего сына.

Отчужденность, видимое безразличие мужа к ней в последнее время Михаил перечеркнул этой попыткой властного обладания ее телом среди бела дня, чего не случалось уже давно. И Ираида Алексеевна, торопясь и волнуясь, передала мужу ночной разговор с сыном слово в слово.

Реакция Михаила Леонидовича была неожиданной. Он погладил жену по плечу, неторопливо оделся, пересел в кресло и вдруг предложил жене своеобразный план примирения двух влюбленных:

— Чтобы не потерять девочку для Романа, нужно пригласить ее сначала в гости, а потом уговорить Юлю переехать в наш дом, предложив комнату для проживания. Девочка из сельской местности, снимает жилье за большие деньги, а у нас она будет и накормлена, и под присмотром, сумеет сэкономить деньги для родителей. И, когда Роман приедет в гости, невеста уже будет ждать его дома.

Ираида Алексеевна растаяла. На другой день она позвонила в институт и выяснила много интересного про Юлю, а, самое главное, номер ее сотового телефона. И еще ей сообщили, что в течение месяца Юле будет предоставлено место в общежитии.

Нужно было спешить. И, когда после некоторой паузы Ираида Алексеевна услышала Юлин голос, она несколько секунд старалась сосредоточиться, чтобы не сорваться и быть убедительной. Пока Юля молчала где-то там, далеко, за пределами областного центра, мать Романа взволнованно заступалась за сына, умоляя девушку простить его и позвонить в Москву. А первого сентября обязательно переехать к ним в дом на постоянное житье, так как они с мужем чувствуют свою вину перед сыном за то неудачное знакомство с его невестой.

В ясный, погожий, последний августовский вечер Юля появилась в доме гостеприимных родителей Романа и согласилась на их уговоры пожить у них. Бабуля, у которой Юля снимала угол в первый студенческий год, вернулась из Москвы с дочерью и двумя внуками, которых бросил гражданский московский муж. И в маленькой дореволюционной хибарке места Юле теперь не было. Да еще в деканате пообещали только через месяц место в общежитии.

А потом позвонил Роман, наговорил кучу приятных слов, как будто не было целого месяца тоскливого, унылого молчания и невысказанных обид. О приглашении родителей переехать в их дом Юля промолчала, потому что отчим Романа убедительно весь вечер уговаривал ее не раскрывать секрет их небольшого сговора, чтобы для Романа получился бы в итоге приятный сюрприз.

Отчим Романа очаровал Юлю. Он галантно ухаживал за обеими женщинами, искусно и незаметно расспрашивал гостью об ее родителях и родном селе, читал стихотворения Бродского, взял в руки гитару, начал с бардовских песен, а потом с юмором рассказывал занимательные истории из времен своей стройотрядовской молодости.

Ираида Алексеевна неожиданно потерялась в обществе своего мужа, и, чтобы не разозлить его, не вдавалась в подробности московской жизни сына, одновременно с интересом, незаметно изучая его избранницу. Ей понравилась открытость довольно начитанной студентки из далекого заволжского села, ее не нарисованная природная красота, особая грация спортивной фигуры, обещавшая рождение крепких и здоровых малышей.

И, конечно, она заметила чисто мужские, оценивающие взгляды Михаила на оживленную гостью, но постаралась поскорее подавить заползающие из подкорки головного мозга искорки некоторой ревности и опасений.

Переезд в большой дом родителей Романа, вежливость и их внимание понравились Юле, но сообразительная и наблюдательная с детства она уже с первых дней проживания поняла, что в доме существует какая-то тайна, о которой никто не проронил ни слова. Чувствовалась какая-то скрытность во взаимоотношениях хозяев и двух женщин с детьми, проживающих под одной крышей.

Первая неделя пролетела стремительно. Ранний подъем, легкий завтрак из гречневой или овсяной каши с бокалом крепкого сладкого чая и куском булки с вареньем, растянутый учебный день, обед в столовке, занятия в библиотеке, неспешное возвращение пешком по запруженным гуляющим народом улицам — все было обычно. А вечером вежливый обмен ничего не значащими словами с матерью Романа, категоричный отказ от приглашения поужинать, зависание в компьютере до полуночи — тут совсем не было времени на посторонние размышления. От работы в кинотеатре пришлось отказаться, ведь всех денег не заработаешь.

Юлина комната находилась на первом этаже рядом с кухней, комнатой Романа, ванной и туалетом, кладовой и прихожей. На втором этаже Юля не была. И однажды, в понедельник, рано утром на кухне она стала невольной свидетельницей какого-то неприятного скандала наверху. И поняла, что там находились спальная комната родителей Романа, кабинет хозяина дома, две комнаты жиличек, причем, у той, которая была постарше, было две девочки- погодки в возрасте трех и двух лет.

У второй молодой женщины тоже была девочка-грудничок, семи или восьми месяцев от роду. И поздней ночью в гулкой тишине часто был отчетливо слышен плач кого-то из трех детей.

Речь, как поняла Юля, прислушавшись, пока закипал чайник, шла о вчерашнем воскресном посещении супругами концерта известного певца в помещении областного цирка, куда страстно мечтала попасть жиличка помоложе. Но ей не с кем было оставить свою малышку. И она несколько истеричным голосом обвиняла всех в равнодушном отношении к ней и ее ребенку, причем выкрикивала угрозы в адрес хозяина Михаила Леонидовича, напоминала о его обещаниях.

В равномерный рокот голоса Михаила Леонидовича изредка вплеталась неторопливая проповедь его жены Ираиды Алексеевны. Через полчаса нервных всхлипываний и истеричных выкриков Зины все затихло.

От этого случайного проникновения в чужую непонятную жизнь у Юли осталось неприятное чувство, словно, надкусив внешне благополучную золотистую грушу с ветки, обнаружила внутри целое скопище быстрых муравьев. Она постаралась поскорее испариться из дома, чтобы не встретиться ни с кем из хозяев.

Роман звонил один раз в день, был нетерпелив, вечно торопился и очень обрадовался, когда Юля призналась, что больше не подрабатывает в кинотеатре. Этот его деловой тон без эмоциональных всплесков и объяснений в любви, непритязательность обычных вопросов сначала злили Юлю. Но потом она сама себя успокоила, что Роман, вероятно, так пока и не смог до конца простить ей резкий выпад о проститутках и довольно откровенное ее признание, что не любит пока безумно и бездумно молодого человека.

И теперь только несколько ироничные замечания Романа о прозаичности своей офисной жизни, о нескрываемой жажде разбогатеть любыми путями молодых, целеустремленных, тщеславных коллег, об их попытке зацепиться именно в Москве, вскарабкаться хотя бы на нижнюю ступеньку успешности и популярности стали именно той связующей ниточкой их таких непростых заочных отношений, которая в любую минуту могла порваться.

И в той мифической формуле любви, которую Юля пыталась создать в своем пылком воображении, на первое место упорно всплывало требование быть неразлучными. Чтобы, просыпаясь на своем односпальном диване, знать, что через час, в обед или вечером ты обязательно захлебнешься восторгом от его невозможного взгляда, от жара ласковой ладони, которая смело ляжет на талию. И ты уже не вникаешь в суть предложений, а пропадаешь, растворяешься в не выразимой словами нежности и чувственности, мечтая оказаться немедленно в изоляции от окружающего мира в объятиях своего избранника.

А телефонные облака слов только дразнят воображение, унося в небытие волны пьянящего восторга, опустошая своей невозможностью отдаться страсти и любви.

Но, когда после недельного пребывания на новом месте Юля вдруг проговорилась, что живет по приглашению родителей Романа в их доме, в ответ была долгая пауза. Потом Роман хриплым голосом, срываясь, переспросил:

— А они тебя не используют намеренно в роли служанки? Только честно! С них станется. Моя мать только внешне выглядит очень уверенной и состоявшейся женщиной, работая главным бухгалтером в крупной фирме. Но на самом деле она давно попала под влияние своего мужа, моего отчима. Живет, безропотно подчиняясь всем его приказам и командам уже много лет. А когда я в старших классах начал заступаться за мать, вступать с отчимом в довольно резкие перепалки, то меня сразу после окончания школы быстренько отправили на учебу в Германию. Там у отчима живет дальний друг, и Михаил Леонидович меня облагодетельствовал. Меня держали на таком строгом пайке, чтобы я, как можно реже, прилетал в Россию на каникулы. Вот такие пироги с картошкой! Ко мне отчим всегда относился с прохладцей. Он и сейчас рад, что меня снова нет дома. Не пойму только, почему он согласился на твое проживание в доме? Ведь у нас и так живут две посторонние женщины со своими детьми!

— Разве они не родственницы отчиму или твоей матери? — не удержалась Юля от вопроса.

— Не знаю, не вникал в подробности, но то, что они не наша родня, — это точно. Хотя мать вынуждена терпеть их присутствие уже несколько лет. Они появились сразу после моего отъезда в Германию. Юля! Если тебя вдруг вздумают эксплуатировать, немедленно позвони мне, ничего не скрывай. И вообще странно, что даже мать о твоем присутствии в доме не проронила ни слова. Наверное, мне придется дождаться праздничных дней и прилететь в Саратов. Не люблю скрытность и недомолвки. Я постоянно думаю о тебе. Знаешь, ты была права, когда не поддалась на мою пылкость и попытку овладеть тобой. Ты заметила, что я сейчас не говорю тебе: «Люблю!». Просто интерес, притяжение — ведь этого так мало и недостаточно! Нужно обязательно быть рядом. И мы будем с тобой вместе. В Калининград я один без тебя не поеду, это точно!

Глава 6. Ожидание

Поздно ночью, когда Юля в изнеможении вытянулась на диване, закончив, наконец-то, печатать нуднейший реферат, собранный в туманной бескрайности прожорливого Интернета из трех приличных источников для завтрашнего семинара, в дверь постучали. На пороге в легком халатике с полотенцем на влажных волосах стояла Ираида Алексеевна:

— Юля, можно к тебе? Зашла, чтобы попрощаться! Завтра рано утром я уезжаю в Кисловодск, в санаторий. Михаил Леонидович приготовил для меня сюрприз. В последнее время я что-то совсем расквасилась. То затяжная мигрень, то одышка — не могу, как раньше, на третий этаж без остановок подняться. Сердце стало барахлить, будто мне уже за пятьдесят. Неудобно жаловаться, но, если честно, мне не с кем поговорить. Какому мужу понравится, если женщина ноет. Миша привык, что я всегда в отличной форме. А с Ромой как у вас? У него очень сложный характер. Он никак не может примириться, что я вышла замуж. Считает, что я предала память отца. Трудно тебе с ним будет. Если бы ты, Юлечка, знала, как я не хочу уезжать из дома. Но Михаил даже слышать ничего не желает. Ты уж, будь добра, присмотри тут за хозяйством. Чувствую, что за три недели отсутствия не будет мне радости ни от ванн, ни от экскурсий. Неспокойно на душе что-то.

Ираида Алексеевна задержалась у двери, словно хотела еще что-то сказать, но потом тихо закрыла за собой немножко скрипучую дверь.

Юля выключила настольную лампу, в ночном глухом полумраке комнаты пытаясь представить, что имела в виду мать Романа, говоря «присмотри тут за хозяйством». Или начинают сбываться опасения Романа, что ее позвали жить в доме, чтобы она отрабатывала свое бесплатное проживание.

Утром Юля чуть не опоздала на семинар, но ее выступление понравилось заведующему кафедрой, и она весь день пребывала в состоянии глубокого удовлетворения, совершенно забыв об отъезде хозяйки дома.

А вечером по закону подлости, или, как в песне поется: «После радости — неприятности по теории вероятности», — на пороге дома Юлю остановила жиличка постарше. Даже за недолгое проживание в доме Юля ни разу не услышала, как ее зовут. Молчаливая, рыжеволосая женщина неопределенного возраста постоянно крутилась во дворе, поливала цветочные клумбы, завешивала проволоку за гаражом выстиранными детскими вещами, простынями и шторами. Рано утром, пока дети спали, она отправлялась на рынок, мыла туалет с хлоркой, напевая какие-то украинские мелодии. И по тому, как она решительно поднялась на ступеньки дома и стала на пороге, едва завидев входившую в калитку Юлю, стало понятно, что студентку, действительно, с нетерпением дожидались:

— Мы официально не знакомы. Меня зовут Наталья Ивановна. И теперь, после отъезда Ираиды Алексеевны ты будешь под моим контролем. А это значит, что тебе придется выполнять кое-какие мои поручения. Например, до субботы нужно в течение недели сделать генеральную уборку во всех комнатах на втором этаже. Ищи свободное время, где хочешь, но желательно, чтобы все работы были сделаны до прихода Михаила Леонидовича.

Юля вспыхнула:

— Извините, но я не собираюсь пропускать занятия в институте ради вашей уборки! Кто вы такая? Я живу в этом доме по просьбе матери Романа. И ваши указания не собираюсь выполнять! Извините, но у меня мало времени!

— А куда ты теперь денешься? Я осталась за хозяйку, понятно! Михаил Леонидович на три дня улетает в Екатеринбург в командировку, и к его приезду все должно блестеть. Не можешь днем, значит, будешь пахать ночью. Современная штучка!

Первым желанием было сразу же пожаловаться Роману, но любопытство посмотреть, как живут его родители, пересилило чувство внутреннего протеста против самодовольного нахальства этой жилички.

Зато рано утром, стоя у открытого окна кухни, Юля вдруг совершенно случайно увидела довольно странную картину проводов Михаила Леонидовича до калитки, где его ждало такси. Жиличка помоложе, Зина, вдруг, никого не стесняясь, обхватила отчима Романа за шею руками, и они замерли в продолжительном страстном поцелуе. А потом он довольно долго мял ее объемные ягодицы, прижимая податливое тело раскрасневшейся молодой женщины к своим длинным ногам. Дети, по-видимому, спали, и, когда на крыльцо вышла Наталья с большим портфелем хозяина, он, оторвавшись от Зины, притянул и ее к себе, троекратно расцеловал в щеки, одновременно подержав, словно взвешивал, одной рукой обе груди по очереди в распахнувшемся халатике.

Эти непристойные поцелуи и жесты заставили Юлю в смятении спрятаться за шторку, чтобы не быть увиденной со двора. И сразу закрутились в сознании всплески навязчивых предположений об измене жене, которую неверный муж вовремя выпроводил отдыхать в элитный санаторий на Кавказе. А сам …. Нет, об этих бессовестных подробностях, во-первых, просто неудобно говорить, а, во-вторых, нельзя ни в коем случае посвящать Романа, зная его вспыльчивый характер и неприязненное отношение к отчиму.

«Так, пока она, Юля, живет в этом доме, то должна непременно выяснить истинные причины такого, мягко говоря, неприличного поведения Михаила Леонидовича. И только, убедившись в его непорядочности, нужно постараться осторожно намекнуть Роману, чтобы он предупредил свою мать, — Юля взволнованно мерила метры в довольно обширной по площади кухне. — Нет, подождите! А, может быть, как выражаются ее ровесники, просто собрать свои вещички и свалить от всех заморочек чужой семьи, не вдаваясь в тонкости их взаимоотношений? Но жаль и Романа, и его мать. А вдруг эта утренняя картина неприкрытого эротического сладострастия — всего лишь подозрительность ее мозга, который возмутился без причины?»

О Юлином присутствии в доме Михаил Леонидович, уезжая, даже не вспомнил, что ее несколько задело.

Зато, когда она вернулась в шесть часов вечера из библиотеки института, то была атакована сразу двумя женщинами. Что они обсуждали в ее отсутствие, можно было только догадываться по их раскрасневшимся, возбужденным лицам, истошному плачу всех трех маленьких девочек: на руках у одной из матерей, в коляске другой мамаши и средней малышки на мягком диванчике в беседке. И, оказавшись перед малознакомыми женщинами в своем любимом светло-сиреневом кружевном платье, в легких лодочках, Юля явно контрастировала своим видом, выигрывая в сравнении с ситцевым застиранным халатом Натальи и трикотажным, ниже всех возможностей открытым на груди сарафаном Зинаиды:

— Так, студентка, иди, переодевайся и за работу! Видишь, у нас дети разболелись, простыли от этих перепадов температур. Умеешь с пылесосом управляться? А то современных девочек мамочки и близко к домашним делам не подпускают, готовят к жизни заморских принцесс! Пошли, я покажу, что нужно делать! Зина, присмотри за моими детишками! — скомандовала грозно Наталья, и Юля удивилась вдруг ее прорезавшемуся властному голосу. Зина недовольно поморщилась.

Спорить с ними было бесполезно. Поступив в прошлом году в институт на бюджет с приличным запасом баллов ЕГЭ, Юля сразу ринулась просвещаться в Интернет, ознакомившись с множеством рекомендаций первокурсникам от неизвестных блогерш, которые заполонили все популярные странички и с умным, независимым видом вещали банальные прописные истины для таких лохов, как Юля.

Но одно правило Юля запомнила, хотя стала жить у молчаливой хозяйки в отдельной комнате и не испытывала обещанного давления в котле общежитского братства: «Научитесь иногда говорить: „Нет!“, чтобы на вас не сели, свесив ноги, и не погоняли, кому придется».

По новой узкой деревянной лестнице Юля поднималась вслед за Натальей с некоторым опасением. Чужое жилище всегда неожиданно приоткрывает лицо своих хозяев несколько с другого ракурса, обнажает их тайны и пристрастия, а подчас и характеры складывающихся взаимоотношений.

Ведь современные интерьеры больших квартир даже без намека книжных полок, с огромным телевизором на полстены сразу без всяких бесед и откровенностей рисует стиль современного делового человека, горящего на работе. И он приседает на полчаса в столовой, чтобы подкрепиться, в душевой и спальной комнатах, чтобы выполнить их предназначение, разменивая стремительное время жизни в погоне за несбывшимися надеждами.

Картины в дорогих рамках, баснословная цена мебельных раритетов, завалы в гардеробных быстро устаревающих модных брендов дорогостоящей одежды, обуви, сумок — удел тщеславных людей, которые мнят, что сумели поймать под узду и удержаться на полном скаку на спине малоразборчивой удачи, захлебываясь от избытка быстропроходящей славы и огромных сумм свалившихся или украденных денег.

Ничего необычного на втором этаже Юля не увидела. Длинный, довольно широкий коридор по всему этажу с двумя пластиковыми окнами, выходящими во двор, и целой чередой одинаковых четырех недорогих бежевых дверей напомнил, что, по-видимому, в далекое, дореволюционное время это был обычный мещанский дом, в котором сдавали комнаты квартирантам в наем. Или ютились обедневшие дворяне, у которых прислуга и няньки обитали на первом этаже.

Выдержав за свою долголетнюю судьбу множество ремонтов, после последней реставрации дом приобрел приличный вид. Недешевые обои, линолеум на полу, несколько настенных бра и лампы дневного света на натяжном потолке — все это сразу заставило Юлю впасть в уныние по поводу предстоящей уборки.

Но Наталья Ивановна решительно открыла крайнюю дверь:

— Это комната Ираиды. Она чистюля, сама недавно делала генеральную уборку, так что тут долго не прохлаждайся. Пропылесось, и хватит с нее. Барыню всегда из себя строит. Какие-то родственники у нее были саратовскими дворянами. Высохшая селедка, не в передачу будет сказано. Хозяин давно на нее внимание, как на женщину, перестал обращать. А куда ему ее теперь денешь — официальная жена! Приходится соблюдать приличия.

Комната поражала обилием всевозможных вышивок на стенах и на диванных подушках. Тонкая кропотливая работа икон из бисера, цветочные композиции, изображения взлетающих лебедей над речной заводью, старинного замка над пропастью, выполненные крестиком с богатой палитрой ниток-мулине — все это даже заочно характеризовало отсутствующую хозяйку как женщину, замкнувшуюся в своем одиночестве, чтобы спастись от разочарований окружающего стремительного мира, в череде своеобразного творчества, позволявшего никогда не отдыхающему мозгу погружаться в всплески воспоминаний мгновений былой страсти, картин неповторимого детства и пролетевшей юности. Это был, как бы обитаемый островок среди стен квартиры, с небольшим импортным телевизором, громоздкими черными коробками и путами множества проводов устаревшего компьютера, сложенным диваном неяркой обивки, старинным бабушкиным трельяжем и множеством разросшихся комнатных цветов на подоконнике, тумбочке и старой табуретке. И сужал пространство старый полированный шифоньер за дверью. На столе рядом с массивной старинной вазой из синего стекла в простой светло-коричневой рамке улыбался Роман.

Но полюбоваться его открытым взглядом Юля не успела. Наталья потянула ее за руку в коридор, а потом в кабинет Михаила Леонидовича.

Здесь было что-то среднее между залом и шикарной спальной. В углу, где когда-то была, по-видимому, печная голландка, теперь выступал барственно массивный камин, обложенный мраморными плитками. По правую стенку золотом посуды отсвечивал старинный дубовый зеркальный шкаф. У другой стены на фоне матовых дорогих обоев стояла большая двуспальная кровать, над которой висел огромный современный телевизор. Посредине комнаты на дорогом ковровом покрытии два роскошных кресел создавали некоторую зону отдыха рядом с полированным маленьким столиком на резных ножках. В углу за шкафом незаметная дверь вела в узкую гардеробную и туалет с ванной кабиной, как позже узнала Юля.

Сразу можно было предположить, что хозяин в домашней обстановке старался не думать о работе, посвящая свободное время отдыху и, вероятно, именно общению с женщинами. Это внезапная мысль смутила Юлю.

И она с непонятной тревогой последовала за Натальей по коридору, не удержавшись, спросила:

— А вы где обитаете?

Наталья с явной гордостью распахнула следующую дверь. Посередине комнаты параллельно окну стояла огромная, громоздкая двуспальная кровать, накрытая ярким корейским пледом. Под окном с традиционными блестящими шторами и белой расшитой тюлью стоял обычный полированный стол с электрическим чайником, набором изделий из хохломы и телевизором. Вдоль стены стояли рядышком детская односпальная кровать и большой платяной шкаф. В углу — большое раскладное кресло, где, наверное, спала младшая девочка, и еще сложенная гладильная доска, и современный холодильник.

— У меня и у Зины убирать не надо. Тебе, самое главное, сделать приборочку у хозяина. Он — мужчина требовательный. У него в комнате все должно блестеть, а не то среди ночи поднимет крик. Хотя тебя он, может, и не будет трогать, а нам с Зинкой точно достанется. Мы его и любим, и боимся. С мужчинами всегда нужно по-хорошему, если не желаешь проблем. Просит любви — дай, не жалей себя. Пришла я в дом уколы делать, покладистая была, одинокая. Затащил меня в свою кровать Михаил Леонидович ночью, пока жена спала, такой класс любовной ласки выдал, что на следующую ночь я сама к нему без приглашения нырнула под одеяло. Ираида сначала даже не догадывалась, а через месяц — беременность у меня высветилась. Скандал получился. Хотела законная жена из дома уйти, но Михаил умеет своим обхождением все бугры да ямки на жизненной дороге объезжать. Уговорил он Ираиду, месяц из ее спальни не выходил, ублажал и уговорил перестроить жизнь на восточный манер. И я, оказывается, не любовница вовсе, а суррогатная мамаша для его будущего наследника. Но у меня, видишь, какая закавыка, — уже две девчонки подряд, а ему сына подавай. Сына родила бы, может быть, он и с Ираидой развелся. И стала бы я полноправной хозяйкой в доме. А тут Зинка высветилась со своей задницей. Как Зинка появилась в доме, то он меня стал откровенно сторониться. Трахал Зинку по три раза за ночь до самых родов, а все равно девчонка получилась. Ведь Зинаиде в жизни все досталось: молодость, справное тело, красота. Вот и старается Михаил каждую ночь, чтобы до краев испить женскую истому и сладость, пока не состарился. Не бережется, не предохраняется, чтобы наследника приобрести, а ничего не получается. Зинка уже дважды прерывала беременность после родов, когда высвечивалось на УЗИ, что снова девочка будет. Михаил так изменился за последнее время. Как бес в него вселился, никак не наестся бабами. А со мной вообще перестал церемониться — бесплатная домработница. Придет раз в неделю, помнет, помнет меня, да в простынку семя свое и выплюнет. Боится, что я на аборт, в случае неудачи, не пойду. Хорошо, что у тебя защита есть, — его пасынок. Ты будешь Зинкину комнату смотреть?

Юля кивнула нехотя. От всех этих монотонных откровений Натальи внезапно стало страшно и противно.

«Неужели возможна такая бессовестная беспринципность, когда один мужчина пользуется услугами сразу трех женщин? Чем он их всех так очаровал, если они добровольно на протяжении нескольких лет делят с ним его постель? А мать Романа? Господи! Да Роман с ума сойдет, если узнает правду про всех этих жиличек? Неужели так можно опуститься современной женщине, чтобы из-за любви к мужчине жить в этой грязи и скотстве? А, может быть, Михаил Леонидович просто всех троих держит в страхе, шантажируя одному ему известными фактами из их вдруг неприличной и шокирующей бывшей жизни? Все это я должна обязательно выяснить, даже если придется притворяться! Только бы самой в этих грязных помоях не испачкаться!»

Комната Зинаиды была отделана в ярких кричащих оранжевых тонах, сразу создавая атмосферу вызова и суеты. Везде — на двуспальной кровати, на двух стульях и даже на столе лежали вперемежку детские и женские вещи: нижнее белье, дорогие платья без вешалок, банные полотенца, не глаженные, мятые простыни. Наталья с явным высокомерием захлопнула чужую дверь:

— Неряха она, эта Зинка! Сунет ребенку грудь и дрыхнет до самого обеда! Может весь день проходить в ночнушке, под которой даже трусов нет! Этим Михаила и разжигает. Придет он с работы пораньше, особенно когда Ираида с отчетами задерживается, девчонку мне на догляд, а сам эту сладкую телочку обрабатывает несколько раз подряд, а она еще на весь этаж стонет, вскрикивает, мужика провоцирует. Не могу я этих притворщиц терпеть!

— А как же жена Михаила Леонидовича все это терпит? — покраснев, не утерпела Юля. — Она ведь знает про все похождения мужа?

— А куда она денется? Любит, наверное! Михаил на людях видимость создает примерного семьянина. В гости, на концерты, в санатории — всегда вдвоем, под ручку. Ираида — его официальная жена. И, как барыня, ничего не делает. В воскресенье только и появляется на кухне, на обед что-нибудь вымудрится приготовить, из Интернета заимствованное: кулебяку, мясо по-французски, пудинги шотландские. На столе — всегда вино, свечи зажженные. Строит из себя, черт знает кого, а по ночам, наверное, рыдает в подушку от жалости к себе.

Дальше подробностей Юля не услышала, потому что пронзительный голос Зинаиды прорвался даже сквозь закрытые окна коридора второго этажа:

— Наталья, иди сюда! Твоя старшая горшок на одеяло опрокинула! Почему я должна дерьмо нюхать?

Наталья Ивановна, как тигрица, рванула по лестнице во двор, а Юля, спустившись, в своей комнате стала переодеваться. Вышла на кухню, поставила кастрюльку с водой на газ. Замороженные пельмени в пакете уже достаточно оттаяли, пока она, забыв про покупку, выслушивала в тепле этой ненормальной квартиры откровения долго молчавшей жилички номер один:

«Так, подытожим сумятицу сегодняшнего растрепанного дня. Во-первых, придется сразу после ужина, не сильно стараясь, сделать приборку на втором этаже. Ругаться с этими гаремными тетками не буду. Они, видимо, не в очень приятельских отношениях друг с дружкой, их подруг не видно, так что от некоторой тоски свежему человеку, то есть, мне выложат кое-какие подробности скрытой жизни и запутанных отношений этой нетрадиционной семьи. А я буду краснеть, но постараюсь выведать то, о чем сам Роман пока даже не догадывается. Но ведь и я ни о чем подобном в книжках не читала. Во-вторых, конечно, в нашей стране на тысячу мужчин приходится где-то на сто пятьдесят четыре женщины больше, но это не значит, что нужно потерять совесть и вешаться на женатых мужчин. А, может быть, Михаил Леонидович — из разряда восточных мужчин? И решил на восточный манер завести себе гарем? Но женщины — ведь все православные! Господи! Вся эта нелепица просто не укладывается в голове! Просто невозможно представит себя женой такого придурка, как этот Михаил Леонидович! Или я чего-то не понимаю в этой жизни, но даже допустить такое исключение из общепринятых норм семейной жизни страшно и унизительно!»

Голодная Юля на минуты забыла о своих философских размышлениях, пока неторопливо уминала треть пачки горячих аппетитных пельменей с салатом из своих домашних помидоров и малосольных огурчиков. Но, выглянув в кухонное окно, увидела двух жиличек, которые буквально визжали от злости друг на друга, продолжая начатый давно разговор. Юля заторопилась во двор:

— Что вы еще не поделили? Если по поводу меня, то я уже иду на работу. Не беспокойтесь, на завтра я ничего оставлять не буду. Но свои комнаты убирайте сами.

Она забрала в кладовой не новый пылесос, в туалете выбрала тряпки почище, химию в бутылках и отправилась наверх. И больше двух часов размывала чужие хоромы.

Жилички над душой не стояли, и Юля была им благодарна за это, иначе бы точно сорвалась и сгоряча высказала все, что она о них и их взаимоотношениях думает нелицеприятное.

После душа свалилась на диван и думала, что тотчас же отрубится, но сон испарился. Роман не звонил уже третий день. Юля ловила себя на мысли, что она живет теперь только ожиданием звонка от Романа. Это уже становилось наваждением, бредовой зависимостью от знакомого голоса, который возбуждал, заставлял трястись от непонятного внутреннего напряжения, причем, менялась непроизвольно интонация ее голоса. И, если бы Роман сразу после звонка вошел вдруг в комнату, попросил или приказал ей лечь с ним, то она бы вряд ли сопротивлялась. Это состояние внутреннего запрета сознания, тиски, из которых созревшее тело стремилось вырваться по закону природы, чтобы, познав трепет, силу и требовательность мужского тела, насытиться любовью и произвести потом на свет свое продолжение, становилось невыносимым душными ночами. И днем на занятиях приходилось казнить себя самыми жестокими словами, преодолевая немедленное желание убежать с лекций, купить билет на самолет и уже перед самой посадкой в столице позвонить Роману: «Прилетела к тебе!» Потому что с поезда, испугавшись своего безответственного поступка, она могла бы точно сойти на глухом полустанке часа в три ночи и, трясясь от холода и волнения в полупустом здании столетнего вокзала, молить Бога, о том, чтобы высшие силы вразумили ее слабую волю и наставили на путь истины.

Глава 7. Испуг

Два последующих дня просыпалась с единственной мыслью — скорей бы дали разрешение на поселение в общежитие, в котором все никак не могли закончить летние ремонтные работы. И даже то, что дважды в день придется тащиться через весь Саратов на автобусе или маршрутке почти на окраину растянувшегося вдоль Волги промышленного города, не смущало. Плотное расписание занятий, повышенная требовательность каждого преподавателя, отсутствие знакомых лиц однокурсников, отсеявшихся после летней сессии из-за неуспеваемости — все это напрягало. Конечно, Интернет помогал, но времени катастрофически не хватало.

И Юля сейчас даже с некоторым удивлением вспоминала бесстрашие и легкомысленность своего прошедшего первого курса, когда после занятий по вечерам намывала полы в кинотеатре и умудрялась посмотреть несколько серий нашумевших фильмов. Все это теперь осталось в прошлом, напоминая о неизбежной поре взросления.

Из командировки Михаил Леонидович вернулся поздно ночью, но жилички его ждали. Весь дом был расцвечен огнями, на кухне гремели посудой, громко и возбужденно переругивались Зинаида и Наталья, но помощь Юли им не потребовалась. На втором этаже накрыли праздничный стол, и Юля, прислушиваясь, никак не могла сосредоточиться, разбирая решение вероятностной задачи в ноутбуке.

Но, когда все угомонились, она потушила свет, и, краснея в темноте, стала представлять, какую же именно сегодня из женщин выберет себе на ночь приехавший хозяин? А, возможно, они просто напросто бросят жребий: например, десять рублей — орел или решка? И какие чувства будет испытывать проигравшая в споре женщина, выпившая за одним столом того же шампанского, к своей сопернице, которая, распластанная, упивается близостью с мужчиной за стенкой? Но ведь он принадлежит и ей тоже? И наступит ли завтра ее очередь? А если мужчина захочет продлить сегодняшнюю ночь и призовет опять первую? И второй женщине останется только боль от невозможности что-то изменить. Именно бессилие, унижение, возможно, злоба и, самое страшное, наверное, — ненависть. Ослепляющая, непримиримая, коварная, испепеляющая душу. И никакие вышитые иконки бисером, любовные романы в пустоте спальни, даже молитвы и посещение храма не смогут вернуть женщине чувство собственного достоинства, упоение от возвышающей радости прекрасного бытия, которые были растоптаны человеком, которому ты поверила, которого полюбила и которому доверилась.

Юля заснула без сновидений, еще раз проверив крепость тяжелого старинного, литого крючка на двери. Ведь к любому внутреннему дверному замку всегда можно изготовить новый ключ, а с таким крючком в этом странном доме можно было спать спокойно.

Но ранний завтрак в семь часов утра, чтобы успеть на первую пару по физкультуре на стадионе, был прерван неожиданно появившимся на кухне в черном спортивном костюме Михаилом Леонидовичем. Юля опешила, когда он положил рядом с ее бутербродом два билета на балет «Щелкунчик»:

— Доброе утро, Юлия! Какое у тебя звучное имя! Надеюсь, ты не откажешься от моего приглашения в театр оперы и балета имени Чернышевского? Открытие театрального сезона! Событие в культурной жизни нашего города! Иды, к сожалению, нет! Мы никогда не пропускали такое мероприятие! Жаль, конечно, что нет Романа, но, я думаю, что они нам с тобой искренне позавидуют.

Юля глубоко вздохнула, чтобы сдержаться и не вывалить сейчас же этому старому козлу все, что она о нем думает. Но раз решила провернуть свое расследование, то нужно притвориться этакой деревенской дурочкой, которой все эти городские выверты неведомы.

Она старательно вытерла пальцы полотенцем, изучила бесценные билеты и проговорила тихо, опустив, будто в застенчивости, глаза:

— Большое спасибо! Но это так неожиданно! Может быть, вместо меня пойдет одна из ваших родственниц?

Михаил Леонидович так искренне и открыто рассмеялся, что Юля на секунды просто растерялась:

— Какие родственницы? Кто сморозил тебе такую чепуху? Наверное, Наталья? Извини, дорогая Юля, но этой медсестре досталось место в нашем доме только в благодарность за уход и лечение Ираиды после очень серьезной операции. Закончатся ее бесконечные декретные отпуска, и уедет она в свою деревню к матери. Спроси у нее, когда она последний раз в приличном кинотеатре была и что смотрела? Необразованная женщина. Возможно, мы оставим ее у себя еще на некоторое время как служанку. Моя зарплата позволяет мне освободить Иду от всех домашних дел.

Юля вспыхнула от негодования, но, спохватившись, торопливо извинилась, не допив свой чай:

— А Зинаида?

Михаил Леонидович перестал улыбаться, отвернулся к окну:

— О Зинаиде мы поговорим позже! А ты уже была в театре оперы и балета?

Юля кивнула:

— О, мы с девочками всей группой были три раза на премьерах опер и балетов! Нет слов! Классическая музыка, прекрасные солисты! Я с удовольствием составлю вам компанию! Где мы с вами встретимся?

Мужчина опять одарил Юлю лучезарной улыбкой, но во все время разговора Юля чувствовала себя в роли пряника, который в любую следующую минуту могли схватить и откусить приличный кусок сладкого лакомства — так бесцеремонно и настойчиво ее еще никогда и никто не рассматривал. Медленно, изучающее — от завитков на лбу до белых кроссовок.

По дороге в институт Юля с сожалением вспомнила недоеденный бутерброд с большим куском докторской колбасы, которую обязательно стащит на чистый пол пушистая Мурка.

Все три пары лекций, перемежавшиеся практическими занятиями, бесконечный поток льющихся новых сведений, теоретических выкладок, смена преподавателей, необходимость постоянного конспектирования, реагирования на вопросы однокурсников — Юле казалось, что сегодняшний день никогда не кончится. Потому что от всего этого, такого привычного круговорота обыденности невозможно было укрыться.

И, невольно краснея, Юля представляла на лекции, как в блестящем вычурном платье, оставшемся от школьного выпускного вечера, на шпильках, она будет шествовать по ковровым дорожкам старинного фойе театра в обществе элегантного мужчины, который годился ей в отцы. И все будут провожать взглядами эту странную пару, соображая, что за девочку прихватил себе в спутницы этот известный адвокат.

Напряжение, наэлектризованность от прикосновений ладони Михаила Леонидовича нечаянно к ее руке, стремление не сутулиться, «держать спину прямой», открыто улыбаться, когда тебя знакомили с какими-то светскими парами, — от всего этого многообразия переживаний у Юли так разболелась голова, что она только молила всех святых, чтобы эти испытания скорее закончились. И музыка великого Чайковского этим вечером только раздражала, потому что рядом должен был быть другой мужчина, а именно Роман. Эта ткань притворства, в которую она сама добровольно закуталась, вызывала только расстройство и мучительное недовольство собой.

Юля сделала неуклюжую попытку сбежать домой в перерыве, укрывшись в туалете, но Михаил Леонидович с самым вызывающим видом дождался ее у входа, взял крепко под руку и повел опять на всеобщее обозрение своих многочисленных знакомых.

Чего он добивался, Юля так и не поняла. Но видно так устроены тщеславные люди, что даже самый маленький лучик внимания к их персонам, будь, то — серия фотографий на страницах в Интернете, любопытный взгляд на твой новый модный костюм, новинка автомобиля на зависть соседей — все это возносит их самолюбие на невозможную высоту и запирает его в объемный чемодан успешности.

Перед узорной калиткой отчим Романа, дождавшись, когда такси мигнуло на повороте прощально красными фарами, вдруг притянул Юлю в свои объятия со словами:

— Ты была сегодня неотразимой, девочка! Спасибо за вечер!

И в эту минуту, сжав кулачки у груди, Юля впервые пожалела, что не записалась на первом курсе в кружок по каратэ. Вот где была бы теперь возможность свалить этого самоуверенного прыща на пыльную траву возле шикарных плиток дорожки к калитке!

— Пустите меня, пожалуйста, Михаил Леонидович! — голос Юли прозвучал так жалобно и нерешительно, что, видимо, еще больше распалило отчима Романа, и он сделал властную попытку поцеловать девушку.

— Я позвоню сейчас же Роману, что вы ко мне пристаете! И меня завтра же утром не будет в вашем доме! — Юля моментально вспомнила, как отчаянно сопротивлявшаяся в каком-то фильме девчушка наступила своим острым каблучком на ногу нападавшего, и тот взвыл от боли. Но ее слова подействовали как ожог серной кислоты на лист бумаги.

Михаил Леонидович сморщился, опустил руки и медленно открыл калитку, процедив недовольно:

— Только не надо сейчас ничего о Романе! Этот самоуверенный молодчик не заслуживает твоего внимания, девочка! С ним ты не познаешь настоящего счастья, потому что он всегда думает только о себе! Эгоист проклятый! Ему никто не нужен: ни мать, ни ты! Через некоторое время ты сама в этом убедишься! Спокойной ночи! И не обижайся! Просто я умею ценить все настоящее и прекрасное!

Наталья и Зинаида терпеливо дожидались возвращения своего хозяина снаружи у входа в беседку. Юля быстрым шагом прошелестела в дом, в свою комнату, и, не зажигая свет, трясущимися руками осторожно отодвинула занавеску на окне.

Михаил Леонидович остановился перед жиличками и что-то начал им говорить. Окно было закрыто, и Юле осталось только догадываться, какие команды получали подчиненные рабыни от своего хозяина.

Она не пошла в душ. Предчувствие опасности навалилось так осязаемо, будто эти чужие и неприятные прикосновения человека-оборотня в темноте у калитки оставили осязаемые, ядовитые следы гибельной отравы на ярком платье, на коже рук и лица.

«Что тебя здесь держит? Но ведь на вокзал со всеми вещами ты сейчас точно не отправишься без скандала? Пристукнет тебя по голове за двором та же Наталья, если вдруг поймет спросонок, что появилась еще одна соперница на женском фронте, причем, молодая и современная! Решила ты провести свое собственное расследование, значит, нечего раздувать страсти. Просто отчим под впечатлением прекрасной музыки и некоторого погружения в атмосферу светской жизни почувствовал элементарную зависть к Роману, у которого еще вся жизнь впереди. Или сделал очень осторожную попытку узнать Юлю поближе: „А вдруг клюнет на богатенького Буратино, чтобы сразу стать обеспеченной дамой, пожертвовав своей молодостью и невинностью?“ Мало ли сейчас на слуху таких историй? И удивляться все перестали — такой век рационализма и практицизма, когда можно совесть куда-нибудь подальше запрятать!»

Утром без завтрака пораньше испарилась в институт, просидела в библиотеке допоздна, плотно поужинала в студенческой столовой, чтобы поменьше отсвечивать на кухне.

Сентябрьское «бабье лето» тормозило приближение осени. И значительное сокращение долготы дня пока скрашивалось прекрасными яркими закатами, когда небо на западе медленно вспыхивало золотыми сполохами от постепенно остывающего солнца.

В такие минуты одиночество становилось таким ощутимым и нестерпимым, что памятные прогулки с Романом по улицам города вспоминались как события многолетней давности. Это все напрягало. Близкие подруги учились в других городах. Маму по телефону интересовали мелочи типа: «Смотри, не простынь, одевайся теплее! А деньги у тебя еще не кончились? Смотри, не пропускай лекции!»

Уже в потемках, осторожно закрыв калитку, Юля вдруг столкнулась на крыльце с Натальей, которая несла целый таз высохшего за день белья:

— Привет! Ты чего так поздно возвращаться стала? Кавалера, наверное, завела? Правильно делаешь! Думаешь, Ромочка в столице тебе верность хранит? Все они одним миром мазаны. А у нас новость. Сегодня утром Михаил Леонидович отправил нашу Зиночку в недельный круиз по Волге до Астрахани и обратно на теплоходе. В Камышине она оставит свою дочку у матери, а на обратной дороге и сама останется погостить у родни. Видишь, какой заботливый стал — всех из дома разогнал. Сказал мне: «Когда через месяц все соберутся, я тебя, Наталья, отправлю в Грецию. Детей к матери отвезешь, а сама хоть в первый раз на самолете слетаешь в Европу». Зинка страшно психовала, но быстренько собралась. Надоело и ей сидеть безвылазно в нашей берлоге. А что? Один раз откажешься, а в другой раз и не предложат больше. Ты — девушка покладистая, мы с тобой поладим. Зато теперь Миша мой каждую ночь будет. Схожу в парикмахерскую, сделаю укладку, буду, как Зинка, наряжаться в прозрачные платья. Нужно до приезда Ираиды так его приголубить, чтобы он на остальных женщин больше не смотрел. Есть у меня одна знакомая в деревне, что умеет все эти дела с мужиками обделывать за приличные деньги. Действует стопроцентно. Выпьет мужик винца заговоренного и ни на кого больше не смотрит. Если тебе потребуется что-нибудь, только мне скажи — помогу.

Юля открыла ноутбук, но теория маркетинга не лезла в голову:

«Странно мы, женщины, устроены. Только полчаса назад уплывала в своих невеселых мыслях по поводу разлуки с Романом, глядя на яркий закат. Тут же тебя буквально бьют по темечку предположением, что в Москве Роман не скучает. А ты, как неваляшка игрушечная, уже опять в своей комнате пытаешься решить что-то вроде шахматного этюда — зачем Михаилу Леонидовичу понадобилось отправить Зинаиду в речной круиз вместе с ребенком? Решил отдохнуть в тишине от постоянного нытья детей, которых он не очень-то любит. По крайней мере, со стороны его любовь совсем незаметна. Или в отсутствии законной жены вдруг прорезалось понимание низости по отношению к ней? А, может быть, он просто болен? И ему сейчас не до женских прелестей, если предстоит серьезная операция?»

В дверь раздался довольно осторожный стук. Юля замерла. Стук повторился.

— Кто там? — Юля на цыпочках потихоньку подошла к двери, проверила крепость литого крючка, замерла в ожидании.

— Юля, открой дверь! Нам нужно с тобой поговорить! — голос Михаила Леонидовича был тихий, спокойный, но Юля совершенно ясно представила, как на лестнице замерла, подслушивая, вечно подглядывающая Наталья, которая с нетерпением ожидала наступления долгожданной ночи любви в какой-нибудь новенькой, прозрачной ночной рубашке в обществе своего избранника.

— Спокойной ночи, Михаил Леонидович! Извините, но вы меня разбудили, а мне завтра утром рано на занятия. Давайте все наши переговоры перенесем на восемнадцать часов вечера.

— Хорошо, согласен. Я приглашаю тебя завтра в ресторан на набережной, в здании речного вокзала. Ты туда подъедешь, или мне подождать тебя возле института?

Вот тут Юля испугалась по-настоящему. Она промычала что-то нечленораздельное и нырнула под плед. Нет, нет! Нужно было срочно выгребать из застойного будущего и непонятного прошлого этого дома. Расследованием детективной истории пусть занимаются профессиональные следователи, если вдруг высветится состав преступления. А Роману она при встрече расскажет то немногое, что успела увидеть и узнать.

Утром она проснулась от настойчивого стука в дверь и громкого голоса Натальи:

— Выходи, тихоня! Мы уезжаем, а ты теперь тут остаешься за хозяйку в доме! Иди наверх, Михаил Леонидович тебя ждет!

«Пошел он к черту, ваш Михаил Леонидович!» — хотела послать Юля хозяина дома, натягивая брюки и спортивную кофту, но не успела. За дверью состоялся какой-то непонятный разговор, Наталья фыркнула, а Михаил Леонидович вполне спокойно предложил Юле открыть дверь. Она нехотя выполнила просьбу.

— Юля, пройдемте на кухню! Видите, пришлось мне дожидаться утра, чтобы изложить свою просьбу, — он повернулся к Наталье и резко сменил тон. — А вы, Наталья, продолжайте командовать загрузкой вещей на машину и поглядывайте за детьми. В двенадцать часов мы выезжаем. Больше о времени я вам напоминать не буду.

Михаил Леонидович круто повернулся, и Юле ничего больше не оставалось, как последовать за ним в соседнюю кухню. Она присела у стола, подчинившись молчаливому жесту руки мужчины, чувствуя, как невольно краснеет от его слов.

Михаил Леонидович был предельно корректен, смотрел прямо в глаза, и обвинить его в каком-то злом умысле Юля, к сожалению, не смогла:

— Ты помнишь наш разговор в этой кухне несколько дней назад? Наступило время кардинально изменить жизнь в доме. Я вынужден буду на неделю оставить Саратов. Это связано с переездом Натальи в Подмосковье вместе с детьми. Сейчас идет погрузка ее вещей в грузовую машину, в двенадцать часов мы на моей машине выезжаем. Мне придется задержаться в Подольске для оформления документов покупки двухкомнатной квартиры и прописки Натальи на новом месте. Это ее собственное желание осесть не в Хвалынске у матери, а поближе к столице. Наша с тобой встреча в ресторане переносится на день моего возвращения. Юлечка, у меня к тебе огромная просьба — присмотри за домом в мое отсутствие. Вот тебе вся связка ключей. Надеюсь, что ты не испугаешься быть тут одной. Позови кого-нибудь из подруг. Я тебе полностью доверяю.

Назвать свое состояние шоковым — это значило ничего не сказать. Юля молча кивнула и бочком, бочком вылетела во двор. Наталья, стоя у распахнутой калитки, что-то громко и недовольно высказывала двум грузчикам, которые, надсаживаясь, старались втолкнуть в открытые дверцы новенькой грузовой «Газели» огромный стильный, бежево-мраморного цвета холодильник. Удивительно, но детишки в беседке молчали.

— Тебе чем-нибудь помочь? — Юля схватила проходившую мимо Наталью за локоть. — Почему такая спешка?

— И ты еще спрашиваешь? Всех переиграла! Молодец! А я, дуреха, ей душу раскрывала! Невинная овечка в волчьей шкуре! Слышала я вчера ночью, как ты Михаила Леонидовича через дверь зажигала! А я зря его в постели дожидалась! Ему юное тело подавай! Ради тебя он всю семью разогнал. Всех распылила, как огнетушителем. Ну, подожди! Ираида вернется — она тебе покажет райскую жизнь. Хотя в запале страсти Михаил и ее куда-нибудь спровадит. Жаль, что у меня не получилась семейная жизнь, зато квартиру новенькую я себе отхватила. И на двух детей содержание буду до их совершеннолетия получать приличное. Могу даже, не работая, дома сидеть еще годика два. Вот вам и Наташка-недотепа! Выхватила у жизни свой лотерейный выигрышный билетик. Я вчера разозлилась и Михаилу ночью такую сцену закатила! Припугнула в открытую, что напишу на телевидение центральное, какой он тут в городе гарем устроил. Сразу его из всех контор турнут. Моментально ласковый стал. И про детишек вспомнил. А ты запомни мой опыт — не попадайся в домохозяйки к мужику! Будь всегда только любовницей!

Юля позвонила старосте группы, что придет только на вторую пару лекций, если успеет, и попросила ее прикрыть. Но потом быстро собралась и отправилась в институт. Выслушивать речи Натальи и изображать сожаление по поводу ее отъезда — это было выше всяких человеческих чувств и разумений. Времени для анализа сложившейся ситуации у нее теперь будет предостаточно. И махать вслед отъезжающим машинам она не собирается.

«Вернется Ираида из санатория, и пусть сама устраивает судилище своему мужу. А, может быть, именно она издалека предъявила ему ультиматум, чтобы к ее возвращению дома не было этих посторонних женщин с их детьми? И молодость Юли, на что намекала Наталья, тут вовсе не при чем? Но возвращения Михаила Леонидовича Юля точно дожидаться не станет! Нужно учесть расстояние до Москвы, выпадающие через три дня выходные дни, когда все конторы закрыты. Выходит, что через пять, максимум шесть дней ей нужно собрать все вещи и выехать из дома. Наверняка, запасные ключи у хозяина остались, на улице ночевать не будет. А за связкой оставленных Юле ключей пусть заедет в институт. Там с Михаилом Леонидовичем она не собирается улыбаться. И хорошо, что Роман не будет зависеть от этой непутевой семьи».

После занятий Юля налегке отправилась на квартиру своей бывшей хозяйки. Если у нее найдется местечко, где переночевать, то она завтра же перевезет свой чемодан с вещами. По дороге купила шоколадный торт, пакет с бананами и грушами для внуков бабули, палку полукопченой колбасы, батон. Эти непредвиденные расходы из только что полученной стипендии компенсировались за счет экономии от бесплатного проживания в доме Романа.

Дочки хозяйки не было дома, поэтому Юле за чашкой чая пришлось выслушать длинный слезливый рассказ своей бывшей хозяйки о неблагодарности детей, о том, что ее дочери мало двух детей от московского несостоявшегося мужа, а теперь она нашла саратовского любовника и переехала к нему на квартиру. Бабуля согласилась, чтобы Юля у нее опять квартировала до переезда в общежитие.

И вечером, вернувшись после занятий в неожиданно гулкий своим безлюдьем дом Михаила Леонидовича, Юля решила рассказать Роману всю неприятную правду о своем видении трагедии его семьи.

Но нужно было видеть ее изумление, когда Роман каким-то радостно-возбужденным голосом признался, что он только-только вышел из самолета, приземлившегося на летном поле в Минеральных Водах:

— Юлечка, прости меня, пожалуйста, но из двух предполагаемых возможностей я выбрал встречу с мамой. У нее последнее время — такая депрессия, несмотря на все прелести осеннего курортного климата Кисловодска, что просто невозможно стало с ней разговаривать по телефону. Представляешь, заявила мне: «Рома, жить не хочу! На канатной дороге на Домбае увидела под ногами зияющее ущелье и сразу подумала — отстегни ремень и сразу все твои проблемы будут решены. Только ты, сынок, меня держишь на этой святой земле. Была на экскурсии по монастырям Кавказа — твердо решила уйти в женский монастырь. Слишком много грехов на моей душе». Юля, я на неделю отпросился у начальника курсов, хотел прилететь к тебе. Чувствую, что-то неладное у тебя происходит, а ты молчишь, моя хорошая! Наверное, не все ладно «в датском королевстве»? Побуду неделю с мамой, побродим с ней по парку, воды минеральной попьем, как когда-то в далеком детстве. А потом я на самолете вылечу в Саратов. Теперь-то ты от меня никуда не денешься. Обзывай, какими хочешь словами, но без тебя своей дальнейшей жизни не представляю. Только две ценности для меня на свете — ты и мама. Попробуем вместе все трудности разрулить. Надеюсь, что ты меня понимаешь!

«Господи! Что ни день, то новости! А вдруг Роман вместе с матерью прилетит? Вцепится Ираида Алексеевна в рукав своего сына и плюнет на оставшиеся оплаченные дни путевки! Как тогда она, Юля, будет им в их родном доме вываливать страшные подробности предательства Михаила Леонидовича? Ужас! Да еще в его отсутствие! Нет, такое развитие событий — не для слабонервных! Одно дело — сказать одному Роману! Но матери и сыну узнать подробности одновременно — нет, пожалуйста, увольте меня от этого подвига!»

Юля закрыла на замок калитку, входную дверь, долго стояла на нижней ступеньке деревянной лестницы, но так и не смогла заставить себя подняться на второй этаж. Никогда ничего не боялась, а тут, очутившись в каком-то зловещем пространстве брошенного людьми жилища, впервые пожалела, что не смогла отказать в просьбе отчиму Романа, и осталась в одиночестве.

Поджарила яичницу, вскипятила чайник и быстро эвакуировалась со всеми приборами, булкой и солонкой в свою комнату. Здесь она сразу почувствовала себя в относительной безопасности. Старинную дубовую дверь так просто не выломаешь. Часа два потребуется, как минимум. За это время спокойно через окно без решетки можно спуститься на деревянную веранду и спрыгнуть во двор. Спохватившись, чтобы ночью совсем не выходить за дверь, быстренько притащила из туалета пустое половое ведро на всякий случай нужды.

Заниматься лекциями, практическими заданиями в последнее время Юля совсем перестала. Она закрыла ноутбук, села с ногами на диван. В комнате ощутимо чувствовалась прохлада. Закуталась в плед. Шторы на окне разошлись, и в большую щель проливался холодный, неживой, серебристый отсвет большого лунного шара. На дворе можно было собирать иголки, как говорят обычно, но Юля нетерпеливо спряталась от всего мира.

«А если Михаил Леонидович, действительно, избавился от всех женщин в доме, чтобы остаться с ней наедине? Если он, таким образом, хочет насолить своему пасынку? Интересно, что он хотел мне рассказать о Зинаиде? Исповедь дяденьки, который мне в отцы годится! Фу, противно! Зинаиде на вид двадцать два или двадцать три года. Ребеночку месяцев семь или восемь. Значит, она стала любовницей Михаила Леонидовича в двадцать лет! Ничего себе! И почему ты не желаешь допустить, что этот взрослый мужчина положил глаз на тебя? Разыгрывает обольщение, как опытный сердцеед: поход в театр, внимательность и первые редкие прикосновения, потом будет вечер в ресторане, возвращение в пустой дом немного навеселе, и все — кто ему помешает насладиться твоим телом, используя недюжинную силу и огромный мужской опыт. А потом за два или три выходных дня он зальет тебя своими мужскими клетками до отказа, заставляя вновь и вновь отдаваться этому обезумевшему адвокату. И плевать ему на свою законную жену, потому что он будет носить тебя на руках, приучая к себе, к своим поцелуям, возможно, к сексуальной разнузданности в постели, чтобы только дождаться того момента, когда произойдет долгожданное зачатие новой жизни и желательно именно мальчика, наследника. И он больше ни на кого не посмотрит из женщин, заберет тебя из института, не разрешит видеться с родными, пока ты не родишь здорового малыша, продолжателя его рода. У тебя будут горничная, няня, ты будешь спать до обеда. Но в любую минуту твой господин будет требовать от тебя такой вывернутой наизнанку любви, голого тела, покорности, чтобы ты опять залетела, и опять родила мальчика. Ему нужно три наследника, значит, будь добра, старайся, чтобы насытить его, пока у него будет желание, и пока он на что-то еще способен!»

Юле стало жарко от всех этих таких ярких картин возможного развития событий. И она стала немедленно собирать свой чемодан:

«Ничего с этим домом не случиться, но сегодня она ночует в этой комнате в последний раз. Завтра после занятий заберет свои вещи вечером, и больше никогда в жизни она не переступит порог этого дома. Хватит нарываться! Слава Богу, что этот страшный человек уехал вместе с Натальей и ее детьми! И пусть все те страсти, которые вдруг всплыли в голове после ее логических умозаключений и рассуждений, останутся просто выдумкой никогда не спящего мозга. И скорей бы прилетел Роман!»

Глава 8. Расплата

Пугала, пугала себя страшилками сексуального рабства, но все-таки дом не бросила, спокойно дожила до пятницы. Уйдешь со своим чемоданом, а, если грабители вынесут все ценное? И будут потом Юлины родители до пенсии выплачивать компенсацию за свою слишком правильную дочь. Да еще по судам затаскают, обвинив во всех смертных грехах.

Вернувшись после сдачи физкультурных нормативов на стадионе института под вечер, Юля долго плескалась под душем, решив не рисковать и через час отбыть к бабуле. Сумка — чемодан была сложены еще со вчерашнего вечера, осталась мелочевка и продукты в пластиковый пакет.

«Кто его знает, этого Михаила Леонидовича? Сказал ведь, что ужин в ресторане он оставляет на вечер приезда. Подкинет денег чиновникам в конторах и рванет в одиночестве по прямой из Москвы. Водит он машину, по рассказам Романа, классно. Только спать ляжешь, а он со своими ключами уже на пороге. Лучше исчезнуть вовремя».

В ожидании закипающего чайника Юля забрала из душевой свои шампунь, мочалку, резиновые тапочки. И, когда доставала из холодильника коробку с яйцами, баночки с вареньем и медом, кусочек сыра в масленке, вдруг за спиной открылась входная дверь, и в проеме появилась Зинаида. Стремительно обернувшись, Юля вскрикнула от неожиданности. Ей показалось на мгновение, что сзади Зинаиды стоит Михаил Леонидович.

— А где все остальные? — тихо проговорила молодая женщина и, не дожидаясь ответа, опустилась на стул у входа.

Юля растерялась. Зинаида была в свободном белом больничном халате, без грима на лице, в каких-то заштатных шлепках. Светлые волосы, как после душа, висели не расчесанными до плеч прядями. Не было нарядной сумочки, красного кожаного чемодана.

— Господи! Зина! Что случилось? — Юля выглянула с опаской в коридор и, убедившись, что там никого нет, прикрыла дверь.

— Налей мне, пожалуйста, очень горячего чая с крепкой заваркой. Я, наверное, пневмонию заработала своим купанием, — Зинаида достала из пакета Юли булку, намазала ее толстым слоем масла, положила приличный кусок оставшегося сыра и стала с жадностью уминать этот внушительный бутерброд. — Как хорошо дома! Черт меня понес в этот круиз! Где Михаил Леонидович? Где Наталья?

Юля достала из шкафчика два чужих полулитровых бокала, поставила перед Зинаидой банки с медом и вареньем:

— Почему ты в таком странном одеянии? Где ты была? Я в доме сейчас одна. Наталья с детьми и Михаилом Леонидовичем уехали в Москву. Разве тебе они не позвонили?

И тут случилось непредвиденное: Зинаида кинула на стол недоеденный бутерброд, резко отодвинула бокал и, уткнувшись в согнутый локоть головой, зарыдала навзрыд. Этот всплеск то ли отчаяния, то ли боли, а, возможно, жгучей обиды, продолжался долгую минуту. Потом Зинаида громко высморкалась в кухонное полотенце, вытерла им же лицо, схватила бокал с кипятком и, обжигаясь, сделала несколько глотков. Доела бутерброд и, несколько успокоившись, вскочила со стула, подошла к окну. И Юля опешила, потому что рассказ заведенной Зинаиды был таким неожиданным для нее, с ее правильным воспитанием примерной девочки из благополучной семьи с положительными любящими родителями, что пришлось и краснеть, и бледнеть, и опускать в смущении глаза, сжавшись от стыда:

— Ты думаешь, чем я занималась во время круиза? Думаешь, любовалась лесистыми откосами волжских круч правого берега и заштатным безлюдьем пологого левого берега? Нет, под шум турбин теплохода я после Камышина, когда сплавила свою Анюточку маме с папой, предавалась любви с еще одним путешественником, старше меня лет на десять. Он не отходил от меня с первых минут круиза, играл с моей девочкой, поил меня шампанским, просил у меня разрешения поцеловать в щечку, так целомудренно обнимал за талию, что я растаяла, как несовершеннолетняя девчонка. Мне не пятнадцать лет, я великолепно понимаю, чего мужчинам от меня надо, чем я прельстила Михаила Леонидовича, когда после окончания технологического колледжа устроилась работать продавщицей в «Магните». Но этот мужчина на теплоходе был неотразим. Он так искусно требовал и добивался моей любви, что я поверила всерьез, что я — самая прекрасная из всех женщин. Что у меня, действительно, божественное тело, прекраснейшая улыбка, мои поцелуи — волшебная сказка! Мы выходили из каюты только, чтобы не пропустить запланированные обеды, ужины, завтраки и экскурсии. О таком я читала в женских романах, но думала, что это — выдумки авторов. И я опять купилась на слова. Это был третий мужчина в моей жизни. В пятнадцать лет мне задурил голову парень, вернувшийся из армии. Но его любовь была, как гонки на автомобиле: быстро, нетерпеливо, азартно и подряд несколько раз, чтобы досыта. Через два месяца я залетела, мне сделали аборт, а обещавший жениться испарился в Москву. Я уехала после школы в Саратов и была очень осторожна. Михаил Леонидович меня сразу очаровал. Он ухаживал красиво, приглашал в кино, дарил огромные букеты, разорился на золотую цепочку, серьги и ничего не требовал сразу. А потом он привел меня к себе в дом и предложил стать его третьей официальной женой, как у мусульман. И я, дура, согласилась. Ведь он так красочно расписал возможности свободных и обеспеченных женщин в семье, которым не придется работать, посвящая себя только любимому мужчине и детям.

Познакомившись с его женой Ираидой и Натальей, я высокомерно сразу решила для себя, что для начала я потерплю их присутствие в доме, но обязательно выиграю в этом соревновании. Если Михаил Леонидович клюнул на двадцатисемилетнюю Наталью, значит, Ираида ему давно надоела, и мне не составит труда лишить ее официального статуса первой жены. В Интернете я прочитала, что в России двоеженство запрещено. И находиться в статусе второй или первой любовницы при живой жене, да еще в одном доме, под общей крышей я долго не собиралась. Поэтому с первого дня я резко отодвинула двух своих соперниц от моего нового мужчины. Да, я притворялась и очень удачно. Это в мусульманских семьях, где возможен союз сразу с тремя или четырьмя женами, мужчина должен соблюдать определенные правила: очередность в совокуплении с женами, дарить одинаковое содержание, подарки и любезности. Но Михаил Леонидович — не восточный мужчина. И он сразу поставил передо мной свою цель — ему нужен наследник. Первая жена больна. Он ее жалеет и больше не ждет от нее чуда. Но в обществе для всех она считается его официальной женой. То есть, она — не соперница мне в постели. Наталью взяли в дом в качестве медсестры. И, привыкнув к ней, Михаил Леонидович рискнул и начал использовать ее в качестве покорной любовницы. Наталья влюбилась в хозяина и стелилась под него с огромным удовольствием. Она родила ему подряд двух девочек. Даже, когда стало ясно на УЗИ, что и вторая попытка у Натальи неудачная, она отказалась делать аборт. И тогда Михаил Леонидович привел меня. Я была в его вкусе. Он этого не скрывал. Михаил — очень страстный мужчина. Я быстро поняла, что ему надо в его возрасте, чтобы он все время хотел тебя, как конфетку. И я была в постели распущенной сверх нормы, я облизывала его с головы до ног, доводила до обморока своими выкрутасами. И добилась, что он дрожал только от моих прикосновений. Начал выводить меня в люди вместо Ираиды. И очень огорчился, когда стало известно, что у меня тоже будет девочка. Он продолжал выплескивать в постели на меня все свои любовные прихоти, видимо, надеясь, что позже повезет с такой молоденькой дурочкой, как я. Но и следующие после родов попытки тоже оказались неудачными. Он стал ко мне остывать. Винить других в своих неудачах — глупо, сам виноват, что ему не везет с мальчишками. И я сама с великой радостью легла под другого мужчину на теплоходе, чтобы отомстить этому надутому индюку Михаилу Леонидовичу за легкое пренебрежение ко мне, за то, что сделал из меня развратную женщину, что не взял меня в официальные жены. Я решила ублажать так моего нового знакомого, чтобы у него не было сомнений в моей сексуальности. Он был потрясен моим телом, моими возможностями, увлекался, как мальчишка, желал меня постоянно. Но, когда я ждала от него признания и дальнейших предложений в конце круиза, он заявил мне, что женат, но расставаться со мной не желает. Он снимет мне шикарную квартиру и будет наслаждаться моим обществом с превеликим удовольствием каждую свободную минуту. И тут на меня что-то нашло. Мы уже подплывали к Саратову. И я сиганула с нижней палубы в воду. Какое-то минутное помутнение рассудка: всех к черту — и Михаила Леонидовича с его ненасытной жадностью к моему телу и похотью, и нового любовника с его официальной женой. Меня вытащили быстренько. Сумочка утонула. Вкололи успокоительное, нарядили в эту несуразную одежду, подвезли на «Скорой помощи» по указанному адресу. Мой чемодан и пакет с мокрой одеждой в беседке. Ты меня, наверное, осуждаешь, Юля? Но когда в Волге я нахлебалась ледяной воды, то единственной мыслью почему-то были какие-то пророческие слова: «Только бы дожить до рассвета!» Почему, как ты думаешь?

Юля вспыхнула словами утешения, но все ее пылкие высказывания о предательстве мужчин, об их проходящих чувствах, о единственной малютке, которой нужно посвятить всю оставшуюся жизнь, пролетали мимо Зинаиды бесполезными звуками. Она через пять минут поднялась, заглянула в холодильник, достала пачку пельменей и поставила сковородку на огонь:

— Ладно, Юля! С тобой все понятно! Умираю с голода! Ты будешь жареные на сковородке пельмени? Обожаю с детства! Значит, Михаил выпроводил Наталью из дома совсем? Отлично! Ты завтра съезжаешь, как я поняла! Если я осталась жива и не утонула на середине Волги в грязной воде, значит, больше я не потеряю ни одной минуточки. Сразу после приезда заставлю Михаила развестись с женой. Пора кончать эти восточные сказки. От меня он квартирой не отделается. И у моей малышки будет законный отец.

Зинаида залила готовые пельмени густыми слоями жирного майонеза и жгучего кетчупа, насытилась и, не говоря ни слова, неторопливо стала подниматься по лестнице в свою комнату.

Юля улеглась на свой диван, мысленно пытаясь переварить все эти труднодоступные для нее подробности продажи своего собственного тела посторонним мужчинам ради минут сомнительного удовольствия. И все это называется элементарным и совсем не поэтическим словом — секс. А, может быть, они забывается в экстазе чувственности и шепчут что-то про любовь? Послушаешь излияния этих Зин и Наташ, и будешь сама скоро в Интернете писать в комментариях вместо сонетов Шекспира безграмотную прозу про трахающихся в постелях мужчинах и женщинах.

И, уже засыпая, в каком-то подсознательном измерении чувствуя приближающуюся опасность, Юля заставила себя подняться и накинуть чугунный крючок на литое мощное кольцо старинного запирающегося устройства.

Но осторожный стук в дверь она услышала сразу, а после первых слов Михаила Леонидовича тотчас очнулась, словно и не ложилась спать:

— Юля, девочка моя! Открой дверь! Теперь уж никто не сможет помешать нам с тобой поговорить!

«Главное, спокойствие! — Юля быстро начала одеваться в темноте. — Нужно поддерживать с ним разговор через дверь, не нарываясь на оскорбления. И обязательно выяснить его намерения. Может быть, Михаил Леонидович, действительно, желает счастья своему пасынку со мной, и все мои предположения просто оскорбительны для нормального человека?»

— Михаил Леонидович, извините, пожалуйста, но я считаю неудобным для девушки в столь позднее время вести разговоры с мужчиной наедине в пустом доме. Как говорят: «Будет день — и будет пища». Вы, наверное, устали с дороги, Вам нужно принять душ и отправиться на отдых. А завтра спокойно поговорим…

Юля не успела закончить свой монолог. Михаил Леонидович два раза изо всех сил стукнул по двери кулаком, и его прорвало:

— Юля, неужели ты думаешь, я смогу уснуть один в постели, когда ты находишься в двух шагах от меня! Я летел на сумасшедшей скорости, чтобы, наконец-то, сказать тебе, что я болен тобой, как мальчишка! Я полюбил тебя с самой первой минуты, как увидел входящую в мой двор юную красавицу! Это я сразу же позвонил в Москву своему родственнику с просьбой приткнуть куда-нибудь Романа на должность, чтобы только немедленно избавиться от него здесь, в Саратове. Этот несдержанный сопляк не имел права быть рядом с тобой. И ты оказалась на высоте. Не легла под него сразу же, как все современные вертихвостки. Каждый мужчина всю жизнь ищет свою женщину, которая для него создана природой! Поэтому мы полигамны. Ты меня слышишь, Юлечка? Я, наконец-то, нашел тебя! И ты не смотри, что я женат! Ираида — это моя ошибка. Она тоже это давно поняла. И мы сразу же с ней расстанемся, когда она вернется. Она с такой радостью уехала без меня в санаторий. Нас с ней ничего не связывает. И для меня сейчас важно только одно — чтобы ты сказала мне «Да!». Только со зрелым мужчиной, таким, как я, ты узнаешь волшебство истинного понимания любви — этого напитка страсти, фантазии, всплеска всех жизненных сил, упоения и сладострастия. Эти мальчишки привыкли только брать от женщин, снимать пенки невинности и беспорочности, совершенно ничего не ценя в этой жизни, как первобытные самцы. Юлечка! Я повезу тебя в Париж, в Лондон, на экзотические курорты Индонезии. Твое слово будет для меня законом. Только доверься мне!

Юля еле-еле сдержалась от желания, находясь в относительной безопасности, высказать тотчас все, что она думает о всех женатых мужчинах и о самом Михаиле Леонидовиче, в частности. Она вдохнула глубоко и выпалила:

— А как же ваши рассуждения о восточной семье? Как-то не клеится ваше признание в любви ко мне с доводами о пользе многоженства? Куда вы Зинаиду определите с вашей родной дочерью? И откуда вы столько денег наберете, чтобы каждую следующую новую избранницу с вашими детьми устраивать на жительство в Москву или Московскую область?

Михаил Леонидович на минуту замолчал, и Юля испугалась этой тишины за дверью, которая могла означать, что хозяин дома тоже пытается придумать, каким макаром ему удастся выкурить из комнаты беспомощную девицу. Его следующие откровения заставили Юлю буквально залиться краской:

— Юля, если ты сейчас же не откроешь дверь, я в считанные мгновения сниму ее с петель и буду брать тебя прямо на твоем диване. Ты сейчас же станешь моей женщиной! Но уверяю тебя — ты не пожалеешь о том, что скоро произойдет. Ты познаешь такую глубину чувственности и нежности, которую может дать женщине только любящий мужчина! Не бойся меня, девочка! Утром ты проснешься в новом качестве в моих объятиях, и сама будешь просить о продолжении моих ласк. Доверься мне, прелесть моя! Открой дверь, умоляю тебя в последний раз! Я хочу тебя!

Юля судорожно схватилась за мобильный телефон, но тут же нервно рассмеялась:

«Что ты скажешь наряду полиции, если они даже и явятся к закрытой калитке, где их встретит сам хозяин дома и объяснит вежливо, что это ложный вызов? Что он только что явился из Москвы и уже лег спать. Жена на курорте, а больше дома никого нет. Да еще сунет парням в форме приличную сумму за потраченное время. Нужно звать на помощь Зинаиду! Если Михаил Леонидович начнет ломать дверь, буду орать, как будто меня убивают».

Но звать на помощь не пришлось. За дверью вместо угрожающих ударов топором или визга дрели раздался воркующий голос Зинаиды, которая или не слышала любовные излияния своего гражданского мужа к будущей жене своего пасынка, или, подслушав, просто напросто сыграла роль полного неведения в своей спальной комнате после пробуждения ото сна:

— Мишенька, родной! Ты уже вернулся! Как я соскучилась по тебе! Зачем ты меня отпустил одну на эту долгую неделю от себя! Ты будешь ужинать? Или я спою тебе нашу колыбельную песенку? Миша, я хочу тебя! Пошли ко мне!

За дверью послышалась какая-то возня, и недовольный голос Михаила Леонидовича:

— Зина, ты совсем стыд потеряла! Разгуливаешь по дому голая! Иди в свою комнату!

Но Зина не унималась:

— Унеси меня к себе, как раньше! Где ты найдешь человека, преданнее меня! Только я смогу родить тебе сына, долгожданного, здорового, сильного и красивого! Я на все согласна. Только нужно, чтобы мы постоянно были только вдвоем. Почему у нас ничего не получалось до этого? Потому что ты разменивался на всех женщин, всем хотел быть мил. Пусть они на Востоке строгают детей хоть от шести жен сразу! Ты — совсем другой. Я читала в Интернете, что природа позаботилась о том, чтобы мужчина и женщина хотели быть вместе в течение продолжительного времени, необходимого для зачатия, рождения и выращивания младенца. А ты попробуй отдавать всю свою мужскую силу только мне одной. Увидишь сразу результат! Хватит рваться на части! Ты очень мудро все решил и с Натальей, и с Ираидой. Я тебе их всех заменю! Умоляю, не будем больше терять время! Я сейчас взорвусь от невозможного желания!

После непродолжительной возни на лестнице послышались удаляющиеся шаги. Юля включила, наконец-то, свет в комнате и, прилипнув к двери, старалась угадать дальнейшее развитие событий — миновала опасность для нее лично, если Зинаиде удастся погрузить своего любовника в разнузданность секса, или Михаил Леонидович, облизнувшись в постели привычной утехи, продолжит свои домогательства к ней, Юле?

Она надела куртку, проверила еще раз замки на чемодане, ключи в кармане, приготовившись к стремительной эвакуации из своей комнаты и дома, а потом, сняв крючок, приоткрыла дверь. Да, права была Наталья, когда презрительно говорила о притворстве Зинаиды. На втором этаже раздавались восторженные охи и вздохи увлекшейся женщины, которую явно устраивали домогательства распалившегося мужчины.

Так быстро Юля еще никогда не бегала, даже на районных туристических слетах в школе с полной выкладкой рюкзака за плечами, со свернутой четырехместной палаткой в паре с партнером. Выдохнула только за калиткой, когда, швырнув связку ключей обратно через забор. На ощупь, в полном мраке выбралась на слабо освещенную пустынную улицу и трясущимися руками вызвала по телефону такси.

Привокзальная площадь жила своей необъяснимой ночной жизнью, когда заметно снизилась интенсивность машинных гонок по окружности вокруг массивного памятника в центре. Толпились на остановках пустые такси, дожидаясь немногочисленных выбросов пассажиров после очередного объявления по радио о прибытии пассажирских поездов.

В залах ожидания под гулкими сводами огромного вокзала было многолюдно, и Юля с трудом примостилась на лавке рядом с пожилой семейной парой. Эта тревожащая душу обстановка предстоящего каждому путешествия, смены впечатлений, встречи с новыми людьми взволновала необычно. До рассвета оставалось около шести часов, и за это время она смогла бы проехать почти половину пути до своей станции, если бы нашелся подходящий поезд. Но дома ее визит был бы неправильно понят родителями: «Уехала на учебу, значит, — учись».

Но сейчас ее растревоженному сердцу после всех этих эмоциональных потрясений нужно было только одно лекарство — мирно укачаться на нижней полке плацкартного вагона в полутьме убегающей неторопливо осенней ночи.

Юля со своим чемоданом на колесиках пристроилась в конце небольшой очереди к билетной кассе. И ее взбудораженный мозг выдал вполне законченный и верный рецепт: впереди два входных дня. Ночной поезд до Москвы, сутки в дороге, воскресение — в столице, потом на вечернем скором поезде — потеря еще суток, и во вторник — уже без опоздания на второй паре в институте. С билетами особых проблем пока нет, сезон отпусков кончился. Денег должно хватить, так как родители подкинули приличную сумму на зимнюю куртку и теплые сапоги. Хотя спокойно можно проходить еще год во всем старом. Не перед кем красоваться! Зато осуществится детская мечта — побродить по Москве, пока на дворе задержалось осеннее продолжение летнего солнечного долголетия.

Оставался только один большой вопросительный знак — Роман. Когда он планирует свой прилет в Саратов? А вдруг в это воскресение? Юля решительно достала телефон. Даже, если Роман сейчас спит, она его разбудит.

Роман ответил через мгновение:

— Что случилось? Почему такой поздний звонок? Юля, у тебя все в порядке?

Голос Юли задрожал от внезапно закапавших слез:

— Когда ты прилетишь в Саратов?

Роман помолчал несколько секунд, а потом проговорил негромко, видимо, выйдя из комнаты и осторожно подбирая слова:

— Юля, ситуация несколько изменилась. Понимаешь, в жизни моей мамы произошли такие неприятные события, о которых она только сегодня мне откровенно рассказала. Это не телефонный разговор. Мама была так взволнованна, что мне пришлось вызвать врача. Сейчас она спит после успокоительного укола, и я боюсь ее разбудить. Мой отчим — законченный негодяй! И она к нему больше не вернется никогда! Я сбросил на электронную почту своему начальнику заявление о недельном отпуске за свой счет. И я остаюсь здесь, в Кисловодске вместе с мамой до конца ее путевки. Юлечка, тебе немедленно нужно уйти из этого дома, где царствует этот подлец…

Юля резко перебила Романа, представив его состояние:

— Рома, я все знаю. Когда приедешь, поговорим с глазу на глаз. Мне было так трудно даже представить, что придется рассказывать тебе обо всей этой грязи, про которую мне поведали эти ваши «жилички» в кавычках. Не отходи от матери ни на минуту! Она — очень мужественная женщина, если решилась на такой шаг! Жду твоих звонков! Во вторник я вернусь в Саратов из небольшого путешествия. Рома, до встречи!

Она взяла билет на первый же проходящий поезд до Москвы, и в полумраке спящего вагона, сняв куртку, в спортивном костюме с удовольствием вытянулась на верхней полке, улетев моментально в каких-то ярких картинах налетевшего сна. А ее серый чемодан на колесиках, как верный пес, остался под столиком терпеливо караулить ее брошенные внизу кроссовки.

Глава 9. Встреча

И сумрачное с утра московское небо с мелкими холодными каплями моросящего дождя не смогли изменить приподнятость какого-то праздничного настроения от встречи с легендарным городом, восторга от своей самостоятельности и решимости:

«Ничего не нужно бояться в этой жизни! Она ведь такая короткая! И наша зависимость, и невольная зажатость в средствах иногда на все оставшееся время могут погасить у многих восторженность и упоение движением в познании новых пространств и людей, загоняя в привычные тиски поиска работы и семьи, лишая возможности увидеть новые страны и города, горные вершины и бесконечность океана! Скорей бы окончить институт, найти приличную работу и быть вместе с Романом! Да, жаль, что Романа сейчас нет в столице! Теперь, после всего пережитого в этом проклятом доме она переступила через какую-то внутреннюю запретную черту детских страхов и малодушия, явно повзрослев. И, если при встрече с Романом сработает моментально бессознательное притяжение к нему, то она больше не будет шарахаться от его волнующих слов и признаний, чтобы познать, наконец, эту жгучую и незнакомую страсть, которая или сблизит их навсегда, или, наоборот, порвет все связующие до сих пор ниточки».

Каждую минуту, прожитую за сутки в этом удивительном городе, она мысленно проживала еще раз в поезде, уносившем ее ночью обратно домой. Сразу решила, что о совершенном безумном путешествии она расскажет родителям, только спустя несколько лет. Потому что этот взрыв безответственного решения стал возможен после психологической встряски, связанной с семьей Романа, о котором дома пока, увы, ничего не знали.

За то недолгое время после встречи и общения с Романом Юля заметно отдалилась от родителей, почему-то перестав соотносить свои действия и поступки с их мысленным согласием и одобрением. Словно она, повзрослев, спрыгнула из их заботливых рук, и, ощущая свою силу и уверенность, смело помчалась прочь. Это было так необычно — вместо мамы и папы немедленно вспоминать именно Романа, сразу представлять его рядом, видеть его такие внимательные, любящие глаза и желать его сильных объятий и откровенных поцелуев:

«Какая, к черту, формула любви! Одержимость просто увидеть, услышать, говорить и ощущение исполнившейся мечты, когда вы вместе. И никакого даже малейшего допущения, что эти ощущения мимолетны, что они когда-нибудь закончатся. Неповторимость и вечность чувств — в каждом прикосновении, поцелуе, объятии! И тайное ожидание, что вся эта переполняющая душу смятенность чувств очень скоро перельется в необычность новых отношений.

И вдруг на привокзальной площади, садясь в привычную тесноту набитой людьми маршрутки, — пронзительный звонок телефона и обвальное сообщение Романа о том, что все планы поменялись, и они с матерью прилетели в Москву:

— Деньги на исходе. Хорошо, что за квартиру отдал плату вперед за два месяца. Пойду к шефу, и пока отчим в неведении по поводу решения матери о разводе, поработаю последний месяц и буду искать новую должность. С мамой происходит что-то неладное. Эти психологические сбои могут привести к самым негативным последствиям. Пусть отвлечется от всех дурных мыслей в столице. Юлечка! Никак наши дорожки не пересекутся! Но стоит мне закрыть глаза, я снова вижу твою стройную фигурку, длинные ноги, которые так быстро уносили тебя в выгоревшую небесную синь тогда, в нашу первую встречу на Соколовой горе. И я лечу опять, чтобы догнать тебя и заглянуть в лицо, потому что знаю, что оно будет прекрасным.

И помчались вслед за улетающими с явным сожалением с деревьев узорными листьями пестрые вздернутые дни октября. Второй курс давался с большим напряжением, и, отгоняя невольные всплески настойчивых воспоминаний в редкие минуты отдыха, уже намного спокойнее относилась к переживаниям сентября.

Юля, наконец-то, перебралась в общежитие, успела подружиться с двумя старшекурсницами и планировала совершить автобусную вылазку домой, чтобы затовариться закрутками, вареньями, банкой домашней сметаны, приличным пакетом домашней выпечки и запеченной в духовке курицей. В студенческой столовке комплексные обеды освобождали от долгого пустого времяпровождения на кухне, вечерами обычно обходились с девчонками жареной картошкой и яичницей, но домашние борщи и котлеты снились по ночам. И еще мечтала выбраться на простор лесного великолепия за степной речкой, чтобы в запоздалом осеннем листопаде побродить по шуршащему мягкому ковру зеленеющей ярко травы, наслаждаясь запахами засыпающей природы.

Роман прилетел на короткие ноябрьские праздники внезапно, без предупреждения.

Он ждал ее у входа в институт на мокрых ступеньках, выхватил из толпы смеющихся девчонок и начал целовать без всяких объяснений и вступительных слов. И Юля сразу забыла, как ее зовут. Испарились необъяснимые тревоги, безотчетный страх, что Роман пропал в своей Москве надолго, а, возможно, и навсегда. Эта надежность крепкого объятия, памятный запах узнаваемой туалетной воды, эти горячие губы — сейчас ей не важны были ни предстоящие короткие каникулы, ни заинтересованные взгляды сокурсниц, ни удивление парней из общежития.

— Мы поедем сейчас ко мне, — прошептал в ушко Роман, и она с удивительным спокойствием кивнула, взяла Романа под руку и, не попадая с ним в шаг, торопливо почти побежала за этим неподражаемым мужчиной к такси. Роман сказал адрес, и опять они зажигались на заднем сидении друг от друга переполнявшей их страстью и нежностью, когда губы вновь встретились. Или дом Романа оказался неподалеку, или эти мгновения нескрываемого восторга от совместной близости растянулись в недолгие минуты, но тела уже были так наэлектризованы и готовы к чему-то более откровенному, словно предчувствуя особую близость, которая обязательно должна была состояться.

Юля, как в бреду, чувствовала сильные руки Романа на своей груди, задыхаясь в очередном поцелуе, пока лифт уносил их на какой-то этаж в высотке, а потом в незнакомой квартире, когда он сдернул куртку и начал ее раздевать. Не было страха, стыда, только чувство нереальности происходящего и где-то подспудно чувство удивления и любопытства. Какие там выдуманные формулы любви, теоретические выкладки возможных вариантов чувств?

Их тела переплелись, снова вкусив всю полноту развращающего душу безумного поцелуя. Но этого теперь уже было недостаточно, и Роман перешел все границы возможного, настойчиво и нетерпеливо овладев таким податливым и божественным телом доверившейся ему любимой девушки. Все случилось так естественно и просто, когда они без всякой специальной подготовки нетерпеливо стали проходить давно заложенные умнейшей природой уроки всепоглощающей страсти.

Очнулись от любовного озноба только ночью, когда любопытная холодная луна из какой-то своей заоблачной выси заглянула в темное окно высотки. И теперь им не нужны стали слова, потому что иногда слова только мешают, когда люди пытаются ими прикрыть свои надежды, намерения или явное бездействие. Именно в такие минуты ощущение полноты и бесценности жизни каждый воспринимает необычайно и пронзительно остро, осознавая с радостью свое бессмертие.

Утром, проснувшись, Юля с любопытством оглядела просторную комнату и покраснела: повсюду на полу валялись их в беспорядке брошенные вещи:

«А вдруг сейчас к ним кто-нибудь войдет? Например, мать Романа. Картина распутства будет налицо!»

Будить Романа постеснялась. Судорожно начала одеваться. Краска стыда и смущения невольно выплеснулась на щеки, когда Роман притянул ее полураздетую снова на кровать со словами:

— Юлечка, теперь ты от меня и от себя не убежишь. Сейчас, как показывают в приличных фильмах, буду готовить для тебя завтрак. Иди в душ первая, а я пока порядок в комнате наведу. Начнем новую жизнь.

На улице моросил мелкий холодный дождь, но букет осенних белоснежных хризантем, преподнесенных Романом после душа, заставил рассмеяться после его искреннего признания, что готовить завтрак не из чего — холодильник стоял выключенный после отъезда квартирантов. И пришлось неспешно отправиться в кафе.

Все было необычно — не нужно было бежать на маршрутку, чтобы не опоздать в институт. И пустынность чужой двухкомнатной квартиры, где только смятая постель в спальной напомнила о незабываемом ночном беспределе. И тепло коленей Романа, на которые он усадил настойчиво свою избранницу в зале, чтобы ощутить тяжесть и притяжение ее тела наяву, пусть даже скрытого одеждами и от этого еще более желанного и обольстительного. И новый всплеск желания у мужчины, который снова тискал обнаженную Юлю в объятиях, изучая губами немного сопротивляющееся поначалу от стеснения юное тело, чтобы опять насытиться наползающейся стремительно страстью и исполнившейся мечтой. Роман не предохранялся. И спрашивать его об этом Юля не решилась, вся переполненная неизведанным восторгом от слияния их тел в продолжительном экстазе. А потом, после недолгого отдыха — опять повторение незабываемых минут.

И, провожая через три дня Романа в аэропорт на самолет до Москвы, вернувшись в свое общежитие, она была почти уверена, что это невозможно нежное восприятие друг друга не может остаться бездейственным, оно самым чудодейственным способом должно дать толчок развитию новой жизни. И задержка месячных в конце ноября не стала убийственным открытием. Жизнь открывалась теперь с новой, неожиданной стороны.

Телефонные звонки были короткими, сообщения — бесцветными, не передающими даже минимальную капельку тех чувств и переживаний, которые постепенно накапливались в сознании каждого, в ожидании той счастливой минуты, когда смогут прорваться через время при встрече яростным всплеском эротической близости.

Так незаметно пролетел неожиданно мокрый и ветреный ноябрь, озабоченный предстоящими морозами и почти бесснежной затвердевшей землей.

Об изменениях в месячном цикле Юля решила промолчать, оставив все свои сомнения на потом. Устраивать истерику и требовать немедленного замужества по случаю залета она не собиралась. При подсчете сроков рождения будущего ребенка выходило, что она спокойно должна завершить свой второй курс без проблем, а с нового учебного года или взять академический отпуск, или уйти на заочное отделение, продлив срок обучения.

Роман был озабочен состоянием и судьбой своей матери. Так что создавать ему новые проблемы Юля не пожелала:

«Сейчас не старые времена, когда на мать-одиночку смотрели, как на падшую женщину, которая заслуживала только всеобщего презрения и негатива. Льготы какие-то существуют, правда, незначительные, но родители, в случае если они с Романом разбегутся в разные стороны, обязательно помогут».

И институт она не бросит, хотя такого яростного желания получить высшее образование, как в старших классах школы, уже не было. Престиж даже университетских дипломов закатился ниже всех доморощенных плинтусов. И девчонки, и парни через одного в гигантских супермаркетах имели подчас самое престижное образование столичных вузов, но не смогли без поддержки безродных родителей приткнуться в богатенькую компанию и устраивались продавцами или администраторами. Или побоялись уехать вовремя за границу. Газпромовских контор было счетное количество по стране. Банки регулярно выметали на улицу сотни сокращенных сотрудников. Оставалась только вероятность открытия своего собственного индивидуального предпринимательства. Варианты рекламного или модельного бизнеса, попытки залезть в киноиндустрию, заняться наращиванием ногтей Юля со смехом сразу отметала. И эта каша с будущим трудоустройством, чтобы не сидеть на шее у родителей, уже заранее беспокоила больше, чем рождение ребенка от Романа.

«Завтра будет новый день. Подумаю об этом завтра!» — эту присказку главной героини Скарлетт О’Хара из романа «Унесенные ветром» Маргарет Митчелл Юля твердила себе постоянно.

Первого декабря неожиданно громкий звонок Романа, когда обедала в студенческой столовой, отмел сразу все закипавшие проблемы в сторону:

— Юлечка, дорогая! У меня новость сногсшибательная. Мама решила вернуться в Саратов на свою работу. Она явно тяготиться жизнью в Москве. И договорилась уже с директором своей саратовской фирмы. Я теперь с ней не спорю. Только не падай, пожалуйста! Она беременна от этого идиота. И УЗИ показало, что будет мальчик. Представляешь? У нее было три выкидыша после меня, и все девочки. А теперь она настроилась родить мне брата в свои сорок два года. Ее нельзя сейчас оставлять одну, а у меня на работе запарка: мы готовим новый проект. И до нового года мне невозможно вырваться из столицы. Мама клянется, что даже на шаг не приблизится к дому мужа. Но там остались ее вещи, и при разводе ей все равно придется общаться с этим негодяем. И, если он вдруг узнает о будущем наследнике, то она из его когтей никогда больше не выпутается. Он знает, как ее можно ублажить. На коленях будет ползать, изнасилует, будет клясться всеми богами. Юля, мама завтра вылетает в Саратов. Одна надежда только на тебя. Я признался маме, что люблю тебя, но в подробности наших отношений ее не посвящал. Ей сейчас не до нас. Вот номер адвоката, которому мама доверяет больше других. Он из старого круга ее бывших студенческих друзей. Короче, тебе придется переехать к нам и некоторое время пожить с моей матерью. Ты знаешь Михаила Леонидовича немножко. И тебе вместе с адвокатом придется добиваться возврата имущества мамы и немедленного развода. И ни слова никому о ребенке! Юлечка, у тебя все получится. Я никаких отказов не принимаю. Ты принадлежишь только мне и в январе станешь моей официальной женой. Встречай будущую свекровь! Ключ от квартиры возьми у вахтерши. Я ей уже позвонил.

Если честно, Юля не сразу узнала Ираиду Алексеевну в высокой стройной привлекательной женщине в светлой мутоновой шубке, молодежной шапочке, в черных модных сапожках на высоких каблучках. Московский климат явно изменил ее настроение. Она с такой искренней радостью обняла Юлю, своего друга-адвоката. Словно впереди ее ждали не жестокие минуты прощания со своим вторым мужем, который превратил их совместную жизнь в невообразимый ад, а прелестное путешествие из загаданного заранее новогоднего пожелания.

И Юля, обменявшись с незнакомым адвокатом телефонами еще до приземления самолета на летном поле, сразу же предложила всем, прежде всего, пообедать в доме у Романа. В своих кулинарных способностях она не сомневалась, так как любая сельская девчонка с детства бывает приучена к тому, чтобы из ограниченного количества домашних продуктов накормить сытно даже большую семью. Борщ, картофельное пюре с гуляшом, салат «Селедка под шубой», пирожки с капустой и рыбой — обед спокойно можно было продолжать до ужина. Но, переместившись из кухни в зал, Юля увидела с замиранием сердца, как постепенно потухли глаза матери Романа, когда она стала рассматривать старые выцветшие обои на стенах, пластиковые окна без штор и кружевных полотен, давно вышедший из моды, тяжеленный, кустарной работы раскладной диван.

Юрист Николай Иванович также перехватил эти взгляды и предложил Юле завтра же с утра встретиться им вдвоем с мужем Ираиды Алексеевны где-нибудь на нейтральном поле, а не в его офисе, чтобы дело о будущем разводе не получило преждевременной огласки. Юля записала телефон Михаила Леонидовича, проводила уставшую женщину в спальную и, плотно прикрыв дверь в зале, вызвалась первой переговорить с отчимом Романа.

Если быть честной самой с собой, единственно, чего она боялась, — так это сорваться, вывалить свое собственное мнение об этом поддонке ему в лоб и испортить все предстоящие переговоры.

Но к ее удивлению, Михаил Леонидович был галантен и вежлив, и его голос только слегка дрогнул, когда он переспросил:

— Юлечка, а Ираида сейчас, действительно, в Саратове? Мне нужно с ней обязательно встретиться. И именно от нее услышать об ее настоятельном желании развода. Она сейчас в своей квартире? Я могу подъехать через полчаса…

Допустить это было невозможно, и Юля выпалила сгоряча:

— Да поймите вы, наконец, что у Ираиды Алексеевны теперь совсем другая жизнь и другая семья. Она предлагает вам встретиться завтра с ее адвокатом, который по доверенности будет представлять ее интересы. И к вам она никогда больше не вернется. И встречаться с вами не имеет желания. А у вас есть женщина с ребенком, которая сможет вас утешить.

На другом конце Михаил Леонидович нервно рассмеялся:

— Юля, почему ты оказалась такой мстительной, как все женщины? Я не возражаю против развода. Мы с Зиной ждем ребенка. У меня будет сын. И я просто хотел попросить у Иды прощения, что не сумел сделать ее счастливой! С ней первые годы совместной жизни мы были по-настоящему счастливы. И, если позже у нас с ней начались нелады, то тут мы виноваты оба. И только ради меня она пошла на определенные жертвы, дав согласие на проживание в доме еще двух женщин, потому что, я знаю твердо, она искренне любила меня. Наверное, в Кисловодске она встретила другого мужчину, которому отдала свое сердце? Только этим я объясняю такое долгое ее отсутствие дома — почти три месяца. Не желает видеть меня — это ее право. Передай трубочку адвокату, который шумно дышит возле твоего уха. Надеюсь, что это не новый избранник моей теперь уже бывшей жены? Мы с ним поговорим, как два юриста.

Юля передала трубочку Николаю Ивановичу и резко опустилась на диван.

«Да, здорово тогда напугал меня своими притязаниями этот элегантный интеллигент, у которого, наверное, все-таки произошел какой-то сдвиг в сознании, если он помешался на мысли о наследниках. Наплодил детей, от которых отделался алиментами. Молодец, Николай Иванович! Разговаривает по-военному четко и весомо. Неужели мне завтра придется опять оказаться на втором этаже этого несчастного дома в комнате Ираиды Алексеевны? А потом ведь придется все эти вышивки и иконы развешивать здесь по стенам! Но вначале нужно поменять обои во всей квартире. И беременной женщине в ее возрасте и с угрозой выкидыша нельзя нервничать и уставать. Да, проблемы множатся. Но деньги на ремонт можно попросить у своих родителей. Главное — пережить завтрашний день».

Согласие на быстрый и окончательный развод со своей женой Ираидой Алексеевной Михаил Леонидович подкрепил жесткими требованиями. Во-первых, никакого раздела имущества не будет, кроме возврата Ираиде Алексеевне личных вещей и мебели, приобретенной до свадьбы. Во-вторых, обязательное письменное подтверждение в суд об отсутствии каких-либо притязаний в дальнейшем по поводу имущества, нажитого в период брака: ни дома, ни машин, ни вкладов нынешняя жена не увидит, так как совместных детей нет.

План дальнейших действий созрел тут же. Юля предложила Николаю Ивановичу встретиться завтра у нотариуса с Ираидой Алексеевной для оформления доверенности на него с тем, чтобы в дальнейшем он решал все вопросы с Михаилом Леонидовичем вообще без участия женщин. И нужно отложить вывоз вещей на две недели, пока в квартире не сделают необходимый ремонт. Но самое главное — не затягивать это неприятное дело о разводе.

И пока возбужденная Юля с пылким воодушевлением расписывала хлопоты на неделю, удивленный адвокат с некоторым удивлением рассматривал эту розовощекую, юную и симпатичную девушку, которую повезло встретить на жизненном пути сыну Ираиды.

Студенческие вечеринки на территории женского общежития экономистов, которое стояло рядом с общежитием юридического института, вспомнились необычайно ярко, когда он, деревенский паренек, познакомился с горожанкой Идой. Тогда ему не хватило настойчивости и храбрости, чтобы попытаться отбить эту заводную красавицу у своего однокурсника — юриста, ради которого городская Ида и приезжала к своим подружкам в общагу. А потом ему пришлось гулять на скромной студенческой свадьбе Ираиды и своего друга Никиты.

И ушел Николай Иванович почти с полной уверенностью, что с такой помощницей Ираида не заскучает.

Юля позвонила домой и попросила у родителей, как минимум, двадцать тысяч рублей без объяснения повода предстоящих расходов. А потом, захлопнув входную дверь, отправилась в общежитие. Торт комендантше сыграл свою роль, и Юле недолго пришлось уговаривать девчонок в комнате, чтобы они на неделю переселились в пустую комнату на другом этаже со своими вещами. Душещипательный рассказ о страдающей женщине, узнавшей об измене своего мужа, что послужило причиной развода, вызвал необычное сочувствие девчат, насмотревшихся бесконечных российских мелодрам.

Вернувшись в квартиру, Юля вместе с матерью Романа доели селедку под шубой, чтобы добро не пропадало, пирожки и отправились на прогулку по вечернему Саратову пешком до центра.

Легкая изморозь под ногами нагрянувшей бесснежной зимы, уже ощутимый крепкий морозец не располагали к особым разговорам, и Ираида Алексеевна, крепко подхватив Юля под руку, с каким-то непонятным удовольствием рассматривала привычные с детства дома на центральных улицах, ненавязчивую рекламу магазинчиков и кафе, невольно сравнивая, действительно, почти провинциальную застройку центра с вызывающим богатством и тщеславием столицы. И эта щемящая радость от возвращения в свой, такой неповторимый, родной город вдруг напомнила о той невероятной новости, которой она сразила единственного сына в Москве, и в которую сама с трудом поверила после посещения врача.

Она заговорила первая, и Юля обрадовалась, как ребенок, потому что затянувшееся молчание напрягало:

— Тебе Роман сказал, что я жду ребенка от Михаила?

— Вы хотите, чтобы у вашего малыша был отец?

Ираида Алексеевна от неожиданности споткнулась, но Юля ее удержала. Может быть, этот вопрос был неприятен, но нужно было сразу расставить все знаки препинания, чтобы потом не объясняться при каждом удобном и не очень случае.

— Нет! — почти выкрикнула Ираида Алексеевна. Идущая впереди пара испуганно оглянулась. — Я рожу и воспитаю его сама. И вы с Романом мне поможете.

— Отлично! Тогда поговорим о насущных проблемах. Роман сказал, что вы уже завтра выходите на свою бывшую работу. То есть, завтра у вас не будет свободного времени. И у меня — занятия в институте. Поэтому предлагаю сейчас же отправиться в ближайший супермаркет и подобрать на ваш вкус приличные обои. Времени до закрытия у нас предостаточно. А завтра мастера пусть приступают к косметическому ремонту. Заодно проверят электрооборудование — розетки, выключатели — и сантехнику. Если вы не возражаете, конечно!

Ираида Алексеевна резко остановилась:

— Это вы вместе с Романом решили? А деньги?

Юля уклонилась от прямого ответа:

— Роман прилетит только перед Новым годом. Вы же не хотите встречать его в том сарае, в который квартиранты превратили вашу квартиру? Деньги отдадите по частям, в течение полугода. Мне заняли мои родственники. И еще один очень щекотливый вопрос: вы согласитесь пожить во время ремонта в нашем общежитии, в моей комнате. Комендант разрешила. А что? Вспомните молодость!

Эта решительность молоденькой девчонки ошеломила и насторожила. Но, увидев раскрасневшиеся щеки, то ли от морозца, то ли от смущения, Ираида Алексеевна рассмеялась и обняла девушку сына, которая искренне желала ей только добра:

— Никогда не жила в общежитии. Наверное, все в жизни нужно испытать. Согласна на все твои условия. Поехали в специальный магазин. Обои, так обои. Умная ты девушка. Так умело ушла от поставленного вопроса. А если я не сумею ребеночка опять выносить? Ведь у меня было три выкидыша подряд. Страшно вспоминать!

— А куда вы теперь денетесь? Нужно жить с радостью и не заклиниваться на прошлых несчастьях. И верить в чудо и удачу. И еще просить Бога о милости! Так всегда говорила моя бабушка. И не обижайтесь на меня, пожалуйста! А в общежитии тоже люди живут.

Двадцати тысяч явно не хватало. И Юле пришлось позвонить Роману. После короткой информации о совершенном ремонте без согласования с заинтересованной стороной, то есть, с отсутствующим сыном, Юля ждала от него бурной реакции, но он только спросил коротко:

— Как мать пережила твое вторжение в ее личное пространство? Она мне ни слова не сказала. У вас что там — девичий заговор? Кто тебе помогает? Ты институт завалишь, менеджер природный! Авантюристка бесподобная!

Ремонт затянулся на две недели. Рабочие строительной фирмы, как всегда, не уложились в сроки договора. Потому что плохим танцорам всегда что-то мешает.

Временные неудобства студенческого быта Ираида Алексеевна мужественно перенесла. Но, когда она зашла после работы в свою пахнущую свежестью и олифой посвежевшую и похорошевшую квартиру с чистыми полами, территорию, свободную от печальных воспоминаний давних лет потерь и расстройств, то не смогла сдержать слез. Юля домывала полы на лестничной площадке, сбежав после последней пары, чтобы окончательно расплатиться с мастером.

Адвокат Николай Иванович накануне предупредил о сроках судебного разбирательства дела о разводе, но Юля еще раз попросила избавить Ираиду Алексеевну от лишней нервотрепки, передав на крайний случай московскую справку об ее беременности. Справка не потребовалась. Знакомый судья по просьбе Михаила Леонидовича рассмотрел дело быстро и без лишних свидетелей. Романтичные и хлопотные свадебные приготовления занимают обычно несколько недель, а о расторжении неудавшихся браков его участники пытаются поскорее забыть, как страшный, кошмарный сон.

И на следующий день после развода в качестве последнего заключительного аккорда Николай Иванович договорился в транспортной конторе насчет машины и грузчиков для вывоза имущества Ираиды Алексеевны после обеда. Он подъехал к дому Михаила Леонидовича на своей модной серебристой машине заранее и сидел в тепле, дожидаясь прихода Юли

На звонок, кутаясь в осеннюю куртку, с распущенными волосами к калитке вышла Зинаида. Она явно поправилась, куртка с трудом сходилась на ее объемных бедрах и заметном животе:

— Юля, привет! Пусть мужики заходят в дом, только ноги вытирают тщательнее. Давно тебе хотела сказать: «Спасибо!» за то, что ты всю эту операцию по разводу успешно провернула. Михаил прямо кипел, когда тебя вспоминал. Вот, что значит, — получил от девушки поворот от ворот. Не удалось ему тебя под себя подложить. Ты знаешь, что у меня мальчик будет? Мишка думает, что это его ребенок. А я поддакиваю. Он ведь не знает про мою любовную эпопею во время круиза. Мне самое главное, чтобы наш брак скорее зарегистрировали. Запишет долгожданного сына на себя, от радости, думаю, не побежит тест на отцовство делать, а там, будь, что будет. В случае чего, Анютка — его дочь, пусть покупает мне квартиру в Москве, как Наталье, и платит алименты. Только молчи, никому не слова. Этот человек особого счастья ни одному человеку не подарил, помешавшись на наследниках. Как будто, мы — женщины и наши девочки — люди второго сорта. Я иногда его тихо ненавижу. Ладно, пошли вышивки Ираиды в коробки складывать. Непутевая у нее судьба! Лишь бы она тебе и сыночку своему жизнь не испортила.

Николай Иванович остался у грузовой «Газели» командовать погрузкой вещей, а Юля поднялась на второй этаж в комнату Ираиды. Как же надо было ненавидеть жену своего хозяина, чтобы оставить все шикарные цветочные заросли на подоконнике, на столе и полках без полива во время временного отсутствия их хозяйки! В комнате никто не убирал, и этот налет заброшенности и запущенности сразу напомнил о бренности существования каждого живого существа на Земле, о чудодейственной силе человека самому создавать для себя и семьи достойную среду обитания. И невольно мелькнула дикая мысль, что, если бы Ираида Алексеевна осталась в этой комнате, то ее неминуемо ждала бы печальная участь этих погибших цветов. Юля испуганно перекрестилась. И тут же решила немедленно забрать все пустые горшки, чтобы в своей квартире Ираида обязательно создала новый филиал маленького цветочного оазиса.

И, закрывая за собой нарядную калитку, Юля не удержалась и плюнула на землю, чтобы оставить все невзгоды и беды у порога этого неблагополучного дома, хотя знала, что плеваться не эстетично и запрещено.

Она категорически отказалась переехать в квартиру Ираиды Алексеевны. И осталась в общежитии. Николай Иванович был в разводе больше трех лет со своей женой, жил вдвоем с взрослой дочерью и своей матерью в большой трехкомнатной квартире где-то в районе областного больничного комплекса на возвышенности, откуда Саратов отлично просматривался. И Юля видела, с каким необычайным воодушевлением Николай Иванович помогал Ираиде заново обустраивать ее жилье.

«Кто знает, что может случиться в душах людей, переживших измены, предательство, когда одиночество караулит каждого даже в кругу внешне благополучных семей. Может быть, совместная деятельность, участие в судьбе друг друга со временем прорежутся росточками взаимного внимания и даже привязанности. Никогда женщине нельзя ставить на себе крест безбрачия. Потому что она создана для любви».

И, наконец-то, Юля занялась собой. Беременность ее протекала спокойно, в поликлинике дали освобождение от физкультуры. А вечерами она приезжала к Ираиде Алексеевне и выводила ее на часовую прогулку

И невольно становилась слушательницей и доверенным лицом женщины, которая в тишине своего одиночества вновь и вновь переживала все минуты былого счастья, рождения Романа, потери родителей, трагической гибели на охоте первого мужа, вспыхнувшей внезапно страстной любви и притяжения в объятиях Михаила Леонидовича.

И вспоминала снова, словно наяву, все свои слова, полные неудержимого гнева и убежденности к непонятному стремлению Михаила добиться недосягаемой мечты — получить именно наследника — мальчика. И Бог забирал всех ее девочек, которые отцу были не нужны. А ведь у мужа явно прогрессировала болезнь, связанная с расстройством психического здоровья, начало которой она не сумела разглядеть. И поддалась ужасной силе духа эгоистичного супруга, испытала такой океан собственного унижения и психологического давления, забыв, что из-за ее нежелания остаться снова одинокой, ее муж сделал еще двух женщин и их детей несчастными. Она часто спрашивала себя теперь, куда девалась ее решительность, упорство, самостоятельность? Хотела сохранить свой покой, видимость семьи. И чуть не потеряла единственного сына из-за нелепой привязанности к распоясавшемуся мужчине.

И Михаил Леонидович никогда не узнает о реальном сыне, потому что он не имеет права быть его отцом. Этого ребенка она сама воспитает таким же честным и справедливым, как Роман. И если судьбе будет угодно, то в случае какой-нибудь непредвиденной ситуации Роман станет и опекуном малыша.

Снежные метели на неделю прервали их размеренный режим. И когда Юля в субботу явилась после обеда в гости, то с удивлением поздоровалась с Николаем Ивановичем, который помогал Ираиде застегнуть шубку на модные пряжки.

— Меня теперь Николай Иванович, пока резко не испортилась фигура, каждый вечер приглашает или в ресторан, или в кино. Сегодня идем на премьеру в театр оперы и балета имени Чернышевского, — шепнула взволнованно Юле мать Романа. — Как там ваши отношения с моим сынком? Он тридцать первого декабря будет дома. Поможешь мне накрыть праздничный стол? Возвращаю мой долг. Зарплату и премию получила. Спасибо тебе за все.

Двадцать девятого декабря Юля на ночной маршрутке уехала домой. Что-то важное и недоговоренное оборвалось в сердце, пока кружилась в водовороте бесконечных лекций, семинаров, каких-то встреч и зачетов. И в этом разноплановом измерении вдруг не осталось острого чувства необходимости присутствия Романа. Словно за два улетевших месяца их выплеснувшаяся, неожиданная постельная страсть обросла мхом забвения и небытия. Не спасали короткие телефонные звонки. И нужны стали какие-то дополнительные стимулы, чтобы опять оплавились близкие сердца в огне не потушенного костра любви. А может быть, уже только слабо мерцающего в далеком далеке их воспоминаний?

Мужчина подарил ей свое продолжение и вдруг стал не нужен? Такого поворота судьбы Юля не ожидала. А, может быть, опять где-то глубоко в невидимой бесконечности пространства непознанного мозга постепенно копится в сгустке нейронов яростная энергия взаимного притяжения, чтобы в нужный час заявить о себе и вспыхнуть зарей сумасшедшего чувства? Этого никто не знает, но каждый человек инстинктивно ждет неведомую долю удачи от своей неизвестной судьбы.

Роман примчался в их село на машине Николая Ивановича тридцать первого декабря, испугал родителей Юли своим торопливым признанием в любви к их старшей дочери и исчез после обеда вместе со своей избранницей. К новогоднему столу матери они благополучно успели, хотя почти на час зависли на мосту через Волгу в пробке.

И опять за все время встречи и дороги они почти не разговаривали. Юля мучилась сомнениями, сказать или промолчать про будущего ребенка, ведь Роман и так все самое важное сказал ее матери и отцу.

— Так, доверчивая девушка, ночевать нам с тобой придется в гостинице. Не боишься, что тебя примут за девушку по вызову для московского хлыща? — Роман был изумлен и тщательно отремонтированной квартирой, и видом несколько располневшей матери, которая так умело и ласково командовала за столом третьим по счету на ее жизненной дороге юристом, и необычайно расцветшей за его долгое отсутствие Юлией. — Такси я уже вызвал. Исчезаем!

Любовные игры никогда не должны превращаться в привычку, потому что самой природой заложено в каждом человеке желание быть сильным и властным, добиваясь расположения той своей половинки, которая одарит необыкновенным восторгом любовного притяжения, если поверит и отдастся до конца. И Юлино признание о будущем ребенке в перерывах между взрывом всех чувств и состоянием расслабленного опустошения было принято Романом с благодарностью и как призыв к новому откровенному сближению. Ведь самое главное — они были вместе!

Эпилог

Первая встреча после памятных событий прошедшей осени произошла у Ираиды Алексеевны со своим бывшим мужем Михаилом Леонидовичем в середине июля на набережной, когда солнце, наконец-то, приготовилось ко сну. Водяные струи дождевальных распылителей с трудом натягивали прохладу на раскаленные плитки. Волга словно замедлила свое течение, поддаваясь быстрым реактивным моторкам и грузным пассажирским круизным теплоходам. Николай Иванович задерживался на работе и обещал подъехать к зданию речного вокзала.

— Ида, кого тебе подарила твоя сноха Юля: внука или внучку? — Ирида Алексеевна вздрогнула от неожиданности. — Поздравляю со званием бабушки!

Михаил Леонидович загородил дорогу, и неприятное чувство возникшего стыда и неуверенности, словно ее обнаженную выставили на всеобщее обозрение насмехающихся людей, защемила под левой грудью у женщины с маленьким спящим малышом в роскошной коляске.

— Ида, я специально караулю тебя здесь уже несколько дней. Возвращайся ко мне! Ты знаешь, ребенок Зинаиды оказался не моим сыном. Я сделал тест на отцовство, ведь эта стерва хотела меня обмануть. Из-за нее я расстался с тобой. Я отвез Зинаиду к родителям. И буду платить теперь алименты на дочь. Изо всех женщин я любил по-настоящему только тебя одну. И я буду нянчить твоих внуков, как своих. Ида, ты меня слышишь? Только теперь я понял, что выстроенная мной концепция семейной жизни — дать счастье нескольким одиноким женщинам, нуждающимся в любви и заботе настоящего мужчины, — рухнула именно из-за вас, завистливых, мстительных неблагодарных женщин. Из-за вашего нелепого соперничества, жадности, ненависти друг к дружке. У восточных женщин — другое воспитание и другой менталитет. И, самое главное, — они чтут мужчину.

Николай Иванович показался вдали, у здания речного вокзала, приветливо помахал ладонью. Ираида Алексеевна резко выпрямилась над коляской:

— Я родила долгожданного сына, Михаил! И у меня теперь другая семья. А бабушкой я тоже скоро стану. Юлечка подарит Роману сына, а мне внука. Прощай! Жизнь в одном городе — вовсе не повод искать встреч, которые мне неприятны. Желаю тебе счастья!

После выхода на работу через три года Ираида Алексеевна совершенно случайно услышала в столовой сплетни любопытных сотрудниц, что Михаил Леонидович женился в четвертый раз на молоденькой учительнице начальных классов, которая родила ему дочь.