Действующие лица.
Константин Гаврилович Треплев, молодой человек.
Нина Михайловна Заречная, молодая девушка, дочь богатого помещика.
Маша, дочь управляющего поместьем Шамраева.
Борис Алексеевич Тригорин, беллетрист.
Евгений Сергеевич Дорн, врач.
Семен Семенович Медведенко, учитель.
Сцена первая
Аллея, ведущая к озеру. Дорн и Маша медленно бредут в сторону усадьбы.
Дорн (берет у Маши табакерку и швыряет в кусты). Это гадко!
Пауза.
В доме, кажется, играют. Надо идти.
Маша. Погодите.
Дорн. Что?
Маша. Я еще раз хочу вам сказать. Мне хочется поговорить... (Волнуясь.) Я не люблю своего отца... но к вам лежит мое сердце. Почему-то я всею душой чувствую, что вы мне близки... Помогите же мне. Помогите, а то я сделаю глупость, я насмеюсь над своею жизнью, испорчу ее... Не могу дольше...
Дорн. Что? В чем помочь?
Маша. Я страдаю. Никто, никто не знает моих страданий! (Кладет ему голову на грудь, тихо.) Я люблю Константина.
Дорн. Как все нервны! Как все нервны! И сколько любви... О, колдовское озеро! (Нежно.) Но что же я могу сделать, дитя мое? Что? Что?
Маша (сквозь рыдания). Подскажите, вы же умный, опытный, много знающий и понимающий… Что мне делать? Сойти с ума. И в это колдовское озеро с головой…
Дорн. Ну не нужно так сгоряча. Давай, подумаем, что можно сделать, что предпринять. Лучше бы всего успокоиться, одуматься, перетерпеть, что ли. Вырвать эту любовь с корнем, иного выбора нет. Хотя… любовь ли это, подумай, дитя моё? Может, ты со страстью путаешь любовь. Тебе понравился возвышенный одухотворённый юноша, и ты себе придумала, что он и есть твой свет в окошке, что жить без него не можешь…
Маша. О, если бы так! Но ведь это продолжается давно, с того самого дня, когда мы приехали с отцом в усадьбу. Год назад это было. Как сейчас помню. Он спустился ко мне по ступеням крыльца… весь освещённый солнцем. Представился почти по-свойски, как бы невзначай пожал мне руку и протянул букет полевых цветов. Обычных лютиков и незабудок.
(задумчиво) Я до сих пор помню их нежный запах. Только тогда я вдруг ощутила себя женщиной. И я как-то сразу поняла, что он – мой мужчина. Мой мужчина, понимаете! И как это началось?! И как до сих пор не заканчивается?! Кажется, только всё сильнее разгорается на самом дне души...
Дорн. Странно. Я, конечно, видел, что ты неравнодушна к Константину, но чтобы так… Не понимаю… Но он-то даже не замечает тебя. И, скорее всего, никогда не заметит. Для него существуют только искусство и Нина…
Маша. Да, Нина… если бы не она.
Дорн. Да разве в ней дело?
Маша. А в ком же ещё? Не было бы её… Она меня заслоняет. Я в её тени… Я за занавесом.
Дорн. Вот уж вряд ли. Костя не такой болван, чтобы его мог обмануть какой-то там занавес. Вот увидишь, Нина уедет в Москву, поступит в театр, а для тебя всё равно ничего не изменится. Он не любит тебя.
Маша. И что же мне делать? В омут головой?
Дорн. Что ж кроме омута ничего больше нет, что ты придумала, бедная девочка?… Хм, я, конечно, циник, но давать тебе аморальные советы всё же выше моих сил… (криво ухмыляясь) Не имею орального права давать аморальные советы, тем более, молодой девушке.
Маша. Но ты же… но вы же, доктор, знали многих женщин. Вы разбираетесь в их душах. Помогите. Хоть аморально…
Пауза.
Дорн. Мда, другие советы в голову не приходят. Что я могу сказать, дитя моё? Да, я знал женщин. В основном это несчастные создания, которые живут в мире иллюзий. Как и ты, Маша. Их мучают фантазии, как правило, совершенно оторванные от реальности. Они в них живут. А точнее – не живут, а умирают медленно и мучительно. И единственное, что можно сделать с этими фата-морганами, – вырывать с корнем, как больной зуб.
Маша (сквозь слёзы). Вот как?! Что ты такое говоришь?!
Дорн. Да, я в этом уверен. Есть только два способа, чтобы избавиться от наваждения, которое мучает тебя. Клин клином, знаешь ли.
Поднимает из травы табакерку. Нюхает табак.
Либо стать любовницей какого-нибудь жуира, либо выйти замуж. Не за Костю, конечно. С ним ты будешь несчастна до конца своих дней…
Пауза.
Маша (всхлипывая). Что ты говоришь?! Что ты говоришь?! Нет, нет… Никогда.
Дорн (пожимая плечами). Ты просила совета. Что ещё? Ах, да! В монастырь. Хотя там нельзя пить водку и нюхать табак. Да и в Бога ты вряд ли веришь по-настоящему. Что тебе делать в монастыре? Ты там засохнешь совсем…
Маша (успокаивается). Да, наверное… Наверное, вы правы, Евгений. Но – только не замуж. Жить с Медведенко – хуже смерти. Лучше уж в любовницы к Тригорину. Он, кажется, не против.
Дорн. Тригорин ещё не превратился в прожжённого ловеласа. Но всё идёт к этому. Как бы там ни было, он – лучший вариант. Я, как ты сама понимаешь, отпадаю.
Маша (улыбаясь через силу). Понимаю. Очень жаль… А было бы так славно…
Сцена вторая.
Поляна на берегу озера. Маша в китайском шёлковом ципао.
Маша. И чего я жду? Что он придёт, и я соблазню его? Чем? Своим мрачным видом, который не может скрасить даже это весёленькое платьице. И уж тем более не своим тщедушным телом. Кто же позарится на это мало-аппетитное зрелище. Хотя кто этих мужчин разберёт. Маман вообще утверждает, что им всё равно, Афродита ты или бегемотиха. Покажи им голую коленку, плечико, а пуще того обнажи ненароком грудь, и всё – он твой… Ну не знаю, не знаю. Не все же мужчины такие беспринципные животные?! Не всеми же ими командует инстинкт самца? Взять хотя бы моего учителя. Он добр, мягок и нерешителен. Руки не распускает. Хотя, кто ж ему позволит?! А если и позволить, то вдруг он вцепится, как клещ. Стоит ли проверять? Лучше бы на его месте был Костя… Мечты, мечты…
Пауза.
(сама себе) А кого ты ждёшь, Маша? Его или Бориса? Или тебе уже всё равно… Тот или другой. Хоть бы кто-то. Лишь бы не учитель.
(смотрит вдаль) Чайка летит.
Входит Нина.
Нина. Да, чайка летит. Она всегда здесь в это время. Я замечала.
Маша (растерянно). Нина? Разве ты не уехала.
Нина. Нет, мне нужно поговорить с Борисом Алексеевичем. Хочу спросить его совета. Кто ещё, кроме него, может мне сказать, поступать мне в театр или нет. Очень хочу стать артисткой, но боюсь. Да даже не столько боюсь, сколько сомневаюсь. Знаешь ли, толпа, суета, поклонники – выдержу ли всё это. Хотя о каких поклонниках я говорю? До поклонников ещё далеко. Но всё равно Борис знает этот мир, он подскажет…
(весело) Пока его нет, искупаемся, Маша? Прямо здесь. А что?! До купальни идти неохота. Притворимся, что мы крестьянки. Без лишних церемоний. А, что скажешь? Не побоимся? Крестьянкам стесняться нечего! Я вижу, ты изменила своему чёрному платью. Китайский шёлк тебе больше к лицу!
Маша. Да, это Ирина Николаевна мне дала поносить. Я ей надоела своим траурным одеянием. Но, когда они съедут, она заберет ципао.
Нина (расстегивая кофточку). Ципао – какое странное слово, похоже на цыпки. У меня тоже иногда цыпки бывают
, когда перекупаюсь. Ну что же ты, Маша, раздевайся, а то не ровен час кто-нибудь мимо пойдёт…
Маша. Да, да. Иди туда (указывает на кусты). Там тебя никто не увидит. Я за тобой.
Нина уходит.
Куда уж мне за тобой. Ты Афродита из пены рождённая, а я – унылая ветла на ветру… Чего хочу, на что надеюсь. И звать никак… Надо было выпить водки и без лишних слов отдаться Борису. А то всё придумываю какие-то философии и мерехлюндии, как говорит доктор. И вот тогда Константин исчез бы, растаял как наваждение.
Входит Треплев
Треплев (в сторону). И снова Маша. Куда не пойду, везде она. Как это утомительно. Надоела, хуже горькой редьки. (Маше). Марья Ильинична, вы не видели Нину? Она обещала приехать, но в доме её нет. Говорят, пошла на озеро.
Маша. Да, она проходила здесь, Константин Гаврилович. Кажется, пошла купаться.
Треплев. Куда?
Маша (неопределённо взмахивает рукой). Не знаю…
Треплев идёт в сторону кустов, за которыми купается Нина.
Константин Гаврилович, мне всё не удаётся с вами поговорить…
Треплев (на ходу раздражённо). О чём же нам с вами говорить?
Маша. О вашей пьесе. Она мне очень понравилась. «Люди, звери, львы, куропатки» – как это красиво!
Треплев (останавливается). Да?! Ты так думаешь… А мне уже так не кажется. Когда сочинял, казалось гениально, а теперь – уже нет. Вся пьеса насквозь какие-то стенания…
Маша. Да, да, да! Стенания измученной одинокой души. Хоть она и мировая, и вместившая в себя всех и вся, но она одна во всём мире. Это так обидно… И так прекрасно!
Пауза.
Константин Гаврилович, эту пьесу нужно поставить в городе. А лучше всего в Москве. Будет успех, я знаю!
Треплев. Может быть, может быть… Хотя… Никому это не нужно. Опять будут смеяться. А это не комедия, это крик души… Хм, какой души? Да уж… Мировой души!
Маша. Да, да, да! Это точно так. И пишите. Пишите ещё. Вы будете знамениты, как Борис Алексеевич.
Треплев (вспыхивает). Нет уж… Ничего я писать больше не буду. И вот ещё что. Маша, прошу вас, не ходите за мной по пятам. А то я чувствую себя загнанным волком.
Пауза.
Увидите Нину, скажите ей, что я её ищу. Что мне нужно ей сказать пару слов. Пару слов – и всё…
Уходит.
Маша. Вот как с ним говорить. Он не хочет слушать. Представляю, что он ответит мне, если я признаюсь в том, что люблю его. Это же светопреставление начнётся. Боюсь, даже подумать, какими словами он меня может обозвать. Лучшее – глупая курица. Или ещё хуже – мёртвая чайка. Да, мёртвая чайка, он так любит убивать этих глупых птиц. Нет уж, лучше улететь от него. Чтобы его пуля уже никогда не догнала моего бедного сердца.
Входит Тригорин. В руках блокнот, что-то записывает на ходу, не замечая Маши.
Вот он, тот, кто спасёт меня от пули… и от себя самой. Если, конечно, он согласится. А вдруг – нет?!
Тригорин. Облако, похожее на комод… Или на крокодила… (замечает Машу). Ох, барышня, вы здесь? Не заметил, прошу прощения. А что, Мария Ильинична, вы Нину Михайловну не видели. Она, кажется, пошла на озеро.
Маша. Она там (указывает рукой на кусты). Купается.
Тригорин подходит к кустам, раздвигает ветви. Смотрит некоторое время. Слышен плеск воды и смех Нины.
Тригорин (задумчиво). Наяда резвится на водном просторе, не зная, что ждёт её горе… Стихи. Интересно чьи? Или это я сам сочинил. (отворачивается, смотрит на Машу как будто сквозь неё).
(Спохватившись, несколько смущённо)А что же вы, Мария Ильинична, не купаетесь? Кстати, и отчего же вы сегодня, милостивая сударыня, не в своём любимом чёрном платье? Или праздник сегодня какой-то? Впрочем, не отвечайте, сам догадаюсь… Обычно молодые девушки надевают красивые яркие платья, когда хотя, чтобы на них обратили внимание. Когда влюбляются. Вы влюблены, Маша?!
Маша (тихо). С чего вы взяли, Борис Алексеевич. Я просто решила, что хватит тризны. Хватит траура… по моей жизни.
Тригорин. И отчего же такой резкий поворот?
Маша (после пауза). Не хочу траура, хочу праздника, Борис Алексеевич!
Тригорин. Вот как?! Так давайте устроим праздник!
Маша. Давайте устроим.
Тригорин. В буфете я видел графинчик с водочкой.
Маша отходит к кустам. Смотрит на купающуюся Нину.
Или вы не этот праздник имели в виду? Ах, простите, Маша. Я, видите ли, рассеян. Из-за проклятого писательского ремесла наблюдаю окружающий мир как нечто аморфное, что-то вроде театральных декораций, а главного не замечаю. Какие-то облака, запахи, закаты, рассветы – всё это нужно для литературного тигля, куда всё это сваливается, переплавляется и в результате возникают какие-то связные слова, предложения, тексты, рассказы, повести… И вроде бы всё так складно, но как прочтёшь заново – думаешь, зачем всё это?! Но нужно писать, писать, иначе забудут и никто не вспомнит такого писателя Тригорина…
Маша. И такую пропащую душу Марию…
Тригорин. Что вы говорите?
Маша. Я согласна. Только вечером.
Тригорин. Что – вечером?
Маша. Давайте вечером выпьем водочки вместе. Кажется, у Ирины Николаевны сегодня мигрень. И она ляжет спать пораньше.
Тригорин (задумчиво). Да, вы, правы. Она так обычно поступает, когда болит голова.
Пауза.
Что ж, хорошо, Мария. Я жду вас у себя, сегодня вечером.
Входит Треплев.
Трепелев. Старый сатир. Долго я наблюдал за вашим разговором!
Маша. Какой ужас, Константин, ты всё слышал?!
Трепелев. Нет, Маша, не слышал. Только обрывки слов. Но всё понял. Этому мерзкому бонвивану мало одной Нины. Он ещё и тебя вовлёк в свои сети. Паук! Жирный мерзкий паук!
Тригорин. Ну какой же я жирный. Лишний вес, конечно, присутствует, но в целом…
Треплев. Но в целом вы негодяй, милостивый государь! Я вас на дуэль вызову.
Тригорин. Что? Вы с ума сошли!
Треплев. Да, я давно сошёл с ума. И мама в этом уверена. Она же всех убедила всех в этом диагнозе.
Тригорин. У нас в России ещё один Гамлет появился… а сколько их ещё бродит по русским просторам...
Трепелев. Не заговаривайте зубы, трус. До сей поры Гамлетом были вы. Слова, слова… Так вы принимаете вызов?
Маша. Костя, успокойся! Ничего не было!
Входит Нина с мокрыми волосами.
Нина. Что тут происходит? Я что-то не понимаю. Вы в какую-то литературную игру играете?
Тригорин. Вот именно – это литературная игра! Константин Гаврилович решил сыграть в Гамлета. Тоже решил стать актёром. Неплохо получается!
Терпелев. Негодяй! Я видел, как ты подглядывал за Ниной!
Нина (насмешливо). Ах, какой конфуз! (притворно) Я смущена. Борис Алексеевич, я прошу вас объясниться. Пойдёмте отсюда. Здесь сильно кричат. А я так мечтала сыграть Офелию.
Берет Тригорина под руку. Уходят.
Маша. Константин Гаврилович, вы всё испортили.
Трепелев вскидывает ружьё, стреляет в чайку.
Трепелев. Промах… Да, я всё испортил.
Сцена третья
Веранда. За столом Дорн. Треплев сидит на перилах, смотрит на поляну перед домом. Там Маша на качелях. Её качает Тригорин.
Треплев. Знаете, Евгений, иной раз мне всё вокруг представляется таким простым и ясным. Жизнь – это просто! Вот так сидеть на перилах и смотреть, как молодая женщина кокетничает с модным столичным повесой. Этот сюжет повторен уже миллион раз, а всё равно сама эта пасторальная картина навевает какой-то покой. Не скажу – счастье. Хотя и счастье отчасти тоже. Это так же, когда просыпаешься по утрам, и солнце слепит глаза. И хорошо, и больно…
Дорн. Мне кажется, Константин Гаврилович, что вас более радуют более приземлённые обстоятельства.
Трепелев. А именно?
Дорн. А именно как раз то, что молодая женщина теперь очарована другим и уже не донимает вас своим навязчивым вниманием.
Треплев. Ну да! Я же вижу, какими глазами Машенька смотрит на меня.
Дорн. Каким же?
Треплев. Ожидающими. Она ожидает, что я приревную её. Несносное создание, чего только она не придумала за последние дни, чтобы вызвать во мне ревность. Но все её усилия напрасны. И этого баловня судьбы она выбрала в качестве жупела, думая сделать мне неприятное. Но это же бессмысленно! Она для меня – пустое место. Как и этот баловень судьбы, кстати.
Дорн. Не такой уж он и баловень… А вы, оказывается. Константина Гаврилович, настоящий ловец душ, как и полагается истинному писателю.
Треплев (усмехаясь). Доктор, а вы сомневались?
Дорн. Ну что вы! Ничуть…
Треплев. Знаем, знаем мы вас. Все вы ко мне относитесь как к капризному дитяти, которое на самом деле ничего не себя не представляет. Пьеса провалилась. Нина ушла…
Дорн. Всё так и не можете выкинуть Нину из головы?
Треплев. Из головы? Вот странно. Она у меня совсем в другом месте находится.
Дорн. Знаете, вы ещё очень молоды. И женщин у вас ещё будет превеликое множество. Других, не менее интересных…
Треплев. Не ожидал, доктор, услышать от вас такую банальщину.
Дорн. Я это говорю с высоты своих прожитых лет. Знаете ли, было столько всего.
Треплев. А, ну да. Мама рассказывала про вас всякие небылицы. Мол, вы были таким уездным жуиром, любимцев дам и прочее. Сплошные адюльтеры и любовные приключения. Я как-то не особенно верил. Точнее, мне это было неинтересно.
Дорн. Да уж, что было – то было. И никому это теперь неинтересно. Дела давно минувших дней. Однако же, именно поэтому, опираясь на свой опыт, я и говорю вам, Константин Гаврилович, что происходящее с нами кажется важным только в тот момент, когда оно происходит. Все эти сердечные признания, слезливые объяснения, страстные упрёки, ревности, разбитые сердца и всё такое… А потом это проходит, растворяется, как дым осенних костров.
Треплев. Неплохо сказано «дым осенних костров». Надо бы записать. А то Тригорин себе заберёт… Кстати, Евгений Сергеевич, а маман не попадала ли в ваши капканы?
Дорн (несколько смущённо). Ну, какое это теперь имеет значение.
Треплев (грозит пальцем). Чувствую, что и она не избежала этой участи.
Дорн. Какая разница, если это было ещё до вашего рождения. (Пауза. Трепелев отворачивается.) Я же о другом хотел сказать, Костя. То, что сейчас тебя так терзает, со временем будет в лучшем случае забавлять, а в худшем – смешить.
Треплев. Я так не думаю. Нина для меня – то же самое что моя пьеса. Я понял, что написала чушь…
Дорн. Неправда!
Треплев (отмахиваясь). Помолчите, доктор. Чушь – она и есть чушь. Просто я стремился к мечте, я хотел выразить то невыразимое, что лежало в самой глубине моей души. И не смог. Не смог достичь мечты. Премьера пьесы от того и провалилась. А Нина… Нина – она тоже мечта. Недостижимая, как фата-моргана. Она ускользает от меня. Улетает, как чайка за горизонт. И вот, что странно. Чем дальше она улетает, чем она недостижимее, тем больше я её люблю… Глупость неимоверная…
Дорн. Но это же обыкновенная страсть, подогретая ревностью!
Треплев (не слушая). Эту мечту невозможно поймать. Как чайку. Можно только убить.
Пауза.
Треплев (глядя вдаль). Вон она летает… Чайка, которую мне так и удалось подстрелить… Но это дело времени.
Дорн. Не сомневаюсь.
Треплев. Хотя более всего мне хочется подстрелить самого себя.
Дорн. Что за несусветная мысль, Костя. Ну чем тебе не нравится эта жизнь? Это солнце? Это лето? Это озеро? Эта чайка, в конце концов? Что тебе мешает всё время? Что тебя гложет? Что пьеса не понравилась твоей матушке? Или что Тригорин более удачлив? Что Нина предпочла тебя ему? Так это же просто ревность! Это всё пройдёт.
Треплев (качая головой). Не в этом дело, милый доктор – так , кажется, тебя называет наша затворница Маша… Нет, нет. Ни Тригорин, ни маман, ни, тем более, эта назойливая чайка здесь не причём. Мне уже, честно говоря, наплевать на мою несчастную пьесу. Хороша она или нет – не в этом дело. Я же начала писать рассказы. И отсылаю их в столицу. В модные журналы. Кстати, Нина, вызвалась отвозить рукописи на почту. Она и сейчас в город поехала. Мне помогает… Из жалости, наверное.
(задумчиво) Но опять же, мне и она уже не нужна…
Дорн. Ой-ли?!
Треплев. Ну да, сам себя стараюсь обмануть. Получается плохо. Вырвать из сердца память любви – дело непростое. Но всё же, Евгений, пойми. Не это главное. Я смотрю на это мир и не понимаю его, этих мужчин, этих женщин…
Дорн. Весь мир театр. Все люди в нём актёры. Мужчины и женщины…
Треплев. Да, трудно не согласиться со стариком Вильямом. Но, понимаешь, что меня смущает. Не смущает даже, а изумляет что ли! Пьеса, которую написал Небесный Наш Драматург, прекрасна сама по себе. Она удивительна и гармонична. Но то, как актёры играют свои роли – это же ужасно. Никто не помнит слов, ни мизансцен, все несут отсебятину, пошлую и глупую. Мало того, повторяют её раз за разом. До тошноты. До безумия! И кто же виноват, спрашивается?!
Дорн. Кажется, Чернышевский что-то об этом писал.
Треплев. Может быть, хотя – вряд ли. А виноват, я думаю, режиссёр этой драмы. А кто режиссёр, спрашивается?!
Дорн (встаёт). Исходя из твоей логики, режиссёр этой драмы тот самый гость, который является к Вселенской Душе из твоей пьесы…
Треплев (восторженно). Именно, дорогой доктор! Это дьявол. Именно он путает всех и вся, из великолепной пьесы, написанной на Небесах, делает нечто низменное и грязненькое…
Дорн. Князь мира сего, отец лжи. Честно говоря, я думал, что как раз об этом твоя пьеса.
Треплев. Тогда я этого не понимал ещё с такой ясностью, как теперь. Даже странно самому. И какой же выход из всего этого? Как ты думаешь, Евгений?
Дорн. Только не говори, что именно для этого выхода ты держись в кармане пистолет.
Треплев. Именно. (вынимает из кармана пистолет) Из ружья, понимаешь ли, дорогой доктор, не удобно. Хотя оно и висит на стене перед глазами… Из него легче чайку подстрелить, но не себя.
Входит учитель.
Учитель (пугается вида пистолета). Константин Григорьевич, зачем это у вас? Только не говорите, что ворон пугать.
Треплев. Ворон, ха… Знаете ли, да! По воробьям пострелять захотелось.
Учитель. Но по воробьям из пушки лучше… говорят.
Треплев (усмехаясь). Вот у же чего не замечал за вами, Семён Семёныч, так это склонности к юмору. (убирает пистолет)
Учитель. Отчего же. Я люблю пошутить. С понимающими людьми. (обращаясь к Дорну) Евгений Сергеевич, вы не видели Машу?
Дорн. Не так давно она о чём-то беседовала с Тригориным. Они на качелях качались. Когда и куда ушли я не заметил.
Треплев (издевательски). Любит он обучать молодых девушек премудростям писательского мастерства.
Учитель. Не понял, Константин Гаврилович. Вы это о чём?
Пауза.
Дорн (успокаивающе). Костя шутит. Скорее всего, они гуляют по лесу. Или поднялись в мезонин.
Треплев. Мезонин – скорее всего.
Учитель. Зачем в мезонин?
Треплев. Почитать книги Тригорина. Он их очень любит. И Машу приучит любить, наверное. Нину уже приучил…
Учитель. Никогда не замечал, что Маша любит читать.
Треплев. Это приходит со временем.
Входит Тригорин.
Тригорин. Добрый вечер, господа.
Все смотрят внимательно на Тригорина и молчат.
Что-то случилось? Или… Ах, вот оно что: люди, львы, орлы и куропатки, рогатые олени, гуси, пауки, молчаливые рыбы, обитавшие в воде, морские звезды и те, которых нельзя было видеть глазом — кажется так начинается ваш анекдот?
Трепелев. И заканчивается!
Выхватывает пистолет и стреляет себе в голову.
Занавес.